Сергей Кубрин

18 +

ХАБИБИ

В то время как по всему миру известная запрещенная организация устраивает теракты и борется за ложные исламские ценности, простая российская девушка сама становится жертвой религиозной войны. В надежде построить новый справедливый мир ее муж принимает ислам и уезжает в Сирию. Втайне от матери он забирает и единственного ребенка – пятилетнюю девочку.

Глава 1

Бисмилляхи Рахмани Рахим

Она решила признать вину.

Судебное заседание еще не началось, но секретарь сказала, что можно пройти в зал. Рита неуверенно шагнула за адвокатом, который не обращал на обвиняемую ни капли внимания. Это был дежурный защитник из областной коллегии. За день работы ему платили какие-то несерьезные деньги, но он старался сохранять деловой настрой, чтобы никто не подумал, будто его интересует только гонорар.

            Он шел в своем приталенном пиджаке, в зауженных штанишках, холеный и слащавый, молодой и счастливый. В руках почти торжественно нес папку, которую так и не раскрыл даже во время процесса. Начищенные ботинки его сверкали и переливались. Адвокат смело занял привычное место по левую сторону от трибуны и, все-таки обнаружив будущую подсудимую, демонстративно махнул рукой.

            — Рядом со мной присаживайтесь.

            Рита предпочла бы сидеть где-нибудь в стороне. Желательно за дверью – заметила там стул, чтобы никто не видел и не слышал, как она будет объясняться и просить судью смягчить приговор. 

             Может быть, ей стоило спросить, какие показания давать, но защитник монотонно ждал, когда уже наступит вечер, чтобы отпраздновать окончание рабочей недели.

Наконец, он спросил.

            — Показания давать будем?

            — Будем? – не поняла Рита.

            — Я вас имею в виду. Вы готовы давать показания?

            — Ах, конечно, я все расскажу. Я на следствии тоже пыталась рассказать, но ничего не поняла толком. Мне задавали какие-то вопросы. Я не уверена, что ответила правильно.

            — Это вам не экзамен. Правильно или неправильно. Правда всегда одна, — съязвил защитник.

            — Да-да, согласна. Хотела сказать, что у меня был другой адвокат.

            — Сейчас я вам предоставлен государством. Вот такая вы важная персона, — засмеялся адвокат и посмотрел на Риту.

             Она тоже взглянула, но быстро опустила глаза. Даже лица не успела рассмотреть. Только чувствовала тяжелый запах парфюма. От волнения закружилась голова.

            — Не переживайте так, — сказал адвокат, заметив, как бледна его подзащитная. – Если бы мы заключили соглашение, может, что-нибудь и получилось. Не думайте, что вы какая-то серьезная преступница. Я столько видел. Вы – так себе, если честно – хохотнул защитник, — мелкая сошка.

            — А меня посадят?

            — Я же не судья, что за вопросы?

            — Да, извините. Я просто подумала, вы можете знать?

            — Могу. И, может быть, знаю. Но говорить ничего не буду. Адвокатская этика, понимаете?

            Рита, наверное, понимала. Во всяком случае, она старалась больше не задавать глупых вопросов.

            Стрелка часов подкрадывалась к двум. Рита взволнованно терла ладони. Поскорее бы все началось и закончилось. Пусть даже посадят.

            Вместе с секретарем зашла высокая женщина в форме с васильковыми погонами. Она почему-то прихрамывала и будто бы тащила за собой ногу. На Риту женщина тоже не глянула. Только блаженно плюхнулась на стул и достала бумаги. 

            — Прокурор, — объяснил защитник.

            — Ага, — ответила Рита, — может, поговорить с ней?

            Адвокат возмущенно отвернулся от такого заявления, и Рита стеснительно пожала плечами.

            Она следила, как готовится прокурор к заседанию, как заполняет пространство стола листами, что-то выписывает и сверяет. Потом женщина кому-то позвонила. Рита поняла, что речь идет о ней, точнее, о преступлении, которое она совершила. Встретившись с прокуроршей взглядами, Рита пересилила себя и не увела глаза. Она хотела сказать – не вините меня, пожалуйста, я простая женщина, обычная мать, у вас тоже наверняка есть дети, вы разве не понимаете? Гособвинитель многозначительно хмыкнула, словно расслышала ее внутренний голос, и снова погрязала в протоколах.

            Молодая секретарша беспечно тыкала в телефон и поправляла легкий шарфик, красиво повязанный на шее. Ее полное безразличие к предстоящему процессу впечатлило Риту. Она тоже постаралась отвлечься и не думать ни о чем. 

            В зале держалась крепкая духота. Вентилятор, важно стоящий у окна, не спасал от жаркого лета. Он был повернут в сторону председательствующего места, которое вот-вот должен был занять судья.

            — А судья женщина или мужчина? – спросила Рита.

            — Это имеет значение? – пробурчал адвокат.

            — Мне кажется, имеет.

            — Правильно вам кажется, — подтвердил защитник, но не стал ничего говорить.

            Опять, наверное, адвокатская этика, подумала Рита.

            Ожидание тянулось. Пытка временем, не иначе. Еще немного, думала она, и можно будет не устраивать эту церемониальную программу. Мысли расплывались, связать их воедино Рита не могла.

            — Извините, пожалуйста, а можно выйти? – шепнула Рита.

            — Извините, — продублировал адвокат, обращаясь к секретарю, — можно выйдет? – он опять не глядя, случайным кивком указал на Риту.

Секретарь оторвалась от телефона, улыбнулась и разрешила.

            — Только не уходите далеко. Скоро начнем.

            Куда она могла уйти. Хотела бы, давно пересекла границу. Нет уж. Куда бежать, когда такая встреча.

            Вышла в коридор, где задорно шумел сквозняк. Дышать здесь стало легко и приятно. Блуждающий ветерок шептал – не бойся, не бойся, не бойся. Рита закрыла глаза и представила, что стоит на берегу моря в каком-нибудь Марокко, где не нужно ни бояться, ни думать, ни страдать. Стояла бы самую вечность, но кто-то аккуратно тронул ее за плечо.

            — Рита… Рита, здравствуй.

            Она обернулась и увидела заведующую.

            — Вас тоже вызвали, да?

            — Звонили несколько раз, просили, — ответила начальница, — ты как сама? Нормально?

            — Ну, вроде бы, — отвернулась Рита, — много проблем я доставила. Не вините меня, пожалуйста.

            — Да что ты, что ты, милая? Это я должна просить прощение, — сказала заведующая, но прощения не попросила. – Не знаешь, долго тут все проходит? А то у меня дела.

            — Недолго, — уверенно сказала Рита, словно каждый день посещала суд и была неоднократно судима. – Если я все расскажу, получится совсем быстро, наверное.

            — А ты расскажешь? Ты расскажи, Рит. Как все было, так и расскажи. Только не скрывай ничего. У меня зять – серьезный человек, ты же знаешь. Так вот я поделилась с ним твоей ситуацией. Он говорит, пусть признается и со всем соглашается. Может, нормально будет, Рит? Ты, главное, помни, у тебя вся жизнь впереди. Успеешь еще.

            Рита улыбнулась через силу и замолчала. Заведующая присела на скамейку с кожаной обивкой, достала книжку в мягком переплете и сделала вид, что утонула в беспробудном чтении. Читать заведующая не любила.

            В самом конце коридорной темноты, прямо у лестницы, Рита разглядела остальных свидетелей. Тут были все, кому она помешала. Плотной кучкой держались воспитатели – ее бывшие коллеги, одиноко стоял журналист из местной газеты, и только потерпевшая растерянно сливалась со стеной.

            Приятная женщина, подумала Рита, как я могла такое совершить. Интересно, а мальчик здесь?

            Опять стало душно. Узкий коридор уплотнялся людьми. Она заметила, как стремительно приближается к ней Саша, а вслед за ним мчится следователь.

            — Обвиняемая, — крикнули из зала, — проходите. 

Рита порхнула обратно и неуклюже приземлилась на место.

— Начинается, да?

— Угу, — промычал защитник, — успокоились немного? Никаких концертов не будет?

— Каких концертов? – не поняла Рита.

— Мало ли, — адвокат достал шариковую ручку. – Неизвестно, что ожидать от вас, таких. Значит, поясняю один раз. Сидим тихо. Когда судья задает вопрос – встаем. Принято? И еще, чуть не забыл, говорить много не нужно. Я буду подсказывать, если что. Об одном прошу, все ваши штучки-дрючки оставьте при себе. Договорились?

— Какие штучки?

— Такие, — нервничал защитник, — мы живем в светском государстве, никакая религия не может считаться основной. Помните Конституцию?

Адвокат заговорился – ну, откуда ей помнить, знать бы еще. Что они хотели от бедной девушки. Зачем требовали невозможного. Почему считали, будто она окончательно виновата.

Все встали, когда вошла судья. Рита подорвалась первой, не услышав даже команду секретаря. Женщина, женщина, радовалась Рита, увидев немолодую, но приятную судью. Светлые волосы ее были убраны в аккуратную прическу и отлично сочетались с черным атласом мантии, обручальное кольцо сияло какой-то заметной непорочной чистотой. Значит, замужем. Значит, наверняка есть дети.

Судья внимательно посмотрела на обвиняемую и важно обратилась к присутствующим:

— Прошу садиться.

Все в ней было идеально и строго: большие добрые глаза умеренно сочетались со строгим выражением лица, прямая осанка заставляла каждого тоже выпрямиться и слушать, слушать. Казалось, внешне она максимально воплощала закон – по известному убеждению, суровый, но справедливый. Все будет хорошо, поверила подсудимая, и, следуя неписанным законам, поправила непослушную челку.

— Слушается уголовное дело по обвинению… в совершении преступления, предусмотренного… уголовного кодекса Российской Федерации.

Рита куда-то проваливалась и не слышала всего, что говорили. Она заметила, что сознательно не хочет слышать и предпочла бы вовсе зажать уши. Ведь все так хорошо начиналось. Адвокат заигрывал с ручкой, щелкая автоматическую кнопку – Рита решила не тревожить его, как ни крути, единственного защитника.

Она думала о неважном: жарко ли судье в мантии, что надето под мантией – деловой костюм или футболка. Рита представила, какая надпись может быть на футболке судьи, и не придумала ничего, кроме «Love you» — видела такую на распродаже и решила, если не посадят – купит обязательно.

А если посадят…

Прокурор зачитывала обвинение. Здесь Рита совсем потерялась и не смогла различить ни одно из значений наверняка важных слов.

«…имея преступный умысел, направленный… желая наступление общественно-опасных последствий… вопреки установленным нормам … сознательно допуская причинения вреда правам и законным интересам несовершеннолетнего…»

Остановитесь, пожалуйста, ну зачем вы это произносите? Она думала, прямо сейчас, как только дочитает гособвинитель свой текст, судья моментально приговорит ее к смертной казни. Следователь говорил, что на смертную казнь наложен мораторий, но Рита думала, что мораторий сегодня отменят, сделают исключение ради «восстановления социальной справедливости» — об этом, кажется, только что сказала прокурор.

Обвинительная речь не прекращалась.

От пяти до двенадцати, от пяти до двенадцати. Это первое, что сказал следователь, когда ее задержали и доставили на допрос. Она пыталась что-то объяснить, кое-как отвечала на вопросы, где-то расписывалась и что-то обещала: не покидать постоянное место жительства, например, или не нарушать общественный порядок, не выезжать за пределы страны. Не помнила ничего, ни одного слова своего не помнила, только срок наказания, от пяти до двенадцати.

Сколько раз думала: ну, допустим, дадут семь лет или восемь. Когда она выйдет, ей будет за тридцать, и тогда начнется новая жизнь. Может, действительно, как говорит заведующая, все впереди. А если накажут по полной, будет почти сорок, и что тогда. Есть ли жизнь в сорок, когда до сорока не жил вообще?

— Подсудимая!

Она успокаивалась тем, что находилась под подпиской о невыезде. Если разрешили ей остаться на свободе на период следствия, неужели посадят сейчас, хотели бы посадить – отправили бы сразу.

— Подсудима-аа-я, — буквально пропела судья.

Рита об одном попросила себя сразу. Когда будут зачитывать приговор, какие бы страшные числа ни услышала, не станет плакать. Пусть знают, она не такая уж слабая и не такая глупая, пусть видят – она выполняла свой материнский долг, она совершала ужас ради любви. Да и какая теперь разница. Главное, увидеть дочку. Остальное неважно.

До сих пор она верила, что когда-нибудь увидит свою малышку.

— Подсудимая! – неприлично повысила голос судья, и адвокат дернул Риту за руку.

— Вставайте, вставайте, — шепнул он.

Рита поднялась и сказала: «Здравствуйте».

Судья опять задержала на ней взгляд. Рита заметила, как не сдержалась прокурор и улыбнулась, адвокат тоже раскинул с улыбкой руки. Ну, поздоровалась и поздоровалась, что с того.

— Подсудимая, согласны ли вы с обвинением? Признаете ли вину?

Заметила, что адвокат кивает и ответила: «Да, признаю. Простите меня, пожалуйста».

— Бог простит, — ответила судья. – Мы здесь всего лишь исследуем обстоятельства.

Судья, казалось, сама поняла, что не стоило отходить от процессуальных границ и беседовать с подсудимой на темы о прощении, которые ее тоже иногда волновали. Она хотела объяснить, что руководствуется лишь доброй волей закона, исполняет норму права, и ни в коем случае не может лично осуждать ни один человеческий проступок.

— Устанавливаются данные о личности, — продолжила судья после недолгого молчания. – Ваши фамилия, имя отчество?

Рита легко отвечала на все вопросы. Ей даже показался увлекательным этот судебный процесс. По крайней мере, никогда раньше не приходилось так официально рассказывать о себе, будто ее скромная персона могла быть кому-то интересной, словно самая обычная девушка вдруг стала нужной, и все захотели узнать, когда и где она родилась, кем работает… «Верит ли в чудо?» — подумала Рита. 

Она знала, скоро начнутся другие вопросы, на которые не так-то просто будет дать конкретный и понятный ответ.

            Секретарь спешно записывала каждое слово. Рита специально старалась говорить чуть медленней обычного, чтобы молоденькая девочка успевала за ее скомканной от волнения речью. Но потом заметила, как недовольно вздыхает судья, как нервничает адвокат, насилуя кнопку ручки, и продолжила говорить быстро, еще быстрее.

            — Нет, никогда раньше я не привлекалась к ответственности, — щебетала Рита, — сейчас я не работаю, потому что… потому что – она думала, как же лучше сказать, чтобы не убить окончательно свою испорченную репутацию, — меня уволили, наверное.

            — Попросили уволиться, — включился адвокат.

            Рита удивилась такой осведомленности и одобрительно согласилась.

            — Уважаемый защитник, я бы попросила.

            — Да, Ваша честь, извините.

            Судья важно наклонила голову.

— Семейное положение, наличие малолетних детей?

Рита не могла понять, стоит ли отвечать на очевидный вопрос – неужели судья не знакома с делом, ведь только что прокурор все озвучила, и было ясно: конечно, у нее есть девочка, конечно, у нее был муж.

Она что-то промычала, секретарь отложила лист, и судья не стала просить выражаться точнее и говорить громче.

«Формальности…», — шепнул адвокат.

— Хорошо, — сказала судья, — разъясняются ваши права.

Рита ободрилась, потому что раньше она слышала только про обязанности и запреты, а теперь ей предоставили право на защиту, возможность представлять доказательства и получать какие-то копии. Ей понравилась фраза про бесплатного переводчика, и судья спросила:

— Хорошо ли владеете русским языком?

— Конечно…, конечно я владею, только русским и владею.

— Арабский? Нет?

— Пару слов, — стеснительно призналась Рита, — не больше.

— Желаете ли давать показания? Поясняю, что вы вправе отказаться от дачи показаний, а также не свидетельствовать против себя и своих близких родственников. Вы также не предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний…

— Грубо говоря, можете смело нас обманывать, — усмехнулся адвокат.

— Защитник! – не выдержала судья и, наконец, устремила взгляд на обвиняемую. – Зачем вы сбиваете ее с толку? Делаю вам замечание. – Так вы готовы давать показания?

— Готова. Я все расскажу, во всем признаюсь. Я со всем согласна. Только, пожалуйста…

Рита отвернулась. Не плакать, не плакать, держаться до конца. Процесс только начался – она знала, что скоро будут слушать потерпевшую и свидетелей, и каждый постарается уличить ее в жестокости, человеческом безобразии и предательстве. Но слезы об этом не знали. Они жили собственной жизнью и появлялись, как плохие новости, в самый неподходящий момент.

— Ваша честь, — поднялся адвокат, — мы готовы дать показания. Мы же готовы? – посмотрел на Риту.

— Готовы, — повторила обвиняемая и начала рассказывать в какой-то невозможный по счету раз свою неприятную историю. 

Она опять говорила медленно. Никто не щелкал ручкой, никто не вздыхал. Когда Рита сказала, что никогда бы не приняла ислам, раздался вой протяжной сирены. Пришлось замолчать.

«Внимание! В здании пожар. Всем срочно, без паники покинуть помещение по основным или запасным путям эвакуации».

— Продолжайте, пожалуйста, — потребовала судья, не обращая внимания на тревогу. «Опять кто-то покурил в туалете или ковырнул в щитке электрик», — подумала она.

Сигнал повторялся вновь и вновь. Рита старалась перекричать равнодушный электронный голос. Потом высоко запахло проводкой.

«Всем срочно без паники…».

— Приостановим процесс, — скомандовала судья.

— Прошу всех встать, — произнесла секретарь, но поняла, что не к месту был ее призыв к установленному порядку, забрала тома уголовного дела и побежала за судьей. 

Рита не поднялась даже. Адвокат взял ее за руку – что же вы, пойдемте отсюда. Она скоро покинула зал и устремилась к лестнице.

В голове ее стучал живой колокол. «Бисмилляхи Рахмани Рахим, — ударял он, — Бисмилляхи Рахмани Рахим».

Глава 2

Что ты наделал, Руслан?

Бацнул во дворе металлический грохот. Зарычали чужие голоса. Босиком она рванула на лоджию в окостенелый декабрь.

Снег развлекал ночь серебряной мошкарой.

            Ей все время казалось, что вот-вот случится страшное: подорвут офисную высотку или цепочку машин, брошенных ночевать у беззащитного подножья жилого дома. Она знала, эти ребята не остановятся. Им нравится, когда страдают простые люди, когда пространство наполняет ужас и страх.

            Не закрывая глаз, не впадая в вынужденный сон, повсюду ей мерещилась дочка. Крохотная, стояла в окружении бородатых мужчин и не видела ничего, кроме черной-черной черноты.

            — Девочка моя, — шепнула Рита, — я здесь. Ничего не бойся. Скоро все закончится. Доченька, ты меня слышишь? Услышь меня, пожалуйста, я рядом.

            Девочка неуверенно пробиралась сквозь темноту. Осторожно ступала и замирала. Ступала и замирала. Ног ее не было видно за волнами густого шелка. Мужчины смеялись, и девочка не знала, над чем они смеются.

            — Не ходи туда, милая. Останься, что же ты делаешь? Глупая девочка моя, любимая.

            Среди мужчин она разглядела Руслана.

«Папа…», — засеменила своими босыми ножками и чуть не упала – запуталась в длинном платье.

— Ой, — крикнула Рита.

            Девочка обернулась, но темнота победила. Рита не успела сказать, что все будет хорошо – она обязательно доберется до турецкой границы. Пустота растворила улицу, и все пропало.

Засиял асфальт белой зимой. Заиграли фары проснувшейся иномарки. Хлопнула дверь, и показались двое. Они стремительно выясняли то ли направление, то ли номер дома. Парни, заметив ее стройную фигуру, обернутую в легкий халат, запестрили: «Вэй, д-эвушка», и пришлось вернуться в комнату.

            Она легла на бок, зажав одеяло меж ног, и долго смотрела в стену, пока не заиграл телефон. Саша дежурил сутки через двое и всегда звонил ночью.

            — Ты пьешь таблетки?

            Кивнула, не ответив, но Саша, скорее всего, понял, что таблетки принимаются нерегулярно. Хоть он и работал обычным фельдшером на скорой помощи, но разбирался в медицине лучше многих коллег.

Рита ему доверяла.

            — Хочешь, я сейчас приеду?

            — Нет, Саня, давай не сегодня. Спасибо тебе.

            — Я могу приехать, ты же знаешь. В любое время дня и ночи. Может, ты хочешь поговорить или еще что?

            — Нет, пожалуйста, — попросила Рита, — давай в другой раз. Со мной правда все в порядке. Не переживай.

            — Ты молодец. Просто я подумал, — затянул Саша, — в общем, неважно. Ты завтра пойдешь в редакцию? Хочешь, вместе сходим?

            — Да, наверное. Давай мы завтра созвонимся и решим. Надо идти, вдруг они помогут?

            — Обязательно помогут. Я договорился. Там знаешь, какие ребята работают. Ты вообще их читала? Они любого разорвут в щепки.

            — Угу.

            Саша тоже угу-кнул и, повисев сколько-то, не дождавшись и намека на полноценный разговор, отключился. 

            Она бы не уснула все равно. Скоро свернула простынь, убрала подушку. Недовольно шумел чайник, разбуженный до утреннего подъема. Истерично билась ложка, задевая тельце стакана. Сонно оседал сахар.

            Рита все-таки бросила лекарство в толщу воды. Она не умела запивать таблетки, и всякий раз ждала, когда дрогнет оболочка под натиском кипятка.

            Пока таблетка дремала на дне, Рита монотонно прокручивала ленту новостей. Мощный свет, бьющий с экрана, обнаружил ее измученное лицо: бегали глаза от новости к новости, нервно дергались краешки губ.

            «Боевики создают армии из детей-фанатиков».

            «Похищенных детей превращают в машины для убийств».

            «Минобороны вернуло на родину сорок российских детей».

            Она внимательно изучила каждую фотографию. Может быть, за это время дочка так изменилась, что родная мать не узнает. Ни родинки на шее, ни шрама на подбородке. Среди возвращенных девочек почти не оказалось. Она пропустила слегка остывший чай с горьким успокоительным, и открыла форточку.

            Вздыбилась к потолку занавеска, танцуя с ветром. Потянуло свежестью. Вяло проступало утро, будто само не видело смысла в своем наступлении.

            Рита верила, что завтра, то есть уже сегодня, станет лучше. Ничего, может, не изменится, но двинется хотя бы с мертвой точки.

            Она ужаснулась над «мертвым», пусть не произнесенным, зато обдуманным словом. Затрясло в ознобе. Ударил ветер, и форточка покорно захлопнулась.

            Руслан всегда любил сквозняк и не мог спать замурованным в квартирной духоте. Она любила домашнее тепло, но каждый раз открывала на ночь окошко, чтобы муж не бурчал сквозь глубокий сон.

            Но сейчас не было Руслана, и глупый ветер продолжал веселье, бессовестно стуча воздушным кулаком по оконной раме.

            Будто бы случайно ударили в дверь так, что Рита сразу не услышала. Настойчиво заколотили, игнорируя звонок. На ходу она провела рукой по волосам, подтянула пояс халата. Мог приехать только Саша, хоть и договаривались ближе к утру.

             В глазок не посмотрела – на площадке давно тосковала сгоревшая лампочка.

            В темноте она разглядела двух кавказцев. Испуганно дернула ручку. Один из парней успел протащить корпус, оказался в квартире, и Рита поняла, что бороться бесполезно – что бы ни делала, она не справится с двумя здоровенными мужчинами.

            — Салам, — вежливо произнес один. – Вы ради всего простите, что мы пришли. Меня зовут…

            Мужчина назвал имя, но Рита все равно не запомнила. Шум засвистел в ушах, ослабли ноги.

            — С вами все в порядке? – кавказец хватил ее за руку, но Рита смогла увернуться.

            — Вас разве не учили общению с девушкой? Зачем вы меня трогаете?

            Она собралась и решила, что рано сдаваться. 

            — Простите, — словно ожегшись, он бросил вверх ладони.

            С тех пор, как Руслан принял ислам, Рита узнала некоторые особенности мусульманской культуры и теперь могла грамотно воздействовать на правоверных представителей мужского пола.

            — Что вам нужно?

            — Ничего такого, просто…

            — Если вы ищите эту сволочь, его тут нет, — опередила их Рита, — он тут больше ни живет.

            — Абубакар? – переспросил тот, что посмел ее коснуться.

            — Вам ли не знать! Бандиты, вот вы кто!

            Один с черной гуталиновой бородой смотрел на нее орлиным взглядом. Второй – чуть ниже, с рыжими волосами и легкой щетиной, улыбался и прятал свое доброе лицо под козырьком бейсболки. На козырьке сиял арабский иероглиф.

            — Его нет второй месяц. Так что, — развела руками, — ничем не могу помочь.

            — Нет, вы не поняли, — наклонился один и почти уже шагнул в прихожую, – мы помочь пришли.

— Понимаешь? – перешел на «ты» второй. – Это очень важно. Это в твоих интересах, да.

— Уходите. Иначе я позвоню в полицию. Хватит меня донимать. Больше нет никакого смысла. Вы сделали, что хотели. Вы забрали у меня все. Пожалуйста, перестаньте.

            Раздался собачий лай.

«Половина пятого», — убедилась Рита, глядя на выплывающую соседку. В это время та всегда выгуливала собаку. Овчарка, приметив незнакомцев, раскинула лапы и сравнялась с ними ростом. Мужчины отпрыгнули к лестнице.

— Мася, фу! – собака недовольно присела. Раскрыв пасть, она упорно сдерживала взглядом возможных обидчиков. – Здравствуй, Риточка, — сказала соседка, — у тебя все в порядке? Ты что тут стоишь?

— Да…, — махнула растерянно.

Она спокойно закрыла дверь, наблюдая сквозь глазок, как мужчины шарахаются от собаки. Кавказцы топтались на площадке и вновь пытались заговорить, но Рита упрямо молчала.

Хозяйка пыталась успокоить собаку и не понимала, отчего та разозлилась.

Потом мужчины долго разговаривали на родном языке. Рита пыталась разобрать, о чем они говорят, но не смогла.

Она была уверена – им нужен Руслан и, может, стоило выйти и сказать, давайте найдем его вместе. Просите, что угодно, только скажите, где это чудовище. Но мужчины скоро ушли и говорить стало не с кем.

Она знала почти наверняка, Руслан сейчас в Ираке или Сирии. По крайней мере, такой информацией располагали сотрудники. А что дальше? Будь он хоть на другой планете или в соседнем доме, кто его вызволит, кто спросит – что ты наделал, Руслан? Кто, в конце концов, спасет малышку из пропасти исламского плена.

«Мы работаем. А вы должны успокоиться», — объясняли ей. Ничего, кроме обещаний и надежд.

К девяти ее ждали в редакции. Саша обладал массой знакомств и мог, наверное, добиться встречи с самим президентом, только скажи, но Рита без того чувствовала себя должной и каждый раз извинялась, что вынуждена грузить его своими проблемами. 

— Это и мои проблемы тоже, — говорил Саша, — ты мне очень дорога. Ты прекрасно знаешь, я переживаю.

— Да, конечно, — соглашалась Рита и помнила, что Руслан говорил подобные слова.

Рита не хотела звонить Саше. Лишь в одиночестве, как сейчас, можно было истощенно бить в стену, упасть на холодный кафельный пол и лежать, не двигаясь. Слезы прошли в первый же вечер, когда к ней приехали с обыском, и стало понятно, что Руслан вывез дочь.

— Мы не были в разводе, — объясняла она, — я не могла запретить общение с ребенком. Да, он принял ислам. Интересы изменились, но чтобы так… увезти дочь. Я никогда бы не подумала.

— Ну, вот теперь уже поздно, — развел руками оперативник. – Теперь это не имеет значения.

В ходе обыска обнаружили какие-то переводные брошюры с арабского. Рита не знала наверняка, арабский ли это – иероглифическая машинопись вплотную заполняла страницы, а параллельно шел русский перевод. Один из присутствующих твердо кивнул и запечатал книжки в полиэтилен.

— Надеюсь, вы сами не тронулись?

— Не тронулась? – спросила Рита и подумала, что тронется обязательно, вот прямо сейчас возьмет и сойдет с ума.

— Вы понимаете прекрасно. Учтите, мы будем наблюдать за вами. Если хоть что-то покажется странным, не обижайтесь.

Она хотела возразить. В чем пытались уличить ее сотрудники? Неужели думают, будто она, бедная Рита, может кому-то навредить? Что она вообще могла теперь?

— Я, конечно, любила Руслана, но никогда не разделяла этих увлечений. Хотя, может, и стоило. В таком случае, я была бы сейчас с дочерью.

— Вот-вот, — многозначительно заключил оперативник.

Сотрудники оставили ее в естественном беспорядке. Шкафы и антресоли, выдвижные ящики, кладовка – содержимое тщательно фасовали на предмет обнаружения возможных доказательств. Уже после ухода спецгруппы в развороченном вещном хаосе Рита отыскала паспорт Руслана и, пока не поздно, решила немедленно сообщить, но поняла, что все-таки опоздала.

Кем он теперь был, ее любимый Руслан? Ее невозможный Абубакар. Кого теперь любил, кого ненавидел?

Проснулся телефонный будильник. Рита властно отключила надоевшую мелодию. Долго она решалась, прежде чем набрала номер заведующей.

— Что, опять? – громыхнуло в трубке.

— Вы меня извините, это в последний раз. Мне сегодня – очень – нужно.

— Нет! – ударила в трубку заведующая. —  Ты меня, деточка, тоже извини. Я все очень понимаю, но ты выбирай, как будешь жить. Мне такие работники не нужны.

— Я быстро, я…

Она не успела сказать, что примчится обязательно, что отпрашивается часа на два, не больше. Истерично дрогнули гудки, и снова ожила тишина.

Громыхал душ, и теплые струи нежно ласкали ее тело. Запрокинув голову, недвижно стояла и надеялась, что вода смоет усталость. Шампунь защипал глаза, вместе с пеной, наконец, проступили слезы. Она жмурилась до боли, до новых слез – должно стать легче. Может, и стало, но Рита ничего не почувствовала.

Хотела надеть что-то особенное: ту блузку, которую купила еще в мирное время или юбку-карандаш, приготовленную когда-то на такой вот ответственный день. Достала привычные джинсы с протертыми коленками, набросила растянутый кардиган и, укутавшись в теплый пуховик, побежала на встречу.

Она и перекусить-то забыла. Голод, словно все понимая, давно перестал ее тревожить.

 Пустые улицы шептали, куда ты торопишься, Рита. Дул с востока легкий ветер, с завидным спокойствием плелся за ней снег. Она ничего не видела, кроме узкой тропинки, сжатой тяжелыми сугробами. Белая полоса на темном фоне застывшего зимнего утра. Редкие встречные прохожие уступали ей дорогу. Пытался заговорить высокий мужчина в ушанке.

Она перестала идти. Мужчина кивнул – извините. Убедившись, что все в порядке, что никакой слежки нет, Рита скомандовала – держи себя в руках и, спрятав руки в глубокие дырчатые карманы, зашагала дальше.

Тарабанил в сумке телефон. Рита не ответила. Озябли голые пальцы, заледенела сенсорная панель. Не хотела ни с кем говорить.

Шаг за шагом, она проговаривала заученные фразы. Лишь бы ничего не упустить. Нет, она все помнила. Разве забудешь, если каждую минуту вспоминаешь тот последний отцовский день.

Сама не заметила, как добралась до редакции. Саша сказал, в этой газете все по-настоящему: абсолютная независимость от городских властей, стойкие убеждения журналистов. Хорошо, думала Рита, если так. Хотя сама не понимала, о чем таком важном говорит ее умный друг.

На вахте сказали, что идет планерка, и нужно подождать минут пятнадцать. Она вежливо кивнула, постаралась улыбнуться, будто вахтер мог повлиять на результат. С этой застывшей улыбкой Рита зашуршала в сумке.

— Как же так…

Опустившись на единственную табуретку, она в ладонях спрятала лицо. Ну, почему? Столько готовилась, и тут…

Ей вдруг показалось, что все доказательства, вся пища для журналистов, может быть, исчезла куда-то. Как она теперь докажет бездействие властей, кого убедит в равнодушии чиновников и правоохранителей. Может, эти кавказцы украли папку? Нет же, не могли. Она бы заметила. Что же делать, что же делать, думала бедная Рита.

— Вы, наверное, Маргарита? Та самая?

Молодой совсем парень, почти вчерашний выпускник, в стильном клетчатом пиджаке, смотрел на нее сквозь толстую оправу очков. Неловко он водил пальцами по штанине, на щеках багровела юношеская краснота.  

— Да, — очнулась Рита. – Да, здравствуйте. Я пришла к главному редактору. Я от Александра, он должен был предупредить. Мне нужен…, — как назло, она забыла имя-отчество, но молодой человек устранил паузу и попросил следовать за ним.

Она присела у входа. Спинка дивана стала заботливой опорой, но Рита старалась держать осанку, и водила головой туда-сюда, нервничая, как прежде.

— Я вас слушаю. Мне сказали, у вас тяжелая ситуация.

Рита опять всмотрелась в лицо молодого человека. Он важно сидел за столом и что-то записывал в ежедневник.

— А, — вытянулся он. – Прошу прощения. Забыл представиться.

— Это вы? Правда?

— Да, я главный редактор. Если вас что-то смущает…

— Нет, что вы? Простите. Очень хорошо. Вы не обращайте внимания. Все действительно хорошо. Я просто думала…

Она суетилась и понимала, что, наверное, говорит лишнее. Но что-то нужно было говорить.

— Думали, главный редактор выглядит иначе?

— Точно, — улыбнулась Рита, — простите.

— Только не в нашей газете. У нас все по-другому.

Она думала, что видела редактора раньше. Местное телевидение перед выпуском новостей постоянно крутило ролик, где молодой мужчина в изумительно белой рубашке, с черными смоляными волосами и добрым неподдельным взглядом приглашал молодых в школу юных журналистов.

— Мне рассказывали. Это хорошо. Правда, я так торопилась, что забыла бумаги. У меня же столько разных документов. Я писала в разные учреждения.

— Ничего страшного, принесете потом, — сказал редактор, и оставил, наконец, свой блокнот. А давно украл дочь, ну, ваш муж?

Его плавный мелодичный жест и, показалось, совершенно искренняя улыбка с приветливым наклоном головы, убедила Риту, что ничего страшного произойти не может.

Он смотрел на Риту и не мог определить ни возраст, ни состояние, ни глубину смертельной пропасти, осевшей внутри. Он понимал, да – резкие улыбки, случайные кивки, они оправданы силой того ужаса, что накрыл женщину. Рита смотрела каменным взглядом, а за этой преградой ничего не разглядишь. 

— Прошла уже неделя. Целая вечность. Понимаете, неделя, и ничего. Никакого результата. Моя дочка, ей всего пять лет исполнилось, понимаете? Она крошка совсем. Ей нужна мать, а тут… Я даже не знаю, с кем она сейчас. Он же воевать поехал. Представляете? Я-то думала, он давно уже отвык от всех этих войн, а тут…

— А раньше он воевал? Он чем вообще занимался?

— Бизнес, автомастерская… Там такая история. Он был нормальным человеком, настоящим таким мужиком. И да, он воевал. Он в Чечне был. Я потому и влюбилась в него сразу. Понимаете, мужественный такой, здоровый. Он меня на десять лет старше. Как бы вам сказать. Сразу подумала, надежный мужчина, хороший, взрослый.

— Вы, пожалуйста, перестаньте нервничать. Хотите воды?

— Нет-нет, спасибо, — ответила она, хотя у самой пересохло во рту.

— Хорошо, тогда продолжайте.

— Так вот, хорошим он был человеком. А потом что-то случилось. Я даже не поняла, что. Он рассказывал про какого-то чеченца. Часто говорил о нем. И вот оказалось, этого чеченца убили… Потом Руслан принял ислам. Я не знаю…

— Руслан? Не татарин, нет?

— Да просто имя такое… ну, изначально же русское. А вот теперь видите, как. Я даже не могу объяснить Какой-то друг появился. Мне кажется, его обдурили просто. Прочистили мозг.

— Интересно, да.

— А дальше – все.

— Что, все?

— Взял ребенка до вечера, а позвонил через два дня. Ты, говорит, больше дочь не увидишь. Не ищи меня. Сотрудники пробивали. Он из Турции звонил. Ну, а потом я поняла. Эта организация, это же настоящая секта. Мне-то все равно, пусть он чем угодно занимается. Только причем тут мой ребенок?

Она чуть ли ни задыхалась.

— Возбудили уголовное дело. Там госбезопасность сразу подключилось, они сразу этим стали заниматься. Резонанс, все такое. Но, понимаете, сотрудники постоянно говорят, что работают, что все будет хорошо. Но я до сих пор не знаю, где моя дочь. Вы моя последняя надежда. Помогите мне, пожалуйста.

— Да, спасибо, что доверяете, — опять раскраснелся парень. – Знаете, многие думают, что газеты умерли, что в журналистике не осталось свободы, что все мы рефлекторные пешки, понимаете?

Рита ничего не понимала, но кивала вслед за каждым редакторским словом. И чем больше тот говорил, этот вежливый клетчатый пиджак, тем больше убеждалась Рита, что все обязательно получится. Сейчас они подготовят большой материал, который прочитают важные люди, потом статья доберется до Москвы, а дальше завертится и закрутится. Может быть, подключатся первые лица, и там уж точно, точно случится победа.

— А вы не пробовали поехать в ту же Турцию? Получился бы интересный сюжетный ход.

— Знаете, — призналась Рита, — если честно, я уже на все готова. Хоть в Турцию, хоть в Сирию. Куда угодно. Я лучше сама погибну. Я даже готова шахидкой стать, лишь бы мне дочь вернули. 

Она испугалась собственных слов.

— Замечательно, — улыбнулся редактор, — напишите вот тут свой номер, — он протянул ей канцелярский листок, — мои ребята свяжутся с вами, а пока присылайте документы, готовьте, что есть.

— У меня все готово, я просто забыла…

— Я понял-понял, — он торопился на мероприятие и не знал, как объяснить вымученной матери, что пора бы прощаться.

Все-таки поднялся. Рита еще немного посидела и, осознав, что время для откровений закончилось, тоже спешно подскочила.

— Я пришлю тогда. — Кивнув, она покинула кабинет.

            Выйдя из редакции, вдруг поняла, что забыла сказать «спасибо» и стояла, не двигаясь, не зная, что же делать. Возвращаться ей не хотелось. Решила, что наверняка редактор понимает, насколько она благодарна.

            Рита не вернулась и, к счастью, не услышала, как молодой человек, ответственный за «Правду», разговаривал по телефону:

            «Да, приходила, Сань. Материал – бомба! … Как не печатать? Почему? Ты что? Ты же сам просил помочь? … Любишь ее? … Хочешь, чтобы никто не вернулся? Даже девочка?…»

Глава 3

Жена террориста

 У входа в детский сад она столкнулась с одной из мамочек.

            — Извините, пожалуйста, — сказала Рита, — все в порядке?

            — А у вас? – недовольно фыркнула мамочка, оттряхивая рукав массивной норковой шубы, будто Рита могла ее чем-то испачкать. – Вы как думаете, у вас все в порядке? И такие люди работают с детьми!

            — Простите?

            — Не прощу! – рявкнула женщина. – Вас надо срочно изолировать от общества. Вы несете опасность. Поверьте, у меня хорошие связи. Я добьюсь вашего увольнения. Не хватало еще, чтобы мой Мишенька пострадал.

            — Послушайте, я не виновата. Так сложились обстоятельства. Я же сама пострадала.

            — Вот именно, — трепетала мамаша, — и я не хочу, чтобы мой ребенок тоже стал жертвой. Еще неизвестно, кто у вас там главный в вашей компании. Знаете, не бывает дыма без огня. Уж поверьте.

            Рита не ответила. Она пожалела, что рассказала коллегам про свою беду. Те разнесли секрет по всем углам, и сейчас о муже-террористе знали абсолютно все.

Она прошла в теплый коридор, сбросила капюшон, полный снега.

            — Ой, Риточка, тебя КэДэшка искала. Ты уж к ней зайди, — сказала уборщица и выпустила из рук швабру. Та больно стукнулась о плиточный пол, задрожали хрустальные вазочки на полках, и Рита тоже задрожала.

            Она заглянула в игровую комнату. Дети барахтались на полу, перебирая ватные кубики, толкая туда-сюда здоровенные шары. Желтоволосый мальчик в клетчатых шортах, приметив любимую воспитательницу, бросился обниматься. Рита хотела тоже его обнять, но спешно закрыла дверь и помчалась вверх по лестнице.

            — Как она ругалась, Ритка, — не пойми, откуда появилась нянечка из ясельной группы. – Мы думали, ее кондрашка стукнет. Ты не обращай внимания. Покричит и перестанет. Знай, мы на твоей стороне.

            Она кое-как отвязалась от надоедливой нянечки, бросила дежурную улыбку и, задержав дыхание, постучала отчетливо и громко. Может быть, громче, чем требовалось. Тук-тук-тук, к черту!

            — Да! – рявкнула заведующая, что означало – можете войти, но Рита уже стояла в кабинете, и это позволительное «да» она услышала и увидела одновременно.

            Щуплая КэДэшка важно восседала в здоровенном кресле. Откинувшись на громадную кожаную спинку, она словно растекалась в этом кресле. Более того, кресло почти съедало миниатюрную женщину, ее маленькую острую голову с короткими белыми волосами, крючковатый нос и тонкие губы, тощую шею, большие впалые глаза. Но стоило КэДэшке – Клавдии Дмитриевне, поднять голову, припустить очки в прозрачной оправе и рассмотреть несчастную подчиненную, как все пространство, заполнявшее кабинет, в один миг заполнилось тяжелым взглядом, и стул, не выдержав, крутанулся вправо и влево, нервно и тяжело.

            — Явилась, дорогая моя?

            — Да, — кивнула Рита, — вы меня извините, это в последний раз. Я обещаю. Просто…

            — Просто? Просто? – поднялась заведующая, и стул довольно отъехал к стене. – У тебя все просто!

            — Клавдия Дмитриевна, ради Бога, я вас прошу. Вы же знаете. У меня проблемы.

            — А ты мне покажи, у кого этих проблем нет? Ты, может, думаешь, у меня нет проблем? Ты что, правда считаешь, ты одна такая на свете, такая вот особенная?

            Рита смотрела в пол и не знала, что говорить.

            — Ты что молчишь? Думаешь отмолчаться? Ну, уж нет. Мы тут все долго молчали, навстречу тебе шли. А ради чего? Ты мне вот объясни, почему я должна с тобой работать? Почему должна за тебя держаться? Ты, может, уникальный сотрудник? Лучший воспитатель, может? Да ты разве детей-то любишь? Ты мне вот честно скажи! Любишь?

            — Люблю, — неслышно ответила Рита.

            — Люблю! А я так не думаю. Любила бы детей – своих не проморгала.

            — Клавдия Дмитриевна! – не выдержала Рита.

            — Ну, чего? Чего ты? Клавдия Дмитриевна! Я уже пятьдесят лет…, — она хмыкнула и продолжила, — ко мне родители замучались ходить. Каждый день ходят. То одни, то вторые. Я уже не знаю, что говорить. Сначала я, конечно, тебя выгораживала. Защищала тебя. Но ты посмотри, что творится. Каждый божий день эта война, теракты по всему миру. Эти сумасшедшие, они же просто озверели, они творят, что хотят. Всегда кажется, что страшное происходит с кем-то другим. А кто знает, Рита, кто знает, что произойдет с нами. И родители, представь себе, жалуются.

            — Но я же ничего не сделала. Почему так?…

            — Представляешь, они боятся за своих детей. И это нормально, Рита! Это более чем нормально. Такое время ужасное, — опять залепетала она. – Никто не знает, откуда выстрелят. А вдруг ты сама того… ну, эта…, — заводила она рукой по воздуху, подбирая слово, не решаясь произнести вслух.

            — Террористка?

            — Угу. – заведующая опять приземлилась в кресло. – Вдруг тебя завербовали? Твой муж взял и завербовал. Ты же так его любила. И сейчас любишь. Не рассказывай мне тут сказки. Тысяча и одна ночь, Шахерезада, прости Господи.

            Рита рассмеялась. Обида выступила слезами на её лице.

            — Вы что, серьезно? Я вас прошу! Ну что вы такое говорите? Разве я виновата? Вы же прекрасно знаете, что случилось. Клавдия Дмитриевна! Зачем вы такое говорите?

            — А ты мне что прикажешь делать? У меня в саду двести детей. Двести! – словно сдавшись, заведующая бросила ладони. – А родителей в два раза больше. А если до гороно дойдет? Ты радуйся, что я пока эту ситуацию контролирую. У меня, знаешь ли, зять не последний человек. А если узнают? Ты представляешь, что начнется? Да меня вместе с тобой посадят. И не спрашивай, за что. Найдут, за что! И лучше я пожертвую одной воспитательницей, чем допущу всеобщий скандал.

            — Что значит, пожертвуете?

            — Рита. Ты взрослая девочка. Ты хочешь, чтобы я объясняла?

            — Вы меня увольняете, да?

            — Нет, Рита, я тебе предлагаю по собственному желанию написать. Уволить человека не так-то просто. Вы сейчас все умные, грамотные. Одна я – дура! Сижу тут, не пойми зачем.

            — Клавдия Дмитриевна, я вас прошу.

            — А я тебя прошу, Рита. По-хорошему тебя прошу, дорогая моя. Уволься. Мне тебя, может быть, и жалко по-человечески. Не может быть, а точно жалко. Такая беда, ребенка украли. Думаешь, я тварь безжалостная? Да, тварь. Я знаю, что обо мне говорят. Я все понимаю, я тоже мать. Я бы умерла, наверное, на твоем месте. Но и ты меня, Рита, пойми. Я за свое место держусь. На, возьми, — она вытащила из лотка принтера лист бумаги, — даже отрабатывать не заставлю. Одним днем давай.

            — Нет, пожалуйста, — крикнула Рита и, развернувшись, выбежала из кабинета.

Вездесущая уборщица намывала полы в пустующей уборной, и Рита, не видя пред собой ничего, кроме гнетущей темной пелены, чуть не спотыкнулась о жестяное ведро, вовремя сделав неестественный высокий шаг. 

            В туалете она слушала, как шумит кран, и смотрела, как разбивается вода о треснувшее дно раковины. Ей казалось, она ничем не отличается ни от воды, несущейся в пропасть слива, ни от глубоких царапин, осевших на керамике.

            — Ритка, да перестань, — показалась неунывающая нянечка.

            — Ты представляешь, — не выдержала Рита, и расплакалась, и начала объясняться, словно нянечка могла что-то изменить и помочь бедной девушке.

            — Ну, какая ты террористка? Дура эта КэДэшка, и не лечится. Да мы за тебя горой! Мы это, мы протестовать будем. Мы на митинг пойдем.

            — Какой еще митинг? – улыбнулась Рита, — себе-то жизнь не портите.

            — Пойдем в группу. Не нужно тут одной.

            Рита послушно кивнула и со слезами вплыла в мир невозможной детской радости.

            Желтоволосый мальчик все-таки дождался любимую воспитательницу и, подбежав, обхватил ту за ногу, сжав до того крепко, что Рита съежилась от неудобной боли.

            — Здравствуйте, Маргарита Ивановна.

            — Здравствуй, Миша. Как твои дела?

            — Хорошо, — ответил Миша, не зная других слов, не зная вообще иного состояния своих дел. – А правда, что вы уходите?

            — Куда ухожу?

            — Мама сказала, у нас будет другая воспитательница.    Рита не знала, что ответить мальчику, и только потрепала его взъерошенные волосы.

            — Да, я видела сегодня твою маму. Мы с ней столкнулись в дверях.

            — Еще мама сказала, чтобы я вас не слушался. Можно я не буду слушаться?

            Повсюду гоготали дети. Она присела так, чтобы видеть пред собой большие детские глаза, обняла мальчика и шепнула:

            — Всегда слушай маму. Она тебя любит. Нет никого дороже мамы.

            Появилась заведующая, и Рите пришлось искать пути отхода.

            — Маргарита, — окликнула заведующая, но Рита, не поднимая головы, проскочила мимо. Будучи уже в коридоре и зная, что КэДэшка стоит позади, сказала:

            — Я напишу заявление. Не переживайте. Больше вы меня не увидите.

            Заведующая кивнула и ответила зачем-то:

            — Рита, когда у тебя все наладится, ты возвращайся. Ты меня только не осуждай. Прости меня, пожалуйста.

            Нежный снег целовал ее щеки.     

            Так много валило снега, что, казалось, кто-то специально избавлялся от него, вытряхивая бесконечное крошево с предельной высоты.

Рита пробралась к остановке сквозь набитые сугробы, поскользнулась на ледяном асфальте и, хорошо, успела хватануть одинокого мужичонку за плечо – иначе бы тяжело и обидно свалилась. Мужичок довольно поддержал Риту и в знак неосознанной расплаты приблизился к ней, словно его добрый жест значил что-то большее. Она одернулась, отдалилась, и мужчина, отрезвев, сам развернулся и прыгнул в подошедший автобус, наверняка следующий по другому маршруту. 

            Она не знала, куда теперь идти. Могла бы вернуться домой за документами для журналистов, но так не хотелось ей сейчас возвращаться в квартиру, где прежние стены и давящая пространство пустота обязательно бы победили. Она решила позвонить следователю, который занимался делом Руслана, но следователь не ответил. Потом ей с чего-то показалось, что позвони сейчас самому Руслану, тот обязательно возьмет трубку. Она позвонила, но абонент, конечно же, не обслуживался, и ничего не изменилось. Только снега стало еще больше, и росли на глазах сугробы, не думая ни о чем.

            Осталось набрать Саше. Непослушный палец, измученный морозом, онемело плутал в адресной книге. Саша не выдержал и позвонил сам. Договорились пообедать в «Градуснике». Рита поняла, что все-таки проголодалась и так быстро добралась до места, что пришлось еще ждать, когда лучший друг неспешно зайдет в кафешку и помашет здоровой своей пятерней. 

            — Я не опоздал? Все нормально?

            — Нормально, — ответила Рита, — как дела?

            — Да пойдет, — отмахнулся, — смена тяжелая выдалась. Представляешь, один малой наглотался таблеток. Еле откачали.

            — Спасли?

            — Ну…, — протянул Саша, — можно и так сказать. Видите ли, надоело ему жить, неразделенная любовь или что-то там. Дети.

            Рита слушала вполуха. Она водила взглядом от столика к столику, чувствуя, что кто-то из посетителей непременно следит за ней. У входа сидел парень, укутанный в тяжелый вязанный шарф, вслед за ним молодая парочка студентов, а напротив престарелая женщина, блаженно тянущая кофе. Может, вон тот, у окна, худощавый и бритоголовый, не выпускающий из рук телефон.

            — Ты сама-то пьешь таблетки? – опять вспомнил Саша, заметив ее растерянное состояние.

            Она не сразу услышала, но вовремя кивнула. Подошла улыбчивая официантка и протянула меню. Пока они листали ламинированные страницы, Рита соврала, что ей предоставили оплачиваемый отпуск и теперь, наверное, будет легче заниматься поиском дочери.

            — По крайней мере, не надо отпрашиваться.

            — Как ты в редакцию сходила? Почему без меня пошла? Я звонил, ты не ответила. Мы же договаривались. Если я звоню, ты берешь трубку. Пойми, я действительно переживаю.

            Рита не нашла, что сказать.

            — Это мой одноклассник. Мы с ним вот с таких вот пор, — Саша задержал ладонь где-то на уровне стола.

            — Думаешь, они действительно помогут?

            — Ну, думаю, да. По крайней мере, напишут текст, опубликуют. А дальше посмотрим.

            Саша говорил так, словно речь шла о пропавшем питомце или утерянных документах. Он сам осознал, что ответил с механическим равнодушием, и суетно принялся договаривать, но Рита его перебила:

            — Слушай, может, вина закажем? Так выпить хочется.

            Она бы призналась, что хочется не просто выпить, а напиться, бессовестно и моментально, чтобы забыть незабываемое и не вспоминать как можно дольше. Но Рита не знала, как признаться Сане, чтобы тот не подумал не пойми чего.

            — Слушай, у меня дома есть вискарь. Я устал так, если честно. Поехали ко мне?

            Они не стали заказывать еду, а забежали в супермаркет. Саша взял конфеты и пару лимонов, а голодная Рита не удержалась и хватила лежалый бургер в полиэтилене.

            — Есть хочу, не могу, — оправдывалась она. 

            Пока ждали такси и ехали непонятно каким маршрутом с заездами в дворовые тупики, Саша рассказывал, как на выездах ему без конца суют ему алкоголь. Он вроде бы сперва отказывался, а потом решил брать. Дают – бери, как говорится.

            — И вот у меня этого вискаря, — раскинул Саня руки, — умрешь.

            Рита улыбнулась, словно уже опьянела, и уставилась в окно. Улица бежала, дорога неслась выбеленной полосой, и так хорошо ей стало, что она старалась запомнить это состояние, сохранить его, как берегут заначку денег на внезапный черный день.

            Ей стало еще лучше, когда она выпила. Решили пустить по капельке, прежде чем разогреется картошка, которую Саня жарил перед дежурством. Рита сидела в кресле, а Саша суетился у плиты и даже нацепил кухонный фартук, убеждающий в совершенстве его затянувшейся холостяцкой жизни.

            Она смотрела на него и, когда принятая капелька разрослась в груди до огненной вселенной, представила вдруг, а что, если…

            Нет, она любила, конечно, Сашу и даже целовалась с ним когда-то в нарастающей молодости, но тогда все было иначе. Они верили в счастливое будущее и не думали, что когда-нибудь все будет так, как получилось.

            Она следила, как тот открывает дверки гарнитура, лезет в холодильник, достает тарелки и стаканы. Не будь великодушного алкоголя, она бы внимания не обратила на широкую Сашину спину и крепкие руки, может быть, ее даже бы раздражало, как громко он гремит посудой или шаркает по полу, не поднимая от усталости ноги. Но сейчас весь этот случившийся беспорядок, дрожащий хаос, охвативший трезвую усталость, шептали Рите – не бойся, ты в порядке, ничего с тобой не случится.

            Смотри, какой у тебя Саша.

            И Саша тоже посмотрел.

            Она улыбнулась, но подумала, что улыбнулась, как дура, и спрятала улыбку, а Саша ей подмигнул.

            Пили долго, разговаривая о чем-то совершенно неважном, таком, о чем Рита не говорила уже целую вечность, вроде предстоящих праздниках или каком-то шоу на ю-тубе, который Рита не видела ни разу, но почему-то решила, что обязательно посмотрит при случае.

            Потом Саша долго рассказывал об особенностях человеческой психики, точнее, так казалось Рите, поскольку она не слушала, а наблюдала, как открывается Сашин рот, и движутся его губы, и одно за другим выплывает то слово «ощущение», то «представление», то «реальность».

            И только она представила, какой может оказаться эта случайная близость, как Саша почувствовал в себе привычную силу и все стало по-настоящему. Рита не заметила, что оказалась сначала без кофты, как расстегнулась пуговица на джинсах. Он сперва неумело хватал ее, больно прижимая тяжелую руку к прозрачной пояснице, но потом, когда участилось дыхание и стало невозможно думать, Рита растворилась и унеслась.

            На каком-то по счету вздохе Рита пришла в себя и подумала про дочку. Она старалась забыться, чтобы опять стало хорошо, но ничего не получилось.

            — Ну, что такое? – спросил Саша.

            — Прости, я не могу.

            Саша будто бы не услышал и продолжил, но Рита оттолкнула его.

            — Не нужно, пожалуйста. Я не хочу.

            Она собрала вещи и пошла в ванную. Зеркало не видело Риту. Запотевшее стекло от ожившего кипятка скрывало правду.

            — Я же для тебя стараюсь, — говорил Саша, — я все для тебя делаю. Зачем ты так?

            В душ не полезла. Умылась наскоро, зацепив волосы резинкой, и вызвала машину.

            — Ты не понимаешь, да?

            — Я понимаю, Рит – ты не хочешь ничего понимать. Что тебя не устраивает? Я нормальный здоровый парень. Мы с тобой не первый день знакомы.

            — И что, я должна сейчас раздвинуть ноги что ли?

            — Ну…, — улыбнулся он, — почему бы нет?

            — Саша, замолчи. Ты опьянел?

            — Все для тебя, все делаю, — повторял он. – С дочерью помогаю. Советами помогаю. Дело делаю. Звоню и договариваюсь, людей прошу. Мне, знаешь ли, тоже непросто все…

            — Так не помогай!

            — Я думал, мы будем вместе. Теперь ты – одна. Теперь самое время начать сначала. Ну, подумаешь, дочь. Ну да, тяжело, наверное. Так ты молодая, я – тоже. Мы столько бы детей сделали. Уух!

            — Какая же ты скотина, — бросила Рита.

            Она быстро обулась. Саша не стал подниматься. Он курил, в темноте вздрагивал грустный огонек. Рита хлопнула дверью и двинулась в очередной вечер.

            Она ждала такси и понимала, что с этой минуты осталась одна. Никого не было, кто мог помочь хоть словом.

            Молчаливый водитель ехал скоро, но осторожно. Попав в зеленый коридор, уверенно промчался по проспекту мимо всех равнодушных перекрестков. Выходя из машины только, Рита обратила внимание на исходящую из динамиков восточную музыку, спокойную, словно вьющийся вялый дым.

            — Спасибо, — сказала Рита и протянула деньги.

            Машина дернулась и рванула в темноту.

            Она хотела забежать в магазин. Решила, что сегодня, вот прямо сейчас опять закурит, но магазин уже не работал. Стояла у закрытых дверей и пускала изо рта уверенный пар.

            Она шла к подъезду и увлеченно оглядывалась, не замечая, что прямо перед ней дремлет иномарка с приглушенным светом. Сквозь лобовое тонированное стекло за ней наблюдали двое.

            — Хорошенькая, да?

Кавказцы вышли из машины. Рита ступила назад.

Все равно бы догнали. Куда тут убежишь?

Глава 4

Порядочный мусульманин

У следователя Габидуллина имелась одна нехорошая привычка. Каждый день он засиживался допоздна в своем небольшом, но уютном кабинете и работал, работал, работал. Он долго выписывал какую-то информацию из уголовных дел, строил графики и схемы, вносил в таблицы наверняка важные сведения, обобщал сводки, и всю накопившуюся груду процессуально важных бумаг тщательно вшивал в картонные обложки.

             На верхней полке сейфа теснились наработки по раскрытым преступлениям, снизу томились дела на раскрытие в перспективе. Иногда он забывал, где и что лежит. Случалось так – подшивал бумаги к другим томам, а потом долго и мучительно листал бесконечные страницы в поисках потерянной бумаги, утопая попутно в каждом протокольном листе и забывая, зачем он все-таки сюда залез, и что делать дальше.

            Последние двенадцать лет майор Габидуллин был вынужденно женат на дочери прокурора города, и в порывах пьяной шелухи делился с коллегами, что его семьи давно не существует, а узы брака держит только святая обязанность перед Аллахом.

            — Никогда не поздно начать новую жизнь, — куражились умные советчики.

            — Я не могу. Нет оснований. Она хорошая женщина, просто разлюбил, и все. Будь у нас дети, может, любил бы. Но Аллах не дает нам ребенка.

            — Так найди другую.

            — Не по Корану, — объяснял Габидуллин, — я порядочный мусульманин.

            К тому же при каждой мысли о разводе появлялась новая работа. Думать о семейном благополучии становилось некогда. Вечерние допросы, ночные задержания, рассмотрение ходатайств в суде… иногда ему казалось – так он хотел думать, что пусть неудачно женился, зато нашел отличную любовницу в лице непростой, но благородной службы. 

            Коллеги его уважали. Несмотря на заметную чудаковатость, начальство ценило его важную персону, потому что Габидуллин усердно работал и создавал нужные показатели в общей уголовной статистике. Ему часто поручали расследование относительно резонансных дел, и следователь в общем-то справлялся.

            Последний месяц он разрабатывал одну религиозную ячейку, и не мог понять – ну, откуда в их скромном городе могли появиться эти радикальные исламисты. Весь мир о них говорил, но Габидуллин как-то старался не думать, что ему – простому следователю – придется когда-нибудь вести с ними прямую борьбу. По оперативным данным группировка под названием «ПравоВера» зародилась еще в прошлом году. В силу малочисленного состава на ранних этапах ей не уделили должного внимания, а теперь вот, когда количество участников приблизилось к полусотне, пришлось активировать силы и, конечно, поставить во главе следственной группы самого опытного и самого честного Габидуллина. 

            Начальник отдела – угрюмый подполковник Тимурыч – лично контролировал процесс оперативного предотвращения деятельности религиозной организации.

            — Габидуллин, ты же мусульманин. Разберись, пожалуйста, в этой херне.     

            — Вот именно. Я – мусульманин, — гордо говорил Габидуллин. А они – радикалы, исламисты.

            — Да мне хоть гармонисты! Сотри их к чертовой матери, да к отцу Аллаху.

            Габидуллин пытался объяснить, что между Аллахом и террористами нет ничего общего, что Аллах – истинный свет, а эти радикалы – тьма, и что между ними целая пропасть. Габидуллин всегда волновался, когда об этом рассказывал и переживал, что не обладает способностью красиво изъясняться, чтобы убедить коллег в ложности предубеждений. 

            В начале недели на утренней планерке он докладывал, что установил личность руководителя и в скором времени будет готовить операцию по его задержанию.

            — Молодой мужик по имени Ильшат. Работает на техстанции. Мало доказательств, к сожалению, иначе прямо бы сейчас взяли. Я тут подумал…

            — Мало информации, говоришь? А это видел?

            Тимурыч бросил ему плотную папку.

            — Ты это видел? Мы такими темпами окажемся в лидерах по твоему исламу. 

            — Это не мой ислам. Этот ислам – радикальный…

            — Да мне плевать, хоть «пистюкальный», — рифмовал Тимурыч, — ты почитай, почитай. Ну!

            Габидуллин спешно пробежался по первой странице.

            — Видишь? Скоро твои радикалы херовы и тебя увезут в Сирию. Правильно говорю?

            — Никак нет, — пропыхтел Габидуллин, — не увезут.

            — А вот девчонку увезли. Папаша взял и увез. Сам слетел с катушек и ребенка туда же. Ты хоть понимаешь, зачем он ее забрал? Их там насилуют во все щели.

            — Девочке пять лет.

            — А ты думаешь, они такие правильные что ли? Им хоть пять, хоть сколько. Габидуллин, я тебе по-хорошему говорю. Даже не требую, а прошу по-дружески.  Нужно работать очень, очень быстро. Я понимаю, ты загружен. Я знаю, как ты ценишь степенный подход, но ты пойми – если не разберешься, меня казнят.

            Подполковник Тимурыч должен был вот-вот получить очередное звание, хватить с неба последнюю на свой карьерный век звезду и благополучно отправиться на пенсионный покой с круглогодичным санаторно-курортным лечением. Фиточай на завтрак, травяной коктейль в обед. Ну, а вечером – коньяк для пошатнувшегося за годы службы здоровья.

            — Мы должны работать в режиме максимальной секретности. Слышишь?

            — Слышу, — отвечал Габидуллин, — но ты же понимаешь, быстро здесь не разобраться. Ты сам-то читал? Ты как себе представляешь?

            Габидуллин, чуть ли ни единственный из сотрудников, мог иногда обращаться к Тимурычу на – ты. Но если начальник чувствовал излишний барагоз со стороны подчиненного, бонус, как правило, упразднялся.

            — Ну, во-первых, не ты, а – вы. И не Тимурыч, а товарищ подполковник. Пока еще подполковник, — напоминал Тимурыч. – Во-вторых, отставить панику и работать. Я сказал тебе, дело серьезное. У нас нет времени суетиться и стонать. Да, резонанс. Да, Сирия, — объяснял он спокойно, — а ты что хотел? Тебе напомнить, какие ты дела проворачивал. Я только тебе и доверяю, только тебе поручить могу, — заливал Тимурыч.

            — Я понимаю. Но вот сам подумай… мне чем заниматься? Терактами или девочкой?

            — Ну, а ты сам как думаешь?

            — Девочкой?

            — Припевочкой! Конечно, терактами! – визгнул Тимурыч. – Девочка – это хорошо, конечно. Точнее, плохо. Но будет гораздо хуже, если вместо одного или одной пострадают сотни. Девочка переживет. Мамочка тоже. Это я тебе для информации все предоставил. Так что, уясни. В первую очередь, работаешь по «ПравоВере», а потом уж решаешь вопрос с похищением. Угу?

            — Но ведь ребенок, Тимурыч.

            — И слышать не хочу, Габидуллин. Допустишь теракт – можешь писать рапорт.

            — В отпуск?

            — В вечный отгул, — конкретизировал начальник и покинул кабинет. – И да, — заглянул он снова, — информация не должна дойти до главка. По крайней мере, пока мы сами в силах работать. Разрулим без помощи Москвы – может, и на повышение уйдем. Принял?

            Габидуллин, конечно, знал, что должен справиться.

            — Настоящая трагедия, — пробубнил он сам себе.

            Он понимал, что ухудшать репутацию спокойного региона из-за какой-то сомнительной истории просто недопустимо. И если уж зашла речь о нашумевшей запрещенной организации, нужно вывернуться наизнанку, выпрыгнуть из форменных штанов, но крутануть этого Ильшата и обязательно отыскать кучерявую девочку, почему-то так похожую на самого Габидуллина.

            Всякий раз, когда он раскладывал по листочку это важное дело, где-то на середине первого тома, между очевидной пустотой и формальной аналитикой, останавливался и долго-долго рассматривал фотографию девочки. Девочка беззубо улыбалась и не знала, что ждет ее впереди. Смоляная челка едва прикрывала глаза, сияли красным пухлые щечки. Девочка смотрела на Габидуллина и, казалось, сквозь помятый глянец просила: «Поторопитесь, пожалуйста, дяденька-следователь. Я тут больше не могу».

            Габидуллин не отпускал фотографию из рук. Он представлял, что эта девочка на самом деле его собственная дочь. Бывает же всякое.

            — Нет, вряд ли… точнее, такого не может быть.

            Он мечтал о большой семье, и похищение девочки сразу воспринял как личную драму.

— Может, Аллах мне приготовил испытание. Может, окажется милостив, если я смогу вернуть малышку. Может, подарит нам с женой ребенка. Сына или дочь. Какая разница.

Каждый вечер Габидуллин звонил потерпевшей и спрашивал, все ли хорошо.

— Здравствуйте, Рита. Это Габидуллин. У вас все в порядке?

            Рита не могла подобрать слов. Какой может быть порядок в таком хаосе.

            — Я просто хотел сказать, Рита…, — Габидуллин тоже с трудом объяснялся, — я понимаю, как вы переживаете. Вы только не думайте о плохом. Я вам обещаю, все будет хорошо. Мы найдем вашу девочку. Я лично найду. Верьте мне, пожалуйста.

            — Я верю, — отвечала Рита, — вы мне так часто звоните. Я каждый раз надеюсь, что вы скажете, что все получилось, а вы… пожалуйста, давайте что-нибудь придумаем.

            — Обязательно придумаем. Рита, я хотел сказать. Вы всегда можете на меня рассчитывать. Я не представляю, как вы держитесь.

            Рита никогда раньше не общалась с сотрудниками, но видела их черствыми и бездушными. Габидуллин был другим. Рита не знала, хорошо это или плохо. Они бы говорили друг с другом до самой спелой ночи, но почему-то всякий раз требовала разговора жена.

            И сейчас тоже пришлось переключиться на вторую линию.

            Жена истерично визжала. Габидуллин перешел в режим видеосвязи. Рассмотрев пространство рабочего кабинета, ревнивая супруга чуть сбавила громкость, но попросила повернуть камеру.

            — Нет там твоих сучек? Покажи, покажи.

            Габидуллин покорно исполнял требования прокурорской дочери, зная, что она в противном случае нажалуется отцу, а тот сообщит куда нужно, и его опять затаскают в инспекцию по личному составу.

            — С кем ты разговаривал? Я слышала гудки.

            — С начальником, — оправдывался муж.

            — Когда домой?

            — Скоро, милая.

— Помешался на своей работе. Меня совсем не видишь. Не хочешь знать меня. Не ценишь и не любишь.

— Милая, перестань.  Я уже, — ответил Габидуллин, — сам не понимая, что он «уже».

            — Полчаса тебе даю. Надоело.

            — Понимаешь, у меня дела. У меня такое сейчас дело. Я приеду, расскажу тебе. Тут горе настоящее. Я работать должен, честное слово. Ты же понимаешь, я отвечаю за безопасность всех граждан.

            — Ой, только не надо этих твоих высокопарных слов. Ты, когда надо, двух слов связать не можешь. А тут, посмотрите-ка. Безопасность граждан. Мне на твои делать, если честно, плевать. Я тебе говорю, не приедешь через полчаса – все, будешь жить один.

            — Что? Что ты говоришь? Не слышно, любимая, — притворился Габидуллин, — связь плохая. У нас тут глушилки, ты же знаешь.

            Он умышлено затряс телефоном и отключился. Никаких глушилок не было. Рита не дождалась ответа. Габидуллин убрал телефон.

            Домой не хотелось.

            Он опять достал пачку постановлений. Что он там пытался рассмотреть – наизусть знал содержание собственных запросов, не глядя, разбирал шаблонные ответы на поручения, поступившие от оперативников.

            «Это сюда. А вот это… это вообще зачем? Ладно, пусть будет. Больше бумаги – чище задница».

            Он старался сосредоточиться. Подумать, каким образом спланировать задержание. Эти ребята могли его опередить. Только терактов не хватало.

            И что значит, буду жить один? Она что, думал Габидуллин, хочет развестись? Если хочет, может, и впрямь расстаться. Какой позор будет. О, Аллах! – он поднял ладони, но не сдался. Ничего, не впервой. Каждый день одно и то же. Не жизнь, а катастрофа. Вечный террор.

Продувал вечерний ветер в окно. Тараторил сквозняк с дверным проемом, и дверь ходила туда-сюда, словно кто-то тыркал ее из коридора.

Не спеша, мелодично как-то, убрал бумаги, закрыл сейф. Ритуально походил по кабинету, проверил, не трещит ли ток в розетках и, досадно накинув тяжелое пальто, спустился со своих процессуальных небес на грешную мирскую землю.

            Он кивнул дежурному, дежурный поднял руку и уткнулся в монитор. Уверенной стеной стоял невыносимый свет. Выйдя на улицу, Габидуллин с удовольствием пустил паровое облако. Приятный морозец и назревающая ночь пропечатались на его лице улыбкой. Постоял недолго, насладился вечерней свежестью, кайфанул от острого холода, оседающего в носу при вдохе, и потопал к машине.

            «Это потому что не рожала, —  думал Габидуллин. —  Детей нет, вот и вся проблема. А почему нет? Я что ли бракованный? Не бракованный никакой».

            Он думал, как там Рита. Думал о ней чаще, чем о супруге. Вот бы мне такую… нельзя, нельзя.

            Сколько-то он посидел в машине, прогрел двигатель и спокойно тронулся с давно опустевшей парковки. Старенький форд гремел, словно давился тяжелым сухим кашлем.

            Рита, Рита, — вздыхал он, — Аллах милостивый, прости меня.

            Он аккуратно разувался, не разбудить бы только жену. Возмущалась, а сама как обычно не дождалась. Уже некрасиво лежала у стены, распинав тяжелую мякоть одеяла. Хотел включить свет в прихожей. Не рискнул.

Жена недовольно открыла глаза, и Габидуллин в темноте разглядел, как она пялится в потолок каким-то неживым пронзительным взглядом.  

            — Пришел? – спросила, будто не верила до конца, что муж все-таки вернулся со своей пропащей работы.

            — Угу, — пробубнил Габидуллин, — и хотел было спросить, осталась ли еда в холодильнике, как жена скомандовала – ложись скорее, поздно.

            Послушно разделся, сложил вещи на пол: он боялся проскрипеть дверкой шкафа, и, задержав дыхание, приземлился на кровать. В ногах блаженно задрожала дневная усталость.

            — Сходи в душ, а. Ну, честное слово, — пискнула жена, — как будто не в кабинете сидишь, а бетон месишь.

Она отвернулась нервно к стене и укрылась одеялом по самую голову.

            По пути в ванную все-таки открыл холодильник и схватил овсяные хлопья с молоком. Пока шумели гребни кипятка, Габидуллин довольно жевал и причмокивал, не страшась нарушить уставную домашнюю тишину.

            Он скоро намылился, пробежал мочалкой по значимым участкам тела, взъерошил волосы и растер пальцем комочек жгучей пасты до неприятного зубного свиста. Захотелось жить. Довольный, прыгнул он обратно к жене, свежий и приятный. Уверенно потянулся в надежде хоть на сиюминутную близость, но та категорично цыкнула, и Габидуллин тоже отвернулся. Капли воды сползали по его чистой спине на шершавый хлопок простыни.

            — Дома совсем не появляешься, — опять очнулась жена.

            — Я же тебя объяснял, — оправдывался Габидуллин, — мне важное дело поручили. Представляешь, один мужик принял ислам и втайне от матери увез дочку на войну. И вообще у нас в городе, знала бы ты. Как блохи размножаются эти больные. Эти фанатики религиозные. Это же не ислам, это хрен пойми что.

            — У тебя в штанах.

            — Не понял?

            — И в голове тоже, — ругалась жена, — какая мне разница, что у тебя там на работе? Нравится тебе работать – живи там, зачем домой идешь? Думаешь, я расстроюсь? Да я только рада буду» Ребенка увезли. Подумаешь? То же мне сенсация!

            — Какая же ты…, — не договорил Габидуллин.

            — Какая? Ну, какая? Ну, скажи какая?

            — Никакая.

            — Мне все равно, кто там и кого увез. Ты о себе думай, в первую очередь. Точнее, о семьей своей.

            — А у нас семья что ли есть? – не выдержал Габидуллин. – Может, детей у нас полна квартира? Ты мне покажи. Ау! Дети! Папа пришел. Куда вы спрятались?

            — Идиот.

            — Ты бездушная, вот что я скажу. У нас поэтому детей и нет. Аллах просто не хочет давать нам ребенка. Он же видит, что ты злая женщина. Все правильно. Зачем ребенку расти с такой матерью.

            — Скотина, — ругалась жена.

            — Объясняешь ей. Говоришь, ребенка украли. А она… безжалостная эгоистка. Тебе этого никогда не понять. Ты бы знала, как это больно, ты бы мать этой девочки видела.

            — А ты видел? И что? Понравилась? Так иди к ней, к хорошей такой. Ты что сюда-то прешься?

            — Невозможно, — прошипел Габидуллин.

            Долго не мог уснуть, но притворялся спящим.

            — Спишь? – она толкнула его под лопатку, но тот не шелохнулся. – Нашелся мне тут. Я еще узнаю, как ты там работаешь. И работаешь ли?

            Габидуллин сопел, мелодично заливался и чмокал губами, словно непонятно кто тревожил его глубокий заслуженный сон. Он чувствовал, как жена аккуратно сползает с кровати, а потом рыскает в карманах брюк.  К счастью, давно установил на телефон графический ключ и не беспокоился теперь за сохранность данных.

            — Так, значит?

Габидуллин кивнул.

            Она больно ущипнула его за поясницу.

            — Ты чего творишь?

            — Ничего, — ответила жена, — как же ты надоел. Сказать, как? Я даже слов таких не подберу.

            — Ну, и…, — поднялся он и прижал холодные ступни к теплому паласу. Он сидел на краешке кровати, согнувшись и скрестив руки в области живота, покачивался взад-вперед.

            Жена трещала, как заведенная. Вспомнила свадьбу и то, как хотела сбежать, тяжесть первой ночи вспомнила и вообще каждой последующей близости, случающейся лишь потому, что как бы надо, потому что муж и жена, и вроде иначе нельзя. Она добралась до его слабого характера и вообще мужской слабости, больно тронула тем, что Габидуллин, скорее всего, бесплоден, и окончательно задела, сказав, что вся его долбанная карьера так стремительно складывается только благодаря протекции отца.

            — Моего отца, — уточнила она, будто Габидуллин не знал, о каком отце идет речь.

            — Твою же мать, — не удержался он и вскочил.

            Жена испуганно вцепилась в одеяло, не ожидая такой возмутительной реакции мужа. Ей даже понравилось, насколько внезапным и резким оказался тот, и как пыхнул внутри него молчащий годами огонь. Габидуллин сам, похоже, не ожидал, что может вот так откровенно выругаться.

            — Я бы на твоем месте молчал и радовался. Ты кто вообще такая? Ты что из себя строишь? Ты откуда взялась?

            Он уверенно зашагал по темной комнате и, наткнувшись на брошенный пульт от телевизора, матюгнулся понятно и хорошо.

            — Ой, …ля! 

            — Палочка от нуля, — срифмовала жена и уткнулась в подушку.

            Несколько раз она пыталась раззадорить мужа на очередной эпизод скандала, но тот теперь не обращал внимания на женщину, которую давно и заслуженно разлюбил.

            — Детей он хочет. Ты сначала проверься, а потом хоти. Размечтался неудачник.

            Габидуллин спокойно забрал одеяло с подушкой и потопал в кухню.

            — Ты куда?

            Не ответил. Свет слабо подрагивал, и Габидуллин заботливо крутанул лампочку люстры. Он смело зашелестел оберткой. Жевал конфеты, хрустел морщинистыми лежалыми яблоками и хлюпал чаем, гоняя по щекам кипяток. Поздний ужин растопил в нем, наконец, скорый сон, глубоко прогнулся мягкий диван, и все стало более, чем прекрасно.

            Он думал, чем заслужил такой несчастливый брак. Разве жил не по воле Всевышнего? Разве не любил жену? Да, сейчас не любил. Но ведь раньше не знал и не видел никого, кроме.

— У нас плохая семья, — часто говорил жене Габидуллин, — мусульмане так не живут.

— Мусульмане живут по-разному. Это ты какой-то не такой. Зачем я только вышла за тебя? Что мой отец только разглядел в тебе?

Габидуллин знал, что развод уничтожит его карьеру. Может быть, он и хотел разойтись, и Аллах обязательно принял бы его поступок и непременно простил. Он терпел и надеялся, что когда-нибудь все изменится.    

            Заснул моментально. Часто просыпался и смотрел, как покорно держится в окошке ночь.

            Словно в детстве, Габидуллин пытался отыскать полярную звезду. Не нашел. Вот и все, о чем тут говорить. Не видишь очевидного, а хочешь найти ребенка.

            Он думал про ту девочку, которая сейчас, быть может, так же смотрела в небо, считала звезды и загадывала желание. За неделю он лишь установил, что последний звонок шел с сирийско-турецкой границы. За неделю не сделал ничего особенного, но поверил, что обязательно сделает.

            Хотел подняться прямо сейчас и вернуться к работе. Зашумел слив батареи. Габидуллин вздрогнул. Все хорошо. Просто шум воды. Если бы где-то случился взрыв, ему обязательно бы сообщили.

            Раньше будильника заиграл телефон.

            — Пожалуйста, — просила Рита, — можно сегодня прийти? Я хотела кое-что спросить

Глава 5

Смерть неверным или русский солдат по прозвищу Татарин

Она все-таки побежала. Проехала юзом по леденевшему асфальту, вывернула и, сколько было сил, дернула вперед. Уже стемнело настолько, что даже снег почернел. Лишенный освещения двор прятал испуганную Риту в страшной своей, беспредельной слепоте.

            Ее быстро обнаружили.

            — Девушка, ну, что вы делаете?

            Черный подошел к ней спереди, а Рыжий преградил возможный путь отхода, заслонив дыру в сетчатой ограде.

            — Мы не можем стоять, пока вы сидите, — обозначил первый.

            — Поднимись, — попросил второй.

            Она послушно встала. Больно ударило в коленках. Черный успел хватить ее. Она рассмотрела их лица и подумала, если это последнее, что видит здесь, значит – там будет лучше.

            Где было это – там, Рита не знала, но верила, что «там» существует, и там действительно хорошо.

            — Если вы хоть что-то… хоть что-то…

            Рита боялась представить, что могли с ней сделать эти двое. Убить? Изнасиловать? Между первым и вторым она сначала выбрала смерть, потом решила, что должна еще пожить, чтобы вернуть дочку, и все-таки продолжила:

            — Я буду кричать. У меня такие знакомства. Вы не представляете, с кем связались.

            Черный поднял руки, отошел на два шага, объяснив, что не собирается делать ничего дурного. Рыжий непокорно сохранял дистанцию и молчал.

            — Мы приходили к вам утром, — напомнили они.

            Их трудно было не запомнить, этих кавказцев. Тяжелая щетина покрывала массивные лица, и так глубоко они смотрели, что даже в темноте сверкали их глаза, и пахло ароматными маслами, терпко и сладко одновременно.

            Так пах когда-то Руслан.

Рита задрожала, сложила в замок руки.

— Что вы хотите? Если вам нужен мой муж, я не смогу помочь. Поверьте, я тоже ищу эту мразь.

— И как успехи?

— Вы издеваетесь. Признайтесь, что вы задумали? Кому еще хотите испортить жизнь?

— Перестаньте, — сказал Черный, — вы слишком нервничаете.

— Понимаете, жизнь иногда очень несправедлива, — перебил Рыжий, — но жизнь не такая уж важная вещь, на самом деле. Это всего лишь один миг, такое, знаете, несерьезное мгновение. Нужно просто набраться терпения и переждать. Потом будет лучше.

Рита знала, сейчас они станут говорить о вечном пути, о важном долге, о награде за благоверную смерть. Она читала… сколько всего она прочитала после того, как Руслан стал боевиком. Она могла сама убедить любого в истинном пути «настоящего мусульманина». Ей могли бы поручить самой работать с молодыми неокрепшими умами.

— Ну давайте, скажите, что ради правды нужно страдать, что не бывает богатства души без хрупкости тела.

Мужчины ничего такого не сказали.

Черный что-то пробурчал товарищу, непонятное и грозное. Одно лишь «Аллах» с басовито низкой тональностью различила Рита. Она подумала, что вот-вот щелкнет невидимая кнопка, застынет на мгновение тяжелая тишина, а потом разорвется в щепки весь двор, все машины, козырек подъезда, и крыша магазина, и она сама, и эти опасные прежде мужчины – тоже раскрошатся в прах, и не станет ничего, кроме яркого света, живого огня.

— О, Аллах!

— Продолжайте, продолжайте, — усмехалась Рита.

Они опять смутились.

— Нет, вы еще не готовы к разговору.

— Мне все эти разговоры поперек горла. Он забрал мою дочь, он ребенка моего украл, — голосила Рита на весь двор и, казалось, что зажглись окна высотки, и все до едина, каждый жилец теперь знал о невозможной Ритиной беде.

— Настоящая мать сделает – все – ради ребенка.

— Это правда! Правда! Я горы сверну…

— Горы? – засмеялся Черный, — нет, горы вы никогда не свернете.

— Оставьте меня, пожалуйста.

Она растеряно шагнула и, наконец, вышла за пределы мусорных баков. Мужчины двинулись за ней. Бежать Рита передумала.

— Мы беспокоимся за вас, Маргарита, — вы поймите, — сказал Рыжий.

Шла не пойми куда, мимо подъездов и магазина, к проезжей части, вдоль перекрестка. Словно завороженная, не видела ничего, кроме белого-белого снега, который с похожим околдованным безумством все валил и валил.      

Кавказцы покорно плелись и молчали. Когда кончилась дорога и появилась бетонная стена, преграждающая смелый шаг, Рита спросила:

— У вас есть курить?

Черный с удовольствием протянул сигарету, а Рыжий отвернулся, лишь учуяв запах табака. Ее торкнуло от первой затяжки. Мужчины словно растворились в воздухе.

— Послушайте, — потребовал Черный.

Но Рита не хотела слушать.

— Я вас не боюсь, — сказала она и ушла. 

Мужчины не тронулись с места. Рыжий хватал языком снежинки, а Черный глубоко зевал и думал, ну, когда уже наступит утро.

— Нет, — заключил он, — чеченские девушки гораздо симпатичнее.

— Думаешь, она согласится?

— Думаю, да.

Они не смогли признаться, что Руслана больше нет.

***

— Стой, Татарин!

Руслан обернулся. Сержант Пацура смотрел, ухмыляясь, и высокое чеченское солнце щипало его хитрые узкие глаза. 

— Я не татарин, — в сотый раз объяснил Руслан.

— Тебя как зовут? Руслан? Руслан! Значит, татарин.

В горном селе шумели водопады. Камни разбивали воду, и пенные брызги растекались по раскаленной земле.

Между Нихалоем и Аргуном пролегала извилистая дорога, скованная по краям тяжёлыми горами. Если выйти на эту дорогу утром, то можно увидеть, как в горах просыпается легкий розовый дым. В такие моменты до того крепко стояла тишина, что Руслан специально поднимался раньше остальных и выходил к склону. Мычал широкий ветер.  Руслан садился прямо на щебень и слушал, как молчат горы. Ещё чуть-чуть, казалось, и кто-то из них обязательно сдастся.

— Ты хули отираешься? Собрался уже?

— За собой следи! Ты сам-то чо?

— Не собрался, — лыбился Пацура, — куда мне торопиться. Умереть я всегда успею.

— Смотри не опоздай. А то заживешься.

Руслан готовил машину – битый Урал, которой давно пропустил долгожданный дембель, но все равно исправно служил. Солдаты эти Уралы отчего-то называли покемонами, и сами были этими безумными покемонами, выпущенными сражаться ни пойми за что. Их ждал четвертый взвод, точнее, те, кто остался – Вермут, Летчик, Баря, кто-то еще. Руслан старался не думать о живых. Сегодня живой – завтра мертвый.

Их ждали к обеду – оставшихся из второго. Командование решило объединить силы и готовиться к обороне. По предварительным данным боевики готовили нападение на Шатой. 

— Урю дик хулаха! – пытался говорить на чеченском хохол Пацура.

— Это еще зачем?

— Попаду в плен – скажу чехам, что язык их знаю. Приму ислам и стану шпионом.

— Мразь ты, Пацура.

— Лучше мразью быть, чем без головы ходить, — смеялся хохол.

Сержант раскинул руки и, как громадный беркут, растянулся под зонтом синего неба. Руслан не стал говорить, что орлы взмывают в небо, когда чувствуют приближение смерти. А во время полета умирают.

Урал давился, барахлила коробка. «Замок» просил ускориться. Он давно перестал командовать, и сыпал одними просьбами. В конце каждой фразы он ставил почему-то виноватое «пожалуйста».

Быстрее, пожалуйста. По местам, пожалуйста. И так далее, словно, его гребаное «пожалуйста» скрывало какой-то недоступный простым солдатам смысл, будто «замку» был известен какой-то секрет. Скажи «пожалуйста» — останешься жив. Солдаты пробовали – у них не получилось. Только «мля» да «хня», как ни старайся.

  Погрузились, наконец. Один Пацура нехотя лез в кузов. Курил второпях.

— Залазь, Пацура, тут покуришь.

— Я не могу там курить. Там не курится.

— Ты черт, чо ли? – ругались бойцы.

«Замок» попросил бросить сигарету, и Пацура послушно забрался внутрь.

— Учитесь, товарищи, — некрасиво улыбнулся хохол. От него пахло гашеным спиртом и мочой.

Руслан сел в кабину рядом с водителем. Ехали молча.

Водитель, имя которого никто не помнил, разговаривать попусту не любил. Он только надоедливо цокал. Разболелся зуб. Цокнешь – боль свистящая заткнется.

— Доедем? – спросил Руслан и осекся, словно сказанное им – большая ошибка.

Водитель кивнул и надавил на газ. Зарычал, задымил, спотыкнулся старый Урал.

Солдаты молчали. Один Пацура бренчал, как заведенный.

— А там девчонки круглые, и челки белокурые, как чайки над волной…, — напевал он. Никто не знал эту песню. Да и знали бы – не подпели. Солдаты знали, в дороге лучше молчать, чтобы не накликать беду. Скажешь слово – оно неизвестно как обернется.

— А нам бы только свидеться и на бутылку скинуться, и девочку невинную пощупать под луной…

— Пацура, заткнись ты, пожалуйста.

И он, конечно, заткнулся. Будь чья-то воля, он обязательно рассказал, что сам сочинил эту песню после первой вылазки. Он признался бы, что не боится, когда поет, а когда молчит, сразу думает о плохом.

Отвернулся, крепко обнял автомат. Ладони его сжали цевье, будто горло пленного чеченца. 

— Вот так тебе, черножопый, — шептал Пацура, но солдаты все равно его слышали.

Руслан внимательно следил за дорогой. Какие-то двадцать что ли километров разделяли их от расположения. Горы, горы, горы… бугристые морщины, сквозные трещины, ребристая ткань. Широкоплечие, они клонили корпус и настороженно осматривали крохотный Урал.

Дорога петляла и кружила. Щебень кромсал резину здоровенных колес. Казалось, что из глубины крутых обрывов кто-то таращится. 

— Не ссы, — протянул водитель, — нормально все будет.

Руслан кивнул. Он боялся, конечно. Думал, что не боится или старался не бояться. Знал: поддайся страху, тот тебя задушит.

— Чехам без разницы. У них «Аллах Акбар», и вечная жизнь, — разговорился вдруг водитель. Никогда не говорил, а теперь, будто…

Что, будто? Руслана такая искренность не особо радовала. Он думать не хотел, с чего бы молчаливому солдату пришло вдруг так складно заговорить.

— Никому эта война не сдалась. Они там в Москве что-то не поделили, а мы тут подыхаем. Ты мне скажи, это что, справедливо?

Настала очередь Руслана молчать. Он вроде хотел ответить, но не смог выдавить ни слова. 

Горы тоже не знали, что справедливо, а что – нет. И потому, наверное, так нерушимо держались, разрезая высокое небо прямой осанкой, непокорной крутой головой. Не знаешь, так молчи.

            — А я тебе сам отвечу. Несправедливо. Да и похрен. Мне бы вернуться только. У меня жена. Понимаешь, я женился и меня вот сразу призвали. А я пожить хочу, как нормальный человек. Детей родить, понимаешь?

            Руслан, может, и понимал, но ничего не ответил. Он лишь спросил:

            — Я закурю, да?

            Не спросил даже. Обозначил. Он достал сигареты, опустил стекло. Чиркнул спичкой, но почему-то убрал сигарету. Ожившее пламя нежно прикоснулось к пальцам. Руслан заметил, как в горах что-то блеснуло. Солнечный зайчик, зеркальный блеск.

            Опять заголосил сержант Пацура. Руслан давно решил, что Пацура тронулся. Так бывало с некоторыми ребятами. Начал стрелять в ночное небо – тронулся. Закричал до слюней на рубеже – тронулся. Не спишь неделю – туда же.

            Он предлагал «замку» отправить Пацуру в госпиталь. Ну, даже просто так – отдышаться. Но в госпиталь принимали только с тяжелым ранением. Пацура попросил однажды Руслана стрельнуть ему в ногу. Руслан уже прицелился, но Пацура завизжал и упал на колени – стой, не стреляй, татарин, не стреляй, иншала.

И вот сейчас, видимо, опять нахлынуло. Солдаты пытались угомонить бедного Пацуру. Но сержант передернул затвор и навел прицел на «замка».

— Отставить, Пацура! – нерушимо отреагировал «замок».

Никакого «пожалуйста». Пацура держал АК и готов был стрельнуть. Только скажи ему что-нибудь не то.

Солдаты знали – не стрельнет. Они лишь хором выпрямили спины.

— Аллаху Акбар! Рахим! Все подняли руки! Суки!

Это был не сержант Пацура. Голос его, и тот забурел. Прорвался сухой твердый бас. Остановить слетевшего с катушек сержанта никто не рискнул. Все ждали, когда тот либо начнет стрелять, либо еще что-нибудь.

Не случилось. Не стрельнул. А вот еще что-нибудь…

Водитель не мог остановиться. Он обещал, что разорвет Пацуру, как только доберется до точки. Руслан держал в руках сигарету и следил сквозь боковое стекло, как убегает дорога и сыплются острые камни, как играет в горах живой – понятно какой – отблеск.

— Слушай, — сказал Руслан, — кажется, надо…

Он не договорил. Опять маякнул краешек света. Раз, два, три…

Поднялся водопад пыли, зашумело в голове. Горы, горы, тронутые предчувствием, застонали от пленившего их – уже известного – чувства.

Они пытались пробраться сквозь обстрел, но водителя цепануло в плечо. Он больно бросил руки, и Урал крутануло в щебенчатую насыпь. Руслан прыгнул из кабины и увидел, как «замок» укрылся за кузовом.

— Пошли, пошли, — орал «замок». Легко и просто матерился. Никаких теперь просьб. Одни требования.

Задымился радиатор, щелкнуло железо, просвистело и застонало. Неживой Пацура лежал у большого грязного колеса. На животе его зрело ровное кровяное пятно.

Солдаты стреляли и стреляли. Может, они даже не видели, куда именно стреляли. Солнце так палило и так предательски попадало в глаза. Высокое чеченское солнце. Неужели ты само ослепло? Руслан еле-еле прицелился куда-то в гребни гор и пустил очередь.

Показалось ли – чехи прекратили. Солдаты знали, они продолжат огонь. Руслан подбежал к Пацуре и протащил того с дороги за громадный булыжник. Никто ничего не говорил. Только мертвый Пацура, казалось, все еще напевает песню и улыбается, радуется, дурак, случившейся смерти.

— Ехать надо, — орал «замок».

— Стукнули! – объяснил водитель, — как я тебе поеду?

— А как я тебе тут?… не договорил «замок».

Они растянулись по горному канту. Руслан остался с Пацурой и сам не знал, зачем не переместился на ближний край, где солнечные лучи преломлялись о каменистый навес, и было можно хоть что-то рассмотреть.

Пацура обмочился, но мочой теперь не пах. Кровь перебивала запах, крепла копченая гарь недавней перестрелки.

— Татарин, ты чо там сидишь? – кричали солдаты, — да заберут его потом! Ты чо сейчас хочешь делать?

Руслан вспомнил, как раздражал его этот хитрый умалишенный сержант, приподнялся и туда-сюда, перебежкой, как учили… Он добрался до обочины, где целая каменная насыпь укрывала солдат от внезапной атаки.

— Чехи ждут, — объяснил «замок». Мы к машине – те за нами.

— И чо мы теперь?

— Сильно пробило?

— Сильно, — ответил водитель, — чинить полдня – не починишь. Вся установка к чертихе. Водитель прикрывал плечо, откуда уверенно ступала кровь.

— А плечо?

— Ничо, — сказал, а сам зажмурился, крутанув случайно корпус.

— Чо! – обозначил Руслан и подумал, что надо гнать в Урал за аптечкой.

— И не думай, — предупредил «замок», — еще тебя потом вытаскивать.

— Да не надо меня ничо…

— Давай тут без геройств, слышь?

«Замок» отвернулся, лишь бы не слышать, как кряхтит водила. Они сидели так минут двадцать, пока «замку» не надоело.

— Так, значит, — определил он, — до Шатоя полчаса. Нужна поддержка. Их там больше пацанов. Кто? – «замок» посмотрел на Руслана, и тот без вопросов подорвался.

— Да подожди ты, Татарин. Ты чо думаешь, ты легко так доберешься? Ты хоть понимаешь?

Руслан ответил, что хорошо бегает и доберется минут за двадцать.

— Шесть кэмэ всего. Продержитесь?

— Ну если их там как баранов нерезаных…

Он рванул вдоль горного склона. Руслан был в Шатое несколько раз и представлял примерно, что сейчас за дорогой появится подвесной мосток над истоком реки Аргун, а за ним по направлению прямо, вдоль мечети и другой малоизвестной горной речушкой уже стоит Шатойская база.

Вдоль дороги лучше не бежать, но с одной стороны возвышались вековые горы, а с другой висела пропасть, съедающая пространство. Руслан гнал с ускорением, минуту, вторую, потом останавливался и слушал, слушал. Если начнут стрелять он… что он? Ничего, осознал Руслан, ничего – не больше и не меньше. Стояла тишина. Казалось, никого не стало во всем мире, кроме простого русского солдата и беспощадных боевиков, укрывшихся в черноте острых гор.

Он все еще хотел курить. Сквозь тяжелое дыхание аритмично тянулся табак. Руслан закашлял и подумал, что сейчас выплюнет легкие. Две-три тяги. Больше не смог. Забродила тошнота, ноги задрожали.

Опять побежал. Рывок, еще один, а там вон опять камни. Ну, если даже прямо сейчас его убьют, что изменится? Его ждала мать, а больше, наверное, никто и не ждал. Ну, были какие-то друзья и подруги, но вот водиле, например, погибать куда обиднее – там жена и ребенок, а Руслан – один. При прочих равных, как там говорится, выберут, конечно, его – простого русского солдата по прозвищу Татарин.

Когда бежишь – о чем только не подумаешь, лишь бы справиться с усталостью. Руслан переоценил себя, когда уверил «замка», что хорошо бегает. Икры забились, руки стянула остаточная боль. Он перевел корпус на тугой АК. По спине скатился тяжелый потный ручей. Он бежал и бежал, думал и думал.

Если убьют – в какой рай попадет? В какого Бога верил? Сослуживцы его звали татарином, сам он был крещенный, но знать не знал ни одной молитвы. Лишь однажды, когда его прижало в обстреле, он сказал: «Господи», сам того не думая сказать. И вот сейчас…

Откуда-то снова рухнула россыпь пуль. Руслан отпрыгнул, но негде было укрыться. Он стоял на узкой дороге под надзором невозможно высоких гор и, устремив прицел куда-то в сторону, стрелял, как завороженный, отчаянно и тяжело, получай, получай…

Чиркнуло по ноге. Руслан заметил, как брызнуло красным. Он видел уже, как навстречу ему приближался один, потом второй, целая шайка чеченов. Слышал, как они говорят на своем строгом и страшном языке. Вспомнился живой Пацура, и донеслись знакомые созвучия, когда тот пытался выучить их странный язык.

Он стрелял. В него стреляли. Руслан и не думал бежать. Послушно отходил назад, дальше и дальше. Кровоточила голень, стянуло колено, острая дрожь зацарапала тело.

Ему было двадцать, но разве это важно. Коснулась еще одна пуля, дернуло в плечо. Он пошатнулся и, не удержавшись, настолько приблизился к обрыву, что, потеряв равновесие, почти сам шагнул в манящую пропасть. Пытался удержать автомат, но тот выскользнул из рук, и Руслан сам ускользнул.

Зашумел ветер, и в небе Руслан разглядел большущего орла. Орел парил, широко расставив крылья, словно был готов укрыть весь мир и спасти каждого. Орел кружил неторопливо, зависал в воздухе, держался недвижно в густом синем пространстве.

            Потом задрожали горы. Истеричный орлиный клекот сменился протяжным визгом, дрогнула земля, живая чернь полыхнула красным. Последнее, что помнил Руслан, как блестели вершины гор живым фольгированным светом.

            Бахнуло тяжелой металлической крошкой. Рыжее солнце опустилось к черной земле, и все смешалось. Все началось заново, и продолжилась жизнь.

Он открыл глаза, но ничего не разглядел, кроме сетчатого навеса и проступающих сквозь него лучей. Сухость во рту заставила его приподнять голову в надежде отыскать воду. Обидно кольнуло в груди, застонало колено. Закряхтел и сдался. Лежанка держала Руслана, как пленника. Не подняться, не уйти. Нога была аккуратно перебинтована, пахло зеленкой, спиртом и навозом. Со двора доносилось игривое баранье блеяние, куриный цокот долетал в унисон.

Тут в сарай забежал черноглазый мальчонка с самодельным пистолетом в руках. Деревянная игрушка – две дощечки, наскоро сбитые большим одиноким гвоздем. Обнаружив ожившего Руслана, мальчик устремил на него пистолет.

— Аллаху Акбар, — прокричал мальчик и ускользнул в улицу.

Вслед появилась девушка в платке. Она приблизилась к Руслану, потрогала его горячий лоб и сказала, что скоро придет отец. Опять забежал пацаненок. Изображая выстрелы, он целился в Руслана и добавлял: «Паф-паф! Тыщ! Ды-тыщ!»

Девушка стукнула мальчишку по шее и закричала что-то на чеченском. Мальчик послушно скрылся, но в дверях опять глянул на Руслана и провел по шее пальцем, изображая, как скоро будет резать русскому солдату горло.

— Попейте, — сказала девушка. Она заботливо придерживала затылок Руслана, пока тот хлебал из стакана холодную вкусную воду.

Руслан сказал «спасибо». Девушка ощутила легкий жар на щеках, спрятала глаза и убежала.

Скоро должен прийти их отец, помнил Руслан. Скоро мальчик отрежет ему голову. Хорошо, что девочка разрешила насладиться водой перед смертью.

Опять он попробовал встать, но так завизжало в ногах, что Руслан понял – перелом. Он помнил, как падал, задевая бугристые выступы, и как внезапно оказался в воде. А что было дальше, он забыл.

«Жив ли? – думал Руслан. – Вдруг, это рай такой?».

Потом он решил, что никакого рая не существует. Точнее, может, он заслужил оказаться в аду? Ведь убивал же чеченов, а убийство – смертный грех. Может, теперь он заслуженно тут лежит, не пойми где, скованный болью, и ждет, когда придут и будут резать его горло.

Утоленная жажда придала ему сил. Он смог повернуться на бок и разглядеть свое вынужденное пристанище. Ну да, обычный сарай. Лопаты, мешки с зерном, доски и веревки. В углу, между большой ржавой бочкой и газовым баллоном, заметил обойму патронов. Если он в плену, зачем бинтовали ногу, зачем поили водой.

Он слышал, как некоторых пленных чечены оставляли в рабстве. Сейчас поправится, затянется перелом, и нужно будет рубить дрова, ухаживать за скотом, убирать отходник, что-то еще… Если так – отрежьте голову сразу, просил кого-то Руслан. Но его никто не слышал.

Он вспомнил про своих пацанов и закряхтел от досады, что не добрался до Шатоя. Из-за него, самонадеянного и глупого, добили последних. Руслан неслышно застонал. Неудобно стало лежать. Лучше бы застрелили. Лучше разбился бы о камни или утонул в реке. Почему не случилось? Как он выжил-то, мать твою…

Ругался, жал кулаки до боли. Радовался боли. Давай, еще давай, сильнее…

— Доброе утро, — сказал мужчина.

Руслан-то его сразу не заметил. Взрослый чеченец с длиннющей седой бородой, прихрамывая, вошел внутрь и, хватив неровную палку, похожую на старый высушенный сук, пошел увереннее, и вот уже приблизился.

— Живой, – улыбнулся он, — ну, хорошо, раз живой.

Что-то добавил на чеченском. Руслан давно заметил – чеченский язык звучит устрашающе. Стоило мужчине перейти на русский, как голос его стал мягким и даже тонким, высоким и безобидным.

— Сейчас Милана приготовит галнаш. Будешь есть галнаш? – спросил мужчина. 

Руслан кивнул и слова не выдавил.

— Я – Мурад. Мы тут живем, — сказал чеченец, сейчас подымишься, я тебе дом покажу. Дома у меня хорошо. И пусть, что война. Хорошо все равно.

Руслан слушал его, следил за доброй улыбкой и не мог представить, как этот старый чечен вдруг перережет его глотку.

— Я доктор, — сказал Мурад, — жить будешь. Перелом у тебя, а пули я вытащил. Ты не беспокойся. Сюда уж, если кто придет, я тебя в обиду не дам. Ты у меня в гостях, — пояснил чеченец. Не беспокойся. 

— А кто придет? – спросил Руслан.

— А никто не придет.

Чеченец проковылял до стола и опустился на табуретку.

— Война идет, — повторил он, — война не кончается.

Тут в помещение забежал черноглазый мальчишка, опять навел на Руслана деревянное дуло пистолета, но, заметив мужчину, резво прыгнул назад, как горный козел, засмеялся и нырнул обратно во двор.

Мурад кричал ему вслед тяжелые чеченские слова.

— Это внук мой, — пояснил чеченец, — ты, солдат, не обращай внимания. Дите еще глупое. Отец его воевал с вами. А потом все, убили отца. Твои вот взяли и убили. Сына моего.

Руслану стало страшно. Сын этого старика – хоть и мертвый, но боевик. Кровная месть, все дела. Отомстит? Ну, конечно.

— Мне жаль, — признался Руслан, — никто не хочет этой войны. Я тоже не хочу.

— Да знаю, знаю, — подтвердил Мурад, — ты не беспокойся. Лежи, отдыхай. Спать хочешь? Сон – лучшее лекарство. Сейчас мы жижиг съедим и ложись. Ты ни о чем не беспокойся, — говорил чеченец.

Руслан не хотел закрывать глаза. Он знал – отключись теперь хоть на минуту, не проснешься. Это сейчас чеченец такой добрый, а потом… все он знает, его не проведешь.

Пошевелил пальцами ног. Больно. Рукой шевельнул. Еще больнее. Куда бежать. Некуда деваться.

Наконец, девушка принесла старый крепкий чугун и разложила в тарелки мясо. Мурад махнул, и девушка скрылась.

Чеченец положил тарелку на стул и поднес к Руслану.

— Поднимись. Сможешь, наверное. Ешь, ешь.

Чеченец вернулся к столу, сложил руки у подбородка и зашептал. Они ели, не разговаривая. Руслану понравился жижиг-галнаш. Сначала не различил вкуса, а потом проснулся аппетит, и стало почти хорошо.

— Не нравится? – испугался чеченец, приметив в тарелке остатки мяса.

— Нет-нет, очень нравится, — оправдывался Руслан, — я так давно не питался.

— Такой галнаш ты вовек не пробовал. Ну, и ладно. Слава Аллаху. Маленькими порциями, это хорошо, это правильно, — щебетал Мурад. — Главное, что живой. Я тебя как увидел в реке, ну, думаю, все – мертвый. Вода тебя ни туда, ни сюда не пускает. У камней лежишь убитый. Я тебя и вытащил. А сердце-то не обманешь. Сердце твое бьется. Вот такие дела случаются на свете. Слава Аллаху.

Руслан слушал и кое-что вспоминал. Он, кажется, ощутил сейчас и падение в реку, и шум в ушах, и удар воды. А потом – ничего не помнил, хоть убей. Но никто его не собирался убивать. Только пацан изредка заглядывал и смотрел, смотрел на Руслана большими черными глазами, пока дед не обратит внимания.

— Ну зайди, зайди, — разрешил чеченец.

Пацан осторожно шагнул и встал возле Мурада. Потом подошел к Руслану и тихонько дотронулся до него – ущипнул за живот. Руслан хохотнул, и мальчик тоже рассмеялся.

— Меня зовут Аслан, — пропел он тоненьким голоском. – А тебя?

— А меня Руслан.

— Иншала, — улыбнулся пацаненок, запрыгал и прижался к деду.

Тот заботливо гладил мальчика по затылку. Мальчик улыбался.

— Руслан? — спросил чеченец. – Мусульманин?

— Нет, — ответил Руслан и поправил крестик, прилипший к потной груди.

— Вах. Ты извини, да. Руслан так Руслан.

Мальчик опять выбежал во двор.

— Это все глупости, православный ты или мусульманин. Бог – один, а как уж его называют… Какая нам разница, правда же? Аллах, Иисус, как-то еще. Мы простые люди, что нам до этих вселенских законов. Правда?

— Так точно, — подтвердил Руслан. Ему было приятно общаться с этим чеченцем. Попробовал подняться.

— Остынь. Не торопись. Куда же ты. Ох, Всевышний. Слава Аллаху! – приговаривал чеченец, глядя, как Руслан встает на ноги. – Слава Богу!

Руслан жил в этом небольшом доме с просторным эркером и думал, что все-таки погиб, и все-таки оказался в раю. Шел уже четвертый день. Он почти уверенно ходил, прихрамывая на правую ногу. Старик ошибся. Никакого перелома не было, глубокий вывих да ушибы.

— Богом заговоренный, — радовался чеченец, — другой бы двинул, а ты живешь.

Руслан объяснял – ему нужно уходить. В Шатое дислоцируется часть и солдаты, наверное, считают его погибшим.

— Успеешь. Ты что, смерти ищешь? Кто ищет – обязательно найдет.

— Меня же привлекут, — отвечал Руслан, — еще объявят каким-нибудь дезертиром.

— Да ну? Остынь ты. Пошли вон чаю пить. Ты когда еще чаю такого выпьешь?

Они шли и пили чай, и говорили о чем-то важном и простом одновременно. Старик Мурад рассказывал про своих сыновей. Двое, говорит, ушли в горы, живы вроде. А младший погиб. Еще понять ничего не успел. Народил вон только Асланку, и туда же, за старшими. Так его русские и хлопнули.

— Сочувствую, — сказал Руслан.

— А ты не сочувствуй. Если они дураки, пусть умирают. Они думают, за веру умирают. За независимость. А я считаю, за глупость мрут. Время такое, чего уж. Война. 

— Смерть неверным, — зачем-то сказал Руслан и сам напугался. Он думал об этом постоянно, как только оказался у старика Мурада, и ждал, что рано или поздно скользнет по горлу его лезвие.

— Вах ты какой. Аллах бы тебя слышал, язык твой выдрал. Хорошо, ты православный. Не слышит. Зачем ты говоришь такое? Ты знаешь, кто так говорит? Дети мои говорят. А ты зачем?

— Простите, — ответил Руслан и сделал глоток. Чай пах ромашкой или еще каким-то цветком.

— А я тебе так скажу, Руслан, дорогой мой. Смысл любой религии – помощь ближнему, спасение человека. Без разницы какого человека. В Христа ли верит человек или Будду, — сказал чеченец, но получилось что-то вроде «Вуду». Это все неважно. Главное – помогать. Вот я тебе помог, значит, я правильно живу. Ты это знай, пожалуйста. А те, кто по-другому думает, они заблудшие просто. Их жалеть надо. Вот я своих сыновей и жалею, дураков. Аллах им судья. Я-то что… я уж старый.   

Пришла Милана и добавила чаю.

Мурад дождался, пока девушка уйдет и сказал:

— Она некровная мне. У нее всех убили. Я вот и забрал. Как дочь воспитываю. А чужие разве бывают? Все мы люди, мы все одинаковые. Тут знаешь, сколько раньше домов было. Кого убили, кто ушел, кто тоже в горы. А я живу, как могу. Мне Аллах дает, я принимаю.

Руслан слушал, как говорит старый чеченец и понимал, что не хочет больше воевать.

— Ты хороший парень, — сказал Мурад, — будь ты моим сыном, я бы радовался.

К вечеру Мурад отправился к соседям, которые жили за горным перевалом. Поблизости никого не осталось, только разбитые каменные дома и воспоминания о прежних постояльцах.

— Акрам совсем разболелся, а он мне – брат, — сказал чеченец, поднял с земли костыль и потопал в темь.

Темнело здесь всегда рано. Низкое небо прикрывало грешную землю, лишь бы не видел никто – там, наверху – что творится у подножья гор.

Руслан дремал и ворочался. Старенькая койка скрипела от каждого шороха. Поиграть что ли в три скрипа, думал, вспомнить курс молодого бойца. Он так отдохнул за это время, что теперь не мог уснуть и решил, что действительно хватит, пора возвращаться в часть. Может, ушел бы прямо сейчас, но приближалась ночь, а без оружия идти – ну, гиблое дело.

Руслан не знал, остались ли живы ребята. Что в таком случае докладывать командирам?

Пока он представлял, как вернется и что скажет, сон все-таки накрыл его легким пористым одеялом. Нога заживала, а плечо, хоть и стонало иногда, но, в любом случае, боль сдалась и начала потихоньку отступать, не претендуя ни на что.

Сколько-то прошло, ничего ему не снилось. А потом Руслан услышал голоса и проснулся моментально. Хотел подняться, но страх прижал его до упора.

— Один? – донесся тяжелый мужской голос.

— Один, — ответил тоненьким скрипом Аслан.

Потом затопали, близились шаги, и вот уже открылась дверь в его скромную обитель. Руслан вскочил и увидел здоровенного рыжего чеченца с огромной седой бородой. Чеченец держал в руках автомат. Руслан с чего-то решил – это его автомат, утерянный в момент падения с обрыва, задержал взгляд и понял, что никто не будет резать ему горло: два выстрела, и хватит. 

— Русский! – улыбнулся довольный чеченец. – Солдат?

Руслан стоял перед ним в изношенных камуфляжных штанах. На полу возле койки аккуратно лежали кирзачи и, в принципе, не обязательно стало отвечать.

Чечен оскалился. Он вплотную приблизился к Руслану. Здоровый чечен, выше на три головы, широкий и бородатый. Руслан стоял, не двигался. Ему бы хоть что-то сказать, но так бывает, что не остается слов, или цена их становится такой ничтожной, что молчи, говори – все одно, все пустое.

Мальчишка прижимался к чеченской ноге. Мальчишка ростом с чеченскую ногу. Хлопал глазенками и не знал, радоваться или нет. Он, кажется, понял, что зря рассказал, где прячется русский, потому что взрослый чечен уже достал тяжелый нож с длинным звенящим лезвием и протянул мальчику.

— Держи, Аслан. Покажи, что ты мужчина.

Чечен хватил Руслана за шею и опустил на колени. Руслан легко поддался. Он бы, может, и попытался вырваться и даже оказать сопротивление, но подумал об этом, когда Аслан уже стоял пред ним и был готов исполнить долг настоящего мусульманина.

Мальчик смотрел виновато в глаза Руслана, потом поднимал голову и смотрел в глаза чечену, потом следил, как играет легкий свет на лезвии ножа, и не знал, что делать.

Чечен сказал что-то на своем. Мальчик ответил. Руслан понял, что сейчас все произойдет. Страшно. А как иначе. Не было среди них, простых русских солдат, тех, кто не боялся бы чеченского ножа.

— Подожди, — сказал Руслан, — подожди.

Чечен улыбнулся и крепче сжал тонкую русскую шею.

— Ссышь?

Руслан промолчал.

— Правильно. Как барана резать тебя буду. Аслан тебе покажет, как нашу землю топтать. Ты – русский, ты знай, как будешь дрожать и пахнуть. Тьфу! – харкнул чечен. Руслан еле увернулся от плевка.

— Примешь ислам? – спросил чечен. – Примешь ислам – я тебе дам жизнь. Заново жить начнешь. Жил в грязи – увидишь свет.

Руслан слышал о подвиге какого-то парня из соседней части. У них не было, конечно, никаких политруков и занятий по морально-психологическому воспитанию, но «замок» рассказывал, как этому парню отрезали голову. Умер за веру, и все такое. Руслан ощутил, каким тяжелым вдруг стал его тоненький медный крестик, и цепочка, прежде тонкая, как нить, вдруг потянула его вниз.

Он думал и раньше, а что, если… И вот теперь это «если» произошло.

Мальчик смотрел на Руслана и, казалось, молил Аллаха – скажи «да», прими ты уже этот ислам, пожалуйста, сделай что-нибудь, только не позволяй мне резать твое горло. Руслан дышал часто-часто, и громадный чечен чувствовал, как напуган русский солдат.

— Много ты наших побил? Много побил. Не рассказывай.

В сарай заглянула Милана. Чечен не увидел ее, зато мальчик успел разглядеть. Он было метнулся в улицу, но чечен окликнул его и приказал остаться. Опять промчался тугой гул звериного языка.

— Как барана…, — повторял чечен.

Руслан попросил сигарету. Он сказал, что хочет покурить – думал, что имеет право перед смертью, по крайней мере, на пару затяжек. Чечен сказал, что не курит.

— Это вы, паршивые свиньи. Вы сопьетесь и скуритесь. Вы по жизни мертвые ходите. Ты знаешь разницу между мной и тобой? Ты мне скажи, ты знаешь разницу?

Руслан сказал, что не знает, хотя, конечно, догадывался. Он – простой русский солдат, заброшенный на чужую землю воевать ради каких-то политических убеждений. Чечен – законный владелец этой земли, и ему дозволено вершить суд над такими, как Руслан, чужаками, решившими навести тут порядок.

— А разница в том, что ты мертвый при жизни. Русский. А я – чеченец, я живой даже в момент смерти.

Руслану понравились эти слова, но принять смерть он все равно не был готов.

Мальчик захныкал. Чечен отругал его, и забрал нож.

Что мог сделать Руслан? Ему было двадцать лет, и он хотел жить. Спроси его сейчас, может, он сказал – давай, режь. Смерть за веру. Святое дело. Но Руслан не верил ни во что, кроме дембеля, который обязательно был должен наступить. 

Когда чечен уже приблизил лезвие к горлу, закричал издал старик Мурад. Чечен отвел руку и спрятал оружие.

— Я просил тебя. Сколько раз я тебе говорил, — кричал Мурад на русском.

Чечен обнял отца. Они стояли и молчали. Мурад всхлипывал и причитал: «Зачем ты это делаешь, мальчик мой? Я говорил тебе, говорил, говорил».

Высокий орлиный клекот раздавался в ответ.

Руслан отодвинулся к шконке и заплакал. Никто не увидел его слез.

Глава 6

Ильшат

Он давно забыл про войну. Как это бывает, забыл умышленно, просто решил не вспоминать, а стараться как-то жить, как живут обычные люди. Руслан не знал, можно ли жить так, будто ничего не случилось, будто никогда не видел он густых шквальных взрывов, не знал, как пахнет свежая кровь, как пьянит одна только мысль, что сейчас, вот именно сейчас – точно – последняя вспышка, за которой ничего, кроме вечности и пустоты.

Может быть, и не вернулся. Не надо было возвращаться с войны, думал он. Войны в нем осталось больше, чем человека, может, и человека не осталось вовсе, только нескончаемая бомбежка в душе, которую никто, конечно, не видит, и сам Руслан старается не замечать. Бывало, проснется и видит, как старое чеченское лицо смотрит на него большими добрыми глазами. Орлиный нос, лоб рельефный и улыбка непозволительная – ну, разве можно улыбаться. И Руслан тоже улыбался.

Ну, здорово, Мурад. Здравствуй, Руслан. Простой русский солдат по прозвищу Татарин. Чеченец преследовал его долго после войны. Случалось, он видел его где-то в толпе или в очереди на кассе, в салоне медленных автобусов, вдали ночных улиц, там, за поворотом к городской мечети. Руслан бежал за чеченцем, но Мурад, хоть и старый, всегда опережал и скрывался где-то, не пойми где.

— Иншала, иншала, — шептала тишина и становилось хорошо, даже если ничего хорошего не могло попросту быть. 

Рита не знала старика Мурада, но Руслан рассказывал о нем, когда выпьет. В порывах пьяной шелухи твердил – если бы не этот чеченец, ни сидел бы я тут, и вообще не встретил тебя, любимая. Когда Руслан выпивал, он много чего рассказывал. Рита наизусть знала эти истории и наперед предвидела, что сейчас вот опять начнутся горы, а потом обрыв, и даже про сержанта Пацуру знала и десяток других солдат.

— Скажи, — спросила как-то Рита, а если бы не пришел тогда этот Мурад, ты бы принял ислам?

— Я не знаю, — признался Руслан, — я не хочу об этом думать. Я не верю в эти геройские рассказы. Смерть за веру, все дела. Когда твое горло чувствует лезвие ножа, ты на все согласишься.

Опять начинал про Мурада, а потом, пьяный, засыпал и молчал, молчал, молчал.

            Он молчал утром, и сначала Рита звенящее молчание связывала с проблемами на работе. Молчал вечером. Соглашалась – ну, наверное, устает. Потом совсем перестал говорить.

            — Что случилось, Руслан?

            Думала, тот попал в беду, и нужно срочно спасать своего мужчину. В общем-то, оказалась права. Говорил он изредка, когда забывался, наверное, и то будто бы случайно произносил невнятное: «открой окошко» или «пора ужинать».

            Рита знала почти наверняка: появилась женщина. Прошерстила рубашки на предмет чужих запахов, залезла в телефон. Ни одного намека на сторонние хождения, только незнакомые контакты: Муслим, Шамхал, Абусаид… Пока она пыталась рассекретить тайные имена, опознать их истинный женский подтекст, Руслан вышел из ванной после долгого вечернего душа и, обнаружив непослушную жену с телефоном в руках, впервые занялся суровым воспитанием до спелых ссадин и глубоких синяков.

            Рита плакала и просила остановиться.

            — Сколько раз тебе повторять! Не смей брать мой телефон! Что здесь непонятного?

            — Руслан! Мне больно!

            — Обещай, что перестанешь. Ты должна доверять мне. Я – твой единственный и родной человек. Почему ты ведешь себя, как дура?

В какой-то момент он словно очнулся и, не обсохший, выбежал из квартиры в весеннюю прохладу будущих простуд.

            Дочка пряталась под кухонным столом. Она даже подойти к нему отказалась, когда Руслан вернулся прежним разговорчивым отцом и неестественно любящим мужем.

            — Рит, прости меня. Я не хотел.

            — Ты тоже меня прости.

            Она любила преданно и просто и, может, ничего не просила взамен, кроме легкого внимания и мимолетных пустяковых разговоров.

            Руслан любил ее жарко и наверняка: громыхал звериной похотью, добивал уверенной силой извилистое хрупкое тело. 

            — Хватит, прекрати.

            Может быть, ей казалось, но все действительно прошло. Довольный завтрак с планами на ближайший отпуск, непринужденный ужин и теплая ночь.

— Руслан, — сказала она, засыпая, — объясни, что происходит?

            Но Руслан уже спал или делал вид, что спит. Высоко сопел, и что он там видел в своих снах – если бы Рита знала…

            Коллеги на работе говорили, это кризис среднего возраста. Такое бывает у мужчин за тридцать. Саша настаивал на любовнице и даже предложил помощь в поиске этой женщины.

            Тогда с работы Руслан вернулся таким счастливым, что Рита в очередной раз поверила – все, теперь точно все будет хорошо. Что это было – неважно. Было и было. Хорошо, что прошло.

            Он принес конфеты, и дочь крепко обняла его, уцепившись за шею.

            — Ну-ка, покажи мне самолет.

            Девочка распустила руки и полетела с отцом по коридору, пока, уставший, он не пилотировался на мягкий диван.

            — Полетим с тобой на самолете?

            — Полетим! – кричала девочка.

            — Далеко-далеко полетим! – веселился Руслан, — тррр… вынужденная посадка. Дозаправка двигателя.

В день рождения дочери Рита накрыла стол, купила его любимое грузинское вино.

— Убери немедленно, — потребовал Руслан. – Это харам, — оговорился он и понял, что теперь самое время сказать правду.

— Что это? Я не поняла. Харам?

— Рита, дорогая, выслушай меня, пожалуйста. Только пойми правильно. Я тебя прошу. В этом нет ничего страшного. Это серьезный выбор взрослого человека.

Он сказал, что принял ислам.

            — Ислам, — повторила дочка.

— Рита, я ходил в мечеть. У меня был серьезный разговор с имамом. Ты должна понять, для меня это важно. Я пробовал ходить в церковь. Я ничего, на самом деле, не имею против. Но православная история не для меня. А вот в мечети –  я понял, только там я себя хорошо чувствую.

            Рита не знала, что ответить.

— А разве дома, в семье тебе нехорошо?

            — Что ты? Что ты, глупенькая? Хорошо, конечно. Мы будем очень счастливы, Рита. Теперь у нас точно все будет хорошо.

            — Но ведь и раньше все было в порядке. Почему ты решил?

            — Да, наверное, все было и раньше неплохо. Ну, согласись. Мы – счастливая семья. Ты – красавица. Я…, тоже вроде ничего, — посмеялся Руслан, — но вот теперь, я окончательно себя нашел. Понимаешь, теперь мы заживем еще лучше. Наша жизнь наполнится смыслом. Мы сможем верить и ждать настоящего чуда, и обязательно дождемся. Живое чудо на живой земле. Понимаешь?

            Он поцеловал дочку в теплый лоб.

            Рита ничего не ответила ни вечером, ни утром, будто теперь пришла ее очередь молчать. Наверное, стоило заговорить или устроить скандал, или в тот же момент собрать вещи, взять дочь и уехать, куда только можно, за тысячи километров, в слепую глухомань.

            Но Руслан бы все равно догнал. 

            К дочери он стал внимательнее: учил буквам и сам читал ей перед сном. Рита следила, что там читает новоиспеченный мусульманин. Ничего страшного – обычные сказки народов мира.

Она и радовалась, с одной стороны, что нет никакой любовницы, и места не находила – отчего бы Руслану подаваться в религию. Ну, в самом деле, какой еще ислам? Никогда раньше муж не задумался ни о внутреннем устройстве мира, ни о вечной жизни души – о чем только ни говорил, дай только слово.

Рита не знала и не понимала.

            — Я стараюсь поверить, что ты не ошибся.

            — И я стараюсь, — он бы добавил обязательно «глупая», но так был увлечен чередой собственных открытий, что какое-то время не обращал внимания на Риту.

            А потом…

Сказал, что юбка очень длинная, а помада – яркая. На блузке большой вырез, каблук неприлично высокий. Прекращай так долго разговаривать по телефону, удались из соцсетей.

            — Слушай, Рита, может, ты хочешь стать мусульманкой? – спросил он с надеждой, будто Рита действительно долго об этом думала, но стеснялась или боялась признаться.

            — Ты совсем, что ли, Руслан, дернулся?

            — Почему сразу дернулся? Я мусульманин, моя жена тоже должна верить в Аллаха.

            — Даже не мечтай. Еще чего. Сам свихнулся, и меня хочешь с ума свести?

            — Ай! – махнул он, — ничего ты не понимаешь.

            Какое-то время он не донимал супругу.

            «Ну, мусульманин, — думала Рита, — ну, и ладно. Подумаешь, появился Коран на книжной полке. Что с того?»

            Иногда ей даже нравились его открытия.

            — В исламе брак – это благодать Аллаха, — твердил Руслан. Чем ближе мы будем к Всевышнему, тем крепче станет наша семья.

             Риту забавлял такой высокий слог. Она шутила:

            — Ну, давай, Русланчик, скажи еще что-нибудь. Мне так нравится, как ты говоришь. Мне так интересно.

            — Ты издеваешься. Праведный мусульманин – самый мягкий и преданный муж. Ты должна быть счастлива.

            Она целовала его, как ребенка, которому взбрела в голову сумасшедшая идея. И знала, все пройдет, все обязательно закончится.

            Но ничего, конечно, не прошло.

            Потом он признался, что сменил имя.

            — И что это значит?

            Требовал, чтобы отныне Рита называла его Абубакар.

            — Абубакар, значит, благородный. В судный день нас будут звать по нашим именам и именами наших отцов, — добавил он многозначительно.

            — Руслан! – не выдержала Рита. – Что ты несешь, ну, правда! Может, хватит?

            — Что еще, милая? Имя – все, что у нас есть. По имени нас знает Всевышний.

            — Я тебя предупреждаю, еще раз ты что-нибудь вытворишь, я перестану с тобой жить.

            Он бешено хлопнул дверью. Задрожал косяк, застыл в вибрации шум.

            Два дня его не было, и только, когда Рита сдалась и позвонила, вернулся.

            Руслан задумчиво растирал лоб. Она протянула салфетку, смоченную водой, и, отвернувшись, загремела в раковине.

            Понимал, что несправедливо относится к жене. По крайней мере, она заслуживала пусть не любви, но уважения за то, что несла теперь совместный крест непростой семейной жизни. На ее месте могла оказаться любая другая, думал Руслан, кто угодно, хоть самая невозможная женщина. Но навряд ли бы та, другая, справилась с ним.

            — Ты сумасшедший, Руслан, — говорила она, — и только потому я с тобой рядом. — Я никогда не спрашивала, — виновато произнесла она, — назвали же тебя Русланом. Может, ты с рождения мусульманин? Ты просто никогда не говорил. Я не знала. Ты мне скажи, если так, — оправдывалась Рита.

            — Нет, — ответил Руслан, — и я очень сожалею, что не родился мусульманином. Но, главное, Рита, найти себя. Это никогда не поздно. Главное, вовремя понять, кто ты есть в этом мире и зачем сюда пришел. Ты тоже должна определиться.

            — Не начинай, пожалуйста. 

            Нехотя он встал из-за стола, подошел к жене и обнял так крепко, что Рита выпустила чашку, и та громко ударилась о жестяное дно раковины. От шума, от зажатого женского дыхания, так стало хорошо, что Руслан шагнул еще ближе, еще и еще, и почти поверил, что хочет, как прежде, но одумался, остановился.

            — Я тебе дам время, чтобы ты подумала. Ты знай, я тебя люблю. Я очень сильно дорожу тобой и нашим браком. Но, если ты хочешь быть со мной, ты должна определиться. Я не могу жить с православной.

            — Я не православная. Я вообще не верю в это все…, — она развела руками.

            — Это еще хуже. Ты лишена чувств. Ты абсолютно ничего не понимаешь.

            Он взял на руки дочь. Девочка испуганно хлопнула глазами. Потянула руки к матери, Рита хотела забрать ее, но Руслан не позволил. Он ушел в кухню и продолжил возиться с ребенком.

            — Ты не понимаешь. Ты не хочешь счастливо жить. Думай, пожалуйста, я тебе время даю. Прими ислам, — просил он, — я тебя умоляю, хочешь, на колени встану. Будь мусульманкой, прошу тебя, прошу, прошу… прошу!

***

            — Ах, еж ты мое, Татарин! Как живой! Ты?

            — Ну, здорово, братан! Я! Сколько не виделись?

            — Да не считай. Время – это условность, — ответил Ильшат.

            Они встретились не случайно, конечно. Нашлись в «одноклассниках», шутили – какие же мы одноклассники, но сеть про «сослуживцев» пока не придумали.

            Руслан служил с ним в одном взводе.

            — Татарин – ты, а погоняло мне придумали.

            — Может, ты в душе – татарин, — усмехался Ильшат.

            Они зашли в шашлычную, Руслан предложил выпить коньяк, но Ильшат отказался. «Я не пью, — сказал, — и тебе не рекомендую».

            — Религия не позволяет? – улыбнулся.

            — Именно, — серьезно ответил Ильшат.

            Руслан заказал свинину, а товарищ предпочел баранину.

            — Я вот решил переехать, — сказал Ильшат, — у вас не мегаполис, конечно, зато уютно. Мне нравится.

            — Женился?

            — Уже четверых родили, — заулыбался Ильшат. Он гордился своими детьми, — и мальчики, и девочки.

            — Мужии-ик, — протянул Руслан и рассказал, про свою единственную, но любимую дочь.

            Сидели и вспоминали относительно недавнюю молодость. Не было никакой молодости, только война была и смертей полны карманы. Ильшат помнил про чеченца Мурада. Когда Руслан вернулся в часть и рассказал, как вырвался от чеченского ножа и как помог ему старый чеченец, никто особо не разделил радость его возвращения. Пацаны полегли под обстрелом, а ты – Татарин, сидел там и харчевал на чеченских щах. Один Ильшат поддержал его. Хорошо, что вернулся. Война, будь она проклята.

— И вот представляешь, — сказал Руслан, — убили Мурада.

— Как убили? На войне?

— Если бы на войне… история-то громкая, по всем каналам рассказывали. Какая-то группа православных фанатиков забила до смерти. Старика убили! Старика! Ты как это вообще понимаешь?

— Вот дела…

— Я сразу не понял. Ну, что-то как всегда рассказывают по ящику. Потом вижу фотографии – ну я же помню Мурада, он это. К дочери в Москву приехал, шел себе спокойно. А эти видят – нерусский, ну и докопались. До старика докопались, это ж какими надо быть! Да ты видел по-любому! По всем каналам показывали.

— Да не смотрю я этот телевизор.

— А…, — задумчиво ответил Руслан, — хорошо. – У меня в голове только не укладывается. Жил себе, никого не трогал. А тут…

— Мир несправедлив, — сказал Ильшат, — я давно это понял. Я тебе даже больше скажу. Все эти мусульмане, православные… меня с детства учили смирению и миру. Будь добрым, Ильшат, помогай ближнему, не отвечай на зло тем же… Мутная история. Если так жить, тебя жизнь с удовольствием перетопчет. Зажмет в кулак и выбросит. Нельзя так жить.

— Ну да, — соглашался Ильшат. Сам не понимал, с чем соглашается.

— А вообще, к черту все, — давай свой коньяк, — решился Ильшат.

Они быстро распили и заказали еще.

— Я бы тебе рассказал кое-что, — признался пьяный Ильшат, — я только не знаю… точнее, знаю, что тебе можно доверять…

— Ты сомневаешься что ли во мне?

— Нисколько не сомневаюсь… Как бы сказать. Понимаешь, я тут думал-думал. Религия не должна быть миролюбивой. В таком случае, это уже не религия, а глупость. Религия – это оружия справедливости. Может, и правы были те чечены, которые резали головы нашим пацанам. Ты подожди, ты не кипятись только.

Но Руслан и не думал спорить. Он слушал, как только мог, внимательно и сосредоточенно, будто Ильшат говорил о том, о чем он давно хотел услышать, но боялся представить даже, что так просто можно говорить об этом всем.

— Главная задача человечества – жизнь. Понимаешь? Но жизнь, она не всегда чувствуется при самой жизни. Разве это жизнь? – обернулся он и посмотрел, как сидят за столиками ненужные люди, как шумит улица, как стремительно и беспросветно уходит время. – Я бы хотел жить в таком мире, где справедливость не просто слово. Там, где любовь – действительно любовь, а не то, что принято называть любовью: какие-то поверхностные чувства, деловой брак, беспочвенный интерес. Там, где семья – это множество детей, которые живут по правильному закону. Что мне тебе рассказывать? Ты разве этого не хочешь?

— Хочу, конечно, — ответил Руслан.

— А потом появляются какие-то фанатики и убивают старого чеченца. Ты думаешь, это справедливо? Думаешь, этот старый Мурад, он не мечтал что ли жить хорошо? Ну да, не поддерживал боевиков… А как тогда иначе построить счастливый мир? Ты мне вот скажи, — говорил и говорил Ильшат и смотрел куда-то сквозь Руслана. – Эти люди… не только те, кто убил чеченца, почти все они – бросил он рукой – они недостойны хорошей жизни. Зря мы погибали на той войне.

— Ты предлагаешь….

Ильшат пожал плечами.

— Не знаю, тебе самому решать. Что я могу? Я только знаю, во что верю. Я знаю, что Великий Аллах никогда бы не простил убийства своего сына. Аллах беспощаден. Только война расставит все по местам. На вот, — протянул Ильшат тоненькую брошюру, — почитаешь на досуге. Все-таки не зря тебя называли Татарином. Ты достоин стать настоящим мусульманином.

***

Руслан сказал, что отдаст за Риту жизнь.

            — Ты мой главный подарок. Судьба мне такое счастье сделала.

            Тогда она уже смирилась с его бородой, молитвой и самоучителем арабского. Думала, что муж говорит на татарском и сказала ему в ответ на череду оканья и шафканья: «Мин сине яратам». Но Руслан поправил.

            — Зачем мне твой татарский, девочка. Суны Корана доходят до Аллаха только, когда звучат на священном языке.

            Рита все равно ничего не поняла. Ему исполнялось тридцать три. Она долго думала, что подарить, и друзья подсказали купить четки. В мусульманской лавке, единственной в городе, ей объяснили: девяносто девять бусин – количество имен Всевышнего. Она взяла дорогущие, из настоящего серебра.

            Руслан обнимал ее, не стесняясь, на глазах у правоверных товарищей.

            — Это Акрам. Это Ильшат. Это Муслим. А это Борис, — показал он на крепкого мужчину, скромно держащегося в стороне.

            Рита улыбнулась Борису, как единственно родной из оставшихся душ. Ей, в принципе, стало без разницы, во что решил верить ее любимый мужчина, но простое понятное имя она даже повторила вслух. Борис. И Руслан отвел ее к столу.

            Они праздновали в восточном ресторане. В общем-то, Рите нравилась музыка и танцы живота в исполнении приятных артисток. Одна держала на груди громадный кинжал. Грудь дрожала, а живот гулял по волнам.

            — Научишься ради меня? – спросил Руслан.

            Рита кивнула и поцеловала его в теплое мохнатое лицо.

            — Хабибати, — сказал Руслан. Она вдруг захотела тоже выйти в зал и станцевать вместе с этими женщинами. Ведь ей так шло длинное платье, грудь ее дышала от жизни и счастья, а в животе стонала любовь.

            Дочку они оставили у матери.

            — Не переживай, с ней все хорошо. Она не успеет соскучиться.

            А Рита и не переживала. Так спокойно ей было с мужем – ничто и никогда не могло посеять в ней тревогу. Она прижималась к нему, и Руслан все-таки вынужден был шепнуть:

            — Милая моя. Не нужно. Мои друзья не поймут. Понимаешь, я должен быть строг с тобой.

            Рита не слушала своего сумасшедшего мусульманина. Назло всем и на зависть, она трогала его ногу и поднималась выше. Руслан краснел, борода его чернела. Он дышал, как зверь, вышедший на охоту.

            — Умоляю, — прошептал, когда ее рука подобралась уже к самому невозможному сейчас месту.

            Она играла и знала, что победит.

            — Вах, — махнул он рукой, поняв, что без толку что-то объяснять своей сумасшедшей женщине. Вскочил из-за стола и предложил выпить.

            Сегодня им всем было разрешено выпивать. Рита нежно мочила губы шампанским, а Руслан наслаждался коньяком. Он ухал после каждого глотка.

            — Отойдем, да?

            Рита улыбнулась. Незаметно, пока шумел стол, и разжигались танцы, они упорхнули в туалет. 

            — Обещай, что будешь любить меня всю жизнь.

            — Обещаю. А ты, а ты…, — пыхтел Руслан, — обещай…

            Слившись в одно, так легко им было обещать. Легче было только наслаждаться близостью и думать, что счастье бесконечно.

            — Обещай, что мы уедем, — сказал Руслан.

            — Обещаю, — ответила Рита.

            Он сжал ее шею и потянул за волосы. Она вскрикнула и улыбнулась.

            — А куда мы собрались?

            — Туда, где должны быть.

            Рита просила быть чуть тише. Осторожнее, услышат. Она уперлась рукой о стену, а Руслану стало без разницы. Стремительно достигал он известного сиюминутного смысла.

            — Хабиби, — сказала Рита и рассмеялась.

            Он обнял ее до боли и прохрипел.

            — А вздумаешь перечить – не обижайся.

            Она стукнула его по груди и, застегнув пуговицы на рубашке, еще раз чмокнула в щеку.

            — Сделаешь мне больно? Да?

            Руслан взял ее руку. Ладони тонкие. Ему нравилось чувствовать власть над крохотной Ритой. Он знал – может обнять так крепко, что удушит. Забудется от нежности, сожмет хрупкие ребра и поломает кости, и ничего не останется от нее.

            Никто не заметил их отсутствия, кроме Бориса. Он скромно сидел, не разделяя всеобщей радости, и нервно теребил краешек скатерти. Он вроде бы и смеялся, как все, над какими-то общеизвестными шутками, и вроде бы пил, как пили остальные, и вроде бы что-то говорил, но Рита заметила, как тот поглядывает на часы и смотрит в окно, и теребит в руках телефон.

            Пока пьяный Руслан объяснял официантам, что настоящий коньяк в России не производят, Рита подсела к Борису и спросила, как у него дела.

            — Спасибо, хорошо, — ответил Борис, — очень хороший вечер.

            — Правда? – улыбнулась Рита, — я так не думаю.

            — Почему, — испуганно спросил Борис, озираясь, не услышал ли кто из гостей искреннего пренебрежения со стороны женщины.

            — А что тут хорошего? Все пьют, едят шашлык и говорят про Аллаха. Будь моя воля, я бы забрала своего Руслана из этого плена и убежала куда-нибудь.

            — Но…, — не успел возразить собеседник.

            — Вы вот зачем тут? Как вас вообще в эту компанию занесло? Я же вижу, вы нормальный парень.

            — Да, но…

            — Только не говорите, что вы тоже приняли ислам. Вы же православный. Вон, я вижу, у вас крестик на шее. Что вы тут делаете?

            — Думаете, мне стоит уйти?

            — Я не прогоняю вас, не подумайте. Просто не сходите с ума, — сказала Рита и улыбнулась.

            Борис не дождался общего тоста и ухнул рюмку. Разговаривать ему стало легче.

            — Я не знаю. Вы вот, как считаете… Мы живем тут, в этой грязи. У нас никаких ценностей не остается. Все хотят денег и власти, всем только и подавай хорошую жизнь. Ну, понимаете, да?

            Казалось, Борис сам не очень-то понимал, о чем говорит, но старался сквозь удары алкоголя восстановить речевой баланс и продолжить.

            — Все хотят хорошо питаться и хорошо выглядеть. Ездить на хорошей машине, айфоны-мафоны там, понимаете? А это все разъедает душу. Мне кажется. Так нельзя. Нет, однозначно, нельзя. Нужно заботиться о душе. Так нельзя жить. Мы проиграли. Нам всем пора строить новую жизнь.

            — И как вы собираетесь ее построить? Вы себя-то послушайте.

            Борис замолчал и еще выпил.

            — Простите, когда-нибудь вы тоже поймете. Я не знаю, как это объяснить. Поговорите с вашим мужем. Он очень хорошо говорит. Он может доходчиво, на пальцах вам разжевать.

            — Руслан? – рассмеялась Рита, — да ему самому мозги прочистили. Вы хоть понимаете, что такое религия? Я вот вам честно скажу. Я не понимаю. Я даже не верю ни в какого Бога. Ну, сами подумайте. Как человек в двадцать первом веке может верить в какой-то высший разум. Я, конечно, понимаю, что есть, наверное, что-то вроде судьбы, звезд на небе, — она усмехнулась, — но причем тут Бог? Вы что, думаете, что на небе сидит какой-то человек, окей, сверхсущество, которое что-то там решает?

            — Перестаньте, прошу, — испугался Борис, — я не хочу об этом разговаривать.

            — Правда? По-моему, вы сами начали. Я-то знаю, зачем вы здесь. Я слышала ваш разговор с этим, — она некрасиво показала пальцем то ли на Ильшата, то ли на Акрама. – Я даже не запомнила их имен. А вот вы, Боря, совершаете ошибку. Меня в детстве крестили. Никто, конечно, меня не спрашивал. Я тогда вообще говорить не умела. Что младенец может решать? Но я вам скажу. Бога, конечно, нет. Но все эти ваши религиозные игры, они до хорошего не доведут. Вот увидите.

            Пришел Руслан и недобро взглянул на Риту.

            — Вот, видите, — сказала она Борису. Мне нужно идти, а вы, пожалуйста, подумайте. Лучше уходите. Потом будете, как мой…

            Она вернулась к мужу.

            — О чем ты с ним говорила? — спросил Руслан.

            — Да так, — махнула она, — какой-то странный. Сидит одинешенек.

            — Оставь. Ему сейчас трудно. Но я помогу. Он хороший человек.

            — Да уж, да уж.

            Перешли к поздравлениям и подаркам. Всех уже штормило и качало. Когда Акрам произносил торжественную речь, он держался за край стола, пытался сказать что-то важное, такое, что обязательно бы тронуло Руслана, но выходили простые междометия, ах и ох. Руслан похлопал и сказал, что Акрам – его лучший друг.

            Потом поднялся Муслим. Он пожал имениннику руку, протянул черный конверт и сказал спасибо. Руслан ответил: «Ты мой верный брат, Муслим».

Брат выпил и, присаживаясь, задел пустую рюмку. Разлетелись брызги стекла.

            — На щастье, на щастье, — подметил Ильшат и тоже протянул Руслану открытку с деньгами. Он больше ничего не сказал, но Руслан заметил, что Ильшат – настоящий мусульманин, у которого нужно учиться. 

            Когда очередь дошла до Бориса, уже никто не был в состоянии что-либо услышать и понять. Даже Рита поддалась внезапной силе шампанского и прижалась к груди мужа. Руслан не сдавался, хотя коньяк пьянил, и хотелось побыстрее выйти на воздух.

            — Я новый человек в вашей компании, — начал Борис, — в вашем мире. Мне очень дорого общение с каждым из вас. И мне хотелось, чтобы вы поняли – я настоящий, я никогда вас не подведу. Руслан, — опустил он рюмку, — я не знал, что тебе подарить. Ты настолько велик душой, что любая вещь материального мира вряд ли покажется тебе значимой. Эти деньги. Извините, ребята, — сказал он Ильшату и Муслиму, но ребята пропустили сквозь ушей – в ушах шумел пьяный ветер. – Деньги не приносят счастья. В деньгах нет никакой правды, поэтому я решил сделать тебе настоящий подарок. От чистого сердца в знак преданности и желания вступить в новую жизнь и новый мир.

            Рита не сводила с него глаз. Нет, пожалуйста, не вздумай. Она хотела встать и толкнуть Бориса, лишь бы тот прекратил.

            — Так вот, Руслан. Братья. Все вы. Во имя Всевышнего.

            Он снял с шеи цепочку. Сверкнуло золотом, и каждый словно протрезвел. Ильшат, Муслим, Акрам, Руслан, беззащитная Рита – все они смотрели, как трясущимися руками запуганный собственным бессильем Боря разламывал крестик.

            Одним движением он разделил его на две части. Тонкий хруст прорвался сквозь ресторанный шум. Показалось, что на один короткий миг остановилась жизнь. Рухнуло все, что когда-то связывало начало и конец, душу и тело, мир и порядок.

            А потом жизнь продолжилась. Опять играла музыка, опять гудели разговоры. Руслан обнял Бориса.

            — Ты поступил правильно. Спасибо тебе. Нас всех ждут большие дела.

            И вроде бы ничего не изменилось. Только больше никто не говорил.

            Они стояли на улице и ждали такси. Свежий воздух бил кулаками. Борис сказал, что выпил всего-то ничего и поедет на своей. Он попрощался, похлопав каждого по спине. По-братски, заметила Рита.

            Она проводила его большой внедорожник, который съела ночь, и сказала:

            — Я таких дураков никогда не встречала. 

            — Почему дураков? Почему дураков? – засуетился Руслан. – У него тяжелый период. Он поступил правильно.

            — Я прошу тебя, Русланчик, замолчи. Я не хочу ничего слышать. Я тебя люблю и поэтому не стану. Мы договаривались не обсуждать твою болезнь.

            — Какую болезнь, Рита? Зачем ты такое говоришь? Это мое искреннее решение. И Борис тоже поступил честно.

            Она зажала уши и замычала, чтобы не слышать ни звука. Руслан объяснял, что его новый брат оказался в тяжелой ситуации. Жизнь повернулась к нему спиной и забрала всех его близких. Брат потерял работу, его бросила любимая, брат утратил смысл существования. Он пытался объяснить, насколько это тяжело и как своевременно он, Руслан, оказался на пути этого несчастного человека.

            «Ля-ля-ля, ля-ля-ля, — напевала Рита, — я не слышу, я тебя не слышу. Вы все сумасшедшие. Ля-ля-ля».

Он ехал, ночь ехала за ним, он мчался от ночи, а ночь обгоняла.

            Опьянеть не успел – просвежился, вырулил, продолжил. Нет, успокаивал себя, что сделано, то сделано. Все правильно. Так должно быть. Никакой я не отступник, просто нашел себя. Разве не в этом состоит жизнь, не в поиске разве? Неужели человек на заслуживает счастья? Кто сказал, что это грех. Что вообще такое грех? Придумал кто-то слово, а теперь…

            Он знал – все будет хорошо. Бог простит. Аллах примет его, и все, наконец, изменится. Настанет лучшая жизнь. Может быть, найдутся силы и он докажет, что способен нести свет в массы. Может, доверят и ему важную миссию. Может, совсем скоро он тоже уедет, как уехали – те, другие, кто вовремя осознал, что и как, и где.

            «Напиши, как доберешься», — писал ему Руслан. Он так счастлив был, что кто-то беспокоится за него, что теперь он перестал быть сам по себе, что появилось новое окружение, способное и готовое понять его и принять в свой новый мир.

            Он решил, что прямо завтра утром пойдет в мечеть и станет жить, как правоверный мусульманин. Дома его ждала уже специальная брошюрка с выдержками из Корана. Ильшат позаботился заранее о подготовке будущего борца за спасение. Он даже представил, что вот-вот и отыщет его новая женщина-мусульманка, и станет все окончательно хорошо. 

            Он ехал и ехал. Сломленный крестик блестел на пассажирском кресле.

В ту же ночь машина Бориса влетела в отбойник. Бетонный парапет разорвал кузов на две части.

Глава 7

Стать мусульманкой

            Рита пялилась в экран монитора. Ответит или нет?

            Надо было слушать Руслана, думала она, принять ислам и жить, как жили. Подумаешь, стала бы мусульманкой. Успела накануне купить хиджаб в мусульманской лавке. Милая девушка-продавщица посоветовала изумрудный цвет.

            — К вашим глазам очень подходит. Вы сами темненькая, а изумруд освежает.

            Девушка обещала, что цвет непременно понравится мужу.

            — Ну да, ну да, — кивала Рита, — а ваш муж, — спросила она, — любит вас?

            Продавщица смущенно улыбнулась. Молоденькая, хрупкая – девочка совсем, призналась, что счастлива в браке и благодарит Аллаха за своего доброго и справедливого супруга.  

            — Нам, мусульманкам, повезло. Мы самые любимые жены. Согласитесь?

            — Наверное, — ответила Рита.

            — Наверное? Вам ли не знать? Вы такая красавица!

            — Я не мусульманка.

            — Ах…, — засуетилась девушка, — то есть, хорошо, да…, — не знала, что и ответить.

            — Но мне нравится изумруд, спасибо вам.

            Она ждала ответа, экран молчал электронным равнодушием.

            Платок лежал, аккуратно сложенный, почему-то на книжной полке, где кроме Корана не было ни одной книжки. Наследие от Руслана. Единственное, что осталось. Это был не Коран, а переводный аналог, но Рита не задумывалась ни о чем таком. В какой-то бессчетный раз открыла первую попавшуюся страницу.

            «Аллах – наша цель. Пророк – наш вождь. Джихад – наш путь, смерть на пути, предначертанном Аллахом. Наше высшее желание».

            Рита не знала, что такое джихад, но отчего-то испугалась, как бывает интуитивно предчувствуешь наступление беды. Она хлопнула обложкой. Изумруд шелка сверкнул непорочной чистотой и, казалось, попросил – возьми, надень или выбрось, что угодно, только не храни меня рядом с этой страшной книгой.

            Прозвенел колокольчик. Пришло долгожданное сообщение.

            14.12.2018. 02.46. Газис.

            Здравствуй, Маргарита. Хорошо, что написала. Жить по закону Аллаха – высшая ценность. Я расскажу, как это здорово. Ты не пожалеешь, если приедешь ко мне. Да, здесь идет война. Каждый день, во имя Аллаха. Но это правильная война. Когда мы победим, настанет время правды. Шлю тебе фотографию. Пиши мне. Я с тобой. Твой Газис.

Она долго смотрела на иконку прикрепленного файла, словно обнаружила не весточку с фронта, а взрывное устройство с детонатором вместо кнопки «открыть». Щелкни мышкой, досчитай до двух, одного, и…

Открыла и будто бы услышала, как стрекочет автоматная очередь. Жесткие мужские голоса, детский свистящий плач. Гремело чужое бесцветное небо, и черное облако опускалось все ниже и ниже. 

            «Талата, итнан, уахиб…»

Показалось, что письмо готово исчезнуть. Только подарило надежду, а теперь убьет прежней пустотой.

С фотографии улыбался незнакомый мужчина – видимо, тот самый Газис, которого Рита отыскала на одном из форумов для желающих «уехать». Зачем она писала ему? На что надеялась? Стать мусульманкой? Перебраться в Сирию?

Именно так, отвечала Рита. Стать мусульманкой, добраться до границы и найти свою девочку. Посмотреть в глаза Руслану и… не знала, что бы сказала ему. Она не думала, что сможет хоть что-то сказать.

Газис стоял в мутных болотных штанах. Борода его неохотно и вынужденно держалась на худощавом лице. Он щурил правый глаз, опрокинув корпус на ствол Калашникова. Прицел страшно таращился на Риту, и она провела пальцами по экрану, пытаясь увести от себя упрямый взгляд автомата.

За его спиной блестела вода: речная или озерная, точно не морская, решила Рита. Она плохо разбиралась в географии, но теперь вот, когда случилось невозможное, знала, что до Идлиба, например, всего двадцать пять километров от турецкой границы, а на северном берегу чудесной реки Евфрат (название которой Рита помнила со школьных времен истории Древнего мира) покоится захваченная боевиками Эр-Ракка.

            Солнце пялилось сквозь экран, и Рита чувствовала, как утомительна сирийская жара.

            Ей причудилось, что фотографию мог сделать только Руслан. В кадр не попала девочка, но вот же она, за границами экрана – дочка, ты же здесь, скажи, ты слышишь? Никто не ответил, и Рита поняла, конечно, что несет ерунду.

            «Надо брать себя в руки. Надо действовать», — убеждала себя. Она спешно ответила Газису.

            14.12.2018 02.59. Рита К. 

            Спасибо Вам, Газис. Мне действительно важно то, что Вы делаете. Я с нетерпением жду, когда смогу оказаться рядом с Вами и принять участие в нашем общем деле.

            Она не смогла перечитать, что написала. Опять ей стало страшно от собственных слов, будто слова ожили, и мысли ее наполнились реальным смыслом. Так не бывает. Так не может быть. Но как иначе?

            Опять она взяла эту книжку, адаптированный Коран для начинающих, памятку для будущих террористов, радикальный ислам для чайников. Взяла осторожно, долго боялась раскрыть, будто чувствовала – раскрой прямо сейчас, и случится что-то страшное, прорвется, наконец, тот ужас, которого так долго ждала и боялась его наступления. И вот, наконец, дождалась. И не боишься больше ни капли.

            Только она дотронулась, как из толщи страниц выпал огрызок бумаги. Крохотный листок с номером телефоном и подписью «Ильшат».

            Ну, конечно – брат. Рита помнила его, этого мусульманина, у которого всем нужно учиться. Тогда он зачастил к ним. А когда разбился правоверный Борис, и машина его, подобно крестику, разломилась на две части, Ильшат вовсе чуть ли не поселился в их скромной квартире.

            Они часами беседовали с Русланом. Закрывались в кухне, что-то громко и что-то подозрительно тихо обсуждали, а потом пили чай и говорили, говорили – до тех пор, пока могла еще терпеть Рита. А когда не было сил терпеть, она без спроса врывалась в их священную обитель.

            — Может, хватит? Але, гараж?

            — Руслан, — пытался объяснить Ильшат. Но Руслан не прогонял любимую женщину. Он знал: прогонит, так навсегда. Ему хотелось любить ее до самого последнего дня.

            — Не надо. Я разберусь.

            — Может, откроете свои секреты? Я вообще-то не чужая. Руслан?

            — Да, милая. Да, родная.

            Ему было неловко говорить такие слова при суровом Ильшате, который держал жену-мусульманку в четырех стенах и был уверен: так продлиться столько, сколько должно продлиться, то есть всю жизнь.

            — Садись, дорогая. Садись рядом.

            Ильшат не стал возражать и только глянул в пустую чашку. Руслан тут же добавил свежую заварку и плеснул кипяток.

            Недолго молчали. Рита в очередной раз сказала, как не нравятся ей такие посиделки.

            — Нет, ребят, я не против. Сколько душе угодно. Но вы какие-то странные. Сидите тут, шушукаетесь. Меня это на мысли определенные наводит, — улыбнулась она.

У Ильшата в глазах промчался блеск злости.

— Раньше такого не было, Русланчик.

            — Раньше ничего не было, — пояснил он.

            — Ничего? Ну, ладно. Ничего, так ничего, — она сделала вид, что немного обиделась. Самую малость, чтобы не пришлось вставать и уходить, хлопая дверью.

            — Рита, не нужно. Слышишь, Рит? Рита?

            — Да сколько можно! – не выдержал Ильшат. – Рита, Рита… ты посмотри на себя, — вскочил он. И Руслан тоже подорвался. Они смотрели друг на друга, как два орла. Подбородки острые, глаза черные. Кулаки задрожали.

            — Ребята! Ребята… я все. Перестаньте.

Дотронулась до плеча мужа. Тот опрокинул ее руку. Она все равно заставила его сесть.

Теперь молчали долго. Но Рита все равно не уходила. Она решила: или сейчас, или никогда больше. Разлила чай и спросила Ильшата, сколько ему добавить сахара.

— Три, — ответил Ильшат и кивнул одобрительно. Ему нравилась женская суета на кухне.

— Ребята, вы поймите. Мне без разницы, какие у вас идеи. Я сто раз объясняла. Но если будете вот так закрываться и шушукаться… Извините. И не надо мне тут, — обратилась она к Ильшату, — показывать характер. У меня тоже характер. Спроси вон, — показала на Руслана, — он тебе расскажет про мой характер.

— Хорошо, Рита. Мы тебе все расскажем. Да?

Руслан понял, что Ильшат не против. Раз уж на то пошло.

Рита внимательно слушала, как распинается ее благоверный муженек. Она сначала хотела рассмеяться, потом расплакаться, потом выставить Ильшата из своего дома и позвонить в полицию. Но никуда не позвонила и никого не прогнала. Сидела с каменным лицом и старалась думать о чем-то другом, лишь бы не верить в происходящее.

— То есть уехать? — не поняла Рита.

— Взять и уехать. Все решаемо. Есть люди, которые помогут. Мы там жить нормально будем. Там все по настоящим законам, Рит. Там жизнь, а не то, что, — махнул он…

— Ты себя слышишь, Руслан?

— Слышу, — ответил строго, — а ты вот не хочешь слышать.

— Нет, — вскочила Рита, — это в голове не может уложиться. Ты предлагаешь мне надеть платок, забить болт на всю свою жизнь, на все желания и цели. Вот так вот взять и поехать черти знает куда?

— В новый мир, Рита. В новое государство. К новым целям и желаниям. Ты сама подумай. Ты что, счастлива в своем детском саду? А я, думаешь, счастлив? Ну да, бизнес. Ну да, неплохие деньги. Только не нужны мне эти деньги. С тобой там, наверху, не за деньги общаться будут. Ты там ничего не купишь. Придется отвечать за свои дела и поступки.

— Стоп, — очнулась Рита, — замолчи, пожалуйста. Ты мне скажи, а ребенок? Ты хочешь сказать…

— Ну, естественно. Мы поедем все вместе. Ильшат организует.

Ильшат молчал и смотрел куда-то сквозь стену. Будто видел то, что не могут видеть другие. Будто там, за стеной, уже начинался тот рай, о котором так распинался Руслан. Осталось только шаг сделать, и вот оно, счастье.

— Это уже слишком. У меня слов нет.

— И не нужно! И не нужно, — повторил он, — какие еще слова? Нужно чувствовать, а не говорить. Ты вот мне про цели свои говоришь. Ты лучше скажи, какие у тебя цели?

— Какие у меня цели? – она задумалась и не могла собраться, чтобы сразу ответить.

Позже думала, что никаких стремлений у нее не было. Ну да, была работа, на которой уставала – но все же устают. Была дочь, которую любила без памяти. И был Руслан, конечно. И, может, он и был этой главной целью. И раз так, стоило ответить – да, любимый, я пойду с тобой до конца.

Но Рита не сказала. Она вышла из кухни. Поправила одеяло, укрыла ребенка и сама тоже легла прямо в домашнем халате. Слышала, как уходил Ильшат и желал своему брату стойкости и терпения. Руслан говорил, что обязательно решит все проблемы. Вот ведь как, думала она. Сначала была его любовью, а теперь стала проблемой.

И почему сразу не вспомнила о нем? Ведь знала. Как забудешь? Но так, наверное, закружилось в вихре наступившей беды, что не сообразила сразу.

Взяла мобильник, набрала цифры. Гудки тянулись. Шестой, седьмой, восьмой… Она ожидала услышать, что абонент временное недоступен, но Ильшат, слава Богу, ответил:

— Алло-алло, — семенила Рита, — алло, Ильшат?

— Да, я слушаю, — ответил он.

— Ильшат, здравствуй. Извини, что поздно. Это Рита.

Она замолчала. Ильшат тоже повис в тишине. Может быть, зря позвонила. Чего она ждала?

— Рита, жена Руслана…

— Я понял, — сказал Ильшат, — как ты? – спросил с полным сочувствием в голосе.

— Не знаю, как сказать, если честно.

Рите вдруг захотелось рассмеяться. Накопилось – не унесешь.

— А ты не говори ничего. Давай увидимся лучше. Что нам ночью разговаривать. Да и телефоны…

Она прижала трубку к груди, словно боялась упустить послесловие разговора, полное очередных надежд. Стояла неподвижно до тех пор, пока не осознала, что выглядит странно в такой скованно-задумчивой позе.

Ильшат помог уехать Руслану. Значит, организует еще один переезд. Она опять взяла изумруд шелка и нацепила платок. Закружилась по комнате, представляя, как танцует для мужа. Скоро, очень скоро ты увидишь меня, Руслан. Ты думал, я сдамся. Ты плохо знаешь меня, любимый.

 Ей было крайне важно поделиться этой мыслью хоть с кем-то. Кое-как дожила до относительного утра и набрала Габидуллину. Мне нужно с вами поговорить. Можно я приеду?

Не смогла ждать, хватила сумку и рванула в отдел.

Ее не пустили. Сказали, что Габидуллин еще не приехал и вообще – не нужно здесь стоять. Дежурный по КПП недоверчиво следил, как Рита жмется на утреннем морозце.

— Мне нужно с ним поговорить. Очень-очень, — объясняла она.

— Что я могу сделать? Он вам назначил время?

— Нет, но ведь… действительно, я не подумала. А во сколько начинается рабочий день?

Еще и семи не было, а Рита уже стояла возле отдела.

— Я вас узнал, вы та самая…, — не договорил сержантик.

— Жена террориста, — обозначила Рита и улыбнулась. Она в штуку выдала: «Аллаху Акбар», но дежурный не понимал никаких шуток, особенно связанных с религией, и немедленно позвонил начальнику, обозначив, что случилось ЧП и необходимо срочное усиление.

— Что-то серьезное? – спросил Габидуллин, ответив на звонок Тимурыча.

            — Лучше не спрашивай. Сейчас взлетим тут все… нахрен. Давай скорее.

            Он быстро собрался, смочив лицо холодной водой до чувственного скрипа. Представил, что прямо сейчас все станет иначе: жена сварит кофе и проводит его в новый служебный день, поцелует на удачу и позволит поцеловать себя.

            — И куда ты в такую рань?

            — Какая тебе разница? То есть, — замялся он, — разве тебе интересно?

            — Вот тварь, — возмутилась, — терпеть тебя не могу. Можешь идти, куда хочешь. И сюда не возвращайся. Живи у себя в кабинете. С кем хочешь и как хочешь. Мне все равно.

            — Ладно, — кивнул равнодушно.

             Добавил бы «с удовольствием», но только посмотрел как-то сочувственно и ушел.

            По дороге он мечтал о чуде. Появился бы у них ребенок. Ведь старались же. И ночью, и утром – чаще утром, как советовал врач. Почти поверил и хотел развернуться, примчаться домой и сказать «прости меня, дурака».

            У въездных ворот неряшливо стояли новенькие полицейские «Фиаты». Сквозь проступающее утро изливались синим и красным. Возле машин толпились однотипные, скукоженные от ветра сотрудники, и важно расхаживал Тимурыч.

Габидуллин выдержал, сколько мог. Облокотившись о руль, он потерянно следил за назревающей суетой, но Тимурыч его быстро обнаружил и замахал – быстрее, быстрее.

            Габидуллин подорвался и скоро достиг начальника.

            — Здорово, Тимурыч. Чего тут?

            — Чего тут? Ты не понимаешь? Дай мне сигарету!

            — Я не курю, Тимурыч, ты чего?

            — Я тебе сейчас такого Тимурыча покажу.

            У входа с поднятыми руками стояла Рита.

            — Что за херня?

            — А ты сам посмотри. Твоя несчастная мамочка решила устроить взрыв.

            — Чего? Вы тут с ума что ли сошли?

            Тимурыча затрясло. Он все-таки нашел сигарету в закромах своего длинного драпового пальто, чиркнул спичкой и, обнаружив живую искру, швырнул коробок в снег.

            — Твою мать, твою мать… Никто не курит! Всем выключить телефоны! — заорал Тимурыч, но никто не дернулся.

            — Ей-Богу, Тимурыч, сходи в отпуск. Достал уже, — рявкнул Габидуллин. Он уже входил в здание и, сжав кулаки, проревел:

— Отставить!

            — Команда отставить, — продублировал здоровый омоновец, и бригада моментально рассосалась – Тимурыч даже не заметил, куда они все делись, эти бравые ребята. Разжевывал спичку, соленый серистый кончик и вроде бы немного успокоился.

            — Пойдемте, Маргарита.

            Габидуллин зачем-то постучался в собственную дверь.

            Он просунул голову, и, только не обнаружив никого, шагнул – целиком – в кабинет.

            — Проходите, проходите. Представляете, они подумали, вы хотите взорвать здание.           

Скрюченная, маленькая, словно случайная запятая в беспробудно длинном протокольном тексте, она стояла на пороге.

— Что же вы, Маргарита? Присаживайтесь, пожалуйста — указал на стул. Кофе будете? Или чай?

            — Нет, — промычала Рита.

            — Я хотела поговорить с вами. Извините, что я пришла, вот так вот.

            — Все в порядке. Не переживайте.

            — А эти ваши, они решили, что я террористка какая-то. Я даже войти не успела. Они прилетели, как сумасшедшие. Потом приехали остальные, достали оружие. 

            — Мда…, — протянул Габидуллин.

— Они бы меня расстреляли, честное слово. Но за что? Вы мне скажите, что я такого сделала? Почему все думают, что я могу сделать что-то плохое?

            — Не обращайте внимания. Просто все напуганы. Такое сейчас беспокойное время. Вы же сами знаете.

            — Вот именно, — подтвердила Рита, — но я причем? Я не могу отвечать за мужа.

            — Да-да, — согласился Габидуллин, — вы успокойтесь.

            Он видел пред собой ее лицо, и губы видел, и большие глаза, и ресницы, густые-густые, невозможные какие-то ресницы. Она все-таки опустилась на стул. Стыдливо укрылась в ладонь и заплакала.

            — Простите, — всхлипнула она.

            Габидуллин разложил на столе свои острые локти, подперев руками уставшее, словно похмельное отекшее лицо.

            — Думаете, это приятно? Я простая женщина, я никакая не преступница. Я всего лишь хочу вернуть свою дочь.

            Габидуллин стал рассказывать, как движется работа над поиском девочки, но вот только связаны руки – вся эта международная обстановка, ну понимаете, мировая, по сути, проблема.

            — Мы работаем. Мы всего рассказать не можем. Некоторые мероприятия под особым грифом, понимаете? Но вы успокойтесь. Что-нибудь придумаем.

            — Время уходит… Я верю вам, конечно. Вы такой, — посмотрела она, — такой надежный. Вам хочется доверять. Но я прошу вас, давайте действовать прямо сейчас. Я так больше не могу. Пожалуйста.

            Надо было что-то говорить. Габидуллин мог бы признаться, что Рита ему более чем симпатична и потому он обязательно поможет. Помог бы любому, но ей – с личным удовольствием. Лишь бы не плакала, лишь бы не плакала. Хоть и плачет необычно. Красивая женщина, убеждался Габидуллин, хорошая.

            — А можно задать личный вопрос?

            Габидуллин кивнул.

            — Вы же мусульманин, правильно?

            — Так точно, — подтвердил следователь, — чистокровный татарин.

            — Это очень хорошо. Вы понимаете… вы только выслушайте, пожалуйста. Я больше не могу думать. Мне нужно срочно с кем-то посоветоваться.

            Она сказала, что решила принять ислам.             

            — Хм, — улыбнулся Габидуллин, — а зачем вы говорите это – мне?

            — Больше некому.

            — Хотите получить одобрение? Ну что ж. Я вам так скажу. Если хотите принять ислам, принимайте, конечно. Коран учит нас помогать каждому, кто ищет. Но вы же осознаете, что религия – это серьезно? Это навсегда.

            — Да-да, наверное.

            — Главное, чтобы вы понимали, зачем.

            Рита не хотела отвечать, но Габидуллин догадался.

             — Ради мужа, да?

            — Пожалуй, — призналась она.

Смотрел и смотрел в одну точку, между верхней губой и бровью, и не мог подобрать нужных слов. С одной стороны, Габидуллин понимал, что Аллах обязательно вознаградит его за каждого обретшего. С другой, не мог взять такую ответственность – а вдруг Рита заблудится и свернет с истинного пути.

            — Но ваш муж не мусульманин. Точнее, он думает, что мусульманин. Только ислам – самая миролюбивая религия. И Коран не призывает вести смертоносные войны и совершать преступления.

            — Я не собираюсь воевать. Я всего лишь хочу стать мусульманкой, чтобы вернуться к семье.

            — Думаю, религия здесь не причем, — ответил Габидуллин, — не торопитесь. Советую подождать. Конечно я рад, что растет количество мусульман. Только поймете. В наше время легко подменить истину и ложь. Можно просто-напросто верить в одно, а думать по-другому. Идет подмена понятий, в том числе, религиозных. С каких-то пор стало считаться, что главная задача ислама – борьба с неверными. Меня такому не учили, например. Я не понимаю, кто придумывает новую религию и оставляет ей прежнее название. Это уже не ислам. Терроризм, проклятье, ужас – что угодно. А ислам – это мир, порядок и любовь. Понимаете? Как и любая другая религия.

            Габидуллин улыбнулся. Ему стало хорошо.

            — Вы очень правильно говорите.

            — Да бросьте, — засмущался следователь.

            Они больше не разговаривали. Габидуллин только думал, как важно вовремя поговорить с человеком. Иногда ничего не требуется, кроме как одного самого непринужденного разговора. Может быть, в простом слове гораздо больше смысла, чем в поступке. Может, убеждал себя, этим словом он спас бедную Риту от большой ошибки.

            Заиграл телефон, проехал по столу. Габидуллин не сразу обратил внимание, кто там звонит – загорелся экран входящего вызова, Рита спешно взяла мобильник и сбросила звонок. Но в невольной фотофиксации, какой-то частью подсознания или чего-то еще, может, неосознанного восприятия или благодаря доброй воле судьбы следователь воспроизвел имя контакта. Потом еще раз произнес, хмыкнул и опять сказал, и вот уже вслух выдал: «Ильшат».

            — Ильшат?

            — Да, — махнула Рита, — старый знакомый, потом перезвоню.

            Она поднялась и хотела уйти, поблагодарила Габидуллина за разговор, пообещала, что впредь не станет принимать поспешных решений и вообще хорошенько подумает, как жить дальше, но Руслан приказал остаться. Очнулся в нем былой офицерский заряд.

            — На месте.

            Осталось добавить «раз-два». Рита остановилась.

            — Присаживайтесь, — обозначил он спокойно и указал на стул.

            Рита послушно опустилась и увела взгляд.

            — Кто этот Ильшат?

            — Да там…, — не знала, как объяснить, — друг Руслана. Называл его братом. Ну, вы понимаете.

            — Я понимаю, — согласился Габидуллин и достал из тумбочки фотографию.

            — Он?

            — Вроде… не знаю, — растерялась Рита.

            — Он? – настойчиво повторил следователь. Я спрашиваю, он?

            — Да, — призналась и начала что-то объяснять и оправдываться, но Габидуллин уже не слушал. Это был тот самый Ильшат, который в любой момент мог устроить теракт, глава религиозной ячейки ПравоВера.

            — Я не собираюсь с ним общаться, — соврала Рита.

            — Нет, вы должны. Прямо сейчас должны ему позвонить и договориться о встрече, — объяснил Габидуллин. – Вы просто не представляете, какой он человек. Когда мы возьмем этого правоверного, он расколется. Он расскажет, где Ваша дочь, где ваш муж. Он все до мелочей расскажет, — ликовал Руслан.

            — То есть вы мне предлагаете?…

            — Да, именно! Немедленно встречайтесь с ним. Мне важна любая информация. Он давно у меня на прицеле, но не было человека, который мог бы войти к нему в доверие. Вы должны хорошо с ним общаться. Слышите, Рита? Это не просьба. Это приказ.

            — Вы не можете мне приказывать.

            — Могу, — настоял Габидуллин, — в первую очередь потому, что вы сами заинтересованы в разговоре. Мы одним выстрелом убьем двух…

            Он оговорился.

            — Не нужно никого убивать, — попросила Рита.

            — Мы раскроем сразу два дела, я хотел сказать. Вы окажете неоценимую помощь.

Они выходили в улицу, склонив головы. Тимурыч застыл с сигаретой. Мелькали машины и люди, шумела в окнах высоток офисная жизнь, густело простывшее небо, и падал прежний снег.

— Я подвезу вас.

Ехали молча, только поскрипывало радио. Габидуллин смотрел в боковое зеркало, а Рита думала, он смотрит на нее. Дорога тянулась и тянулась. Утренние пробки заставили ждать, а значит, говорить.

— Мда, — выдавил Габидуллин, застыв на перекрестке.

— Ага, — повторила Рита и высунулась из окна.

Снег целовал ее в лоб.

Потом они все-таки вырвались из дорожного плена и крутанули в арку. Рита подсказывала – вон туда, а теперь направо. Габидуллин знал, где она живет, но все равно благодарно кивал, выруливая из тесноты двора.

— Давайте провожу.

Она вышла из машины, и Габидуллин неловко метнулся вслед.

— Я должна извиниться, — сказала Рита.

— Перестаньте, сколько можно?

— Нет, послушайте. Я просто хотела сказать, что вы очень хороший. Я раньше думала, что вам все равно на мою беду. А теперь поняла – вы обязательно поможете.

— Конечно, помогу. Теперь будем работать вместе.

— Да, точно… Только знайте, пожалуйста. Если ничего не получится, я – сама – найду способ. Только обещайте, что не накажете меня строго. Это мой ребенок. Вы должны понять. Вы поймете? Обещаете?

            Она бродила по дорогам. Улицы не кончались. Потом позвонила и сказала:

            — Ильшат, я сейчас приеду, хорошо?