Борис Пономарев

Смоленск—Вязьма

Наконец из Кёнигсберга

 Я приблизился к стране,

Где не любят Гутенберга

 И находят вкус в г…

Выпил русского настою,

Услыхал «… мать»,

И пошли передо мною

 Рожи русские плясать.

Н.А. Некрасов, письмо М.Н. Лонгинову.

Мне так и не удалось выспаться. Я спал и видел сны, неотделимые от реальности. Где-то позади осталась таинственная Орша, в которой Харон предлагал мне бежать с поезда. Потом сквозь сон я увидел фисташковое здание смоленского вокзала, но до конца не понял, существует ли этот Смоленск в действительности или же лишь в моём воображении?

Поезд ощутимо вздрогнул на повороте, и я проснулся окончательно. Я приподнялся на локте, выглядывая наружу.

Небо уже начало светлеть, и мы ехали сквозь синие сумерки. За окном виднелись какие-то дачи и дома.

Одной из удивительных особенностей поезда Калининград—Москва является то, что в нём можно заснуть в одной стране, а проснуться совсем в другой. Ночь разделила прошлое и настоящее. Всё было каким-то странным, словно воспоминание о давно увиденном и забытом фильме.

Здесь, в России, уже вступила в свои права поздняя осень. Деревья утратили листву, возвышаясь чёрными силуэтами в сыром утреннем тумане. На их ветках не было привычной омелы. Мелькнула крохотная станция с белёным домиком. Вдоль незнакомой улицы неизвестной деревни стояли деревянные дома с облупившейся, потерявшей цвет краской. Казалось необычным, что эти деревенские дома — не краснокирпичные и что на покосившихся столбах нет аистиных гнёзд. Руины немецкой кирхи смотрелись бы куда более знакомо. К родной печальной разрухе я как-то привык за свою жизнь, но разруха российская казалась такой же чуждой экзотикой, как бразильские фавелы или индийские трущобы.

Я смотрел на свою родину, которую чаще видел в кино, чем в жизни. Калининград – это Россия, но Калининград – это не совсем Россия. Это обусловлено примерно теми же причинами, по которым Гвиана – не вполне Франция,  Фареры – не до конца Дания, Окинава – не совсем Япония, Гонконг – не Китай, ну а Тайвань – совершенно не Китай. Я, человек Балтийского моря, прибыл в страну бескрайних полей. Ожидало поле ягоды, ожидало море погоды, сказал я сам себе…

Мы ехали какой-то болотистой низиной. Над водой белыми призраками вставали клочья тумана. Низину сменил хмурый лес, после которого появились несколько бескрайних полей, полностью заросших борщевиком. В синих сумерках его зонтики возвышались, точно какие-то сказочные джунгли. Вслед за полями борщевика выскочили сразу три покосившихся деревянных дома с заколоченными окнами и тут же скрылись, уступив место новому огромному полю борщевика. Посреди него стоял полувросший в землю ржавый трактор, укутанный туманом.

Мы проехали ещё одну деревню, казавшуюся необитаемой. Из трубы дома, похожего на кучу сваленных друг на друга досок, шёл дым. Никаких других признаков жизни здесь не наблюдалось. За окном было бесконечное печальное зрелище разрушений и нищеты, словно там шла война: я бы совершенно не удивился, увидев невдалеке на просёлочной дороге отступающих панцергренадеров или грузовик«студебеккер» с красноармейцами.

За окнами снова появился и пропал лес. Казалось непривычным то, что на деревьях нет омелы. Возле небольшого озера, совсем рядом с железной дорогой стоял полусгоревший остов какого-то барака. Обгорелые чёрные стропила острыми шпилями устремлялись в небо, напоминая пинакли готического собора. В воде озера отражались синие рассветные облака. Вот такая она, Россия, сказал я себе; поезжай и смотри.

Поезд понемногу сбавлял ход. Какую-то небольшую станцию закрывали собою жёлтые цистерны в чёрных потёках мазута. Мне удалось увидеть только окончание «…Деревня». Три железнодорожника опирались локтями на забор, напоминая воробьёв на жёрдочке С грохотом, прорвавшимся через шумоизоляцию купе, мы пересекли сразу два моста. Мимо нас проехал ещё один длинный эшелон с зерном: молниями мелькнули вагоны.

Мы прибывали на какой-то крупный вокзал. Всюду, куда хватало глаз, разбегались железнодорожные пути. Колёса отбивали стрелки. У длинного склада песчаного цвета разгружали товарные вагоны. На запасном пути, почти упираясь в тупиковую призму, стояли две очень-очень старых платформы. Куда-то спешил маневровый тепловоз, и медленно шла по путям бригада обходчиков.

Неторопливо, очень неторопливо поезд двигался вдоль перрона. Вдалеке показалось изумрудно-зелёное здание, украшенное белыми колоннами. Крупные буквы славянского шрифта гласили:

ВЯЗЬМА

Во мне шевельнулось и ожило какое-то беспокойство. Мой не то коллега, не то конвоир Алексей опасался того, что здесь нас будут встречать, и что эта встреча будет не к добру. С очень лёгким рывком состав остановился. Мы приехали.

Прямо напротив моего окна на перроне стоял крупный мужчина с мясистым лицом, одетый в парадную форму. Судя по блеску звёзд на его огромных золотых погонах, он явно занимал какой-то высокий пост. Его лицо было отмечено печатью той неостановимой всесокрушающей силы, которую даёт дуло пистолета. Он посмотрел на меня зверским взглядом серых глаз, и я ощутил ледяную иглу в своём сердце, остановившемся на бесконечное мгновение. Словно какая-то генетическая память измученного русского народа ожила во мне, и я услышал звон кувалды о рельс, колёсный стук вагонов, уносящихся в Сибирь, и рёв пароходного гудка в бухте Нагаева; увидел ледяные звёзды Колымы через зарешёченное окно барака; почувствовал на языке вкус свекольной баланды с комбижиром, а тело моё пронзил острейший холод. За одну нескончаемую секунду, что мы глядели друг на друга, я остро и безоговорочно понял, что он здесь власть, а все те вице-мэры, олигархи и заместители министров, с которыми я вчера беседовал, всего лишь люди, за которыми ещё не пришли.

Ручку двери кто-то дёрнул, торопливо застучал. Сердце ожило, трепеща в груди.

— Это я! — узнал я крик Алексея. — Открывайте, будем бежать! Всё очень плохо! Прогнав дьявольское наваждение, я вскочил с полки и открыл дверь.

— Скорее! Берите документы! — оглядываясь, кричал Алексей. — К чёрту брюки, надо бежать!

Я успел надеть ботинки, но не зашнуровать их. Схватив одной рукой сумку с деньгами и паспортом, а другой — свои джинсы, я бросился за Алексеем к хвосту поезда.

— Если что, — наставлял меня Алексей, когда мы двигались по следующему, зелёно- золотому вагону, — я задержу их. Бегите в Москву, там вам будет нужно попасть в канцелярию президента. Запомните: Старая площадь…

Этим ранним утром в правительственном поезде было пусто. Возможно, все ещё спали. Вагон-ресторан тоже оказался безлюден. Официанты куда-то исчезли, словно предупреждённые своей официантской интуицией о грядущей буре.

— Может, оружие? — на ходу спросил я.

— Никакого оружия! Это будет решаться совершенно не так!

Я было хотел поинтересоваться, как же будет решаться моя судьба, как вдруг мы остановились. Выход из вагона-ресторана был закрыт. Перед нами стоял невысокий худощавый человек в длинном чёрном кожаном плаще до колен и фуражке с высокой тульей. От плаща отвратительно разило резиной. Поднятый воротник украшали петлицы с двумя крупными золотыми звёздами.

— Не торопитесь, — остановил он нас тонким, но истерично-властным голосом. Его тон не предвещал ничего хорошего. — Поезд никуда не спешит. Государственная тайная полиция. Вы арестованы!

Позади наших спин в вагон-ресторан с шумом ввалился крупный мужчина в парадной форме, пронзивший меня взглядом минуту назад. Он тяжело дышал и обливался потом.

— И что это вы, паршивцы, сделали? — гневно проревел он. — Что это за гадкий трюк с питерским поездом? Мы, как дураки, ждём на перроне: пять генералов приехали посреди ночи, мэр Витебска наложил в штаны, губернатор Витебска наложил в штаны, половина Витебска наложила в штаны, прибывает поезд, а там шиш!

— Это было очень некрасиво, — подтвердил невысокий человек в кожаном плаще, придвигаясь к нам. Мы оказались в клещах. — Вы выбрали неудачный способ пошутить с гостапо! Это потянет вам лет на восемь!

— Если не на десять, — зло сказал крупный. Сейчас я разглядел шеврон на его рукаве. Доберманья голова и метла. Видимо, это и есть та самая федеральная опричная служба, о которой мне рассказывали столько историй. Я даже не мог определить, кто из двух появившихся противников опаснее. Крупный краснолицый опричник мог задрать нас, как свирепый медведь. Тайный полицейский с костлявым лицом мог зарезать, как голодный волк. Я же без брюк стоял посередине между молотом и наковальней, и это было весьма неприятно.

Воспользовавшись секундной паузой, в разговор вступил Алексей:

— Мы — сотрудники канцелярии президента. Вот наши документы. Сотрудник канцелярии не может быть арестован или задержан, кроме как с письменного разрешения на гербовой бумаге, заверенного штампом с двуглавым орлом…

Опричник взял с фортепиано нотный лист и показал его Алексею.

— Вот тебе письменное разрешение, вот тебе гербовая бумага, а вот тебе двуглавый орёл Если не нравится, обращайся в суд… когда выйдешь… если выйдешь… А сейчас, — перевёл он свой взгляд на меня, и я снова ощутил холод иглы, нацеленной в моё сердце, —  пройдём с нами. Ты арестован. Брюки надевать не обязательно.

Я стоял в каком-то странном бесчувственном оцепенении. Когда-то Хемингуэй, вспомнил я, сказал, что сможет написать пронзительный рассказ всего из четырёх слов. Я не был Хемингуэем и смог уложиться только в пять: однажды утром за мной пришли.

— Не торопитесь, товарищ генерал-лейтенант раздался голос тайного полицейского. — По какому праву вы хотите арестовать этого человека?

Генерал-лейтенант опричнины поджал губы.

— Хочу и арестовываю, — презрительно бросил он.

— Это вы ему скажете, — холодно возразил тайный полицейский, делая шаг вперёд. – А со мной такой номер не пройдёт. Я ведь его тоже арестовываю.

Опричник неприятно фыркнул.

— Значит, так, — начал он, глядя на меня. — Этот человек совершил ряд опасных деяний. Владение валютой в крупных размерах и незаконные сделки с нею. Одежда иностранного производства, что является подрывом отечественной промышленности и нанесением ущерба российскому производителю. Антироссийская пропаганда зарубежного образа жизни. Экспертиза почерка показала, что он является украинцем турецкого происхождения, что само по себе достаточно для ареста. Этих преступлений хватит, чтобы передать дело в наши руки. Остальное выяснит следствие.

— Правда? — поинтересовался чёрный плащ. — Так вот что скажу я. Откуда возник этот человек? Его нет в едином государственном реестре физических лиц. Его отпечатков нет во всероссийской биометрической базе. Откуда у него целых двадцать евро? Почему он свободно говорит на двух иностранных языках? И главный вопрос: откуда у него абсолютно настоящий загранпаспорт, выданный абсолютно настоящим бюро и в который вклеена абсолютно настоящая шенгенская виза? Как вы видите, товарищ генерал-лейтенант, эти вопросы находятся уже в ведении гостапо!

Пока два генерала делили меня, я аккуратно надел джинсы и зашнуровал ботинки. Это несколько подбодрило меня. Я уже не чувствовал себя столь беззащитным.

— Вот уж нет, — отрезал опричник. — Знание языков не доказано, загранпаспорт имеет явные признаки подделки. В то же время владение валютой, сделки с нею и подрыв производства уже являются установленными фактами. Реестром физлиц вы никогда не занимались, это исключительно наша прерогатива. Этот человек — изменник родины, и мы следим за ним уже три месяца…

— Это вражеский шпион, и мы следим за ним полгода, — прервал его тайный полицейский.

— Его забираем мы, — безапелляционно заявил опричник. — Так надо.

— Нет, мы! — так же безапелляционно сказал тайный полицейский. — Нам тоже надо.

Дверь вагона-ресторана открылась, пропуская ещё одного человека. Новоприбывший был одет в военную полевую форму с тускло-серыми звёздочками на погонах. Он был ещё ниже ростом, чем тайный полицейский, но крепок телосложением и отчего-то напоминал мне гладко выбритого гнома без секиры, переодетого в камуфляж.

— Полковник З., вторая танковая бригада ОКРАМ! — хорошо поставленным командным голосом объявил он на весь вагон-ресторан. – Имею приказ: взять этого человека под арест, — указал он на меня, — и доставить в штаб армии. При необходимости имею право открыть огонь.

— Правда? — язвительно поинтересовался с другой стороны вагона тайный полицейский. — У меня ведь тоже приказ.

— И у меня приказ, — сказал опричник, преграждая путь танкисту-полковнику.

— А у меня боевой приказ, — с вызовом произнёс танкист.

— Товарищ полковник! – заревел опричник, набрав побольше воздуха в грудь. – Во-первых, как вы смеете себя так вести в присутствии старших по званию? Во-вторых, разворачивайтесь, садитесь на танк и уезжайте к себе в Минск. Какого чёрта ОКРАМ делает в России? У вас есть шесть областей, вот там и развлекайтесь.

— Я боевой офицер… — начал было танкист, но договорить не успел. Внезапно с грохотом раскололись все окна вагона. В ресторан чёрными молниями ворвалась группа захвата в бронежилетах и балаклавах.

— Госгвардия! Всем лежать, руки за!.. — решительным тоном начал один из новоприбывших и тут же осёкся, опуская дуло автомата. Государственный тайный полицейский с нескрываемым презрением посмотрел на него и, блеснув звёздами на воротнике, процедил:

— А ну брысь отсюда!

Группа захвата исчезла так дисциплинированно и одномоментно, что я даже изумился. Если бы не битое стекло и не грязные следы рубчатых ботинок на столиках, я мог бы подумать, что их визит мне лишь привиделся. Из разбитых окон вливался холодный ноябрьский воздух.

— Канальи, — прокомментировал тайный полицейский голосом, полным превосходства.

— Тысяча чертей, — согласился опричник. — Госгвардия выбывает из игры, так что продолжим. Все, у кого на погонах есть просветы, могут быть свободны.

Тем не менее танковый полковник остался на своём месте.

— Мне пригласить сюда для беседы десять прапорщиков на десяти танках? — спросил он. — Напомню, у меня есть приказ открывать огонь при сопротивлении.

Тайный полицейский тяжело вздохнул.

— Товарищ полковник, вам надоели ваши погоны? — спросил он. — Наверняка ваш приказ — устный, и если вы позволите себе хоть что-нибудь, то прикрывать вас никто не будет. В штабе скажут, что вы самовольно угнали танки и открыли огонь. Уже к рассвету с вас снимут погоны, к полудню отконвоируют под трибунал, а к вечеру…

— Почему вы так думаете? — раздался голос у него из-за спины. Там появился ещё один генерал в чёрной форме с золотыми погонами. На его нарукавном знаке были скрещены две гвоздики, что показалось мне очень макабричным в это раннее и недоброе утро. – У товарища полковника есть боевой приказ, вы оказываете сопротивление. Боевой долг товарища полковника — открыть огонь.

Отчего-то товарищ полковник не обрадовался ни своему боевому долгу, ни появлению человека с цветами. Эмоции остальных тоже были далеки от радости.  

— Ну а вам-то что нужно? – с каким-то искренним раздосадованным удивлением спросил тайный полицейский. – Это вообще не ваше дело. Каким боком это касается военной разведки? Вы думаете, что его забросили с парашютом под Брест, чтобы взрывать мосты и сжигать картошку на полях?

— А хотя бы и так, — резко сказал человек с гвоздиками. — Товарищ полковник, будьте готовы в любую минуту открыть…

— Товарищ генерал-майор! – загремел опричник. – Мы старше вас по званию, так что будьте любезны валить отсюда…

— У нас есть ведомственный приказ, который приравнивает моё звание к следующему по списку. Мы равны, так что попрошу…

—- А у меня есть ведомственный приказ, который назначает меня главнокомандующим шестым авианосным флотом США! – проревел опричник. – Меня ваши бумажки не касаются. Я старше по званию, и точка!

— Мы равны по званию… — поправил его тайный полицейский, как вдруг оказался перебит самым бесцеремонным образом.

— Старше всех вас по званию я, — авторитетно заявил усатый пожилой мужчина в казачьей форме, неожиданно появившийся позади опричника и танкиста. — Я — верховный войсковой фельд-атаман Первой Казачьей армии Российской Федерации…

Опричник грубо развернул фельд-атамана и, подтащив к двери, наградил могучим ударом.

Раздался голос человека с гвоздиками:

— Время дорого, а нас ждут в Москве. Я предлагаю отправиться в путь и в дороге решить, кто же, собственно, арестует нашего гостя.

Эта идея вызвала бурное возмущение всех присутствующих.

 Э нет! — снова возразил опричник. – Знаю я ваши штучки! Поезд до Москвы может и не дойти. Мы никуда не едем. Всё, что происходит в Вязьме, остаётся в Вязьме.

Из разбитого окна послышался голос фельд-атамана:

— К вам сюда летит самолёт с батальоном «Джигит», так что молитесь! Их-то вы так не выпнете, антихристы! Ужо вы с ними намучаетесь!

Присутствующие переглянулись.

— Летят они, ну-ну, — сказал тайный полицейский. — Не волнуйтесь. Отечественные самолёты ненадёжны. По абсолютно непроверенной и совершенно недостоверной информации у них на лету заглохнет мотор.

— А по нашей информации они развалятся на куски, — заявил опричник.

Человек с гвоздиками снял с пояса рацию и щёлкнул кнопкой.

— Енисей, я Ангара, — произнёс он в микрофон. – Объект «Заноза», возможно, будет атакован ещё до нас. Передай на огневые позиции… Уже сбили опричники? Понял. Конец связи.

Все присутствующие переглянулись. Раздался дружный вздох облегчения.

— Ну вот, одной проблемой меньше, — сказал, зверски улыбнувшись, опричник. – Теперь нам никто не помешает.

 Что мы будем делать? — – шёпотом спросил я у Алексея.

— Держаться. Мне ночью сообщили, что министр уже в пути. Я надеюсь, что хотя бы он…

— Разговорчики! — грубо оборвал нас опричник.

— Федеральное управление безопасности, Лубянка—Якиманка! — провозгласил очередной сияющий погонами генерал, внезапно появившись из двери за спиной тайного полицейского. — Этот человек задержан по подозрению в незаконном пересечении границ России и владении документами, несущими явный признак подделки…

— Товарищ генерал-лейтенант, это дело совершенно не относится к вашей юрисдикции, — сообщил новоприбывшему тайный полицейский, опуская руку. — Мы, как равные вам по званию, гарантируем то, что документы этого человека в полном порядке. Вы свободны. До свидания. Дверь позади вас.

— Тогда как он оказался в России? – не сдавался человек с Якиманки. – Мы уже три года занимаемся только тем, что арестовываем якутов, после чего выдаём их за китайских нарушителей границы. Наш бюджет сократили до минимума. Это никуда не годится, поэтому мы берём данный случай под свой контроль, и пока мы не определим, кто этот человек, никто не…

В дверь вагона постучали.

— Прошу прощения за беспокойство… — робким голосом произнёс появившийся генерал, оглядываясь по сторонам. В руках он взволнованно крутил фуражку с красным околышем. — Следствием установлено, что этот человек, — генерал посмотрел на меня и продолжил затихающим голосом, увядая под взглядами остальных высших офицеров, словно цветок мимозы, — в течение двух лет совершил ряд тяжких антигосударственных преступлений, поэтому он подлежит немедленному аресту органами полиции внутренних дел…

Разъярённый опричник выругался такими словами, которые не принято употреблять даже среди деклассированных элементов. Ему (к счастью, более вежливо) вторил тайный полицейский, предлагая полиции внутренних дел этим утром арестовать хоть всю Вязьму, лишь бы поскорее покинуть вагон и не мешать компетентным службам заниматься делами государственной безопасности.

Снаружи вагона громко и неприятно залаяли собаки. В одном из разбитых окон показалась голова белого коня. На долю секунды мне подумалось, что к нам пожаловали бременские музыканты. Над головой коня возникла человеческая рука с зажатой в ней «корочкой» документов и гнусавый, словно из плохо озвученных фильмов девяностых годов, человеческий голос произнёс:

— Федеральная Конская полиция…

Опричник гневно зарычал и с размаху бросил в окно свою фуражку с сине-фиолетовым околышем. Парнокопытное исчезло, издав на прощание обиженное ржание. Вместе с ним пропала и рука.

— Вы даже не можете выставить нормальное оцепление, — язвительно произнёс тайный полицейский.

В ответ снова послышалось опричное рычание:

— Я прекрасно разберусь и без ваших указаний! Низшим чинам не обязательно присутствовать при наших делах.

Снова стукнула дверь вагона-ресторана. На этот раз появившийся человек был штатским. Визитёр, облачённый в дорогой, но явно не новый костюм, обладал лицом грустного бассет-хаунда и очками в большой пластмассовой оправе.До меня донёсся громкий скрип его ботинок и аромат дешёвого парфюма, перебивающий даже запах резины от плаща тайного полицейского. Из-за этого новоприбывший произвёл на меня впечатление люмпен-интеллигента, раздавившего для храбрости рюмашку одеколона «Командор» перед входом в вагон, полный генералов.

— Мы спасены, — еле слышно шепнул Алексей, и в моем сердце затеплилась надежда. Вошедший остановился и презрительно оглядел всех нас, уперев руки в бока.

— Господин министр иностранных дел, — с показной церемонностью начал тайный полицейский, широко разводя большой и указательный пальцы, — у нас на вас дело вот такой толщины. Давайте вы не будете открывать рот, а мы не будем открывать ваше дело?

Всё это время министр иностранных дел стоял, демонстрируя всем своим видом непоколебимую уверенность и несокрушимость государственной гражданской службы даже перед лицом превосходящей государственной силы. Я даже немного позавидовал ему в этот момент: силы были явно неравны. Невзирая все угрозы, министр открыл рот, и тут мне показалось, что к нам самолично пришёл такой фольклорный персонаж, как матерный гномик.

— Putain de bordel de merde[1], что вы натворили? — начал он уверенным в себе голосом. – Джентльмены, какой queue[2] додумался сбить самолёт с батальоном «Джигит»? Вы отдаёте себе отчёт в том, что наделали, baszom a vilagot [3]? Вы понимаете, кому на пятку вы наступили? Вы понимаете, что этим вы подставили самого господина президента? Вы знаете, что уже к вечеру с вас всех поснимают погоны?

Представитель федеральной опричной службы начал наливаться красной краской. Ему явно не понравились эти вопросы.

— Это должно быть вы, сazzo di caccare[4], да? – обратился к нему люмпен-интеллигент. – Узнаю ваш почерк.

— Это не мы, — презрительно бросил ему опричник. – Это бандеровцы.

— Ах, бандеровцы. Значит, уже вечером у бандеровцев будут чистые, как их совесть, погоны, и пустое, как их головы, финансирование.

Опричник побагровел ещё больше. Очевидно, слова министра задели его за живое.

— Слушай сюда, ты, министр кислых щей, — начал придвигаться он к министру, который, в свою очередь, отступил. – Я чего-то не понимаю, давай ты мне объяснишь?

Все присутствующие молчали, глядя на министра и опричника.

— Вот скажи мне, министр, одну вещь. Ты пиджак нацепил, за границу поехал, на приёме у британской королевы высморкался в скатерть, «персону нон грата» получил, совсем умный стал, — очень недружелюбно перечислял опричник, загибая пальцы и наливаясь кровью с каждым словом. – Вот скажи мне, в чём правда? Ты знаешь, кто к нам летел? Не знаешь, а я тебе скажу. К нам летел батальон смерти с лицензией на убийство. Они прилетели бы сюда, положили бы нас всех мордами в пол – и тебя тоже — и им бы за это августейший президент вручил ордена. Ну, а если бы я к ним полетел, и они бы они меня сбили, то никто бы им и слова не сказал. Ты мне скажи, почему они могут делать у нас всё, что хотят, а мы не можем им даже ответить? Вот в чём правда, министр? В силе? У кого ракета, тот и прав? Ну так тогда я прав. Ты мне что-то хочешь возразить? А не боишься?

Отходя назад и поскрипывая ботинками, министр иностранных дел наткнулся на столик, за которым я вчера пил чай вместе с директором из Роспрома. Тихо зазвенели подвески жирандоля. Поняв, что отступать некуда, министр одёрнул на себе пиджак и повёл себя с достоинством блестящего дипломата.

—  Товарищ генерал-лейтенант… — начал он, — …пока ещё генерал-лейтенант…это – федеральная политика умиротворения магометанских народов…

— Значит, когда их майор приказывает нашему генералу и генерал должен вытягиваться в струнку — это умиротворение? Когда я пять лет назад приехал к ним выручать своих людей, и они меня кинули в холодный неуютный карцер – это умиротворение?

— Это федеральная политика, — холодным тоном ответил министр. — Мы должны уважительно относиться к традициям горных народов. Если вы имеете что-то против, то отправляйтесь на приём в Кремль. Попробуйте сказать это лично августейшему господину президенту, если вы такой смелый.

— И скажу, — угрюмо проворчал багряный опричник.

Тем временем, министр иностранных дел обратился ко мне, выглядывая из-за опричного плеча:

— Рад встрече. Нам пора отправляться в путь, господин государственный советник второго класса.

Похоже, тот факт, что я был объявлен во всероссийский розыск, нисколько не мешал мне подниматься по карьерной лестнице.Неожиданно в разговор вступил и генерал с двумя гвоздиками.

— Вязьма с этого утра объявлена зоной контртеррористической операции. Здесь опасно. Давайте вы не будете мешать нам, а не то убедитесь, что мы тоже умеем стрелять.

— Вы угрожаете мне? – уточнил министр, поправляя очки.

— Я предлагаю гражданским лицам покинуть зону потенциальных огневых действий, — холодно ответил генерал с двумя гвоздиками.

— Вы не из батальона «Джигит», — сказал министр. – Есть вещи, которые вам делать не позволено.

— А им, значит, позволено, — сказал опричный генерал.

— А им позволено.

— Значит, им позволено, — повторил за ним каким-то провокационным тоном генерал с гвоздиками и повернулся к танкисту:

— Полковник, подгони танковую роту на перрон. Это приказ.

— Товарищ генерал-лейтенант, — смущённо сказал танкист, опуская взгляд, — танки ещё на подходе к Смоленску. Отстали. Не смогли реквизировать топливо у населения по причине его отсутствия…

— А на чём вы приехали сюда? – недоумённо спросил генерал с гвоздиками.

— Я с мотострелковой ротой на БТРах, — так же смущённо продолжил танкист. — Там расход горючего меньше…

– Боевой офицер…- с презрением бросил пару ругательств тайный полицейский. – Без танков. Хорошо хоть лампасы надел. Того и гляди, к нам сюда придут судебные приставы и начнут описывать поезд.

Опричник шумно втянул воздух. Цвет его лица был настолько рдеющим, что казалось, сейчас вместо приставов придут пожарники и выпишут ему штраф за нарушение пожарной безопасности.

— Значит, так, — резко сказал он. — Я забираю арестованного с собой. Если хоть кто-то встанет у меня на пути, я его лично укатаю в пол этого вагона и скажу, что так и было. Все меня поняли?

— Вы переходите границы, — надвигаясь, заявил генерал с гвоздиками. Мне не понравилось, как сжимаются его кулаки. — Я здесь не от Минздрава и предупреждать не буду.

Я чуть отодвинулся в сторону, чтобы оказаться подальше от конфликта силовых структур. Гроза уже казалась неминуемой, как вдруг снова стукнула дверь. Министр иностранных дел обомлел, глядя на вошедших. В общем-то, удивились мы все.

К нам снова пожаловал фельд-атаман, на сей раз вооруженный нагайкой, волочащейся за ним по полу. С ним была женщина в чёрном монашеском одеянии, сжимающая в руках небольшой газовый баллон. Последним в вагон-ресторан вошёл плотный мужчина с воловьей шеей и выбритой до синевы головой. В руках он держал толстый резиновый шланг; на его кожаной куртке был вышит девиз черносотенного толка. Лет шестьдесят назад такой мужчина мог бы носить малиновый пиджак и золотую цепь, что было бы внушительнее.

Патриотическая троица (как-никак, здесь были старый патриот, молодой патриот и патриотический представитель духовенства), построившись клином, пошла в атаку.

— Братья! — провозгласила женщина в чёрном удивительно жёстким голосом. — В этот тяжёлый час, когда духовным скрепам нашего отечества угрожает опасность, неужели мы должны схватываться друг с другом в смертельной битве? Этот человек, — ее сухой перст указал на меня, — есть посланник диавольских сил, направленный сюда самим адом. В себе он везёт люциферианскую искру, что сожжёт нашу стабильность, точно карточный домик! Его отправил к нам враг рода человеческого, чтобы искусить вас и ввергнуть в грех гордыни. Вступать в битву с ним без помощи церкви — значит обречь себя на поражение и вечные адские муки! Помните о спасении бессмертной души! Покайтесь, смиритесь и отдайте его нам, чтобы мы могли спасти ваши души от погибели, ибо я — молот Господень, который сокрушает всех, кто не хочет с нами делиться!

Вопреки ожиданиям, душеспасительная проповедь не оказала должного воздействия. Опричник, потерявший от гнева дар речи, светился, как рубин в сокровищнице индийского раджи. Представители вооружённых сил мрачно глядели по сторонам. Тайный полицейский смотрел на новоприбывших так удивлённо, будто те въехали в вагон на трёхколёсных велосипедах, жонглируя теннисными мячиками. Полицейский внутренних дел робко забился в угол между столиками, стараясь не привлекать к себе внимания. Что же до министра иностранных дел, то на его лице застыло удивительно возвышенное выражение, будто он пытался вспомнить какое-то особо непристойное ругательство на языке суахили и прокомментировать им нелёгкое положение русскоговорящих в Тимбукту.

— Сестра, — напряжённо собрав остатки вежливости, сказал тайный полицейский, — не мешайте нам воздавать кесарю кесарево, а не то я лично отлучу вас от бюджета!..

В беседу вступил мужчина с резиновым шлангом в руках.

— Слышь, друг, — несколько панибратски заявил он, глядя исподлобья. — Давай ты не будешь так говорить, а? Ты сейчас оскорбляешь церковь. Давай мы сейчас выйдем из вагона, и я тебе популярно всё объясню.

В наступившей тишине стало слышно, как где-то далеко заревел тепловоз. Медленным движением тайный полицейский распахнул плащ и вытащил из кобуры пистолет с корпусом из чёрной пластмассы.

— У меня в руке украинский пистолет, — очень чётко проговорил он, не поднимая дуло. — Я тебе сейчас выстрелю в голову, скажу, что это были бандеровцы, и мне за это ничего не будет.

— Убери ствол, — зло сказал опричник, расстёгивая мундир. Под ним была видна кожаная кобура цвета пережжённого кирпича.

Он резко повернулся ко мне и, грубо схватив меня за плечо, попытался потащить вперёд Это не удалось. Все присутствующие сбились тесной толпой, преграждая опричнику пути отхода. Общественные силы пришли в движение.

— Я сказал, вали с дороги, — грубо бросил опричник черносотенцу.

— Куда пошёл? — резко заговорил человек с двумя гвоздиками, делая ещё один шаг вперёд. – Полковник, живо гони сюда БТРы! Огонь на подавление!

Танкист сорвал с пояса рацию.

— Рота, к бою!..

Он не успел договорить. Тайный полицейский резко шагнул вперёд и с размаху ударил его в лоб рукояткой пистолета, словно кастетом. Полковник пошатнулся и начал медленно оседать на сиденье, хватаясь за голову.

И тут началась драка.

Всё произошло внезапно, как сход лавины. Вот кричит горнолыжник, а через секунду снежный фронт уже мчится по склону горы. Я успел только разобрать, как генерал с гвоздиками на шевроне начал выворачивать приёмом самбо пистолет из руки тайного полицейского. В этот же момент опричник выпустил меня, и, схватив со столика приглянувшийся мне ещё вчера жирандоль, с размаху ударил им по голове преградившего путь черносотенца. Во все стороны брызнуло осколками хрусталя.

Дальше разобрать то, что происходит в вагоне, было невозможно. Ведомый не то интуицией, не то чувством самосохранения, я полз под столиками и сиденьями вдоль стены. Позади раздавались глухие неритмичные удары, словно незримый шаман с силой бил в бубен. Раздалось несколько крепких ругательств; просвистела и замолчала нагайка. Очевидно, битва созвездий на погонах была в самом разгаре. Проползая под последним столиком, я услышал жуткий звук: хрустели очки министра иностранных дел. Видимо, в конфликт уже оказались вовлечены гражданские структуры. Одновременно с этим раздалось зловещее шипение. Поднимаясь с колен, я увидел, что женщина в монашеском одеянии поливает клубок дерущихся генералов газом из баллона. Белые клубы взметнулись, накрывая собой людской ком. Как можно незаметнее я проскользнул в дверь и исчез, оставляя добрые сердца и погоны позади. Мне повезло: перефразировав старую пословицу, я мог с полным основанием заявить, что у семи генералов арестант на свободе.

Левая нога отдавала болью при каждом шаге: я очень неудачно подвернул стопу, пролезая под одним из столов, поэтому перейти на бег не получалось. Краем глаза я увидел своё отражение в зеркале на стене: у меня горели глаза и я выглядел крайне перекошенно.

Вагон-ресторан плацкартного поезда был пуст, а буфетная стойка – закрыта большой и очень прочной ставней. На висячем замке, словно стражник, сидел упитанный таракан. При моём появлении он зашевелил усами, но не сдвинулся с места. Следят, автоматически подумал я.

Надо было придумать, что делать дальше, и придумать немедленно. Генералы уже могли прийти к консенсусу, чтобы броситься за мной с новыми силами. Деньги и документы бережно лежали у меня в сумке, а вот куртка, к сожалению, осталась в купе. О возвращении не могло быть и речи, но снаружи уже откровенно холодало.

Размышляя так, я оказался в следующем вагоне. Зерновой дембель Олег, кормилец родины, крепко спал на своей полке, тяжело дыша. Я остановился на секунду.

Что же я делаю, подумал я, снимая с крючка его камуфляжную куртку. Так нельзя. Нехорошо грабить своих соотечественников, даже если ты служишь в президентской канцелярии. Теряя драгоценное время, я выудил из сумки морковную пятитысячную банкноту и сунул Олегу в нагрудный карман дембельской расшитой рубахи. Не скажу, чтобы это очистило мою совесть, но в данной ситуации это было наибольшее из возможного. Олег не проснулся.

Давно не стиранная и зашитая в трёх местах камуфляжная ватная куртка была мне немного великовата. У перехода в вагон, который когда-то вёз меня через Литву, я остановился. От генералов я ускользнул, но какой-нибудь рьяный лейтенант безопасности вполне мог поджидать меня в плацкарте у моего первоначального места. Развернувшись, я выскользнул на перрон, покидая поезд. Левую ногу снова кольнуло.

Здесь было немноголюдно и холодно; я спешно накинул капюшон куртки, укрываясь от холода и бдительных людских глаз. В утренних сумерках рыжели фонари. Далеко-далеко позади, в конце поезда виднелись многочисленные фигуры в форме. Очевидно, там караулили младшие чины, ожидавшие того момента, когда высокое начальство придёт к консенсусу касательно моей судьбы. Где-то глухо рычали моторы незримых бронетранспортёров. Снова залаяла собака, которую держал на поводке один из бойцов. Я отвернулся и, слегка хромая, пошёл по перрону, стараясь не привлекать внимания.

Вряд ли мне удастся скрыться в России будущего. За мной всё равно придут, почему бы не теперь? С моим загранпаспортом я далеко не уеду. Если бежать, то куда? Обратно? А если вперёд, в Москву? Ведь таинственный Человек в Чёрном зачем-то отправлял меня в Москву. Я уже почти забыл о том, с чего всё это началось, а ведь ещё не прошло и суток. Угораздило же меня с лукавыми советчиками. Было бы хорошо вернуться обратно в своё время, но Человек в чёрном почему-то не спешил забирать меня.

Я помотал головой, словно пытаясь вспомнить прошлое утро. Это никак не удавалось. Далёкий рассвет на берегу Преголи сейчас казался сновидением, полузабытым под напором реальности. В настоящий момент я находился на перроне в Вязьме, и вокруг был 2057 год. Да и может быть, вся моя прошлая жизнь приснилась мне? Может быть, её вообще никогда не было, а есть лишь Вязьма, перрон, залитый рыжим светом фонарей, и генералы, дерущиеся вдалеке? Окружающая меня действительность была столь же реальна, как и я сам. Нужно было действовать самостоятельно.

Я спешно прошёл мимо вагона, в котором я уехал из Калининграда. У входа в него стояла незнакомая мне молоденькая проводница худенького телосложения, настороженно глядящая большими испуганными глазами в сторону правительственного поезда и стоящих там силовиков. Короткая стрижка делала её похожей на мальчика. Внезапно мне стало очень жаль её. Я провёл в России будущего всего один день, и мне этого хватит лет на пятнадцать вперёд (а если не хватит, то прокурор добавит), но вот стоящая возле вагона худенькая несчастная девочка проживёт в этом концлагере всю свою жизнь, точно так же как и все те, с кем меня вчера свела судьба.

Меня пронзило острой досадой сожаление: я так и не договорил с соседками по плацкарту о многих вещах. Да что там, ведь я даже и не попрощался; скорее всего, мы больше никогда не увидим друг друга. Наше знакомство уйдёт так же неотвратимо, как стоящая по левую руку электричка от перрона…

 Электропоезд Вязьма—Москва отправляется через две минуты! — громко сообщил динамик. Впереди передо мною был коридор перрона, зажатый между электричкой и калининградским поездом. — Повторяю…

Повторять не было необходимости. Не раздумывая, я поднялся по ступеням хвостового вагона электрички, где красовалась золотая надпись «Россия — великая страна!». Оглядев на прощание Вязьму, я шагнул внутрь, не дожидаясь момента, когда генералы помирятся и пойдут меня искать.

Обстановка здесь безусловно уступала правительственному поезду, но всё же вагон выглядел неплохо: пластмассовая исцарапанная облицовка стен, холодно-зелёный кожезаменитель сидений со множеством заплат, портрет президента над входом, (кто-то пририсовал ему длинные клыки, чёрные очки и череп посередине лба), государственный герб над выходом, разбитый макет видеокамеры сбоку и множество свободных сидячих мест. Я удобно устроился возле окна. Меня удивил осквернённый портрет президента; храбрость неизвестных хулиганов одержала верх над изобилием государственных контролирующих органов.

Не особенно осознавая, что же я делаю, я расстегнул сумку и заглянул в нее. Да, все было на месте: загранпаспорт, телефон, пачка денег. Я Я смог вздохнуть спокойно, только когда поезд отправился в путь и вокзал исчез позади. В самом деле, день начался очень нелегко и неприятно. Если бы Россия встречала под Вязьмой каждого завоевателя так, как встретила сегодня меня, то и Наполеон, и фон Бок ушли бы отсюда несолоно хлебавши.

Всюду жизнь; вот, теперь ты увидел, какова она на самом верху власти, сказал я себе. Но ведь и внизу общественной лестницы не лучше! Тебя съедят и там и там, и в лучшем случае, ты поедешь на Сахалин, описанный ещё Чеховым. В этом будет что-то героическое, чего никогда не окажется в мордовских свекольных полях. Отчего-то на ум пришла старая-старая песня, придуманная в несуществующей ныне стране:

Я играю на мандолине,

Это самый итальянский инструмент.

Я мечтаю жить на Сахалине,

На Сахалине мандолинов нет.

Билет до Москвы обошёлся мне в семьсот пятьдесят рублей. Примерно столько же составили казённый сбор за продажу билета в электричке и какая-то безымянная пошлина минтранспорта. Я отсчитал нужную сумму невыспавшемуся контролёру в синем нейлоновом жилете и получил билет. Кроме него, мне насыпали полную пригоршню мелких монет на сдачу. К счастью, рубли, двушки и пятаки были очень лёгкими, так как представляли собой штампованную жесть. Мне определённо понравилось это словосочетание, неплохо, хотя и несколько цинично характеризующее отечественную валюту. Встряхнув кучу брактеатов на ладони, я убрал их в сумку, надеясь, что их острые края не прорежут материю, и вернулся взглядом в окно.

Снаружи светлело. Было непонятно, это ещё длятся сумерки пред рассветом, или же облака не пропускают к земле уже поднявшееся солнце?

Ужасно хотелось пить. К сожалению, в сумке больше не было ничего съедобного. В боковом кармане обнаружился сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернул его, пытаясь вспомнить, откуда он взялся. На чистой стороне размашисто был написан лозаннский адрес. Ах да, вчера ночью его дал мне Харон. Мне показалось, что это было месяц назад. Я перевернул бумагу. На обратной стороне синел гриф «для служебного пользования». Это был кусок какого-то циркуляра министерства по охране государственных тайн. Невидящим взглядом я пробежал по строкам.

«В соответствии с законом „О здравоохранении“ считать гостайной эпидемию цинги в НарьянМаре…»

«В соответствии с законом „Об экологии“ считать гостайной факт выброса в воздух сорока тонн хлора в Стерлитамаке при аварии…»

 «В связи с приближающейся годовщиной обвала Крымского моста воспрепятствовать памятным мероприятиям, их участников судить за нарушение гостайны…»

Небрежно скомкав лист бумаги, я бросил его обратно в сумку. В вагоне ктото дремал, прислонившись к окну, ктото негромко разговаривал.

Гдето в начале вагона призывно зашипела открываемая бутылка. Наверное, пиво, подумал я, облизывая пересохшие губы. Кто же будет пить минералку в электричке? Я оглянулся. Трое мужчин маргинального вида, словно сошедших со страниц поэмы «Москва—Петушки», разливали по затёртым пластмассовым стаканам чекушку газированной водки. Запахло резиной, словно в вагон вошёл взвод тайной полиции в плащах.

Электричка с каждой остановкой заполнялась всё больше и больше. По всей видимости, ранним утром все ехали в Москву на работу. Уже в Гагарине все сидячие места оказались занятыми. Одна свирепого вида бабушка, опирающаяся на свою тележку, пристально оглядела вагон, после чего, оценив мой интеллигентный вид, подобралась ко мне и, тяжко вздыхая, начала сверлить меня глазами. Я просто был вынужден уступить ей место. Как знать, сказал я сам себе, может, эта бабушка — моя ровесница, рождённая в далёком 1990 году? Может быть, когда-то давно мальчики наперебой хотели потанцевать с нею на школьной дискотеке под песни «Оранжевое солнце» или «Кислотный диджей», а теперь она зачем-то ни свет ни заря едет в Москву, и во всём мире у неё больше никого нет?

Мы приехали в Можайск, где мне стало страшно от обилия людей на перроне. Штурм электрички напомнил абордажную сцену из фильма про пиратов Карибского моря. Я поймал себя на желании забаррикадировать чем-нибудь вход из тамбура в вагон, но было уже поздно: врата распахнулись под натиском. Глядя на то, как волнами врываются всё новые и новые пассажиры, я ощутил себя защитником средневекового города, где осаждающие с топорами в руках только что разбили ворота, и уже готовы грабить и разорять всё на своём пути. Людской поток заполнил вагон, притиснув меня к вагонной стене, и электричка снова отправилась в путь.

С какой грустью я вспомнил покинутый плацкарт! Не приди госслужбы по мою душу, я бы сейчас сидел на полке, любовался бы на рассветную страну, беседовал бы с соседками, вместо того, чтобы стоять сейчас в спрессованном людьми вагоне, страдая от затёкших ног, и оберегать сумку от любителей ущипнуть пассажиров за кошелёк

Мимо меня протиснулся к выходу уже проснувшийся контролёр, и я потянулся вслед за ним. В тамбуре раздавался грохот колёс.

Открыв дверь между вагонами, контролёр обернулся и посмотрел на меня.

— Курить запрещено, — почему-то сказал он мне и ушёл.

В тамбуре было свободнее; прижавшись к стенам, двое парней сомнительного вида обсуждали не то недавнее соревнование по рукопашному бою, не то ночное ограбление. От них несло табачным дымом. На одном была давно не стиранная вязаная шапка с полуоторвавшейся нашивкой в виде двуглавого медведя. Накинутый на голову капюшон плотной толстовки делал второго похожим на Квазимодо. Парень как-то недружелюбно поигрывал в руке ножом-бабочкой.

Я отвернулся, глядя на пейзаж за стеклом. Одновременно хотелось есть, пить и спать. Маргинальный вид моих попутчиков по тамбуру вызвал у меня смешанные чувства. Мне почему-то показалось, что я, хоть ещё не арестован и не осуждён, уже нахожусь в вагонзаке, который уносит меня всё дальше и дальше на восток, и нет ничего, кроме бесконечного поезда и бесконечной России, и мы так и будем бесконечно ехать триколорной стрелой через полуразвалившиеся нищие города, обменивая газированную водку на сигареты и отбиваясь баграми от голодных медведей… Вот так, сказал я себе, я всего за один день стал частью своей великой страны, разделив с нею богатство и бедность, всевластие и бесправие…

Снаружи замелькали какие-то дачи и дома. Электричка снова начала замедлять ход. Почему-то мне отчётливо захотелось выйти. Я надеялся найти в этом городке что-нибудь жаждоутоляющее и подкрепить силы перед последним рывком до Москвы. Кроме этого, я рассчитывал, что около полудня электрички будут более свободны. Несмотря на эти плюсы, существовала опасность того, что меня уже ищут, а прятаться лучше в толпе, чем на безлюдной станции.

Как бы то ни было, двери электрички с шипением закрылись позади меня, и она яркой трехцветной стрелой умчалась вдаль. Второй раз за это утро я покинул поезд и остался один на асфальтированном перроне, ограждённом забором с уже знакомыми сообщениями о зоне транспортной безопасности.

Станция была небольшой. На здании, сбоку от входа, красовалась новая блестящая табличка:

ПОСЕЛОК ОБРАЗЦОВОГО ПАТРИОТИЗМА

Что-то странное и противоречивое было в новеньком блеске этой таблички, закреплённой поверх затёртой штукатурки откровенно ненового здания, какой-то удивительный исконно русский контраст объекта и надписи на нём. Таким же затёртым, как и штукатурка, был и почтовый ящик, висящий на стене.

Я спустился по бетонной лестнице и оказался на улице. Здесь, возле станции, стояла заброшенная будка с давно выцветшей надписью:

ПУНКТ АНТИЭКСТРЕМИСТСКОГО НАДЗОРА

Все окна в ней были разбиты, и оттуда доносился характерный запах подворотни. На передней стене будки кто-то размашисто написал неприличное слово; вслед за этим ещё кто-то дорисовал вертикальную черту в первой букве, и теперь пункт надзора нёс на себе крупную надпись «Жуй». От глагола в повелительном наклонении мне ещё больше захотелось есть. Я огляделся.

Вдалеке справа виднелось здание характерного административного вида, на котором развевался флаг. Пожалуй, мне туда сейчас не следовало идти. Слева, неподалёку от станции, я увидел вывеску «Универсам». Пожалуй, это было то, что нужно.

Магазин располагался в одном здании с почтой. Надпись на синем ящике для писем извещала, что выемка и перлюстрация корреспонденции осуществляются по вторникам и четвергам. В окне почты висело рукописное объявление

МАРОК НЕТ

Вывеска на дверях магазина сообщала, что «в связи с введением контрсанкций торговый дом „Чувак“ не обслуживает президента США и членов Сената». При всём богатстве воображения я даже не мог представить себе, как же должна помотать президента США жизнь, чтобы он был вынужден посетить этот милый сельский магазинчик, у двери которого сидел и вылизывал лапку огромный чёрный кот. На одну секунду пушистый зверь прервался и посмотрел на меня изумрудными глазами. Открывая вздохнувшую дверь, я подумал, что коту явно не хватает примуса и кепки.

Универсам был небольшой, вместивший в себя всё, что может понадобиться человеку в дачном посёлке Конечно, я не нуждался в удобных кирзовых сапогах сорок четвертого размера (почему-то здесь были только такие), новых граблях или же керосиновом фонаре «летучая мышь». При виде двух сортов минеральной воды я испытал ощущение золотоискателя, наткнувшегося на рудную жилу. Ситуация с продуктами была несколько хуже. Имеющиеся в продаже буханки хлеба выглядели так грозно, что из них можно было сложить крепостной вал. При одном взгляде на пирожки у меня в зубах заныли пломбы. По этим же причинам я отказался от покупки печенья, напоминавшего мелкую терракотовую кафельную плитку, которой в СССР выкладывали полы в подъездах и общественных банях. Безобидно выглядели колбасы, но меня крайне смутило то, что каждый из батонов значился как «продукт мясорастительный». Не найдя «Черняховской», состав которой был мне хотя бы известен, я решил воздержаться и от колбас. Молоко, несмотря на надпись «стопроцентное натуральное», квалифицировалось как молокосодержащий продукт. Скептически посмотрев на эмалированный поддон с синими свиными копытцами, я перешёл к стеллажу с горячительным. Богатый выбор спиртных напитков меня тоже не прельстил, равно как и ассортимент лежащих неподалёку откровенно синтетических сыров неестественного парафинового цвета. Я подумал, что обо всех этих продуктах можно было бы написать прекрасную статью для журнала «Химия и жизнь», но употреблять их в пищу не представлялось возможным.

— Посоветуйте что-нибудь съедобное, — обратился я к печальной продавщице, завернувшейся в ситцевый платочек, из-под которого выбивалась русая коса. Прямо над кассой красовалась табличка, извещавшая, что в соответствии с федеральным законом граждане Москвы обслуживаются вне очереди. К счастью, здесь не было ни очереди, ни граждан Москвы. После недолгой консультации я приобрёл буханку чёрного хлеба второй категории за сто рублей и бутылку минеральной воды за сорок. Ещё тридцать рублей какого-то сбора ушли в федеральный бюджет.

Выйдя на улицу и посмотрев на чёрного кота (он грелся в лучах ноябрьского солнца, на секунду вынырнувшего из-за облаков), я направился в сторону виднеющегося вдалеке сквера со скамейками. Удивительно, но посёлок выглядел практически безлюдным. Вдалеке мелькнул чей-то силуэт и исчез. Приложив силу, я открыл минералку и залпом выпил треть бутылки, не обращая внимания на странный железистый вкус.

Я шёл по улице, огибая лужи. Это не очень помогало. Грязь под ногами растекалась в стороны, и мне порою казалось, что я иду по пластилиновому миру. Очень быстро мои ботинки приобрели такой вид, что никто не мог бы определить их зарубежное происхождение. Это порадовало меня. Я подумал, что в дембельской куртке и таких ботинках я выгляжу достаточно незаметно, и не вызову особых подозрений, шагая через этот район индивидуальной и весьма пёстрой частной застройки.

Стоявший в открытой калитке небритый мужчина, одетый в телогреечного вида пальто, грязную трикотажную шапку и спортивные брюки, неприятно покосился на меня и плюнул на дорогу с удивительно мерзким звуком.

— Тут людям жрать нечего, — донеслось мне в спину, — а он штаны иностранные носит, пижон хренов.

Сквер был небольшим, полным опавших кленовых листьев; по нему гуляла лишь женщина с коляской. Сломанная ручка коляски была тщательно обмотана синей изолентой. В центре сквера располагалась клумба, аккуратно огороженная вкопанными в землю автомобильными шинами. Погода и время не пощадили яркие краски, которыми они когда-то были покрашены. Посередине клумбы находился большой белый лебедь, изготовленный из такой же шины. Вся композиция немного напоминала Стоунхендж. У лебедя были большие и грустные глаза голубого цвета. Мне на секунду показалось, что он хочет улететь отсюда, но, осознавая невозможность этого поступка, страдает от обречённости своего бытия, будучи уже не шиной, но ещё не птицей.

Невдалеке стояла таксофонная будка с выбитыми стёклами. Из любопытства я заглянул туда. На пластмассовом корпусе телефона крепилась яркая, по всей видимости, недавно закреплённая табличка:

ЗАКОНОПОСЛУШНЫЙ ГРАЖДАНИН

НЕ БУДЕТ СКРЫВАТЬ СВОЙ РАЗГОВОР

ОТ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫХ СЛУЖБ

Табличка фрагментарно, точно в японском хентае, закрывала нарисованный кем-то непристойный рисунок. Даже здесь существует цензура, подумал я, разворачиваясь.

После целого дня в поездах с их стуками, скрипами и шипениями здесь было удивительно тихо. Я расположился на скамейке, сделанной из доски, поставленной на два пенька, вытянул ноги и приступил к завтраку.

Хлеб оказался относительно съедобным и даже перебивающим вкус минеральной воды. Конечно, это был совсем не правительственный вагон-ресторан, но всё же я относительно сносно позавтракал, и жизнь показалась мне лучше. Можно было немного отдохнуть. До следующего поезда в Москву ещё оставалось время.

Вдалеке послышался приближающийся треск мотоцикла. Женщина, гулявшая по скверу с коляской, оглянувшись, быстрым движением развернула коляску и исчезла. У меня появилось неприятное предчувствие, и я поднялся со скамейки.

По дороге, радостно бурча, приближался потрёпанный мотоцикл с не менее потрёпанной люлькой. За рулём был колоритный байкер в воинском стальном шлеме устрашающей раскраски. Его кожаный жилет нёс цвета российского флага, что меня уже совершенно не удивило. В пристёгнутой коляске (на ней сбоку шла надпись «С нами Бог») сидел одетый в камуфляжную форму казак лет двадцати пяти. Широченная папаха на его бритой голове напоминала шляпку гриба. Широкие, проклёпанные металлом кожаные портупеи, надетые на каждого из ездоков, выглядели вульгарно, придавая своим обладателям крайне двусмысленный вид.

— А кто это у нас тут ходит в зарубежных штанах? — поинтересовался грозным голосом казак, вылезая из люльки и сбрасывая на шею мотоциклетные очки. На его поясе покачивалась свёрнутая нагайка. Слез с мотоцикла и байкер. В его руке тускло блеснул свинцовый кастет. Моё неприятное предчувствие воплотилось в полную реальность. В самом деле, отбиться от этих двух весьма агрессивных и корпулентных парней мог разве что Хон Гиль Дон, но, к моему глубокому сожалению, земля русская редко рождает Хон Гиль Донов.

Неужели это происходит со мной? Может, я стал главным героем военного фильма про мужественного советского разведчика, закинутого в тыл врага…

— А кто это у нас тут родину не любит? — продолжал надвигаться на меня казак.

…про разведчика, которому удалось уйти от погони, но на месте явки его уже ждёт жандармерия на мотоциклах…

— Документы предъявил. Быстро, — приказал казак, беря в руки нагайку. От него отвратительно разило подсолнечными семечками и пивом. – Чтоб я знал, кому сейчас морду набью.

…и бравый жандарм, посверкивая нагрудной бляхой и держа руку на кобуре с пистолетом, властно требует:

— Аусвайс!

Стоп. Аусвайс у меня был. Я вытащил руку из сумки и, надеясь, что она не сильно дрожит, предъявил удостоверение сотрудника третьего отделения канцелярии президента Российской Федерации.

Мои собеседники всматривались в удостоверение ровно одну секунду. На их лицах пробежала целая гамма чувств, достойных Отелло, мавра венецианского. В следующий миг они упали передо мной на колени, словно паруса, у которых подрубили канаты.

— Ыыы! — закричал казак, отбивая земной поклон. С него свалилась папаха. — Ваше благородие, простите нас, неразумных, попутал нас бес окаянный, навёл дьявольское марево, затуманил глаза проклятый враг рода человеческого!..

Байкер молчал, лишь осеняя себя крестным знамением. Делал он это невероятно быстро, не выпуская при этом кастета из рук.Чёткость его отработанных движений почему-то вызвала у меня милитаристскую ассоциацию с солдатом, подающим патроны в скорострельный пулемёт.

…— Ефимка нас подкузьмил, на вас науськал, предатель и провокатор, — продолжал казак в промежутке между поклонами. — Звонит нам, говорит, ходит тут шпион американский, смуту сеет и стабильность колышет.  А тут ещё утром пристали цидулю от фельд-атамана, что антихрист идёт, вот мы и бросились как можно скорее, чтобы о нашей родине порадеть.

— Полноте, полноте, — незаметно для себя самого я перешёл на боярский язык. — Вставайте. Кто вы вообще?

—Мои собеседники поднялись, отряхнув колени от кленовых листьев. Казак поднял папаху и, перед тем, как надеть, вытер её о кору дерева.

— Младший урядник Д. двадцать восьмой карательной казачьей сотни! — представился он, вытягиваясь во фрунт и сворачивая нагайку кольцом.

— Яррррроволк Светозаррррррович! — пророкотал байкер голосом мотоцикла, потерявшего глушитель. – Байк-клуб «Ррррррусь Мотоциклетная». Добррррровольная вспомогательная полиция.

— Несем здесь, в районе, государеву службу, следим за порядком, охраняем родину денно и нощно! – продолжил казак-каратель. — Только, ваше благородие, вся сотня третьего дня отправлена под Ржев. А то ишь что там удумали: крамольные разговоры ведут, на выборы не ходят, родину не любят! Вот наших туда и отправили порядок наводить да людей уму-разуму наставлять.

— И как?

— Стараемся, не щадя живота своего! — заверил меня казак, звякнув медалями. На его рукаве тускло сверкнул наградной крымский щит. —Полный порядок.  Враг не пройдёт.

Одновременно, не сговариваясь, казак и байкер погрозили кулаками в сторону запада, грозно рыча.

— Тут до нас, ваше благородие, — продолжил казак после этого нехитрого ритуала, — полный разброд был. Девки ходят простоволосые и в брюках, мужики неподпоясанные, пост не соблюдают, на воскресную службу не ходят, родину не любят! Ну, мы тут быстро порядок навели!навели…

Во время этого монолога глаза у казака приобрели странный блеск. Человек с таким блеском в глазах мог бы стать прекрасным персонажем книги маркиза Донасьена де Сада. Пожалуй, мои новые собеседники не зря носили свои кожаные портупеи.

— …любо-дорого взглянуть! – продолжил казак, зловеще блестя глазами. — На каждом здании висит флаг, в каждом доме на красном месте портрет президента и герб. Как заходишь к кому домой, так все сразу поют гимн. На воскресной службе яблоку негде упасть, даже пришлось заказывать новую партию отчетов об исповедях, а то уже писать не на чем! А тут с утра прислали цидулю, мол, идет с запада антихрист…

— Что там у вас за цидуля? — поинтересовался я. Казак вытащил из внутреннего кармана бумагу и протянул мне. Похоже, это было нечто среднее между приказом, циркуляром и ориентировкой. Сверху на листе размещался прихотливый герб с копьями, щитами и знамёнами.

«Доблестные казаки, защитники Родины от супостатов видимых и невидимых!

В эти славные дни, когда наша Родина цветёт, как донская степь, подлые враги-чернокнижники из замка трёх королей призвали по нашу душу антихриста, о чём было знамение схимонаху Валаамского монастыря. Антихрист идёт на Москву через благословенные минские земли, поражая всё на своём пути. Узнать его легко. Его десница окрашена в бело-красный цвет, ею он крушит нашу духовность. Его шуйца…»

Я не сразу вспомнил, что так в старину называли левую руку.

«Его шуйца несёт карминово-белые цвета, она поражает наших людей, губя их жизни и судьбы. Правая пята антихристова — жёлто-синяя, ею он топчет и попирает наш русский хлеб, жизнь и пищу нашу. Левая же пята, с полосами и звёздами, страшнее всего, поелику сокрушает власть августейшего господина президента, что дана нам от Бога. Антихристово смрадное дыхание отравляет реки и колодцы, его взгляд сжигает хаты и посевы, несёт антихрист на Русь-матушку горе и погибель. Там, где он пройдёт, двадцать лет не растут цветы и не поют птицы.

Каждому казаку, что встретит антихриста, приказываю, не щадя жизни своей, арестовать врага рода человеческого и отправить в штаб. За поимку вышеназванного обещаю выдать десять любых медалей, пузырь водки да тысячу рублей серебром.

По благословению Патриарха всея Руси Симона фельд-атаман Первой Казачьей армии И.»

— Я видел недавно фельд-атамана, — как бы между прочим заметил я, возвращая цидулю казаку. Оба моих собеседника снова незамедлительно вытянулись во фрунт.

— Как поживает его высокородие? – подчёркнуто бодрым голосом поинтересовался казак. Былой садизм улетучился из его глаз. То же самое произошло и с немногословным байкером. Сейчас оба карателя больше напоминали двух подобострастных коллежских асессоров из сатирического творчества Гоголя, на досуге увлекающихся ролевыми играми с надеванием портупей и шлёпаньем нагайками.

— Занят. Весь в работе, — несколько уклончиво сообщил я, вспоминая пинок, которым был награждён фельд-атаман. — Знаете ли, сейчас у всех столько дел, столько дел… Я и сам тут у вас буквально проездом.

— Ваше благоррррродие, — страшным голосом сказал байкер, глядя на меня добрыми глазами, — а что вы нам сразу тугамент не показали? Мы вам чуть было рыло не начистили!..

Позеленевший от ужаса казак спешно остановил его жестом.

— Мы ведь тут порядок наводим, — торопливо затараторил он. – Это дело такое, сложное.  

— Вот что. У меня сегодня здесь дела. Высокое, — указал я пальцем наверх, на ветви клёна, — поручение. Поезжайте куда-нибудь и до вечера не возвращайтесь. И не сильно рассказывайте о том, что я у вас тут был, а то фельд-атаман будет недоволен.

— Сделаем в лучшем виде! — заверил меня приободрившийся казак. — Ни одной живой душе…

С преувеличенной молодцеватостью казак и байкер загрузились в свой мотоциклет, и, завернув вокруг клумбы лихую петлю по скверу, укатили вдаль, унося с собой противный треск прохудившегося глушителя. В сквере снова стало тихо и пустынно. Негромко зашумел ветер в ветвях деревьев. Одинокий кленовый лист, кружась, опустился перед вырезанным из шины лебедем, словно подношение осени.

Торопиться мне было некуда. Следующая электричка в Москву шла только в двенадцатом часу. Тем не менее, я не хотел злоупотреблять своим везением. Возможно, фельд-атаман уже мчался по моим следам. Я покинул сквер каучукового лебедя, направляясь к станции.

Знакомая мне мотоциклетка стояла у той самой калитки, где плевался мужик в телогреечном пальто. На сей раз калитка была пуста, а из-за высокого, обшитого ржавой жестью забора на всю улицу слышался голос казака.

— Ах ты чёрт немецкий, турецкого черта брат и товарищ! — доносилось до меня. — Какой ты, к чёрту доносчик, а? Ты знаешь, под кого ты нас подставил?Раздался странный глухой стук, словно на землю упал мешок с картошкой.

— Ты под москвича нас подставил! Специально сделал это, да? Волчара, ну-ка пропиши ему как следует!

За высоким забором раздалось чьё-то неразборчивое бормотание, прерванное звуком сильного удара.

— Думал, что мы его схватим, нагайками отделаем, а потом нас на свекольные поля отправят, да? Воли захотел, да? Я тебе сейчас такую волю покажу!

Снова раздался удар. Послышались сдавленные ругательства. Я заглянул во двор и покачал головой. Представшая перед моими глазами отвратительная сцена ультрапатриотизма выглядела, как нечто среднее между кинофильмом «Заводной апельсин» и рассказом «После бала».

— Ваше благородие… — остановил свою руку казак-каратель, поворачиваясь ко мне.

— Я же ясно сказал: вы здесь больше не нужны, — как можно более холодно сказал я, — но, видимо, указания Канцелярии президента игнорируются двадцать восьмой казачьей сотней. Сам собой возникает вопрос о состоянии дисциплины в вашем подразделении… Полагаю, что в Москве будут сделаны оргвыводы…

— Ваше сиятельство, я вас умоляю! — заорал казак, падая на колени и пытаясь поцеловать мой ботинок.

Я отшатнулся и закрыл калитку. Кажется, она ударила карателя по лбу.

Станция была пуста, лишь два человека сидели на лавочке вдалеке. Над ними поднимались сизые клубы сигаретного дыма; тяжёлый, гнетущий сознание запах табака доносился даже до меня. Я приобрёл билет в кассе, попутно заметив, что камера видеонаблюдения на углу здания ненастоящая. Мне предстояло уехать, но, к сожалению, здесь ещё жили люди, которые не могли покинуть этот посёлок образцового патриотизма. На душе было какое-то смешанное чувство.

По дороге проехал грузовик с триколорным флажком над кабиной, и снова стало тихо. На краю скамейки, прямо под объявлением «В связи с требованиями транспортной безопасности, нахождение пассажиров на станции допускается лишь за 10 минут до отправления поезда», лежала старая, полуторанедельной давности газета «Можайские известия». Крупный заголовок, посвящённый выборам, привлёк моё внимание. Я взял газету и убрал её к себе в сумку.

Вдалеке раздался гудок. К перрону подкатила электричка в уже знакомых цветах российского флага и с шипением распахнула передо мной свои двери. Россия будущего имела ряд недостатков, но поезда в ней всё-таки ходили по расписанию. Я покинул станцию, уложившись в отведённый мне правилами десятиминутный лимит пребывания на ней.

Днём в вагонах было немноголюдно. После того, как посёлок образцового патриотизма остался позади, я с облегчением вздохнул. На дерматине сиденья кто-то романтичный написал фломастером фразу «Я плавала в океане его глаз, а он топил меня». Я дважды перечитал надпись; меня поразил тонкий лиризм её жестокости. Я попытался представить девушку, написавшую эти слова, но тщетно. Передо мной вставали то холодные немигающие глаза тайного полицейского, то жуткий взгляд опричника, то перекошенное от свирепости лицо казака. Попытка вспомнить взгляд девочки из шестнадцатой школы тоже не увенчалась успехом. Я пожал плечами и повернулся в окно. Думать не хотелось. Мне оставалось только смотреть на то, как за окном мелькала Россия, сливаясь из тысяч картинок в одно общее всеобъемлющее впечатление. Погода понемногу улучшалась. Между облаков снова и снова мелькало солнце.

Двери вагона внезапно открылись. Из тамбура вошёл мужчина в какой-то затёртой чёрной куртке. На вид ему было лет сорок. Глаза мужчины почему-то виновато бегали из стороны в сторону; правая бровь была недавно рассечена. Почему-то он сразу направился ко мне и сел напротив.

— Как вы оцениваете стабильность нашей внутренней политики? — внезапно начал он, наклонившись ко мне.

— Что? — переспросил я.

— Да, я полностью с вами согласен. Наш президент — полный денатурат… простите, я хотел сказать, дегенерат. Вы тоже так считаете? Очень приятно. Я — официальный уполномоченный Пентагона. Давайте создадим тайное общество. Я расскажу вам, как поджигать полицейские машины. Встретимся завтра в условленном месте. У меня с собой будет канистра низкооктанового…

— На вас форменные брюки с лампасами, — холодно сказал я.

Мужчина опустил взгляд и покраснел.

— Это действительно так заметно? — спросил он расстроенным голосом. — А я-то думаю, почему мне никто не верит.

— Бросается в глаза, — подтвердил я. За это утро я уже успел преизрядно насмотреться на мундиры самых разных образцов. Мой собеседник, который так и не успел представиться, скрестил ноги и прикрыл лампасы руками.

— Вы не подумайте плохого, я не такой, — оправдываясь, начал он. — Я просто за квартиру триста тысяч коммуналки задолжал, больше всех в нашем подъезде. Вот меня и вызвали в полицию, мол, твой долг уже тянет на уголовку. Если не хочешь сесть, то походи по рынкам, поговори с людьми, создай экстремистское общество, а потом сдай его нам. Общество посадим, а тебе простим долг за квартиру, потому что способствуешь выполнению плана по раскрытию. Ну, меня у нас, в Кубинке, все знают, вот и езжу на электричках…

— И как, удаётся? – нейтральным голосом спросил я. Мужчина горестно обхватил голову руками, обнажая лампасы.

— Какое там! Меня ограбила шпана в Тучково, в Голицыно меня избили, а в Одинцово чуть не выбросили из поезда. И никакого толку. Никто не верит. Езжу зайцем, но уже нарвался на восемь тысяч штрафа.

— Неужели полиция вам не дала проездной?

— Что вы!

— Но почему же вам тогда выдали брюки?

Мужчина снова покраснел.

— Эти брюки, — смущаясь, начал он, — я нашёл на ведомственной помойке. Иду из полиции, смотрю – кто-то их выбросил. Хорошие такие, их еще носить и носить. Только на заднице сильно протёрлись Вот я их и вытащил… У меня семья… Работы нет… Въезд в Москву не разрешают… Надеть нечего… У нас всему подъезду из-за долгов отопление не включили…

Жизнь в России будущего за недолгий срок сделала меня тёртым калачом.

— Скажите — сказал я, — а вы не боитесь, что вас посадят вместе с вашим экстремистским обществом? Или что вам в электричке не попадётся агент тайной полиции? Они будут очень рады встретить официального уполномоченного Пентагона, ведь у них тоже наверняка есть план по раскрываемости…

У моего собеседника одновременно открылся рот и расширились глаза. Сейчас он стал похож на тургеневскую девушку, оказавшуюся в ночном клубе на каком-то особенно фривольном конкурсе.

— А знаете, — еле вымолвил он, — я об этом даже не задумывался…

Пряча от меня взгляд, он поднялся с сиденья и удалился (его брюки действительно были сильно протёрты сзади). По всей видимости, мои слова надломили в незнакомце веру в человечество. Со стуком сомкнулись двери тамбура, и в вагоне снова воцарилась тишина.

Чтобы скоротать дорогу, я решил посмотреть, о чём извещалось неделю назад в Можайске. Достав из сумки газету, я развернул её.

Прежде всего, город готовился к областным выборам. Всю первую полосу занимало огромное объявление, которое и привлекло моё внимание на станции:

ВЫБОРЫ 2057

ЖИТЕЛЬ РЕГИОНА!

ПРИЙТИ И ПРОГОЛОСОВАТЬ –

ТВОЙ ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ ПЕРЕД РОДИНОЙ

КАЖДОМУ ПРОГОЛОСОВАВШЕМУ НА ИЗБИРАТЕЛЬНЫХ УЧАСТКАХ

ВЫДАЁТСЯ МИСКА СВЕКОЛЬНОЙ ПОХЛЁБКИ И 500 ГРАММ СОЦИАЛЬНОГО ХЛЕБА

Мелкий шрифт внизу, словно стыдясь сам себя, извещал об административной ответственности за неявку.

Я перевернул страницу и пробежал взглядом новости местного значения. Отопительный сезон уже начался, запасов торфа в котельных должно было хватить, как минимум, до начала декабря. Полиция оштрафовала женщину за владение холодным оружием (газета заботливо напоминала, что все кухонные ножи длиннее двадцати сантиметров приравнены к холодному оружию и подлежат немедленной сдаче в уполномоченные органы). Кроме этого, опричной службой был закрыт можайский клуб элитарного кино (за это какому-то капитану дали звание майора). Оказалось, что синефилы смотрели на дому нецензурную версию кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»: из неё не была вырезана реплика «с-бака кр-мский х-н». Меня удивило даже не то, что эта фраза считалась нецензурной, а факт того, что газета рискнула напечатать её, пусть даже и в несколько сокращённом виде. Скользнув взглядом по социальной рекламе, призывающей вступать в добровольческую полицию («Добровольческие отряды: всегда на страже духовно-нравственных ценностей нашего общества!», гласил их девиз), я перелистнул страницу.

Мы постепенно приближались к Москве. Поля борщевика сменились оставленными под паром, а нежилые деревянные дома — обитаемыми белокирпичными. На их место приходили пятиэтажные панельные дома, построенные сотню лет назад, но держащиеся до сих пор. Пятиэтажки сменялись девятиэтажками, а вслед за ними появлялись всё новые и новые высотки.Как сильно разросся город, поразился я. По идее, это ещё было Подмосковье, но мне казалось, что мы едем через огромный многоэтажный спальный район, который время от времени плавно превращается в другой. Я ещё никогда не видел в одном месте столько циклопических домов, стоящих максимально близко друг к другу. Было непонятно, что же пугает меня больше: колоссальность этих бетонных зиккуратов, или же их бесконечность? Сколько людей сейчас жило в этих огромных каменных джунглях, где жители соседних домов, казалось, могут приветствовать по утрам друг друга рукопожатиями с балконов?

На какой-то станции за Баковкой мы, не останавливаясь, пронеслись мимо электрички, что увезла меня из Вязьмы. Я сразу узнал её по лозунгу «Россия-великая страна». Все пассажиры были выстроены на одном из перронов в несколько шеренг под вооружённой охраной. Люди в чёрной форме с красными нашивками «Госгвардия» на спинах действовали жёстко и эффективно. Я успел заметить, что какого-то сопротивляющегося парня силой волокут по перрону, завернув ему руки за спину болевым приёмом, возможно, тем же самым, которым вчера меня пугал Алексей. Госгвардия явно кого-то искала: у выстроенных в шеренги пассажиров проверяли документы, снимая отпечатки пальцев странным прибором размером с дипломат. Двое гвардейцев били кого-то резиновыми дубинками перед строем; мне показалось, что это был пассажир тамбура, похожий на Квазимодо. Кинологи удерживали овчарок, рвущихся с поводков. Я отвернулся от окна, не искушая судьбу, и стараясь не задумываться, кого же ищут люди в чёрной форме с красными нашивками.

Электричка торжественно проехала над шестнадцатиполосным МКАДом, словно пересекая пограничный мост. Я приехал в Москву.

За окном проносились дома, дома, улицы, промзоны, машины, люди, облака, солнце и снова жилые дома. Иглой уходил в облака обелиск. Столица была огромна. Что ждало меня здесь?

Электричка изогнулась, выезжая к мосту. Москва-река несла свои серо-стальные воды вдаль. С грохотом мы перескочили на тот берег. Небоскрёбы, стоявшие здесь, были настолько высоки, что их было невозможно рассмотреть из окна. Поезд проехал совсем близко от них. За окном появилась какая-то многоуровневая развязка, которая тотчас превратилась в отгороженную трехметровыми щитами дорогу. Смотреть стало некуда.

Железная дорога, по которой мы ехали, внезапно разделилась стрелками на боковые пути, разошлась в стороны рельсами, словно куст хризантем, возникающий из одного побега. Это был Белорусский вокзал.

Мы прибыли к отдельному перрону для электричек. Я взглянул на соседние пути: калининградского поезда нигде не было. Возможно, он прибыл днём, пока я обедал хлебом и водой в посёлке образцового патриотизма, хотя с такой же, если не большей долей вероятности я мог предположить, что он до сих пор находился в Вязьме после утренней битвы. Я вспомнил раннее утро, когда всё пошло на сдвиг, и мне пришлось оставить и плацкарт, к которому я так привык за недолгие часы путешествия, и спецсостав с хорошей едой и плохими людьми. Судьба была необратима.

Я ступил на плитку перрона и снова, в который раз за эти сутки, решительно пошёл вперёд. Дорожный анабазис подходил к концу.

Москва

Здесь в роли эпиграфа должна была находиться

цитата из песни «Вторая ария Ивана»,

в исполнении группы «Сектор газа»,

повествующей о путешествии

Ивана Царевича к Кащею Бессмертному,

однако автор не решился  разместить здесь эту цитату

по причине её полнейшей нецензурности.

И вот я, войдя в режим «нас не догонят», благополучно добрался четырьмя поездами до Москвы. Конечно, все они несколько уступали прославленному японскому экспрессу «некомими синкансен», но, не мог не признать я, российские железные дороги честно выполнили свою главную функцию. Я в столице. Моя телепортация завершилась.

Это прекрасно, но что же теперь следует делать дальше, спросил я себя? В гостиницу с моими документами нельзя. Может быть, отправиться по адресам московских друзей, если они ещё там живут? Или пойти к ДК Горбунова, чтобы встретить Светлану? Или отправиться на Старую площадь, как требовал Алексей? Я понадеялся, что во время битвы в поезде канцелярист не сильно пострадал.

Путешествие завершилось тем, что я пришёл к финишу, абсолютно не имея при этом никакой цели. Человек в чёрном рекомендовал мне эту поездку для того, чтобы ощутить биение жизни. Безусловно, мне удалось прочувствовать это биение самым непосредственным образом, но что же делать теперь?

В здании вокзала перед рамами металлоискателей с вывеской «Визовый контроль» выстроилась длинная очередь. Несколько сотрудников не то полиции на транспорте, не то ещё какой-то службы проверяли у людей документы. Я уже привычным движением показал издали удостоверение сотрудника Канцелярии, и спокойно миновал кордон. Один из служащих любезно открыл для меня створки турникета; я кивнул ему в знак благодарности. Толкнув сопротивляющуюся дверь, я вышел наружу.

Бывшая площадь Белорусского, а ныне, как это следовало из огромной надписи на здании, Минского вокзала встретила меня городским шумом, запахами автомобильных выхлопов и невероятным количеством спешащих людей. Перед входом в метро выстроилась просто невообразимая очередь. У дверей, где стоял наряд полиции, висели два больших стенда:

«ВХОД В МЕТРО ТОЛЬКО ПО ПАСПОРТУ ГРАЖДАНИНА МОСКВЫ»

и

«ПРЕДЪЯВИ ВЕЩИ К ДОСМОТРУ»

Поразмыслив, я решил прогуляться пешком. Всё же, у меня не было паспорта москвича, и я не хотел проходить ещё один пост контроля, где могли бы присмотреться к моим бумагам. У меня не было желания рисковать, подвергаясь второй проверке документов за десять минут; на ум мне пришло воспоминание о досмотре вязьминской электрички. К тому же, я хотел посмотреть на Москву надземную. Ноги сами развернули меня направо и понесли вперёд.

 Я шёл по Тверской улице к Кремлю. Я смотрел на Москву, а Москва смотрела на меня, коренного провинциала. Москва смотрела на меня десятками окон, чистых и пыльных, открытых и затворенных, больших, в человеческий рост, и маленьких, словно слуховые окошки чердаков. Москва смотрела на меня горящими фарами автомобилей и сложенными из десятков светодиодов фасетчатыми глазами светофоров. Москва смотрела на меня глазами сотен пешеходов, что спешили куда-то по делам в этот осенний день. Москва смотрела на меня мельком, пробегая и тут же скатываясь взглядом с меня, как ртуть сбегает с вощёной бумаги. Я шёл по Тверской улице к Кремлю.

Как всё это странно, сказал я себе. Я прибыл сюда из прошлого и за сутки вжился в этот странный и во многом непонятный мне мир. Очень многое удивило меня, многое показалось странным, но при всей своей необычности – собранным в одну систему, словно мозаика из тысячи кусочков. Самым удивительным было то, что во всём этом можно было существовать. Люди жили, и даже как-то радовались своему бытию. Отчего-то мне вспомнилась картина «Всюду жизнь».  После моего суточного путешествия четырьмя поездами, это было прекрасной аллегорией России будущего.

В России жить можно, резюмировал я, и тут же развернул свою мысль: а в Москве ещё и нужно. Столичность незримо ощущалась во всём. В людях: в быстрой и уверенной походке москвичей, в выражении их лиц, в какой-то целеустремлённости, что была присуща каждому из прохожих и свидетельствовала о том, что в глубине каждого из них скрывается какая-то московская мечта, что незримо и гарантированно отличает жителя метрополии от провинциала. В зданиях: в огромных, облицованных по-осеннему холодным мрамором высотках, с дверьми подъездов высотой в два этажа, с окнами в фигурном обрамлении, с мемориальными досками, свидетельствующими о том, какие славные события происходили здесь и какие вершители истории когда-то смотрели на Москву из этих окон. Даже в автомобилях: ухоженных, многочисленных, солидных, многих — с заменёнными эмблемами производителей, но в прекрасном состоянии. Казалось невероятным, что всего в паре часов езды отсюда люди получают зарплату просроченными продуктами и надевают брюки, найденные на помойках, а люди в чёрной форме бьют резиновыми дубинками тех, кто пытается проникнуть в этот рай. Да, я действительно попал в другой, лучший мир. Это была столица, сконцентрировавшая в себе всю страну, собравшая в себе всё, что было в пределах досягаемости, и превратившаяся в ведро лучших сливок на цистерне обезжиренного молока.

Половину полос Тверской ремонтировали. За сетчатым забором было видно, как трудолюбивые рабочие укладывают тяжёлые мраморные плиты на проезжую часть. Из-за этого ремонта вся оставшаяся часть Тверской стояла в чудовищной пробке, которой не было видно ни конца, ни края. Бесконечная колонна неподвижных машин уходила в обе стороны, сколько хватало взгляда.

Тротуар улицы уже был переложен. Изумительный белоснежный мрамор, по которому я ступал, казался брошенным в пропасть осенней слякоти.

Откуда-то повеяло восхитительным ароматом свежей выпечки. Повинуясь даже не интуиции, а желанию подкрепиться, я свернул в булочную, где на прилавках лежали кренделя, слойки, плюшки, сдобы, пироги, пирожки, и прочие произведения пекарного искусства. Назвать всё это великолепие хлебобулочными изделиями означало бы опошлить истину. Я так и не рискнул этого сделать.

— Дайте, пожалуйста, курник, — обратился я к молодой симпатичной девушке с убранной набок чёлкой и небольшой мушкой на носу. Мне даже в голову не пришло спросить, сделан ли курник из пшеницы и не соевая ли внутри курица? Это показалось мне таким же неуместным, как поинтересоваться возрастом девушки с чёлкой. – И ещё чай.

— Пажаалуйста! — ответила девушка, непривычно для меня произнося букву «а».«а», и с широкой улыбкой выдала мой заказ. Мне показалось непривычным, что с меня в этот раз не взяли никаких пошлин или сборов. Я разместился за небольшим столиком возле окна и с аппетитом съел свой обед. Как я и ожидал, это был прекрасный курник без малейшего намёка на какието добавки. Москва встретила меня гостеприимно.

В углу на специально оборудованном столике под флагом России находился телевизор. У чёрно-белого ведущего отсутствовала не только мимика, но и пластика движений; то ли невидимый баллон раздувал его изнутри, то ли костюм, напоминавший по фасону деревянный бушлат, был мал ведущему сразу на пять размеров. Своим абсолютно неподвижным корпусом и странно поднятыми плечами он так напоминал манекен, что я не без чувства ностальгии вспомнил музыкальный клип на песню «Домо аригато, мистер робот». Глаза у робота попеременно то вспыхивали, то угасали, подобно огонькам новогодней гирлянды (это напомнило мне металлический барельеф медведя на локомотиве калининградского поезда). На заднем фоне телестудии виднелась надпись «Пятая колонна и происки стран Запада, как первоисточник всех проблем России». Звук был выключен, и понять, о чём говорит механически двигающий челюстью робот, похожий на суррогатного Кашпировского, было совершенно невозможно. Над телевизором висело объявление:

Дорогие посетители нашей булочной!

 К сожалению, мы вынуждены соблюдать федеральный закон

«О телетрансляциях в местах общественного питания»,

Но в нём не сказано, что у телевизора

должен быть исправен динамик.

Желаем вам приятного отдыха! Наслаждайтесь тишиной!

Это объявление выглядело весьма фрондерски, что определённо обрадовало меня. Воздух свободы всегда опьяняет, предостерёг я себя от падения в пучину эйфории. Почему-то мне вспомнился универмаг в посёлке образцового патриотизма и штурм электрички в Можайске. Как знать, может быть, эта милая девочка, что широко улыбнулась мне, одна из тех утренних пассажиров, что ехала со мной в давке и тесноте рабочего поезда? Ты сейчас ешь курник, а она вернётся домой и будет ужинать соевым салатом с фасолью? Не забывай, что твои приключения с загранпаспортом, красной корочкой и кучей денег позволяют увидеть Россию в привилегированных условиях.

Ощущая приятную тяжесть после сытного обеда, я вышел наружу, в мир броуновского людского движения. Я подошел к Бульварному кольцу и остановился на переходе. Кольцо стояло в такой же бесконечной пробке, как и Тверская, так что при желании я мог бы спокойно перейти улицу, пролезая между машинами.

Рядом с переходом возвышался огромный пёстрый щит с социальной рекламой. Сторона, обращённая к Минскому вокзалу, лаконично сообщала:

«ТВОИ НАЛОГИ – БОГАТСТВО РОДИНЫ»

Сторона, направленная к Кремлю, была более красочной. На ней располагалась огромная фоторепродукция с какого-то сельскохозяйственного парада. Колонна бравых парней в форме маршировала с лопатами наперевес. Почему-то этот кадр вызвал у меня ассоциацию с крестьянским восстанием. Внизу шла большая надпись:

«НАРОД, НЕ ЖЕЛАЮЩИЙ КОРМИТЬ СВОЁ ПРАВИТЕЛЬСТВО,

БУДЕТ КОРМИТЬ ЧУЖОЕ».

ОТТО ФОН БИСМАРК

Я услышал неприятное, резкое кряканье автомобильного спецсигнала и оглянулся. По мраморному пешеходному тротуару Тверской улицы ехали пять джипов, каждый из которых был покрыт сусальным золотом. Это выглядело очень впечатляюще. На секунду мне показалось, что я оказался в клипе какого-то американского рэп-исполнителя и что сейчас из позолоченных джипов выйдут высокие подтянутые негры, которые будут мастерски играть в баскетбол, а стройные девушки с афрокосичками начнут зажигательно танцевать хип-хоп под ритмичную музыку, льющуюся из большого серебристого магнитофона.

— Дорогу патриарху Симону, — — произнёс искусственным голосом громкоговоритель на одной из машин. — Расходимся, расходимся, поживее!

Да, это было даже не нью-йоркское гетто. Я, как и остальные пешеходы, шагнул к стене здания. Наверное, так же воды Красного моря расступились перед ветхозаветным Моисеем. Слева от меня, почти упираясь в меня локтём, стояла рыжеволосая девушка в зелёном пальто. Я чуть отодвинулся в сторону, пропуская её в более безопасное место, где в стене здания была небольшая ниша. Девушка благодарно кивнула мне, и я почувствовал себя рыцарем, защищающим прекрасную даму от дракона.

Золотой кортеж проехал в полуметре от меня; я увидел своё отражение в пронесшихся передо мной дочерна тонированных окнах. У отражения были большие удивлённые глаза. Всё же, не каждый день в полуметре от тебя проезжает патриарх.

Как удивительно контрастна Россия, поднял я бровь, протискиваясь между машинами, стоящими на переходе. Увидеть и понять страну и Москву оказывалось таким же нереальным делом, как обнять слона одним движением.

Впрочем, увиденная мною жизнь столицы вселила в мое сердце надежду. Можайск сопьётся от безработицы, а Ржев превратится в город образцового патриотизма; Курилы продадут Японии, а Забайкалье достанется в вечную аренду Китаю; начнёт умирать с голоду вологодская деревня и вспыхнут бунты на Урале, но, несмотря на всё это, столица уцелеет и будет жить дальше, сохранив в себе сердце страны. Она останется нетронутой, словно крепость посреди сожжённого врагами города, она превратится в ковчег, способный выдержать натиск стихии, разметавшей всю страну, и, не мог не подумать я, в своём величии Москва однажды станет надгробным памятником России.

Я прошёл мимо богато украшенного здания, немного напомнившего мне Арсенал в Старом городе Гданьска. Очевидно, это была мэрия. Прямо у входа стояла роскошная резная карета чёрного полированного дерева, запряжённая шестёркой оленей. Стоящие на запятках лакеи в идеально сшитых бархатных ливреях брусничного цвета даже не посмотрели на меня. Не желая показывать свою провинциальность, я прошёл, не оглядываясь, словно каждый день только и делал, что ходил мимо карет, запряжённых оленями.Один из четвероногих посмотрел на меня внимательным грустным взглядом, словно хотел что-то сказать. Отчего-то я вспомнил виденного утром каучукового лебедя; хоть и не ценной бандеролью, но я всё-таки добрался до Москвы, а он остался в кленовом сквере.

По другую сторону Тверской, возле памятника основателю Москвы, шёл какой-то митинг. Над толпой реяли флаги. Оратор рычал в микрофон так, что было возможно разобрать только что-то наподобие «прррредатель ррррродины оскорррррбляет патррррриотов». Я подумал, что эти слова звучат подобно логопедическому упражнению для развития дикции.

«Требуем справедливой судебной расправы над «писателем» Б.!», увидел я на одном из плакатов, который держали сразу трое митингующих. Не без труда я вспомнил критическую статью во вчерашней газете. Казалось, что я прочитал её год назад. Похоже, что создателю книги «Энтерпрайз» в Днепре» предстояло не по своей воле перейти к жанру бандитского романа и в скором времени обогатить сокровищницу отечественной литературы такими шедеврами, как «Писатель на шконке», «Баланда для патриота» и, если повезёт, «Свекольное поле амнистии». Где-то в глубине себя я вспомнил, что и сам уже было морально готовился писать мемуары под заглавием «Наш дом – Сибирь», но не стал развивать эту мысль.

Дорога шла под горку. Впереди, в кристально чистом акварельном небе, словно два маяка, виднелись башни Кремля. Неужели вот она, цель моего пути? Для чего я вообще здесь?

Неторопливым шагом я вышел к Манежной площади и замер от удивления. Кремль почти не изменился за прошедшие годы. Даже огромные спирали из колючей проволоки поверх стен не бросались в глаза. Куда как более заметным и удивительным был шестиметровый сухой ров, идущий вокруг Кремля и заполненный проволочными заграждениями почти доверху. На углу, возле круглой башни, чьё название я так и не мог вспомнить, стояла вышка. На ней, за маскировочной сеткой виднелись фигуры часовых и что-то непонятное, напоминавшее станковый пулемёт

Ступая по брусчатке мимо знака нулевого километра, я вышел на Красную площадь. Сухой ров уходил дальше, к Москве-реке. На месте мавзолея располагался серый бетонный дот. С его крыши в небо вздымались спаренные стволы малокалиберных зенитных пушек.

Я стоял посередине Красной площади, греясь в лучах рыжего осеннего солнца. В десятке метров от меня, перед рвом, располагался невысокий, примерно по грудь, забор из колючей проволоки. Судя по небольшому искрению и лёгкому запаху озона (я с чувством ностальгии вспомнил, что в детстве точно так же пахло от телевизора), по нему шёл ток. Небольшие таблички извещали, что проход категорически запрещён а к нарушителю будет немедленно применено оружие. Похоже, надо было идти на Старую площадь. Я не вполне знал, где она располагается, но почему-то предположил, что это в противоположной стороне от Нового Арбата.

— Стойте! Подождите! – раздался чей-то крик, оборвавший мои размышления. Я прикрыл глаза ладонью, чтобы увидеть кричащего.

От Спасской башни ко мне бежал худой, одетый в строгий тёмно-синий пиджак мужчина совершенно цивильного вида. Он был высок и в меру худ; на вид ему было за сорок. Ежик русых волос, так же как и усы, топорщился во все стороны. — Не убегайте!

Я и не думал убегать, но таинственный незнакомец крепко взял меня под локоть и поволок к Спасской башне.

— — Пойдёмте скорее! Мы вас ждём с самого утра! — сообщил он мне крайне взволнованным голосом. — Почему вы сразу не пошли в Кремль?

— А вы, вообще, собственно, кто? — поинтересовался я, делая попытку высвободить локоть. Мне это не удалось. Незнакомец держал меня крепко.

— Да, конечно, позвольте представиться: я член президента.

— Кто, простите???

Я немного обомлел. Конечно, я знал, что президент России хочет меня увидеть, но я полагал, что он встретит меня целиком, а не фрагментами. Моё удивление не осталось незамеченным.

— Нет, что вы, что вы! – воскликнул член президента. – Не в том смысле! Я кто-то вроде глашатая или порученца. Вот, взгляните.

Перед моими глазами раскрылось и тут же закрылось удостоверение, свидетельствующее, что предъявитель сего, господин Д., является Чрезвычайным и Уполномоченным Членом Президента по общению с населением.

Мы приблизились к блокпосту у Спасской башни, где в карауле возле бронетранспортёра стояли пятеро солдат. Чрезвычайный член вцепился в мой локоть мёртвой хваткой и буквально протащил меня мимо них, по пути так гаркнув часовым «Он со мной!», что в них что-то хрустнуло. Мы торопливо обогнули шлагбаум.

По ту сторону Спасской башни нас встретили три танка, стоявшие прямо напротив ворот. Это были настоящие стальные танки; их почтённый возраст не могла скрыть даже свежая краска. Метрах в двухстах впереди за мешками с песком размещалась миномётная батарея. Я аккуратно посмотрел налево: на небольшой посадочной площадке располагалось два пожилых, но ещё, судя по всему, работоспособных вертолёта военного типа.

— Какие здесь солидные укрепления, — сказал я, оглядываясь.

— Конечно же! Как же иначе! Это же Кремль! Отступать некуда – за нами только Москва-река. У нас нет возможности сбежать на подлодке в Антарктиду, да и на вертолёте, как показывает мировая практика, не всегда получается улететь, поэтому мы принимаем все необходимые меры предосторожности. Как-никак здесь живёт и работает президент. Лет тридцать пять назад многие выходили на площадь протестовать, и это ужасно мешало работать. Сначала мы разгоняли митингующих, но потом господин президент придумал гениальное решение: если в Москве не будет площадей, то людям будет некуда выходить с протестами!

— Да?

— Нет, ну конечно, мы не все площади убрали. Только центр Москвы. Красную и Манежную перекопали, Пушкинскую застроили жилыми домами, а на Болотной разместили несколько дотов и пулемётную вышку…

Мы обогнули миномётную батарею. Солдаты с любопытством посмотрели на нас, но остановить не решились. Я увидел, что из склона Боровицкого холма вырастает громадный бетонный бункер, по всей видимости, способный выдержать даже прямое попадание из знаменитой гаубицы «Гамма мёрзер».

— Скажите, а где у вас здесь бронепоезд? — как бы невзначай поинтересовался я.

— Он не здесь, — бросил мой собеседник. — Стоит на Брянском вокзале. Правда, это уже совсем запасной вариант. Зато в нём хватит топлива, чтобы в случае необходимости добраться до черноморских баз, где наготове ждёт быстроходный катер. — Как всё продумано, — заметил я. – Но хочу заметить, что путешествовать поездом крайне небезопасно. Могут арестовать в любой момент.

Вы правильно делали, что добирались до Москвы инкогнито, — похвалил он меня, ловко уходя от темы. — Если бы вы вели себя как обычный человек, то вас бы очень быстро взяли. Понимаете, наши спецслужбы умеют арестовывать только законопослушных людей. Вы же действовали как настоящий преступник: переодевания, смена электричек, поддельные документы… Я восхищён вами.

— Разве у меня подделка?

— Ах да, конечно же, нет, у вас настоящие. В общем, вы обыграли наши спецслужбы.

Обогнув колокольню (там располагался наблюдательный пункт и блестели линзыартиллерийского дальномера), мы перешли Соборную площадь и поднялись по лестнице Грановитой палаты, миновав ещё один охранный пост. Пулемётчик с нарукавной нашивкой «ЛКПВП» посмотрел на меня с плохо скрываемым сомнением, но промолчал и даже козырнул нам. Член президента ударил по двери кодовым стуком. Ворота отворились.

На моё удивление, внутри никого не было. Мы миновали высокую залу, расписанную фресками. Под потолком шла богатая позолоченная лепнина. Мягкая красная ковровая дорожка заглушала наши шаги. Дорогой дубовый паркет матово сиял в свете роскошных золотых люстр.

 Президент примет вас в своем малом кабинете, — пояснил член президента. — Нам нужно спешить.

Двери на вершине лестницы были закрыты. Сбоку на стене располагался домофон в виде бронзовой львиной морды.

— Откройте, это мы! — радостно сказал льву в пасть член президента. В стене послышалось какое-то жужжание. Тяжёлые двери открылись, и мы одновременно перешагнули через порог. Чрезвычайный член снова сжал мой локоть, словно боялся, что я сейчас ударю его по голове и сбегу.

— Господин президент Российской Федерации! — торжественно провозгласил он. — Я привёл его!

После путешествия по роскошным коридорам я ожидал увидеть что-то потрясающее и похожее на тронный зал в королевском дворце, но даже не мог представить себе, что окажусь в большом кабинете с крайне простой, на грани аскетизма, отделкой. Наверное, так бы мог выглядеть кабинет советского партийного функционера: на секунду мне показалось, что я попал не в будущее к президенту, а в прошлое к секретарю калининградского обкома Коновалову, чтобы лично высказать ему своё недовольство по поводу сноса Кенигсбергского замка. Стены были обшиты жёлтыми панелями из древесно-стружечных плит. Вдоль них стояли шкафы сурового стиля, характерного для мебели ленинградского древтреста. На полках в рабочем беспорядке лежали книги и папки бумаг. Неподалёку, возле двух больших сейфов, висела большая карта России. Дальше шли стол того же сурового стиля с документами, стол с компьютером (это был импортный агрегат футуристического вида) и ещё один большой стол, за которым сидел сам господин президент в белоснежной рубашке и красном галстуке. Одну из стен украшало большое панно с металлическим двуглавым орлом высотой в полтора человеческих роста. Я уже успел отвыкнуть от старого герба.

Президент России уже было раскрыл рот, чтобы произнести не то приветственную речь, не то слова благодарности, как резко и неприятно зазвонил один из телефонов на его столе. Президент поморщился и схватил трубку.

— Да, добрый день, рад вас слышать, — заговорил он необычно почтительным тоном. – Конечно, конечно же, следствие по поводу сбитого самолёта ведётся…да, полным ходом…

Член президента замер, готовый исполнить любое повеление, но никакой команды не последовало. По всей видимости, в кабинете наступил странный момент паралича государственной власти.

— Непременно, непременно… — продолжал говорить президент, ослабляя левой рукой свой галстук. – Всех накажем. Я полностью с вами согласен. Не извольте беспокоиться… Поверьте, я приношу вам свои самые искренние извинения. Всё будет в лучшем виде… Да. И деньги я тоже выделю… Сколько вам угодно. Я всегда рад помочь вам всем, чем возможно. Конечно же, как скажете. Нет, мы справимся с расследованием своими силами. Я очень вас прошу.

По всей видимости, президенту во время разговора было крайне неловко. Это читалось во всём его облике.

— Пожалуйста, не нужно присылать в Москву батальон смерти «Абрек», мы всё прекрасно поняли в прошлый раз, — почтительно сказал он в трубку. — Давайте лучше я выделю вам ещё денег, хорошо? Если хотите, мы заплатим золотом. Исполнить ваше желание – для меня огромная честь. Если вы будете столь любезны, я вам перезвоню, мне сейчас не очень удобно говорить. Конечно же…

Не переставая разговаривать, президент сделал нам жест ладонью. Вертикаль власти пришла в движение. Член президента по общению с народом аккуратно потянул меня назад. Только сейчас я разглядел, что мы зашли в кабинет из потайной двери, замаскированной под стенную панель.

Мы снова оказались в коридоре, а я – ещё и в недоумении.

— Важный звонок, — пояснил мне чрезвычайный член, не вдаваясь в подробности. От нечего делать я оглянулся, и мой локоть снова сжала было ослабшая хватка. – Это звонят с Северного Кавказа, поэтому проигнорировать нельзя… Кстати, куртку можно повесить сюда.

Я повесил куртку на небольшую вешалку сбоку. Это было очень непросто, так как чрезвычайный член явно не хотел выпускать меня из рук.

 — Войдите! – глухо донеслось из-за двери, и мы снова вошли в кабинет президента. Он сидел за столом и вытирал вспотевший лоб салфеткой. Его рубашка была расстёгнута, а красный галстук покачивался на одном из крыльев металлического орла. Вид у президента был грустный.

— Der Teufel soll den Kerl buserieren, — уныло произнёс президент, — чёрт бы их подрал. Я трачу на них больше денег, чем на всю остальную Россию, вместе взятую, а они даже не пытаются делать вид, что соблюдают мои законы. Впрочем…

Президент выкинул смятую салфетку в урну, одёрнул рубашку и преобразился в одну секунду. Перед нами был лидер сверхдержавы, в каждом движении которого ощущалась уверенность в завтрашнем дне.

— Я рад приветствовать вас, — обратился он ко мне, протягивая руку. Президентское рукопожатие было крепким. — Надеюсь, что незначительные инциденты в дороге не доставили вам каких-то неудобств. Мои люди порой так спешат выполнить мои приказы, что порой уподобляются телеге, опередившей лошадь Это происходит у них исключительно от любви к родине.

— Ничего страшного, — солгал я из вежливости. На какую-то долю секунды я даже растерялся. Вы же не станете ругать пожарного, за то, что он натоптал у вас в квартире? Вот так и я не решился высказать президенту всё то, с чего хотел начать. Пять минут назад я бы охотно поприветствовал президента теми же словами, с которыми немецкий рыцарь Гёц фон Берлихинген однажды обратился к своему королю, но, к сожалению, момент был утрачен.

 Вот и славно. Садитесь, — любезно, но несколько двусмысленно сказал мне президент. Я расположился напротив него в большом и очень удобном прямоугольном кресле, словно вынесенном из дома-музея Леонида Брежнева.

Какое-то время мы сидели в тишине. Президент внимательно смотрел на меня, не произнося ни слова. Потом он сложил руки в замок.

— Я объясню вам суть проблемы. Вас, как и ваших отпечатков, нет в общероссийском государственном реестре физических лиц. Вы не пересекали границу страны, по крайней мере, не пересекали легально. У вас на руках настоящий российский загранпаспорт международного образца с настоящей визой. Их не выдавали уже тридцать лет. Тем не менее запрос показал, что шесть лет назад один из паспортов был изготовлен и вручен. Вам. В книге регистрации почему-то даже есть запись о моём личном разрешении. Дайте мне договорить, — остановил он меня. — Вы приходите в банк и меняете валюту так, словно делаете это каждый день. Вы знаете, как минимум, два иностранных языка. С ног до головы вы одеты в зарубежную одежду. Экспертиза показала, что вашей куртке не больше года.

— Это запрещено?

— Да. Если бы вы могли носить новую зарубежную куртку, свитер, рубашку, джинсы, носки и ботинки, то я знал бы вас лично. У меня прекрасная память на лица. Дайте ваш паспорт для проведения экспертизы и установления подлинности.

Президент взял паспорт, очень внимательно рассмотрел вкладку с шенгенской визой, подозрительно взглянул на меня и открыл страницу с разрешением на выезд.

— Выездная виза. Как вы её получили? Почему здесь стоит моя личная подпись и моя личная печать?

— А, так это была ваша подпись?.. — удивился я. Президент косо посмотрел на меня и, ничего не говоря, перелистнул несколько страниц до того места, где синели отечественные штампы.

— Выездной штамп пункта погранконтроля Мамоново, четырнадцатое сентября пятьдесят четвёртого года. Почему в архивах пограничников обнаруживается бумага, где написано, что вы действительно пересекали границу в Мамоново в пятьдесят четвёртом? Как вы могли получить этот штамп, если пункт погранконтроля упразднён в тридцать втором?

Я пожал плечами.

— Въездной штамп, Сморгонь, республика Беларусь, пятьдесят пятый год. Кто вам поставил этот штамп, если уже четверть века каждому, кто произнесёт словосочетание «республика Беларусь» дают семь лет за сепаратизм?

Похоже, с датами получилось несколько неудачно. Господин президент продолжал перечислять штампы, напоминая чернокнижника, призывающего демонов ада:

— Нестеров! Сморгонь! Сморгонь! Нестеров! Советск! Мамоново-два!..

Он торопливо перелистал паспорт к началу, где располагались чёрные штампы зарубежных стран:

— Гроново! Гжехотки! Панемюне! Кибартай! Нида! Безледы! Голдап! Как вы могли пересекать полностью закрытую границу через несуществующие КПП? Что это за дьявольщина!?!? Вы кто — чёрт?

— О, я много путешествовал, — честно ответил я, не вдаваясь в подробности. – В любой «Засеке» есть проходы, на любом КПП есть добрые люди.

Чуть успокоившись, президент убрал мой паспорт в верхний ящик своего стола и задвинул его с глухим стуком.

— Прежде чем мы продолжим, я обязан спросить у вас еще одну вещь. Пожалуйста, не смейтесь. Когда решаешь вопросы государственной важности, то поневоле приходится предусмотреть все варианты. Это входит в мои должностные обязанности. Так вот, скажите: вы – прогрессор из будущего?

— Нет, — коротко ответил я.

Я не стал упоминать о том, что я человек из прошлого. Если мне суждено попасть в одно из заведений, расположенных на улице Матросская Тишина, то уж пусть это будет не спецклиника для путешественников во времени.

— Это хорошо, — президент с видимым облегчением откинулся назад. — Тогда ответьте, кто же вы?

Я не совсем понял моего уважаемого собеседника.

— Что вы хотите? Мои имя и фамилию вы знаете. Если же вы ожидаете, что я объясню всё то, о чём вы говорили, то у меня это не получится. Я даже не знаю, что такое «реестр физических лиц»…

Ладонь президента резким движением опустилась на одну из лежащих на столе папок.

— Мне не нужно объяснять, — в его голосе почувствовалась тонкая, но хорошо ощутимая нить неудовольства. – Не нужно ничего объяснять. Объясняют там, — рука президента указала в сторону одного из углов кабинета, — в Останкинской телебашне. Там я держу опытных и очень, очень хорошо оплачиваемых специалистов, которые докажут вам всё, что угодно. Что мэр Владимира – выдающийся градоначальник-технократ, и что мэр Владимира – отпетый коррупционер-казнокрад. Что Минская Государственная республика – это главный международный союзник России, и что МГР – фашистское государство, деградировавшее под европейской пропагандой. Что я – величайший из всех правителей России, и что… Впрочем, я отвлёкся. Просто ответьте, кто вы?

Я вздохнул, размышляя, как лучше ответить на этот вопрос. Не желая отказывать лидеру страны или же прибегать к обману, в то же время я не хотел открывать все карты. Поэтому я ответил президенту уклончиво.

— Я тот, кому говорят «нет» женщины и кому говорят «да» банкиры, — неторопливо говорил я, обдумывая каждое слово. — Я тот, кто меняет в банке рубли на деньги и деньги на рубли. Я тот, для которого производится колбаса из сои и водка из опилок. Я тот, кто ест печёный картофель, и тот, кого кормят историями о величии страны. Я тот, кто ездит в столыпинском вагоне,плацкарта, и я тот, кого приходят арестовывать утром. Я тот, кого бережёт наша полиция, и тот, кого учат патриотизму дружинники. Я тот, кто оскорбляет чувства верующих, и тот, кто разжигает рознь. Я обычный гражданин России. Моё имя — легион!

— Да-да, а живёте вы в землянке под холмом, — саркастически прокомментировал президент, сорвав всю драматичность сцены. Я удивился его начитанности. Мне захотелось сострить, что федеральная программа «Доступное жильё каждому россиянину» ещё не дошла до меня, но я сдержался. Шутить с президентами гораздо опасней, чем с драконами. Последние обладают определённым величием, благородством, совестью и чувством юмора, чего не скажешь о первых.

Я ужас, мчащийся в Москву на колёсах плацкарта, сказал я про себя, давая выход внутреннему недовольству: в своих мыслях я ещё был вполне свободен. Я – анекдот, который рассказывают о тебе на кухне,  мысленно сообщал я президенту, вспоминая, как он отнял у меня мой же паспорт. Я — баллончик с краской, которой пишут на стене «Президента в отставку». Я — фломастер, которым изрисовывают твой портрет в электричке. Я – орден Ботинка, которым тебя награждают на выборах. Я – зажигательная бутылка, которую бросают в стройные ряды гвардии, защищающей твой кабинет. Я – решётка твоей камеры, через которую ты будешь смотреть на звёзды ночного неба. Я, я…

— Я не обрадован вашим ответом, — резко сказал президент, обрывая ход моих мыслей, — но в сложившейся ситуации будем считать, что меня удовлетворили ваши слова. Следующий вопрос. Как вы получили паспорт международного образца?

— Для этого я написал заявление в соответствующие органы и целый день ждал в очереди, — честно ответил я. Этот ответ тоже не сильно обрадовал президента. Он поморщился.

— А как вы получили шенгенскую визу?

— Я пришёл в консульство и отдал паспорт, — снова ответил я чистую правду, умолчав о том, что мне пришлось достаточно долго копить на неё.

Брови президента снова сдвинулись.

— Вы напоминаете мне моего премьер-министра. Он тоже даёт абсолютно точные и абсолютно бесполезные ответы. Полагаю, бессмысленно спрашивать, как вы пересекали границу. Впрочем, думаю, этого достаточно. Перейдём к делу. Хотите кофе?

— С удовольствием выпью, — честно признался я. — Только, пожалуйста, не цикориевый и не импортозаместительный.

Президент посмотрел на меня с каким-то недоумением, а затем произнёс фразу, которую я запомнил навсегда:

— Президент России не пьёт импортозаместительный кофе.

Я смутился и перевёл взгляд в окно, за которым открывался прекрасный вид на Москву-реку. Цвета были незначительно искажены, как это бывает при зеркальной тонировке стёкол. Мой собеседник нажал одну из кнопок на столешнице и произнёс в зелёную настольную лампу:

— Кофе, пожалуйста. И две чашки. Я решил устроиться с комфортом.

— Скажите, а у вас не найдётся к кофе немного амаретто? — спросил я.

— Принесите амаретто, — добавил президент, обращаясь к лампе.

— Спасибо. Какой у вас необычный кабинет, — прокомментировал я. Президент кивнул.

— Это мой рабочий кабинет. Там, во дворце, я только подписываю бумаги, провожу совещания, принимаю чиновников и осуществляю прочую имитацию бурной деятельности, ну а здесь я работаю с документами.

Негромко прозвучал зуммер. Президент нажал ещё одну из кнопок. Один из боковых шкафов пришёл в движение, открывая небольшую дверь. Секретарша с абсолютно незапоминающейся модельной внешностью внесла поднос с кофейником, двумя чашками тончайшего фарфора, бутылкой ликёра и сахарницей, и тут же, развернувшись, ушла. Шкаф вернулся на своё место.

Я налил себе кофе и размешал сахар. Ложка была серебряной и тяжёлой, с двуглавым орлом на рукоятке. Фарфор чашки был украшен восхитительно нарисованным пасторальным сюжетом в стиле восемнадцатого века.

— Спасибо за кофе, — поблагодарил я гостеприимного хозяина, добавляя в чашку немного амаретто из приятной на ощупь квадратной бутылки. — Какой у вас красивый сервиз.

—- В Государственном Эрмитаже другого фарфора не держат, — польщенно сказал президент, наливая себе кофе. – Это один из императорских сервизов.

— Наверное, эпохи дворцовых переворотов? — предположил я, ещё раз приглядываясь к пасторальному сюжету. Что бы на это сказал Романов

—- Нет, нет, что вы, — торопливо заверил меня президент. – Разумеется, нет!

— А, — сказал я. – Мне показалось, что роспись похожа…

Я не договорил. Было видно, что эта тема крайне неприятна лидеру страны.

— За нашу и вашу безопасность, — произнес президент.

Это был тост. Мы негромко чокнулись чашками. Кофе с амаретто был поистине превосходен, но на месте президента первый тост я бы провозгласил за долготерпение русского народа.

Поставив благородный фарфор на блюдце, президент снова нажал одну из кнопок и спросил у лампы:

— Министр иностранных дел ещё не приехал?

— Он уже в пути, — женским голосом ответили настольные малахитовые часы. — Будет не раньше чем через полчаса.

— Как приедет, пусть немедленно отправляется ко мне, — президент держался столь солидно, словно разговаривал не с зелёным абажуром, а с парламентом. – Так, на чём мы остановились?

Этот вопрос предназначался уже мне.

— Вы хотели перейти к делу, — вежливо ответил я.

— Да, точно. Буду краток. Вы нужны своей стране.

— Я весь внимание, — произнёс я.

Президент поднялся из кресла и подошёл к большой карте России, что висела на стене.

— Подойдите поближе. Общеизвестно, что наша с вами страна, — торжественно начал он, — вот уже свыше сорока лет находится в незримом кольце блокады. Вокруг нас замкнулся фронт невидимой войны. Страны Запада желают сокрушить нас, воспользоваться малейшей из наших ошибок, чтобы проникнуть к нам, расколоть Россию, превратить ее в политическую марионетку, разрушить нашу стабильность и поставить страну на колени. Но мы не сдаёмся Россия не сдаётся Вся Россия — фронт, и каждый в ней — солдат. Мы не имеем права отступать, как не имели права отступать воины Невского и Суворова, Кутузова и Алексеева…

Я молчал, не перебивая президента, а он всё говорил и говорил, про санкции и русский мир, про духовные скрепы и геополитику, про сферы влияния и пятые колонны, про цветные революции и многополярный мир, про национальные интересы и традиционные ценности, про зерновые сверхдержавы и симметричные ответы на агрессию западных стран. Я слушал его и думал только об одном: неужели, сдавая на комиссии экзамен по социологии, я выглядел со стороны так же уныло и ходульно? Пожалуй, мне следовало бы поблагодарить преподавателей, всё-таки поставивших мне тогда оценку из уважения к тому уверенному виду, с которым я нёс подобную чушь. Наконец я не выдержал и дважды зевнул во время одного очень длинного и поэтического президентского высказывания о лодке, раскачиваемой в шторм. Судя по всему, президента это несколько обидело. Он насупился и замолчал.

— Прошу прощения, — извинился я. — Мне сегодня не дали выспаться. Мои слова смягчили недовольство президента.

— Тогда перейду ближе к делу. На всякой войне, — обстоятельно сказал он, подчеркнув последнее слово, — и в любых битвах есть солдаты и командиры. Есть разведчики и тыловики. А ещё существуют парламентёры. Мой друг! Пробил тот час, когда только вы можете взять на себя эту благороднейшую из обязанностей. Родина нуждается в вас, в своём сыне, который единственный может отправиться в логово врага, презрев ожидающие его на этом пути опасности.

— Вы хотите, чтобы я поехал за границу послом?

— Именно так, — подтвердил президент, возвращаясь к своему обычному тону. — Вы будете должны провести ряд переговоров. Видите ли, — он вернулся за стол и сел в кресло, — враждебные страны Запада категорически отказываются обсуждать некоторые вопросы по телетайпу…

Какието тонкие нотки в голосе президента говорили, что государственный лидер несколько лукавит.

— …Поэтому, — продолжал он, — нам нужны вы. Вы отправитесь в Германию, Швейцарию и США. Мы с министром составим подробный план переговоров сегодня вечером. Пока же расскажу о вашей миссии вкратце.

Президент ловким движением положил на стол лист бумаги и взмахом ручки нарисовал единицу.

— Для начала вы должны провести переговоры с представителями фармацевтических компаний. Наверное, вы уже слышали, что мы вынуждены закупать некоторые лекарства за рубежом.

— Бессмертные? — вспомнил я слова Харона.

Президент поморщился, тщетно пытаясь устыдить меня взглядом.

— Это абсолютно неправильный и некорректный термин. Я попрошу не использовать его. Этот термин придумали купленные Западом оппозиционеры, чтобы дестабилизировать ситуацию, поэтому я был вынужден их арестовать. Употребляйте слова «Лица, имеющие право на особый уровень медицинской помощи». Все люди, что входят в этот список, являются государственными мужами высшего класса. Их опыт и знания нужны России. Нет ничего ценнее, чем стаж, накопленный руководителем. Император Франц-Иосиф правил Австро-Венгерской империей свыше шестидесяти лет, и вы знаете, что случилось с его страной, когда он умер?

— Что?

— Она развалилась, — испуганным голосом прошептал президент. — Поэтому мой долг — править Россией как можно дольше. Я руковожу страной пока ещё меньше, чем император Франц-Иосиф, но нет предела совершенству. Особый уровень медицинской помощи даёт возможность мне и другим членам списка реализовать весь свой богатейший опыт на благо страны. Если же на мой пост сядет человек без опыта, то буквально через месяц Россия будет разрушена странами Запада до основания. Погибнет всё то, что я создавал годами. В стране будет ещё хуже, чем сейчас, так что я остаюсь на этом посту только из-за любви к родине. И принимаю лекарства — тоже. Надеюсь, что лет сто у меня ещё есть.

Я сидел, стараясь делать непроницаемое лицо.

— — Вернёмся к переговорам. Западные фармацевтические компании убеждают нас, что нужные нам препараты выпускаются только в виде, гм, свечей. Я им не верю. На мой взгляд, это провокационное оскорбление государственного уровня. Вы должны разобраться и убедить фармацевтов продавать нужные нам лекарства в форме таблеток. Ну или хотя бы внутримышечных уколов. Хотя бы только для меня. Думаю, что остальные согласятся потерпеть.

Президент написал на листе бумаги двойку.

—- Дальше. Когда-то давно я и мои друзья хранили небольшие финансовые резервы в зарубежных банках. К сожалению, из-за визовой блокады мы тридцать лет не можем узнать состояние наших вкладов. Вам нужно будет сделать ряд запросов и узнать, как там дела с процентами и всем прочим. Я уверен, там, с учётом тридцатилетних процентов, накопились впечатляющие суммы. Как же хорошо, что зарубежные банки так качественно работают!

Я кивнул.

— И наконец, третье, ваше главное задание. Вам предстоит сделать исключительно важный шаг, направленный на повышение международного престижа нашей страны. Как я уже говорил, вы поедете в Берлин. Я уполномочу вас урегулировать некоторые финансово-территориальные вопросы. Невзирая на враждебное отношение стран Запада, нам предстоит сделать первый шаг и протянуть руку дружбы. Узнайте, заинтересована ли Германия в возвращении ей северной части бывшей Восточной Пруссии.

— То есть Калининградской области?

— Вы совершенно правы. И если Германия в этом заинтересована, то следует узнать, на какие взаимные шаги она готова пойти. Вопрос даже не в деньгах. Я хочу, чтобы ООН сняла выездные санкции с высшего руководства России и распустила трибунал. Германия как постоянный член Совбеза ООН, заменившая там Россию, вполне может пролоббировать наши интересы.

Мне отчётливо вспомнилось пророчество Харона. Кажется, пришла пора вступить на тонкий лёд.

— Я правильно понимаю, что вы хотите обменять Калининград на роспуск трибунала?

Президент недовольно вздохнул.

— Я повторю ещё раз, что весь мир ведёт необъявленную войну с Россией, и мы живём в осаждённой крепости. Каждый гражданин нашей страны — воин, а воин должен с мужеством идти на любые жертвы ради своей родины. Ситуация намного сложнее, чем может показаться вам. В этом нелёгком мире Россия должна вести агрессивную внешнюю политику. Для того чтобы наш голос был услышан, нам необходимы, во-первых визы на право въезда во весь остальной мир и, вовторых, гарантии того, что никого из нас там не посадят. Как можно действовать на благо родины, когда тебя могут арестовать в любую минуту?

— Я вас очень понимаю, — дипломатично согласился я. Сегодняшнее утро в Вязьме сильное повлияло на меня.

— Чтобы получить всё это, нужно предложить что-то взамен, — продолжил президент. — У вас есть какие-то другие варианты?

Я напряжённо думал. Неужели меня позвали в Кремль только ради этого? Наверное, решил я, в деле есть какие-то скрытые обстоятельства, которые, по всей видимости, мне не спешат сообщать.

— Или вы хотите, чтобы мы снова жили, как в тридцатые годы? — спросил президент, неправильно истолковав моё молчание. — Когда денег в России хватало только на лекарства для меня и моих друзей, а вся остальная страна жила в нищете? Я и мои друзья не против, а вы?

— Нет, — честно ответил я.

— А может быть, вы просто либерал? – президент начал сердиться и закипать.

— Обоснуйте, — потребовал я. – С каких это пор желание нормальной человеческой жизни…

— Это не нуждается в обосновании! Я же вижу, что вы — представитель пятой колонны, который хочет вычистить сапоги американскому солдату! — президент резко облизал пересохшие от гнева губы и налил себе кофе. — Должно быть, это о вас Достоевский написал: «Всё наше хают и бранят, а сало русское едят!» Вы национал-предатель и русофоб!

А вот это уже было обидно.

— Товарищ, — сказал я, стараясь придать голосу вес. — Я родился в Советском Союзе и до сих пор предан своей социалистической родине, в отличие от вас. Поэтому я вынужден отдать приказ о вашем аресте. Кремль оцеплен. Ваш лейбштандарт бежал. Сопротивление бесполезно. Сейчас за вами придут латышские стрелки и увезут в ЧК для допроса. Расстрел назначен на завтра, форма одежды свободная.

Президент едва не захлебнулся кофе. Он отчаянно кашлял, как минимум, полминуты, а я колебался: постучать ли его по спине или лучше не надо? Рассудив, что за нанесение побоев президенту мне могут дать пожизненное, я воздержался. Пусть лучше задохнётся президент. Я подумал, что Россия от этого совершенно не станет хуже, а, возможно, даже и что-то выиграет, и предоставил решение этого вопроса судьбе.

— В детстве… — прохрипел президент и снова закашлялся, — в детстве таким шутникам, как вы, я плевал в спину жёваной бумагой. Из трубочки.

В этот раз судьба была неблагосклонна к России.

 Ну, ну, конечно, я преувеличиваю, — извинился я. — Я просто родился в Советском Союзе. Да и положим, какая же я пятая колонна? Я учился исключительно в отечественных университетах, у меня нет недвижимости и банковских вкладов за рубежом, как нет и второго гражданства…

Президент немного покраснел. Скорее всего, это было следствием долгого кашля. Шумно выдохнув воздух, он продолжил:

— Вы выглядите идеологически сомнительно для такой миссии, поэтому я склоняюсь к мысли о том, что за границу нужно отправить вашего двойника. Мои спецслужбы уже изготовили латексную маску, в точности повторяющую вашу внешность…

Он прервался для того, чтобы извлечь из ящика стола жуткого вида маску, сделанную из грубой резины.

— Номер не пройдёт предупредил я. — На въезде в Евросоюз у вашего двойника сверят отпечатки пальцев с теми, которые взяли у меня при выдаче визы. Они не совпадут, и ваш двойник поедет обратно. К тому же ваша маска совершенно не похожа на меня. Конечно, я толком не спал уже две ночи, но мне ещё далеко до такого состояния…

Президент смял маску в руке (с нее начала отваливаться краска) и ударил кулаком по столу:

— Евросоюз — отвратительное полицейское государство!

Я перехватил инициативу в разговоре, чтобы президенту в голову не пришла ещё какая-нибудь идея. Мне жизненно важно было поехать за границу.

— Но я вовсе не отказываюсь от дипломатической поездки, — заявил я. Президент с ощутимым облегчением выдохнул и чуть осел в кресле. — Вы неправильно меня поняли. Произошло недоразумение. Мне только хочется уточнить одну вещь. Если Калининградская область будет передана Германии, то жители останутся там?

Президент махнул рукой. После моего согласия ему явно стало легче.

— О жителях не волнуйтесь. Я не бросаю своих граждан. Население будет эвакуировано в Псковскую и Новгородскую области. Там как раз уже почти никого не осталось.

— Господин президент, у меня есть предложение, — сказал я. — Я поеду за границу и выполню то, о чём вы меня просите. Но пусть жители Калининградской области останутся там, где они сейчас живут.

Мне откровенно не нравилась Россия образца 2057 года. К моему огромному сожалению, исправить положение не представлялось возможным. Но не имея возможности обустроить большую родину целиком, я, похоже, ещё мог спасти от неё свою малую родину, подобно тому, как моряк спускает шлюпку с тонущего корабля, чтобы усадить в неё женщин и детей.

Президент чуть наклонил голову в одну, затем в другую сторону, словно перекатывая в ней мысль. Затем он резким движением вскинул глаза:

— Это исключено, — заявил он наконец. Его голос взвился к потолку. — Нет, это категорически недопустимо! Вы в Кремле, а не в фантастике! Заботьтесь о себе, а не о людях, которых вы в глаза не видели и не увидите. Какое вам дело до них? Просите себе всё, что угодно, но не пытайтесь решать судьбы других.

— А почему нет?

— А почему да? Объясните мне, почему я вот так, за здорово живёшь, должен потерять почти миллион человек? С кого я буду собирать налоги? Это сплошной убыток! Получится слишком опасный прецедент! И, кстати, далеко не факт, что они захотят покинуть Россию!

— Тогда разрешите остаться тем, кто этого захочет, — сказал я, пока президент переводил дыхание.

— Вы — сепаратист! — гневно сказал президент, ударив кулаком по столу. Его слова прозвучали так, словно в данных условиях это было чем-то плохим.

— Нет, это вы в большой России совсем сорвались с ручки, — сердито возразил я, стараясь, хоть мы и перешли на аргументы ad hominem, всё же не повышать тона. — Кстати, это ведь не я хочу обменять область на трибунал!

Президент глубоко вздохнул, потирая ушибленную руку.

— О людях речь не идёт. Это исключено. Если я разрешу что-то подобное, то к вам в Калининград переедет четверть России, — сказал он, не пытаясь скрыть свое недовольство. — Кто будет работать на полях, если я начну отпускать население налево и направо? Я уже не говорю о том, что к вам гарантированно переберётся вся элита России и я останусь в одиночестве. Это будет хуже, чем в тридцать втором, когда сразу семь министров и пять генералов с семьями решили угнать самолёт. Их даже не остановил указ о конфискации имущества беглецов. Я вывез всех с Курил и из Забайкалья, и поступлю так же здесь. От меня никто не убежит. Живым. Так что я официально отвечаю вам отказом. Это не обсуждается. И поэтому…

Президент поднял трубку телефона и набрал номер.

— Привет, — сказал он голосом, еще не остывшим после нашей дискуссии. — Да, сейчас обсуждаем. Мне сейчас не до этого! Хорошо, где у тебя, говоришь, сбережения? Сюисс насьональ? Багама бэнкс? Ты не говорил, что у тебя и там есть! Неважно. Помнишь, я спрашивал? Переселение миллиона человек на Северо-Запад. Так, по деньгам понятно, я выделю. Сорок процентов вернёшь мне на счёт. Старый фонд и бараки? Заброшенные дома как вариант вполне подойдут, их там полно. Области стоят пустые. Просто покрась дома, и хватит с них. Вагоны для перевозки людей тебе выделят. К тебе сейчас приедет мой гонец. Прими его как можно скорее и подпиши все документы! Все.

Положив трубку, президент обратился ко мне:

— Все жители Калининградской области в ближайшие сроки будут обеспечены на новом месте жильём первого класса, высокооплачиваемой работой и развитой общественной инфраструктурой. Видите мою заботу? Неужели вы думаете, что в Европе кто-то будет заботиться о людях, как забочусь я?

Президент достал из ящика стола простое серебряное кольцо и протянул мне. По ободу шла тонкая гравировка.

— «К вящей славе родины»? — прочитал я буквы-паутинки.

— Вы совершенно правы. Это особое кольцо, отличительный знак. Такие кольца имеют право носить только мои друзья. Если вы выполните для меня три моих просьбы, оно станет вашим.

Я посмотрел на президента с невысказанным вопросом.

— Это кольцо, — президент подчеркнул последнее слово, — поднимает своего носителя над всем, что есть в России. Он становится выше законов и правил. Он получает возможности, о которых миллиарды людей во всём мире не могут даже мечтать, потому что это вне их представлений. Кольцо позволяет владельцу действовать от моего имени, а это бесценно. Человек с кольцом становится непогрешимым. Все его действия считаются произведенными для блага родины. Вы получите право на особый уровень медицинской помощи, что откроет вам путь к бессмертию. Однако, — тут он предостерегающе поднял палец, — кольценосец должен быть безоговорочно предан мне. Верните, пожалуйста, кольцо.

Я протянул президенту маленькое ювелирное изделие, удерживая его кончиками пальцев. Он медленно взял его, точно опасался, что я раскалил его своей ладонью докрасна. Благодаря этому я успел заметить, что на среднем пальце президента надето похожее серебряное кольцо, отличаюшееся только гравировкой. «Родина — это я» — гласила надпись на кольце президента. Какая тонкая игра слов.

Не скажу, чтобы образ Родины-отца был для меня чем-то удивительным, но я ожидал чего-то более возвышенного и монументального, чем родина, сидящая в полутора метрах от меня и пьющая кофе. Как и предсказывал вчера Харон, мне посулили золотые горы. Я хорошо помнил его слова и, после всего, не питал иллюзий по поводу будущего. Переиграть президента я не мог при всём своём желании, но я ещё обладал возможностью выйти из этого процесса Предстояло действовать тонко и аккуратно: президент мог обидеться на то, что я отказываюсь играть с ним в его дурные шулерские игры.

— Родина предлагает вам больше, чем кто бы то ни было, — сказал президент, убирая кольцо. — Главное сейчас — распустить трибунал. Дальше действовать будем мы. Вы согласны поехать?

Похоже, выбора у меня не было. Не имея возможности помочь ни России, ни Калининграду, я ещё мог спасти отсюда себя самого, подобно тому, как лётчик катапультируется из горящего самолёта, сваливающегося в штопор. Было очень обидно, что мне не под силу сделать ничего, кроме собственного побега. Не я был первым беглецом из России, и, мелькнула у меня надежда, не я буду и последним. Смирись, сказал я себе; тысячи людей пытались сделать жизнь в России лучше, и у тысяч людей это не получалось. Родные края покидали князь Курбский и князь Юсупов; отчего бы мне не вписать своё имя в этот список?

Слово «вписать» вызвало у меня какой-то каскад ассоциаций. Я внезапно вспомнил, что вчера в вагоне мне на ум приходила идея написать книгу. Да, я не могу ничего сделать, не могу изменить судьбы страны и людей, но я, по крайней мере, могу записать на бумаге всё, что я вижу, и всё, что я думаю.

— Да, — коротко согласился я. Было решено. Я уеду за границу и, как настоящий интеллигент, буду писать книгу о России. Возможно, в процессе работы над рукописью придётся работать дворником или грузчиком, но, откровенно сказал я сам себе, это обычная участь российского интеллигента.

— Превосходно, — президент потёр руки, хрустнув суставами пальцев. — Для начала я подпишу приказ о назначении вас чрезвычайным и полномочным послом России во всех странах земного шара. Помимо этого, вам присваивается чин действительного государственного советника первого класса. Вы говорили, что у вас нет денег и недвижимости за рубежом?

— Нет, к сожалению, нет.

— Это очень хорошо. У многих ваших предшественников в прошлом возникало сильное желание остаться за рубежом. Я хочу полностью обеспечить вас здесь, чтобы вам было куда возвращаться. Вам выдадут трехуровневую квартиру с затемнёнными окнами и видом на Москву-реку. Служебные машины, налоговые льготы, уголовная неприкосновенность президент махнул рукой, показывая, что ему даже не хочется говорить о таких мелочах. – Ещё вам нужно будет жениться.

— Зачем?

— Ну как же. Я ведь не могу приковать вас к себе наручниками на время поездки. Значит, нужны другие способы предотвратить ваш побег. Вы же не бросите жену одну в этой стране? Мы её тут же посадим!

— Гм, — скептически сказал я.

— Завтра мы проведём смотрины в парадном зале, — продолжал президент заботливым тоном. — Там будет весь женский незамужний состав моей канцелярии. Выбирайте по собственному вкусу. Бракосочетание днём Я полагаю, что мой Чрезвычайный и Уполномоченный член будет сватать свою дочь. Не рекомендую…рекомендую…

Он поморщился, словно вспоминая какой-то конфуз.

— Девушка, безусловно, симпатичная, — продолжил он, — но несколько легкомысленная. Она может перепутать супружеский долг с государственным займом. Как-то она однажды выразилась так на заседании банковского совета, и потом нам всем было очень неловко… Ах да, ещё одна несущественная формальность. Так как вы занимаете важный пост, на вас необходимо иметь компромат.

— Что, простите?

— Ну как же. Компромат. Вы можете быть беспартийным, так уж и быть, но у меня должен быть на вас компромат. Это очень важно для функционирования всей вертикали власти. Я бы с огромным удовольствием сделал для вас исключение, но тогда другие начнут жаловаться.

Мне показалось, что президент снова немного лукавит, но я воздержался от комментариев.

— Выбирайте, какого рода компромат вы хотите завести на себя? Взятки? Связи с организованной преступностью? Женщины? Нам надо спешить. Взятку мы можем перевести вам хоть через час, только потом надо будет вернуть её обратно. Если вы решите выбрать женщин, то съёмки в гостинице сегодня вечером. Вот если оргпреступность, то здесь сложнее. Понимаете ли, бумажная волокита… Мы не успеем собрать организованную преступную группу раньше завтрашнего утра, а нам хорошо бы закончить с этим уже сегодня.

— А можно выбрать политические анекдоты?

Президент слегка наклонил голову.

— Вы меня удивляете, — произнёс он со скрытым уважением. – Это очень серьёзный выбор. Мало кто бы решился на подобное. Так сказать, взять быка за рога. И вы действительно знаете такие анекдоты?

— Конечно, — подтвердил я. Президент пододвинул ко мне зелёную лампу.

— Тогда говорите, пожалуйста, сюда, только погромче. Иногда микрофон барахлит. Прошу, начинайте.

— Новый герб России: какашка и стул, — произнёс я в лампу, чувствуя себя дураком. – Кто будет вонять, тот будет сидеть.

Президенту понравился мой откровенно вульгарный анекдот. Выключив запись, он хохотал не меньше полуминуты.

 — Это восхитительно! – наконец, смог вымолвить он. – Пожалуй, я расскажу этот анекдот на ближайшем совещании по государственной безопасности. Разумеется, со ссылкой на вас. Только, пожалуйста, не говорите это моему премьер-министру. С него станется ещё раз поменять герб. Удивительно наивный человек. Ему в голову порой приходят такие странные идеи, что просто диву даёшься. Я до сих пор не понимаю, с чего он решил сделать гербом России двуглавого медведя. Раз надо, значит надо, но всё же, это было очень странно. Так, а теперь продолжим…

— Россия, Германия и США поднимают со дна моря «Титаник», — начал я следующий анекдот. – Американцы заинтересованы в содержимом корабельных сейфов. Немцы хотят узнать технические ноу-хау корабля. Ну, а нам нужен оркестр, который играл весёлые песни, пока корабль тонул.

Президент опять остановил запись.

— Нам точно нужен оркестр, а не ноу-хау? – переспросил он. – Кажется, я слышал иную версию…

— Нет. Нам нужен именно оркестр.

Президент обстоятельно кивнул.

— Неплохой анекдот. Пожалуй, он даже слишком хорош для компромата. Если он прозвучит на суде, то потом придётся судить всех, кто был в зале. Продолжим. Думаю, ещё одного анекдота хватит.

— Чем отличается сантехник из ЖЭКа от президента? Сантехник не приходит, а президент не уходит.

Президент нахмурился, сжав губы. Передвинув лампу на прежнее место, он сухо обронил:

— Какой хороший анекдот. Полагаю, на этом можно закончить.

— Я знаю ещё много анекдотов, — не сдавался я. – Про…

— Достаточно, — таким же сухим тоном прервал меня президент. – Последний вопрос. Вы, случаем, не контрабасист?

— Что, простите?

— Не обращайте внимания. Я просто так спросил.

Я не собирался останавливаться. Похоже, сейчас, когда все дела были улажены, у меня оставался шанс напоследок сделать то, о чём я мечтал с прошлого вечера. Извечной мечтой каждого мыслящего человека в России является желание добраться на приём к доброму царю и рассказать ему про злых бояр. Эта мечта насчитывает не меньше лет, чем сама Россия; она прекрасна, как цветок василька, и бесплодна, как арктическая тундра, она оптимистична, как кудрявая весенняя берёзка, и трагична, как вся история моей страны.

— Господин президент! — начал я. — Пожалуйста, выслушайте меня! В стране полный…

Я вкратце обрисовал свои впечатления от всего увиденного, услышанного, прочитанного и обдуманного за неполные два дня, проведённые в удивительном государстве будущего, стараясь при этом не называть конкретных имён. Всё это время президент смотрел на меня с плохо скрываемым недоумением.

— Вы закончили? — поинтересовался он, и мне показалось, что я слышу некоторое участие в его голосе. – Понятно, что вы совершенно недавно пришли во власть, и вам ещё во многом предстоит разобраться. Я весьма заинтересован в вас, и только поэтому я предлагаю вам выбор…

«Сибирь или Сахалин?» — подумалось мне.

-…мне ответить вам честно, или как обычно?

— А можно и так, и так? Чтобы я мог сравнить.

Президент ответил не сразу. На какую-то долю секунды мне показалось, что своим вопросом я пробудил в нём что-то доселе спящее и, по всей видимости, ещё не до конца атрофированное. Президент открыл рот, и наваждение исчезло.

— Вы — первый честный человек, который вошёл в этот кабинет за всё время его существования. Я разбираюсь в людях, иначе бы не сидел здесь, поэтому я могу заявить это со всей уверенностью. Что же, налейте себе ещё кофе и выслушайте меня не перебивая. Конечно, Россия не идеальна, но, к примеру, вы видели размер госдолга США? Вы знаете про социальную политику Украины? Вы слышали про положение русскоговорящих в Тимбукту? И вообще, я хоть сейчас могу назвать не меньше двух стран, в которых жить ещё хуже, чем в России. Почему все сравнивают Россию с Америкой, но никто не хочет сравнивать с Афганистаном или Зимбабве? Благодаря моим заслугам мы пока ещё живём лучше Афганистана! Вы говорили, что где-то в провинции делают хлеб из гороха, но если мы будем выпускать хлеб без гороха, то люди просто не смогут его купить: у них не хватит денег. Вы говорили, что зарплата маленькая и работать негде, но граждане как-то живут. От голода пока ещё никто не умирает. Даже на Урале. И вообще, не будь призыва жителей всей остальной России в трудовую армию, то им просто было бы нечем заняться в своих регионах! Пусть провинциалы вообще радуются, что они ещё хоть где-то и для чего-то нужны!

Президент перевёл дыхание и сделал глоток кофе, после чего продолжил:

— Проклятое наследие бесхозяйственности минувших лет. Прошлый президент довёл страну просто до ручки. И вообще, за экономику я не отвечаю. Это всё правительство. К сожалению, другого правительства у меня для вас нет. Так, что дальше? Вы упоминали, что люди недовольны выборами, но почему они тогда на них не ходят? Мы ведь ещё проводим выборы и даже боремся за повышение явки. Люди сами не ходят на избирательные участки, а потом ещё недовольны. Я мог бы назначить себя пожизненным президентом, но не сделал этого. Я честно выиграл все свои президентские выборы и буду выигрывать их впредь.

— Честно? — всё-таки не удержался я. — Мне кажется, что система «Ниппель» несколько…

— Не перебивайте меня, — прервался президент на секунду. — Без деятельности контролирующих и надзирающих служб Россия неизбежно бы скатилась в бездну анархии. Ну, а что касается деятельности правоохранительных органов и вспомогательных патриотических бригад, то, конечно, временами происходят некоторые эксцессы. Это является прямым следствием того, что органы – заострённый срез нашего общества. Люди, о которых вы говорили – часть нашей страны, а не какие-то надсмотрщики из инкубатора. Я не могу взять и создать импортозаместительного Робокопа без страха и упрёка. Я не могу запретить людям, которые любят Родину, объединяться в патриотические клубы и следить за порядком. Только благодаря им существует Россия, благодаря им сапоги натовских солдат ещё не ступают по Красной площади. Ну, и напоследок я выскажусь о территориальном вопросе Дальнего Востока. Регионы, о которых вы говорили, раньше приносили нам одни проблемы и убытки. Сейчас же они приносят нам прибыль в валюте. Если вы не можете содержать огромный дом, то разумно переехать в жильё поменьше.

— Простите, но так можно продать всю Россию, оставив только Москву. И ещё Черноземье, чтобы было где выращивать хлеб.

— Я не намерен вступать в дискуссии, — очень холодно заметил президент. — Вы задали мне вопрос, я ответил по существу. Если уж на то пошло, то что сделали лично вы для того, чтобы жизнь в России стала лучше?

Мне в моей жизни задавали много нелёгких вопросов, но ни один из них не ставил меня в тупик так, как этот.

— Вот и не критикуйте меня, — обиженно произнес президент.

— Это было то, что вы называли «честным ответом»? — на всякий случай поинтересовался я.

Совершенно неожиданно президент улыбнулся.

— Давно я так не беседовал, — сказал он. — Может, действительно, надо будет как-нибудь загримироваться и прогуляться по Москве, пообщаться с простыми людьми. Сотню лет так не делал. Нет, это было то, что я называю «обычным ответом». Ну, а если вы хотите честного ответа…

Он налил себе ещё кофе и выпил.

— Я даже немного отвык. Посидите год в Кремле, сами поймёте Так вот, я президент России, а не бюро социальной защиты. Я занимаюсь политикой. Вы знаете, что такое «политика»?

— По одному из определений, — вспомнил я единственную пару политологии, которую не прогулял, — это наука о власти.

— Совершенно верно. Власть. Здесь где-то сказано об экономике и населении?

— По идее…

— Не по идее, — оборвал меня президент. – Я строю русский мир; мне некогда думать о русском народе. Какая вам разница, что происходит во всей остальной России, если вы сидите в Кремле? Пусть хоть земля горит огнём.

Президент отхлебнул кофе и продолжил:

— Родина — это я, а я благодаря достижениям зарубежной медицины смогу прожить ещё очень много лет. Я окружаю себя наиболее бездарными политиками, чтобы хотя бы на их фоне казаться великим государственным деятелем. Я предпринял ряд локальных укреплений и совершенно не боюсь народного бунта. Революции делаются исключительно в столицах, а москвичей и петербуржцев я держу в лучших условиях, чем всех остальных. Кроме того, это позволяет расколоть страну. Провинциалы ненавидят москвичей за то, что те жируют, а москвичи ненавидят провинциалов за то, что они норовят перебраться в прекрасную Москву.

— Разделяете и властвуете?

— Совершенно верно. Намного дешевле кормить два города, чем всю страну. Ну, а если где-то кто-то будет недоволен, как на Урале в тридцатых, то моя верная Госгвардия выедет на место и усмирит бунтарей. Об этом даже никто не узнает, потому что я давным-давно отменил интернет. В общем, народа я не боюсь. Я заменил армию призывом в поля, потому что не хочу, чтобы мой народ умел стрелять. Это им совершенно не нужно. Я не боюсь и своих силовиков. Вы помните вагон-ресторан?

— Ещё как.

— Я делаю так, чтобы они конкурировали друг с другом, не слишком усиливаясь в процессе. Пока получается. Пусть грызутся друг с другом. Говоря откровенно, небольшую опасность для меня представляют мои друзья, кольценосцы.

— Но почему?

— Потому, что они мои друзья. А друзья иногда бывают недовольны. Иногда они хотят слишком многого, и мне приходится аккуратно останавливать их. Хоть они в этом и не признаются, они считают меня первым среди равных. К счастью, пока ситуация стабильна. Народ безмолвствует, силовики подчиняются, а друзья накормлены. — Президент глотнул ещё кофе и продолжил: — Кстати, намного дешевле кормить одних только друзей, чем весь народ. А если у населения нет денег на водку, пусть пьют настойку боярышника. Мне ничего не угрожает. Разве что однажды силовики прекратят свою грызню, а мои друзья отвернутся от меня…

Президент на секунду прервался.

— Но так никогда не произойдёт Я хорошо зачистил поле власти. В стране есть только один политик — это я. Никто, кроме меня, — возвысил голос президент. — Все умрут, а я останусь.

— Мне кажется, что вы недооцениваете народ… — начал я, но президент перебил меня:

— Пф! И вы ещё называли себя историческим консультантом! Назовите мне хоть одного российского лидера за последнюю тысячу лет, сброшенного народом. Керенский не легитимен и поэтому не считается.

— Ну, разве что Лжедмитрий… хотя нет. Кажется, там был заговор Шуйского…

— Вот именно. Заговор. Пётр Третий — заговор. Павел Первый — заговор при влиянии пятой колонны англичан, — перечислял президент, загибая пальцы. — Опасны только те, кто близко. Декабристы никогда не страшны. Их вешают. Вы помните, кто отправил в феврале семнадцатого года трёхсотлетнюю династию Романовых в отставку? Кто заставил отречься императора Николая Второго?

Президент был явно подкован в теории дворцовых переворотов. Я поморщился, вспоминая лекцию по истории в университете. Мы тогда оживлённо дискутировали с преподавателем; по окончании нашей беседы он при всей аудитории поклялся, что на экзамене помимо вытянутого билета я буду должен рассказать ему всё про 1917 год, иначе не видать мне сдачи, как обратной стороны Луны. Благодаря этому я мог в определённых пределах поддержать дискуссию про то грозное время.

— Помню, хоть меня там и не было, — сказал я. — Председатель Государственной думы Родзянко, пять командующих фронтами и один адмирал.

— Вот вы сами все понимаете, мне даже не надо объяснять. А помните, кто арестовал Николая Романова, уже не Второго, уже отправленного в отставку?

Без подготовки, без помощи интернета или энциклопедий ответить было нелегко.

— Начальник Генерального штаба генерал Алексеев, — с трудом вспомнил я.

— У вас еще есть вопросы? — с внутренним торжеством спросил президент.

— Только один. Вы помните, что Февральская революция началась в очередях за хлебом?

—Президент не ответил мне. Молчал и я, думая, что сказал слишком много.

— Ты победил, калининградец, — наконец, крайне холодно произнёс президент, и снова замолчал. Мне стало неловко.

— Я думаю, что вопросы продовольственного снабжения граждан России не входят в рамки нашей беседы, — президент вернулся на «вы», словно подводя какую-то черту в разговоре. — Не раскачивайте мою стабильность своими вопросами. А на будущее я вам скажу, что есть границы, которые нельзя пересекать даже моим друзьям. Ведь вы мой друг? А по существу вашего вопроса я скажу: в стране всегда можно ввести военное положение. Это помогает.

Мне очень захотелось спросить, как он собирается ввести военное положение, если в армии остались только надувные танки при надутых генералах, но я сдержался. Во-первых, это было бы бестактно. Во-вторых, судя по входу в Кремль и по дорогам близ Вязьмы, бронетехника в России ещё имелась. Наверняка у такого опытного политика всё продумано, и под Москвой припасена пара боеспособных танковых дивизий. Кормить две дивизии явно дешевле, чем все вооружённые силы.

 Господин президент, — сообщили часы, — к вам министр иностранных дел.

Президент одним движением утратил всю свою холодность. Я даже поразился столь молниеносной метаморфозе. Сейчас он снова был уверенным в себе лидером страны, ведущим Россию к процветанию.

— Впустите, — сказал он лампе и перевёл взгляд на меня. — Я думаю, что мы с вами обсудили основные положения и пришли к консенсусу. Не будем выносить сор из избы.Кстати, вы говорили, будто бы маска с вашим лицом выглядит ненатурально. Давайте проверим, заметит ли это министр?

Ловким движением он натянул маску, словно противогаз. Будучи надетой на голову, она выглядела ещё более жутко. Президент стал похожим на Фантомаса, грубо раскрашенного гуашью.

Что за абсурд окружает меня? Кто этот странный маленький человек, что сейчас сидит напротив меня в таком виде, словно хочет сыграть роль тролля в спектакле «Герр Маннелиг»? Неужели вот это существо и есть всесильный августейший господин президент России, которого я теперь имею законное право называть просто господином президентом?

Я внезапно понял, что совершенно не боюсь президента. Конечно, он всё ещё мог натравить на меня свои всемогущие спецслужбы и дать мне четвертак за расшатывание духовных скреп путём глумления над нравственными ценностями (впрочем, куда как более страшным наказанием была бы пожизненная ссылка в какой-нибудь провинциальный город со средней зарплатой в восемь тысяч рублей), но я его совершенно не боялся. Президент был смешон и жалок. Идя по коридорам Кремля, я думал, что меня встретит харизматичный суперзлодей, гений комбинаций, стратег многоходовых ловушек и мастер хитрых замыслов. Вместо этого передо мной оказался не гений, и не стратег, а всего лишь какой-то временщик, исполняющий обязанности президента.

Единственной радостной вещью в эту минуту было только то, что я всё-таки придумал подходящее заглавие для своей книги о России будущего. Вариант с названием «Лосиная жуть» был отправлен в архив. Я твёрдо решил назвать свою рукопись «Бесконечный президент». Это было именно то, что нужно.

Зажужжал небольшой шкаф, отодвигаясь в сторону. Дверь, что располагалась за ним, была удивительно низкой. Она открылась, впуская знакомого мне министра иностранных дел. На нём были новые очки, под которыми виднелся плохо припудренный синяк. Приугасший запах одеколона оживил в моей памяти воспоминания об утреннем сражении в Вязьме.

Министр, преодолев дверь, разогнулся и, увидев президента в новом обличье, громко заорал от ужаса. Хватаясь за сердце, он отшатнулся в сторону, столь громко скрипнув ботинками, что это было похоже на изданный от испуга неприличный звук.

— Спокойно, спокойно, это я, — заботливо сказал президент, торопливо срывая с себя маску. – Не волнуйся.                                                                                                        

Министр, держась за стену и перебирая руками, дополз до двуглавого орла, поскрипывая ботинками. Приложив голову к металлическому крылу, он крепко выругался на чистом русском языке. Очевидно, утренняя схватка в вагоне оказала сильное воздействие на лексический запас министра.

—  Я всю ночь мотаюсь между Витебском и Вязьмой! — сказал министр, облегчив свою душу. — Меня бьют опричники и травят сонным газом отморозки! У меня до сих пор трещит голова! Меня откачивают налоксоном из запасов для сына местного мэра, потому что в вязьминской больнице есть только аспирин и зелёнка! Я встаю из-под капельницы, мчусь к тебе в кабинет, а ты встречаешь меня в виде ибсеновского тролля, как будто тебе больше нечем заняться!..

Здесь в министре снова вскипели эмоции, и он снова выругался, тяжко обругав президента России такими словами, после которых начинают драться даже шахматисты и скрипачи.

— Кто я? – недоумённо переспросил сидящий напротив меня президент, и, словно оплёванный, вытер платком лоб, вспотевший после ругательств министра. – Вот что, выпей кофе, чтобы голова не болела, и прекрати дерзить. Ты не в зале заседаний ООН.

Президент и министр общались друг с другом в той доверительной манере, которая бывает только у людей, прошедших вместе огонь, воду и многолетнюю государственную службу.

— Кстати, если уж мы заговорили про ООН! — воскликнул министр. — Вместо того, чтобы играть в костюмированный бал, ты мог бы, как минимум, продумать содержание дипломатического ультиматума…

— Я уже все продумал, — сообщил президент. — Если они не согласятся на наши условия, то я снесу Калининград и всю область бульдозерами. Если это не поможет, то я разнесу какой-нибудь из ненужных городов России. Например, Петрозаводск, Углич или Кострому. Нет, лучше Выборг, чтобы надавить на Финляндию! Населению я скажу, что нас разбомбили американцы, а список ненужных городов России я составлю к завтрашнему…

— Подождите, — торопливо встрял я. — Вы не говорили, что я повезу ультиматум!

— Не беспокойтесь, — твёрдо сказал президент. — В соответствии с нормами международного права посол является неприкосновенным лицом. Вам ничего за это не будет. Но, в случае чего, мы скажем, что вас не посылали. На чём я остановился? Ах, да. Думаю, это заставит Запад пойти нам навстречу. Кстати, нужно попробовать заодно предложить Сахалин японцам, чтобы не ездить два раза. Я полагаю, что они заинтересуются нашим предложением.

Я промолчал. Из этого будущего нужно было бежать, как из чумного барака. Похоже, в этих условиях мне действительно оставалось только одно: согласившись со всеми безумными требованиями президента, выехать за границу, после чего помахать провожающим меня людям рукой и отправиться восвояси. писать свою книгу. «И праха моего тебе не будет, неблагодарное отечество», как когда-то повелел написать на своём надгробии великий римский полководец Сципион, справлявшийся с чужими столицами лучше, чем со своей.

Министр иностранных дел ещё раз поелозил головой под крылом двуглавого орла, скосив взгляд на президента. Что-то было умилительное в чиновнике, прильнувшем головой к гербу; он немного напоминал кота, трущегося о брюки любимого хозяина.

— А если они не заинтересуются? – поинтересовался министр, не отрываясь от герба.

— У стран Запада появились новые правительства. Старые обиды забылись. Настало время снова надавить на зарубежных политиков. Они жалеют наше население, и это следует использовать в полную силу! Сейчас мы отправим уполномоченного посла с официальным ультиматумом, в котором будет перечислено все то, что я сделаю с Россией, если они не примут мои условия. У тебя есть предложения получше? А? Я что-то не слышу. Критиковать все горазды, а вот что-то предложить…

В этот момент на столе негромко зажужжал один из телефонов.

— Слушаю! — недовольно произнёс в снова поднятую трубку президент. — Ты меня сейчас отвлекаешь. Да, ты всё правильно понял. С этого момента в эфире ни единого плохого слова о Европе и США. Да, именно так. Про что тогда вообще передавать? Это, вообще-то, я должен спрашивать у тебя. Пусти цикл передач про нашу с ними дружбу. Да хоть про «Союз-Аполлон». Нет, про полярные конвои нежелательно. Это история! Это знать надо!

В трубке кто-то торопливо и неразборчиво возражал.

—- Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не обсуждал важные вопросы по этой линии! – воскликнул президент. – Я подозреваю, что её прослушивают. Так, подожди. Я перезвоню.

Он положил трубку обратно на аппарат и тут же повернулся к следующему телефону, корпус которого был сделан из красной пластмассы. Президент торопливо дёрнул диск номеронабирателя три раза.

— Всё, теперь можно перейти к делу, – голос президента был резким. – Ты уже приготовил фильм про то, что я сделаю с Россией, если западные лидеры снова откажут мне? Нет? А резервную серию предвыборных фильмов? Тогда зачем ты вообще мне звонишь? Сколько тебе нужно выделить на мультипликацию? Сто миллиардов??? Обойдёшься. Ах, так? Ну и уходи. От дурака слышу.

Президент положил трубку на рычаг и с гневным сопением посмотрел на нас.

— Вот, вы видите, — обратился он к нам. — Вся страна на ручном управлении, пока не позвонишь и не вставишь пистон, никто не будет работать. И никакой субординации.

Он щёлкнул каким-то тумблером на столе, очевидно, отключая телефоны, и гневно продолжил.

—Я президент России! Я хочу решать судьбы мира и определять будущее планеты, а что мне приходится делать вместо этого? Выслушивать телефонные звонки «у меня тут сыначка подрастает, можно ли его куда-нибудь пристроить губернатором», «в Измайлово обижают магометанские народы», «в Ростове хулиганят», «на броненосце течёт гальюн, выделите ещё денег», «у нас унесло ветром в Эстонию тридцать надувных танков», «наша ракета взлетела на целый километр, прежде чем взорвалась»…

Утратив от нахлынувшего гнева дар речи, президент зарычал, после чего схватил со стола почётную грамоту московского водоканала (на ней был изображён двуглавый медведь с ассенизационными черпаками в лапах) и с видимым омерзением разодрал её в конфетти. Только после этого он смог продолжить свою филиппику:

— Я выше всего этого! Я не хочу и не буду заниматься всей этой дребеденью, с которой ко мне лезут в то время, когда я обдумываю проект разделения сфер геополитического влияния на территории постсоветского пространства! Когда я подготавливаю схему урегулирования арабо-израильского конфликта! Когда я хочу быть посредником-миротворцем в индо-пакистанском противостоянии! Я хочу выступать на трибуне ООН, рассказывая о величии России и об её особом пути, и чтобы мне аплодировали слушатели! И чтобы я рассказывал и рассказывал, а они всё аплодировали и аплодировали!

— ООН у тебя будет, — заверил его министр, — а что до министра телепропаганды, то я просто посоветую снять его с поста и снять с него кольцо. Без лекарств он очень быстро станет дисциплинированным.

— Я тут внезапно подумал, — устало начал президент, облокотившись на стол и обхватив пальцами лоб, — что мне следует поснимать кольца с вас всех. Вы только и умеете, что требовать денег и вечную жизнь. Я согласен покупать лекарства для друзей. В конце концов, друзья, которые давали мне списывать в школе, это святое. Я согласен выделять деньги на лекарства для жён друзей, всё-таки, семья – это тоже святое. Когда у меня начали просить лекарства для детей, я нахмурился, но согласился. Но теперь у меня начинают требовать лекарства для внуков, и я понимаю, что мой узкий элитарный клуб для избранных друзей превращается в проходной двор! Посбрасываю вас ко всем чертям в регионы и наберу себе новых друзей, которые будут меня слушаться. Они-то будут знать, кому они обязаны и кто здесь главный

— Хорошая мысль, — сказал министр. — Тогда начни с твоих служивых, потому что они уже переходят всякие границы. Синяк у меня под глазом вопиет о той вседозволенности…

— Я знаю, — холодно ответил президент. — Но твоё недовольство дестабилизирует страну. Если бы не мои служивые люди, то напротив меня сейчас сидели бы не вы, а солдаты НАТО.

— При чём тут НАТО? – возмутился министр. – Они просто везде! Мне выдали нового водителя, который не умеет переключать передачи и заводится с третьей попытки. Он чуть не слетел в кювет, обгоняя кортеж министра обороны на красный свет. Я потребовал его заменить, мне ответили: «Это наш информатор. Пусть остаётся». Что это такое?

Президент заглянул в кофейную чашку. Она была пуста, и президент с грустью поставил её обратно.

— Мой милый наивный министр иностранных дел, — начал он с каким-то теплом в голосе, словно говорил с первоклассником. – Я могу отправить в отставку генерала, это несложно. Я могу отправить в отставку министра, это тоже не так трудно. В теории я даже могу распустить целую службу, я ведь уже так делал. Но я не могу отправить в отставку общественный институт силовых структур, во-первых, служащий моей опорой, а во-вторых, специализирующийся на арестах. Он немедленно возродится из пепла, точно феникс. Какая тебе разница, арестует тебя федеральная опричная служба или возникшее вместо них управление по защите конституционного строя? Если уж на то пошло, то я подозреваю, что у кого-нибудь из них есть не только дело на меня, но и мой двойник, который в случае необходимости просто наденет мою маску, сядет в это кресло, и никто даже не заметит разницы. Я же тем временем буду сидеть в карцере, либо у опричников на Александровском валу, либо в гостапо на улице Ивана Калиты, и я даже не знаю, что из этого хуже…

— Ну хорошо, силовиков я ещё пойму! — министр иностранных дел всплеснул руками. — Но вчера, когда мой лучший переводчик начал повторять вслух английскую грамматику, его кто-то услышал. Неизвестные хулиганы выломали дверь, сказали, что он своими поступками оскорбляет русскоговорящих людей, избили его, сожгли на полу все учебники английского языка (чудо, что квартира не загорелась), а уходя, налепили на стену подъезда бумагу о том, что здесь живёт предатель родины, выявленный и обезвреженный Дружиной Патриотической самообороны. Этот маразм из провинции уже дошёл до Москвы! Это уже ни в какие ворота не лезет! И только не надо втирать мне очки про то, что если бы к моему переводчику не пришли дружинники, то вместо них в дверь постучались бы солдаты НАТО!

— Я никому не втираю, — чуть склонив голову, сказал президент. — Какие у тебя есть доказательства, что к этому инциденту имеют отношение добровольческие бригады?

Министр иностранных дел даже не нашёл слов, чтобы высказать всё то, что было в этот момент в его взгляде. Президент продолжил:

— Однозначно, это провокации пятой колонны. Задумайся, кому выгоден этот поступок? Явно тем, кто хочет дестабилизировать обстановку и бросить тень на людей, любящих свою родину, на патриотов России, которые готовы отдать свою жизнь за суверенитет страны. Я подчеркну то, что добровольцами из бригад движет стремление обеспечить не только безопасность родины, но и твою безопасность!

— Ich fickte im Arsch und Ohren[5] такую безопасность… — вполголоса проворчал министр иностранных дел. Президент его не услышал.

— Я не удивлюсь, — продолжил он, — если следствие установит, что твой переводчик сам заплатил нападавшим, чтобы организовать эту провокацию и оказать на тебя давление. И вообще, любой может купить бумагу в канцелярском магазине и написать любое объявление, хоть от имени Дружины Патриотической самообороны, хоть от Союза Охраны правопорядка.

— Да ты что? – чуть наклонив голову, спросил министр иностранных дел. В его голосе чувствовалось гиперболизированное удивление. – Правда?

— Конечно же! – горячо воскликнул президент, приняв слова министра за чистую монету. – И завербованные агенты запада вовсю этим пользуются, чтобы выслужиться перед своими хозяевами и отчитаться за полученные средства…Кстати, про деньги. Ты составил смету?

Министр иностранных дел недовольно фыркнул и достал из портфеля пачку бумаг.

— Предварительные подсчёты таковы: разработка проекта и сметы — десять миллиардов рублей. Уплата выездных пошлин — пятнадцать миллиардов. Обязательное страхование жизни и здоровья — двадцать миллиардов. На поездку нашего посла до границы с Евросоюзом — сто миллиардов с учётом асфальтирования дорог и противоклещевой обработки местности. На поездку по Евросоюзу — двести миллиардов, без учёта миллиарда суточных. На интеграцию со всемирной визовой системой — сорок миллиардов…миллиардов…

От перечисляемых сумм у президента началось дыхание Чейна-Стокса.

— … на восстановление аппарата Министерства иностранных дел — пятьсот миллиардов…

Налившийся кровью президент впился пальцами в крышку стола и, глядя министру в глаза, медленно и отчётливо прошипел через плотно сжатые зубы:

— Ты можешь хотя бы сейчас не воровать, sooqa[6]?

Министр иностранных дел встретил это заявление с хладнокровием истинного дипломата и договорил:

— …и помимо всего вышеперечисленного, я хочу получить обратно здание на Смоленском бульваре. По историческим причинам оно должно принадлежать мне, а не Агропрому. Ты же сам всё время говоришь, что Россия должна быть готовой потратить последний рубль на свой суверенитет и независимость, а моё министерство уже двадцать лет как лишено полноценного финансирования…

Не находя слов, президент вытащил из чашки серебряную ложечку и согнул её дрожащими руками прямо перед носом министра иностранных дел.

— Слушай сюда, — медленно прошипел гадюкой президент, кладя согнутую ложечку на стол. – Двадцать миллиардов тебе на всё. Делиться со мной не надо, но если ты своруешь хотя бы рубль, я прикажу, чтобы тайная полиция переоделась украинскими партизанами и публично расстреляла тебя на Лобном месте вместе со всем твоим аппаратом иностранных дел!

—- Kurwa[7]! Я не могу работать в таких условиях! – гневно возопил министр. – Можно подумать, что ты платишь из своего кармана!

—В гневе президент схватил двумя руками чашку и попытался откусить её край. Это ему не удалось. Негромко хрустнула зубная эмаль.

— В России — все деньги мои! — гневно сказал президент, ставя чашку обратно. — К тому же, их мало, — добавил он, ощупывая резцы нижней челюсти.

Министр иностранных дел вытащил из внутреннего кармана пиджака флакончик одеколона, открыл его и, вопреки моим ожиданиям, всего лишь смочил себе виски. Этот нехитрый ритуал явно придал ему уверенности.

— Что значит мало? – спросил он, убирая одеколон. — Тебе же совсем недавно на юбилей напечатали десять вагонов денег. Только не говори мне, что ты их уже потратил!

— Во-первых, — президент ткнул мокрым от слюны указательным пальцем в направлении министра, — десять вагонов рублей, а не денег. Во-вторых, это мой личный резерв, не путай эти деньги с государственными. Эти вагоны стоят у меня в резиденции до лучших времён на запасном пути, а в-третьих, это не твоё дело…

— А почему поездка такая дорогая? — поинтересовался я. — Если что, я могу немного сэкономить.

В самом деле, я был готов несколько воздержаться в расходах, лишь бы поскорее покинуть Россию будущего.

— Это не поездка дорогая, это рубль дешёвый, — коротко бросил министр иностранных дел.

Президент ударил ладонью по столу, снова выпуская наружу свой неугасимый гнев:

— Бери пример с нашего друга! Он безвозмездно едет в Европу! Он не просил себе премий и откатов! Он любезно согласился принять трёхуровневую квартиру в правительственном доме, а не потребовал её! Он дал на себя такой компромат, что я даже побоюсь его пересказывать. Ваши дела со взятками, сомнительными сделками и фотомоделями – просто тьфу! Кстати, я просто уверен, что на переговорах он будет держать себя на высоте и, в отличие от тебя, не высморкается в скатерть на званом обеде в Букингемском дворце.

Министр попытался воздеть руки к небу. Получилось только поднять ладони к потолку.

— Почему вы все так меня этим упрекаете, словно я тогда высморкался в платье королеве Великобритании? Ты же сам говоришь, что мы должны уметь прощать своих друзей. Значит, когда сгорела Магнитогорская АЭС — это не страшно, когда затопило целую ветку метро в Петербурге — это не проблема, когда рухнул мост в Крым – это не беда, а когда я предпринял гигиенические меры перед дипломатической беседой с премьер-министром Англии — это катастрофа?

Президент закрыл лицо ладонью.

— Я не буду это комментировать, — произнёс он из-под своей руки. — Но скажу, что с честными людьми приятно работать. Даже не потому, что их легче облапошить, а потому, что они не облапошат тебя. И вообще, я подумаю о том, чтобы отправить тебя писать мемуары в Красную Поляну.

Он облокотился на стол и посмотрел на меня

— Башни Кремля отбрасывают длинные тени. Наверное, наш разговор вам не очень интересен. Сейчас мы с господином министром иностранных дел проработаем все детали вашей поездки. Завтра утром будет совещание, а пока я предлагаю вам комфортабельно разместиться на новом месте.

— Гостиница? — поинтересовался я.

Президент повернулся и нажал на столе крупную красную кнопку с надписью «Визирь».

— Конечно же нет. «Метрополь» под колпаком у ФОС, «Националь» — под тайной полицией, а за «Москвой» смотрит полиция внутренних дел.

— Неужели ваши же спецслужбы не подчиняются вам? — полюбопытствовал я. Президент чуть замялся.

— Видите ли, — начал он издалека, — глядя на свои силовые структуры, я ощущаю себя укротителем в цирке. Дрессированные медведи подчиняются тебе и послушно прыгают с тумбы на тумбу, но они могут тебя съесть, а ты их — нет. Так что мы просто поместим вас здесь. Я живу в Кремле и вам советую.В дверь стоящего рядом несгораемого шкафа кто-то постучал изнутри. Президент России подъехал к нему на стуле и открыл тяжёлую железную створку. Из несгораемого шкафа проворно вылез самый необычный человечек, которого я увидел за этот день. Он был невысок и худ; на вид его возраст чуть превышал пятьдесят лет. Темные волосы были слегка взъерошены.

— Я здесь, о мой повелитель, — почтительным тоном произнёс человечек.

— Познакомьтесь, это мой самый надежный друг, — представил нас президент. — По совместительству он работает у меня премьерминистром, но ценю я его вовсе не поэтому. Он полностью предан мне.

Премьер вздохнул. В его глазах светилась затаённая грусть. — Здравствуйте, — негромко сказал он, пожимая мою руку.

— Как жаль, что вы один такой, — продолжил президент, обращаясь к премьеру. — Если бы все мои друзья были так же лишены амбиций, как вы, то мир стал бы намного лучше.

Премьер ничего не ответил. Президент — Ну, ну, не расстраивайся, — подбодрил его президент, хлопая по плечу. – Я же в хорошем смысле этого слова. Хочешь, дам тебе медаль «за заслуги перед родиной»?

Президент поднялся из своего кресла и открыл стоящий неподалёку шкафчик. На нижней полке лежал ворох медалей.

— Вот, держи, — президент достал одну из них и вручил премьеру. – Официально награждаю тебя, и всё такое прочее. Ты теперь восьмидесятисемикратный кавалер медали «за заслуги», а это рекорд в России.

— Девяностооднократный, — ещё более грустно сказал премьер-министр.

— О, вот видишь, уже девяностооднократный! – похлопал его по плечу президент. Это замечательно. Я распоряжусь, чтобы тебе выдали премию, а пока перейдём к делу. Размести нашего гостя по высшему классу. президент повернулся ко мне.

— Я очень рад нашей беседе и верю, что мы с вами сможем сделать Россию великой. Жду вас завтра здесь в десять утра. Нет, в девять! Или нет, в восемь утра! Мы должны спешить!

Похоже, наша беседа подошла к концу. Я поднялся с нагретого кресла и попрощался с моими собеседниками.

— Прошу, — премьер-министр пригласил меня в несгораемый шкаф. Вместо денег и секретных документов там была небольшая винтовая лестница, ведущая вниз. Уходя, за своей спиной я услышал реплику министра иностранных дел:

—- Яранайка[8]! Давай подумаем, с чего лучше начать ультиматум в ООН…

За нами захлопнулась железная дверь.

— Как необычно, — прокомментировал я. – Я ещё никогда не залезал в несгораемый шкаф.

— Это не шкаф, это потайной ход для доверенных лиц, — сказал премьер, спускающийся впереди меня. Идти здесь с моим ростом было нелегко; я едва не задевал макушкой свод. Отчего-то мне вспомнилось, как я вчера, сорок лет назад, спускался от переводчицы по длинной лестнице девятиэтажки. Эта винтовая лестница была гораздо короче, и вела она не в подъезд с исписанными фломастером стенами, а в коридор с богато украшенными золотом стенами. Под потолком сияли небольшие люстры богемского хрусталя.

 — Подземные коммуникации Кремля, — пояснил мне мой проводник. — Очень удобно  в дождь. Приезжаешь прямо сюда на метро-два и идёшь к себе в кабинет…

— Весьма впечатляет. Скажите, а это вы придумали новый герб? – поинтересовался я как бы между прочим.

— Ну, он уже вовсе не новый, — ответил премьер. Высокая платформа его ботинок придавала своему носителю несколько необычную осанку и походку. – Да, это моё изобретение. Вам понравилось?

— Хм. Самобытно. Подчёркивает традиционные основы России. Медведь и зерно как альфа и омега нашей страны, — дипломатично похвалил я, не желая огорчать премьера своим истинным мнением. Тот немного поморщился.

— Правда? По-моему, получилась какая-то ерунда. От меня требовали срочно предоставить какой-нибудь крупный национальный проект. Двуглавый медведь – единственное, что пришло мне на ум. Набросал наскоро эскиз и отдал художнику, а потом всё само собой закрутилось. Удивительно, что все его так хвалят. Даже сам президент был доволен. Кстати, я хотел бы с вами посоветоваться. Как я понял, вам предстоит исключительно важное и ответственное дело, но если вы позволите, то я ненадолго отвлеку вас.

— Да-да?

Премьер остановился и повернулся ко мне.

— Меня никто не уважает! — воскликнул он с искренним горем. — Меня делают каким-то мальчиком для битья и посмешищем всероссийского масштаба! Всё плохое в стране валят на меня. Взбунтовался Урал, а виноват я. Растут цены, а виноват снова я. Хлеба нет, а ругают меня. Я поднял пенсию всем на пять рублей, а москвичам на десять, но мною снова недовольны! Я что, крайний? Мои подчинённые открыто смеются надо мной. Министр здравоохранения после рукопожатия со мной протирает руки сулемой, министр экономики заявил мне, чтобы я не лез в экономику, потому что я не умею считать, а министр культуры сочинил про меня оскорбительную частушку. На прошлой неделе кто-то перед совещанием подложил мне кнопку на стул; я подозреваю, что это был министр образования. И это ещё не предел! Министр импортозамещения недавно угостил меня бутербродом с импортозаместительным сыром, после чего я три дня страдал жесточайшим расстройством желудка, а министр здравоохранения заявил, что поставил в церкви свечку за мое здоровье…

Премьер горестно всплеснул руками от воспоминаний, затем, словно вспомнив что-то, брезгливо выбросил из кармана на пол остатки разорванной президентской грамоты, и, отодвинув их к стене ботинком, продолжил:

— …год назад один крупный чиновник из канцелярии президента под псевдонимом «Принц Дуболом» написал гадкий пасквиль про меня. Он назывался «Точка кипения». Якобы, президент уезжает отдыхать в Тавриду, а я пытаюсь за неделю устроить путч и захватить власть. Для этого первым делом я переименовываю Сергиев Посад в Гроб Господень, а потом пытаюсь создать личную гвардию хунвейбинов, но реформа с треском проваливается, потому что никто в России не может правильно выговорить это слово…

Премьер-министр не то вздохнул, не то всхлипнул, и снова начал говорить:

— Про президента этот бездарь не рискнул бы так писать, а про меня – пожалуйста! А пишет он ещё хуже, чем руководит внутренней политикой. Отвратительный, якобы постмодернистский, язык, плоские, абсолютно непроработанные персонажи, убогий, невразумительный сюжет… Так вот, к чему это я? Мне срочно нужно придумать какой-то громкий федеральный проект, чтобы выглядеть солидным государственным деятелем.

Мне стало посвоему жаль премьера.

— Ну, что бы такое придумать? — сказал я. — Отмените драконовские законы, разгоните ваших опричников и дружинников, посадите воров во власти, сделайте новые рабочие места, улучшите медицину, образование, постройте недорогое жильё для людей, снизьте налоги…

— Нет, нет, я так не сумею, — разочарованно протянул премьер-министр Это слишком сложно, да и президент меня не поймёт Потребуется потратить очень много денег и сил, а результат будет через годы или даже десятки лет. Мне нужно что-то быстрое, громкое, патриотичное, с чем бы я справился. Нужна какая-нибудь инновационная модернизация! Или лучше модернизационная инновация!

Я задумался. Слова «модернизация» и «инновация» казались невыразимо чуждыми в удивительной России будущего, звуча словно «Великая хартия вольностей» или «Золотая булла» в мрачную эпоху Ивана Четвёртого.

— Инновация, говорите? Наверное, сейчас был бы более востребован какой-нибудь закон, запрещающий женщинам красить волосы, но давайте что-нибудь придумаем.

— Такой закон уже есть, — поправил меня премьер. – Приняли этой весной. Красить волосы можно только с разрешения службы по надзору за семейными ценностями.

Я почесал затылок, вспоминая рыжий цвет Катиных волос.

— А косметику тоже с их разрешения продают? – спросил я из любопытства.

— Нет, что вы, у нас же не тоталитарное государство. Просто с восемнадцати лет.

— Как строго, — отметил я. – Не забалуешь. Так вот, я придумал. Есть у вас такая служба, федеральное управление безопасности. Как я понял, расположено на Лубянке и на Якиманке. У них какая-то неблагозвучная аббревиатура. Переименуйте их в ЛУБ, Лубянское управление безопасности. Кратко, громко, патриотично.

Премьер-министр восхищённо вздохнул.

— Это просто невероятно! То, что нужно! А можете придумать что-нибудь ещё?

— Так сходу трудно придумать, хотя, подождите, у меня есть одна мысль. Разгоном людей при необходимости занимается Госгвардия, верно? У них есть лозунг, но нет девиза. Я предлагаю «бьющее сердце родины». Думаю, им понравится.

— Восхитительно! Это выше всяких похвал! В этом девизе слышится биение духовных скреп!

Мой поток идей для государственных реформ не иссякал, хотя меня определённо смутила двусмысленность слова «биение». Наверное, более гуманным было бы предложить для налоговой службы девиз «доброй свинье всё впрок».

— Давайте повысим уровень. Я хочу предложить вам ещё одну идею, — начал я. Премьер внимал мне, как отличник учителю. – Книга – лучший подарок, хотя, как я понял, у президента уже есть одна. Но, впрочем, неважно. Возьмите талантливого автора, попросите, чтобы он написал труд «Военное положение, как панацея от всех бед», опубликуйте под своим именем и подарите президенту. Ну, конечно, дорогая мелованная бумага, золотой обрез, тиснение, герб… Не мне вам объяснять. Это однозначно усилит вашу позицию в Кремле.

Премьер встретил этот совет с настороженностью.

— Конечно, это блестящая идея, — сомневающимся тоном произнёс он, — но меня беспокоит то, что такая книга покажется президенту намёком с моей стороны. Он может воспринять её, как моё посягательство на его пост.

— Тогда какие проблемы? Издайте эту книгу под именем президента. Успеете ко дню его рождения?

— Ах! – восхитился премьер-министр. – Это будет блистательный проект!

Мы прошли мимо большой металлической двери с надписью «Запасной управленческий пункт».

— Ещё в комплекте с книгой должны быть тёмные очки, — продолжал я. – Все успешные политики, которые вводили у себя в странах военное положение, обязательно носили тёмные очки. Это своеобразный отличительный знак, понятный только посвящённым.

— Вот что. Я хочу сделать предложение. Вы как никто другой понимаете нужды и задачи государственного управления. Понятно, что вы сейчас нужны родине за границей, но я всегда буду рад пригласить вас в свой кабинет министров. Я создам для вас министерство инноваций. Условия стандартные, десять процентов вам, десять президенту, пять мне.

— Вы имеете в виду финансирование?

— А что же еще? — удивился премьер-министр. — Впрочем, вернусь к финансированию…

Он остановил меня и приложил палец к своим губам. Пристально смотря на меня, премьер закрыл рукой небольшое отверстие в одной из стенных панелей.

— Говорите тише, — произнёс он шёпотом. – У меня есть ещё один небольшой счёт со сбережениями, «Цюрих шпаркассе». Я дам вам его номер. Только, прошу, не говорите об этом президенту.

— Заначка? — понимающе ответил я таким же тихим голосом. Премьер кивнул.

— Он сам наделал уйму секретных счетов по всему миру, а мне не разрешает, — обиженно прозвучал премьерский шёпот. – Чёртов скопидом. Вы ведь знаете, из-за чего закрыли границы? Двадцать восьмой год. Президент уже тогда был невыездным. Он захотел вывезти часть своих денег за рубеж. Для этого он послал за границу своего доверенного музыканта якобы на гастроли. Чехол от контрабаса набили стодолларовыми бумажками. Конечно, это чрезвычайно маленькая сумма, но зато в наличных. Иногда это бывает очень ценно. В общем, музыкант выехал за границу и попросту сбежал с деньгами. Президент рассвирепел так, что в тот же вечер запретил выезд за границу любому гражданину России. Он давно хотел это сделать, просто не было удобного повода. Кстати, с тех пор он ненавидит контрабасовую музыку и контрабасистов в частности. Когда мы ходим на «Лебединое озеро» в Большой театр, то из оркестра удаляют всю контрабасовую группу…

— Можно смотреть «Лебединое озеро» по телевизору, — посоветовал я. — Это тоже очень впечатляющее зрелище…

— Я бы не сказал. Ничто не заменит живого исполнения. Жаль, что вам нельзя выходить из Кремля, иначе я бы с огромным удовольствием пригласил вас сегодня в ДК Горбунова на рок-фестиваль. Разумеется, строго анонимно: парик, тёмные очки, отдельный балкон… Уверяю, вас никто не узнает. Однако , пойдёмте, а то нас заподозрят.

— Скажите, — как бы невзначай спросил я, когда мы вновь зашагали по коридору, — а что будет, если моя миссия закончится, так сказать, безрезультатно? Президент всё равно начнёт сносить города?

Премьер-министр развёл руками.

— Может и начнёт, — произнёс он. – Как говорится, «пацан сказал – пацан сделал». Но, скорее всего, это будет уже после перевыборов в следующем году. Единственное, что я знаю — то, что наше телевидение на всякий случай уже готовит резервную серию телепередач о том, как коварные страны Запада, не желая идти на компромисс, грубо отказали нашему послу. То есть вам. Этим они продемонстрировали глубочайшее неуважение к нашей стране. В такой ситуации священным долгом граждан России будет сплочение вокруг любимого лидера…что весьма полезно перед перевыборами. Ничто так не способствует консолидации гражданского общества, как происки зарубежных стран. Вы дадите повод, ну, а дальше останкинские кудесники справятся сами.

— Какой продуманный план, — без тени иронии заметил я. — Если бы во времена Макиавелли существовало телевидение, то даже он не смог бы придумать более грамотной комбинации.

Я призадумался. Мне хватало пищи для размышлений. За границу, положим, меня выпустят, но на что и где я буду жить там? На мою поездку выделят миллиарды, но, узнав Россию будущего поближе, я вполне мог предполагать, что мне на руки достанутся несколько билетов на рейсовые автобусы, три евро суточных и спальный мешок для ночлега. Нужно было заранее продумать детали.

— И еще одна просьба, — словно извиняясь, произнёс премьер, отрывая меня от раздумий. — Видите ли, у меня в Италии есть дача на острове Капри с видом на море. Я очень боюсь, что за прошедшие тридцать лет её могли ограбить бездомные. По телевизору всё время передают, что в Италии очень много хулиганствующих бродяг. Когда я там отдыхал, о таком даже нельзя было подумать. Могли бы вы на денёк заехать туда и посмотреть, всё ли там в порядке? Вы сразу узнаете мою дачу. Такое красивое трёхэтажное здание, палладианский портик, перед ним фонтан. На воротах ограды полозоченный старый герб с орлом. Наверное, весь парк зарос, а виноградник пожрала медведка…

— Думаю, что медведка — это не самое страшное, что может случиться в жизни, — философски заметил я, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Кажется, в моём будущем забрезжила надежда. Сама судьба предоставляла мне кров и ночлег.

— Вы правы, — согласился премьер-министр громким шёпотом. — Код отключения сигнализации семь, ноль пять, ноль восемь. Ключ под ковриком у входа. Там два коврика, хорасан и тебриз, так вот, ключ под хорасаном. Если хотите, можете даже переночевать там. Гостевая комната — третий этаж, как подниметесь по парадной лестнице, сверните направо. И если нетрудно, посмотрите,  ещё, всё ли в порядке в северной гостиной. Там на стене висит гобелен с изображением крестьян у очага. За ним скрыта маленькая дверца. Она ведёт в каморку, доверху набитую деньгами. Я опасаюсь, что за это время банкноты могли отсыреть или привлечь грабителя. По телевизору только и говорят, что о нищете в Италии…

— Конечно же, я посмотрю, — заверил я премьера, надеясь, что у меня на лице не расползается улыбка. В это мгновение я был готов провозгласить панегирик исполнительной власти России, что сейчас шагала рядом со мною. Похоже, я приобретал не только крышу над головой, но и некоторое финансовое благосостояние. Теперь оставалось только как можно скорее и аккуратнее выехать за границу.

— Для меня это не составит никакого труда. Если хотите, я даже могу перенести деньги в более сухое и безопасное место.

— Спасибо. Если нетрудно, перепрячьте их в гардеробную на третьем этаже, слева от лестницы, четвёртая дверь. Вы меня просто выручили. Даже не знаю, как вас благодарить. Кстати, хотите медаль? — премьер вытащил из кармана брюк медаль «За заслуги перед родиной», которой его наградил президент. — У меня их уже девать некуда.

Я не был гордый.

— Давайте.

Медаль перекочевала ко мне в карман.

За одной из дверей, которую премьер снова открыл ключом, скрывалась лестница, ведущая наверх.

— Мы сейчас в Сенатском дворце, — объявил премьер, открывая еще одну дверь. — Тут у нас оборудована небольшая гостиница для высокопоставленных гостей. Располагайтесь, с максимальным удобством, но прошу, не покидайте номер. Помните, что завтра в восемь у нас совещание. Наверное, через сутки вы уже будете ехать поездом к границе, а послезавтра окажетесь в Евросоюзе. Как печально, что я не на вашем месте.

— Ну, когда-нибудь… — неопределённо ответил я.

— Я верю в лучшее. Пусть ваша миссия увенчается успехом.

Мы шли по высокому коридору, стены которого украшала узорчатая золотая лепнина. Я выглянул в одно из больших окон. Солнце уже садилось. Президент был прав: башни Кремля отбрасывали длинные тени.

За одной из дверей, которую открыл премьер-министр, располагался просторный холл со светлыми панелями резного дерева на стенах и прекрасной мебелью, обитой золотой тканью. Тонированные окна были задёрнуты полупрозрачными занавесями. На диване у левой стены сидела молодая стройная светловолосая девушка лет двадцати, которая тут же поднялась при нашем появлении. Она была одета в изящную белую блузку и обтягивающую чёрную юбку.

— Познакомьтесь, это Жанна, — представил даму премьер-министр На время вашего пребывания здесь она будет вашим администратором. Если вам что-то потребуется, просто скажите ей. А теперь я должен идти, меня ждут важные государственные дела. Госгвардия сама себе девиз не напишет, а мне ещё нужно вечером успеть на рок-фестиваль…

Мы пожали друг другу руки, и премьер ушёл. Я удивлённо оглядел холл. Как я вообще здесь оказался? Меньше, чем за два дня, от вчерашнего рассвета и до сегодняшнего заката я вознёсся на вершины государственной власти, упав и поднявшись на своём пути. От этих размышлений меня отвлёк высокий и приятный голос Жанны.

— Здесь гостиная, а здесь спальня и ванная комната, — указала она на двери в противоположных концах комнаты. — Если вы хотите поужинать, то сообщите мне, и вам принесут любое блюдо, которое вы закажете. Бар располагается в этом шкафчике. Коньяк, виски, шампанское, граппа, джин… Амаретто остался в кабинете президента, но если хотите, мы вам его принесём. Если вас вдруг придут арестовывать утром, то потайной ход в ванной комнате за зеркалом.

Мне внезапно очень захотелось спать. За всё моё путешествие мне так толком и не удавалось выспаться. Похоже, все запасы внутренней энергии и резервы моральных сил, на которых я добрался до Москвы, полностью подошли к концу. После двух предельно насыщенных дней я больше всего хотел упасть без сил.

— Пожалуй, я лягу спать, — сообщил я, направляясь в спальню. По пути я вспомнил, что оставил свою, а точнее, дембельскую куртку на вешалке перед кабинетом президента, но решил, что она там не пропадёт. – Я ужасно устал в дороге.

В прекрасно обставленной спальне меня ждала роскошная четырёхспальная кровать полированного дерева. Я устало сел на её край и посмотрел на вошедшую за мной Жанну. Только сейчас я обратил внимание, что две верхние пуговицы её блузки кокетливо расстёгнуты, а из-под подола мини-юбки виднеются ажурные кружевные верхушки чулок явно французского производства. На тонкой ткани чуть выделялись контуры нижнего белья, и я каким-то подсознательным ощущением понял, что департамент семейных ценностей явно не одобрил бы подобный фасон. Однако, по всей видимости, в Кремле эта служба была бессильна.

— Мне остаться? — поинтересовалась Жанна.

• покачал головой. В конце концов, мне уже было столько лет, что я без малейших стеснений мог в выборе между женщиной и кроватью предпочесть кровать.

— Нет, спасибо. Я действительно очень устал.

— Если я вдруг понадоблюсь, то я буду рядом.

— Хорошо.

Я сбросил с себя ботинки, не имея сил даже донести их до ближайшего шкафа, и они беззвучно упали на ковёр. Подойдя к двери, Анна обернулась и сказала:

— Если вы предпочитаете альтернативные варианты, то я могу пригласить администратора-мужчину на ваш вкус.

Никто не может так оскорбить тебя, так как это может сделать твоя страна. Я упал ниц на кровать, проваливаясь в сны, как в спасение.

Где я?

Мне придётся обойтись

Без синих сумрачных птиц, без разношёрстных ресниц,

Да переправить с утра, что не сложилось вчера.

Оставить грязный вагон и продолжать перегон

По неостывшей золе на самодельной метле,

Раскинуть руки во сне, чтоб не запнуться во тьме.

Яна Дягилева, «Берегись»

«…Сны были тяжёлыми и неприятными. За границу меня так и не выпустили, потому что я не имел с собой огнетушителя и аптечки, зато премьер-министр всё-таки выделил мне министерство инноваций. Я начал разрабатывать проект инновационного прокремлёвского движения «Няши» (милые девушки с накладными кошачьими ушками и пушистыми хвостиками должны были ходить по Красной площади и размахивать флажками), но тут ко мне пришла строгая женщина, похожая на прокурора, и заявила, что никаких таких организаций она не допустит. Я разочаровался, но всё же подготовил законопроект о том, чтобы каждый раз, когда президент появляется в общественном месте, оркестр играл знаменитый хроматический марш гладиаторов. Ещё не успели высохнуть чернила, как ко мне в кабинет зашёл сам президент и потребовал, чтобы я прекратил заниматься ерундой и перешёл к серьёзным делам, аименно: чтобы я как можно скорее переименовал Россию в Федеративную Страну Будущего с гербом в виде двуглавого песца, сидящего на мешке с сахаром. Я потребовал, чтобы мне не мешали работать, и велел им всем идти в задницу, а если понадобится — то и дальше. Президент страшно обиделся и сказал, что на это он не пойдёт, после чего выдвинул ультиматум: или я ухожу в отставку, или он прикуётся духовными скрепами к Красной площади, обольётся низкооктановым бензином из урановой канистры и превратит себя в радиоактивный пепел. Я любезно предложил президенту инновационную идею: подкинуть в костерок пару шин от грузовика, чтобы лучше дымило, но тут он затопал ножками и выгнал меня в отставку. К счастью, при этом мне выдали положенную по закону премию при увольнении, составляющую пятьсот миллионов рублей (как-никак я был министром!).

— Вы сильно обидели президента, — сказали мне в канцелярии. — Он вас простит лет через пять, не раньше. Хотите пока поработать каким-нибудь региональным губернатором?

— Можно в Калининград? — попросил я.

Кресло калининградского губернатора оказалось занято, поэтому я решил отдохнуть. Выйдя в отставку, я незамедлительно отправился в Санкт-Петербург (как я уже упоминал, море дарует человеку свободу) и в знак гражданского протеста начал писать острополитическую пьесу «Два карлана[9] и один чебурек», в которой хотел выразить своё крайнее недовольство внутренней политикой страны. Я уже было прописал действующих лиц и основу сюжета (высокие политики низкого роста, зашедшие в кремлёвский буфет и отстоявшие длинную очередь к федеральной кормушке, внезапно обнаруживают, что всё уже съедено до них, и теперь тщетно пытаются поделить позавчерашний чебурек), как вдруг мне прислали запретительную бумагу из цензурного комитета республики Коми. С горя я сел на поребрик, но он тут же превратился в бордюр. Я зашёл в кафе, чтобы подкрепиться курой с гречей, но при попытке их съесть они немедленно становились курицей с гречкой. Я было начал уходить дворами-колодцами Васильевского острова, но хохочущие строители возводили на моём пути уплотнительную застройку. Я повернулся и вышел к Благовещенскому мосту, но его развели прямо передо мной. Я подошел к пристани философских пароходов, но Нева потекла вспять.

Не находя себе места в России, я решил спиться. Вызвав талантливого журналиста Анатолия телеграммой с вокзального почтамта, я купил ящик коньяка. Мы сели на поезд до Калининграда и отправились в путь, разливая коньяк по подстаканникам и провозглашая тост на каждой из остановок. В городе Пушкине на поезд сел государь император, одетый в штатское; его выселили из императорского дворца под предлогом съёмок патриотического кинофильма. От него мы узнали последние новости. Принц Дуболом занял моё место министра инноваций и занялся укреплением вертикали власти. Первым делом он приказал, чтобы в каждом публичном месте висело чучело президента, которому люди могли бы отдавать почести.

Содрогнувшись от ужаса таких инноваций, мы пришли к выводу, что отсюда надо немедленно бежать, и пригласили императора-изнанника к нашему столу. Я рассказал, что проезжая через Литву, на станции Гележинкеляй пассажир должен сделать три вещи: дёрнуть стоп-кран вытянуть шнур и выдавить стекло. Этот план был единогласно одобрен, и мы сдвинули подстаканники в торжественном тосте. Государь император пил коньяк, аристократично отодвинув мизинец.

На станции Дно к нам в поезд вошёл Олег в парадном дембельском костюме с колосьями и снопами. С трудом поставив под стол десятилитровую бутыль отборного пшеничного самогона, он рассказал, что впереди взбунтовались железнодорожники, поэтому поезд теперь едет в Псков. Дело усложнялось. Похоже, нам предстояло следовать в Калининград через Латвию, как в далёких девяностых годах. Это означало, что бежать придётся на станции Дзельсцельш. Сделать это было не проще, чем выговорить.

Когда мы прибыли в Псков, в вагон зашла женщина, похожая на прокурора, арестовала государя императора и увела его в автозак, грубо подталкивая в спину резиновой дубинкой. Выяснилось, что поезд не проедет и здесь, поскольку взбунтовавшихся железнодорожников арестовала Госгвардия, переименованная премьер-министром в жандармерию. Вагон с арестованными прицепили к нашему поезду, и мы поехали в Воркуту. Это была судьба.

Соображая на троих, мы с Анатолием и Олегом доехали до Ухты. Олег вспоминал бесчисленные истории о службе, я рассказывал политические анекдоты, а Анатолий просто пил, утверждая, что за свою жизнь он уже написал столько, сколько нужно. Как раз в Ухте проводился традиционный местный конкурс на лучший политический анекдот. Пока нам меняли тепловоз, я изучал положение о конкурсе. Занявшему третье место давали три года за оскорбление чувств, занявшему второе место — пять лет за разжигание розни, а занявшему первое место — десять лет за экстремизм. В честь обладателя гранпри переименовывали мост. Помимо этого, для всех участников предусматривалось множество поощрительных административных призов самого разного характера: от удара дубинкой до миллионного штрафа. Я сказал, что не собираюсь конкурировать с такими бородатыми анекдотами, и выглянул в окно. За стеклом на перроне покачивалось чучело президента, подвешенное к вокзальным часам. Рабочие в грязных брезентовых спецовках вешали ему на шею табличку с какой-то очередной цитатой о величии России. К чучелу уже выстроилась очередь людей с цветами. Дрогнувшей от ужаса рукой я задёрнул штору, и мы отправились в путь.

Проехав Печору, мы попали в снежный занос и начали замерзать. Топливо кончилось, и с каждой минутой становилось всё холоднее и холоднее. Завернувшись в три слоя белых простыней, мы пили коньяк, а Анатолий рассказывал про повесть ужасов, идея которой только что пришла к нему. К нам в купе зашёл Человек в Чёрном, одетый в костюм начальника поезда (разумеется, чёрного цвета), и учтиво поклонился. Я понял, что это конец.

Подняв подстаканник с последним глотком коньяка, я из последних сил провозгласил:

— Russland, Gluck auf! Да здравствует Россия! — после чего испил чашу до дна…»

Мысленно поставив отточие, я выпил ещё чаю, и поставил чашку на стол в вагонном салоне. Создавать книгу без бумаги, в одном только своём воображении, было достаточно непростым занятием. Почему-то она начала придумываться с последней, весьма абсурдной главы. Сюрреалистичный мир, созданный моей фантазией, совершенно не уступал тому миру, из которого меня сейчас на полной скорости уносил поезд-люкс.  Я специально старался не вспоминать все события этой ночи. Мне снова не дали выспаться.

— Президент сказал, что надо спешить, — сказала мне администратор Жанна, разбудив меня во втором часу ночи. Торопливый не то завтрак, не то ужин в четырёхспальную постель, короткий инструктаж о моём посольском вояже, поездка бронетранспортёром (у него был изумительный interieur с мягкими, обитыми тёмно-вишнёвой кожей сиденьями) по ночной Тверской улице, Минский вокзал, взятый в кольцо боевого оцепления, прощание с президентом на перроне; всё это промелькнуло вокруг меня так быстро, что я не успел толком ничего осознать. Просыпаться я начал только после того, как поезд начал свой путь.

Вагон ощутимо качнуло. Большие часы с мерно покачивающимся бронзовым маятником показывали 7.30. Приближались рассвет и граница России; пространство и время, как я уже успел неоднократно убедиться, были неделимы. Белые полупрозрачные шторы закрывали окна, так что я не мог ничего увидеть. Мне почему-то подумалось, что это сделано специально, чтобы высокопоставленные чиновники в своих путешествиях этим поездом были избавлены от тяжёлой и неприятной картины России за окном. В самом деле, изысканный интерьер салона с панелями полированного красного дерева слишком сильно контрастировал бы с пейзажами провинциальных городов.

Я выпил ещё глоток чая, подумав, что в качестве эпиграфа моей будущей рукописи надо будет взять что-нибудь из классики: не то

«И буду долго тем любезен я народу

Что чувства добрые в нём лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал»,

не то

«Так точно дьяк в приказах поседелый

Спокойно зрит на правых и виновных,

Добру и злу внимая равнодушно,

Не ведая ни жалости, ни гнева».

Чашка опустела. Можно было бы попросить ещё одну, но мне не хотелось лишний раз видеть сопровождающих, которыми был полон соседний вагон. По той же причине я не потребовал ни бумаги, ни ручки. Душой и мыслями я был уже не здесь, и у меня не было желания лишний раз напоминать себе о том, что моё тело, к сожалению, ещё находится в салоне спецпоезда-люкс. Одиночество позволяло собраться с мыслями. Я твёрдо решил, что перебравшись через границу, я немедленно направлюсь на дачу премьер-министра, и не покину её до тех пор, пока не будет закончена работа над моей книгой. Конечно, этот процесс мог затянуться, но я предполагал, что запасов денег в каморке хватит надолго.

Совершенно неожиданно для меня поезд начал резко замедлять ход. Меня вжало в спинку кресла. Чашка поехала по столику и упала на ковёр. Тормоза поезда издали пронзительный, режущий душу звук; состав дёрнулся и остановился. Наступила тишина.

Я вскочил на ноги, ища глазами предмет, который можно было бы использовать в рукопашной схватке. Воспоминание о вчерашнем вязьминском утре вспороло мою память, точно кинжал. Неужели меня снова пришли арестовывать на рассвете? Успею ли я забаррикадировать дверь декоративной пальмой в кадке? Замерев на мгновение, я бросился к мини-бару в виде глобуса и схватил бутылку коньяка «мартель»; из всего, что там было, именно она наилучшим образом легла в руку для самообороны.

Дверь салона открылась, пропуская внутрь Человека в Чёрном. Я с изумлением посмотрел на него. Казалось, что со времён нашей прошлой беседы на берегу Преголи прошло не двое суток, а двадцать лет.

— Добрый день, — вежливо и с предельной невозмутимостью произнёс Человек в чёрном. Сейчас на нём был изысканный смокинг с блестящими атласными лацканами. В левой руке он держал чёрный саквояж. — Я не сомневаюсь, что вам есть о чём рассказать мне, но я предлагаю перейти к этому позже.

Это была прекрасная идея. В эту минуту я вряд ли смог бы сказать что-либо осмысленнее, чем «абырвалг».

— Я взял на себя ответственность ненадолго остановить ход спецпоезда, — продолжил он своим бархатным голосом. — Вы проделали большой путь, и я полагаю, что можно сделать небольшую остановку. Я весьма впечатлён. Кстати, вы не находите забавным, что каждый раз, когда мы встречаемся, вы держите в руках бутылку коньяка?

Мне отчего-то захотелось глупо захохотать, глядя ему в глаза.

— Хорошо, что я не успел бросить в вас бутылкой, — сказал я, ставя коньяк на стол. — Будь мы на Диком Западе, я бы уже начал стрелять в дверь из своего «смит-вессона».

— Ничего страшного, — сказал мой собеседник столь вежливо, словно я извинялся перед ним за невыглаженность своих брюк. — В любом из этих случаев вам было бы не под силу причинить мне какой-либо вред. Но я вижу, что вы определённо набрались жизненного опыта. Вы прекрасно действовали. Оказываясь в нужном месте в нужное время, вы совершали нужные поступки. Тем не менее вы вправе задать вопрос, почему я появился только сейчас.

— Да, я неоднократно задавался этим вопросом. Помню, в Вязьме…

Человек в Чёрном остановил меня жестом руки.

— В вашем путешествии вы прекрасно справлялись и без меня, — сказал он, — но полагаю, сейчас действительно может потребоваться моё вмешательство. Я позволил себе вкратце ознакомиться с замыслом вашей будущей книги.

— Она ещё не вполне готова, — заметил я. Первый шок проходил, и я уже мог свободно поддерживать светскую беседу, попутно радуясь тому, что она происходит не на тонущем корабле и не в жерле вулкана. Почему-то я почувствовал, что рафинированная лексика нашего диалога поднимает нас над обстановкой.

— Это вопрос времени, — обстоятельно сказал Человек в Чёрном. – Так вот, вы показали себя с прекрасной стороны. Пройдя нелёгкий путь, полный испытаний, вы вышли на финишную прямую, которая приведёт вас к прекрасной вилле на берегу Средиземного моря. Денег, хранящихся в каморке, хватит даже вашим детям, а мир настоящего, — мой собеседник подчеркнул это слово, — будущего приятно вас удивит. Конечно, до идеального мира «Туманности Андромеды» ещё далеко, но уровень технического и гуманитарного прогресса покажется вам колоссальным. Можно сказать, что вы это заслужили.

Я промолчал.

— Единственной, конечно, не самой существенной проблемой может стать то, что ваша книга будет несколько несвоевременной и маловостребованной. На мой взгляд, она может принести гораздо больше пользы в вашем времени, сорок лет назад. Как вы считаете?

Этот вопрос прозвучал весьма буднично и как бы вскользь, но я уже без труда почувствовал его скрытый смысл.

— Да, я тоже об этом задумывался, — заметил я, стараясь ответить как можно нейтральнее. — Если я уютно расположусь на вилле премьер-министра и напишу задуманную мною книгу, то, в лучшем случае, я стану беглецом-публицистом. Если же я вернусь в своё время, то стану уже писателем-провидцем, а это представляется мне куда как более почётным.

Мой собеседник на долю секунды слегка прищурил глаза. Я продолжал:

— По этой причине я предпочёл бы написать свою книгу в более привычной эпохе. Однако передо мною возникает одно препятствие: беседовать с президентами или обводить вокруг пальца генералов у меня уже получается, но вот путешествовать во времени пока удаётся только вперёд

— Поверьте, возвращаться в своё время гораздо проще, чем кажется, — Человек в Чёрном улыбнулся мне половинкой лица. — Иногда для этого достаточно просто сойти с поезда, и мне кажется, что сейчас наступил вполне подходящий для этого момент.

Внезапно мне показалось, что салон поезда физически давит на меня, подобно тесному пальто. Я с каким-то отвращением посмотрел на большой позолоченный герб, украшавший стену. Человек в Чёрном дипломатично ждал моего ответа.

— Вы знаете, я, пожалуй, сойду, — сказал я. — Мне хватило двух дней в этом будущем, и даже заграница не поможет мне. Кроме того, мне будет весьма неприятно жить на итальянской вилле, в то время как мой родной город сносят бульдозерами.

— Вы достойный сын своей родины, — с уважением прокомментировал Человек в Чёрном.

— Впрочем, даже если у меня не получится с книгой, — прагматично продолжил я, — уехать за границу никогда не рано: что в пятьдесят седьмом, что в семнадцатом. Так что я ничего не теряю.

— Вы мыслите здраво. Отправляйтесь домой, налейте себе чашку крепкого черного чая с лимоном и приступайте к работе над книгой.

— Но мне тогда нужно забрать кое-что…

Человек в Чёрном сделал три шага и повернул ручку сейфа. Дверца открылась. Я вспомнил, как президент лично закрывал её на два ключа. Один из них лежал у меня в кармане, другой же хранился у крупного, серьёзного вида мужчины в штатском, что при выезде из Москвы разместился в соседнем вагоне.

— Вы хотите взять выделенные вам на поездку деньги? – с какой-то тонкой провокацией в голосе спросил у меня Человек в Чёрном, указывая на металлическую опломбированную коробку.

Я пожал плечами.

— Конечно, это очень заманчивая идея, — сказал я, — но меня останавливает то, что эти деньги заработаны рабским трудом людей на полях. Боюсь, что моя совесть просто не позволит мне тратить банкноты с такой дурной кармой.

Человек в Чёрном рассмеялся.

— Если бы все сильные мира сего так относились к людям и финансам, то ваш мир стал бы намного лучше, — заметил он. — Но что же вам тогда понадобилось?

— Здесь остался мой загранпаспорт, — пояснил я, беря в руки опечатанный сургучом конверт.

Человек в Чёрном остановил мою руку, вынимая из неё конверт.

— Вынужден вам сообщить, что этот паспорт, выданный вам семнадцатого сентября 2050 года, вам не принадлежит, — сказал он, возвращая конверт на полку сейфа. — Согласно одному из федеральных законов тридцатых годов, он является собственностью государства, выданной вам во временное пользование. Я полагаю, что вы, даже будучи госслужащим, всё-таки не захотите отягощать свою карму кражей государственной собственности. Кроме этого, у вас ведь есть свой не менее замечательный загранпаспорт, полученный вами семнадцатого сентября 2010 года. Он лежит у вас дома в ящике стола и ждёт, когда вы вернётесь к нему из будущего…если, конечно, вы захотите это сделать.

— Я уже говорил, что захочу, — сказал я, кладя на стол ставший ненужным ключ от сейфа. — Однако если у нас есть ещё одна минута, то я хотел бы поставить завершающий штрих. Два дня назад всё началось с того, что я так и не успел допить бутылочку. Я отказываюсь от прекрасного будущего и не беру с собой проклятые деньги, но полагаю, что на прощание могу позволить себе глоток коньяка.

— Конечно же, можете, — с дипломатичной сдержанной улыбкой сказал Человек в Чёрном наблюдая, как я откупориваю бутылку и делаю большой глоток из горлышка. Мне не хотелось тратить время на поиски рюмки. — Если бы все сильные мира сего были так же воздержаны в страстях своих, как вы, то ваш мир стал бы немного лучше. Я до сих пор удивлён тем, что за всю поездку вы потратили меньше пяти процентов от выданных мною денег. Однако нам действительно пора.

В тамбуре, где при отъезде размещались сразу трое людей в штатском, сейчас никого не было.

— Как они могут здесь быть, если двое из них ещё не родились, а третий только готовится пойти в школу? — пояснил мне Человек в Чёрном, открывая вагонную дверь. На меня пахнуло холодным и сырым воздухом осеннего леса.

Я нерешительно выглянул наружу. Всё вокруг было окутано призрачно-белым туманом. Мы находились на какой-то безлюдной, давно заброшенной маленькой станции. Двухэтажный старенький домик из красного кирпича одиноко возвышался возле ржавых железнодорожных путей. Станцию окружал редкий лес. Из белой зыбкой мглы тянулись ветви деревьев с остатками жёлтой, ещё не опавшей листвы. Я посмотрел вверх. Небо уходило во все четыре стороны одним бесконечным облаком цвета затёртой охры. Это была странная осенняя станция, островок призрачной действительности посреди моря тумана.

— Первоклассная mise en scene требует первоклассных декораций, — с каким-то нехарактерным для него теплом в голосе сказал Человек в черном. Он запустил руку во внутренний карман смокинга и извлёк оттуда пятисотрублёвую банкноту. Это была знакомая мне «петенька» с двуглавым орлом в углу, подобная той, на которую я купил бутылку «Старого Кёнигсберга» два дня и сорок лет назад.

— Ваши дорожные расходы всё ещё входят в мою ответственность, — пояснил Человек в чёрном, вручая мне деньги. – Вам ещё предстоит дорога домой, а бензин сейчас не дешев. Да, возьмите ещё вот это.

Он извлёк из саквояжа большой пухлый конверт из плотной коричневой бумаги и передал мне. Я попытался что-то сказать, но мне ничего не приходило на ум.

— Слова излишни, — откликнулся Человек в Чёрном, доставая из саквояжа вслед за конвертом чёрную фуражку с большой серебряной кокардой и надевая ее.— Вам предстоит многое написать. Действуйте. Кстати, не рекомендую брать эпиграф из Пушкина. Это будет слишком обязывать. Начните с чего-то менее требующего.

— Может быть, «Прощай, немытая Россия»? — поинтересовался я.

— Право же, вашу книгу предстоит писать вам, а не мне, — вежливо, но твёрдо ответил мне Человек в Чёрном, извлекая из своего бездонного саквояжа флажок пронзительно-жёлтого цвета.

Взявшись за обитый бархатом поручень, я спустился по рубчатым железным ступеням на остатки перрона, поросшие травой.

— Думаю, что мы ещё определённо увидимся с вами, — сказал человек в чёрном, высовываясь в вагонную дверь. — Калининград тесен.

— До встречи, — вежливо ответил я, стоя по колено в море тумана.

Человек в Чёрном начал поднимать руку с флажком, потом, вспомнив что-то, на секунду остановился и сказал:

— Да, кстати, подучите всё-таки немецкий до разговорного уровня. Я бы хотел как-нибудь потом пригласить вас на завтрак к Канту.

Повернувшись в сторону локомотива, Человек в чёрном высоко поднял жёлтый флажок. Зашипели пневматические системы. Лязгнули, растягиваясь, металлические сцепки вагонов. Поезд начал набирать ход. Колёсные пары прокатились меньше чем в метре от меня, и я отступил на шаг, успев увидеть, как Человек в Чёрном широко улыбаясь, снимает с себя фуражку и машет мне рукой. Пронзительно засвистел удаляющийся локомотив, и пять вагонов скрылись в море тумана.

Стук колёс затих, и я остался в тишине. Я стоял один на давно заброшенной станции, посреди ржавых рельсовых путей, поросших длинной тонкой травой, печальной и пожухлой, и белый туман струился вокруг меня. Между двумя шпалами, прямо передо мною, поднималась молодая берёзка, с которой уже облетела вся листва. Здесь не могло быть никакого поезда: он смял бы несчастное деревце. Я перевёл взгляд вдаль, в ту точку, где исчезали рельсы. Там были лишь пустота и белое безмолвие.

Я открыл незапечатанный конверт. В нём обнаружилась сложенная карта Калининградской области. Почему-то это не вызвало у меня никаких эмоций. Я бросил её в сумку.

Запустив руку во внутренний карман куртки, я осторожно вытащил оттуда мобильный телефон. Сеть едва ловилась. 31 октября 2017 года, вторник. 10.05 утра. Три пропущенных вызова и два сообщения. Одно из них, «Ну и зачем я тебя приглашала?» — от переводчицы. Я не стал отвечать.

Я пребывал в каком-то ступоре. Как я сюда попал? Что это вообще было? Неужели всё это: Человек в Чёрном, столыпинские бронепоезда, евро по двадцать пять тысяч рублей, чиновники в ресторане, невыездные заместители министров, опричники и гостапо, премьер, годящийся только на то, чтобы переименовывать одну службу в другую, президент, перепутавший себя с родиной; неужели весь этот грандиозный всероссийский гиньоль мог существовать в действительности? Гнетущая тишина была мне ответом.

Не чувствуя ног, я прошёл до необитаемого здания станции. Её двери и окна наглухо закрывали стальные листы. Терраса у входа была вымощена чёрно-белой плиткой. Шахматный порядок кладки немедленно вызвал соответствующую ассоциацию: почему-то я почувствовал себя пешкой, прошедшей в ферзи.

 Я вспомнил это место; несколько лет назад я проезжал здесь с друзьями. Это было Краснолесье — давно заброшенная железнодорожная станция в заповедном лесу Роминтен, где когда-то располагался охотничий дом кайзера Вильгельма II. Каким-то образом я оказался в самом дальнем углу Калининградской области.

Шум автомобильного мотора донёсся до меня. На дороге, вымощенной бугристым, напоминавшим картофель, булыжником, появилась машина. Белый «Мерседес» с горящими фарами выплыл из молочного тумана, точно сказочный лебедь на волшебном пруду. Поравнявшись со зданием станции, он остановился. Стекло в двери водителя опустилось.

— Привет, — обратился ко мне сидящий за рулём парень с выбритым виском. Он был моложе меня на пару лет. В машине, кроме него, сидели ещё две девушки. — Слушай, не подскажешь, как тут к мосту проехать?

Почему-то будничность этого вопроса подкосила меня, словно молот судьбы. Право же, если бы сейчас в воздухе открылся межвременной портал и оттуда на меня набросилась группа захвата из генералов с золотыми погонами, я бы не так отреагировал. Вернее, я бы как раз отреагировал: два дня в будущем выработали во мне соответствующие рефлексы, но абсолютно безобидный вопрос выбил меня из колеи. Я вернулся из странного и страшного будущего, после которого будничность настоящего казалась невозможной.

— Ну, мост, — пояснил парень. — Железнодорожный, заброшенный. В Токаревке.

Я знал, про какой мост говорит водитель. Железная дорога, возле которой мы стояли, в нескольких километрах пересекала узкую, но достаточно глубокую долину реки Роминты. Пятиарочный мост, построенный в начале двадцатого века, являлся своеобразным памятником индустриальной архитектуры Восточной Пруссии. Всё это было мне хорошо знакомо, но я ещё никак не мог поверить, что нахожусь в своём мирном времени.

Я резко встряхнул головой, приходя в себя. Ступор исчез совершенно неожиданно для меня.

— Минуту, — сказал я, доставая карту из сумки. — Сейчас посмотрю. Развернув ее, я пригляделся к топографическим знакам.

— В таком тумане непонятно, где север… — начал я, прикидывая направление. — Мы здесь. Смотри, вам нужно сейчас развернуться, проехать назад и свернуть направо. Через несколько километров снова направо. Там и будет мост.

Парень вгляделся в карту, а я тем временем продолжал.

— Слушайте, — сказал я. — Вы меня отсюда до города можете подбросить? Хотя бы до Гусева. Я сюда добрался, а вот обратно уехать не могу. На бензин подкину.

— Ну, залезай, — сказал парень. — Твоя карта нам пригодится, а то у навигатора села батарея. Представляешь, мы два часа сюда ехали, и будет очень обидно тут заблудиться и никуда не попасть.

— Мы после моста не в город, — предупредила девушка с рыжими вьющимися волосами, сидящая на переднем сиденье. — Мы ещё в музей Донелайтиса поедем.

Я моментально вспомнил местонахождение музея. Посёлок Чистые Пруды. Там ходит рейсовый автобус, а значит, этот вариант тоже подойдёт

— Тогда хотя бы до музея, — сказал я.

На заднем сиденье машины, куда поместился я, сидела совсем молодая девчушка, одетая в брутальную кожаную косуху. У девчушки были ярко-красные спутанные волосы с полосой отросших неокрашенных корней в проборе и штанга пирсинга в брови. Из её наушников доносился какой-то очень тяжёлый рок.

— Место какое-то странное, — сказал парень, включая первую передачу. — Пять минут назад ни с того ни с сего появился туман. Не видно вообще ничего, навигатор сел, телефоны сеть не видят, да ещё машина заглохла и не заводилась! Мистика какая-то!

Тронувшаяся с места машина провалилась колесом в неглубокую лужу; я услышал тихий плеск воды. Станция Роминтен осталась позади.

— Место тут такое, — подтвердил я бывалым тоном, протягивая водителю раскрытую карту. — Вот нам нужно сюда.

Девчушка, сидящая справа от меня, переключила песню на телефоне. На руке у неё были вытатуированы три маленькие цветные звездочки. Я вспомнил, где видел их, практически сразу.

— Скажите, — обратился я к ней, — вас, случаем, не Светлана зовут?

— Да, — удивлённо сказала она, вытаскивая наушник. — Мы знакомы?

В её взгляде читалось какое-то дипломатичное сомнение. Наверное, для этой девочки я казался очень, очень пожилым динозавром, родившимся в эпоху Гагарина и олимпийского мишки. Внезапно я почувствовал себя ужасно старым. Она была молода, ярка и уверена в себе; жизнь ещё не разбила её надежды и мечты. На секунду я закрыл глаза, вспоминая плацкарт, несущийся на восток. Да, я вернулся в своё время, чтобы написать про будущее, но я не мог сказать этой девочке, что через сорок лет она будет зарабатывать на проживание продажей старой одежды из Москвы, тайно храня свою косуху как святыню и опасаясь попасть в федеральный список неблагонадёжных граждан. Нельзя бросаться на людей с суровой правдой наголо; её следует вносить торжественно и печально. Да, пусть такой и окажется моя будущая книга, пусть даже в маске из горького и чёрного смеха.

— Кажется, мы виделись в башне Врангеля, — сказал я. — На концерте.

— А-а, — равнодушно сказала она, вдевая наушник.

Калининград, 2017-2018

---

[1] Грубое французское ругательство

[2] Грубое французское ругательство

[3] Грубое венгерское ругательство

[4] Грубое итальянское ругательство

[5] Грубое немецкое ругательство

[6] Грубое русское ругательство

[7] Грубое польское ругательство

[8] Приступим (яп.)

[9] Карлан – низкорослый человек, карлик (груб., интернет-жаргон)