***

Не осилю понять, На что это все похоже:

Ты стоишь перед залом,

В зале — полно прохожих,

Пара прочных друзей

И с десяток еще таких же, Как и ты, собирателей Точных и емких слов.

По-хорошему, вряд ли улов Будет стоить и сотой клева. Потому, что есть те, Кто решили остаться дома.

Потому что ты видишь пустующие места…

Неспроста ведь в конце — заглавная тишина И закадровый голос пишет:

«Все персонажи — вымышлены, Все события — сплошь — случайны».

Им не стоит смотреть,

Как открыто, легко, отчаянно Ты, читая, снимаешь кожу, Прижигая к себе слова.

Все персонажи — вымышлены,

Все события здесь — случайны…

Черта с два, хорошие, Черта с два.

ПЛОВЦЫ

Бирюзовый бассейн

(Так кажется от воды),

Вдоль прозрачных дорожек Расходится рябь с прохладцей.

Наблюдаю за тем,

Как выходят на старт пловцы,

Надевают очки и шапочки

И бояться

Коль скоро вышел, Уже нельзя:

Не проплыл — пролетишь

Мимо ценных наград и сборных.

Проигрыш — тоже победа?

Предположим, что так, друзья,

Только мир и без вас

Дознавался таких покорных, Смиренных, Чаянных простаков:

Списан — проще — забыт,

В лучшем — тренерская работа,

А еще — этот острый,

Глубокий,

Безумный стыд

Потому, что ответ

На извечный вопрос «а кто ты?»

Вряд ли выгнется

В восклицательный, бодрый знак — Нерадивый студент,

Будешь вечно тянуть и плавать.

Я очнулся от выстрела:

Оживала трибуна,

Толпа, орава,

Беспристрастные судьи —

Всем так хотелось знать,

Чей вывешивать флаг, К кому приставлять медали И пьедестал.

Не дождался — Сбежал, достало;

Жалкий трус,

Ротозей, босяк,

Что пришел на паперть.

Ну скажи мне:

Чего мы с тобой не знали?..

Ну послушай:

Ответь мне, как?..

И каким драматичным

Должен быть сей сценарий,

Если я абсолютно, Совсем, дурак, Не умею плавать.

ПЕРЕДЭТИМ

Говорят, что в конце

Нажимается тайная кнопка, Начинается лента,

Где в рекордно-короткие — Сжато, доступно, емко — Тебе крутят твою же жизнь,

Но не всю — фрагменты; Дневники; Осколки…

Параллельный монтаж: Кадры, копии, Ctrl C…

Откровения,

Что не пишутся На лице.

Нет, совсем не шучу,

Не ломаю «поэтской драмы».

Мне рассказывал врач,

Что когда истекала мама,

Мне рассказывал Игорь,

Изливая второй инстульт,

Что пока я в приемной ждал,

Что ее спасут,

Что «пока я смотрю в потолок, А меня везут»,

Они оба не видели

Ни коридоры света,

Ни — тем более — частный суд.

Никаких тебе ангелов,

Бесов, Пения херувимов…

Только эту нарезку: Дубли счастья, Репиты слов. Голоса,

Голоса…

Голоса — у живых. Значит, там — Отголоски любимых.

Обращаюсь к тому

(который из вас — Прокатчик?):

Обойдемся без фокусов,

Ложных жестов,

Услуг,

Подачек.

Ты же сам убедил меня в том,

Что я — взрослый мальчик,

Так чего ты теперь суешь

Эту сдачу, гроши,

Запоздалый блестящий фантик?

Ведь никто не уйдет, Не откупится

(Пожил — хватит):

Атеист убежденный, Сбивающий лоб фанатик — Мы же все у тебя под счет.

Каждый — в башне,

В метро,

В самолете — В одной гребенке

Будет видеть себя Постфактум

На этой пленке.

Будет видеть любимых,

Данных на время только

(Извини, я не помню, все ли успел сказать…).

А теперь — с Тобой.

Не увиливай и — в глаза, я сказал, — в глаза.

Не прошу обращать меня вспять, возвращать назад:

Ни пощады, ни милости в виде земной отсрочки…

Но когда на меня укажет лихой наводчик,

Пусть приходит, итожит — делает все, что хочет,

Пусть придет, уничтожит, выставит длинный прочерк — Во спасенье моей души, Но не крутит кино.

Пожалуйста,

Не морочьте Мне голову тем, Как я сладко жил.

***

Как будто приходит мама

И просит с порога спичку.

Корит меня: «Женя,

Ну что за дурная привычка

Оставлять сигареты,

Но не оставлять огня».

Я смотрю на нее и думаю:

Вот же суки,

Почему я тогда не смог?

Почему на ней эта старая юбка,

Неподходящая блузка,

Слишком блядский оттенок помады?

Я же все расписал им

По пунктам; Помню, просил: не надо Покрывать ей голову.

Она не любила ни шляпок, Ни пестрых платков.

А теперь вот пришла,

Закурила,

Задумалась

И сказала,

Что в тот день,

Когда все случилось,

Она больше всего боялась,

Что когда врачи

Доставят ее в больницу,

Разрежут на ней одежду,

То увидят,

Что там у нее

Не только

Все-все в крови,

Но еще и

«Поехавшие» Колготки.

ЗАКЛИНАНИЕ

Люби меня, люби. Не то вот-вот Пойду к старухе, мнущей у ворот

Пчелиный мякиш — будущее дело.

Слова ее — пронзительнее тела,

Верней целованных под веткою омелы, Отчетливей: клеймо или каблук. «И в крайнем случае — сама идет на звук, А в первом — прикипает, что ни делай». Как жажду утоляет жадный рот, Отчаянье — любовный приворот.

Так заговаривают плачущих детей,

Зашептывают надобность в молитву, Заштопывают сказанное с бритвой Дурное слово на святой воде. Так в тайне отнимается у дев Смешной тайник — укромная работа: Записка, волосы, возлюбленное фото,

Ручное зеркальце, заколка, нитка бус. Как обещание, что я еще вернусь, По праву выбора, по правилам ухода.

Пронзала куколку и требовала крови, Как точной рифмы к будущей любови.

Так говорит — отныне — до конца

Зверь будет жить в объятиях ловца:

Ручная пума, шелковая львица.

Как месяц выгнется, снесешь ее наверх, Где пух и крах, и драгоценный мех;

Всего, чему не быть — тому случиться.

Куда бы не отправились глаза —

Олений мох, морская бирюза,

Пески латунные, — чернее всякой ночи,

Ты будешь обступать со всех сторон — Игольный воздух, оголенный стон; Такая тьма — веди, куда захочешь.

Как эта куколка — сомлевшая — слаба, Пусть млеет (Имя Божьего раба).

За приручение, за маревый марьяж

Старуха спрашивала то, чего не дашь

Ценой за подвиги во имя жженой кожи:

Ни кражи сказочной верхом на том волчке, Ни смерти, спрятанной в яичном сундучке, Но дар выдумывать и эти сказки тоже.

Живому, мертвому — отныне — до конца

Ни красной буквицы, ни круглого словца — Живую, мертвую лить воду на страницу.

Водить по белому белесым плавником, Не помня как, не зная, на каком Захлебываться, если говорится.

ОТЕЛЬ

Мы стоим в проходе

Между двумя кроватями И, обнявшись, молчим.

Окрана города. Пошлый отель: Бордовое, золотое…

Нет времени объяснять, Вдаваться в детали: Вескость любых причин — Нас двое, а мы — одно. Ты говоришь: «Какое-то все кино…»

Не спорю.

Да и пусть оно будет так;

Мне впервые не хочется знать, Каким оно будет, Чем кончится.

Я — чувствую.

Обнимаю тебя и чувствую: Все на своих местах.

И такое —

Каждую Нашу Ночь.

ЖАЖДА

Все мое тело — жажда воды. Все мое тело — ты.

Жажда пить —

Это значит представить твой рот

Ярко-красной гвоздикой;

Себя — синеглазым и тучным бражником;

Зависать над тобой в грабительской темноте,

Высасывать, изымать из твоей слюны Сладкий сок, — эту вязкую патоку, Послевкусье военных действий.

А затем наблюдать,

Как ты обессиленно падаешь — Свежесрезанный, влажный цветок — На морщины и шрамы простыни,

Вспоминаешь святых

И, напротив, — стираешь из памяти смертных.

И одними губами просишь меня: «Воды…»

Я встаю,

Не смущаясь впервые своей и твоей наготы, — Наших общих, телесных несовершенств

И, бредя к умывальнику,

Чувствую Привкус Моря.

ПРЕДАТЕЛЬ

Ему — простительно, а мне не сходит с рук; Прообраз Каина, нагрудная гадюка. Нагое яблоко, надкушенная скука:

Я помню нас в Таврическом саду,

Лежащими, как друг напротив друга;

Ты — с лебединым перышком за ухом,

Я — с косточкой черешневой во рту; И женский хор, что подле нас аукал, И угольную птицу на лету.

И ту, которая предвестница беды:

Ату ее, но селится меж ребер:

Поет, сердечная, внутри на все лады, Чревовещает, хордовая скорби, О том предательстве, которое в крови.

Жизнь с той поры не линия — кольцо, В чей обод вправлено одно его лицо.

Таким, как мы, певцам воскресных школ,

Пунцовым мальчикам с опущенными долу,

Спрягавшим яростно французские глаголы,

Немецкие и русские глаголы,

Уже треть жизни выдавшим словам, На очной ставке полнословым, нам Не удалось сухого разговора.

Шит белой ниткою, стою в горящей шапке В глазах того, которого не жалко.

Он поясняет мне обычай этой кражи:

Ни сожаления, ни боли нет, ни даже

Бессильной жалобости — всё — на одного;

Такая полая бессмысленность всего,

Слепое, непроглядное уродство; Он будто смотрится в дрожащий глаз колодца

С бездонной просьбою — хоть эхом, да утешь.

Но в том молчании — винительный падеж:

Нет никого. Ничто не отзовется.

Теперь бессмысленно пенять на ложный выбор: Всегда есть тот, кто проиграл и выбыл.

Ведь что твое, само идет к рукам,

Незримо тянется преследующей тенью;

Нет ни замка, ни сени во спасение — Нигде не спрячешься, но ты мне выдал сам Любовь и жизнь, и перышко, и птицу.

И холод откровенного листа:

Вины не чувствую. И нужно расходиться.

***

Много думал о том,

Что бы было — Поддайся мне это счастье.

Иными словами,

Будь ты сейчас со мной,

Войди в мой состав неотъемлемой, важной частью меня, как Замысла;

Словно птичье крыло,

Словно времени час,

Словно стены ли, крыша — дом…

Потом

Мы бы были бесстрашны

И страшно счастливы,

Мы бы думали — все сошлось:

Каждый спасся и каждый спас.

Но сейчас

Ни размаха,

Ни времени,

Ни — тем более — крова…

Ничего,

Ничего, Ничего такого.

ОСТАНЬСЯ

Останься со мной.

Здесь, в этом городе Есть все, что нам нужно.

Никаких людей,

Никакой смерти —

Лишь звезды,

Чьи падшие души пьем, Принимая их за росу После ночи любви.

Мы с тобой,

Как пара борзых В осеннем лесу

Без хозяев и правил приличий.

Скоро все кончится.

Останься со мной.

Я жду, когда ты ляжешь на живот,

Чтобы течь по твоему телу,

Как водоросли — вдоль воды, Как ток — вдоль кабеля, Как кровь.

На все, Что я просил у жизни, Она ответила:

«Прости, но для тебя совсем ничего нет».

И только синоптики обещают завтра туман.

Останься со мной.

Здесь и сейчас

Я хочу принимать тебя

Вместо лекарств, Поводка И свободы.

САД

У каждого внутри есть этот сад —

Клочок земли, туманная лощина, Деревья, за которыми мужчины

И женщины и день, и ночь стоят.

Все золотые — будто из молчанья —

Я отливал их, будучи в отчаянии,

С жестоким, детским, давящим «хочу».

Они сдавались моему мечу, Ложась на щит, спускались ниже, ниже… Мои апостолы, никто из вас не выжил.

Я предал вас, прекрасных и бесстыжих, Во имя страсти, красоты, в угоду чувств.

Для каждого, кто пишет, — сущий ад, Когда не можешь записать словами: Зерну пшеничному — удушье жерновами, Защите Лужина — досадный шах и мат. Когда пакуется с приданым чемодан И от тебя уходят, от урода:

«Ведь жить с тобой — тяжелая работа.

Как будто кроме нас всегда был кто-то:

Стоял над душами и жаждал перевода.

Вся жизнь — сплошные переводы на слова». Они уходят, а больная голова Фиксирует детали их ухода.

Я не люблю твоей иронии. Притом,

Что тенью к ней пришиты боль и горечь. Кто здесь святой, пусть первый… Бог им в помощь, А ты пока подумай о простом.

А ты пока припомни все слова,

Куда я вплел тебя узором тонких кружев; Всю эту магию, которую не сдюжит, Не сможет выдумать простая голова. Настанет день — я буду в нем прощен И вместо сада у меня случится море.

Ну а пока ни слова о покое:

Цвети мой сад, мой ад,

Еще,

Еще, Еще.