Ноябрь

Казалось, что облака не смогут опуститься ещё ниже, но они это сделали. Серо-жёлтое небо словно придавило собою людей на этой земле. Хмурый, рассеянный свет убил все краски мира, превратив их в нечто истончённое и хрупкое, словно осенняя трава.

Наверное, подумал Саша, настраивая фотоаппарат, ад выглядит точно так же, как и калининградский ноябрь. Черти и сковородки – ничто перед этой всесокрушающей пустотой, которая размывает собой любую самость. И всё же, в этой скупости красок и цветов, в этом холоде воздуха, в этом свете, растёртом по пространству, была неуловимая притягательность какой-то смертной чистоты… 

До приговорённой к смерти кирхи было рукой подать, но путь Саше преграждала трепещущая на ветру полосатая лента, натянутая между колышками. Опять ленточки, опять преграды. Россия – страна заборов.

Странно, что он так и не успел побывать здесь раньше, чтобы сфотографировать кирху святой Катарины. Казалось бы, от Калининграда не так уж и далеко, и с автобусом особых проблем нет – а вот не получилось, не сложилось, и, наконец, стало слишком поздно. Одному видному московскому режиссёру для съёмок фильма о войне понадобилось снять взрыв чего-нибудь немецкого, и перст судьбы указал сюда.

Фильм обещал получиться так себе: режиссёр уже снял пять бездарных лент, и трудно было ожидать, что шестая станет шедевром. Саша смотрел в рунете сюжет снимаемого кино. Сценарист явно не ставил границ полёту своей мысли: где-то в Подмосковье на танковом полигоне открывался пространственно-временной тоннель, ведущий прямиком в 1941 год. По этому тоннелю в прошлое отправлялись современные танковые дивизии, чтобы изменить ход войны и, отбросив вермахт назад, уже к 1942 году захватить всю Европу вплоть до Ла-Манша. Во всём этом Саше было непонятно только одно: а зачем режиссёру понадобилось, собственно, взрывать кирху четырнадцатого века? Неужели она ему сделала что-то плохое?

– Кремль бы лучше себе взорвал, – проворчал Саша, снова поднимая глаза к кирхе, стоящей на холме. Его внутреннему взору представилось зрелище режиссёра, снимающего фильм о Наполеоне, и требующего в целях достоверности поджечь Москву.

Как бы то ни было, кирха оказалась приговорена, и спасти её уже не имелось никакой возможности. Генерал-губернатор лично разрешил режиссёру взорвать что-нибудь ненужное для съёмок. Православная церковь, в ведении которой уже почти двадцать лет находились все калининградские кирхи, совершенно не возражала. Несколько энтузиастов из краеведческого общества пытались обращаться в министерство культуры и поднять медийный шум. Этих смутьянов, ничего не понимающих в кинопроцессе, вызвали в полицию и порекомендовали не ставить палки в колёса.

– Фильм снимают серьёзные люди из Москвы, – сказали там. – Сценарий одобрил сам министр обороны. Давайте не будем создавать проблем? Вы хотите, чтобы вашего сына призвали в армию из института и отправили служить в горячую точку? Вы хотите, чтобы мы нашли у вашей дочери вот этот пакетик с героином?

В России умеют убеждать, с этим нельзя не согласиться. Впрочем, и съёмочная группа, после долгих уговоров, разрешила калининградским репортёрам присутствовать на взрыве. При этом, чтобы не препятствовать кинопроцессу, было категорически запрещено находиться в пределах главной съёмочной площадки.

– Вы не должны путаться под ногами и мешать моим съёмкам, – прямолинейно потребовал режиссёр.

Калининградским репортёрам отвели небольшой загончик внизу холма, огороженный полосатыми лентами. Отсюда открывался замечательный вид на кирху, стоящую в окружении рощи – снимай и снимай, пока не взорвали. Возможно, поэтому здесь находились два оператора с одной из вспомогательных камер. Рядом настраивал телекамеру Виталик с ГТРК. Какого-то фотографа-краеведа просто выгнали со съёмок – без пресс-карты и аккредитации нельзя – и тот стоял в зоне отчуждения, предназначенной для местных. Жителей из близлежащего посёлка не пустили даже сюда, и тем приходилось стоять позади, на мощёной брусчаткой дороге. Где-то там же разговаривал с людьми Алексей.

Киногруппа вела себя, словно захватчики в оккупированной деревне. Наверху, у обречённой кирхи, сновали пиротехники из съёмочной бригады. Ноябрьский ветер подныривал под зимнюю куртку, неприятно холодя. Куртка была недавно куплена в секонд-хенде: Саша уже ни капли не стыдился этого, потому что нормальную одежду теперь можно приобрести только там, ибо во всех магазинах висят однотипные китайские дешёвые вещи. Левый рукав, сшитый из разноцветных треугольников, выглядел яркой мозаикой – самой яркой вещью во всём окружающем ноябре. Алексей, увидев сегодня Сашину обновку, сказал, что это называется «ослепляющим камуфляжем», и что в такие треугольники раскрашивали военные корабли первой мировой – мол, через перископ трудно определить скорость и направление движения линкора в такой раскраске…

На душе было мерзко и противно от осознания того, что ничего уже нельзя сделать – к только стоять с фотоаппаратом и снимать взрыв. Сверху по дороге, ведущей от   

 кирхи, спустился какой-то мужчина в рабочей куртке и вязаной шапке.

– Через десять минут будем взрывать, – озабоченно предупредил он и развернулся. Сашу покоробил его деловой тон.

Неподалёку от Саши стояли два оператора с камерой на штативе – молодые, худощавые парни. У одного из них была большая геометрическая татуировка на шее. Саше отчего-то захотелось вытащить нож и осторожно, соблюдая все правила асептики, перерезать оператору горло. А затем другому оператору.

– Красивая она у вас, – равнодушно сказал парень с татуировкой, закуривая сигарету.

– Ну так а зачем тогда взрывать? – раздражённо ответил Саша. Сегодня он не был склонен к дружелюбию.

– На компьютере взрыв не нарисуешь, – пояснил второй, стоящий возле камеры. – Это будет слишком попсово. Мы – не Голливуд. Нам нужен реализм.

Для фильма, в котором российские танки через дыру времени попадали в прошлое, чтобы наступать до Ла-Манша, это было несколько смелое заявление.

– А тебе что, жалко? – продолжил оператор с сигаретой. – Она же всё равно немецкая…

Саше показалось, что его пронзили насквозь рапирой. Он родился здесь, на этой земле, среди остатков великой былой культуры, что строила готические кирхи и замки с высокими сводами – и для него эти крупицы ушедшего величия были своими, в отличие от этого равнодушного оператора с сигаретой в руке, который приехал сюда только для того, чтобы снять взрыв и уехать. Правда, объяснить это оператору не представлялось возможным. Не поймёт, подумал Саша. Проще сразу рассечь тому татуированное горло. Жаль, нет ножа – да и всю съёмочную группу не перережешь. Да и вряд ли Саше такое под силу…

В кармане у второго оператора что-то зажужжало. Это была рация.

– Через минуту взрыв, – произнёс голос оттуда. – Запускайте съёмку.

– О кей, – коротко ответил второй оператор. Первый бросил сигарету в траву, и, придавив её ботинком, вернулся к штативу. То же самое, надо полагать, сделали все операторы десятка камер, расставленных вокруг холма. Саша, ощущая всем телом какое-то противное бессилие и обречённость, поднял фотоаппарат.

Было тихо, лишь ветер слегка шелестел травой. Где-то в роще, по ту сторону церкви, трижды взревел сигнальный горн.

Взрыв получился точно как в кинохронике – с густым чёрным дымом, окутывающим всё и вся. Почва под ногами содрогнулась, и за долю секунды у Саши мелькнул какой-то странный образ – словно прусская земля, возмущённая святотатством захватчиков, сейчас расступится у тех под ногами и поглотит их вместе со штативами и камерами. Указательный палец вжимал спуск «кэнона», и тот послушно трещал затвором, делая по десять кадров в секунду – но Саша не слышал этого. Всё его внимание было поглощено тем, как медленно и необратимо крошатся в труху семисотлетние стены, как они оседают во взметнувшийся чёрный дым, как, чуть наклонившись, рассыпается колокольня, и как летят по сторонам осколки кирпича, словно брызги Балтийского моря, ударяющегося штормом о волнорез.

Надо было отдать должное пиротехникам: они взорвали церковь с одного раза. В этом было что-то от искусства палача, отрубающего голову одним ударом топора. Казалось невероятным, что груда кирпичей на холме всего минуту назад была кирхой святой Катарины, простоявшей здесь семь веков. От неё осталась всего лишь алтарная часть, да фрагмент фасада колокольни возвышался из руин, подобно обелиску.

Киносъёмки закончились. Операторы уже начинали снимать камеру со штатива, о чём-то переговариваясь по рации, а Саша всё ещё стоял и зачарованно смотрел наверх. Там, среди руин снова мелькнули фигуры пиротехников с канистрами; это напомнило известную картину Кукрыниксов «Фашисты покидают Новгород». Ему было горько от злобы и омерзительно от бессилия.

Электронная повестка пришла совершенно неожиданно, подобно врачебному известию о неизлечимой болезни. Саша слышал о подобных вещах, но сейчас он столкнулся с этим впервые. На экране телефона появилось огромное окно с равнодушной надписью: согласно такому-то и такому-то федеральному закону, он обязан в трёхдневный срок явиться в орган налоговой службы по месту жительства. Неявка будет преследоваться сначала по административному, затем по уголовному кодексу.

Что это? Что это ещё такое?

Конечно, Саша был наслышан о новых методах работы налоговой, но с чего она пришла именно к нему? Да, ещё ни разу в жизни он не работал официально, и ещё ни разу в жизни он не платил подоходный налог (государству хватит и НДС, он тоже большой). Саша не стыдился этого – пресловутые пятнадцать процентов подоходного налога, по его мнению, следовало платить с зарплаты, а не с тех грошей, что он зарабатывает. Иначе точно придётся переходить на подножный корм. Да и зачем вообще платить налоги? Чтобы депутат купил себе новый «Porsche»? Чтобы чиновник построил себе особняк с бассейном и кинозалом? Чтобы президент отправил его деньги голодающим африканцам?

Видимо, это после заявки на визу. Саше нужно было доказать свою платёжеспособность: неделю назад он положил на карточку все свои наличные сбережения, получил справку и тут же снял деньги обратно. Похоже, эти манипуляции заинтересовали фискальное ведомство. Жаль.

Налоговая по месту жительства почему-то располагалась на противоположном конце города, на проспекте Победы, что когда-то назывался Лавскер-аллее. Очередь внутри была чудовищна. Автомат выдал Саше номерок «115». Чуть ниже, мелким шрифтом значилось:

«В очереди перед Вами 27 человек. Предполагаемое время ожидания – 2 часа»

К сожалению, эта оценка была определённо оптимистичной, подумал Саша в начале третьего часа. Ему относительно повезло: сорок минут назад удалось занять один из немногочисленных стульев в углу. Зимняя куртка лежала свёрнутой на руках, но ноги буквально жарились в берцах – в здании налоговой было превосходное отопление. Эти ботинки «ОМОН» из жёсткой, не очень удобной кожи он недавно купил в магазине рабочей одежды. Отечественные товары не бывают качественными, но могут оказаться дешёвыми. Если надевать на толстый носок – неплохо, разве что подошва не гнётся.

Сбоку ярко светился экран телевизора. Там показывали нехитрую социальную рекламу: респектабельного вида мужчина платил налоги, после чего аллегорически пользовался всеми благами жизни, как то: образование, медицина, правоохранение и Государственная безопасность. На взгляд Саши, здесь определённо не хватало кадра со скатертью денег в доме позапрошлого губернатора.

Господа налоговые инспекторы, мысленно взывал Саша. Если налоговой так нужны его скромные деньги, то нельзя ли сделать чуть больше уважения, и чуть меньше очереди? Когда государству что-то требуется взять от гражданина, гигантская машина приходит в движение, добиваясь своей цели медленно и методично. При обратном процессе шестерёнки замедляют свой ход, постепенно складываясь в гигантский кукиш государственных масштабов…

От этой мысли Сашу отвлекла смена цифр на табло вызова:

«Посетитель 115 к столу 17».

Стол 17, как и все остальные, находился в небольшой кабинке, отгороженной от зала лёгкими пластиковыми перегородками. Несмотря на видимую хрупкость и ажурность, они прекрасно изолировали звук.

За столом сидела одетая в брючный костюм молодая женщина строгого административного вида; позади неё к стене крепился герб налоговой службы. Женщина была чуть моложе Саши. Её каштановые волосы были собраны в узел на затылке.

– По какому поводу? – спросила она деловым тоном.

– Повестка пришла.

Саша продемонстрировал ей экран телефона. Женщина провела сканером по штрих-коду повестки и перевела взгляд на экран своего компьютера.

– Понятно, – сказала она, возвращаясь к Саше. – Мы хотим задать вам несколько вопросов.

– Я слушаю.

– Вы работаете сейчас где-нибудь?

Это был вопрос с подвохом. Конечно, Саша имел при себе репортёрское удостоверение, но в данном случае можно и даже нужно было схитрить.

– Нет, – ответил он.

– Безработный?

– Да.

– Вы живёте на иждивении?

– Нет.

– У вас есть какие-то средства к существованию?

– Да, – ответил Саша, подумав, что термин «существование» прекрасно описывает жизнь, которую он ведёт на свою зарплату.

– У вас нет ни единой задолженности по коммунальным платежам. Откуда вы берёте деньги?

– Я – фотограф, – туманно ответил Саша. – Есть заказы – снимаю. Нет заказов – не снимаю.

– Наблюдение за вашей банковской картой показало, что в этом году на неё регулярно поступали деньги, которые тут же обналичивались. В частности, вы получали деньги от ООО «Альтштадт», которому было вынесено предупреждение о недопустимости подобных действий. Несколько дней назад счёт был пополнен на вот эту сумму, – женщина продемонстрировала лист бумаги с запротоколированными переводами. – Эти деньги вы так же сняли.

– Да, – ответил Саша, ощущая, как внутри он ощущает закипать. Женщина, сидящая напротив, явно задавала эти вопросы регулярно. Это чувствовалось по её уверенному и неумолимому тону.

Раньше так прессовали только бизнесменов: по крайней мере, с них можно хоть что-то вытребовать. Теперь налоговая добралась и до физических лиц. Саша посмотрел на женщину с какой-то дикой тоской. Откуда он, в самом деле, берёт деньги, чтобы платить за коммуналку, которая растёт не по дням, а по часам? Может быть, он ворует их?

– В ваших финансовых действиях прослеживаются признаки административного правонарушения…

Саше внезапно показалось, что у женщины убавили громкость; по крайней мере, её голос отчего-то ушёл на задний план. Возможно, его вытеснила какая-то ярость, заполняющая Сашу медленно и неотвратимо.

Женщина взяла со стола бумагу и протянула её Саше.

– Я выписываю вам штраф: десять тысяч рублей. Ваш банковский счёт будет заблокирован до тех пор, пока вы не предоставите оформленную налоговую декларацию…

Интересно, подумал Саша, если он сейчас начнёт бить эту женщину ногами по лицу – сколько зубов удастся выбить ей с одного удара?

Эта мысль была жестока и страшна; в первую же секунду она напугала его. Отчего-то Саша вспомнил, что в детстве ему не нравились маслины, зелёные и горькие. Всю прелесть их пряного, острого вкуса он начал ощущать лишь спустя несколько лет, когда он уже вырос, но деньги на маслины ещё были. А теперь денег хватает только на коммуналку, и ему за это выписывают штраф…

Вот также и с мыслями: до познания страшной, манящей прелести некоторых вещей надо дорасти. Возможно, наступит тот час, когда он будет с радостью выбивать людям зубы ударами ног. Хотя можно ли считать чиновников людьми?

– …почему вы на меня так смотрите? – недовольно спросила женщина.

– Я вам разве что-то говорю?

– Вы на меня смотрите.

– Вы меня сюда сами позвали, – недовольно ответил Саша. Он отвечал ровно и спокойно, но ощущал, что гнев уже начинает доходить до горла. – А теперь отнимаете последнее.

Даже забавно, подумал он. Эта женщина работает на государственной службе; вот он, низовой винтик государственной машины, что впивается в него. У неё отличная белая зарплата (ещё ни один сотрудник налоговой не умирал с голоду). Золотое обручальное кольцо, явно недешёвое, с алмазом. У неё идёт трудовой стаж в книжку, и по прошествии лет она выйдет на заслуженную пенсию, чтобы отдыхать в ведомственных санаториях и наслаждаться жизнью. А ещё ей не нравится Сашин взгляд. С чего бы это? Может, ему ещё в пояс поклониться?

– Я исполняю закон, – строго заявила женщина. – Хорош он или плох, но это закон. Налоги надо платить.

При расстреле казнимому завязывают глаза, подумал Саша. Наверное, не столько для того, чтобы тот не видел палача, сколько для того, чтобы палач не видел взгляд казнимого…

…Но если бы палачом был Саша – он бы легко выдержал взгляд этой женщины…

…Саша внимательно смотрит ей в глаза. Он не испытывает ни сожаления, ни гнева. Эмоции – это помеха в работе судьи народного трибунала. Правосудие должно быть хладнокровным, справедливым и беспощадным.

– Расстрелять, – коротко приказывает Саша. Он тоже исполняет закон, потому что теперь закон – это он сам. Сергей и Николай, его подчинённые в Отряде Правосудия, волокут сотрудницу фискальной службы за угол здания, насвистывая «В буднях великих строек». За их спинами прикладами вверх торчат ППШ: по старой традиции, Отряды носят оружие именно так. Сотрудница фискальной службы пытается зацепиться каблуками за тротуарную плитку, но тщетно. Надо бы заполнить протокол, чтобы соблюсти все формальности, но это он сделает позже. Пока же ему хочется просто полюбоваться происходящим. Мир прекрасен.

Весна уже в пути. Лёгкий мартовский ветер развевает алые флаги перед зданием налоговой. Эти флаги точно такого же цвета, что и Сашин партбилет, лежащий в нагрудном – у сердца – кармане. В партбилет вложен мандат Кёнигсбергского облисполкома, дающий Саше право вершить суд на месте. Государство дало ему лицензию на убийство.

Рядом с реющими алыми флагами покачиваются повешенные чиновники из налоговой. Негромко поскрипывают верёвки. На деревьях начинают едва-едва распускаться почки. Под каждую из верёвок подложен кусок брезента, чтобы не повредить кору. Деревья надо беречь. Кёнигсбергский Отряд Правосудия имени Вацетиса – на страже природы родного края.

Саша бросает взгляд на наручные часы. Эти прекрасные «Patek Philippe» любезно отдал ему перед своей казнью вице-губернатор (Саша бы никогда не опустился до того, чтобы снимать часы с трупа). Уже полдень. Надо спешить: уже завтра здесь должно состояться открытие Дворца пионеров. В этом дворе, где сейчас висят сотрудники налоговой, будет линейка, пионерский салют и физкультурный парад. Детям будут надевать на шеи алые хлопчатобумажные галстуки, поэтому с галстуками капроновыми следует закончить уже сегодня.

Тем временем к Саше быстрым шагом подходит комиссар. Он одет в чёрный кожаный плащ. На ободе его фуражки в мартовском солнце мёртвенно блестит сталью адамова голова – точно такая же, что украшает обложку Сашиного партбилета. Лацканы его плаща несут на себе знаки различия восемнадцатого кёнигсбергского штандарта. Когда-нибудь и у Саши будет такой плащ. Саша приветствует комиссара поднятием руки.

– Товарищ, остановитесь, – негромко обращается комиссар к Саше. – Революция не может позволить тратить себе патрон на каждого чиновника. Мы расстреливаем только силовиков.

Саша краснеет. Как он мог так ошибиться? Ведь и в самом деле, с боеприпасами скверно. Предыдущий режим довёл страну до такого состояния, что их автоматы уже приходится снаряжать патронами от «маузеров». Но как мудр комиссар! Он обратился к нему негромко, и авторитет Саши среди Отряда Правосудия не пострадает.

– Остановитесь! Остановитесь! – бросается он вслед за Сергеем и Николаем. Они удивлённо опускают автоматы, уже было приготовленные к стрельбе. – Повесить! Немедленно повесить!

Здесь возникает небольшое затруднение: всё, на чём можно повесить чиновника, уже занято. Подумав, Саша выходит из положения. Примкнутым к ППШ штык-ножом перепиливают верёвку, на которой повешен руководитель департамента надзора за доходами физических лиц. Он шлёпается на плитку двора со звуком упавшей коровьей лепёшки. Да он и при жизни был так себе, думает Саша.

Приговор приводится в исполнение. Человек, который когда-то назначил Саше штраф, сейчас спокойно и флегматично, как ни в чём не бывало, раскачивается, негромко поскрипывая верёвкой. Вот, теперь всё хорошо. Теперь можно заняться заполнением протоколов. Саша вспоминает, как вчера они обыскивали дачу губернатора. Уже сегодня там открывается санаторий для пенсионеров. Тем не менее, почему-то Сашу обуревает сомнение.

Сотрудники Отряда Правосудия выносят из здания налоговой тяжёлые ящики с деньгами. Эти деньги пойдут на помощь для крестьян Калининградской области. И всё же, этого мало. У них соцсоревнование с Химкинским Истребительным Отрядом имени Чапаева: Отряд Саши перевыполнил план по репрессиям, но здорово отстал по конфискациям. Обидно. Даже после революции преуспеть можно только в столице. Москвичам хорошо, один день обысков у замминистров или полковников даёт грузовик денег. Сашиному Отряду на подобное потребуется минимум десять дней беспрерывной работы. В России миллионы жадных чиновников и жестоких силовиков, неправедных судей и государственных воров. Если в день вешать по тысяче человек, то не уложишься и в год. Что же делать? Может быть, они в чём-то неправы? Но ведь революция не может ошибаться! Или?..

Не об этом ли ему намекал начальник калининградской госбезопасности, которого они расстреляли позавчера?

– Вы всегда думаете, что вы – последние, кто имеет право на убийство, – сказал начальник госбезопасности, жадно затягиваясь табаком. Саша угостил его сигарой, оставшейся от повешенного председателя областной думы. – Я тоже так думал, когда сажал своего предшественника. Ну ничего, через несколько лет поймёте. Постарайтесь донести эту мысль до тех, кто придёт после вас. То есть, за вами. Однако, моя сигара подходит к концу, как и моя жизнь. Пойдёмте на расстрел.

Да, редкого мужества был человек; сейчас таких уже нет. Он не выпустил сигару из губ, даже когда ему выстрелили в затылок (его так и похоронили в общем рве). Но всё же, он явно говорил о чём-то другом.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, Саша вытаскивает из кармана фотокарточку, напечатанную на бумаге «Унибром». Этот снимок он сделал собственноручно по мотивам своих же кадров со свадьбы сына мэра. Пришлось немало потрудиться, чтобы распределить чиновников на виселице в том порядке, в каком они сидели за банкетным столом. Зато получилось превосходно: все гости висят, как живые. Всё-таки, в плёночной фотографии есть душа – чего уже не скажешь о людях со свадебного застолья.

Тем временем комиссару приносят запечатанный пакет, помеченный аллюром три креста. Он читает и хмурится.

– Плохие вести из Москвы, – доверительно сообщает он Саше, убирая пакет. – Уже закончились все зубцы на кремлёвской стене. Заняты все фонари на Тверской. Почти заполнен Арбат. Скоро придётся вешать на Гоголевском и Тверском бульварах, но и они не безграничны. Пропагандистов из Останкино приходится сбрасывать в лифты телебашни, но это, конечно, вынужденная полумера…

Взгляд Саши падает на небольшой грузовичок в углу. С его кузова совсем недавно они раздавали оружие рабочим вагоностроительного завода «Штайнфурт». В голову приходит блестящая мысль.

– Товарищ комиссар! – с жаром обращается Саша. – Я осмыслил опыт гражданской войны в Испании. Мне кажется, революция имеет право взять на вооружение некоторые способы…

Саша быстро и несколько путано излагает метод, при помощи которого можно быстро и эффективно осуществлять народный суд над теми, кто этого заслуживает. Комиссар улыбается.

– Отлично, – говорит он. – Это то, что нам нужно.

Они оба поднимают взгляд. Высоко в безоблачном небе летит блестящий дирижабль из алюминизированной ткани. Он только что поднялся в воздух с аэродрома Девау. Это – подарок трудящихся Кировского завода, изготовленный сверх плана. На его боку выведена надпись «Ленинград – Кёнигсбергу». Дирижабль сияет ярче солнца.

Комиссар достаёт из кармана ракетницу и стреляет в небо красной звездой. Дирижабль начинает приближаться к ним. Из динамиков, укреплённых на его гондоле, доносятся звуки «Интернационала».

– Немедленно отправляйтесь в Москву, – поясняет комиссар. – В ваше распоряжение передадут грузовую автоколонну. Все формальности на «маслобазе» улажу я.

Сотрудники Кёнигсбергского Отряда Правосудия имени Вацетиса зачастую называют так в шутку свою штаб-квартиру, что находится на улице Севастьянова. Это красивое здание, построенное в стиле «баухаус». Когда-то раньше там было соответствующее учреждение.

Комиссар снимает с себя фуражку и передаёт Саше.

– Возьмите её. Она пригодится вам в Москве.

Саша надевает фуражку на голову, и ему кажется, что он стал на десять сантиметров выше. Мечты начинают сбываться, но что-то не даёт ему покоя.

– Товарищ комиссар, – нерешительно начинает он. – Но я хотел сказать…если я сяду за руль грузовика, чтобы давить чиновников, разложенных на асфальте в шахматном порядке… это будет незаконно, ведь у меня нет водительских прав…

Лицо комиссара становится необычайно серьёзным. Кажется, Саша коснулся очень важной темы. Очень, очень важной.

– Товарищ, – медленно говорит он. – В прежней авторитарной России у вас не было и априори не могло быть никаких прав. В светлой России будущего вы обладаете всеми нужными правами, данными вам уже от рождения. Смело нажимайте на газ, и не обращайте внимания, если под колёсами что-то хрустит…

Ксюша умерла в последний день ноября. Ещё вчера вечером она слабо шевельнулась, когда Саша погладил её перед сном, а уже утром она лежала неподвижно, маленькая и худая, на своей банкетке, где она любила дремать всю свою кошачью жизнь.

Слеза, скатившаяся по щеке, была неожиданно горячей и обжигающей. Саша присел у банкетки, затем осторожно прикоснулся к Ксюше.

– Бедная ты моя, – сказал он, поглаживая её мех.

Четырнадцать лет, прожитых вместе – это много. Для кошки – вся жизнь, для Саши – полжизни. Ксюша вошла в их дом, когда Саша учился в последнем классе школы. Он тогда только начал заниматься фотографией. Кошка росла, Саша взрослел, жизнь менялась. Ушли куда-то прочь и самоуверенный оптимизм двадцатилетия, и сдержанно-настороженная взвешенность двадцатипятилетия – а теперь ушла и Ксюша, словно закрывая ту, прежнюю жизнь, закрывая окончательно и бесповоротно.

Сколько же раз может заканчиваться прежняя жизнь? Саша не знал этого. Что-то подобное, страшное, необратимое, он уже испытывал – и в двадцать два года, когда папу навсегда увезли с инфарктом в больницу скорой помощи, и в двадцать шесть, когда молниеносное онкологическое заболевание забрало его маму. Каждый тот раз его жизнь словно подламывалась, лишённая одной из своих опор, и каждый раз он поднимал её обратно, чтобы как-то двигаться дальше – не то идти вперёд, не то ползти вперёд, не то хотя бы просто лежать головой вперёд. Сейчас было что-то особое, другое, страшное – ощущение, что оборвалась последняя нить Ариадны, ведущая в мир прошлого, где Саше всегда будет вечные двадцать лет, и всё в этой жизни будет ему по силам.

Саша похоронил Ксюшу на берегу Калининградского залива – ехать на море было слишком далеко, а найти достойное место в городе было проблематично. Песок легко подчинялся врезающейся в него садовой лопатке, с помощью которой когда-то безумно давно мама пересаживала цветы. С залива дул холодный ветер, снова проникающий под куртку с рукавом ослепляющего камуфляжа. Хмурое небо страшного ноября немного отпрыгнуло от земли, и тучи быстро неслись над заливом. Волна плеснула о берег. Вокруг не было ни души.

– Прощай, моя маленькая.

Ксюша, завёрнутая в белую ткань, нашла своё последнее пристанище.

Саша ехал домой в полупустом автобусе, прикрыв свои глаза солнцезащитными очками. Для такой погоды, наверное, это выглядело несколько странно, но сейчас ему было всё равно. Хорошо, подумал он, что сегодня нет фотосъёмок – он бы не смог. Он уже чертовски устал от всего, что его окружает.

К полуночи выпал снег. Белые точки падали с неба, покрывая город пушистым одеялом. Саван для Ксюши, подумал Саша, стоя на балконе в темноте, и глядя на белоснежный двор. Умерли все. Остался один Саша.

Декабрь

Декабрь шёл медленно, необратимо и неприятно. Предыдущий месяц словно подрубил какую-то жилу в Сашиной душе. Раньше ещё казалось, что можно немного потерпеть, что вдруг жизнь может взять и ни с того, ни с сего наладиться к лучшему, что произойдёт какое-то чудо, и всё получится (ведь не может быть так, что ничего не получалось?), надо только ещё немного потерпеть и подождать. Чёрный ноябрь своим лезвием рассёк эти надежды, превращая их в прах. Всё прах, думал Саша, заваривая чай и измученно смотря в окно; всё будет прахом: и мечты, и надежды. В двадцать лет казалось, что только протяни руку – и мир упадёт в неё, точно сочное яблоко. Заканчивающийся год и приближающееся тридцатилетие, не скрывая, говорили горькую истину – делай что хочешь, но яблока ты не получишь, потому что его здесь уже нет и быть не может; яблоню распилили на дрова, а землю огородили забором. Это было противнее всего: осознание полной бесполезности каких бы то ни было действий. Делай, что хочешь, но всё тщетно. Никому ничего не нужно – и ему тоже. Эта мысль, выкованная целым десятилетием жизни, опускала руки. Зачем что-то делать, если это ничего не изменит?

…Он снимает аллеи, которые вырубают, дома, которые сносят, и кирхи, которые взрывают. У него нет ничего, кроме прошлого, да и то его отнимают. Ещё он снимает губернаторов, которых сажают, и губернаторов, которые разбиваются в авариях. Поскорее бы президент приехал в Калининград, чтобы его можно было, гм, снять – вдруг и тут сработает эта фотографическая магия? Ведь верили же в Африке, что фотограф забирает душу у человека. Чем Россия не Африка?…

Противная пустота и ощущение полной безнадёжности. Саше на ум приходила история про двух лягушек, свалившихся в кувшин с молоком – одна утонула, а вторая сбила его в масло. Эта басня весьма полезна, если жизнь бросает тебя в молоко, но что делать, если жизнь бросает тебя в выгребную яму? Нужно ли что есть силы дёргаться, надеясь, что под ногами возникнет твёрдый комок опоры? Или же лучше стоически зажать нос и погрузиться на дно, надеясь на то, что дерьмовая купель жизни хотя бы быстро закончится? Иисус Христос накормил пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами – но у него хотя бы имелась еда. Что же делать, если её вообще нет? Как можно превратить воду в вино, если нет даже воды? В таких условиях, наверное, спасовал бы даже Сын Божий – куда уж тут Сыну Человечьему…

Будь Саша лет на пять моложе, он, наверное бы, направился в Петербург, город предков. Всё же лучше, чем Москва. Когда-то его родители уехали оттуда. Почему бы ему не вернуться туда? Вот только уже не было сил, не было необходимой уверенности в себе и своей непобедимости, без которых такое действие даже нет смысла начинать. Жизнь научила злой, противной истине – делай что хочешь, но ничего не изменится. Как можно что-то делать, если ты априори знаешь, что ничего не получится? Тогда уж лучше ничего не делать, чтобы не тратить свои силы, которых и так уже почти не осталось…

И Саша уже ничего не хотел делать. Он стоял у окна и пил чай: чёрный, как жизнь, и крепкий настолько, что в нём можно было фиксировать проявленные фотоснимки. Декабрьским облачным дням – пасмурным, хмурым, с противным ветром и редким мокрым, тающим на лету снегом – не было конца. Казалось, что ноябрь всё ещё идёт, отнимая жизнь. Казалось, что теперь вся жизнь будет таким бесконечным ноябрём – а ведь фотографы живут очень долго, если, конечно, они не снимают репортажи в зоне вооружённых конфликтов и не проявляют цветную плёнку вручную. И грязно-серый асфальт под окном внезапно начинал казаться совершенно неплохой альтернативой. По крайней мере, такой альтернативой, которую можно было рассматривать всерьёз. В такой момент Саша резко допивал чай и отворачивался, чтобы не искушать судьбу.

Декабрь прошёл в мрачных думах, хотя, казалось бы, несколько поводов для радости он предоставил. Республика Польша – большое ей спасибо – выдала Саше трёхмесячную шенгенскую мультивизу. В свою очередь, Российская Федерация любезно разрешила ему ненадолго покинуть свои границы. Саша заполнил большую форму на сайте госбезопасности (пограничная служба находилась в их ведении), где указал предполагаемый пункт выезда из страны, дату выезда, дату возвращения и причину поездки, не забыв поставить галочку напротив пункта «Я осведомлён, что нарушение правил пересечения государственной границы РФ является уголовным преступлением». Система электронного учёта, в свою очередь отметив, что Саша не имеет судимости, не находится под следствием, не уклоняется от службы в армии и не имеет долгов по алиментам, дала зелёный свет:

«Вам разрешён выезд за пределы территории Российской Федерации.»

Вот и хорошо, подумал Саша. Теперь нужны деньги. В тайнике, в старом фотоальбоме под снимком были спрятаны сто евро, отложенные ещё в незапамятные времена, когда валюту можно было свободно купить в банке. Последние его резервы, предназначенные на чёрный день. Куда уж чернее – за окном пасмурно так, словно на дворе полярная ночь. Но, пожалуй, нужно прикупить ещё денег: хорошо, что теперь в Польше принимают не только злотые, но и евро.

Удивительно, но «вольво» Игоря куда-то пропал. Саша внезапно понял, что машины здесь нет уже несколько дней.

«Здравствуйте», написал Саша сообщение пользователю с именем «Продукты на заказ из Европы» и двумя перекрещёнными колбасами на аватарке – под ним конспиративно скрывался Игорь. «Мне бы сорок соседских.»

Эта запись означала, что Саша желает приобрести сорок евро; доллары конспиративно назывались «заморскими». Обычно Игорь не занимался обменом валюты, но она у него имелась. Саша справедливо рассудил, что по такому вопросу лучше обратиться к давно знакомому человеку, чем к какому-то неизвестному меняле из анонимных разделов интернета. Люди из спецслужб повсюду.

С Игорем они встретились неподалёку, в сквере улицы Машиностроительной, возле теплотрассы. Оттепель превратила Калининград в гигантскую кастрюлю со снежной кашей; здесь же было относительно чисто. Трубы, идущие под землёй, просушили поверхность.

На Игоре не было лица. Казалось, он постарел лет на десять.

– Олежку взяли, – коротко бросил он, расстёгивая куртку. Наружу вынырнул клетчатый шарф шотландской расцветки.

– Как так? – ещё произносил Саша, как в памяти мелькнуло – об этом «Старый город» писал ещё вчера вечером. В Мамоново при попытке провоза незарегистрированных в России лекарств был задержан калининградец. Значит, Игнатьев О.И., о котором сообщила таможня, это и есть Олег, сын Игоря и потомственный профессиональный контрабандист? Жаль, очень жаль. Если долго ходить по лезвию бритвы, то однажды можно сорваться.

– А вот так, – бесцветно сказал Игорь, доставая из бумажника две синих банкноты. Саша отдал ему рубли. – Вёз большую партию лекарств от онкологии на заказ какой-то сволочи – а оказалось, что это провокатор. Взяли прямо на границе. И отмазаться не получилось. Денег не берут.

Саша сочувственно покивал головой, совершенно не зная, что сказать. Слово «онкология» полоснуло слух. Внезапно вспомнилась мама. Она немного не дожила до появления зарубежных лекарств, спасающих жизнь. Как жаль, подумал он. Он бы тоже за ними поехал в Польшу, без сомнения. Он бы спрятал их под фотовспышку в сумке – и его бы могли так же взять, как и Олега…

– Слушай, – медленно начал Саша. – Найди у меня в сети в друзьях такого человека – «Лазерный Джо». Он вчера писал заметку про…про Олега… Скажи, что ты от меня. Ну и я ему напишу сам.

Невдалеке на улице яростно загудел автомобильный клаксон, прерываемый бранью.

– У него есть знакомый адвокат – он может рискнуть взять на себя такое дело. Не знаю, сколько он по деньгам возьмёт. Не знаю, поможет ли, но он Рудаковым из «Пятого колеса» занимался. И тем дальнобойщиком, с которым Шаранов…

Ещё одним условно-приятным событием, которое принёс декабрь, был запуск всепланетного вай-фая. В ноль часов по Гринвичу, в три ночи по Калининграду, на экране Сашиного телефона высветилось:

«Обнаружена беспроводная сеть «ALTAIR-WORLD-FREE-WIFI».

Надо же, подумал Саша, подключаясь. Прямо как раньше. Вот, он так долго этого ждал – теперь у него будет бесплатный, свободный интернет, куда бы он ни пошёл – а счастья почему-то нет. Но всё равно, с интернетом лучше, чем без него.

Подключить фотоаппарат к спутникам оказалось тоже несложно. Сашина камера, даром что уже не новая, прекрасно поймала сеть. Теперь отснятые кадры можно было хранить не только на карте памяти, но и отправлять сразу в облачное интернет-хранилище. Удобно, ничего не скажешь.

Попробовать новую технику съёмки – а точнее, копирования кадров – удалось практически на следующий день. Правда, объект съёмки не вселял в Сашу особой радости. Скульптуру Родины-матери решили не возвращать на её прежнее место. Вместо этого на её постаменте в Калининграде открывали памятник Сталину. Было холодно.

– В этот день, в день рождения великого полководца и государственного лидера, мы восстанавливаем историческую справедливость! – чеканил в микрофон генерал-губернатор. Позади него возвышался Сталин, накрытый триколором. В этом чувствовалось что-то противоречивое. – Великой честью для Калининграда будет памятник гениальному полководцу всех времён и народов, благодаря которому город стал нашим! Мы восстанавливаем связь времён, нарушенную десятки лет назад, и возвращаем генералиссимуса туда, куда указывает сама история!..

Ну да, доля истины в этом есть, подумал Саша. На этом постаменте Сталин находился лет семьдесят назад; потом его сняли и переплавили на трамвайные бронзовые втулки. Правда, если бы Сашу спросили, он всё же предпочёл бы видеть в центре Калининграда Родину-мать. Увы, в России твоим мнением не особо интересуются.

Под звуки государственного гимна российский триколор пополз вниз, обнажая вождя. По слухам, здесь «освоили» столько денег, что памятник пришлось изготавливать из пластмассы и покрывать бронзовой краской. Помимо этого, злые языки утверждали, что у статуи будет сразу две курительные трубки – одна в руках, другая во рту. Информация про трубки оказалась неправдой; впрочем, даже без них пластмассовый Сталин двадцать первого века смотрелся весьма внушительно. «Как-то так я себе это и представлял», говорил весь его довольный вид.

Саша проверил с телефона снимки. Всё верно, они прекрасно отправились по вай-фаю в облачное хранилище и ждут там своего часа. Когда он придёт домой, то не нужно будет даже скидывать кадры с карты памяти. Вот это прогресс.

На одном из кадров Сталин получился закутанным в сползающий триколор, словно в накинутый на плечи плащ. С точки зрения фотоискусства – хороший снимок (при Сталине за него могли бы и репрессировать). С точки зрения жизни – не очень. Как хорошо, подумал Саша, что где-то в мире запускают всепланетный интернет. Как плохо, что ему выпало родиться в стране, способной только ставить пластмассовые памятники деспотам.

Судя по всему, мэр тоже не испытывал особой радости. На снимках его лицо было того пепельно-зеленовато-серого оттенка, которым обладает порошкообразный портландцемент: из-за этого мэр немного сливался с декабрьским облачным небом. Достоверные источники сообщали, что под Денисовым нещадно трещало кресло. Почётную, если повезёт, отставку следовало ожидать чуть ли не в январе. Вовремя ему свадьбу сына сфотографировал, подумал Саша, убирая фотоаппарат.

В автобусе было холодно. Окна покрывал иней, и Саша ехал, точно в ледяном экипаже смерти. Чтобы не проехать свою остановку, он протёр на окне смотровую щель и глядел наружу, ощущая себя танкистом. Почему-то одновременно вспомнились взрыв церкви святой Катарины и статуя Родины-матери, повешенная на такелаже. Теперь, подумал он, будут руины и пластмассовый палач посреди города. Саша был преизрядно наслышан про Советский Союз; похоже, теперь он его и увидит. На каждой улице будет стоять Ленин, в каждом переулке будет гореть вечный огонь, ну, а на каждом перекрёстке, соответственно, будет стоять Ленин, горящий в вечном огне.

На нужной остановке какая-то бабушка в бедном, затёртом пальто так долго спускалась перед ним по ступенькам автобуса, что Саше захотелось поддать несчастной женщине ногой под зад. Жестокость этого хорошо ощутимого желания испугала его. Если долго жить в плохих условиях, можешь начать деградировать – тихо, незаметно и неотвратимо.

Дома без Ксюши казалось пусто и тоскливо. Интернет не радовал.

В январе отключусь от спутникового, решил Саша. Ещё удастся сэкономить немного денег. Это будет очень кстати, потому что изрядно подорожал кухонный газ. А с нового года поднимут все остальные коммунальные платежи.

А судя по ощущениям, и «Альтштадту» скоро конец. Строго говоря, конец всему рунету: кому нужна дорогая, медленная, полностью контролируемая госбезопасностью сеть, когда есть бесплатный всемирный молниеносный свободный интернет? Пользователи переходят в интернет, а вот «Альтштадту» проделать такой трюк труднее: он – официально зарегистрированное средство массовой информации. Он не имеет права уйти на свободу.

Сон был страшным: в центр Калининграда, точно там, где когда-то стоял Королевский замок, падает ядерная бомба. Саша стоит на балконе, и видит невообразимо яркую вспышку, второе солнце, внезапно появившееся на земле, а не в небе. Ударная волна, стирая город, расходится чудовищным кругом. Дом Советов превращается в бетонную пыль. Семисотлетний Кафедральный собор исчезает, точно соломинка, снесённая шквалом. Эстакадный мост и Биржа рассыпаются пеплом. Ударная волна пожирает уже целые районы города. Исчезают Хаберберг, Нассер Гартен и Розенау; где-то на севере атомный демон обращает в прах Штайндамм и Росгартен, Амалиенау и Марауненхоф, Ратсхоф и Девау. Саша стоит на балконе, и видит, как всего лишь за доли секунды исчезает его город. Огненная стена всё ближе, и уже можно различить, как один за другим рассыпаются дома, точно построенные из спичек. Бежать – бесполезно. Остаётся лишь глядеть на приближающуюся погибель…

Ещё никогда Саша не был так рад будильнику, как в то утро. За окном светился одинокий фонарь. Сквозь дрёму показалось, что в ногах лежит Ксюша. Саша осторожно повёл ногой. Кошки не было.

– Пора, – произнёс он, опираясь на локоть.

Сегодня они с Алексеем и его гражданской женой Мариной должны были ехать в Гданьск. Снег стаял полностью; на улице было холодно и темно. Мимо остановки пронёсся пустой утренний автобус. Кондуктор опирался на поручень и глядел во мглу, точно впередсмотрящий на пиратском корабле. На всякий случай Саша ещё раз проверил в сумке документы.

«Шевроле» остановился точно напротив него. Саша разместился на заднем сиденье.

– Доброе утро, – поздоровался он, подумав, что утро ещё не очень хочет наступать. Три дня осталось до католического рождества – сегодня будет самый короткий день в году, хоть самая длинная ночь ещё не спешит покидать Калининград.

– Ага, – сказал Алексей, включая первую передачу.

– Привет, – кивнула Марина с переднего пассажирского сиденья. У неё были вьющиеся русые волосы, острый подбородок и аккуратные черты лица. Чуть моложе Алексея. Совершенно не похожа на демоническую даму из его рассказов.

Российскую границу они пересекли, когда облака на небе начали синеть. «Шевроле» ехал через старый переход – между российским Мамоново-Хайлигенбайлем и польским Бранёво. Ожидание очереди заняло чуть меньше часа.

– На сколько вы едете? – спросил пограничник, сидящий в будке за слегка затемнённым стеклом. Внутри горела лампа, и было хорошо видно, как он пролистывает Сашин загранпаспорт.

– На день, – ответил Саша. Пограничник приложил паспорт к окошку сканера, после чего посмотрел на экран – видимо, проверяя разрешение на выезд. Взяв в руки штамп, он приложил его к последней странице документа, после чего без единого слова протянул паспорт Саше.

Как быстро, подумал он, возвращаясь к машине. Кто бы мог подумать, что уехать из России – это настолько легко и просто?

Небо ещё чуть-чуть посветлело. Возле одноэтажного белого здания осматривали пассажирский автобус. В синих утренних сумерках невдалеке, за домом, мелькнул силуэт лисицы.

– Говорят, их тут подкармливают, – сказала Марина. – Но к нам они не подойдут, а жаль…

На польской границе пришлось подождать. Поскольку по Калининграду ходили обоснованные слухи, что со следующего года выезд за рубеж станет ещё сложнее, почти все челноки работали в полную силу. Вереницы «пассатов» выстроились к шлагбаумам. Сразу видно, подумал Саша, кто тут контрабандист. «Пассат» – рабочий инструмент челнока. У него большой багажник и не менее большой бензобак, в котором можно возить дешёвый бензин из Польши. Наверное, пограничники, если не могут заснуть, так и считают: раз – проехал «пассат» через границу, два – проехал «пассат» через границу…

Уже рассвело, но продвинуться удалось лишь ненамного. Водители, устав от ожидания, выходили из машин, чтобы размять ноги. Из уст в уста, словно сюжет в легенде, переходил анекдот, рассказывающий, почему немцы напали на Польшу в тридцать девятом, а на Советский Союз – только в сорок первом.

– …потому что они два года стояли на польской границе! – махнув рукой, сказал Алексей. Впередистоящий «пассат» зажёг фары и проехал несколько метров. Саше хотелось спать.

– Я тут читал по поводу налоговой, – сказал он тоскливо. – Зря я тогда столько денег на карточку положил. Хватило бы сорока тысяч.

– Надо было заводить специальный сберегательный счёт. Тогда бы не вызвали, – возразил Алексей. – Мы с Мариной так и сделали. Там конечно подвох: если наше государство вдруг гавкнется, с такого счёта ты просто не успеешь снять деньги. С карточки ещё может получиться.

Саша подумал, что сорок тысяч, по большому счёту, не такая уж и грандиозная сумма. Это ненамного больше прожиточного минимума.

– Если наше государство вдруг гавкнется, мне не будет жаль сорока тысяч для этого…

Польский пограничник, сидящий в будочке за тонированным стеклом, отличался от российского разве что формой. Чуть ниже стекла висело грозное объявление, сообщающее, что польская таможня не берёт взяток. Объявление было снабжено изображением пары наручников.

– Цель поездки? – спросил он. Нередуцированные гласные в его словах звучали непривычно.

– Фотосъёмка для репортажа.

– Журналист?

– Да.

Пограничник с сомнением посмотрел на него. Саше почему-то стало неловко.

– Палец, пожалуйста.

– Какой?

– Любой.

Саша приложил большой палец к зелёному стеклу сканера отпечатков. Пограничник, бросив взгляд на экран монитора, оттиснул чёрный штамп рядом с шенгенской визой. Добро пожаловать в Европейский Союз, подумал Саша. Он снова здесь, двадцать лет спустя…

Точно такая же надпись – «Добро пожаловать в Европейский Союз» – встречала их на щите после выезда с пограничного контроля. Надпись вселяла в читателя хорошо ощутимый оптимизм и была продублировала сразу на трёх языках.

– Саша, пристегнись ремнём, – сказал Алексей с переднего сиденья. – У поляков надо и на заднем пристёгиваться. Иначе я на их штрафах разорюсь – тут прямо как у нас…

Законы в Европе строги, но хотя бы справедливы. Они едины и для простого гражданина, и для президента. Такие законы не зазорно и соблюдать.

Метрах в трёхстах за границей стояли в ряд сразу три бензозаправки и два супермаркета. Супермаркеты ярко горели огнями и красками рекламных плакатов. «Акция!» «Новогодние скидки!», прочитал Саша на русском языке. Торговля двух народов шла полным ходом.

– Давайте чуть проедем, – предложила Марина. – Дальше будет дешевле.

Через километр они свернули на небольшую полупустую заправку – всего лишь один «пассат» заполнял свой могучий бензобак бензином. Пока Алексей заправлялся дешёвым биодизелем, Саша выглянул наружу. После двух с лишним часов на границе хотелось пройтись.

По трассе с лёгким, едва слышным жужжанием пронёсся электромобиль – новый, с прекрасным синим полированным кузовом. Ну да, вспомнил Саша, здесь уже бензиновые автомобили уходят в прошлое. Потому у них и топливо дешёвое – его покупают только русские. Ну или поляки-ретрограды, которые ещё, поди, получили свои права при Ярузельском[1]…

Подумать только – вот, он в Европе. Поразительно чистая, аккуратная, прибранная бензозаправка. А ведь возле дороги, внезапно заметил он, до сих пор растут двухсотлетние липы. Надо же – он стал забывать, как когда-то выглядели придорожные аллеи Калининграда.

Надо было спешить. Свежезаправленный «шевроле» пронёсся через Бранёво. Саша бы даже не смог охарактеризовать словами все те чувства, которые он ощутил, глядя на этот небольшой тридцатитысячный приграничный город. Чисто? Ухоженно? Аккуратно? Эти слова были бы слишком простыми и блеклыми, чтобы описать промелькнувшее за окном. В ощущениях это воспринималось куда как более сочно, гораздо насыщеннее и богаче, чем в словах. Всё то же самое, как на родной земле: кирхи, брусчатка улиц, черепица крыш – только в идеальном состоянии. И люди выглядят оптимистичнее.

– Господи, как же у них всё здорово, – произнёс Саша, глядя на какое-то старое немецкое здание – по всей видимости, городская ратуша. Фасад содержался в идеальном порядке. По узорчатой кладке кирпичей вился плющ. Саша внезапно вспомнил, как рушилась в труху кирха святой Катерины, и содрогнулся.

Чуть помедлив, Алексей откликнулся. 

– Помню, мне в детстве было жаль, что замок Мальборк[2] находится на польской части Восточной Пруссии, а не на нашей, – сказал он, проезжая перекрёсток с круговым движением. – А потом я вырос, побывал там, и понял, что окажись Мальборк нашим, то до сих пор стоял бы в руинах…если его, конечно, не разобрали бы на кирпичи.

Саша ничего не сказал. Что тут говорить? И так всё ясно, как день.

– С людьми то же самое, – наконец, произнёс он.

– С людьми ещё хуже…

«Шевроле» выбрался на большой скоростной автобан, и, рыкнув дизелем, ощутимо прибавил скорости. До Гданьска оставалось сто двадцать километров. 

Здесь нет бедности, подумал Саша, глядя на Польшу. Конечно, может, где-то мелькнёт неухоженный домик и пара покосившихся заборов, но здесь нет той тотальной, всепроникающей, всепоглощающей убогой безнадёжности, которая пронизывает Россию сверху донизу и слева направо…

 К Эльблонгу ощущение чудовищного контраста усилилось. Саша поражался – как же ощутимо различаются между собою Калининградская область и Варминьско-Мазурское воеводство! Сильнее, чем ГДР и ФРГ, слабее, чем Северная и Южная Кореи (но это, похоже, вопрос времени). Когда-то это были две части одного целого; Восточную Пруссию разделили на два фрагмента, словно ставя эксперимент – и Саша мог с чувством глубокого разочарования подтвердить, что Калининградской области повезло меньше.

Гданьск же окончательно поразил Сашу. Данциг и Кёнигсберг, два балтийских брата, две столицы – Западной и Восточной Пруссии – превратились в Гданьск и Калининград. По обоим городам прошёл огненный шквал войны – но Гданьск возродили из пепла, а Калининград, к сожалению, добили.

– Лёша, – сказал Саша, глядя на проезжающий рядом трамвай футуристического вида, украшенный рождественскими голографическими панелями. – Мы в будущем.

– Ты ошибаешься. Мы в настоящем, просто приехали сюда из прошлого. Из девятнадцатого века.

– Окстись, окаянный.

«Шевроле» остановился на парковке неподалёку от старого города Гданьска – небольшой клочок асфальта рядом с вымощенной булыжником улочкой. Над головами возвышались фасады зданий с фронтонами в ганзейском стиле. Сквер рядом ограждала кованая, в стиле рыцарской готики, ограда. Узоры металла были легки и ажурны. 

Бесплатный вай-фай действительно был всемирным: Алексей через интернет созвонился с Андреем, пока Саша снимал дерево в сквере на фоне прихотливых фасадов.

– Он сейчас подойдёт, – пояснил Алексей, убирая телефон в карман. Марина держала его за локоть, любуясь окружающим миром.

Андрей пришёл не один, а тоже с женой – Татьяной, высокой брюнеткой с короткими волосами. Ему было где-то около сорока пяти лет. Аккуратное, округлое лицо, чёрная вязаная шапка и сдержанно-синее пальто.

– Бой курантов! – поприветствовал он калининградских гостей. – Лёша, сто лет не виделись!

Андрей когда-то давно работал в «Альтштадте» редактором деловой рубрики. Когда крупный бизнес в Калининграде начал понемногу угасать, журналист уехал с женой и сыном в Варшаву, где сделал карьеру в финансово-аналитическом издании для солидных людей.

– Как Калининград? Как «Альтштадт»? – с дружелюбным интересом спросил он. – Слушайте, давайте немного прогуляемся по городу и завернём куда-нибудь, где наливают что-нибудь горячее!

Они впятером шли по улицам старого Гданьска. Алексей, ведя под руку Марину, рассказывал про калининградскую жизнь: денег нет, ничего нельзя; «Альтштадт» уже переименовали в «Старый город» и не сегодня-завтра закроют; новый губернатор – практически такая же дрянь, как и старый президент; Андрей, ты правильно сделал, что уехал… Саша же шёл и фотографировал всё подряд, всё, что только можно. Барочные дома с окнами из мелких прямоугольничков стёкол. Каменные драконы на водосточных трубах – из их пастей в дождь будет литься вода. Идеально ровную брусчатку старых улиц. Маленькие, уютные, точно игрушечные, магазинчики с яркими витринами. Весело улыбающиеся туристы, идущие им навстречу. Саша снимал и снимал. Десятки кадров улетали через всепланетный вай-фай в облачное хранилище. Фотографий было много, а мысль у Саши ощущалась только одна: Калининград тоже мог бы быть таким, но таким он не станет уже видимо никогда. Город обречён точно так же, как и Саша. И Калининград, и он приговорены жизнью, распяты на ней гвоздями судьбы. Или нет? Лет за двадцать можно попробовать догнать, но только когда эти двадцать лет начнутся?

– А давайте завернём сюда, – предложил Андрей, указывая на небольшое заведение с надписью «Kawiarnia». – Или вы голодны? Тогда давайте лучше пройдём ещё немного. Мой коллега из Гданьска рекомендовал мне тут одно место на набережной Мотлавы…

Это была какая-то закусочная – по крайней мере, алкогольных напитков тут не наливали. Журналисты разместились за столиком в углу; на стене висела жизнерадостная, оптимистичная абстрактная плазменная картина в оранжевых и жёлтых тонах. Пухлые пятна красок плавно меняли цвета и перетекали в пространстве. Оптимизм картины почему-то обжёг Сашу. Его не покидало непривычное ощущение свободы, взявшееся неизвестно откуда.

Огромная порция куриной грудки в сухарях и с гарниром была прекрасна, и в общем-то, недорога. Отчего-то на ум пришло воспоминание о свадьбе сына мэра; пришло и истаяло. Саша находился в Гданьске, и это – иначе никак не назовёшь – было здорово. Вспоминать о Калининграде не хотелось. Наверное, потом придётся целый месяц опять сидеть без денег – но это будет не сегодня.

Теперь нить беседы перешла на сторону Андрея – он легко и охотно рассказывал о своей работе, о том, как было непросто в первый год, и о том, как всё начало получаться чуть позже.

– Вообще, – сказал он, сделав глоток капучино, – у нас есть такая идея. Поскольку в России снова появился свободный интернет, есть проект – расширить нашу русскую редакцию. Я как раз вчера беседовал об этом с нашим главным редактором, Юлиушем – хорошо бы вас познакомить, кстати…

Он снова сделал глоток кофе. Алексей внимательно смотрел на него. Марина ловила вилкой оливки в салате. Саша, наполовину пребывая в раздумьях, вспоминал фотографии довоенного Кёнигсберга.

– Так вот, поскольку сейчас в интернете снова появляется большое количество пользователей из России, мы хотим организовать проект русской службы новостей. В том году мы организовали белорусский сайт, и он пользуется ощутимым успехом. Есть вариант повторить, но нам понадобятся авторы. Колумнисты, служба новостей… Лёша, ты как? Хочешь принять участие?

– Всегда за.

– Единственная проблема будет с переводом гонораров, – продолжил Андрей. – Как я понимаю, сейчас с платежами всё очень сложно?

Алексей кивнул, крутя в руке вилку.

– Какие платежи? Как я их получу? Меня арестуют в момент. Слышал такой термин – «иностранный агент»? Получил хоть рубль из-за границы – держи два года на сдачу.

Андрей издал неопределённый скептический звук.

– Вовремя мы уехали.

– Ещё как вовремя.

– Ну хочешь, и ты приезжай. Если ты будешь работать в русском разделе, тебе не понадобится столько языка, как мне. С зарплатой не обидим…

– Видимо, надо.

– А фотографы вам не нужны? – в полушутку поинтересовался Саша.

Андрей пожал плечами.

– Так-то у нас уже есть, – сказал он, снова пожимая плечами. – Вот если бы ты был в Москве или Петербурге…но смотри, тогда снова будет проблема с переводом денег.

Саша разочарованно-театрально вздохнул.

– Если не секрет, сколько у вас фотографы в месяц зарабатывают? – поинтересовался он.

Андрей слегка задумался, после чего назвал такую сумму, что Саше захотелось выйти и утопиться в Мотлаве. Таких зарплат не существует. Разве что в столице, да и то, если очень повезёт. Ему было стыдно и горько, и даже непонятно отчего – неужели от собственной бедности? Вроде как бедность – не порок.

Наверное, эти мысли слишком явственно проступили на лице Саши, потому что Алексей криво улыбнулся.

– Калининград – город бесплатного труда, – мрачно произнёс он. – А Россия – вообще страна крепостных. Была и остаётся. И останется.

– Нет, в Польше тоже не всё так просто, – возразил Андрей. – Это я про Варшаву говорил. В Гданьске зарплаты чуть меньше…

Снаружи небо уже начало темнеть, но ярки были огни предрождественского Гданьска. Пятеро друзей прошли по набережной, посмотрев на журав, средневековый подъёмный кран.

– Если мне не изменяет память, сюда даже с Новгорода приплывали, – заявил Алексей, оглядывая старинные ворота, где когда-то ходили ганзейские купцы.

– Приплывали, – подтвердил Андрей, поправляя шарф. – Но это лучше у Тани спроси.

И его супруга Татьяна, учитель истории по образованию, рассказывала, как когда-то давно новгородские и псковские корабли заходили в гавани балтийских портов, Кёнигсберга и Гданьска, Любека и Гамбурга. Саша, облокотившись на ограждение набережной, сфотографировал огни, отражающиеся в подрагивающей воде Мотлавы – на снимке это получилось похожим на акварельные мазки. Он шёл, вполуха слушая беседу друзей, и снимал всё вокруг.

Какие же здесь лица, подумал он. Здесь всё другое – и другие люди тоже. Они не хмуры; на них нет печати той подавленности, что есть почти на каждом калининградце. Люди, которые не забиты жизнью, точно кнутом надсмотрщика.

Саше внезапно стало грустно. Он почувствовал себя крепостным рабом, который как-то сбежал из своего страшного мира, и оказался в чудесном будущем, где нет ни плетей, ни неволи; где люди могут быть счастливы и добры; где люди – именно люди. С противной горечью он понял, что вряд ли когда-либо сможет стать таким же свободным, как идущие ему навстречу гданьчане. Жизнь успела сломать ему крылья, и даже если он ненадолго вырвался из клетки, то уже никогда не улетит в бесконечное небо, но упадёт вниз. Или всё-таки нет? Осознание собственного рабства – это первый шаг к свободе. Иногда и последний.

Пройдя какой-то широкой улицей, полной туристов и огней, мимо ратуши с неправдоподобно высоким шпилем – он едва-едва поместился в кадр фотоаппарата – друзья вышли на ярмарочную площадь через огромные золотые ворота. Карусель с игрушечными конями неторопливо крутилась; в такт музыке загорались и гасли цветные лампочки. Вдаль уходили торговые ряды, все заполненные рождественскими сувенирами, декоративными скульптурами и позолоченными поделками из дерева и папье-маше. Над головою во все стороны уходили ярко горящие цветные гирлянды.

– Сфотографируемся здесь! – предложила Марина, подходя с Алексеем к большой светящейся фигуре в виде кареты. Огоньки крошечных лампочек казались живыми: карета сверкала и переливалась, точно инкрустированная бриллиантами. – Как думаете, на фото этот блеск будет виден?

– Давайте я сфотографирую, – предложил Саша, и Марина протянула ему свой телефон.

На снимке карета выглядела не так блестяще (в прямом смысле этого слова), но весьма ярко и хорошо. Вернув телефон, Саша огляделся. Пожалуй, можно было бы снять несколько кадров для себя.

Чтобы сфотографировать панораму ярмарки, Саша отошёл к большому столбу со светящимися указателями. Когда он приблизился, указатели весело мигнули, словно приветствуя его. Почему-то это, вопреки задумкам архитекторов, не порадовало Сашу; скорее, даже стало немного грустнее.

«Ulica Dzyń Dzyń!», прочитал он на одном из указателей. Должно быть, это улица Динь-Динь. Наверное, это здорово. Он разучился испытывать счастье, подумал он, глядя на надписи. Жизнь так сожгла его, что от чужой радости становится грустно – и это печальнее всего.

Пока его друзья о чём-то беседовали, Саша на одну минуту подошёл к торговому лотку, где, точно рождественские звёзды, блестели всевозможные украшения из стекла – самые разные, из рубиново-красного с золотыми брызгами краски, из густо-сапфирового, из флуоресцентно-зелёного. Его взгляд, скользнув по ёлочным украшениям и декоративным вазочкам, остановился на небольшом – чуть длиннее ладони – плоском листочке стекла. С листочка Саше улыбнулся ангел.

Наверное, это можно было назвать стеклянной аппликацией: художник создал стилизованную фигурку ангела буквально из нескольких кусочков материала, наплавив их на основу и несколько раз прикоснувшись к нему кистью. Пара мазков на лунно-белое одеяние, пара взмахов кисти на волосы, пара штрихов, намечающих тонкие брови, глазки и улыбку.

Если бы ты знал, что я хочу увезти тебя в Россию, наверное, ты бы заплакал, грустно подумал Саша. Хотя, как знать? Ангелы – не люди. Нельзя судить о небесных созданиях по себе.

Продавщица, бодрого и оптимистичного вида девушка с румяными щёчками, поймала Сашин взгляд и широко улыбнулась. У её ярко-голубой вязаной шапочки было два хвостика с каждой из сторон.

– Сколько? – отчего-то нерешительно спросил он, указывая рукой на ангела.

– Piec euro, – ответила она, встряхнув хвостиками шапки и тут же добавила, – five euro.[3]

До чего он дожил, подумал Саша, вытаскивая бумажник. Ему просто не верится, что человек может быть таким весёлым и жизнерадостным, как эта девушка с хвостиками. Она очень весело улыбается ему. Она может спокойно выходить в интернет и писать там под своим именем, не боясь, что к ней в дверь постучит полиция. Её не вызовет налоговая, чтобы спросить, откуда она берёт деньги для оплаты квартиры. Неужели так можно жить?

Деревянными пальцами он протянул девушке зеленоватую банкноту с античным мостом. Пусть январь придётся пережить на гречке и запахе сосисок – но у него теперь будет этот ангел, напоминающий, что хотя бы один день в году он прожил, как человек, а не как гражданин России.

– Dziękuję![4] – весело улыбнулась девушка, протягивая ему ангела в пакетике из обёрточной бумаги, и добавила по-русски с сильным акцентом. – С Рождеством!

– Спасибо! – ответил Саша, кивая ей в ответ – и та улыбнулась ему снова.

 – Давайте выпьем по чашечке глинтвейна, – предложил Андрей, когда Саша вернулся к компании. – Он прекрасно согревает. Я угощаю, – добавил он, на секунду замявшись.

Рождественские напитки наливали недалеко: в одном из уголков ярмарки вокруг пряничного домика с закусками и угощением кругами расходились столики. Весело шумело застолье. В ряд стояли обогреватели: на тепловых экранах расцветали  прихотливые фрактальные узоры.

Глинтвейн оказался горячий, крепкий и ароматный. Саша выпил половину кружки, ощущая, как напиток согревает его изнутри. После уличного холода горячий алкоголь ударил в голову; если бы Саше предложили в двух словах описать его состояние, то он бы охарактеризовал его как «пронзительно хорошо». Он живёт в Калининграде, едва сводя концы с концами, ему на голову падают ракеты, а в дверь стучат полицейские, интересуясь насчёт интернета; но сейчас он в Гданьске, посреди рождественской ярмарки, яркой и искрящейся, живой и прекрасной…

– А что это за солдаты справа? – с каким-то безразличием в голосе поинтересовался он у Андрея. Тот оглянулся.

– А. Это американцы из сборного батальона. После того, как у вас запустили ракету «Завтра», их передвинули поближе к границе. На самом деле, им попросту нечем заняться, поэтому они только и делают, что ходят по кафе.

– Какие счастливые люди, – чуть мечтательно заметила Марина. Судя по всему, она была очень довольна. – Они могут ходить в кафе каждый день.

– А что тут такого, ведь это же не ресторан? – спросила Татьяна. Похоже, после нескольких лет жизни в Варшаве она действительно не сразу могла представить, что у кого-то просто нет денег на то, чтобы каждый день ходить в кафе. Удивительно, как быстро человек может привыкнуть к хорошему.

Саша снова осторожно посмотрел на американских солдат, сидящих за соседним столиком. Так вот какой ты, северный олень, сказал он сам себе, вспоминая древний анекдот. Вот как вы выглядите вживую, солдаты НАТО, которыми нас пугают уже столько лет, что и не упомнишь начала…

Солдаты НАТО совершенно не обращали внимания на Сашу. Атлетического телосложения негр подсыпал из небольшой настольной мельницы корицу в чашку кофе и сделал глоток. Вздохнув, Саша допил глинтвейн. Надо же, сказал он себе. Рядом сидит сын невольников с хлопковых плантаций и пьёт кофе, расслабленно и невозмутимо, а Саша, потомок ленинградской интеллигенции, чувствует себя беглым рабом в этом раю.

Вторая порция глинтвейна оказала на Сашу ещё более странное воздействие, полностью отключив ему внутреннюю самоцензуру. Ему захотелось подойти к американским солдатам и взмолиться – земля наша велика и обильна, но в ней нет порядка уже тысячу лет. Пожалуйста, придите, и сделайте у нас, как в Гданьске – чтобы мы тоже могли стать людьми, потому что нам самим, это видимо, не под силу. И никогда не будет, потому что всё, что получается сотнями лет – свиноподобные ряхи чиновников и опричники-держиморды при погонах…

– Если они к нам придут, – пробормотал он, ощущая, что глинтвейн оказался крепче предполагаемого, – то у нас половина Калининграда их будет встречать с цветами.

Алексей допил свой глинтвейн, сделанный из вишнёвого сока: водителю машины не следует употреблять спиртное.

– У нас половина области их с цветами встречать будет, – добавил он, и, вздохнув, добавил. – Хотя сейчас мы с тобой выдаём желаемое за действительное. Они к нам не придут.

Реплики калининградских журналистов удивили Андрея.

– Я так смотрю, у вас всё очень плохо.

– Ты даже не представляешь, насколько, – хмуро ответил Алексей. Судя по выражению его лица, он сейчас бы не отказался от алкогольного глинтвейна.

Как странно, подумал Саша. Как странно думать, не боясь того, что ты совершаешь этим преступление. Как странно и приятно – говорить то, что думаешь, не ожидая, что на тебя после этого упадёт молот правосудия. Он ещё раз посмотрел на солдат, стараясь думать более трезво. Нет, в самом деле: в своё время американские инженеры помогли создать такие замечательные сооружения, как ДнепроГЭС, Магнитогорск и Сталинградский тракторный завод. Почему бы этим солдатам с нашивками «United States Army» не помочь построить прекрасную Россию будущего? По крайней мере, хоть так у страны будет какой-то шанс…

Стаканы с глинтвейном опустели, и компания снова отправилась в путь. Они снова прошли по вечернему Гданьску, заглянув в старинный собор с невероятно высокими потолками и полюбовавшись на астрономические часы с десятком циферблатов. Они заглянули в ещё одну небольшую уютную церковь, где пахло воском горящих свечей. Пройдя мимо старых крепостных стен и обогнув памятник Яну Собескому, журналисты вышли к Большой Мельнице, где когда-то речка вращала сразу восемнадцать мельничных колёс. Гданьск казался великим и прекрасным.

Велик и прекрасен также был магазин, куда они заехали, когда наступил час возвращаться домой. Рождественские скидки казались чудом, свидетельствующим о том, что Бог всё-таки есть, и он довольно милостив к людям. Цены были меньше калининградских.

– С Рождеством, йо-хо-хо, – сказал Алексей голосом киногероя боевика. – Все на абордаж.

Про запас Саша взял сразу две упаковки колбасы – и ещё одну небольшую пряную салями, на которую как раз была акционная скидка. Им овладело безумное, на грани мазохизма, желание спустить все, все имеющиеся у него деньги, чтобы покупать, покупать всё, что хочется – лишь бы удержать ускользающее чувство европейской свободы.

Шоколадки были вызывающе недороги. Подумав, Саша кинул в тележку сразу пять пачек. Дальше он уже шёл, словно какой-то гуннский разоритель, собирая с полок всё, что только можно взять со скидкой. Пакеты с феерически дешёвым растворимым борщом. Небольшая упаковка изюма в шоколаде. Банка джема из бузины – просто потому, что она стоит, как проезд в калининградском автобусе. Две небольших упаковки паштета – один из гусиной печени, другой из свиной. И, пожалуй, ещё из говяжьей.

– Возьмите ещё вот эту вещь на пробу, – внезапно сказал ему один мужчина русской внешности, который методично снимал с близлежащей полки еду пачками. – Рубленое мясо с луком и специями. У них это называется «тартар».

– Спасибо, – поблагодарил его Саша, беря упаковку. – Слушайте, а как вы догадались, что я тоже из Калининграда?

– У вас горят глаза и голодный взгляд, – ответил ему мужчина. – Ну и к тому же я видел вас в музее янтаря.

– А, это когда китайцы приезжали? Помню, помню вас…

Гданьский супермаркет – это место, где калининградец всегда может встретить земляка.

В разделе овощей и фруктов Сашу ждал приятный сюрприз: большая плетёная корзина с бесплатными бананами, которые слегка начали чернеть. Табличка сообщала, что это тоже нормальные фрукты, и для чего-то они выросли: к ним не нужно относиться, как к объедкам. Саша постарался не задумываться о том, что это высказывание вполне применимо к людям. Вздыхая – не то от собственной бедности, не то от неукротимой жадности, он положил в тележку пару килограмм.

На обратном пути из супермаркета Саша заглянул в магазин фототехники, где сделал несколько пробных снимков на среднеформатный «Кэнон» из витрины – фотоаппарат лежал в руке так идеально, что его не хотелось выпускать.

– Лёша, уведи меня отсюда, – пробормотал Саша, сжимая шедевр японской техники. – Иначе я за себя не ручаюсь.

Последние три евро мелкими монетами он потратил в небольшом секонд-хенде. На эту сумму удалось купить прекрасную шапку из искусственного меха, почти новую. Шапка смотрелась невероятно респектабельно, в духе польского дворянства – в зеркале Саша выглядел, словно интервент XVII века.

Дорога назад показалась невероятно короткой. Позади прощально вспыхнули огни Гданьска, на горизонте мелькнул силуэт Эльблонга, и вот уже они въезжают в Бранёво. На улицах пусто. Вокруг ни души, лишь ярко горят фонари.

Саша вздохнул.

– Не хочется возвращаться, – безрадостно сказал он, глядя вперёд.

– Я знаю это чувство, – сказал Алексей, не оборачиваясь. – Хочешь выйти? Я могу остановить, если что.

Саша так и не понял, шутка ли это. Он внезапно представил, насколько сложно будет бросить родной город и переехать в другую страну. Для него – пожалуй, что неподъёмно.

– Кому я здесь нужен, – сказал он без вопросительной интонации.

– А кому ты у нас нужен? – с обычной прямолинейностью ответил Алексей. Саша не обиделся.

– Никому.

– Да мы все никому не нужны…

– Не говори так, – поправила его Марина. – Ты нужен мне.

– Тебе даже язык учить не надо, – продолжил Алексей. – Фотография интернациональна.

Саша не ответил. Было тоскливо. Вспомнилась Ксюша. Надо же – уже почти месяц прошёл без неё…

Сразу после заправки, где Алексей снова доверху залил бак биодизелем, фары «шевроле» высветили дорожный знак «Granica Państwa»[5]. Желающих попасть в Россию было немного: всего четыре машины перед ними. Польский пограничник, снова бросив взгляд из-под бровей на Сашу, поставил закрывающий штамп в паспорт.

Два столба – красно-белый польский и зелёно-красный российский – стояли друг напротив друга, точно часовые. Когда машина проезжала рубеж, Саша вздохнул.

Они на секунду замерли перед шлагбаумом, что преграждал въезд на территорию таможни. У дороги прямо перед щитом c российским гербом возвышался восьмигранный знак «стоп». Точнее и не скажешь.

Вытаскивать фотоаппарат было бы поздно, да и опасно: снимать на границе запрещено. Осторожно вытянув из кармана телефон, Саша сделал протестный кадр, так и говорящий – не въезжай сюда, не совершай ошибки. Подумай ещё раз.

На въезде в Россию должна быть надпись «Каждому своё», подумал Саша, когда «шевроле» миновал первый шлагбаум. Это самый точный российский лозунг. Каждому – своё. Президенту – царствовать без границ и пределов до самой смерти. Чиновникам – воровать всласть, прожигая деньги. Силовикам – наслаждаться безудержным правом вседозволенности. А всем остальным – бесконечно работать за гроши, надеясь разве что дожить до пенсии. Если, конечно, её к тому моменту не отменят.

Российский контроль прошёл ещё быстрее, чем польский. В паспорте Саши появился уже четвёртый штамп.

Ну вот, подумал он, убирая паспорт в карман. Сейчас он сядет в машину. Последний шлагбаум поднимется, и он вернётся в свою страну. Там он будет делать то, что ещё не запрещено. Если он заупрямится, за ним придут. Если он откажется подчиняться, найдутся средства, чтобы заставить его…

Добро пожаловать в Россию.

– Что-нибудь запрещённое везёте?  – спросил таможенник, заглядывая в багажник машины, где стояли в ряд три сумки, полных еды. У его ног крутился чёрный служебный спаниель с умными глазами. На секунду воображение нарисовало Саше, как собака запрыгивает в багажник и торопливо сжирает все их покупки.

– Нет, ничего, – ответил Алексей.

– Сырое мясо, алкоголь, лекарства?

– Нет.

– Немало у вас.

– Так, к новому году на стол купили.

Таможенник хозяйским жестом открыл Сашину сумку. Колбасы были предусмотрительно помещены на самое дно.

– А что это за бананы у вас? – осведомился он хозяйственным тоном. – Фитосанитарный сертификат есть?

Саша внезапно с какой-то обречённостью понял, что если таможенник сейчас не разрешит ввоз бесплатных польских бананов, то он, Саша, из принципа съест прямо здесь все фрукты, которые только сможет, а те, что не удастся съесть, он запихнёт в таможенника, как в копилку.

– Ладно, проезжайте. Со следующего года уже не разрешим, – предупредил таможенник, не зная, что всего лишь один шаг отделял его от превращения в банановое эскимо. Будь Алексей на традиционном для челнока «пассате», вряд ли бы их пропустили так легко.

Шлагбаум поднялся.

Тот, кто живёт в России, хорошо знает, что такое плохо, но плохо знает, что такое хорошо. Поправить это несложно: достаточно побывать в нормальной стране. Сложнее потом жить с этим знанием. Впечатления о предрождественском Гданьске резали душу своей чистотой – иначе это и не назовёшь. Казалось, что решительно всё, к чему Саша привык за неполные тридцать лет жизни, выставило наружу свою тёмную, неприятную изнанку, которая раньше как-то не бросалась в глаза.

Всё отвратительное и мерзкое. Родная пятиэтажка из белых бетонных плит – как неприятны швы между ними, замазанные грубым цементом, как бросаются в глаза грязные потёки на стенах! Столбы освещения – да они же кривые, и краска не в силах скрыть ржавчину. Асфальт двора – весь в трещинах, буграх и дырах; если присмотреться к ямам, где он протёрся до щебёнки, то по слоям можно определить, сколько ему десятилетий. Чего бы ни касался Сашин взгляд, что бы ни приходило Саше на ум, всё вызывало жгучую горечь на контрасте с благополучием балтийского города-побратима. Как говорится, бог в мелочах, а дьявол в деталях – но и мелочи, и детали как раз особенно жестоко подчёркивали невероятное, колоссальное различие между двумя городами, между двумя странами и между двумя мирами.  И так всегда и так во всём, и самое печальное – это люди, раздавленные жизнью; похоже, что навсегда.

Да, с людьми печальнее всего, мрачно думал Саша, идя в магазин и глядя на прохожих. Уставшие, вымотанные люди. Люди, работающие за гроши. Люди, у которых прав не больше, чем у цыплёнка на птицефабрике. Люди, готовые, что на них в любой момент нападёт кто-то, кто сильнее, чем они. Люди, постоянно готовые напасть на того, кто ещё слабее, чем они. Тягловое население, не больше того.

И ведь не понять, что делать: это жизнь превращает людей в такое состояние. Как можно изменить жизнь? Как можно изменить целый мир? Апельсину в камнедробилке не следует преувеличивать свои возможности. Единственное, что, по большему счёту, можно изменить – самого себя. Крамольные мысли хороши. Они означают, что мыслитель сделал первый шаг к свободе. Ну вот, ты вроде как выдавил из себя раба; а с остальными-то что делать?

…Сто лет назад в стране было примерно двести миллионов рабов. Занятий для них хватало – бесплатный труд в колхозе или условно-бесплатная работа на заводе; для недовольных – рытьё каналов (так, прадеду по папиной линии дали три года за то, что не хотел коллективизироваться). За сто лет времена стали определённо гуманнее: сейчас с рабов берут деньгами, а не трудом…

Под берцами «ОМОН» хлюпала подтаявшая оттепельная грязь тропинки. Что за прекрасная метафора, подумал Саша, снова с силой наступая подошвой, и ощущая, как склизкая жижа расползается в стороны из-под нажима. Идеальнейшее описание нашего общества. Умри, но лучше не придумаешь. Интересно, может, в этот момент кусочки грязи тоже обмениваются репликами «Если на нас не наступит он, то по нам будут ходить солдаты НАТО», «Терпи, он ходит здесь не так уж и часто», «Так надо. Меня всю жизнь месят сапогами, и ничего, посмотри, какая у меня от этого пластичность», «А что вы хотите, на соседних тропинках то же самое»… Реплики объяснимы, ведь если кто-то отказывается радостно чавкать под берцами – например, как вот этот сопротивляющийся камушек – на него можно наступить всем весом, вгоняя в грязь…

Этот поход во внешний мир за макаронами (их продавали по предновогодней акции, и можно было сделать запасы) довёл разочарование Саши до максимума. В супермаркете «Вика» царил непередаваемый предновогодний хаос. Казалось, что калининградцы запасаются провиантом перед стихийным бедствием. Толкотня. Очереди. Люди, рвущиеся к полкам и едва не грызущие друг другу глотку. Взбешенные лица. Вымотанные покупатели. Коляски с громко кричащими детьми. Тележки, забитые суррогатной едой. Ад интроверта.

Саша не стал ничего покупать. Он понял, что чисто физически не сможет отстоять бесконечную толкающуюся очередь, прорывающуюся к кассам. Даже самые наидешёвейшие макароны не стоят этого.

Он прошёл через боковой выход, осторожно отодвинув локтём мужчину с тремя бутылками недорогой водки. Прямо напротив прохода стоял большой стеллаж с мелкими, полусортовыми яблоками: новогодние скидки, цена пятьсот рублей за килограмм. Недёшево. Стеллаж со всех сторон обступили покупатели.

Как же противно, подумал Саша, глядя на золотые яблоки и вспоминая Польшу. Обидной была не дороговизна – к этому-то можно притерпеться – но отвратительное ощущение того, что к тебе относятся, словно к свинье, перед которой ставят корыто с дозволенными импортозаместительными объедками, и что нужно самым агрессивным образом отпихивать себе подобных, чтобы прорваться к этому корыту. Ещё бы табличку в яблоки воткнули: «Жри отечественное, тварь».

На обратном пути из магазина Сашу встретил недавно установленный информационный стенд «Русский мир»; не без иронии можно было утверждать, что «Русский мир» добрался даже до Балтрайона. Увы, в эту минуту Саше было не до иронии. На экране стенда транслировалась социальная реклама: слащавого вида молодой человек оказывался коварным шпионом демонической внешности. Предостерегающая надпись сообщала: «Предателем может быть каждый».

Ещё полгода назад Саша бы мрачно пошутил, что подобный лозунг идеально подходит для вербовочного пункта ЦРУ на улице Лилии Иванихиной. Сейчас же ему захотелось подойти к стенду и от души нанести несколько ударов ногой.

Он сдержался.

Над головой, где-то в облаках, грохотал двигателем низколетящий военный истребитель. Казалось, что «Су» сейчас обрушится прямо на инакомыслящего Сашу из поднебесья, расположенного примерно на высоте двадцатиэтажного дома.

– Грёбаная страна, да чтоб ты сгорела синим пламенем, – прошептал Саша, вытаскивая из кармана телефон, чтобы сфотографировать пейзаж. Сегодня Балтрайон выглядел не очень респектабельно. Мёрзнущими пальцами Саша перевёл снимок в чёрно-белый режим и добавил контрастности. Получилось прекрасно и пронзительно: разбитый до дыр асфальт тротуара, грязь в ямах. На среднем плане – пожилой автомобиль с разбитой, заклеенной скотчем фарой. Позади – панорама панельных пятиэтажек довольно унылого вида. На торце одной из них ночным хулиганом написано трёхбуквие ОПГ: «органы пытают граждан». Крамольную надпись рассматривают трое жандармов-гвардейцев с собакой на поводке. Справа налево идёт компания парней маргинальной внешности, сжимая бутылки пива в руках. На остановке мигает предновогодняя гирлянда, создавая ощущение пира во время чумы. Повсюду валяются какие-то ошмётки мусора, пустые пакеты и битое стекло; из грязи торчат обломки немецких кирпичей. И на первом плане- яркий экран новенького китайского стенда «Русский мир» с барельефами знамён и двуглавых орлов – вот он, русский мир, как есть. Уходя – не радуйся, приходя, не плачь.

Один из жандармов подошёл к Саше, по пути обогнув валяющийся на земле бумажный стаканчик.

– Нас фотографировать нельзя. Удаляй фотографию, – резко сказал он.

– Entschuldigen Sie mir, – ответил Саша, поражаясь своему авантюризму. – Ich meinte, das ist nicht verboten…[6]

Саша совершенно не солгал: в теории, закон не запрещал фотографировать гвардейцев. Его интуитивный расчет был насколько дерзок, настолько же и прост. В России за людей считают только иностранцев. Вспомним же школьные уроки немецкого, вспомним же пары иняза в университете. Пусть язык Гёте и Шиллера станет большим, чем кажется; пусть он сделает то, что оказалось не под силу языку Пушкина и Чехова…

Человек в униформе внимательно посмотрел на Сашу. Саша расслабленно глядел в ответ. Он вспомнил, как сидел в кафе посреди рождественского Гданьска, пил глинтвейн и верил в лучшее. Казалось, что это всего лишь сон, привидевшийся в предрождественскую ночь – но как не верить снам, что красивее яви?

Если бы сотрудник жандармерии опустил свой взгляд на Сашины берцы «ОМОН», то он сразу бы всё понял – ну какой иностранец здесь, в Балтрайоне? – но слишком спокойно и дружелюбно Саша глядел на стража закона, слишком несогнутой была его спина, слишком европейской выглядела меховая шапка из польского секонд-хенда, слишком яркими были треугольники на левом рукаве куртки. Ослепляющий камуфляж сработал безупречно.

– You can go, – произнёс с сильным акцентом гвардеец после двух бесконечных секунд. – All right.[7]

На этот раз удалось. А потом? Везение не безгранично.

Саша развернулся. Надо было идти домой. Всё было мерзко и ясно.

Вот тебе и ответ, что же с тобой не то. Родился не там, не в той стране. Вот тебе и ответ, что делать. Уезжать отсюда. Да только сил едва хватит, чтобы завтра добраться до центра города, чтобы снимать репортаж о предновогодней ярмарке на площади. Укатали Сивку крутые горки… Какие же мерзкие в России пословицы, ну прямо как жизнь.

И что хуже всего, думал Саша, вернувшись домой, ничего этого не изменить. Ничего не изменится к лучшему. От осинки не родятся апельсинки, как пятнадцать лет назад говорила Аня, самая весёлая и жизнерадостная девушка в их классе. Ещё одна очень меткая поговорка. В следующем году уже обещают всевозможные кары, как будто этого года было недостаточно. Дни «Старого города» сочтены, следует смотреть правде в глаза. Работы нет. Денег нет. Надежды нет. Ничего не изменится к лучшему, потому что это невозможно. Хочется во что-то верить, но, кажется, уже и это не помогает. Дальше ехать некуда.

Контекстная реклама в интернете, словно издеваясь, предлагала Саше оформление гражданства Евросоюза за три тысячи евро и туристические туры в Закопане за три тысячи злотых. Оставив компьютер, Саша вышел на балкон. Там было холодно. Через щели вагонки травил холодный декабрьский воздух.

Саша приоткрыл окно и выглянул вниз. Ему внезапно отчётливо, гораздо сильнее прежнего, захотелось выброситься из окна – чтобы хотя бы на одну секунду в этой жизни испытать чувство полёта. Хотя бы лишь на одну – а дальше всё равно пути нет. 

Он посмотрел на асфальт внизу, как будто видел его впервые в жизни. Там, чуть дальше палисадника, располагалась большая яма. В ней, точно кости, белели куски щебёнки и гравия. О край этой ямы маленький трёхлетний Саша когда-то разбил до крови коленку, и, плача, убежал домой. Похоже, придёт время, и о край этой же ямы разобьётся его жизнь.

Тридцать первое декабря выдалось откровенно безрадостным. Хотелось какого-то счастья, но его не было. Снаружи было сыро от растаявшего снега, чёрно от мокрой земли и серо от бесконечных облаков. Где-то вдалеке раздавались крики алкоголиков; похоже, предновогодняя драка была в разгаре. От вида универсама за окном хотелось употреблять героин.

Саша поставил старую искусственную ёлку, развесил на ней несколько гирлянд и игрушек. Весело мигнули огоньки.

Что же такое, подумал Саша. Даже огонькам весело – а ему нет.

Он вспомнил, что Ксюша очень любила лежать под ёлкой меховой подушечкой. А теперь её нет. Этот новый год он встретит в тотальном одиночестве. Хорошо, что у него есть много вкусных польских припасов. Наверное, этому стоит порадоваться?

Ещё один год позади, подумал он. Ему удалось пережить год. Его не арестовали, и ему на голову не упала ракета. У него получилось поставить коронку на зуб и съездить в Гданьск. Начал ловиться всепланетный вай-фай. Он сделал красивую серию инфракрасных снимков и даже отправил её пару дней назад на несколько фотоконкурсов. Может быть, там повезёт, и ему дадут премию. Вот, пожалуй, и всё. Как говорится, больной перед смертью потел; это хорошо. Его жизнь летит в пропасть. С каждым днём всё хуже и хуже, и этому падению не видно ни конца, ни края.

Саша сел на диван перед ёлкой. На столе он поставил фотографию родителей. Рядом – Ксюши. Ему очень хотелось, чтобы хоть кто-то был с ним рядом в этот момент.

Вспомнив, он взял с книжной полки стеклянную пластинку с ангелом, и подвесил её за ниточку к ёлке. Еловая искусственная лапа чуть согнулась.

– Хочу как в Гданьске, – сказал Саша ангелу. – Хочу, чтобы в Калининграде было как в Гданьске.

Январь

Год начался не просто плохо, а невообразимо плохо. За время новогодней недели праздников по России прошла целая лавина строгих законов. Расчёт был на то, что граждане, приходя в себя после боя курантов и шума застолий, не обратят внимания на появление новых запретов – или, по крайней мере, отнесутся к ним с пониманием.

Первого января объявили о новых строгих правилах выезда из России, с разрешением и солидной пошлиной. Опять повысили пенсионный возраст.

Второго января ограничили частный ввоз товаров из стран, недружелюбных России. В их числе оказались Польша и Литва. Помимо этого, был введён новый, хорошо ощутимый акциз на бензин. На чёрном валютном рынке рубль начал неторопливо падать.

Третьего января «нелегальное использование средств электронной коммуникации» (читай – подключение к всепланетному вай-фаю) стало полноценной уголовной статьёй. Резко, очень резко возросла плата за обязательное страхование жилья.

Четвёртого января появилась уголовная статья «антигосударственная пропаганда», под которую вполне подпадали все высказывания россиян о законах предыдущих дней. В магазинах опустели все полки: остались лишь минеральная вода и карамельные конфеты.

Пятого января Комитет атомной промышленности предложил захоронить большую порцию ядерных отходов в Калининградской области на границе с Польшей – чтобы асимметрично ответить на недавнюю русофобскую речь польского дипломата в ООН.

Шестого января, чтобы пресечь брожение умов после предыдущих пяти дней, объявили, что с лета будет отменён мораторий на смертную казнь.

Седьмого января, в Рождество, к счастью, не появилось ничего нового.

Восьмого января, как бы в навёрстывание предыдущего дня, под предлогом борьбы с фальшивомонетчиками отменили бумажные купюры.

Девятого января в Калининграде началось восстание.

Никто так и не смог точно описать начало процесса: слишком много было разных версий от десятков очевидцев. По крайней мере, наиболее усреднённая версия выглядела так. 

С раннего утра к банкам выстроились бесконечные очереди людей, торопящихся как можно скорее положить ставшие бесполезными бумажные деньги на электронные счета. Не стала исключением и сберкасса в центре города, возле пересечения Ленинского проспекта и Театральной улицы. Один банкомат внезапно перестал работать, и несколько очередей смешались. Возникла ссора, в которой калининградцы от реплик «вас здесь не стояло» очень быстро перешли к высказываниям «да они вообще нас за скотов держат».

В десять тридцать утра администрация сберкассы заявила, что если обсуждение внутриполитических вопросов не прекратится, то банкноты перестанут принимать. Как оказалось впоследствии, это было крайне ошибочным решением. Дискуссия, двигаясь по очереди людей, точно огонёк по бикфордову шнуру, вышла наружу, где к обсуждению охотно присоединялись прохожие. Разрушительный эффект оказался подобным взрыву динамитного заряда, до которого всё-таки добежал огонёк бикфордова шнура.

– Уже за квартиру платить нечем! – сетовала женщина предпенсионного возраста, останавливаясь у очереди.

– А сами жрут в три горла, – безапелляционно заявлял мужчина в вязаной шапке, натянутой по брови. Утверждение не требовало доказательств, и все с ним охотно соглашались.

– Они не нажрутся, – соглашался с ним прохожий, замедляя свой ход и присоединяясь к беседе.

– Вы видели, какие цены сейчас в магазинах?

– Про ядерные отходы знаете? Мы же все тут повымрем, как мамонты!

– А вы понимаете, зачем они бумажные деньги отменяют? Чтобы налоговой было проще следить за карточками. Мне в том году уже впилили двадцать тысяч штрафа!

– Представляете, сколько сейчас надо будет платить за страховку жилья? У меня таких денег нет, хоть квартиру продавай!

– Границы-то зачем прикрывать? Мы, знаете ли, не в Саратове живём!

– Вы слышали, что с февраля хотят снова повысить коммуналку?

Про повышение коммунальных платежей речи доселе не было, но все собравшиеся почему-то охотно в это верили.

В десять пятьдесят появилась региональная новость о том, что в Калининграде одобрена программа принудительной реновации жилья. Это вызвало предельное возмущение собравшихся.

– Это что, теперь меня в Косму выселят? – гневно заявлял владелец квартиры в хрущёвке, выходящей окнами на Ленинский проспект. – Я им не дамся!

– А что ты им сделаешь? Захотят – и в Гурьевск[8] переселят!

– Умный такой, да? Сам, что ли, из Гурьевска? Давно по ушам не получал?

В одиннадцать утра на сцене появился наряд полиции. Полисмены оказались в затруднении: трое стражей правопорядка явно уступали в силах двум сотням злых граждан, перегородившим тротуар.

– Пожалуйста, прекратите и разойдитесь домой, – неожиданно вежливо и осторожно попросил сотрудник правоохранительных органов. – Вы нарушаете порядок.

– Мы деньги на карточку кладём, – с вызовом ответил ему какой-то парень из толпы.

– Да это гроши, а не деньги! – добавил кто-то рядом.

– Вы что делаете? Последнее отнимаете!

– Жить не на что!

– Иди отсюда, служивый!

Полицейские внезапно поняли, что сейчас к ним будут предъявлять претензии, которые, пожалуй, было бы уместно адресовать более высоким – может быть, даже столичным – чинам. Осторожно отступив к автомобилю, стражи порядка доложили в участок о ситуации и затребовали подкрепление.

В одиннадцать тридцать, когда Саша выпрыгнул из автобуса с фотосумкой на боку, процесс уже было не остановить: вслед за Сашей вышел весь автобус. Народный митинг переместился от сберкассы на площадь между Ленинским и Театральной, там, где стоял пластмассовый Сталин. Под ногами хлюпал не до конца растаявший снег. Было чуть выше нуля.

 Как много людей, подумал Саша, вытаскивая фотоаппарат. Наверное, не меньше пяти сотен, и новые участники всё прибывают. Это уже не только прохожие, спешащие по центральным улицам. Это уже появляются калининградцы, прочитавшие в интернете, что перед Родиной-матерью (пусть на её месте и стоит эпоксидный тиран) сегодня собрание всех недовольных.

– …они вообще с нас уже последнюю шкуру дерут! – невно и невпопад кричал оратор, стоящий на каком-то возвышении. – Денег на еду едва хватало, а теперь ещё за страховку квартиры тысяч пять платить, не меньше!

Толпа приветствовала его слова аплодисментами и восторженными выкриками. Саша протиснулся поближе, наконец-то разглядев импровизированную трибуну: это была паллета с тротуарной плиткой (прямо перед новым годом здесь начался аварийный ремонт прорванной теплотрассы, и разобранную часть тротуара аккуратно сложили в штабель). Наверх уже забирался следующий человек:

– Теперь ещё и из квартир выселять будут! У меня так знакомого в том году выгоняли: сказали, соглашайся на реновацию, а то дом сожжём. Вот теперь они даже согласия спрашивать не будут!

Саша попробовал пробиться ближе. Это было очень непросто.

– Двадцать лет такого не было, – сказал ему в одиннадцать сорок пять прибывший Алексей. Саша согласно кивнул. Подобного движения не случалось даже на день города. Да что там – подобного движения в Калининграде доселе не было никогда. Казалось, город воспрял от сна, зло и решительно.

– Я работаю за наличные! – гневно ругался с паллеты новый оратор, мужчина средних лет. – Мне платят шестьдесят пять! Если мы перейдём на электронные деньги, налоговая меня без штанов оставит! Мне будет нечем кормить семью!

В полдень на площади была уже, по меньшей мере, тысяча человек. Главред Антон долго не мог припарковаться в ближайших дворах – там всё было занято. Ещё через пять минут на всякий случай приехала Юля из отдела «Афиша». Почти весь «Альтштадт» был в сборе – только колумнист-внештатник Игорь ещё ехал с Северной Горы, да шеф-редактор Анастасия была за дома компьютером, спешно собирая новости о калининградском митинге.

– Что-то будет, – сказал Антон, оглядываясь. Он был не выбрит, что свидетельствовало о крайней спешке, в которой он прибыл сюда. – Это что-то серьёзное.

С паллеты тем временем выступала пожилая бабушка – божий одуванчик. Её поддерживал за руку мужчина в грязно-серой куртке. Расслышать слабый голосок бабушки было невозможно, но ближний круг собравшихся активно её поддерживал. Рядом обсуждали курс евро на чёрном рынке: рубль опять обвалился. «Альтштадт» находился чуть в стороне.

– Хоть бы мегафон принесли, – сказал Алексей.

Главред Антон потёр щетинистый подбородок и поморщился.

– Значит так, – сказал он. – Разделяемся по площади и делаем всё, что необходимо. Да, Саша, ты можешь скидывать фото через вай-фай прямо Насте?

Саша кивнул. Похоже, сегодня придётся смириться с тем, что необработанные фото пойдут кому-то другому. Оперативность дороже. Тем временем, Антон продолжал:

– Даём всю информацию. Если нас заблокируют, а нас точно заблокируют, выкладываем всё в интернет. Придётся анонимно, но ничего не поделаешь.

Ну и ладно, подумал Саша. У «Альтштадта» есть небольшая полуанонимная страница новостей в интернете, это тоже будет приемлемо. Он чуть отошёл в сторону: вдалеке виднелись полицейские. Стражам порядка сегодня предстоял нелёгкий день. Легко разогнать митинг из десяти человек. Несложно справиться с сотней. Тысяча собравшихся уже вызывает некоторые затруднения.

– Алло, Настя, – сказал Саша в телефон. – Смотри, я тебе сейчас отправлю ссылку на моё фотохранилище и пароль к нему. Выбирай всё, что посчитаешь нужным… А! Главное! Главное! Размывай лица людей, чтобы их нельзя было узнать!

В двенадцать тридцать к митингующим приехал сам генерал-губернатор в сопровождении своей охраны. Три чёрных «гелендвагена» остановились прямо на проезжей части.

– Вы нарушаете закон! – начал генерал-губернатор. Людская волна направилась к нему, но на её пути встали стражи. – Эй, не так близко! Куда?! А ну назад!

Генерал-губернатора обступили полукольцом.

– У нас денег нет!

– Вообще нет!

– Это грабёж!

– Вы последнее отбираете!

– Я свою квартиру не отдам!

– Цены запредельные!

– Медицина такая, что сдохнуть можно!

– Обувь не купить!

– За интернет оштрафовали, обобрали до нитки!

– У меня за квартиру платить нечем, уже приставы в дверь стучатся! Где нам жить?

– Сам, тварь, на немецкой машине катаешься, а нам границы закрываешь! Поди, на «Жигулях» попробуй!

В этот момент генерал-губернатору поднесли мегафон. Диалог власти и общества начался.

– Жители Калининграда! – заявил генерал-губернатор на всю округу. – Вы идёте на поводу вражеских провокаций. Это всё организовано противниками нашей страны…

– Да ты сам противник!

– Вы хуже фашистов!

Генерал-губернатор явно чувствовал себя не в своей тарелке. В другой обстановке он с большим удовольствием бы разразился блестящей речью о провокациях пятой колонны, геополитике и сферах влияния, однако сейчас это было несколько неуместно.

– Отставить! – резко заявил он. – Нужно терпеть. По статистике, в этом году зарплата будет расти. Вы повторяете тезисы вражеской пропаганды и дестабилизируете обстановку в стране. По новым статьям за такое можно и к стенке стать!

Это уже было чересчур. Среди собравшихся раздалось недовольное гудение. Саша едва-едва пробился сбоку. На него немилосердно напирали со всех сторон.

– У, ряху отъел!

– Чемодан-вокзал-Россия!

– У нас уже ничего нет! – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Вообще ничего!

– С такими как вы, мы бы войну не выиграли, – зло бросил генерал-губернатор. –Народ ел лебеду и бросался под танки! А вы не можете немного потерпеть! А если на нас сейчас американцы нападут? Что тогда?

Судя по выражению лица, генерал-губернатор явно сожалел, что кого-нибудь из смутьянов нельзя расстрелять перед строем для поднятия дисциплины.

– Мы терпим, только потому что на еду ещё хватает!

– Да лучше американцы, чем вы!

– Да сколько ещё терпеть, ты, гнида?

– На что нам жить?

– В Северо-Западном федеральном округе вы живёте лучше всех остальных городов, – продолжал генерал-губернатор. – Вы ещё Петрозаводска не видели!

– Да охренеть как хорошо мы живём!

– Нам сейчас жрать нечего будет!

Генерал-губернатор, краснея от гнева лицом, опустил мегафон и, не выдержав, проворчал про себя:

– Моя бы воля, ты бы пирожки с говном жрал и добавки просил.

Эта реплика определённо оказалась излишней. Снова раздалось недовольное гудение. Люди начали надвигаться. Один из охранников попробовал преградить путь, но его ударили в лицо сразу тремя кулаками.

– Па-а-а-берегись! – одновременно с этим крикнул кто-то сзади, бросая над головами взятую с паллеты тротуарную плитку. Она перелетела через генерал-губернатора и, ударившись о капот «гелендвагена», оставила на нём большую вмятину – Саша едва успел сфотографировать, как плитка отскакивает от металла.

– А ну прекратить! – было начал генерал-губернатор, как ещё два импровизированных снаряда пролетели в опасной близости от него.

– Не кидай, мы его так руками порвём! – объявил какой-то мужчина, и собравшиеся, зло загудев, начали надвигаться на губернатора, спешно запрыгнувшего в автомобиль. Саша «чесал» затвором фотоаппарата. Головной «гелендваген», с уже пошедшим трещинами лобовым стеклом, решительно двинулся вперёд, оттесняя людей. Колонна автомобилей торопливо удалилась под свист и гневные крики; ещё несколько кусков тротуарной плитки улетели вслед.

– Вы слышали, чем он нас накормить хотел? – грозно объявлял ещё один мужчина в трофейный мегафон, брошенный генерал-губернатором при отступлении. – Вы слышали?

 На площади, наверное, было уже больше двух тысяч человек – невообразимо много по меркам Калининграда, невообразимо много для мира, где за выход на улицу могут теперь и казнить. Надо же, подумал Саша, проталкиваясь вперёд. Вот это жизнь, вот это гуща событий.

За спиной зарычал дизельный мотор, и Саша торопливо повернулся. В движение пришёл экскаватор, находившийся возле раскопанной теплотрассы. Непонятно, как его смогли запустить – разве что рабочие присоединились к беспорядкам. Впрочем, подумал Саша, сейчас это не имеет никакого значения. Пожалуй, лучше прикрыть лицо шарфом и надвинуть шапку. На митингах это запрещено, но, видимо, сегодня особый день.

– Осторожно! – кричал в мегафон мужчина, стоящий на подножке экскаватора рядом с водителем. – Осторожно, отойдите с дороги!

Металлический ковш поднялся в воздух и со второй попытки сбил с фонарного столба видеокамеры наблюдения. Это было весьма разумно.

– Если они хотят на нас посмотреть, так пусть придут и посмотрят вживую! – объявил мужчина в мегафон. – А сейчас мы им покажем, как трогать нашу Родину-мать!

Похоже, сегодня тот день, когда в Калининграде можно всё, подумал Саша, глядя, как экскаватор пытается подобраться поближе к постаменту. Было весело и страшно. Это казалось дико непривычным: долгие годы подряд ничего нельзя было делать – ну кроме как платить налоги и покупать гречку. А теперь – можно всё. Прямо как в Польше.

– Пустите, пресса! – прорвался он в первые ряды. Экскаватор уже тянул свой ковш к Сталину: других политиков рядом нет, а сделать что-то хочется. – «Альтштадт»!

– Мы его один раз уже убирали, – кричал мужчина в мегафон, – и уберём ещё раз, и ещё, сколько понадобится!..

Ковш ковырнул ногу вождя, но тщетно. Экскаватор снова взревел двигателем. На этот раз статуя поддалась. Со второго раза десталинизация всё-таки увенчалась успехом.

– И так будет с каждым!..

– За Родину! – прокричал кто-то.

 Пластмассовый Сталин обломился по самые сапоги. Ударившись головой о постамент и прокатившись по наклонной плоскости, он, наконец, замер прямо перед восхищённым народом. Глаза генералиссимуса стоически смотрели в серое небо. Ноги-обрубки торчали остриями, словно горные пики Кавказа.

 А ему так даже идёт, подумал Саша, закончив снимать длинную серию кадров с катящимся Сталиным. Тем временем какой-то молодой парень подошёл прямо к статуе; лицо парня было прикрыто тканевой полумаской с нарисованной улыбкой. Расстегнув брюки, нимало не смущаясь присутствующих здесь калининградок, он грубо, физиологически оскорбил вождя, стараясь попасть тому в лицо. От усов Сталина пошёл пар. Раздались аплодисменты.

– Так его! – выкрикнул кто-то позади.

Сброшенный с постамента Сталин покорно лежал на вытоптанном снегу. Парень в полумаске увидел, что его снимают почти на два десятка телефонов и камер со всех сторон. Отряхнув ладонь, он показал digitus impudicus[9] именно в Сашин объектив. Что же, подумал Саша, фотографируя, свобода не всегда приходит с чистыми руками. Он поднялся к постаменту, на котором торчали два сапога (получился превосходный кадр) и повернулся к площади.

Теперь она почти вся была занята людьми. Саша даже не мог предположить, сколько же здесь человек? Сколько калининградцев пришло, чтобы непосредственно выразить своё недовольство всем, что накопилось за долгие годы? Уже, наверное, тысячи три. Он поднял фотоаппарат, делая несколько снимков. Вот интересно, куда же делись все эти патриотически настроенные балтийские казаки и прочие кадеты с хунвейбинами? Куда пропали все эти люди, столь бросавшиеся в глаза? Может быть, они сейчас дискутируют на тему «Холопство, как главная духовная скрепа российского общества»? Или им просто барин не велел?

И провокаторов тоже нет. Так часто делали раньше – на митингах протеста, когда туда ещё кто-то рисковал выходить, появлялись один или два человека, которые выкрикивали призывы к экстремизму, после чего полиция с чистой совестью арестовывала всех собравшихся. Оно и понятно: сейчас такая тактика окажется подобной тушению горящего масла водой. Скажешь людям «давайте штурмовать мэрию», они её и захватят.

Всё новые и новые люди прибывали на площадь. Вот так и рождается век – на площади, посреди грязи, среди человеческого гнева и человеческих страданий. Саше казалось, что сюда, к постаменту Родины-матери, вышел весь Калининград. Конечно, это было преувеличением – но очень часто взгляд Саши замечал среди людей знакомое лицо или фигуру – вот, кажется, там вдалеке стоят челнок Игорь с женой Ольгой; а вот реконструктор Толя ходит в рыцарской кольчуге поверх куртки и с флагом Тевтонского ордена в руках. А вот и Сергей – поразительно, со школьного выпускного не виделись! Определённо, сегодня здесь собираются лучшие люди города.

Всемирный вай-фай великолепно работал, распространяя по сети известия о калининградском митинге. Это было прекрасно, потому что в час двадцать в городе отключили мобильную связь и рунет.

«Рунета нет», – прочитал Саша сообщение Антона в потайном редакционном чате. – «Работаем для зеркала. Лёша, ты где? Саша, продолжай снимать в том же духе. Юля, срочно свяжись с Настей, нужен комментарий для CNN».

«Все к перекрёстку с Черняховского, Денисов приехал», – выпрыгнуло на экран телефона сообщение от Алексея, и Саша спешно бросился туда. 

Мэр Юрий Денисов, уже зная о судьбе генерал-губернатора, прибыл с миром.

– Пожалуйста, давайте всё-таки будем находиться в конструктивном русле! – обратился он к обступившим его калининградцам, прижимаясь спиной к машине. У автомобиля работал мотор. Водитель нервно оглядывался, крепко сжимая пальцами руль.

– Какое ещё русло? Нам есть нечего!

– Вообще ничего нет! Последнее отбирают!

Денисов обезоружено поднял ладони, пытаясь жестом остановить напирающих горожан.

– Я полностью вас понимаю, я полностью на вашей стороне, – торопливо говорил он. – Давайте попробуем решить наши проблемы спокойно…

– Какое ещё «спокойно»?

– Юрец, ты давно на одну зарплату жил?

– Нас вообще завтра расстреливать начнут! Что, не веришь?

Надо же, подумал Саша, решительно прорываясь вперёд, наш мэр не так прост, как может показаться. Не побоялся приехать, хотя губернатора закидали тротуарной плиткой. На страшном суде российской истории Денисову за это выйдет амнистия.

– Хочешь наши квартиры отнять? Тебе что, жить негде, сволочь?

– Мы направим в федеральный центр наше заявление, что законы последнего времени могут казаться чрезмерными…

– Юра, нам жрать нечего с твоих законов! Сам вали в Москву, и губернатора забирай!

Мэр горько вздохнул.

– Они же нам теперь жизни не дадут, – жалобно заявил он. – Все доходы идут в столицу, все расходы лежат на области. Нам просто не пришлют нам денег теперь. И ещё какие-нибудь законы примут. Мы теперь будем у них на карандаше…

– Юрец, мы у них не на карандаше!.. – Заявил ему кто-то из толпы, продолжив своё высказывание очень грубым образом.

– Ну так давай не будем платить налоги Москве?

– Я на вашей стороне, я тоже калининградец… – пытался оправдаться Денисов, но это уже не имело никакого значения. Мэр полуобернулся, когда кто-то из стоящих рядом с Сашей произнёс непристойную рифму к слову «Юрец». Где-то невдалеке над головами развевался флаг Тевтонского ордена. Кадр получился великолепный – мэр Денисов с перекошенным, невероятно хмурым лицом, море горожан сзади, и над всем этим реет белый флаг с чёрно-жёлтым тевтонским крестом. В Калининграде неспокойно.

– Ну уж хотя бы ты меня не снимал! – в сердцах бросил мэр Саше, узнав его. Тот, в свою очередь пожал плечами – вот такая она, работа фотографа.

Когда Денисов уехал, накал выступающих разгорелся с новой силой.

– Они над нами издеваются! – кричал в мегафон мужчина, стоящий у постамента Родины-матери. Здесь образовалось нечто вроде общественной трибуны. – Они только и могут, что вытирать об нас ноги! А взамен ядерные отходы присылают!

– Давайте напишем, что мы вообще хотим, – объявил следующий оратор. – Отправим в столицу список требований!

– Да столице на нас до лампочки! – крикнули из толпы.

– Всё равно составим!

Это немного напоминало классическую демократию древних греков, когда полноправные жители полиса встречались на центральной площади для обсуждения актуальных проблем общества. К двум часам дня общее собрание жителей Калининграда в ходе открытой дискуссии начало составлять перечень требований:

– Ядерные отходы не привозить!

– Бумажные деньги пусть вернут!

– Отмените смертную казнь!

– И реновацию!

– И страхование жилья!

– И чтобы за интернет не сажали!

– Пусть акцизы на топливо уберут!

– И на хлеб!

– И на мясо!

– И чтобы лекарства можно было везти из Европы!

– Этого мало! – заявил один из ораторов, стоя прямо в ковше экскаватора. За его спиной развевались два флага, воткнутые в оставшиеся на постаменте сапоги Сталина: один – российский триколор, другой – старинный красно-бело-красный с гербом Кёнигсберга. Интересно, подумал Саша, откуда такой взяли? Должно быть, остался с прежних времён – тогда подобные продавались в магазинах сувениров… Что же, в России больше флагов, чем кажется на первый взгляд.

В два пятнадцать список требований начал приобретать острополитический характер:

– Губернатора в отставку!

– И чтобы можно было выбирать свободно!

– И из местных! Нам пришлых уже хватило!

– И чтобы за слова не сажали!

– И пусть границы откроют! Без пошлин и разрешений!

– Даёшь безвиз с Европой!

– Правительство в отставку!

– Президента в отставку!

Последний тезис был встречен бурными аплодисментами.

– Они никогда на это не согласятся! – заявил новый выступающий, высоко поднимая руку с выставленным вверх указательным пальцем. – Мы для них – говно, а не люди!

По этой причине, в два часа тридцать минут пополудни (как раз в этот момент в области объявили чрезвычайное положение) все вышеперечисленные пункты были объединены в одно универсальное всеобъемлющее требование:

– Мы требуем отделения Калининградской области от Российской Федерации!

После того, как восторженные возгласы собравшихся несколько притихли, возникло неожиданное затруднение. Подобное заявление глупо направлять в столицу. Выражаясь языком древних греков, оно реализуется по принципу molon labe[10]. Как бы его осуществить?

– Пусть они там у себя в России делают, что хотят! – тем временем гневно кричал следующий оратор под восторженные возгласы собравшихся горожан. – Пусть они там у себя крепостное право введут! Но без нас! Мы – не с ними! Калининград – свободен!

Интересная идея, согласился Саша, продолжая фотографировать. Вокруг Балтийского моря расположены такие замечательные страны, как Польша, Германия, Дания, Швеция, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва. Почему бы и Калининграду не войти в этот более чем достойный список? Нет, а в самом деле – почему? Мы что, перестанем от этого быть русскими? Мы прекратим говорить на родном языке? Да чёрта с два. Калининградцы построят свою версию России. Не получился за сорок лет балтийский Гонконг – ну так будет балтийский Тайвань.

– А пойдёмте в мэрию! – предложил один из ораторов. Саша узнал его по синей куртке: тот уже ранее выступал с длинной полуэкстремистской речью.

В мэрию, расположенную в паре сотен метров, войти не удалось: выставленные буквально час назад решётчатые ограждения наглухо перекрывали подходы к дверям. За решётками выстроилась шеренга полицейских.

– Пустите, мы к мэру! Записаться на приём!

– Побеседовать за чашечкой кофе!

– А Юрец выйдет?

– Полиция! Будь с народом, а не с ворьём!

Полицейские со стоическими выражениями лиц напоминали древнеперсидскую Бессмертную армию, выстроившуюся шеренгой в ожидании древнегреческих гоплитов. Саша оказался совсем близко от решётки. Если недовольные калининградцы поднажмут, то его, в общем-то, просто размажут по железным прутьям. Ещё никогда работа фоторепортёра в Калининграде не была столь опасной.

– Пойдёмте в правительство! – выкрикнули слева.

– Ну, пойдёмте!

Людская река сменила свой путь. Саша с камерой двигался чуть сбоку, стараясь не упустить ни одного момента. Наконец-то можно пофотографировать что-то нормальное. Это не хуже старинных кирх. Снимки один за другим улетали в интернет. Любопытно, как-то там Настя с этим потоком справляется? Ну да ладно…

До областного правительства пришлось пройти метров восемьсот: ДД-1 находилось чуть-чуть в стороне от центра. Недовольных горожан встретили в штыки – пожалуй, в прямом смысле слова. Федеральная власть была лучше защищена от собственного народа, чем власть муниципальная. Широкое крыльцо было обнесено тройным слоем решёток. Наверху, у входной двери стоял ряд спецназовцев с автоматами. На их головах были надеты чёрные балаклавы. Казалось, что правительство области захватили террористы. В какой-то степени, подумал Саша, метафорически это очень даже верно.

– Не подходить! – выкрикнул в мегафон из-за спин спецназовцев какой-то мелкий человек в серой штатской куртке. – Попытка штурма будет расценена, как нападение на орган федеральной власти. Будет открыт огонь! Назад! Назад, я сказал!

Что же это за моль там вещает, подумал Саша, пытаясь разглядеть в видоискателе человека в сером. Дай-ка тебя сфотографировать. Что-то лицо незнакомое. Кто же он? Откуда такой взялся у нас в городе?

Людская река остановилась, не доходя пары метров до баррикад. 

– Что, гады, в своих стрелять будете?

– Только и можете, что автоматами!

Человек в сером чуть высунулся из-за автоматчиков:

– Я повторяю: ваши действия незаконны! Расходитесь по домам. При попытке приблизиться мы будем стрелять! Вам всё ясно?

Откуда-то сбоку прилетела пустая пивная бутылка – должно быть, кто-то залез в мусорную урну. Прицел был взят точно: она разбилась о край двери областного правительства, брызнув по сторонам коричневыми осколками.

– К бою! – отдал команду человек в сером. Не то от гнева, не то от испуга его лицо приобрело откровенно карикатурные черты.

Солдаты в балаклавах вскинули оружие. Чёрное дуло одного из автоматов нацелилось прямо в Сашин объектив. Казалось, что там кроется вечная посмертная тьма.

Это было страшно даже через видоискатель. Вжимая кнопку, Саша просто физически ощутил, как на том конце оружейного ствола замерла направленная на него пуля. Если человек, что стоит напротив, нажмёт на спуск, то вспыхнет порох. Пламя, разгоняя пулю, прогонит её по стволу и вонзит в Сашу. И не будет возможности скрыться или защититься от этого. Всё, что отгораживает его от пули – пара десятков сантиметров стекла и электроники, если считать с воздушными промежутками. Этого слишком мало.

Наверное, подумал Саша, отступая назад вместе с людской толпой, здесь было бы лучше иметь не японский фотоаппарат, а японский танк. Там было бы безопасней. В конце концов, японцы наверняка делают прочными не только презервативы, но и танки. Интересно, как бы отреагировали на это солдаты, что столь храбро целятся в свой – вроде как свой – народ?.. Или они смелые только против безоружных граждан?

…Мэр Калининграда Денисов находился в одном из угловых кабинетов мэрии. Комната была небольшой, и совершенно не приспособленной для официальных переговоров, но благодаря этому имелся шанс, что в ней нет подслушивающих устройств.

Сидящий в уютном кожаном кресле Ракитин, председатель Областной думы, сложил руки домиком. Время от времени он расцеплял пальцы и с силой постукивал подушечками друг о друга. Судя по всему, он нервничал ещё больше, чем Денисов. Все семеро чиновников, находящихся здесь, выглядели, точно джентльмены викторианской эпохи, желающие обсудить какую-то невероятно непристойную тему.

– Можем ли мы идти против воли калининградцев? – задал риторический вопрос мэр Денисов, пристально глядя на Никанорова, вице-председателя областного правительства. – Народ, который нас избрал, вправе потребовать от нас же определённых шагов…

В другой момент все присутствующие разразились бы гомерическим хохотом от словосочетаний «воля калининградцев» и «народ, который нас избрал», но пятнадцать тысяч человек в самом центре города представляли собой явление, которое нельзя просто так сбрасывать со счетов. Кроме того, любому человеку, находящемуся во власти, следует время от времени ссылаться на чаяния людей – хотя бы для вида.

– Это зависит от очень многих факторов, – дипломатично ответил вице-председатель правительства, делая многозначительные пассы руками. Подняв взгляд, он медленно и осторожно продолжил. – Наш долг – выполнить волю калининградцев…в том числе, выраженную в решении парламента…

– Здесь возникает вопрос, – в свою очередь, обтекаемо высказался председатель областной думы. – Высшее областное руководство дважды сменилось за полгода, однако, среди среднего звена осталось ещё значительное количество людей, которым можно доверять. Вопрос заключается в следующем: если возникнет противоречие, чьи приказы они будут исполнять?

Вице-председатель правительства с силой потёр тыльную сторону шеи. Ему вспомнилась старая советская детская книжка про пионеров, пытающихся построить космическую ракету из пустой бочки и алюминиевых опилок.

– Я полагаю, что все, кого мы знаем годами, смогут отдать приоритет нашим указаниям. Они понимают, что нужно действовать исходя из сложившихся обстоятельств… Но что мы можем сказать про силовые ведомства?

– В принципе, Щёкин мог бы поддержать нас, – Денисов осторожно назвал фамилию главы калининградской полиции. – На него давят со всех сторон. По слухам, его отставка вполне близка, поэтому он мог бы рискнуть… Опять же, он калининградец, и, как никто, понимает ситуацию. Если он согласится, тогда мы можем…

В комнате снова повисло молчание. Собеседники обменивались взглядами, точно мушкетёры – ударами шпаг.

Мэр Денисов тяжело вздохнул. Беседа явно не клеилась. Настроение было предельно мерзким. Больше всего ему сейчас хотелось выпить залпом стакан водки. Он ещё раз посмотрел на шестерых чиновников, сидящих в напряжённой нерешительности, и снова вздохнул. Ну что можно сделать с этими трусами?

Денисов находился в том состоянии, которое можно назвать фазой ходячего политического трупа. До неминуемой отставки оставалось всего пара недель, но ему удалось договориться о «чистом уходе» на региональную синекуру, без уголовных дел и преследований. Увы, если в твоём городе две центральные площади заняты людьми, которые требуют отделения от страны, шансы почётной отставки падают до нуля. Конечно, за такое отшлёпают и губернатора, но истинным стрелочником окажется мэр, устроивший перегибы на местах.

А ведь можно попробовать рискнуть, повторял он себе снова и снова. Областное руководство парализовано. Присланные из столицы варяги, как обычно, сумели настроить против себя всех, просто абсолютно всех местных. Сегодня, когда герметично закупорилась федеральная власть, в городе открылось окно удивительных возможностей. На бумаге, Россия – федерация. Это значит, что у Калининградской области есть такие рудименты, как областное правительство, областная дума и областной суд. Иногда – когда Солнце в Козероге и убывающая Луна в Скорпионе – эти рудименты могут оказаться работающими. Открой двери мэрии и скажи недовольному городу:

– Ваши требования справедливы. Прошу пятерых народных делегатов пройти в Большой зал для того, чтобы скрепить подписями Декларацию о суверенитете…

Председатель Горсовета намекающе кашлянул, отвлекая мэра от проекта декларации.

– Хорошо бы принять политическое решение, пока нас не подняли на вилы, – как бы невзначай сообщил он.

Да кто же спорит-то… И вот, выполняя народную волю, исключительно выполняя народную волю, один из присутствующих становится председателем парламента, другой – премьер-министром. Он же, Юрий Денисов, из уходящего в отставку мэра российского глубоко провинциального города превращается – даже страшно подумать о таком – в законно избранного президента Балтийской Республики Кёнигсберг, небольшого европейского государства… Для всего этого вполне хватит тех скромных рычажков региональной власти, которые имеются у них в руках. И не понадобятся никакие красивые жесты наподобие звонков в столицу со словами «Чужой замысел мы отвергаем». Нужно будет только заменить таблички на учреждениях. А впрочем, можно даже таблички не менять.

Председатель Торгово-промышленной палаты издал неопределённый звук. Реальной власти у председателя не имелось, но он был единственным калининградским чиновником, хорошо разбирающимся в экономике, и потому вполне имел все шансы возглавить соответствующее министерство новой республики.

– По моим подсчётам, – осторожно сказал он, отвлекаясь от телефона, – если мы немедленно перейдём на евро, нам удастся избежать гиперинфляции. Экономика и так на нуле: она почти не рухнет, но вот с ценами на топливо могут возникнуть проблемы…

Цены на топливо – это наименьшая из проблем, подумал мэр, вытирая платком мокрый лоб. Равно как и возможная реакция людей. Все патриоты за один день станут убеждёнными западниками, демонстративными сторонниками демократии, свобод и прав. Никто не станет добровольно, по зову сердца защищать закончившуюся федеральную власть. Она не нужна никому. Никто не выйдет с плакатом «Хочу обратно в Россию» (а если и выйдет, то трое полицейских при помощи резиновых дубинок устроят ему локальную Россию с побоями и унижениями). Никто не будет писать на стенах домов «Требую кормить Москву!». Максимум – престарелый отставной капитан авиации, впервые поднявшийся в небо ещё при Горбачёве, проворчит «А раньше было лучше», открывая бутылку кефира на своей кухне в Чкаловске, – но им, при всём уважении к отставному офицеру, можно пренебречь.

Что-то надо делать, и как можно скорее.

В дверь постучали, и все присутствующие резко встрепенулись.

– Да-да? – недовольно произнёс Денисов.

Это была его помощница по международным связям – строгого вида женщина в брючном костюме и собранными волосами; возможно, будущий министр иностранных дел. Войдя, она тщательно закрыла за собой дверь.

– Я связалась с консульством ФРГ и очень осторожно прощупала почву. Они ответили, что не будут вмешиваться во внутренние дела России, но надеются на мирное разрешение проблем. Без кровопролития.

– А Польша? Литва? – торопливо спросил Денисов, ощущая, как внутри него образуется бездонная пропасть.

– То же самое.

Ну вот и всё, сказал себе мэр, поворачиваясь к окну и вцепляясь в подоконник.

– Передай им тогда, чтобы включили телевизор, – сказал он, надеясь, что его голос не дрожит от разочарования. – Пусть посмотрят, как нас сейчас раскатают танками…

Денисову было донельзя обидно. Столько лет из каждого утюга, из каждого миксера доносится, как на Россию хотят напасть войска НАТО – но тогда, когда их помощь нужна на самом деле, западные державы умывают руки. Просто возмутительно. Без зарубежной помощи вся их затея теряет смысл. Можно сколько угодно провозглашать Балтийскую Республику Кёнигсберг, но когда у дверей внизу остановится первый бронетранспортёр российской армии, все эти меморандумы обратятся в прах. В теории-то всё хорошо. В Калининградской области всего четыре аэродрома: Храброво, Чкаловск, Нивенское и Донское. Перекрой посадочные полосы грузовиками – и никто не сядет (во всех смыслах). Железные дороги проходят через Литву, которая, разумеется, не будет пропускать эшелоны с войсками Российской армии (литовцы знают, чем это заканчивается). А плыть морем – очень долго…

Но, увы, нет, с горечью подумал Денисов. Армия уже здесь: штык, которым держится нанизанная на него Россия, нерушим. Гарнизон области огромен. Калининград – самый милитаризированный регион страны. Здесь больше танков, чем на всём Урале; больше самолётов, чем в целом Поволжье; больше ракет, чем на территории Кавказа. Независимое государство, пусть даже и опирающееся на волю горожан, не просуществует и суток. Не лгут, у России только два союзника, армия и флот. У такой России лишь один противник. Это её собственный народ.

Хотя как знать? Если есть мэр, который хочет стать президентом, то почему бы и не найтись генералу, который захочет стать маршалом?

– А что если нам попросить НАТО ввести войска, чтобы они взяли под контроль атомные боеголовки ракет в Балтийске? – высказал откровенно авантюрную мысль председатель Горсовета. Отчаянное положение зачастую толкает людей на отчаянные идеи. – Скажем, что иначе их захватят самопровозглашённые полевые командиры…

– Или объявить Польше войну и сдаться? – предложил председатель Областной думы, чьи проекты вызывали недоумение даже в более спокойное время. – Или прислать в консульство ФРГ ключи от города?..

Устремившись невидящим взором в окно, Денисов продолжал мечтать, пытаясь разглядеть снаружи лучший мир. Вот он входит в большой брюссельский зал. Снаружи ярко сияет солнце. Оркестр областной…нет – республиканской – филармонии исполняет «Оду к радости» Людвига ван Бетховена. Сегодня очень важный день: Балтийскую Республику Кёнигсберг принимают в Евросоюз.

Надо произнести торжественную речь с трибуны. На него наведены десятки объективов. На него смотрят сотни глаз. Сзади за ним развеваются знамёна объединённой Европы. Сегодня на синем флаге Евросоюза станет на одну золотую звёздочку больше. Калининград, добро пожаловать.

«В этот день», – почтительно говорит Денисов, внимательно глядя на президента Франции (теперь они оба, в принципе, равны по статусу), – «я хочу от лица народа моей страны поблагодарить всех вас за высокое доверие, оказанное нашей молодой республике…»

…Премьер-министра Великобритании, к сожалению, сегодня не будет. Эти англичане такие снобы! Но ничего не поделаешь: есть вещи, с которыми маленьким государствам приходится смиряться…

– «…а этого большого янтарного орла я хотел бы лично вручить герру канцлеру ФРГ в знак высочайшей признательности…»

В кармане Денисова пискнул телефон, отрывая мэра от грёз. Зала с лидерами европейских стран не было. За окном, невдалеке, находились пятнадцать тысяч очень злых калининградцев.

– Это Щёкин, – произнёс он отсутствующим голосом. – Пишет, что к нам летят самолёты со спецподразделениями и техникой для разгона. Может, будут и танки.

Все присутствующие одновременно вздохнули, словно древнегреческий хор в кульминационный момент трагедии.

Вот и всё, подумал Денисов, прижимаясь лбом к холодному стеклу. Не будет никакого Евросоюза, и никаких встреч с президентами. Какой герр канцлер? Придётся падать на колени перед столичными ханами, оправдываясь: нет, это не он довёл город до такого состояния, не он…

Да сколько же можно унижаться, с отвращением сказал он себе, закрывая глаза, чтобы не видеть площадь, заполненную людьми.

…Саша вытащил из кармана телефон. В редакционном чате – триста семьдесят новых сообщений.

«Про нас каждые полчаса передают по «Евроньюс», писала шеф-редактор Анастасия. – «Весь российский сегмент интернета пишет о нас. По нашим телеканалам – молчат. В Большом театре новая постановка балета. Президент улетел в Нигерию с государственным визитом.

А хорошо получилось, подумал Саша, пробираясь через людскую толпу; было уже очень тесно, и приходилось прокладывать себе путь локтями, но сегодня это не вызывало отвращения. Калининградцы стоят на площади всего несколько часов, а президент уже улетел из страны.

Филиал «Евроньюса» находился совсем недалеко: Оксана Терентьева, одна из калининградских журналисток, оказавшаяся пару лет назад в опале у комитета по печати, вела трансляцию на мобильный телефон.

– Они нас вообще за людей не держат! – гневно кричал стоящий перед ней челнок Игорь. Его лицо, прикрытое для анонимности медицинской маской, раскраснелось. – Сына арестовали за то, что он вёз лекарства из Польши! На четыре года могут посадить! Да если мэрию сжечь, меньше срок дадут!

Игорь не прав, подумал Саша, за мэрию срок дадут больше. Хотя, учитывая, какой оборот принимает дело, вполне возможно, что за подобное деяние наградой будет медаль «Защитнику свободного Калининграда», выданная лично президентом республики.

К четырём часам дня калининградский протест начал отдаваться эхом по области. В Советске горожане перекрыли дорогу к пограничному мосту и таможне. В Черняховске недовольные соорудили баррикаду на железной дороге, ведущей в Москву, но их разогнала полиция. Кого-то крепко ударили резиновой дубинкой; в ответ прилетел кирпич. Самым мирным был протест в Гвардейске, где жители, вышедшие на площадь, просто обменивались скептическими репликами.

Несмотря на это, общая атмосфера начала слегка закисать. Люди, вышедшие на улицу несколько часов назад, устали. Первая злость ушла, оставив их в растерянности. Всё, что можно сделать, подумал Саша, уже сделано. Теперь или штурм областного правительства, или возвращение по домам. Правительство охраняют войска с огнестрельным оружием. По домам возвращаться  рановато, но и начинать боевые действия как-то не с руки. Калининград – цивилизованный город.

На улице уже было темно. Сегодня не загорались фонари. Темнота окутывала две площади, лишь светились экраны мобильных телефонов. Посередине главной площади, развели костёр в большом железном тазу. Саша снимал, как калининградцы с закрытыми лицами греются у огня. Кто-то принёс мандарины, кто-то – термосы с горячим чаем, но вся еда закончилась буквально за минуту.

– ОМОН прибыл! – закричал кто-то вдали.

Люди заволновались.

– Смотрите, смотрите – водомёты!

– Осторожно, сейчас будет мясо!

Саша, толкаясь, снова бросился вперёд. Да. Похоже, дело запахло керосином.

По проспекту Мира, со стороны штаба флота, приближались несколько больших автомобилей, похожих на бульдозеры с широкими щитами. По обе стороны от них быстрым шагом двигались шеренги отрядов. Саша слышал о подобном. Полк специального назначения «Кинжал». Войска, предназначенные для усмирения недовольных. Великолепное техническое оснащение, колоссальные оклады и прекрасная выслуга лет. По недостоверным слухам, набираются из национальных республик. Если местные полицейские вдруг не решатся разогнать жителей своего же города, то перед этими отрядами подобная проблема не возникнет. Порой даже жаль, что Россия столь велика.

Колонны бойцов «Кинжала» двигались вперёд широкими, отработанными шагами, точно на майском параде. Они были вооружены дубинками и прочными щитами. Защитное облачение цвета мокрого асфальта и противоударные шлемы делали их похожими на космонавтов.

Асфальтовые солдаты, подумал Саша. Всех размажут по асфальту.

Колонна машин, рыча двигателями, резко двинулась вперёд по проспекту, разделяя собравшихся на две половины: меньшую, у сквера Родины-матери, и большую, на площади Победы. Бойцы развернулись, встав шеренгами против людей, и сдвинули щиты. Саша нажал на спуск фотоаппарата.

Батареи старой вспышки ощутимо садились. Ну что же, решил Саша, кадров на сто ещё должно хватить; а там уже, может быть, и снимать не понадобится. На всякий случай он сделал пробную фотографию без вспышки, подняв до максимума светочувствительность. Вышло что-то приемлемое. 

– Жители Калининграда! – громко произнёс мегафон, установленный на «бульдозере». – Вы нарушаете закон и порядок. Просим вас разойтись по домам.

Прибытие гостей воодушевило собравшихся.

– А вот не разойдёмся!

– Нам жрать нечего!

– С площади не уйдём!

– Возвращайтесь обратно к себе! Здесь вам не Россия!

– Мы здесь власть!

– Это наш город!

– Повторяю ещё раз, – неумолимо сказал мегафон. – Вы нарушаете закон. Калининградская область объявлена зоной чрезвычайного положения. Расходитесь по домам. Ваше собрание незаконно. Для восстановления порядка мы будем вынуждены применить спецсредства, в том числе слезоточивый газ и водомёты.

Саша шагнул чуть вбок, чтобы заснять две стихии; он оказался в первом ряду собравшихся на площади Победы. Слева – недовольный, злой и пёстрый Калининград. Справа – шеренги «космонавтов» в чёрных костюмах. Россия – великая космическая держава.

– Через десять минут мы будем вынуждены перейти к действиям, – продолжал мегафон. – У вас есть десять минут.

Такой же мегафонный голос раздавался со стороны сквера Родины-матери. Похоже, нас будут штурмовать с разных сторон, подумал Саша. Похоже, сейчас будет очень плохо. Может, всё-таки уйти?

Нет, пожалуй, не в этот раз. Охота пуще неволи.

Тем не менее, неуклонность голоса и внешний вид шеренг оказали своё воздействие. Кто-то осторожно начал сдвигаться в стороны. Тем не менее, людей оставалось ещё очень много.

– Вот не уйдём!

– Будьте с народом, сволочи!

– Мы не хотим больше жить, как в России!

В первые ряды вынырнул парень с лицом, закрытым тканью. Размахнувшись, он бросил стеклянную бутылку – к счастью, пустую – в ряды «космонавтов». Бутылка врезалась в щит и упала.

– Пять минут, – объявил громкоговоритель.

Саша торопливо вытащил телефон.

«Нас сейчас будут разгонять», спешно надиктовал он в редакционный чат. «Пришли от проспекта Мира. Я на площади.»

«Нас тоже. Будут прессовать со стороны Театральной», ответил Алексей.

«Ленинский пока чист», сообщила Юля.

«Оставляют пути отхода», написал редактор Антон.

«Будьте осторожны. Нас показывают по CNN», коротко ответила Анастасия.

По идее, подумал Саша, снова снимая панораму двух стихий, журналистов не должны бить. С другой стороны, кто же их остановит-то? Так что, в случае чего, надо будет аккуратно отступить…

Космонавты трижды ударили дубинками о щиты. Глухой стук был крайне неприятен. На машинах-бульдозерах вспыхнули прожекторы, заливая собравшихся людей ярким, режущим глаза светом.

Саша взволнованно оглянулся. Что же будет? Он торопливо снял шеренгу силуэтов, подсвеченную сзади прожектором. На фотографии казалось, что в Калининград прибыл боевой отряд космических пришельцев. Единственная радость – стало светло так, что можно снимать без вспышки, подумал он, снова настраивая светочувствительность.

Какой-то мужчина сжимал и разжимал кулаки. На лице у него было написано выражение предельной решимости.

А дальше всё было очень быстро.

На машинах включили какой-то чудовищный акустический генератор – страшный, раздирающий голову высокочастотный писк ударил по ушам. Казалось, что какой-то великан волочит исполинские грабли по битому стеклу. Одновременно с этим бульдозеры пришли в движение. Вместе с ними вперёд бросились космонавты. По всей видимости, грохот и скрежетание на них не действовали.

Сжимая зубы, Саша надавил на спуск фотоаппарата. Похоже, сейчас не до качественной съёмки, но что получится, то и получится.

Струя из водомёта врезалась в костёр – к счастью, людей не задело. Отряды спецназовцев продвигались вперёд, сокрушая ударами всех, кто пытался стоять на их пути. Трещали электрошокеры – по всей видимости, резиновые дубинки были двойного назначения. Саше повезло – он смог отклониться со стороны главного наступления, едва не упав на какого-то мужчину. Кого-то сбили с ног. Саша успел снять, как над упавшим взмётываются сразу несколько резиновых дубинок.

Было тесно и страшно. Саша отступал назад, сливаясь с тёмной, пихающейся массой. Куртки и мясо, мелькнула в голове мысль. И он тоже – куртка и мясо. Надо сказать, сопротивляющееся мясо. Надо сказать, безнадёжно сопротивляющееся мясо.

Мыслей больше не было – одни действия и рефлексы. Снимать через видоискатель было невозможно, и Саша фотографировал наугад: что получится, то получится. Бесконечно широкая шеренга космонавтов выдавливала людей с площади. Визг и скрежет, льющийся из динамиков, разрывал душу. Где-то с хлопком взорвались две шашки, выбрасывая густой, сизый дым. Калининградцы отступали назад. Снаружи подходили всё новые и новые отряды, заполняя возникшие разрывы в чёрной цепи щитов. Да сколько же их тут, содрогнулся Саша, отдавливая кому-то ногу во время общего отступления. К нам что, согнали карателей со всей страны?

 – Слева! Они слева жмут!

Из-за акустической атаки ничего не было слышно. Всё смешалось в какую-то чудовищную людскую кашу. Кто-то падал. Человеческая волна отступала. Свет прожекторов обжигал глаза. Взметывались дубинки. Строй космонавтов не останавливал напор ни на секунду, выдавливая всех, кто ещё оставался на площади.

– Что вы делаете?

– Не бейте, твари!

Как всё быстро заканчивается, ужаснулся Саша, торопливо отступая вместе с остальными, чтобы не попасть под приближающуюся шеренгу. Кто бы мог подумать, что их разгонят буквально за пять минут? Ну и давка. Только бы его не затоптали.

На выходе из площади внезапно возник затор, но космонавты всё приближались. Саша попробовал броситься в сторону, чтобы уклониться от приближающейся стены щитов, где взмётывались дубинки, но, к сожалению, было уже поздно. 

– У Родины-матери вообще мясо было, – заявил парень, сидящий справа от Саши на нарах. – Там кинули гранаты с «Черёмухой», а потом уже пошли всех гасить.

– Не с «Черёмухой», – возразил мужчина, расположившийся на полу у самой решётки. Он сидел на свёрнутой куртке. – «Резеда». Наверное, боялись, чтобы мы не начали давить их экскаватором…

– А нас просто смели, – мрачно ответил Саша своим коллегам по несчастью. – Шла лавина и месила всех дубинками…

Было хмуро и противно. Пустота на месте одного из зубов уже начала казаться Саше привычной, но вкус крови во рту ещё чувствовался. Ужасно болели опухшие челюсть и скула. Наверное, можно было считать удачей, что выбитый зуб удалось не потерять – он зачем-то лежал в одном из карманов фотосумки, точно макабричный сувенир о прошедшем дне. Хорошо, что это не зуб с коронкой, на которую ушли деньги со свадьбы сына мэра, подумал Саша, мрачно прикасаясь языком к опустевшей десне. Вот она, преемственность поколений: прадедушку в тридцать восьмом году арестовали, и выбив ему все зубы на допросе в Большом доме[11], чудом отпустили. Времена становятся мягче – правнук отделался только одним. Пока.

Досталось и фотоаппарату: после удара резиновой дубинкой жидкокристаллический экран начал показывать всё в лиловых разводах. А вот вспышка окончательно умерла: должно быть, лампа не вынесла сотрясения. Нелегко уберечься, когда тебя бьют дубинками сразу два спецназовца; к счастью, зимняя куртка несколько смягчает эти удары жизни.

Очень хотелось спать, но сон не шёл. Камера предварительного заключения, куда их доставили из автозака поздно вечером, была переполненной: многим пришлось сидеть в ряд на полу. За решёткой, покрытой масляной краской, шло движение. Всю ночь сновали полицейские, сжимая в руках листы бумаг. Кого-то конвоировали в наручниках. Ещё кого-то уводили в бинтах. Снаружи периодически раздавались звуки сирен. Приближалось утро.

Саша снова вытащил из кармана телефон. Заряда осталось немного, и его следовало экономить. Подключаться к альтаировскому всепланетному вай-фаю, сидя в полиции, нужно было осторожно – а ну как заметят с видеокамер наблюдения?

Телефон уже был подготовлен. Ещё в автозаке Саша удалил с него всё крамольное, включая запрещённые мессенджеры, подозрительные с точки зрения закона браузеры и сомнительные утилиты для обхода блокировок. Сбросив все фотографии и переписки в облачное хранилище, он стёр и их. То же самое он сделал и со снимками на картах памяти фотоаппарата: всё равно они уже ушли по вай-фаю в облако, где с ними что-то сделала Настя. Теоретически, теперь Саша был абсолютно чист с точки зрения закона – если не считать того, что его задержали на митинге, где требовали отделения от страны.

Всепланетный вай-фай открыл окно в мир. О калининградском митинге писали почти все новостные сайты мира. Статьи, заметки, фотографии – и среди них его, Сашины. Вот «Нью-йорк таймс» опубликовала снимок, где неизвестный калининградский бунтарь протестует против памятника Сталину. Кадр с автоматчиком, целящимися прямо в камеру с крыльца областного правительства, выложили сразу пять информационных агентств, в том числе «Рейтерс» и «ББС». И фотографии страшного разгона, где шеренга щитов сминает горожан – тоже.

Вот так, подумал Саша, пытаясь хоть немного порадоваться своему триумфу. Миллионы человек сегодня узнали о том, как злой Калининград вышел на улицы, и как его загнали обратно – и в этом есть его скромный вклад. Как жаль, что вклад анонимный – но он сделан. Его сограждане вышли на площади, а он (ну, конечно же, не только он, но всё-таки…) сохранил это для вечности. Уже там никого нет: все или разогнаны по домам, или, подобно ему, сидят в камерах – но снимки остались, и мир теперь будет знать об этом. Человек с дубинкой в первом приближении безусловно сильнее человека с фотоаппаратом, подумал Саша, снова прикасаясь языком к опустевшей десне. Во втором приближении человек с фотоаппаратом тоже может кое-что противопоставить человеку с дубинкой, продолжил он, глядя на свой снимок, опубликованный «Гвардиан».

По ту сторону решётки торопливо прошёл грузный подполковник, даже не бросив взгляд на задержанных. Саша торопливо отключился от интернета. Не стоит рисковать больше необходимого, решил он, быстро стирая историю посещений.

В кабинете, куда его доставили, сидел высокий капитан с очень усталым лицом. Похоже, у него сегодня тоже бессонная ночь, подумал Саша. В комнате пахло дешёвым растворимым кофе.

– Документы, – коротко бросил капитан. На нём была изрядно мятая рубашка. – И отпечатки.

– Я фотожурналист, – заявил Саша, показывая ему не только паспорт, но и удостоверение. – «Старый город». Я выполнял редакционное задание…

– Отпечатки, я сказал, – устало сказал капитан, придвигая к нему небольшой сканер. Саше пришлось приложить большой палец к стеклу. Капитан поднёс паспорт к экрану компьютера, сверяя данные. Только после этого он взял в руки журналистское удостоверение, посмотрев в него всего лишь пару секунд. 

– Вчера объявили чрезвычайное положение. Никакой прессы. Дома надо было сидеть, – произнёс капитан, возвращаясь к компьютеру. Он несколько раз щёлкнул мышкой, очевидно, заполняя какую-то анкету.

– У меня редакционное задание было, – пытался оправдаться Саша.

Капитан оторвался от монитора и посмотрел на него.

– Тебе русским языком говорят: чрезвычайное положение! Если ты такой умный, почему дома не сидел? Работа прессы ограничена. И вообще, показывай, что ты там наснимал.

– Уже ничего, – мрачно ответил Саша, открывая фотосумку. – Всё равно вы сотрёте.

– Надо же, грамотный… Ну-ка, покажи.

Надпись «карта памяти пуста» на лиловом экране удивила полицейского. Очевидно, он ожидал, что ему сейчас придётся заставлять Сашу удалять снимки.

– А остальные?

Там было то же самое.

– Все бы такими были как ты. Теперь телефон покажи. Какой пароль?

В телефоне капитан долго пытался что-то найти. Саше было донельзя противно от того, как сидящий напротив человек досматривает его технику.

– Ты подготовленный, смотрю…

От этого сомнительного комплимента Саше стало ещё противнее. Вот он, идеальный гражданин России – сам удаляет то, за что его могут арестовать.

Повернувшись к монитору, капитан несколько раз щёлкнул мышкой.

– Так, – продолжил он, протягивая ему бумагу, выпрыгнувшую из принтера. Пахло тонером. – Вот тебе протокол. Прочти и распишись. Выход на незаконный митинг, нарушение порядка, неподчинение сотрудникам полиции.

– Я ничего не нарушал и ничего не делал. Я стоял и фотографировал! По закону «О СМИ» я могу…

Капитан вздохнул. Было видно, что происходящее не доставляет ему ни малейшего удовольствия.

– Ты мне ещё про конституцию расскажи. Знаешь, сколько тут таких умных? Полное отделение, и мы всю ночь вас оформляем! На каждого, что ли, индивидуальный протокол писать? Хочешь ещё пару дней посидеть в камере? Ты мне скажи, мне несложно ведь. У нас камер много.

– Я выполнял задание редакции, – упрямо продолжал Саша. – Я ничего плохого не делал. 

Капитан поднял глаза к потолку. На его лице читалось выражение крайнего отвращения. Он разорвал протокол пополам.

– Чёрт с тобой, – сказал офицер полиции, доставая из ящика стола другую бумагу. – Так, вот здесь расписывайся о неразглашении.

Эта бумага напомнила Саше о неудачном запуске ракеты «Завтра». Точно такие же формулировки – чрезвычайное положение, государственная тайна, пять лет. Тем временем, капитан протянул ему вторую бумагу.

– Вот, вписывай фамилию, имя, отчество, и роспись, что был приведён в полицию. И не имеешь к нам претензий.

– Вы мне зуб выбили. И фототехнику разбили.

– Не мы, а «Кинжал». Обращайся к ним, если что не нравится. Напиши жалобу, если хочешь. И вообще, может, ты сам себе камеру разбил – пока сидел ночью в камере?

Подавитесь, подумал Саша, снова расписываясь внизу листа.

– Всё, свободен, – бросил ему капитан. – Комендантский час уже кончился, по городу можно ходить. Вот и иди отсюда.

Снаружи было ещё темно, но, к счастью, горели фонари. Саша вышел из здания полиции на улице подполковника Галковского, что рядом с площадью Победы.

Подтаявший вчера снег замёрз, и город сковало тонкой коркой гололёда. Автобусов не было. Придётся пешком, подумал Саша, выходя на Ленинский проспект. Что же, не впервой возвращаться через весь город.

Дорога через разгромленный Калининград была скорбной. Сталина вернули на постамент, криво приделав к сапогам – быстро же его припаяли обратно, мрачно подумал Саша. Надломленный вчерашним днём, деспот стоял, опасно накренившись вперёд и угрожая упасть на солдат, что стояли в карауле там, где вчера произносились крамольные речи. На перекрёстке Ленинского и Театральной стоял бронетранспортёр с большим белым крестом на корпусе поверх камуфляжа.

– Документы, – остановил Сашу солдат с автоматом на груди. В камере, где Саше пришлось провести ночь, ходили слухи, что в Калининград вводят подразделения с Северного Кавказа, но у солдата была вполне славянская внешность. – Куда идёшь?

– Домой, из полиции, – зло ответил Саша, показывая паспорт. Надо же, подумал он, так вот, какая она, жизнь в оккупированном городе.

– Ага, – коротко ответил солдат, прикоснувшись его паспортом к радиомагнитному считывателю. – Ясно. Иди.

Серые тучи начали светлеть, предвещая начало нового дня; вчерашний закончился крахом. Жизнь была плоха настолько, что даже бунт не смог помочь. Саша шагал по усмирённому Калининграду и с противным бессилием думал: насилия будет столько, сколько понадобится. Если недовольный человек напишет крамольный пост в интернете, будет достаточно того, что за ним придут. Если сто недовольных выйдут на площадь, хватит того, что их посадят. Если же, как вчера, на улицы выйдет пятнадцать тысяч – или сколько вчера было – то пришлют батальоны, которые всё равно сомнут смутьянов. Похоже, если взбунтуется весь полумиллионный Калининград, на него попросту сбросят атомную бомбу – если, разумеется, она долетит. Делай всё, что хочешь – но на тебя всё равно найдут управу. Кувалда будет сильнее ореха. Плетью обуха не переломить…

На большом рекламном стенде висела репродукция Владимирской иконы; рядом с ней старорусским шрифтом было написано жизнерадостное «С Рождеством, Калининград!». Из-за яркой подсветки она казалась мишенью в стрелковом тире. Богоматерь прижимала к себе младенца, словно защищая маленького Христа хрупкими руками от города с бронетранспортёрами на улицах; её горький взгляд упал на Сашу. Он с такой же противной, неизбывной горечью посмотрел в ответ. С Рождеством, мёртвый город.

 У эстакадного моста стоял ещё один бронетранспортёр с белым крестом: здесь снова проверили документы. То же самое произошло у Южного вокзала, где за ночь возник небольшой блокпост. Саша уже рефлекторно потянулся к внутреннему карману за паспортом, и солдат резко вскинул автомат.

– Стоять! Руки за голову!

– Спокойно! – замер Саша. – Я за паспортом.

– Руки за голову, говорю! – кричал солдат. Судя по всему, он сам был изрядно перепуган. Его лицо от страха было перекошено; из-за этого солдат напоминал красноармейца со старинного польского плаката «Бей большевика».

На душе у Саши стало ещё гаже, чем прежде. Сначала у него проверяют документы. Теперь, когда он, точно дрессированная собака, сам готов их предъявлять, его могут пристрелить. Сколько можно подчиняться? Сколько можно играть по их правилам? Пора бы уже играть на своей стороне…

А ведь его новогоднее желание сбылось, мрачно подумал он, отдаляясь от вокзала. Он хотел, чтобы было как в Гданьске – вот и получилось как в Гданьске, только, к сожалению, полувековой давности, когда в Польше началось военное положение, а в восставший город вошли бронетранспортёры и каратели[12].

Не чувствуя ног, Саша дотащился до улицы Щедрина и свернул к своему дому. Небо светлело. Съев из холодильника две позавчерашние сосиски и запив их холодной водой прямо из носика чайника, он упал на кровать. От горя и безнадёжности хотелось выть.

Февраль

Прошедший январь был пустым и мертвенным, точно арктическая пустыня. Саша, ещё сохранив способность удивляться, поражался тому, что этот месяц удалось пережить. Теперь оставалось проделать такой же трюк с февралём. Если повезёт, то и с мартом – да только не бывать марту вперёд февраля.

«Альтштадт» прекратил своё существование. Комитет по печати отозвал лицензию за работу во время чрезвычайного положения. «Известиям» ещё относительно повезло: сказались хорошие связи с пресс-службой областного правительства. Лишившись работы, Саша собрал и пересчитал все свои деньги: если учитывать польские запасы, крупы в тумбочке и немного опустевший мешок с картошкой на балконе, то дожить до весны было вполне возможно.

Впрочем, общее положение сложилось ещё не настолько катастрофически, как могло бы показаться на первый взгляд. Похоже, пятнадцать тысяч человек на улицах Калининграда всё же заставили с собой считаться.

– Наверное, нам не нужно было проводить столько реформ подряд, – предположили в одном кремлёвском кабинете. – В следующий раз надо растянуть хотя бы несколько месяцев.

– Это всё региональные власти виноваты. Они очень неудачно влезли со своей реновацией. Можно подумать, у них имелись на неё деньги…

Программа реновации тихо угасла, точно лучина в зимней ночи. Квартиры прекратили отбирать за коммунальные долги: по крайней мере, в прошедшем месяце подобных эпизодов больше не было. Ядерные отходы повезли в провинции с более покладистыми россиянами – в конце концов, отработанное топливо надо же где-то хранить. Срок действия бумажных купюр в области продлили до конца года, оперативно (могут же, когда хотят) создав особую экономическую зону «Балтика» – а за год многое может измениться, подумал Саша; правда, конечно, не факт, что к лучшему. Таможня, как и прежде, смотрела сквозь пальцы на ввоз польской еды. Более того – спустя неделю после того страшного январского дня в Калининград привезли продуктовые пайки из государственного резерва.

– Если они голодают, их надо подкормить, – заявил какой-то очень значимый политик в администрации президента, намекающе потирая пальцы друг о друга. – На это, конечно, следует выделить деньги…

Пайки раздавали по всему городу с грузовиков, к которым выстроились огромные очереди. Телерепортёры радостно рассказывали об этом аттракционе невиданной щедрости. На каждого калининградца, имеющего прописку, были заведены электронные продуктовые карточки. Какое удивительное будущее, думал Саша, прикладывая привычным жестом большой палец к сканеру отпечатков и получая взамен картонную коробку с яркими наклейками «Госрезерв» и «Продуктовый паёк россиянина».

Увы, содержимое коробки несколько уступало иллюстрациям на картоне. Пачки пшена и гречки выглядели относительно приемлемо. В рисе, к сожалению, оказались какие-то непонятные чёрные точки, поэтому Саша угостил им стаю голубей, слетевшуюся на трапезу. Хуже было с консервами. Синтетическая сгущёнка напоминала силиконовую замазку для оконных и сантехнических работ. «Тушёнка солдатская», как ни странно, оказалась сделанной не из солдат, а из мяса свиных и коровьих голов. На вид она напоминала паштет; попробовав её на вкус, Саша вспомнил, как в молодости читал эпатажный постмодернистский роман, где люди ели всевозможные отвратительные субстанции. Решив, что здоровье обойдётся дороже, он вынес открытую банку к мусорке. Бедного вида пенсионер копался в одном из баков специальным крюком из согнутой алюминиевой трубы.

Голодная худая кошка, подбежав к тушёнке, понюхала её, лизнула, после чего сделала несколько движений лапкой, как бы закапывая банку. Саша проводил животное взглядом. Может, стоило взять её домой? Заведу кошку, подумал он, назову Инфляция, начну играться с ней бантиком, и будет дома галопирующая Инфляция…

Он вспомнил кошку Ксюшу, которая любила тереться щекой в знак признательности. Оставалось только надеяться, что она теперь в лучшем мире. Впрочем, такими темпами Саша имеет все шансы к ней присоединиться.

Саша ушёл домой, стараясь не оглядываться (судя по звукам, пенсионер поднял консервную банку). Единственной радостью оставался свободный и бесплатный интернет. По крайней мере, именно там Саша узнал, что в большой России ещё хуже, чем в Калининграде.

– Вся страна терпит, одни вы недовольны, – жаловался кто-то. – Ну оно понятно, Европа…

Хм, удивился Саша. Разве эти вещи должны зависеть от географии? Неужели, если ты живёшь в Иркутске или Новокузнецке, ты обязан терпеть всё, что на тебя льётся сверху? 

– У вас ещё бумажные деньги принимают и еду раздают, а вы ещё капризничаете! – писал ещё один неизвестный пользователь с танком на аватарке. – На нас вон посмотрите!

Ну так потому и принимают, что мы недовольны. Саше захотелось написать неизвестному «танкисту», что если в его городе соберётся полная площадь рассерженных жителей, то их тоже накормят – сначала дубинками, потом скверной тушёнкой. Кто же виноват в том, что в России власть начинает обращать внимание на людей только тогда, когда те начинают строить баррикады из покрышек?

Саша сдержался. Какой смысл объяснять это неизвестному собеседнику, рискуя попасть под бдительный взор интернет-цензуры? В сети нужно быть осторожнее: со всемирным альтаировским вай-фаем начали бороться по всей России. По всей вероятности, это было связано с тем, что на следующий день после Калининграда взбунтовался ещё и Владивосток. Сашу совершенно не удивило, что владивостокцы, собравшиеся возле памятника борцам за власть Советов, потребовали того же самого, что и калининградцы – благо, что сто лет назад был прецедент существования Дальневосточной Республики. Увы, закончилось там гораздо хуже, чем в Калининграде: восставшие пошли на штурм здания краевой администрации. В ответ на бутылки с зажигательной смесью раздались выстрелы оборонявшихся. Пролилась кровь.

– Нам за сутки пришлось перебрасывать спецвойска через всю Россию, – заявлял один высокопоставленный генерал на совещании в Кремле. – В этот раз нас спасло только терпение остальных регионов. Но если взбунтуется ещё и столица – мы не удержим страну.

– В декабре американцы ввели всепланетный свободный интернет, – вторил ему другой генерал. – В январе Калининград и Владивосток, поддавшись на вражескую пропаганду, захотели отделиться от России. Что будет в феврале?

Очевидно, именно поэтому начались аресты.

«Доброе утро», говорили визитёры, когда перед ними открывалась дверь. «У нас есть фотографии и видеозаписи, где вы принимаете активное участие в уличных беспорядках. Пройдёмте с нами».

Мэр Юрий Денисов не строил иллюзий. На следующее после митинга утро он, чуть ли не ползая на коленях, вымолил в администрации президента аудиенцию с одним очень высокопоставленным чиновником. Днём он вылетел срочным чартерным рейсом в столицу. Покинув воздушное пространство России, самолёт немедленно изменил курс к северу, чтобы вскоре приземлиться в Риге. Там Денисов предъявил вид на жительство и благополучно воссоединился с семьёй на своей уютной вилле в пригородах латвийской столицы.

 К сожалению, проделать подобный трюк Саша, как и другие горожане, возможности не имел. Сайт пограничной службы сообщил, что его выезд не может быть одобрен – за разъяснениями следовало обратиться в органы госбезопасности по месту жительства. По всей видимости, сказалась запись о январском задержании полицией. Бежать было некуда, и оставалось только ждать. 

Алексея арестовали позже. Он написал большой и очень подробный материал о том, как всё началось и чем закончилось в тот январский день, когда в Калининграде правили бал резиновые дубинки и газ «Резеда». Репортаж, разумеется под псевдонимом, опубликовали на сайте польской службы русских новостей. Он был так хорош, что его перепечатали на английском и французском языках. Оставалось загадкой, как вычислили авторство Алексея – но уже было поздно.

Похоже, потом будет его очередь, думал Саша. От судьбы не убежишь. Встречая очередной хмурый рассвет, когда вдалеке ревели истребители, звеня балконным стеклом, Саша наливал себе чай и думал – вот и ещё один день, когда за ним не пришли. Но ведь могут. Уж очень яркие фотографии тогда получились, пусть и анонимные.

Не получилось и с конкурсом Российского фотографического общества. Главный приз достался фотографу из Тулы – тот представил достойную серию снимков о реконструкторах  второй мировой войны. Ну а что ещё следовало ожидать, подумал Саша.

Делать было нечего. В самом деле, что остаётся в такой ситуации? Что можно сделать, когда ничего нельзя сделать?

Саша пытался устроиться на работу, чтобы не падать на дно. Первой ему на глаза попалась вакансия кладовщика на продовольственную базу: двухмесячный испытательный срок и пятьдесят тысяч на руки. Это было плохой зарплатой даже в прошлом году. Придётся работать два месяца за гроши, потом тебя уволят, чтобы заменить таким же неудачником. Не пойдёт. Примерно такие же условия оказались в вакансиях продавца магазина автозапчастей, официанта в кафе и сторожа на автостоянке. После этого желание искать работу как-то угасло.

Не заладилось и с зубом. На всякий случай, Саша позвонил дантисту. Цена за вставку нового зуба сотрясла его до глубины души.

– Если вы сохранили выпавший зуб, – на всякий случай сообщил дантист напоследок, – то его, теоретически могут приживить обратно. По крайней мере, в Израиле такие операции уже делают…

Разочаровавшись в жизни, Саша ушёл в интернет. После прошедших лет у него имелся богатый опыт использования средств кибербезопасности и анонимности в сети. Не имея какой-либо возможности к самореализации, Саша был вынужден заниматься самообразованием.

«…у истоков маниакальной точки зрения Кремля на международные отношения лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности», читал он, равнодушно прикидывая, сколько лет ему могут дать за знакомство с подобными строками. «Изначально это было чувство незащищенности аграрных народов, живущих на обширных открытых территориях по соседству со свирепыми кочевниками. По мере налаживания контактов с экономически более развитым Западом к этому чувству прибавился страх перед более компетентным, более могущественным, более организованным сообществом на этой территории. Но эта незащищенность внушала опасение скорее российским правителям, а не русскому народу, поскольку российские правители осознавали архаичность формы своего правления, слабость и искусственность своей психологической организации, неспособность выдержать сравнение или вхождение в контакт с политическими системами западных стран. По этой причине они все время опасались иностранного вторжения, избегали прямого контакта между западным миром и своим собственным, боялись того, что может случиться, если русский народ узнает правду о внешнем мире или же внешний мир узнает правду о жизни внутри России…»

Потом дочитаю, решил Саша, убирая в карман телефон. Сегодня их кварталу привезли продуктовые пайки. Надо поспешить.

К армейскому грузовику с нагуталиненными колёсами, что стоял на пустыре близ улицы Автомобильной, она же Эльхендамм, уже выстроились сразу три огромные очереди. Мёрзлая земля холодила через подошвы. Где-то через тридцать минут, когда Саша уже начал ощущать себя старожилом очереди, разнеслась весть: пограничники в Мамоново не пропустили пять фур с немецкой гуманитарной помощью для Калининграда. Официальный повод – груз не был сертифицирован санитарным надзором. В очереди после таких новостей начали раздаваться недовольные голоса.

– Говно какое-то дают, – жаловались те, кто уже получили пайки с грузовика.

– Белый господин отлил нам похлёбки, – зло говорила уставшая женщина с полиэтиленовыми пакетами в руках.

– Им что, убудет, если они немцев пустят? – задавал риторический вопрос мужчина в потрёпанной куртке. Его лицо было знакомо; Саша периодически видел его на остановке по утрам.

– Ну конечно, не им же везут. Себе бы точно пустили.

– Надо было тогда мэрию штурмовать с экскаватором, сейчас бы ели баварское.

– Ничего, ещё штурманём…

– В следующий раз надо сразу занимать здания, пока карателей нет.

– Баррикады надо будет строить, вот что я скажу…

– Телецентр нужно брать, – сказал Саша, сам пугаясь своих слов: одного-единственного провокатора в очереди хватит, чтобы посадить всех.

Вопреки ожиданию, люди приняли его реплику вполне благосклонно. Это было весьма приятно. Да, конечно, с Кёнигсбергским отрядом правосудия имени Вацетиса Саша тогда откровенно погорячился, но поучаствовать во взятии ГТРК под контроль будет ему вполне по силам. Воззвание к жителям области, звучащее с телевизионных экранов, может сыграть решающую роль.

Полицейский, стоящий возле грузовика, делал вид, что не слышит этих сомнительных бесед. В свою очередь, граждане не слишком злоупотребляли своим конституционным правом на свободу слова, переговариваясь вполголоса. Возможно, если бы это происходило в центре города, а не на пустыре Балтрайона, уже к вечеру калининградцы бы жили в другой стране. Однажды, подумал, Саша, так это и произойдёт. Люди соберутся в одну большую очередь перед красивым немецким зданием с российским флагом, а полиция просто не будет им мешать, – и вечером на здании будет уже новый флаг. Но это произойдёт не сегодня.

В этот раз пайки были действительно прескверными. Саша получил пакет свёклы, две упаковки мягкого, неприятного на ощупь картофеля, немного лука и моркови. К ним прилагалось несколько банок консервированной сайры. Рыбьи челюсти скалились из мутноватой жидкости, в которой плавала чешуя. Саша вспомнил, как прошлой осенью кадеты собирали деньги для голодающих магрибинцев. Наверное, за подобное угощение любой уважающий себя магрибинец скормил бы кадетов львам. Есть ли львы в калининградском зоопарке? Тигры ещё оставались…

Сварив из свеклы и припасённых в холодильнике костей полувегетарианский борщ, Саша снова погрузился в вольнодумческий мир интернета. В интернет-сообществе «Протестный Калининград» уже ходило видео с обрывком совещания в областном правительстве. Пресс-подход был завершён, и генерал-губернатор не ожидал, что его кто-то запишет.

– Работать никто не хочет, – недовольно говорил он своему заместителю, не замечая, что его снимают на скрытую телефонную камеру, – а как бесплатно брюкву жрать, так в очередь выстраиваются.

Из всех комментариев, сопровождавших выложенное видео, только один не содержал неприличных слов: в нём недовольный калининградец, пишущий под ником «Посторонним В» предлагал забить генерал-губернатора на мясо. На аватарке недовольного калининградца располагался Пятачок с двуствольным ружьём.

Продолжим самообразование, подумал Саша, отрезая кусочек польской салями – её оставалось совсем немного и потому следовало экономить. Используя автопереводчик, он для начала ознакомился с ирландским руководством «Методы прямого действия в регионализме». С таким же удовольствием он прочёл мемуары анонимного автора из Кроссмаглена: в работе фотографа и снайпера оказалось больше сходства, чем он мог предположить ранее. И там и там требуются зоркий глаз, хладнокровие и умение выжидать нужный момент; и тот, и другой умеют останавливать мгновение для того, кого они видят через свою оптику. Прицел огнестрельного оружия – это призма, радикально упрощающая восприятие окружающего мира.

Как ни странно, отечественные пособия оказались ничуть не хуже заграничных (на памяти Саши это был первый за многие годы подобный случай). Особенно ему понравился «Справочник партизана», изданный наркоматом обороны в далёком 1943 году. В небольшой, но очень ёмкой брошюре содержались подробные инструкции о том, как при помощи проволоки, бензина и подручных средств сделать жизнь оккупантов невыносимой.

А ведь и в самом деле, оккупанты, подумал Саша, вспоминая бронетранспортёры на улицах Калининграда. Если бы Россию оккупировал враг и повёл себя так, как уже десятки, сотни лет действуют отечественные власти – то уже через несколько дней Минин и Пожарский двадцать первого века собирали бы народное ополчение, чтобы торжественно прогнать чужих захватчиков из Кремля. Но как быть, если захватчики – не чужие, а очень даже свои? Как быть, если они говорят на твоём же языке? Что делать, если они называют себя родиной, а тебя – врагом государства? Как поступить, если они вроде как являются законным правительством, но ведут себя хуже врагов?

Уж лучше бы пришли американцы, сказал сам себе через три дня Саша, доедая остатки полувегетарианского борща; кончилась и салями. Хотелось мяса, может быть даже с кровью. Он ощущал в себе твёрдую уверенность: если Калининград снова выйдет на улицы, то Саша примкнёт к ним – и на этот раз в его руке будет не фотоаппарат, и на этот раз калининградцы всё-таки победят.

Судя по всему, идея создать свою Россию по европейскому образцу определённо пришлась жителям области по душе. Семена «янтарной революции» упали в плодородную почву. В начале февраля неизвестные хулиганы за несколько ночей изрисовали стены домов короткими трёхбуквиями «КНР». Это можно было расшифровывать разными способами (в конце концов, демократия начинается с возможности выбирать) – или «Калининград – не Россия», или «Кёнигсбергская народная республика». Подобные действия были сопряжены с риском: так, полиция успешно арестовала человека, написавшего на стене дома огромную фразу «Жизнь в России – это смерть в рабстве». Создателя монументальной протестной живописи подвёл телефон в кармане куртки, по которому его и запеленговали.

Следующий ночной правонарушитель учёл это обстоятельство: он оставил всю технику дома. Накинув на себя простыню с прорезями для глаз, правонарушитель, подобно недружелюбному привидению, появился из дворов улицы генерала Соммера и кинул подожжённую бутылку в отделение полиции на улице подполковника Иванникова. К счастью, небольшой пожар удалось погасить почти сразу, но ни пеленгаторы, ни камеры видеонаблюдения не помогли отследить укрытого простыней злоумышленника. Что же, подумал Саша, читая всё новые и новые сообщения в сети, процесс идёт. Январское побоище прошло не впустую. Рано или поздно что-то будет – и снова по телевизору покажут балет, и снова президент улетит в Африку. Тогда калининградцы худо-бедно сделают из обломков свою европейскую страну среднего качества. Уральской республике, пожалуй, будет сложнее.

Да вот только когда? Броневики вошли в Гданьск в восемьдесят первом. Свобода появилась примерно через десять лет. Ну что же, десять лет ещё можно попробовать прожить. Саша попробовал представить себя в подобном будущем. Воображение нарисовало ему крайне печальную картину сорокалетнего, уставшего от жизни мужчины, не имеющего ни денег, ни работы. Прямо как Алексей до ареста. Долго ждать.

У соседки Зинаиды Никитичны продолжал бубнить телевизор. Похоже, в этом году слух почтённой бабушки стал ещё хуже, потому что громкость трансляции дошла до предельных величин. Насколько можно было разобрать, по телевизору показывали какое-то очередное послание президента парламенту. Там рассказывались какие-то истории о том, как хорошо стало жить в России в этом году.

Саша лежал на диване, испытывая чувство глубочайшего омерзения. Ему хотелось пойти и застрелить соседку из обреза. Сегодня он прочёл несколько хороших статей на подпольно-оружейном форуме, и был под впечатлением.

Обрез, думал Саша, является национальным видом оружия в России. Турок вооружён ятаганом, малаец – крисом, японец – катаной. Индеец жарких стран держит наготове духовую трубку, где дремлет стрела, напитанная ядом кураре. Руки бушмена сжимают дротик-ассагай. Английский лорд, облачённый в твидовый костюм, предпочитает нарезной штуцер. Американский ковбой, затягиваясь облезлой сигарой, готов в любую секунду вытащить из кобуры шестизарядный кольт – и пусть никого не вводит в заблуждение надпись «миротворец» на раме револьвера. На долю русского остаётся обрез. Он таит в себе смертоносную всесокрушающую мощь народного гнева. Человек, отрезающий ножовкой лишнюю часть ствола, тем самым отделяет себя от суррогатных законов, не имеющих порой ничего общего со справедливостью; взамен он обретает силу и власть – то, что в немецком языке носит гордое имя macht. Так, к несчастью, было и так, к несчастью, будет.

Конечно, продолжал рассуждать Саша, весьма жаль, что в своё время полковник Мосин сделал для развития гражданского общества и низовой демократии гораздо больше, чем все политики Российской империи. Но что поделать? Если в стране не работает конституция, то в ней рано или поздно начнут работать обрезы. Эта мысль была горька и противна; Саша был бы рад её опровергнуть, но получалось не очень. На ум постоянно приходили воспоминания об январском разгоне, когда лавина спецназа смела целую площадь людей. Всё же, надо быть справедливым: ни конституция, ни обрез не работают сами по себе. И то и другое нужно уметь употреблять, и конституция не виновата, что ею в России пользоваться сложнее, чем обрезом…

В любом случае, продолжал Саша ход своей мысли, это должен быть обрез двуствольного горизонтального ружья – и непременно куркового. Обрез винтовки Мосина слишком архаичен; он идёт в одном комплекте с утиными картузами и окладистыми бородами. Это уже в прошлом. В конце концов, Саша – не сын кулака. Так что это будет куда как более современный обрез двустволки. В этом оружии соединится вся трагическая история России за прошедшие сто лет. Снаряжать патроны рублёными гвоздями необязательно…

…Сначала он постучит в дверь, обитую старомодным кожзаменителем. Кто там? Это я, Саша из двенадцатой…

…Выстрел сокрушит согбенную старушонку, отбросив её тельце назад. Саша шагнёт вперёд, разгоняя пороховой дым. Вторая порция картечи отправится в телевизор. Хорошо бы, чтобы там в этот момент показывали президента. Идеально, если президент в момент выстрела откроет пошире рот, чтобы ни одна картечинка не пропала зря. Ошмётки телевизора разлетятся по всей комнате, смешиваясь с ошмётками одурманенной им же бабушки…

…Потом следует поторопиться. Наверное, нужно будет поехать к областному правительству. Если грамотно рассчитать время, то там окажется выходящий из машины генерал-губернатор. Конечно, шанс невелик, но пусть он там окажется. Вряд ли генерал-губернатор будет носить бронежилет, но на такой случай надо стрелять ему или в область паха, или в голову. В голову надёжнее, но в область паха морально приятнее…

…Картечью можно и не попасть с дистанции. Лучше использовать жакан…

…Для начала следует бросить самодельную бомбу. Хорошая мина – это самая необходимая вещь при плохой игре…

Саша уткнулся головой в подушку. До чего он дошёл за всё это время? Вот, всего год назад у него ещё были какие-то надежды, он делал серию фотографий старинных немецких церквей, – а теперь он обдумывает, как лучше убивать людей из ружья. И хочет начать с Зинаиды Никитичны – которую он знает уже почти три десятилетия; которая подарила ему на семилетие книгу о культуре Древнего Рима; которая помогала ему, когда мама попала в онкологическую больницу, и врач сказал, что надежды почти нет… Господи, что же с ним стало? Что будет дальше?

Но ведь это единственный способ гарантированно на что-то повлиять. Это не какие-то дешёвые полумеры наподобие надписей на стенах или постов в социальных сетях. Прямое действие чрезвычайно надёжно, хотя и бесполезно в исторической перспективе. Правда, у него есть один фундаментальный недостаток: кто воюет мечом, от меча и погибает – и это относится к каждой из сторон…

Ладно, если уж мечтать, так о чём? Обрез – это мальчишество, нужно что-то посерьёзнее. Снайперская (где бы её взять?) винтовка – выбор одиночки. Такой стрелок внезапен и неотвратим, как падающая бетонная плита. Его невозможно перехватить: так поражает молния, так поражает финский нож!..

Как раз в этот момент громко пикнул телефон. На экране появилась большая мигающая надпись:

«Электронная повестка».

Дрогнувшей рукой Саша открыл её.

«Вам предписывается явиться…»

«Управление государственной безопасности…»

«…для беседы в 12.00».

Так быстро, подумал Саша, ощущая странную пустоту и невесомость. Ему показалось, что он летит в пропасть. Вот так всё и закончилось. Неужели спецслужбы всё-таки научились бороться с мыслепреступлениями? Или же он сегодня слишком неосторожно искал в интернете инструкции по изготовлению обреза?

В любом случае, какая-то надежда есть. Грози ему что-то действительно плохое, за ним бы приехала группа захвата в балаклавах. А так – может быть, ещё всё обойдётся?

Или нет.

Пожалуй, хорошо, что Ксюша уже на том свете, подумал он. Если его арестуют и посадят, не нужно будет искать кого-то, кто сможет позаботиться о кошке. Вот только квартиру гарантированно ограбят – в этом году преступники обнаглели просто невообразимо…

Здание государственной безопасности располагалось в самом начале Советского проспекта (в некотором роде, это могло символизировать собою то, с чего когда-то дебютировала советская власть). До войны здесь находились полицай-президиум и кёнигсбергское гестапо. С тех пор окна стали затемнёнными, а у входа появилась табличка «Фотосъёмка запрещена». Парковаться здесь тоже было запрещено, поэтому машина бывшего главного редактора Антона остановилась на расстоянии.

– На всякий случай, помните: никто не обязан свидетельствовать против себя. Не говорите ничего, не вдавайтесь в подробности, – инструктировал Сашу адвокат, с которым они познакомились прошлой осенью в пельменной. – К сожалению, правовой статус беседы не даёт мне права находиться рядом с вами…

– Удачи, – коротко сказал бывший главный редактор Антон, сидя за рулём машины. Вздохнув, Саша вышел наружу.

Наверное, было бы лучше зайти в гестапо, подумал он, неторопливо подходя к красивому, ухоженному зданию из красного кирпича. Говорят, там, в отличие от отечественных спецслужб, пытали только тех, кто был действительно виновен. Н-да. А ведь он совсем недавно мечтал о штурме телецентра. Бунтарь из Саши получился так себе – до первого вызова в контору.

На кой чёрт он сюда идёт, сказал он сам себе, замерев на одну секунду перед тем, как прикоснуться к калитке. Наверное, правильнее было бы отключить мобильные телефоны, выбросить все сим-карты, спрятаться где-нибудь в Краснознаменском районе, уклоняясь от всех камер наблюдения по дороге… Это, по крайней мере, было бы логично. А вместо этого он идёт навстречу судьбе, делая хуже себе самому. Как в бородатом советском анекдоте: при коммунизме КГБ не будет, потому что люди научатся самоарестовываться. Похоже, коммунизм уже наступил. С грузовиков по отпечатку пальца выдают свёклу и картошку, а он идёт с самоарестом в органы…

Когда Саша миновал калитку, ему в голову пришла третья, самая простая мысль, выраженная в ощущении: ему захотелось выстрелить в дверь из гранатомёта. Это было очень явственное желание: пусть сначала в эту дверь перед ним войдёт что-то взрывчатое и более агрессивное, способное постоять за себя. Конечно, нельзя сделать мир лучше при помощи гранатомёта «Офенрор», но так можно хотя бы уберечь свою личность. Это тоже немало, ведь путь к спасению человечества начинается со спасения самого себя.

Вопреки ожиданиям, внутри оказалось не страшнее, чем в полиции. Из плотно прикрытых дверей не доносились крики допрашиваемых. Не ревел мотор грузовика, заглушающий звуки выстрелов в подвале. По крайней мере, так было на первом этаже, доступном для посетителей. Сашу встретили на вахте перед металлоискателем; дежурный, внимательно посмотрев электронную повестку и сверив отпечатки пальцев, выдал одноразовый пропуск с голограммой в виде щита и меча. Телефон и флешку пришлось оставить в камере хранения.

Вот это забота, подумал Саша, когда его не то вели, не то провожали в нужный кабинет. Было бы так с зубами: чтобы постучали утром в дверь. «Гражданин, пройдёмте с нами в стоматологию». «Гражданин, да у вас тут нужно ставить пять пломб». И чтобы пока все пломбы не поставят, не выпускали…

Очереди не было. Вообще, по сравнению с переполненным зданием полиции на улице подполковника Галковского, первый этаж управления госбезопасности производило более выигрышное впечатление. Сразу было видно, что Саша находится чуть ли не в главном ведомстве страны.

– Мне пришла повестка, – коротко сказал он, войдя внутрь.

– Заходите, – с каким-то неестественным благодушием сказал ему мужчина в светлой голубой рубашке с закатанными рукавами и майорскими погонами. Мужчине было чуть больше тридцати лет. Надо же – такой молодой, и уже в таком звании. Может быть, его тут дают в качестве стартового? У майора была плотная шея, плавно переходящая в голову. Судя по всему, он тщательно брился каждое утро, но из-за тёмного цвета волос отросшая щетина начинала бросаться в глаза уже к полудню.

– Присаживайтесь. Можно посмотреть ваши документы?

– Разумеется, – сказал Саша, опускаясь на простой офисный стул, находящийся возле стола. Кабинет был удобен – на вид, обычное офисное помещение с серебристыми металлизированными шкафами. Разве что сбоку на стене висит портрет не только президента России, но и Феликса Дзержинского.

Майор внимательно рассмотрел паспорт Саши. Вернув документ, он перевёл взгляд на экран большого нового компьютера, стоящего рядом. Монитор был повёрнут так, что Саша при всём желании не мог ничего увидеть.

– Вы были задержаны девятого января на площади Победы?

– Да, – ответил Саша.

– Как вы там оказались?

– Я выполнял редакционное задание.

– Как интересно. Вы знаете, что с трёх часов дня в области было введено чрезвычайное положение и приостановлена деятельность СМИ? Вам следовало отправиться домой.

– Я об этом не знал.

– Это объявляли минимум пять раз. Тем хуже для вас. Если дело дойдёт до суда, он будет рассматривать вас не как журналиста при исполнении, а как участника массовых беспорядков.

Это было сказано как-то равнодушно и вскользь. Саша постарался не вздрогнуть.

– Вы знаете, что по новым законам многие участники этих событий могут быть осуждены на пожизненный срок? Или приговорены к высшей мере наказания? Попытка захвата органов государственной власти, призывы к нарушению территориальной целостности, организация массовых беспорядков в обстановке чрезвычайной ситуации – как минимум.

Саше внезапно подумалось, что его строгий собеседник мог бы сделать неплохую карьеру в организации «Тотенкопф»; а, впрочем, он её и сделал, просто название другое.

– Я ничего этого не совершал.

Майор лёгонько стукнул пальцами по столешнице.

– Допустим. Может быть, вы знаете кого-то из тех, кто делал что-то вышеперечисленное?

Нет, Саша никого не знает. Ни одного знакомого лица. Нет, с Алексеем Кашеваровым они были вместе только в самом начале, потом разделились. Да, Саша слышал, что его недавно арестовали, но неизвестно за что. Нет, все фотографии с митинга протеста, сделанные Сашей, были удалены в полиции, это может подтвердить офицер, которому Саша давал расписку…

Майор положил на стол распечатку фотографии, некачественную, сделанную на принтере. Он сделал это с таким видом, будто держал в руке козырной туз.

– Это вы? Вот здесь, обведены кружком.

Судя по всему, это был кадр с видеокамеры наблюдения на стене областного правительства. Крыльцо, решётки ограждения, баррикады, шеренга автоматчиков с балаклавами и Саша в опасной близости от них. Хорошо, что лицо полускрыто шарфом и шапкой.

– Куртка похожа на мою, – как можно более расплывчато сказал Саша, ощущая, как ступает по тонкому льду. К счастью, после нескольких вопросов, собеседник снова вернулся к личности Алексея Кашеварова.

Саша знаком с ним пять лет. Хороший журналист. То есть, грамотно пишет и образные статьи. Каков он как человек? Нормальный. Нет, про политику он с Сашей не беседовал…

Здесь майор внимательно посмотрел на Сашу. Это было неприятно.

– Я понимаю, что вы хотите защитить вашего коллегу, но в данном случае… Дело в том, что Кашеваров написал большой репортаж об январских событиях, после чего переслал её своим зарубежным коллегам.

Слово «коллегам» было сказано с невероятным скептицизмом.

– Этот репортаж был написан очень тенденциозно, с искажением действительности и сильным передёргиванием фактов. К сожалению, именно поэтому его подняли на щит заинтересованные зарубежные стороны. Ваш друг, – майор сделал акцент на этом слове, словно осуждая Сашу за знакомство с такими сомнительными личностями, – ваш друг своим поступком оказал огромную помощь людям, которые хотят навредить нашей с вами стране. Не секрет, что зарубежные спецслужбы строят планы разрушения России…

Саша промолчал. Зачем строить какие-то планы? Страна и так разрушена, разбита на части, как стеклянная ваза в полиэтиленовом пакете.

– В рапорте полиции, – продолжил майор, – указывается, что в прошлом году он был обнаружен у тебя дома. Что произошло?

Что-то изменилось в тоне майора. Он стал менее дружелюбным. Появилось обращение «ты».

– Насколько я знаю, он поссорился с женой, – чуть помедлив, ответил Саша. Он буквально физически ощущал, как мышеловка захлопывается. – Он пришёл ко мне с бутылкой водки и куриными ногами. Боюсь, что я тогда немного не рассчитал, сколько я могу выпить. После первой рюмки мы поставили жариться курицу, а потом я проснулся с дикой головной болью от звонка в дверь…

– То есть, ты ничего не помнишь из того, что он говорил.

– Ну, в общем, да.

– Какая неожиданная амнезия. Это выглядит очень подозрительно, тебе не кажется?

Саша пожал плечами, делая максимально честный вид. Что-то подсказывало ему, что если он сейчас изложит содержание их с Алексеем беседы, то домой он вернётся лет через пять, коротко стриженный и с татуировкой Кафедрального собора на груди.

 – Был ли ты с Кашеваровым за границей?

Ах, какой неудачный вопрос, подумал Саша. Они же точно знают, что был. Границы – в их ведении…

– Да. В конце прошлого декабря. Мы ездили делать репортаж о Гданьске.

– Во время этой поездки ты или Кашеваров общались с кем-либо из местных?

– С продавщицей супермаркета, – ответил Саша. – Мы купили продуктов, пока их можно было провозить через границу.

– А кроме этого?

Как трещит лёд под ногами, подумал Саша. Если он сейчас скажет, что в Гданьске они беседовали с журналистом польского новостного сайта, то это будет провал. Алексея почти гарантированно обвинят в том, что он написал компрометирующую статью по заказу польской разведки…

– Нет, – коротко ответил Саша. Чем короче отвечаешь, чем меньше деталей – тем, по идее, меньше якорей, за которые к тебе могут прицепиться. – Ни с кем.

Майор пристально посмотрел Саше в глаза.

– У нас, в этом здании, не принято лгать, – сказал он.

– Я не лгу.

На стол легла распечатка фотографии из иностранной социальной сети. Четыре человека – Андрей, Татьяна, Алексей, Марина. За их спинами – яркая рождественская инсталляция с ярмарочной площади.

– Узнаёшь этих людей?

Саша осторожно пододвинул к себе лист бумаги.

– Бери, не бойся. Твои отпечатки пальцев у нас есть. Если бы мы захотели, то перенесли бы их на этот снимок сами.

Саша посмотрел на фотографию, потом поднял глаза на майора. В голову ему пришла малодушная мысль – как хорошо, что он сделал этот кадр, оставшись за его границами.

– Ну, этот похож на Алексея. А эта женщина – на его жену.

– Это они и есть. Судя по данным, снимок был сделал и опубликован в тот день, когда вы ездили за границу.

– Это ярмарочная площадь, – пояснил Саша. – В это время я покупал стеклянного ангела в магазине безделушек. Видимо, в это время Алексей с кем-то сфотографировался.

– Ты знаешь вот этого человека? – палец майора указал на Андрея.

– Нет.

– Он когда-то работал у вас в «Альтштадте».

– Возможно, это было ещё до меня. «Альтштад» существовал двадцать пять лет.

Майор скептически посмотрел на Сашу, молча долгих пять секунд.

– Ты знаешь, что дача ложных показаний является уголовным преступлением? Я уже говорил, что у нас не принято обманывать. Так вот, я тебе обещаю, что если ты не начнёшь говорить правду, то получишь полный срок.

Вся былая любезность майора ушла, сменившись жёсткостью. Это была равнодушная жёсткость, имманентно присущая своему обладателю. Вот и он попал, с каким-то страшным спокойствием подумал Саша. Неужели это действительно сейчас с ним происходит?

Он вспомнил, как покупал стеклянного ангела в лавке, и как девушка с хвостиками на шапке желала ему счастливого рождества. Рождество, пожалуй, получилось счастливым, а вот новый год – не очень. В январе он получил дубинкой по зубам, а в феврале ему грозят тюремным заключением. Теперь главное, чтобы в марте не расстреляли. Ему внезапно очень захотелось в Польшу – желательно, в то кафе, где сидели и пили кофе солдаты НАТО. Наверное, это единственные люди во всём белом свете, которые могут защитить Сашу от того, кто сидит напротив. Кто бы мог подумать, что российский майор настолько опаснее американского сержанта?

Саше пришло воспоминание об одном старом фотокадре времён Будапештского восстания середины прошлого века – где на дереве вверх ногами висит труп сотрудника АВХ, венгерской госбезопасности, и добрый венгр от души бьёт по мертвецу ногой. Господи, подумал Саша, пожалуйста, развесь нашу госбезопасность по деревьям, а я повторю этот кадр. Это будет лучший снимок в его жизни. Господи, ты только развесь их по деревьям, потому что нам всем это не под силу, – а он, Саша, сделает всё остальное…

– Я не делал ничего плохого. Я уже месяц сижу дома и выхожу только за едой. Я не пишу статьи, не выкладываю фотографии и не делаю ничего противозаконного…

– И к интернету, наверное, тоже не подключаешься?

Со стены строго и бесстрастно смотрел Дзержинский, придавая беседе ощущение допроса в ВЧК. Саша внезапно подумал что, возможно, крючок, на котором висит портрет чекиста, остался ещё от немцев, и когда-то давно, в другом мире и другой стране, на этом самом крючке, на этом же самом месте висел портрет Генриха Гиммлера. А впрочем, Дзержинский и Гиммлер различаются только тем, что у Дзержинского нет высшего образования и фамилия на четыре буквы длиннее.

– Я – законопослушный гражданин.

Майор хмыкнул. Похоже, ситуация его немного забавляла. Дракон был сыт, и поэтому не торопился сжевать новую жертву.

– Да ты просто ангел во плоти.

В разговоре повисла неприятная пауза. Майор внимательно смотрел на Сашу.

– Вот смотри, ангел. Ты в хороших отношениях с Кашеваровым, работаешь с ним, отдыхаешь, пьёшь водку. Получаешь нелегально деньги – у нас есть сведения из налоговой. За две недели до массовых беспорядков вы вместе с Кашеваровым едете в Польшу, встречаетесь с журналистами из газеты, которая публикует материалы антироссийской направленности. Массовые беспорядки, выгодные нашим заокеанским друзьям. Мощнейшая пропагандистская кампания за рубежом, даже ООН выражает протесты. На этой фотографии ты идёшь рядом с толпой возле областного правительства. Тебя задерживает полиция. Кашеваров пишет заказную статью, работая на врагов нашей страны. На западе журналисты уже запустили демонстративный сбор подписей в его защиту. Всё разыграно, как по нотам. Подобный уровень организации под силу разве что ЦРУ. И что нам теперь с тобой делать после всего этого?

В комнате повисло молчание. На правду жертвы всегда найдётся хорошо аргументированная, подкреплённая топором и плахой правда палача. Майор пристально смотрел на Сашу, всем своим видом демонстрируя какую-то банальность зла. Обычный человек, без рогов и копыт, с губ которого не капает выпитая кровь. Лишь слегка блестят звёздочки на плечах. Звёздное гестапо.

– Двести двенадцатая: участие в массовых беспорядках – до восьми лет, – с видимым равнодушием начал перечислять майор. Саша внезапно почувствовал себя быком, которому мясник рассказывает про рецепт венского шницеля. Какие же они храбрые здесь, в своих кабинетах. – Двести семьдесят восьмая: действия, направленные на насильственный захват власти – до двадцати лет…

Саша внезапно, какой-то родовой памятью вспомнил, что в прошлом веке, в тридцать седьмом году, расстреляли сестру прабабушки – она была комсоргом университетского курса, и на неё кто-то написал донос. Девяносто лет прошло, и снова всё идёт по кругу.

…Боевой нож государственной машины, зависший над Сашиной грудью. За ним стоят подполковники и генералы, законы и судьи, договорённости и обычаи, знакомства и связи. Колоссальная, сложная, безупречно работающая машина истребления – словно самолёт «Су», что гудит своими двигателями где-то вдалеке, за окном… Всем своим весом она направляет этот нож на Сашу, и ничего уже не может его защитить от этого сосредоточенного, незлого человека, что сидит за столом напротив. Посадит он Сашу – и получит премию в размере десяти окладов. Посадит Алексея – и упадут новые звёзды на погоны. Посадит всех, кто был на площади – сядет в личный самолёт и улетит в Москву, чтобы стать первым замом Главного истребителя…

Саша ответил не сразу.

– Я не делал ничего из того, что вы говорите, – сказал он. Наверное, это было лучшим ответом в данной ситуации.

Майор хмыкнул.

– Значит, ты ничего больше не хочешь нам рассказать?

– Думаю, нет.

– Думаешь?

Майор вытащил из ящика стола какой-то чёрный пластмассовый ремешок.

– Наверное, – продолжил он, – что неделя в следственном изоляторе пробудила бы твою память, но пока мы ограничимся тем, что попросим тебя посидеть на месте.

Саша удивлённо посмотрел на майора.

– В ходе нашей беседы были установлены сведения, которые вынуждают меня принудительно ограничить твоё передвижение в соответствии с федеральным законом. На время ведения следствия я надену на тебя этот браслет с радиомаяком. Ты же для чего-то хотел в конце января оставить заявку на выезд. Вдруг ты захочешь снова поехать в Польшу и не вернуться?

Наверное, в ящике стола у майора лежало устройство для чтения мыслей.

– Я просто проверял, как работает система заявлений на выезд.

– Она работает превосходно, как и этот радиомаяк. Подними штанину.

Ну хорошо хоть не на шею, подумал Саша, когда на его ноге затянулась пластмассовая петля. Вот же удивительное существо человек – везде может найти плюсы. Наверное, если ему доведётся попасть в тюрьму, то и там он будет радоваться тому, что сегодня в баланде попался кусочек мяса, и что он выиграл в буру у Тольки-Черепа пачку сигарет…

– Так вот, – сказал майор на прощание, когда Саша расписался под протоколом беседы и ещё на нескольких бумагах, – если ты вспомнишь что-то о вашей поездке в Гданьск, то вот тебе мой телефон. Мы ценим людей, которые помогают нам защищать страну. Без шуток.

…Браслет был широким и мягким. Уже через десять минут Саша привык к новому ощущению на щиколотке, но предельное отвращение не покидало его. Было мерзко.

– Вам очень повезло, – сказал ему адвокат, ожидавший его в машине бывшего главреда Антона. – Я и не надеялся на такой благоприятный исход. Дело о массовых беспорядках опасно расползается, но у вас, журналистов, прекрасная медийная самоподдержка. Похоже, всё-таки сказался тот шум, что поднялся после ареста Алексея в зарубежной прессе. Видимо, арестовывать ещё и вас показалось им пока чрезмерным. Но всё равно, будьте осторожны. А теперь, прошу прощения, мне нужно спешить: сегодня допрашивают моего подзащитного, которого обвиняют в вандализме и массовых беспорядках. Помимо этого, ему инкриминируют призывы к нарушению территориальной целостности. К сожалению, за него никто не подписывается, поэтому мне нужно выполнять свой долг… Антон, вы не подвезёте меня вот по этому адресу?

Да, думал Саша, возвращаясь домой, ему очень повезло – его не арестовали, а всего лишь окольцевали; этому факту, продолжал он, ещё нужно радоваться, но радость получалась какой-то совершенно неискренней. Свободу отъедают по кусочкам: сначала можно пойти на компромисс, но однажды это станет невозможным. Когда перекрывали интернет, он поставил себе спутниковую тарелку и вроде как уклонился от запрета. Когда стали проверять владельцев антенн, он подключился к всепланетному вай-фаю и удачно избежал досмотров. Теперь ему на ногу надели радиомаяк, и миновать чашу сию уже не получилось. Воображение нарисовало ему ближайшее будущее: Саша прикован за шею цепью к вагонетке в недрах уранового рудника, но ему сказали, что если обернуть ошейник тканью из разорванной телогрейки, то будет вполне себе терпимо…

…А если не терпеть, то что тогда? Винтовка и штурм правительства? В одиночку далеко не уйдёшь. Да и где взять винтовку?..

…Темнело. Снаружи уже зажглись фонари. Завтра Саше должно было исполниться тридцать лет. На ум пришло воспоминание о прошлых днях рождения – с друзьями, даже с походами в кафе… Сейчас не получалось даже приготовить ужин. Бессилие было слишком сильным. Саша сидел на диване и невидящим взглядом упирался в книжный шкаф у противоположной стены.

Грешно жаловаться. Если так подумать – на этот день рождения он получил царский подарок: его не арестовали. Пока. Он снова ощутил прикосновение браслета на ноге – словно чьи-то цепкие пальцы не отпускали его.

Взгляд скользнул по корешку книги, подаренной Алексеем на день рождения пару лет назад. «Операция “Ганнибал”»: история о том, как Кригсмарине, немецкий военный флот, эвакуировал в сорок пятом году два миллиона жителей из Восточной Пруссии. Рекорд. Никто и никогда не вывозил столько людей морем. Типичный подарок от Алексея, который любил флот и Германию. И где он сейчас?

Встав с дивана, Саша взял книгу в руки. По нынешним временам хранить такое издание – с незацензуренными нацистскими флагами, с дарственной надписью иностранного агента, арестованного по подозрению в работе на вражескую разведку – было весьма чревато.

Книга раскрылась на блоке с фотографиями. Какие-то пароходы, пристани, Пиллау, «Вильгельм Густлов». А вот и гросс-адмирал Карл Дёниц.

– Ну что? – обратился Саша к главнокомандующему немецким флотом. – Что мне с тобой делать, а? Это у меня сегодня спросил майор в погонах, и спасибо, что пока не расстрелял. А мне что с тобой делать?..

Не было сил даже злиться. Саша произносил этот монолог с какой-то обречённой покорностью, обращаясь к адмиралу, точно к сокамернику.

– Ты – военный преступник, я – политический преступник. Мне теперь могут дать столько же лет, сколько тебе на Нюрнберге. За книгу с тобой добавят – с них станется. Впрочем, кому я говорю? Ты наше правосудие знаешь не хуже меня…

Вспомнился портрет Дзержинского в кабинете. С ним Саша бы не рискнул беседовать столь открыто. Сфотографированный Дёниц был гораздо более приятным собеседником.

– Ты ведь вывез два миллиона людей отсюда, да? Вот вывези теперь и меня. Эвакуируй в безопасное место, а? Хоть балластом, хоть корабельным котом. Мне сейчас уже без разницы. Или не можешь? Или ты только своих вывозишь?..

 Карл Дёниц равнодушно смотрел с фотографии, точно бог смерти и подводного царства. Вздохнув, Саша положил книгу на стол. Опасное издание, да. Статья «реабилитация нацизма» гарантирована. Вкупе с остальным точно на десять лет могут накрутить. Что, может вырвать первый лист с надписью? Или выбросить книгу в балконное окно? Или выбросить, но не книгу?

На балконе было холодно. Саша с горечью посмотрел вниз из окна, осторожно откручивая крышку у полупустой бутылки с водкой. Она обнаружилась за тумбочкой с крупами; судя по всему, именно её Саша и Алексей не могли найти в Самайн. Осторожно прильнув к горлышку, он отхлебнул. Водка не горчила. Саше показалось, что один большой спиртовой ком провалился в желудок. Он отхлебнул ещё. Бутылка опустела.

Опьянение совершенно не чувствовалось, но Саша выставил руку с бутылкой за окно. Если разжать пальцы, она упадёт в палисадник, сминая куст роз. Если её чуть подтолкнуть, она долетит до асфальта и разлетится по нему стеклянными каплями – прямо как Сашина жизнь. Отчётливо, очень отчётливо хотелось выброситься в окно. Правда, перед этим хорошо бы снять с ноги проклятый браслет – чтобы хоть на пару секунд оказаться свободным.

А потом снова будет асфальт – и на этот раз он ударит больнее, чем тогда, в три года. Ни дорога, ни яма в ней не изменились. А изменился ли он, подумал Саша? С детства он бьётся об этот асфальт. Ничего не поделаешь – но так хоть получится полетать. Хотя бы раз в жизни.

Нет, всё-таки на трезвую голову такие размышления не придут. Похоже, его всё-таки сильно развезло от каких-то ста грамм…

Это от жизни так развезло, подумал он, ощущая холодный воздух на груди. Алкоголь – всего лишь проявитель. А вот та дыра в асфальте с лужей – это фиксаж. Окончательный.

Зазвонил телефон, лежащий в кухне. Помедлив, Саша развернулся в жизнь.

«Ольга Алексеева», прочитал Саша незнакомое ему имя под незнакомым номером.

– Алло, – лениво сказал он, отвечая на звонок. Звук собственного голоса показался ему совершенно незнакомым.

– Алло, Александр? Меня зовут Ольга, я звоню из Москвы, из министерства культуры. Если я не ошибаюсь, вы автор фотосерии про кирхи Калининградской области? Инфракрасные снимки?

– Да, именно так.

– На неё обратили внимание члены жюри…

Очень приятно, подумал Саша, не испытывая особой радости. Мысли в голове прочитывались каким-то механическим голосом.

– Снимки интересные, хотя в рамках итогового голосования было решено отдать призовые места другим работам…

Да кто же сомневался-то. Наверное, надо было лепить из пластилина маленьких солдатиков и снимать их через макрообъектив. Похоже, это будет в следующей жизни. Жаль, что не получилось в этой.

– Тем не менее, вашей фотосерией заинтересовались эксперты…

С чего бы это?

– Поэтому мы хотим предложить вам организацию вашей фотовыставки под эгидой Военно-патриотического общества при поддержке минкультуры, минобороны и МИД…

Да не может такого быть, подумал Саша. Такого не бывает. Ещё бы с Луны позвонили. Ещё бы поддержку минправды пообещали. Наверное, это какие-то мошенники. Только чего могут взять с него мошенники? Полуразбитый фотоаппарат с лиловым экраном?

– Мы планируем провести выставку в музее Вооружённых сил. Она будет посвящена разрушительному облику войны…

Любопытно, подумал Саша.

– …то есть, эти руины послужат примером того, что произойдёт с тем, кто рискнёт на нас нападать. На открытие выставки мы пригласим послов, представляющих потенциально враждебные нам страны. К примеру, США или Великобританию…

Надо же. А он только-только начал верить в чудо – что его фотографии кому-то нужны. Он-то хотел сохранить хотя бы кусочек исчезающего прошлого – а вместо этого получится выставка армейских достижений…

– Потом выставка отправится в путешествие по городам России, как это делалось и с экспозициями прошлых лет…

Вот так. Кто бы мог подумать, что путёвка в жизнь выглядит именно так? Его снимки увидят тысячи человек. О нём узнают и услышат. О его выставке напишут репортажи, подмечая мастерство молодого талантливого фотографа, рассказывающего о победах и руинах. У него появится имя и репутация – а их можно перевести в деньги. Хотя бы в виде московской прописки. Фотографу, делающему выставку при поддержке сразу трёх министерств, не откажут в этом – а в Москве можно заработать. Особенно, если у тебя есть имя. Да. Это шанс, который выпадает человеку лишь раз. Наверное, это победа. Это его маленькая, и, возможно, единственная победа. Или – прыжок в окно.

Карл Дёниц смотрел на Сашу с книжного разворота с каким-то ледяным превосходством в глазах: немецкий флот не бросает в беде тех, кто просит о помощи. Саша поймал себя на ощущении, что ему хочется, гнусно хохоча, вытянуться в струнку перед фотоснимком и, салютуя, кричать «О мой адмирал, в этот охренительный день вы спасли жизнь ещё одному кёнигсбержцу!»

– …Вы согласны?

В ночь Самайна Алексей был прав. У свободы – вкус горелого мяса. У победы – отчётливый вкус дерьма.

– Да, – сказал Саша, проклиная сам себя. – Я согласен.

– Замечательно. Все необходимые бумаги можно будет оформить через ваше региональное отделение, но полноразмерные снимки, пожалуйста, отправьте нам в Москву. Кстати, было бы очень хорошо, если у вас получится приехать на несколько дней в марте: нужно будет обсудить ряд организационных деталей.

– Да, конечно же, – медленно произнёс Саша, пытаясь протрезветь; опьянение внезапно стало слишком ощутимым и сильным. – Правда, с приездом есть одна проблема. Видите ли, произошла чудовищная ошибка…

Март

В здании госбезопасности его отвели в тот же кабинет, что и месяц назад. Саша с замиранием сердца постучался в дверь и нажал ручку.

– Добрый день… – начал он, чтобы не желать своему собеседнику здравствовать, и осёкся.

Кабинет почти не изменился – те же два шкафа, ковёр на полу, вешалка у входа и портрет президента на стене. Вот только рядом висел уже не снимок Дзержинского, а фотография Андропова. И за столом находился новый майор – чуть стройнее прежнего и чуть моложе.

– Да? – с оттенком недовольства спросил он, закрывая пухлую папку с какими-то документами и убирая её в стол. Судя по всему, работа с бумагами шла полным ходом: контора пишет.

Саша переступил порог. Конечно, в интернете пронёсся неподтверждённый слух о кадровых чистках в калининградских силовых структурах (после январских событий какой-то генерал подсидел другого и начал расставлять на посты своих людей), но всё же, любопытно, куда они дели старого майора? Пожалуй, подумал он, такие вопросы здесь лучше не задавать. Спросишь, где находится предыдущий обитатель кабинета – и тебя посадят к нему в одну камеру…

– Видите ли, – начал Саша; все мысли сбились в одну кучу, – мне нужно ехать в Москву по делам Военно-патриотического общества, но я вроде как невыездной…

Новый майор был гораздо лучше старого, и Саша даже порадовался – как хороша бывает смена кадров! Аудиенция заняла не больше минуты: офицер госбезопасности несколько раз щёлкнул мышкой, глядя на экран компьютера. Затем он расстегнул браслет электронным ключом, и, убирая его в стол, холодно заявил:

– Вы свободны.

Андропов, висящий на гиммлеровском крючке, посмотрел на Сашу с хитрецой. Вообще, на этом снимке чекист-генсек выглядел слишком вольнодумски, словно советский интеллигент, что днём читает Солженицына, а ночью слушает «Радио “Свобода”». Саше подумалось, что однажды, когда в здании кёнигсбергского гестапо никого не будет, за Андроповым придёт Абакумов с фотографии из соседнего кабинета (там наверняка висит кто-нибудь подобный, если не Абакумов, то Рюмин, если не Рюмин, то Берия) и расстреляет, как опасного вредителя.

Саша вышел на улицу, сам не веря своему счастью. Он действительно свободен! Похоже, по его просьбе в столице пришли в действие ощутимые силы. Вчера ему сообщили из столицы:

«Мы всё уладили. Приходите туда, где вам его ставили, и с вас снимут браслет»

И уже сегодня он свободен. Жизнь пришла в движение. Казалось невероятным, что теперь на ноге нет ставшего привычным за полмесяца браслета с радиомаяком.

Вот, Саша, сказал он себе, стоя перед большим маминым трюмо. Кажется, ты понемногу выходишь в люди. У тебя уже есть покровители в столице, способные – даже страшно подумать – вырвать тебя из-под пристального взгляда региональной госбезопасности. Из объятий, положим, не вырвали бы, но вот из-под взгляда – вполне. Значит, и с пропиской помогут. После такой выставки – всероссийской-то! при поддержке трёх министерств! – придёт и известность. Пусть нишевая (фотографы – далеко не властители человеческих дум; у них свой мирок), это не страшно. А если есть имя и московская прописка, то за этим придут и деньги, и карьера… Наверняка можно будет попасть в какое-нибудь новостное агентство – ну не в президентский пул (хотя с годами почему бы и нет-то?), но что-нибудь федеральное. Или можно попробовать перейти в область высокого искусства. Например, сделать фотопроект: проехаться по Псковской и Новгородской областям, фотографируя заброшенные деревни. Из этого получится прекрасная выставка. Её можно будет экспонировать под девизом «Вот так будет выглядеть Россия, если её оккупируют страны НАТО». Подумать только – да такого дерьмища можно делать по три выставки в год!

Главное – чтобы с первой получилось. Но, судя по всему, всё удастся. Такого движения у Саши не было никогда в жизни. В начале марта, к примеру, ему позвонили из областного министерства культуры. Ведомство, не особо богатое даже по областным меркам, любезно выделило ему государственную стипендию в триста тысяч рублей.

– Больше сейчас, к сожалению, никак не можем, – сказала в трубку секретарь местного министра культуры. – Может быть, ближе к лету…

– Ничего, ничего, – ответил Саша. Он боялся, что сейчас проснётся в прошлом месяце, голодный, без денег, без работы и без приглашения в Москву. Тогда придётся бросаться из окна прямо так – не почистив зубы и не снимая браслета с ноги.

Триста тысяч пришлись весьма кстати, потому что резервы денег подходили к концу. Саша отправился в магазин, где снова, как в Гданьске, купил еды, не присматриваясь к ценам, и не считая, хватит ли ему денег в кошельке. Это было чрезвычайно приятное ощущение. Вернувшись домой, он приготовил торжественный ужин. В качестве дижестива к столу было подано восхитительное красное полусухое вино. Господи, подумал он, осушая первый бокал, как хорошо жить! Он ждал, ждал, ждал, и, похоже, дождался.

Вот только ощущение счастья было с подвохом. Ладно, можно ещё как-то смириться с тем, что твои снимки, где ты хотел запечатлеть кирхи для вечности, станут гимном отечественному оружию. Да, Саша делал фотографии, будучи на стороне красоты своей земли, а будет выставлять их на стороне её разрушителей. Ему будет (по крайней мере, уже стало) мерзко и противно, но душа человека, к сожалению, может вытерпеть очень многое. 

Куда неприятнее было ощущение перехода на другую сторону – одностороннего перехода, точно в полупроводниковом диоде. Стать сволочью можно только один раз в жизни, но зато навсегда. Это так же необратимо, как засвечивание фотоплёнки. Да, он приобретёт деньги, он сделает карьеру, чёрт возьми, он уже получил свободу, выраженную в отсутствии браслета на ноге! Но он окажется в одной компании с теми, кто рассказывает о вражеских агентах влияния. Он будет на стороне тех, кто бил калининградцев дубинками (да, зуб-то он себе потом вставит, но отвращение останется), с теми, кто будет судить Алексея за январский репортаж…

Главный редактор Антон отнёсся к Сашиным метаниям довольно спокойно.

– Не преувеличивай. Это всего лишь выставка. Скажи спасибо, что браслет сняли.

«Тебя никто не заставит снимать поздравительный календарь для госбезопасности, или делать что-то плохое», – написала ему шеф-редактор Анастасия. – «Просто не делай зла».

Никто не заставит, да. Но если предложат? Если подкрепят предложение хорошими деньгами – такими деньгами, которые он иначе никогда не заработает? Он ведь не откажется. А если он увидит возможность хорошо продаться? А если он специально будет искать такую возможность? Он слишком хорошо знает, что такое бедность. Он не захочет снова возвращаться в такую жизнь. Всё ясно как день. Он не продастся за миску картофеля. Он продастся за бутерброд красной икры – и непременно с маслом. Вот и вся ему цена. И не таких, как он, покупали. Стоит ли тогда этого стыдиться? Просто не делай зла. Просто будь на стороне тех, кто делает зло, и не мешай им.

А что тогда вообще есть зло? Может, лучше бы он был омоновцем и спокойно, не рефлексируя, месил бы граждан резиновой дубинкой?..

Не было покоя и ночью, когда нравственные терзания усиливались, приобретая отчётливый мистический характер. Однажды Саше приснилось, что у руин одной из кирх в лунном свете стоит силуэт монаха в рясе с капюшоном. Монах поднял руку, призывая задуматься о вечном. Крест на его груди блеснул. Саша проснулся, после чего проворочался до рассвета, терзаясь горькими раздумьями.

На следующую ночь ему приснилась Ксюша, огромная, словно исландский Йольский кот – хищное, размером с быка, мифическое существо, что охотится на людей. Ксюша прижимала громадной лапой к земле какого-то генерала силовых структур. Не убоись зла, предостерегающе сообщала она, но и не ступай его дорогой, ибо по ней могут ходить только негодяи; тебя же она приведёт к гибели. Выпущенные кошачьи когти вспороли генеральскую грудь, словно обсидиановые ножи ацтекских жрецов.

В третий раз Саше приснился неизвестный офицер Кригсмарине, одетый в парадную форму с кортиком и дубовыми листьями.

– Пусть герр Александр не волнуется за свою судьбу, – сказал он на превосходном немецком языке. – В России нет, не было, и не будет трибуналов, аналогичных Нюрнбергским. Все злодеи, бывшие на службе у государства, умирают от старости в своих постелях, с медалями, орденами и пенсиями за выслугу лет.

Проснувшись после такого, Саша не удержался. Он снова открыл книгу про операцию «Ганнибал». Вдруг она и вправду может исполнять желания?

– Я не этого хотел, Карл, – прямолинейно сказал он фотографии Дёница. – Честно. То есть, спасибо большое за всё это, но почему именно так?..

Дёниц не ответил. Телефон едва слышно пикнул. На электронную почту пришло ещё одно письмо с хорошей вестью. Теперь Сашина совесть будет чиста.

Март проходил. Зима, страшная голодная зима, закончилась. На берегу залива было хорошо. Ветер негромко шелестел камышами. Солнце пробивалось сквозь облака. Где-то вдалеке, на горизонте, дымил мангал туристов. Саша подошёл к кусту сирени, под которым он похоронил Ксюшу.

– Прощай, моя кисонька, – сказал он, дотрагиваясь до сырого песка. – Когда ещё приду-то к тебе?..

Покидать родные места оказалось гораздо тяжелее, чем Саша думал раньше. В качестве переносной памяти он собрал все фотографии, которые только мог. Видимо, это судьба такая, подумал он, вспоминая истории былого века. Давно, в послевоенном сорок шестом году, последним немцам, оставшимся здесь, в области, было приказано покинуть родную землю и отправляться в ГДР. На сборы давалось двадцать четыре часа. Увезти с собой можно было лишь самое необходимое. После этого десятки лет повторялась история «переселенец нашёл клад, перекапывая огород». Немцы оставляли мебель, одежду, фарфор, всё, что копилось поколениями (в конце концов, всегда остаётся возможность после переезда заработать на новый диван, который будет совершенно не хуже старого). Бросая всё, люди забирали с собой фотографии. Нельзя восстановить ушедшую историю; нельзя сделать снимок взамен утраченного.

Вот и Саша провёл целый день за сбором фотоархивов. Вся жизнь прошла перед глазами: выпускные фотографии из школы, семейные снимки с морского побережья, огромный ком снимков из «Альтштадта» (пригодится). Забросив электронные снимки в облачное хранилище, он продублировал их на несколько переносных жёстких дисков, специально купленных для такой цели.

С аналоговыми фотографиями было хлопотнее, но десяток пыльных альбомов занял своё место в чемодане. Ещё Саша тщательно упаковал снятый со стены фотопортрет Иры: в конце концов, девушки не только выходят замуж, но и разводятся. Сверху разместилась коробка из-под зефира, где рядами стояли цилиндрики с негативами. Детская фотография начала века, где маленький Саша держал в руках плюшевого котёнка (котёнок серенький, и поэтому зовут его Серёжа), ввергла взрослого Сашу в такую ностальгию, что котёнок немедленно был извлечён из недр шкафа.

– Привет, – сказал ему Саша, поглаживая искусственную шубку игрушки.  – Давно не виделись. Поедешь со мной далеко-далеко?

Снимки в очень старом бумажном конверте изогнуло от возраста. Мужчина и женщина. Судя по записям на обороте, это прадедушка и прабабушка. Прадедушка выжил в Большом доме; ну что, правнуку тоже немного досталось, подумал Саша. Интересно, а вот эта молодая девушка на фоне статуи Ленина – не та ли сестра прабабушки, которую расстреляли? Надо же – человека убили, и от него осталась лишь фотокарточка. Как только её ещё сохранили-то, не выкинули тогда? На тыльной стороне снимка – инициалы В.И. Может, и она. Как её звали? Валя? Не вспомнить даже. Надо было спрашивать у родителей раньше, когда это было ещё возможно. А сейчас – не потеряй то, что ещё осталось…

…За город Саша поехал совершенно внезапно и неожиданно для себя – словно желая посмотреть, что же стало со взорванной в ноябре кирхой. До поезда в столицу оставалась всего пара дней, но Саша уже закончил почти все приготовления. Теперь можно было поставить финальный штрих.

Солнце клонилось к закату; день уже ощутимо начал удлиняться, но до летних белых вечеров ещё оставалось много времени. Саша поднялся по холму, где когда-то повсюду были натянуты предупреждающие ленты, и где бродил пиротехник с канистрой.

Завалы кирпича, в которые превратилась большая часть кирхи, куда-то пропали; не иначе как кто-то растащил их для продажи. Жизнь в бедности заставляет людей совершать страшные поступки. Люди из посёлка (или это не они?) разобрали обломки на кирпичи. Саша фотографировал руины, чтобы потом согласиться сделать выставку о мощи отечественного оружия. Пожалуй, в этой ситуации лучше всего чувствует себя тот режиссёр, что когда-то взорвал церковь. Судя по всему, он полностью лишён подобных рефлексий.

Саша отошёл чуть подальше. От кирхи остались, в прямом смысле слова, только начало и конец – одна стена колокольни на западе и фрагмент алтарной части на востоке. Под ногами раздавался едва слышный шелест перезимовавшей травы. В кроне дерева весело пела какая-то птица. Лёгкий ветер был непривычно тёплым – казалось странным, что в жизни есть ещё что-то, способное обрадовать, а не сокрушить, не растоптать тебя в прах.

Возможно, именно провидение привело Сашу сюда в один из дней, близких к дате весеннего равноденствия. Солнце заходило точно на западе, не южнее и не севернее. Его свет, проходя через врата взорванной кирхи, пронизывал её насквозь, выходя из стрельчатого алтарного окна. Саша, стоящий напротив, поднял фотоаппарат, чтобы поставить его на штатив.

За свою жизнь он сделал очень много снимков – хороших и плохих, сильных и не очень, эстетических и дисгармоничных – но ещё никогда у него не было подобного кадра. В нём было поистине что-то божественное. Силуэт кирхи темнел на фоне неба с мраморными прожилками облаков, но ярким нимбом вырывался вокруг свет; в профиль казалось, что она до сих пор цела, и взрыв даже не тронул её, пройдя по ней, точно по неопалимой купине. В самом центре ярко сияло алтарное окно. Блики от солнца протянулись диагональю через снимок, точно лестница на небо.

Было двенадцать кадров, подумал Саша, на всякий случай дублируя этот кадр снова и снова – по числу апостолов и месяцев. Пусть их будет тринадцать. В конце концов, тринадцатый апостол, Иуда Искариот, тоже был частью замысла, неисповедимой тропкой путей господних. Пусть фотографий будет тринадцать – чтобы колесо года, совершив полный оборот, не остановилось, а пошло на новый круг. Снова прорастёт трава, увядшая за зиму. Снова будет жизнь, и снова будет свет – даже если мы его не увидим. Как там это было у классиков? Да будет благословенен рай, даже если нам отведён ад.

Солнце ушло вниз. Алтарное окно погасло.

– Господи, – произнёс Саша, опираясь на штатив, точно на пастырский посох. – Не оставь землю эту, как оставляю её я – не по своей воле, и с тяжёлой душой. Ибо если её оставишь ещё и ты, то кто же здесь останется?..

Вот и наступил день отъезда. Взамен Саши в Калининград прибывал новый губернатор. Предыдущего генерал-губернатора аккуратно отозвали в Москву, передвинув куда-то в аппарат министерства по чрезвычайным ситуациям. На его место заступил какой-то сомнительный технократ из когорты системных либералов: так сказать, технокрад. Это можно было считать огромным достижением. Вор лучше кровопийцы.

Странно, подумал Саша. Это его уже совершенно не касается. Так необычно – не нужно ехать и снимать новую государственную морду, рассказывающую о том, как хорошо жить в России…

Он вдавил кнопку дверного звонка. Соседка Даша была дома.

– Да? – спросила она, открыв ему дверь. На ней был всё тот же бархатный спортивный костюм.

– Держи, – сказал Саша, протягивая ей оставшиеся деньги со стипендии минкультуры. – Потом отдашь, когда я вернусь.

Вещи были собраны – всё, что возможно взять с собой. Саша, вспомнив, снял с ёлки стеклянного ангела.

– Чуть не забыл про тебя. Поехали.

Гданьский ангел, завёрнутый в ткань, занял своё место в сумке рядом с плюшевым котёнком. Наверное, это могло показаться странным – но, сказал сам себе Саша, нет ничего дороже, чем символы покидаемого былого.

Елку так и не убрал, внезапно подумал он. Да как-то с самого начала года совершенно было не до этого. То одно, то другое.

Не торопясь, он запер замки на все обороты. Жаль, нельзя замуровать дверной проём, нельзя залить его наглухо бетоном, чтобы никто туда больше не проник – ни квартирный вор, ни кто-нибудь похуже. Не без труда он спустил чемодан по лестнице.

У подъезда грелась в лучах весеннего солнца Зинаида Никитична.

– Едешь куда-то, Саша? – дружелюбно спросила она. – Чемодан такой-то большой!

– Да вот, надо, – коротко ответил он, поправляя на плече сумку с фототехникой. – Дальняя дорога.

– Ну, удачи тебе!

На секунду Саше показалось, что сам подъезд, сам дом, сама былая жизнь прощается с ним в лице самой пожилой своей обитательницы.

– Спасибо, – искренне сказал он. Обернувшись, Саша приложил ладонь к дому, где прожил три десятка лет. – Не прощаюсь. До встречи.

Южный вокзал встретил Сашу толчеёй и большой очередью к рамкам металлоискателей. На входе досматривали ничуть не хуже, чем в аэропорту.

– Сумки на ленту! – кричал грубый охранник в странной восьмиугольной фуражке. Она делала его похожим на злого полицейского из гангстерских фильмов Голливуда. – Я сказал, сумки на ленту! Выкладываем всё из карманов! Телефоны, деньги, ключи! Выкладываем, я сказал! Поживее!

Всё настроение опоганил, подумал Саша, перекладывая металлические предметы в фотосумку. Полное ощущение поезда, уходящего в концлагерь. Да чтоб тебя партизаны под откос пустили.

В вестибюле на большом экране показывали ещё одну социальную рекламу. Плохие, совершенно дубовые актёры, одетые в униформу зарубежных армий, делали в лесу тайник со страйкбольным оружием. Из кустов выскакивали бравые спецназовцы, арестовывающие преступников. Саша прошёл мимо экрана; появившаяся там надпись «Сепаратизм – это террор» выглядела, точно руководство к действию.

Фирменный поезд «Янтарь», следующий из Калининграда в Москву, вытянулся вдоль перрона жёлтой – янтарной – стрелой. Мюнхгаузен летал на ядре; он, Саша, положим, не барон, и поэтому вполне обойдётся чем-нибудь полегче.

Перед купейным вагоном очереди не было. Саша протянул паспорт и билет проводнице.

– Тридцать третье место, девятое купе, – сказала она, пропуская его внутрь. – Анкеты на транзитную визу лежат возле титана…

Оглянув напоследок взглядом родную землю, Саша шагнул в вагон. Настало время отправляться в путь.

В его купе больше никто не сел. Это и неудивительно – кто сейчас может позволить себе ехать в купейном вагоне? Если у человека столько денег, то лучше лететь в Москву самолётом.

Поезд отправился в путь. Саша сидел у окна, провожая взглядом родной город и родную землю. Что будет на новом месте? Он покидает свою жизнь, теряя всё, что у него было до этого. Конечно, справедливо сказано, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца; но что-то жизнь, не при дамах будь сказано, била Сашу по яйцам много лет, а яичница начала получаться только сейчас.

Рука сама собой потянулась к телефону. Всемирный вай-фай ловился превосходно. Саша равнодушно проскользнул взглядом калининградские соцсети на прощание. В интеллектуальном сообществе «Республика Кёнигсберг» полным ходом шло обсуждение проекта будущей конституции и вопросов евроинтеграции – да вот только конституцию тщетно пытались создать ещё декабристы. В полузакрытом чате «Кёниг-Легион» обсуждались противоправные методы и составлялись люстрационные списки, но по едва заметным деталям чувствовалось, что в этой беседе полно провокаторов из спецслужб.

Убрав телефон, Саша выглянул в окно. Тщетно, всё тщетно. Что же, у него не получилось, и он уезжает, но есть надежда, что кому-то удастся больше.

Снаружи мелькали какие-то промзоны; на бетонном заборе виднелась длинная, свежая, ещё не закрашенная надпись «Калининград – это Европа». Надпись, конечно, уберут, но Калининград от этого не прекратит быть Европой. Это единственное, что радует. С географией не поспоришь. Да впрочем, Россия – тоже Европа, вот только бы не управляли ею, как Азией.

А, впрочем, к чему уже все эти размышления? Ставки сделаны, ставки больше не принимаются. Саша бросает карты и выходит из игры: это лучший способ взаимодействия с шулерами. Сгори дотла, чёртово казино, и пусть ветер и дождь, что стучали раньше в окно, смоют твой пепел в Балтику. Чем предаваться интеллектуальным рефлексиям, лучше выпить чаю.

Заказав проводнице напиток, Саша приступил к заполнению анкеты, механически вписывая строки. «Tevo vardas», отчество…

За анкетой пришли после Черняховска. В дверь постучала женщина лет сорока пяти; на ней была форменная бежевая рубашка с аккуратно вышитой надписью «Lithuanian consulate service»[13].

– Ваш паспорт и ваша анкета, – сказала она с лёгким акцентом, и Саша протянул ей требуемое. – Кажется, у вас есть шенгенская виза?

– Она заканчивается через пару дней, – пояснил Саша, расписываясь в ведомости

То же самое пришлось повторить и перед границей. Пограничница, вошедшая в купе, очень долго переводила взгляд с Сашиного загранпаспорта на экран своего портативного компьютера. На пилотке пограничницы крепилась небольшая брошь в виде бабочки. Либерализм, подумал Саша.

– Цель поездки? – спросила наконец пограничница.

– Фотовыставка в Военно-патриотическом обществе. Вот приглашение в Москву.

Пограничница смерила Сашу взглядом.

– А почему не самолётом?

– Падают слишком часто, а жизнь у меня только начинается.

Саша не лукавил. Пару недель назад самолёт отечественного производства (кто бы сомневался) потерпел катастрофу при посадке в Шереметьево. Разумеется, об этом писали только в интернете, но доступ к нему ещё был у всех желающих.

С бесстрастным лицом пограничница пролистала все страницы загранпаспорта, и, наконец, оттиснула штамп рядом с предыдущими – мамоновскими.

– Разумно. Счастливого пути.

– Спасибо, вы очень любезны.

Путешествие в поезде Калининград-Москва напоминает суборбитальный космический полёт: ракета отрывается от земли и уходит в небо. Она способна преодолеть стратосферу и тропосферу, она способна выйти в безвоздушное пространство, но, поскольку она не выходит на круговую орбиту, очень скоро гравитация приведёт её вниз, на землю. Так же и здесь: пассажир на полдня покидает Россию. Родная земля отпустила своего сына, подумал Саша, убирая паспорт в сумку. Правда, граница ещё не пересечена.

Поезд, дрогнув, снова отправился в путь. В купе чувствовалась духота, и Саша вышел в коридор.

Из приоткрытой форточки врывался тёплый, весенний ветер. Он трепал Сашины волосы, собранные в хвост, он нёс с собой забытые за зиму запахи чего-то нового и свежего – пусть даже и со вкусом тепловозного дыма. Снаружи было ярко и солнечно. Сама природа радовалась жизни и весне.

Щёлкнула дверь тамбура.

– Пожалуйста, вернитесь на своё место, – сказала появившаяся проводница. – Сейчас будет граница.

Вернувшись в купе, Саша закрыл дверь поплотнее, и, подумав, прижал опустевшим подстаканником к столу двести рублей. Это за чай – сдачи уже не надо; так сказать, пусть останется проводнице на чай. Повинуясь внезапному порыву, он снова достал телефон, чтобы на всякий случай ещё раз перечитать несколько писем. Нет ли ошибки? Нет, он ведь точно не ошибся? Это не приснилось ему? Не напутал ли он с переводом?

Из Берлинской галереи современного фотоискусства: «Художественный совет имеет честь сообщить Вам, что Ваша фотосерия благополучно прошла отбор и может быть рекомендована для экспонирования…»

От Петера фон Шторхенхорста, известнейшего куратора фотовыставок: «Герр Александр, я очень рад тому, что историческое наследие Восточной Пруссии и поныне пользуется интересом калининградцев. Мой дед был рождён в Инстербурге[14], и я с большим удовольствием ознакомился с Вашими работами…»

Сразу надо было немцам писать, подумал Саша. Зря только тратил время и силы на родную страну. Жаль, очень жаль, что где родился – там не пригодился. А, впрочем, ну и ладно. Это не его вина.

От Андрея из Варшавы: «Саша, хорошо, что тебя выпускают. Надеюсь, с Алексеем тоже получится. Я обратился к правозащитникам из HWDP – они тебя встретят в Литве. После всего тебе точно дадут политическое убежище. Если что, мы поможем…»

В голову Саше пришла мысль, сколь малодушная, столь и циничная: если в Калининграде что-то изменится, то оно изменится и без него; ну а если не изменится, то лучше уехать прямо сейчас, чтобы не стать ещё большим циником, чтобы сохранить в душе ещё хоть что-то хорошее, оставшееся там с безвозвратно ушедших лет.

Саша посмотрел в глаза своему отражению в зеркале на двери. Ему стало стыдно перед самим собой. Вот так: не хотел стать чёрствым, а всё-таки стал. Изъязвление души –такой же однонаправленный необратимый процесс, как и коррозия металла. Следует ли ругать простой винтик, не желающий ещё больше ржаветь вместе с идущим на дно кораблём?

Поезд слегка замедлил ход. За окном неторопливо показалось Чернышевское, последняя станция. Сразу за ней граница – finis Rutheniae[15]. На перроне стояли трое в фуражках. Саша с каким-то ощущением превосходства посмотрел на них. Пока-пока, цыплята табака…

По-хорошему, надо было уезжать отсюда ещё в двадцать лет, как это сделала однокурсница Соня, переехавшая в Израиль – но это, так сказать, брацон шель Элоким, по воле Г-да. Всё-таки девочки взрослеют раньше. Саше понадобилось больше времени, чтобы дозреть до такого соображения. В тридцать лет жизнь только начинается. Сейчас он покинет поезд в Литве, и, помахав родине на прощание рукой – glück auf[16], Калининград – по мере сил начнёт свой путь наверх, точно подлодка, всплывающая из пучины морской…

Подлодка… Саша бросил взгляд на чемодан, где лежала упакованная «Операция “Ганнибал”» (не оставлять же такую чудодейственную книгу?). Свою судьбу вроде как удалось обустроить; надо бы что-то и для людей попросить. Ладно, как приеду, так попрошу…

В этот момент на телефон пришло сообщение от шеф-редактора Анастасии. Ссылка на бурное обсуждение в интернете. Дайте-ка посмотреть.

«Нам сегодня прислали нового губернатора, третьего за год. Ворьё во власти никогда не кончится и никогда не прекратит грабить. Нас сажают поодиночке, нас купили за плохие консервы в пайках. Надо снова, как в январе, выходить на улицы, потому что иначе у нас не будет будущего. Только так возможно что-то изменить…»

И уже тысяча пятьсот семнадцать комментариев. Гражданское общество понемногу появляется. Судя по всему, людей будет много – больше, чем в январе. 

«Выходим, а там разберёмся…»

«Нам дали экономическую автономию, у нас – единственное место в стране, где есть бумажные рубли. Теперь добьёмся политической автономии…»

«Ну что, устроим евроинтеграцию?»

«Давайте для начала выйдем мирно…»

«Мирно мы уже выходили…»

«Экскаватор будет, или свой пригонять?»

 «Мы можем!»

Саша положил телефон в карман. Похоже, он только что потратил своё третье желание. На душе было досадно. Нет, всё-таки чёрен юмор судьбы. Он покидает родной город и страну тогда, когда события только начинаются. Теперь в Калининграде на улицы выйдет столько недовольных людей, что если они встанут в ряд, то живая цепь протянется через весь город, от Чкаловска до Прибрежного. Когда же в области будет достаточно людей, чтобы живая цепь протянулась от Калининграда до Советска – тогда всё кончится, и тогда всё только начнётся…

За окном мелькнули бетонные плиты заборов, сменившиеся сеткой. Поезд, замедляя ход, въехал на пограничный мост через крошечную речушку Лепоне. На береговом обрыве друг напротив друга стояли два пограничных столба – российский и литовский.

– Я ничего не понимаю в жизни, – удивлённо сказал Саша, глядя, как за окном одна страна меняется на другую. – Нет, я решительно ничего не понимаю в жизни.

Сразу за Лепоне начинался литовский Кибартай. Поезд замедлил ход, останавливаясь у перрона. Прямо напротив купейного окна на стене станции располагались большие, богато декорированные часы: пора. Время пришло.

Ладно, подумал Саша. Никогда не рано уехать, никогда не поздно вернуться. Пока же надо действовать по заранее заготовленному плану. Может, лучше было бы дождаться Вильнюса и выйти там, но чёрт с ним. Нет сил больше ждать. Он терпел всю свою жизнь, и не намерен терять больше ни секунды.

Саша закрыл дверь купе на щеколду, и, подумав, зафиксировал её заранее припасённой скобой – как-никак, в купе рядом едет наряд полиции. Затем, вытащив из дальнего отсека чемодана заранее припасённый молоточек, с размаху обрушил его на купейное окно.

Оно разбилось неожиданно просто и легко. Говорили, что окна в «Янтаре» укреплены специальной антивандальной плёнкой для предотвращения подобных случаев, но, по-видимому, выделенные на плёнку деньги попросту разворовали. А, впрочем, может и плёнка не помогла. Саша ещё несколько раз взмахнул молоточком, выбивая остатки стекла, рассыпающегося на квадратики, точно автомобильное окно; его даже удивила поразительная лёгкость, с которой это всё произошло. Не понадобились даже ни отцовский алмазный резак, ни специальный стеклобой, сделанный из обломка свечи автомобильного зажигания. Что ещё, подумал он, втаскивая чемодан на стол, что ещё в России, кажущееся столь прочным и незыблемым, развалится в куски при первом же хорошем ударе? А, впрочем, это уже не имеет абсолютно никакого значения. Жребий брошен, Рубикон перейдён.

В дверном замке уже начал кто-то ковыряться и лязгать металлом. Саша, замерев лишь на одну секунду, подумал – жаль, что нельзя оставить здесь на прощание гранату; ещё хранящую тепло человеческих рук, призывно шипящую запалом, распираемую изнутри собственной мощью весёлую лимонку – чтобы все, кто сейчас ворвётся в купе, поняли: сволочи, нет больше вашей власти над ним.

Вздохнув, и перебросив через подоконник чемодан, он высунулся наружу. Ещё раз вздохнув, он всё-таки выбросился в окно…

…Лететь пришлось недалеко: кибартайский перрон ударил в ноги через подошвы кроссовок, ударил несильно и не больно. По крайней мере, не больнее, чем асфальт в детстве.

Вот так Александр Борисович О., тысяча девятьсот девяносто девятого года рождения, фотограф и журналист, калининградец и изгнанник, временно покинул свою предыдущую жизнь: с фотосумкой, полной оборудования, с чемоданом, полным воспоминаний, с протянутым к спешно приближавшемуся литовскому пограничнику загранпаспортом и ещё действующей шенгенской визой, с заранее заготовленной репликой «Prašau, suteiksite man politinį prieglobstį»[17] и – что немаловажно – с правом на надежду.

Калининград-Висбю, два берега одного моря. 2018-2020

---

[1] Войцех Ярузельский – лидер коммунистической Польши в 1981-1990 годах.

[2] Мариенбург (Мальборк) – средневековая столица государства Тевтонского ордена, самый большой кирпичный замок в мире. В годы Второй Мировой войны был сильно повреждён.

[3] Пять евро (польск., англ.)

[4] Спасибо! (польск.)

[5] Государственная граница (польск.)

[6] Извините меня. Я думал, что это не запрещено… (неточн. нем.)

[7] Вы можете идти. Всё в порядке. (англ.)

[8] Небольшой город, расположенный близ Калининграда

[9] Бесстыдный палец (лат.)

[10] Приди и возьми (др.греч.).

[11] Здание НКВД в Ленинграде

[12] Имеется в виду военное положение в Польше 1981-83 годов, когда в Гданьске начались массовые забастовки рабочих, впоследствии подавленные войсками.

[13] Консульская служба Литвы (англ.)

[14] Сейчас – город Черняховск Калининградской области

[15] Конец России (лат.)

[16] У немецких горняков: пожелание счастливого возвращения на поверхность

[17] Пожалуйста, предоставьте мне политическое убежище (лит.)