Влад Гагин

Подборка стихотворений

*

Лене Ф.

когда выветриваются последние серии страха
когда «паразитарные отношения абсолютно

со всеми вокруг» или

«семь минут спортивной ходьбы», когда

куришь на выходе отдельно от всей тусовки
и два Джона о чем-то беседуют за стеклом

может быть, мысль проскочит
может быть, Пушкин неправ

был, говоря о невозможности счастья и представляя
реальность через схемы единства —

даже в сшивающих капиталистических джунглях речи

виден след идеальной игры

несколько персонажей играют в американский
футбол в минуту предпоследнего снегопада

*

Продвигаться по линиям, становясь
всё более чутким: бумажки,
остатки еды — всё это
убрано со стола, мусор рассортирован,
уезжаем раньше обычного, ждем
такси. Сложная сонастройка, мой дальний друг, а на фоне
музыка последнего диалектического
снятия с новой силой слышна.
Капли мочи
аккуратно подтерты, ничего, что бардак, «основным
свойством Франциска было живое,
отзывчивое чувство сострадания.
Это чувство не привело его к мировой скорби», но мы
на разные фрески смотрели среди лесов.
И только поэтому я произношу слово «климат».
Только поэтому, вполоборота
глазом испуганного оленя следя
за пляской пластичных систем.
Радость? Пока плетемся
по закрученной лестнице, что ведет
в геомагнитные вспышки, ну да, я вроде бы помню
о том, что не спит влюбленный всю ночь, ждет ответа,
что-то проглядывается такое даже
сквозь серый солнечный свет.

*

Мы родились в странное время, мало
кто возьмется с этим тезисом спорить.
Теперь память о своем детстве ты ищешь
в непонятной нарезке кадров; японское видео о любви.
Честно, я не знал, что это за страна.
Черными линиями покрылись листья в саду.
Сережа с велосипеда упал.
Сема опубликовал фотографию в форме Росгвардии, может быть, в феврале.

Хорошо, я могу побыть твоим сыном.
Но и отцом! Но и хуй знает кем.
Киборгом из нелепого мира, в котором
мы с ними воровали крыжовник на запретном дворе.
Я подглядывал за Эвелиной, пережившей войну.
И в грудной клетке закономерно скрежетали жуки.
Честно, я не знал тогда ничего
про реальность. Только боялся слегка,
что меня возьмут в заложники. А порой
из почтового ящика падал шприц.
И взрывалось какое-нибудь кафе.
Дима Гаричев писал первый текст.

Но теперь я знаю про многое из того,
что мелькало в температурном бреду.
Будущее закрыто. Наркополитика отнимает друзей.
Странное время продолжает протягиваться сквозь нас.
Самоубийство — это только протест
против контроля, как сказал бы Арто во сне.
Я хотел бы избавиться от себя,
как от ритма, которым написана эта строка.

Я хотел бы открыть другие глаза,
обменять весь мир хуй знает на что.

*

думаю, она знает некоторые ходы в документе «Тело»
«микрополитика чувственности», вот эти слова
она знает, что мы свободны
внутри постоянно растущих, но повторяющихся структур
нужно было просто сказать
о лабиринтах эмоциональности
о стремной готике органов, разбросанных
по комнате, поди собери
мои сюжеты — мои сюжеты
тоннели воспоминаний в районе Нарвской
вдоль выцветших трав бег
и хотя, как вы знаете, слово «мерцание»
с недавнего времени запрещено к использованию
в текстах, так или иначе напоминающих
современную поэзию, — мерцание
забегаловок бедных; освобождение; освобождение

*

Джону Пюффки

концлагерь никогда не заканчивался
важно помнишь об этом, малыш

«мы живем на гигантском фрактале
помнишь, как триповали под salem?»

я не помню, уже забыл

мы живем на мусорных свалках, в каком-то мху
со слизевиками бок о бок вяжем свой странный стаф

может, пока я обедаю в сушевоке
тучи уже сгущаются надо мной

пока греюсь на солнце в этом мусорном поле
тучи уже сгущаются надо мной

может, и не сгущаются, кто его знает

они отняли видение будущего у нас

в слизком мусорном лабиринте роем свои ходы
неожиданно счастливые дни случаются иногда

дни веселья в концентрационном мху
час любви в закоулке бескрайней тюрьмы

важно помнить о чем-то, о чем я забыл
как блестит отравленная река

как концлагерь просторно сквозит

словно и не закончено всё

*

хотелось бы снова оказаться
перед американским посольством, корейские
служительницы правопорядка зачитывали
протокол, но я видела, помнится, в их глазах
нечто такое, что испытывала сама
каким образом вообще эта встреча
оказалась возможной: ино-
планетное фактически существо
стоит с плакатом
отказывается перейти дорогу
а другое инопланетное существо
проговаривает закон
медленно пролетаю с плакатом мимо одной из систем
хрупкие полицейские, будучи
представительницами Неизвестночего-1,
выталкивают меня на противоположную сторону улицы
понимаю

обэриутов не существовало

работа скорби не имеет конца

так что ищу тебя глазами среди толпящихся у суда))

снились институты, их дыхание

протоколы допросов перемежались

авангардистскими выходками, может быть

наверное, и нас тоже нет
мы персонажи легенды о подводном городе,
появляющиеся в единственном эпизоде
молодой поэт пересказывает свои мысли
относительно интерьера
заведения, где они греются в перерывах
кухня этого заведения как бы вынесена внутрь зала
некоторым посетителям приходится наблюдать
за беззвучными движениями работников
сквозь плотное стекло
что-то про океанариумы, завернутые друг в друга
он говорит без отчаяния, так, как будто
у них получится многое изменить

*

Во тьме солидарности я еще не один.

Будь моим мr. poopybutthole, то есть
непроницаемой грезой, голографической
ерундой, скрепляющей мир.

Будь процессом письма.

Турагент срывается с выученного маршрута,
дрейфует по улицам Сити.

Красная геометрическая фигура навстречу летит.

Из этого следует только

то, что возможно не согласиться.
Без гарантий, вслепую, всегда опасаясь
гонцов, говорящих радостные слова —

набор вероятностей, спрятанный

от закрытого ока.

«Меньше парься», — шепчет сосед.
Нужно будет пройти через многое.
Психика — серии рваных

гребков в холодной воде.

Но также —

стая бликующих птиц, если помнишь,
в местах, проявленных на секунду.

Полароидный снимок, подпись на оборотной.

«Тело реальной политики
тлеет в провинциальном пейзаже».

*

Целый день переписывались, слякоть на улицах.
Хотя за несколько дней до этого выпал снег.
Ты думала о самоубийстве, я даже
решил снять изображение Аронзона со стены.
И вместо него прицепить фотографию Дуга Рикарда,
распечатанную ранее, разрезанную по ошибке
на четыре равные части. И всё же
этот образ остается для меня важным.
Целый день переписывались, вспоминали
выпавший снег, путешествие по хорошим
лакунам внутри тела памяти. Я
не спал всю ночь, как бы шатаясь

от стены к стене, от ссылки к ссылке, так что
то утро, когда выпал снег, обернулось

неожиданной радостью, отменившей

мысли о самоубийстве, я даже

написал тебе: «я поэт!». Однако стоит вернуться
в день переписки, серого неба.
Ночью, когда ты поблагодарила
меня за внимание, оказалось,
кто-то третий присутствовал между реплик.
Сколько времени? Что он хотел сказать — разоблачая
себя самого — этими гифками? Ведь он их отправил
в ту секунду, когда мы оба почувствовали, что нужна пауза в разговоре.

Анархизм против сохранения территорий.
Безусловное гостеприимство разворачивается паразитизмом.
Что-то сломалось тогда. Но я до сих пор пытаюсь представить,
сколько еще скрытых данных хранят архивы
безобидных решений; самые мрачные
мысли посещают меня, и они похожи
на то, что иранский философ мог бы

назвать, что ли, ксеноагентом,

разрывающим прочные сцепки любого внутреннего сюжета.

Как бы там ни было, я верю в Тристеро,
толком даже не помня, что это такое.
Выпавший снег отмечает время
автономной зоны, и это странным
образом сочетается с тем моментом,
когда я заснул, наконец, в помещении без окон.

То же самое снится.

Но уже без надрыва, без четкой цели.

Без мыслей о сорванной родинке, без паранойи,
без желания стать счастливей.