Татьяна Шевченко

Мы бесшумно прошагали по паркету. Еле слышно бряцали дроновы ножи и вилки, взяв на себя долг по разрезанию времени. Им это шло больше, чем тяжёлому маятнику гробоподобных часов.

Дошли до лестничной площадки. Дрон начал спускаться. Я остановил его, придержав за плечо.

Внизу прозвучал осторожный шаг.

Ещё.

Мы двинулись к запасной лестнице. Моё собственное дыхание наполняло мир. В ушах шумело. Пару раз лязгнули дроновы приборы, я показал ему кулак.

Вот и дверь.

Я открыл её своим ключом, выпуская Дрона.

Медленно открыл.

Скрииииииииииииииип!

— Твою мать, — пробормотал Дрон и выскочил на лестницу. Я последовал за ним, захлопнул, дрожащими руками закрыл и помчался вниз. Уже пролетая поворотную площадку, я поднял глаза: тень стояла и смотрела сквозь прозрачную дверь.

Потом по стеклу ударили. Слабо: оно только коротко лязгнуло.

Последние ступени я перепрыгнул.

— Он нас видел?!

— Пёс его знает. Греби быстрее.

Перескакивая через ступеньку, мы рванули на первый этаж. Потом Дрон запнулся и с грохотом свалился вниз. Эхо от шума и вопли моего напарника слышал, наверное, весь город. Я перепрыгнул сразу через несколько ступеней к нему.

— Дрон?

Он поднял голову, и я увидел, что у него рассечён лоб, и кровь заливает глаза.

Я помогал ему подняться на ноги, когда дверь на лестничную клетку открылась.

Мы замерли.

Дрон полез в рюкзак и вытащил нож.

На пороге показался человек. Он сделал несколько шагов и выглянул на нашу площадку.

Суров!

Это был Суров. Он оценивающим взглядом окинул Дрона и меня. Скрестил руки на груди:

— Иван.

— Слава Мееле! Ильмаре слава! — я мог выговорить только это. Дрон брыкнулся:

— Он чё, припёрся не из Рощи?

— В смысле? — насторожился Суров.

Я кратко, как мог, обрисовал ситуацию. Дрон пыхтел и промокал рукавом кровь. Я думал, Суров сразу побежит вытаскивать Алису из кабинета директора, но он начал спрашивать:

— После того, как салфетка упала, мужчина появился мгновенно? Или прибежал, теряя тапки?

— Пришёл, конечно, — ответил я раздражённо. К чему эти тупые вопросы?

— Когда ты открыл дверь, сколько времени прошло, прежде чем он появился? Оказавшись на месте, он стоял и смотрел на дверь?

— Да не знаю, секунд двадцать. Ткнулся в неё, как слепой, и свалил вниз опять, где салфетку нашёл.

— Ясно, — Суров помолчал, раздумывая. — Ждите.

Суров исчез. Дрон опять испустил вой, но уже тихий:

— Пошёл мочить козла! Без нас!

И продолжил размазывать кровь по лицу.

Раздались шаги. Мы затаили дыхание, Дрон опять вцепился в свой нож, но это снова был Суров — теперь с небольшим чемоданчиком в руках. Раскрыл его, намочил вату чем-то из флакончика, сказал Дрону:

— Что стоим? Подходим, не стесняемся. Обиженным не оставлю.

Дрон подчинился. Суров в полминуты обработал рану, покрасил её йодом и налепил сверху большое полотно пластыря. Подумав, закрепил сверху вторым.

— Всё, гуляй. В пираты прямой дорогой, — сказал Суров. — А теперь показывайте, где ваш гость.

Человек по-прежнему стоял под окнами кабинета. Вблизи он показался мне скорее чучелом, набитым соломой, чем живым и настоящим. Кажется, он даже не дышал.

— Э! — Суров свистнул. — Гражданин!

Человек резко дёрнулся в сторону. Суров в секунду вытащил ствол и направил на него, но гость зигзагами скрылся в кустах. Суров, матерясь, помчался за ним, но вскоре вернулся, скалящийся и злой.

— Скажи друзьям, пусть барышню изымут из кабинета директора. Нечего ей там делать.

Я вытащил мобилу из кармана и начал быстро набирать сообщение.

— Кр-р-руто! — завопил Дрон. Суров горько усмехнулся, сразу став будто бы старше.

— Вы молодцы, что не побоялись, вышли: сидели б сейчас, как сычи.

Алису вывели. Алик вежливо держал её под руку, а она неестественно улыбалась. Следом громадой шёл Грива, а замыкал шествие Джоджо. Вид у него был не очень: он то и дело дёргал себя за нависавшие надо лбом пряди волос и, едва Алик и Алиса остановились, сел на землю, скрестив ноги. Суров хмыкнул и, замурлыкав себе под нос какую-то песенку, отправился обратно в корпус. Я коротко объяснил мужикам и Алисе, в чём дело, и по-моему, она не очень поверила.

Мертвяка мы так и не нашли — спорю, вернулся в Рощу. Но мы всё равно проводили Алису до ворот и там она достала из кондукторской сумки кошелек, а из него — деньги. Подумала. Достала ещё. Протянула мне.

— Здесь больше, чем надо, — на всякий случай предупредил я.

— За незабываемый выход из зоны комфорта. Очень креативно, я оценила. А теперь выпусти.

Я на неё посмотрел и не стал выделываться. Открыл дверцу, Алиса выскочила на улицу вперёд мертвяка и пропала в ночи.

Возвращаясь — нам всем было в одну сторону — в круге света фонаря мы увидели тёмную фигуру, чем-то похожую на мертвяка.

Мы затаили дыхание. сунул руку в рюкзак, нашаривая там ножи. Мы с Аликом выдвинулись вперёд, закрывая собой остальных.

Фигура приближалась — и остановилась, глядя на нас издали.

Я сжал кулаки.

Фигура вдруг заорала:

— Парни, я чуток заблудился у вас. Где гостиница «Мор»?

— Не «Мор», а «Моорт», дебил столичный, — фыркнул Алик.

И сразу фигура перестала быть похожей на мертвую.

Когда я вернулся, мамы дома не было.

Ну хоть вода горячая появилась. И на том спасибо.

4.

—…может и неплохо, если часть кладбища снесут и построят ТЦ, — я сморщился, пытаясь вспомнить одно из упомянутых Алисой слов. — Или воркшоп.

— Почему это оно? — Алик выпустил изо рта дым. Мне хотелось отобрать у него сигарету и затянуться разок, но я помнил, что бросил.

И злился ещё сильнее.

— Меньше будет мертвяков.

— Так они — мертвяки — не с кладбища лезут. Оно ж православное.

— Кто их знает. Моорты прах развеивали, и ничего. Вот: надо возвращаться к корням. Забить на навязанную хрень и жить по-старому.

— И построить его — воркшоп, — Алик хохотнул.

— Чё такое-то? Чё ржёшь?

— Ничего. Если одно только кладбище снести, то звучит здраво.

Мы медленно топали вдоль ограды парка. Я с неприязнью посмотрел на свешивавшийся в приветственном поклоне тополь, и не стал давать ему пятюню.

В молчании мы дошли до школы.

— Вчера опять дома не ночевала, — буркнул я. Алику не надо было уточнять, про кого я.

— Трубку она, твоя мама, взяла?

— Да. Сказала не ждать и быстро сбросила.

Алик покачал головой.

— Моя мама — она вчера тоже ей звонила. Сказала, твоя у жениха сидит. Говорила, голос у твоей мамы был такой, будто врёт. От моей это не скроешь.

— Не врёт. У меня есть фотка из больницы, куда на обследование ходит. Может, жених выселил её в гостиницу. Или в больницу. Мамка не любит больницы и чужие города.

Мы переступили порог кабинета и разбрелись по местам.

Пёс Сутулый злобно поглядывал на меня, и больших усилий стоило не роффлить — впереди, навострив уши правильной формы, сидела Крис. Я кинул на парту вещи и подошёл к ней, когда училка появилась в дверях. Пришлось тащиться обратно.

Историчка была на позитиве. Она сообщила, что это (наконец-то!) последний урок с нами. Она лишь скажет три оценки: первая — за контрольную, вторая — за четверть, третья — за год.

Две минуты всё было норм. Пока она до Гривы не дошла.

— Гривов Василий: 2-2-2, — сказала она. — Придётся, Вася, с тобой встретиться на следующий год.

Грива побледнел и поднялся. Дрон схватился за голову и выдал звук: «Уй». «Грива, ты заткнись», — вполголоса приказал Алик, но Васю уже несло.

— У м-ня всё пр-вильно! Вы не им-те пр-ва! — заговорил он. — Я на сто б-лов решил!

— И у меня куда-то пропал лист с ответами, просто удивительно, Гривов.

— Я решил! Вы п-см-трите!

— Школа — это воспитательное учреждение. Видимо, я должна научить тебя, Гривов, что жульничать и воровать чужие вещи — плохо. Садись, а то буду вынуждена вызвать твоих маму и бабушку. А твою бабушку волновать нельзя, Гривов.

Грива садиться отказывался. Алику и Дрону пришлось силой приземлять его на стул.

После урока Грива ушёл. Злость ослепила его, и он сшибал с ног всех, кого видел. В основном это была мелюзга, но попалась и пара ваз с цветами. Я только понадеялся, что никто на него не стуканёт.

Алик отозвал нас в угол коридора. Внимательно оглядел пространство вокруг и вполголоса выложил свой план. Выслушав, мы серьёзно кивнули: типа, в деле. Джоджо, осознав, что единственный не отметился на участие, вспотел и забормотал:

— Мужики, вы чё? Если нас поймают, нас тоже на второй год. У меня не такие планы, меня родители сожрут, если…

— Тебя никто на второй год не оставит, Жижа! — заорал Дрон. Я и Алик шикнули на него. Огляделись. Мимо прошла, цокая пятиметровыми каблуками, завуч, но на нас внимания не обратила и скрылась за поворотом.

— Никого не оставят, — сказал я. — Нас за школу не наказали, и тут не накажут.

— Потому что не было поджога, а сейчас состав преступления налицо…

— Только на твоём лице, Жижа мажорная!

— Дрон, угомонись. Какой он, состав? Никакого. Мы лишь вернём её — справедливость. Джо, ты же лучше всех разбираешься в программах, — терпеливо сказал Алик. — Заберёшься в систему, исправишь Гриве оценки и всё, это дело шито. Не ломайся, не баба!

Джоджо нервно дёрнул себя за волосню и согласился.

Без него весь план не имел бы смысла. Джо дружил с компами так, как ни один знакомый не мог. Вроде, когда он был мелкий, его даже гением называли, просили, чтобы куда-то уехал, а его родители отказали. Типа нечего ему в программировании делать, у нас тру семейный бизнес. Интереса у Джо это не отбило. Пентагон в пятнадцать он не взламывал, но кое-чем похвастаться тоже мог.

Впрочем, на его жизни это никак не сказывалось.

Чтобы не привлекать внимания, решено было действовать сразу после уроков, пока младшие классы ещё сидят в школе. Первый кабинет мы открыли при помощи Дрона, отвёртки и стыренной им у сестры шпильки. Пока Джоджо возился у компа, мы с Дроном держали дверь.

— Оно не подключено к сети, — объявил Алик, и мы удрали.

В следующий раз мы поступили умнее. Выбрали один из кабинетов математики, и тут всё прошло гладко. Джоджо нашёл в ящике стола логин-пароль, залез в систему, пошуршал там. Дрон, стоявший у него за плечом, хихикал: «Журнал невозможно взломать», говорят они. А у нас есть Джо. Лол». Наконец Алик объявил:

— Оно готово! У Гривы три. Валим.

В этот раз мы даже закрыли кабинет за собой.

Дрон тут же начал строчить в общую болталку призыв забухать в честь окончания учебного года. Но как всегда, всё легко не бывает. Мы уже направились к выходу, когда путь нам преградила завучиха.

— Мне нужно поговорить с Ожешко, — строго произнесла она. Дрон открыл было рот, чтобы заорать что-нибудь вроде: «Иван не один это сделал!», но кто-то наступил ему на ногу. Алик поинтересовался:

— Зачем вам он — Иван?

— С каких это пор мне нужно разрешение Савичева на разговор с Ожешко? — удивилась завуч.

Дрон опять открыл рот, чтобы что-то сказать. Теперь на ногу ему наступил я. Сказал:

— Я готов. Даже не думайте идти со мной, мужики.

Алик поднял брови. Я покачал головой и поднялся вслед за завучихой в её кабинет.

Вообще завучей было два, но вторую я никогда не видел. Болтали, что она занимается какой-то работой с документами. Хотя как это связано с тем, что её никогда не бывало на месте? Не знаю. Вот и сейчас второй стол пустовал, идеально прибранный, будто там вообще никто не сидит — или даже сидит никто, невидимый и могучий, камень, на котором покоится школа. Зато стол нашей заучихи был завален гипсовыми зверями и игрушками из «Киндер-сюрприза», канцелярскими принадлежностями и десятком флешек. На монитор сбоку прилепились пыльные мишки.

Руки чесались стряхнуть всё это на пол, но я просто сел на стул напротив.

— Говорите сразу, — сказал я. — Вы по поводу Гривы? В смысле, Гривова? В том, что мы исправили ему оценку, вы обвиняете меня?

Завучиха моргнула.

— Вы исправили ему оценку?

Я с трудом удержался, чтобы не ударить себя кулаком по голове. Дебила кусок. Надо ж так офиаскиться в самом конце учебного года… теперь точно выгонят.

Но завуч вдруг улыбнулась.

— Вот молодцы, — она схватила мою руку и пожала её. — Иван, золотой ты наш человек! Какое ярмо ты с нас снял!

— А? Чё снял?

— Ты не представляешь, как нам не хотелось пестовать этого молодого человека ещё целый год, — объяснила завучиха. — Мы очень просили Ольгу Вячеславовну не ставить ему два, но она… очень щепетильная в этом вопросе и отказалась идти навстречу даже под угрозой лишения премии. Благодарю от всей души, ты так выручил!

— Рады стараться, — ляпнул я.

— Я хотела поговорить не об этом. Я хотела поговорить о тебе, Иван. Я вижу, как ты стараешься: тянешь и школу, и работу, и так прекрасно написал контрольную…

— На четвёрку.

— Это всего лишь волнение, на ЕГЭ будет лучше, — отмахнулась она. — Поверь моему опыту. Вот в анкете в начале года ты написал, что хочешь пойти работать на кладбище, — она достала из горы вещей тетрадный листок и положила передо мной. — Ты не передумал?

— Нет, — я пожал плечами. — А у меня как бы есть выбор?

— А разве нет? Иван, ты же такой умный. Зачем тебе это ярмо? Ты молодой, ты можешь поступить в Москву или в Петербург, или в Новосибирск, в Екатеринбург, в Самару, наконец. Остаться там жить, работать. Зачем тебе сидеть здесь? Я не давлю, но по сравнению с большинством из наших ребят, вот хоть тем же Гривовым, у тебя прекрасное будущее. Кладбище простоит и без тебя. Вот пусть Гривов туда идёт. А тебе нужно думать о себе, о маме.

— Мама болеет раком.

— Я сочувствую, — сказала завучиха после паузы. — Тем более надо думать о том, как получить достойную работу и уехать отсюда. Я понимаю тебя, здесь тебя многое держит, но потом будет трудно отсюда уйти. Нужно решать сейчас. Ты понимаешь?

«Твоего отца убило кладбище!» — вспомнилось мне.

Я сделал солидный вид. Завучихе это понравилось: она заулыбалась, сверкнула золотым зубом, и выпустила меня из кабинета.

От вопросов в беседке я легко отбился. Грива, до которого дошла прекрасная новость об исправлении его двойки на трояк, весь лучился гифками, вставлял их к месту и не к месту, мужики ржали с этого, и обсуждение быстро перешло в пересказ Дроном дебильных анекдотов типа «Почему на зоне нельзя наклоняться, когда над ней пролетает самолёт». Интереснее было почитать «Сон трёх разумов», что я и сделал, пока шёл домой длинным маршрутом.

Мама всё ещё не брала трубку. Я покормил заглядывавшего в окно голубя, помахал дружно осуждавшим меня бабкам, прихватил еду от Арины Михайловны и отправился к Петру — делать тест на проклятия. Вроде и глупо, а всё ж так за маму будет спокойнее.

Пусть хоть затроллит потом.

На кладбище меня ожидал сюрприз. У ограды стояли несколько равнодушно-серых экскаваторов, похожих на крабор с оторванной клешнёй — и две группы людей с плакатами. Надписи на одних гласили «Долой кладбище!», на вторых — «Спасём кладбище!». Группы смотрели друг на друга озлобленно.

Из второй группы меня окликнули:

— Э, парень! Подпиши петицию за сохранение кладбища!

Я замялся, как Джоджо. Разве что в позу дурацкую анимешную не встал.

Вроде я и хотел, чтобы часть кладбище закатали. И Алик сказал, что звучит здраво, и вообще — может, я уеду. Ещё не думал об этом, но почему нет? Тогда мне будет всё равно, пыльное кладбище или ТЦ. С другой… не так быстро, что ли. Вот прямо сейчас чтобы эти… не, как-то это не очень.

Я ускорил шаг, так и не присоединившись ни к одной из сторон.

За спинами плакатов с надписью «Долой кладбище!» сидел Пёс. Тоже с плакатом, но интересовало в этот момент его другое: Сутулый гладил рыжую с подпалинами собаку. Она неуверенно замахала хвостом, ткнулась носом ему в ладонь. Я подскочил, замахнулся на животину, и она, заскулив, убежала.

Я раздражённо повернулся к Псу.

— Скотина! Я тебя!..

— А не имеешь права, — ответил он, нагло глядя в глаза. — Смотри, сколько свидетелей. Засужу!

Я оглянулся. И впрямь — оба клана уже мобилы достали и нацелили на меня. Разница была лишь в полюсах: одни злорадствовали, другие готовы были начать беситься. Я посмотрел в объективы и сообщил:

— Я им расскажу, что ты животных травишь. А потом любуешься, как они умирают. И хвастаешься!

— Тебе не поверят. Ты же на собаку замахнулся, — сказал Пёс и скрылся среди плакатов «против».

Те смотрели на меня презрительно. Кто-то уже убирал мобилу, кто-то держал её наготове. Нет, эти мне точно не поверят. Ещё и раскрасят за типа враньё.

Точно так когда-то взрослые думали, что мы придумываем про Сутулого и животных. До того, как мы перестали пытаться им об этом рассказать.

За воротами меня ждал ещё один сюрпрайз. Там вокруг админки наматывала круги Алиса, весело переговариваясь со вчерашней личностью, искавшей гостиницу «Мор». Девушка старалась делать вид, что не видит меня, и я подошёл к ней и спросил:

— Привет. Ты ещё здесь? — и, поняв, как по-хейтерски это звучит, исправился: — Я думал, ты уже в аэропорту.

—Я тебя услышала, — проговорила Алиса и вздохнула. — Ваня, я бы была счастлива, чтобы оказаться подальше отсюда! Но не могу, я — авторка мероприятий в некотором смысле.

— Может, автор?

Алиса закатила глаза, демонстрируя, насколько я отсталый. Мне даже действительно стало неуютно.

— Ничего ты не знаешь, Иван Ожешко!

— А этот мем я знаю, — перебил я Алису, но она меня не слушала.

— Если ты будешь отставать от трендов, ничего в жизни не добьёшься. Хотя чего я от тебя жду — провинция! — Алиса задумчиво посмотрела на собеседника, и вдруг её посетила мысль. — Придумала! Почитай мой паблик! Он называется «Алискин», по аналогии с «Молескин». Я лично кидаю туда статьи по вторникам, освещаю тренды. И отвечаю на все комментарии. Будешь наконец как молодёжь!

— Ок, — сказал я, неохотно доставая мобилу. Разблокировал, ввёл название паблика. — И чё?

— Почитай, — в этот момент телефон хакервумен взорвался писком оповещений, и она быстро от меня отвернулась. — Ну у меня проект! Пока!

Мужчина кивнул мне, и они быстро потопали к выходу.

Я не особо хотел читать паблик Алисы. Тем более что там прямо в верхнем лого красовалась нафотошопленная фотка каких-то улыбающихся людей, в том числе её самой. Но Алиса знала, как меня уязвить: быть отсталым я точно не хотел. Ну и я почитал, пока шёл до кельи.

Оказалось лучше, чем я думал. Какой-то чуши, вроде того, что Земля плоская, там не было, зато кидалось интересное про экономику и историю. Даже про фильмы — в общем, широкий такой паблик, после развлекухи, на которой мы с мужиками сидели, даже гордость берёт. С ним, пожалуй, мог сравниться «Сон трёх разумов». Так что я оказался подписан аж на два норм паблика. Мог бы и на больше, а всё времени нет искать. С ними же какая проблема — подпишешься, а они скатываются, и опять нечего читать.

В общем, как оказалось, и от Алисы есть польза.

До жилья Петровича я добрёл быстро. Постучался в его келью, подождал ответ.

Тишина.

Я постучался ещё.

Снова тишина. Только птицы орали с покрытой травой крыши жилища и с ветвей столетнего дуба, росшего в пяти шагах от стены.

Я толкнул дверь, и она провалилась вовнутрь, как нос у мертвеца.

Пространство Петровича было заставлено ротами бутылок. Шмонило так, что я отшатнулся.

С новой силой заорали птицы.

— Да-а-а, — протянул я, обращаясь в пространство с укором. Пространство не ответило, и Петрович тоже.

Я задержал дыхание и нырнул в келью. Поднял смятое одеяло с пола, обшарил шкаф, старинного вида сундук, тесную ванную, — но Петровича не нашёл.

Не теряя времени, я пошёл за Демьяном.

Его обнаружить было легко — в это время он всегда кормил котов на площади Старого города. Коты Демьяна любили, и он отвечал им взаимностью: даже разговаривал с ними, будто у них мозги есть. Вот и сейчас он сидел на фонтане Пяти стихий и, улыбаясь в усы, разговаривал с нахальной рыжей кошкой, усевшейся к нему на колени.

— Ты птиц не трогай, милая, не трогай — Божий промысел. Мыши, конечно, тоже Божьи. Но больно их много.

Рыжая довольно вылизывала лапу.

Вообще мне нравились такие сцены. Наверное, ничего более настоящего и земного не было на кладбище, как Демьян в обеденный перерыв. Но тут пришлось прервать сцену и рассказать Демьяну, что Петровича нет.

— А его дня два как нет, Иван, — ответил он. — Нет и нет. Расстроился, видно, что мать твою не излечил.

— А… если его нет… к вам приходили мужики… парни такие… два высоких и два нормальных? — спросил я, почему-то сбиваясь. — После водяного…

— Опосля водяного? — удивился Демьян. — Приходили, искали Петровича, но про водяного — ни слова. Что же случилось?

Я рассказал случай на Стиксе, стараясь на словах превратить его скорее в нелепый, чем серьёзный. Демьян одной рукой погладил свернувшуюся клубочком рыжую, другой — чёрного с белой грудкой.

— Ну а что вы хотели, отроки, — буднично сказал он. — Сказано: не ходить в Священную рощу, а вы… наведываетесь. Так и получаете наказание за нарушение запрета, какое Бог отмерил да Мееле соблюдает. Что случилось с Адамом, Иван, когда он нарушил запрет?

— Да знаю я. Просто хотели… проверить, всё ли в порядке с Жи… Джо.

— Стало бы не в порядке — вы поняли бы тотчас, — успокоил меня Демьян. Я почему-то вспомнил новую привычку Джоджо, ну вот дёргать себя за волосы, но тут же отмахнулся: этот мажор всегда был с придурью.

— Я ещё продукты принёс. Посмотри, они не прокляты?

Демьян даже прикасаться к раскрытому пакету не стал. Окинул равнодушным глазом и диагноз поставил:

— Продукты и продукты.

— От шамана, — уточнил я.

— От настоящего, что ль? Да не беспокойся, Иван, хорошие продукты.

Я попытался отдать Демьяну шоколадку и часть овощей, но он пошёл в отказ, и я остался при своей еде.

— Демьян, может, вам помочь найти Петровича? И директор, и мама… вдруг что-то произошло, — предложил я. — А из парка он не выходит, так что…

Демьян печально улыбнулся.

— Иван, Иван. Ему и не нужно выходить, чтобы оказаться вовне. Но от помощи не откажусь. Давай посмотрим.

Он бережно переложил рыжую на нагретый солнцем камень фонтана, переступил через путавшихся под ногами хвостатых подопечных, и мы отправились искать Петра.

При Демьяне кладбище становилось более… одухотворённым, иначе не скажешь. Уже и приземистые дома — не просто старички, а крепко стоящие на ногах дельцы, гномы среди домов. Стремящиеся вверх здания — эти другие, они находятся в поисках просветления. Солнце освещает их раньше других, и покидает их позже. Деревья склонялись перед Демьяном в жесте почтения, и даже валун Дед, кажется, посветлел, когда священник, проходя мимо, мягко сказал ему: «Здравствуй, великан, да не хворай».

Как-то вот так это у Демьяна получалось, что даже смеяться над ним не хотелось.

Петра мы нашли на берегу Стикса, в Священной роще. Сначала я испугался, что водяной проделал с ним то же, что и с Джоджо, и кинулся на помощь. Но, когда я добрался до Петровича, в нос мне шибанула вонь. Я увидел две пустые бутылки: одна была зажата в руке, другая лежала рядом с ним. А затем я ещё и услышал храп.

Рррря. Не надо было за него беспокоиться. Такие звуки всех гостей оттуда распугают.

Демьян что-то пробормотал про то, что Петра опять к воде потянуло. Мы схватили настоятеля: я за руки, священник — за ноги. Когда мы его подняли, он чуть дёрнулся и забормотал:

— Демьян? Демьян ты, Демьян? Не успел. Не успел подписать. Слава тебе…

Последнее слово перешло в храп.

Мы с Демьяном переглянулись. Похоже, где-то в своих фантазиях Петрович был волком с Уолл-стрит и подписывал какие-то контракты на миллионы долларов. Бывает.

Петр весил тонну. Нам пришлось делать несколько остановок, пока мы его тащили. Когда добрались до кельи, пришлось ещё и уборку делать. Потом уложили Петровича в постель. На секунду вырвавшись в реальность, он попытался схватить Демьяна за рукав, но тут же погрузился в нирвану.

У дверей мы попрощались: священнику пора было возвращаться в церковь.

— Покидать нас не спеши, — сказал он напоследок. — Лучше там, где нас нет, говорят. Ты тут пригодишься, ты — тут нужен. А там что? Там суета…

От таких слов я завис и не смог даже придумать, что мне ответить.

Вроде никому не говорил — а уже даже священники знают! Тайна личной жизни, хули.

Хотел я уже наконец пойти домой, но мимо проходил Ильич. Он меня окликнул и быстро приспособил к перетаскиванию мебели. Двое сотрудников кладбища очень обрадовались свежей крови, и, судя по их лицам, собирались выпить её без остатка. Сказав себе, что это будет быстро, и главное — не ввязываться в разговоры, я присоединился к работе.

Через полчаса завибрировал моб: пришло уведомление. Я открыл приложение, чтобы поставить беседу с мужиками на беззвучный, и увидел сообщение от Крис.

Кристина

Привет. Забыл меня(

Я быстро попросился в туалет. Вид у меня был, кажется, такой себе — меня без лишних вопросов отпустили.

Уже на ходу я ответил.

Я:

Привет!

Как я могу?

Работа навалилась

Мертвецов гонял по городу, ха-ха

Кристина

Понятно! Ужас!

Есть фото?

Я:

Нет

Не до того было

Кристина

Ужас! Ты успел убежать?

Я:

Я думал, ты скажешь, что мертвецов

Не существует

Кристина

Глупо отрицать то что есть)

Папа тоже говорил, что видел вчера одного мертвеца(

Мертвец тебе не навредил?

Я:

Нет

Это я ему навредил

Кристина:

Хахаха))

Я:

На работе мне сказали, что я пригожусь тут

Не, Петра и столы таскать я пригожусь 100 проц

Мертвяков гонять

Но наверное я способен на большее

Кристина:

Зачем тебе носить Петра? Он мертвяк?))

Я заперся в кабинке и начал ей расписывать свой день. Сообщений сотню, наверное, убил на это, и всё правдиво. Разве что чуть приукрасил свою храбрость. А чё: если сам это не сделаешь, только Дрон это и сделает, только в своём стиле. Не факт, что мне это понравится.

Кристина активно участвовала: ставила эмоджи, и даже иногда роффлила. Только иногда.

Потом мобильный на секунду завис, — мне захотелось с досады разбить старика об стенку кабины. Но следом на экране высветилось:

Звонок от

Мама

— Явление Магдалины народу, — проворчал я и взял трубку. В динамике защебетали, будто и не было этого рака, разговоров на увеличенных громкостях и дней отсутствия:

— Олешек, я дома! А ты где? С друзьями гуляешь или на работе?

Я посмотрел по сторонам и честно сказал:

— На толчке, ма.

Коллеги, наверное, уже думают, что у меня запор. Полчаса, как не на месте.

— Я соскучилась, сынок! Прибегай скорее?

Что-то в её тоне было… в общем, я пообещал быть. Вот не знаю, чё она там имела в виду, но я пообещал. Надо исполнять.

Я попрощался с Крис, выбежал из кабинки, помог дотащить несчастную пару стульев — всё что осталось перенести, пока я в сортире отдыхал. Сотрудники смотрели на меня то ли скептически, то ли сочувствующе: я так и не понял, да и не хотел. Прихватил мешок и помчался домой.

Мама успела немного похудеть. Она была неестественно весела и жаловалась на отсутствие еды. Я тут же предъявил ей полный пакет еды, и она с радостным визгом достала оттуда красную и чёрную икру. Жадно вскрыла обе, начала есть, лазая одной и той же ложкой то в одну банку, то в другую. Затем ей какой-то дух ударил в голову, она бросилась готовить мясо. Мясо я отобрал, поставил в духовку, и сам же в доме прибрался, пока мама радостно болтала чушь. Стёпку она, конечно, запустила в квартиру, но он не наглел, сидел смирно на подоконнике, и я решил его не прогонять.

Пусть порадуются.

— Когда твой какаль за тобой опять приедет? — спросил я, когда мы сели ужинать. Мама оставила мне пол-ложечки каждой икры и теперь уплетала мясо. Папа сказал бы: как с голодного края. Я повторил это вслух: — Да что ты как… с голодного края.

— Олешка-а-а-а! Я ехала к тебе на попутках, за весь день только булочку стрельнула!

— Погоди. На каких попутках?

Мамка продолжала увлечённо есть, и я повторил:

— Мам? А чё твой какаль тебя не довёз?

— А мы расстались. Как ты его назвал? Какаль? Ха-ха!

— Мам! В смысле расстались? Почему?

— Он отказался возить меня отсюда в больницу. Сначала пообещал, а потом сказал: будешь, Магдалина, жить у меня, хватит порознь. Ну а я не хочу. Я ему сказала, что у меня есть взрослый сын…

— А до этого про меня ты ему не говорила?

— А зачем? Вот пришло время — сказала. Он стойкий, какаль, ответил: ничего, будем жить втроём. А я сказала нет.

Мама замолчала и продолжила есть. У неё на лице была такая довольная улыбка, будто она совершила подвиг.

Стёпка вспорхнул на стол и неловким взмахом крыла перевернул её кружку с чаем маме же на колени. Она начала браниться на голубя, даже замахнулась ложкой, вынудив его вернуться на подоконник, а я спросил:

— Ты дура?

— Что, Олешек?

— Ты дура? — повторил я. — Ты же могла… вылечиться! Надо было просто пару месяцев пожить в другом городе! Ну и задолжать немного какалю, но это тебе не впервой…

— Не начинай, — мама только отмахнулась. — Завтра я выхожу на работу, так что не порти мне настроение.

Она встала и ушла в ванную.

Мы со Стёпкой посмотрели друг на друга. Он расправил крылья, затем вдруг передумал и отвернулся, делая вид, что ни при чём. Я взял тряпку и стёр лужу чая с пола.

— У всех мамы, — крикнул я, — за сыновьями убирают. И только я, как дебил…

Мама меня не слышала: из ванной доносилось жужжание. Жужжала она там долго, минут тридцать. Я уже успел подумать, что мама себе какие-нибудь вены пытается порезать, да не попадает.

А потом она наконец появилась на кухне — в своём обычном спортивном костюме и абсолютно лысая.

Всего за полтора часа маминого присутствия в доме я успел устать от её выходок. Поэтому я даже спрашивать не стал: только выдохнул и продолжил бухать чай. Впрочем, мама сама соскучилась. Она села напротив и начала объяснять:

— От рака, Олешка, лысеют. Не хочу ждать, когда окончательно потеряю волосы. Лучше уж по своей воле и сразу, как думаешь? Конечно, в гробу буду не очень красивая, без волос, но я и так и так буду в нём лысой…

Мама неестественно улыбнулась мне.

Я вздохнул.

— От рака не лысеют, мам. Лысеют от лечения. От терапий, которые ты всё равно проходить не хочешь.

Мама задумалась. Потёрла ладонью свежую лысину.

— Ты серьёзно?

— Ага.

— Да бл***, — сказала мама и вернулась в ванную.

Наверное, пошла приклеивать волосы обратно.

Назавтра была суббота. Это значит — маме на работу, а мне — первый день на курсы. Идти не хотелось, но я убедил себя: хоть посмотрю, чё там делают, и уже решу для себя, ходить или отлынивать. После недосыпа последних дней совсем не хотелось возвращаться в мир живых, и в итоге я прозевал яичницу. Она хорошо так сгорела, пришлось выкидывать.

Ещё и мамка проспала: я уже успел без свидетелей убрать яичницу, оделся, умылся, а её всё не было. У меня начало пригорать. Я забарабанил в мамину дверь.

— Мам! Ты выходить собираешься? Ну! Ты живая вообще?

Тишина.

Я поднял ногу, чтобы пнуть дверь как следует — и тут она поспешно ушла с пути.

— Ёп, — сказал я.

— Ага, — сказала мама. Она подгримировалась, нашла нужную одежду, и теперь была просто вылитая Древняя из «Доктора Стренджа». Ладно, не вылитая — мама всё же красивее Тильды. Даже в таком костюме типа халата.  — Как я?

— Топчик. Тех, кто в теме за комиксы, разорвёт.

Мама аж подпрыгнула — так ей понравился мой комплимент. И тут же закашлялась, держась за стенку.

— Кровь есть?

— Нет, всё хорошо, Олешек, кх-кх, — она выпрямилась и отправилась к обуви, покашливая на ходу. На меня она не смотрела.

— Завтрак?

—Что-кхо-кхо-кхо-то я не хочу.

— Кофе ты выпьешь.

Я взял чашку с остывшим напитком, пошептал в неё разные гулкие и шипящие слова, как настоящий лекарь, покрестил и отдал маме. Скорчив гримасу, она послушалась.

Когда мы уже вышли наружу, маме пришло в голову забежать на рынок к бабе Арине. Я попытался отговорить её, но когда она меня слушала! Неслась навстречу, как ракета. Арина Михайловна, увидев её, всплеснула руками. А потом они ещё обнялись, в щёки расцеловались. Бабы.

Пришлось и мне поздороваться, пока ко мне не полезли с поцелуями.

— Привет, привет, хороший… — ответила походя Арина Михайловна. — Он у меня в гостях побывал, навестил старую! Как твоё лечение, Магдочка?

— В гостях? — мамины глаза округлились. — Вот молодец! И внуки твои его не напугали? Кстати, как они, Арин Михална?

— Плохо, плохо. Один умер.

— Да ты что!

Тут я понял, что дурак тут только один — я — и пошёл себе на кладбище, не дожидаясь маму.

Экскаваторы и люди у входа ещё стояли. Последних стало даже больше, в основном за счёт моих ровесников и школоты помладше. Они продолжали бесконечные споры о том, нужно ли кладбище. Часть народа говорила теми словами, которые я прочёл вчера в Алисином паблике, вторая часть — ну чем-то таким, что говорил бы Ильич, если бы я начал с ним разговор на эту тему. Меня окликнули. Не разбираясь, я огрызнулся и прошёл мимо.

У главных ворот крутилась Динка. Каждое её движение сопровождалось нежным звоном колокольчиков — я невольно улыбнулся, хоть и настрой был хуже некуда. Девчонка фотографировала волчицу с разных ракурсов: садилась, вставала, отбегала в сторону, а когда я подошёл — совсем легла на землю.

— Фотоохота? — спросил я.

— Ага, — сказала Дина. Навела объектив на меня, клацнула затвором и вернулась к скульптуре.

— Где наши?

— На улице, где стол и ещё скамьи. Можешь не торопиться, ещё не все.

Я усмехнулся: сама Дина точно никуда не спешила.

«Стол и ещё скамьи» обнаружились у админки. Это их вчера перетащили с верхних этажей, пока я сидел на толчке.

Сурова и ребят я увидел издалека. Подошёл, сделав хмурую морду. Пожал Сурову руку, потом Евгению.

— Мало людей, — сказал я.

— Естественный отбор: здесь лучшие, а остальные гуляют лесом. Между прочим, четверо — уже неплохо. Были годы, когда приходило и по одному человеку. Вот я, к примеру. Так дисциплину держал за десятерых. Как гепард чесал туда, сюда и ещё раз обратно, только пятки сверкали. Вот так не гулял, — Суров кивнул на медленно бредшую Динку.

— А у неё что-то в руках, — заметил Евгений.

Дина приблизилась. При каждом её шаге раздавался мелодичный звон. Приглядевшись, я заметил на её груди крупную брошь в виде птицы. К крыльям и были подвешены колокольчики.

— Ну и что мы несём? — спросил Суров.

— Шмеля! — ответила она, приподняв руку. По её указательному пальцу ползало толстое желто-чёрное насекомое. — Вань, остальных я уже спрашивала, теперь ты скажи…

— О, она тебя удивит, — влез Евгений.

— Ты когда-нибудь гладил шмеля?

Я посмотрел ей в глаза.

Вроде не роффлит.

— Нет.

— А я гладила! — и в доказательство она провела по спинке шмеля указательным пальцем другой руки. — Смотрите, какой смешной! Кто-нибудь хочет тоже погладить?

— Не, — сказал я. Евгений серьёзно спросил:

— Ты бы с ним поосторожнее, вдруг укусит?

— Шмели — добрые, — с укоризной сказала Дина.

— Что ж, — весело сказал Суров. — Иван так рвётся в бой! Справедливо будет дать ему самую большую территорию.

— Да! — воскликнул Евгений.

— Нет! — возопил я и пнул ножку стола.

— Не буяним, — тон Сурова стал серьёзнее. Он развернул лежавшую на столе карту кладбища. — Сделал дело — гуляй смело. Твоя территория — Старый город и часть Рощи до Столетнего дуба. Во-о-от эта. Инвентарь где, знаешь? Неси на всех.

Я уныло потащился прочь.

Когда я вернулся с мусорными пакетами, перчатками и мётлами, Кира с контейнером уже исчезли. Дина сняла кроссовки и, весело звеня, бегала босиком по траве.

— Дин, зачем? — только и спросил я.

— Так — здорово! — отвечала она. Смеясь, девчонка выхватила у меня перчатки и веник и убежала прежде, чем я успел напомнить про скрывавшиеся в траве сигареты и стекло.

— Похожа на нимфу, — заметил Евгений. Я пожал плечами.

— Бренчит, как коза.

— О да, да! Нимфы все не от мира сего.

Я бы освободился быстрее всех, если бы Суров не дал мне самую большую территорию. Я собирал всякую грязь за туристами и горожанами и у меня просто подгорало, какую гору мусора могут оставлять такие крохотные горстки людей. Хоть выставляй специального робота, который бы за каждый окурок, за каждую бумагу бы по голове бил. Ну так. Чтобы не сильно, но обидно.

Им, видите ли, лень до мусорки дойти, которая тут в двух метрах. А это чё, шприц? Нет, показалось. За наркошами ещё убирать не хватало. Хотя про девяностые всякое рассказывают. Да и в моём детстве батя с братией гоняли их сраными вениками.

Из кустов вывалился Пёс. В руках он держал здоровенного, смутно знакомого кота.

— Опять!.. — начал я, но Сутулый, не по-человечьи вращая глазами, скрылся обратно в кустах. Я погнался за ним и, поняв, что не успеваю, швырнул веник ему в башку. Попал: инструмент отлетел в сторону и повис на ветвях ивы. Пёс от неожиданности выпустил кота: тот с воплем промчался мимо меня к админке, а башка нырнула куда-то вправо и исчезла.

— Достал! — рявкнул я и пнул пару раз старую иву. Она, недовольно заскрипев, выронила веник. Я поймал его, ударил им по стволу и продолжил бессмысленную—беспощадную уборку.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я включил песню, услышанную в «Снах трёх разумов». Норм такая, типа: «Влево-вправо-влево, вправо-влево-неправильно, я не знаю куда, но я продолжаю идти».

Всё лучше, чем задолбавшее «Мы ждём Ильмаре». Не дождёмся же ж. Как Цой своих ненаглядных перемен. Или они будут совсем не тем, что мы представляли.

Песня настроила меня на позитив. Я даже без осбой обречённости собирал дрянь в мешок и подметал дорожки. На глаза мне попалась мамка. Она демонстрировала ритуал кормления идола: даже кастрюлю супа с деревянной ложкой принесла. Мамка показала, как это делается, и вручила инструмент какой-то китаянке. Теперь она осторожно выливала суп из ложки идолу на подбородок. Остальные туристы одобрительно гудели и фотографировали мамку даже чаще достопримечательности. Да и правильно. Он не прям настоящий, его Пётр когда-то вырезал по рисункам и описаниям. Кажется, это какое-то женское божество. Надо спросить у Сурова или у самого Петровича.

Экскурсия закончилась. Мамка побежала в админку, так и не заметив меня, а я продолжил убираться.

Вернулся на точку сбора я с неполными тремя мешками мусора и, можно даже сказать, умиротворённый и довольный собой. Сдал Сурову мешки, и тот сроффлил:

— Долго возишься. На ритуал, придуманный твоей мамой, смотрел?

— Чё это придуманный?

— А, ты не знаешь? Ритуал кормления идола придуман твоей мамой для туристов. В книгах о нём не упоминается, как и о многих других. Грохнул-то царь нашу культуру. Так, намётки остались… твоя мама просто Ильмаре одарена, чтобы создавать мифы.

Я отмахнулся. Хороший парень Суров, только сам даже чекнуть не удосужится, что городит.

Девчонок ещё не было, а вот Евгений нашёлся у машины директора. Со дня смерти последнего её никто не трогал, хотя уже должны были набежать и начать прицениваться разные типа наследнички — уж я-то знаю. Евгений сидел перед машиной на кортах, как гопник, и заглядывал под неё.

— Кыс, — донеслось до меня. — Кыс-кыс!

— Чё кого? — бодро спросил я.

— О, Иван! Я кота выманиваю. Явно домашний: боится.

Я тоже изобразил гопник-стиль и заглянул под машину. Там, сжавшись в комок, сидел спасённый мной громадный кот, и был у него жалкий вид 80 левла.

— Скажи домашний?

— Я не знаю, — сказал я. — Я в сортах котов не разбираюсь.

Кот повёл ухом и мявкнул, отзываясь на мой голос. Затем подвинулся ближе к нам и, раздражённый моей тупостью, мявкнул снова: длинной, недавно слышанной мной руладой.

— Савич? — не веря себе, спросил я.

Кот перестал орать. Теперь это он смотрел на меня, как на идиота, а не я на него.

— О, твой?

— Нет, друга. У тебя есть рюкзак или пакет?

— Есть, в админке.

— Можешь одолжить? Савич любит ездить в сумках.

— Я хочу на это посмотреть!

Евгений убежал, и вскоре вернулся с большим рюкзаком. Распихал по карманам вещи, раскрыл сумку и повернул к коту. Савич наконец поднял уши, и теперь заинтересованно следил за его движениями.

— Савич, — строго сказал я ему. — Не будь маленьким котёнком. Выходи, мы отнесём тебя домой.

Кот подполз к нам на сантиметров тридцать — и остановился, будто засомневался.

Долго мы его выманивали. Савич то верил нам, то пугался незнакомых запахов и звуков и отшатывался. Но в конце концов сообразил, рванул к рюкзаку и спрятался там. Только хвост пушистый остался снаружи.

— О, молодец! — обрадовался Евгений, осторожно переворачивая рюкзак и помогая Савичу устроиться поудобнее. Мне даже показалось, что кот облегчённо вздохнул.

— Евген, я возьму рюкзак? Верну во вторник.

— Да. Всё равно он мне сейчас не нужен. А кто подумает о наших меньших братьях, как не мы?

— Если не мы, то придёт Пёс Сутулый, — согласился я.

— О… Пёс?

— Один живодёр.

Мы пересекли луг и вернулись к Сурову. Дина забралась на скамью с ногами, демонстрируя миру почерневшие пятки, и выглядела подавленной. Наверное, всё-таки наступила на стекло.

 — Парни, вы не видели Динину обувь? — подозрительно прищурившись, спросил Суров.

Мы переглянулись.

— О. Где ты её оставила? — спросил Евгений.

— Здесь, под столом. Но её нет.

Она замолчала, счищая грязь со своей бряцающей броши. Евгений с горящими глазами обернулся ко мне:

— Придётся искать, да, Иван?

Я посмотрел на часы. Нет уж, на поиски времени нет.

Спросил:

— Дин, не холодно? Солнышко за тучки зашло.

Динка удивлённо посмотрела на меня.

— Холодно.

— Тогда сбегай до дома, там обуешься. А потом вернёшься и поищешь…

— Далеко мне до дома. Улица Лема, — видя, что я не понимаю, она добавила: — Это… новый район, «Солярис».

Я прикинул.

— Да, далековато. Тогда мои кросы бери.

И тут же начал разуваться.

Дина открыла рот и закрыла. Евгений, выпучив глаза, захихикал.

— Ей же прежде, чем в них шаг сделать, нужно будет некоторое время пройти внутри!

— И чё? Дойдёт же. Дин, только сегодня отдай, у меня кроме них только ботинки. И, — я посмотрел на её аккуратные ступни, тёмные от земли, — ноги помой.

Дина коротко меня обняла, схватила кросы и помчалась в админку. Я оглянулся на Сурова.

— Мы пойдём.

— Свободны, свободны, — сказал доброжелательно он и показал мне большой палец. — Присмотри-ка за Евгением, идёт?

Я поспешил за Диной. От бега кот в рюкзаке недовольно мявкнул и начал возиться, так и норовя ткнуть в меня коготком. Я снял сумку, понёс её в руках, затем вовсе приоткрыл молнию и погладил кота на ходу. Меня слабо куснули, а затем сразу облизали.

Дина уже успела прошмыгнуть в женский туалет. Дверь туда никогда не закрывалась, и вид туда был вполне привычным: кабинки, штук пять, и три раковины в ряд под половиной треснутого зеркала. Стекло не мыли так давно, что таинственные тени по ту сторону мог представить себе даже человек, совсем не обладающий воображением.

Динка задрала ногу и намывала её в дальней раковине.

— О, а говорит — пластика плохая! — хмуро заметил Евгений. Девчонка оглянулась на нас и, покраснев, стала руками сдвигать ступню с края раковины.

— Да не смущай ты её, — буркнул я и оттащил Евгена дальше по коридору. Мы встали у окна, откуда открывался вид на железную дорогу и Старый Город. — Давно вы знакомы?

— О нет. Со вступительных слушаний, за пару недель до твоей экскурсии, — Евген криво улыбнулся. — Кстати, мне понравилось. Не видел нашего Серуню?

— Неа.

— И я — нет. Чую, закопали его с концами.

— С концом.

— Хапнул вялого…

— Блин. Он сам себе идиот. Кстати. Чё ты ему сказал тогда?

— О, тебе дословно повторить? — Евген захихикал.

Я покачал головой.

— Слышь, ты-то вроде умный. Что тебе тут делать, на кладбище?

Евген загадочно пожал плечами.

— А-а-а, это как знать. Может быть стану Директором — буду первым парнем на деревне!

— Разумно, — заценил я. И почему эта идея не пришла мне в голову? Как раз освободилось же место…

Что я мелю? Я — директором? Ну нет. У меня другие планы. Какие — не придумал ещё, но другие.

Раздался звон: это к нам шла Дина. Савич в сумке забеспокоился, и пришлось снова начать его наглаживать.

В моих кроссовках девчонка выглядела, как Соник: тоненькие ровненькие ножки и громадные утюги-стопы. Шла она, пришаркивая на ходу, и я усмехнулся и подпёр щёку ладонью, скрывая улыбку.

— Ваня, большое тебе спаси…

— Обязательно верни, — прервал я Динку. — Если хочешь, оставь у Сурова, если хочешь — можешь зайти ко мне, но как-нибудь побыстрее, ок? — я продиктовал адрес.

Дина забила его в телефон и, на миг повиснув на мне, побежала домой. Уже при мне, ещё не покинув коридор, она споткнулась два раза.

— Женщины, — сказал я, копируя интонации Алика. Евген хмуро улыбнулся. — Ты домой?

— О, я пока здесь.

Мы попрощались. Я хотел было действительно зайти домой, но передумал и написал Алику, что нашёл его кота. Этот, обрадованный, мигом позвал на чай с коньяком.

Я:

Как он оказался на кладбище

Алексей:

Как!

Я пошёл к репетитору, взял рюкзак.

Внутрь не посмотрел.

На автобусной остановке он сбежал.

Я:

С тебя носки

Алексей:

Те, которые на мне, снять и тебе отдать?

Ты не обрадуешься.

Я:

Чистые, блин

И тапки тащи

Босиком иду

Не спрашивай

Я свернул и пошёл вдоль ограды. Мимо супергипермегамаркета — к дому Алика, стараясь ступать между плевков и редких осколков бутылок. Асфальт был приятно тёплый, ветерок дул на ноги, и чувствовал я себя, наверное, лучше, чем дома. А чё? Идёшь себе по нагретым камням, потом по щекочущейся, мягкой траве, затем по неровному асфальту: тепло-холодно, холодно-тепло, тень-свет. Иногда под ноги бросаются лужи, но их перепрыгиваешь. Хлоп! — дал пятюню старому тополю.

Есть всё-таки в этом своя прелесть. Права оказалась Динка.

Заглянул в рюкзак: кот мирно дрых, невзирая на устроенную мной адовую тряску. Сразу видно: привычный. Мне даже смешно стало, до чего это доверчивый зверь. Я снова закрыл сумку и перехватил поудобнее, чтобы не мешать кошачьим снам, и собирался идти дальше, когда заметил голубые волосы.

— Привет, Саш!

Девчонка остановилась. Перехватила сумку, выставив её перед собой, типа щит, и неловко улыбнулась.

— Привет. А куда ты идёшь босой?

Я переступил с ноги на ногу.

— К Алику. Кота ему верну, — я открыл рюкзак. Молния взвизгнула, и Савич, проснувшись, недовольно завозился. Я показал его Саше. Она охнула и протянула руку к нему, чтобы погладить, но наткнулась на презрительный кошачий взгляд.

— Погладь, не бойся.

Саша послушалась. Обиженный Савич лёгонько куснул её, и девчонка опять убрала руку.

— Очень люблю животных, даже хочу стать ветеринаром, — сообщила Саша.

— Хорошая профессия.

— Мамочка и Андрей говорят, что я не могу. Там много крови и грязи.

— Тогда не надо.

Меня окликнули. К нам направлялся Алик, и спина у него была прямая, как у героя суперстарых компьютерных игр. Он протянул мне болтавшийся у него в руке пакет, одновременно здороваясь с Сашей. В свёртке были потёртые сланцы. Тут же обулся и — почему-то — почувствовал сожаление.

Немного.

— Пойдём, вернём на место круговорот их — вещей и котов, — продолжил Алик. Саша сделала шаг в сторону и начала прощаться, но он торопливо добавил: — И ты, Саш. Зайдёшь?

— Чё? — вырвалось у меня.

— Нет-нет-нет, — Саша замотала головой. — Нет, я в магазин за… сахарочком.

— Полчаса, — сказал Алик, и я поддержал его:

— Саш, да пошли. Твои и не заметят, чё тебя нет.

Синеволосая моргнула, переводя взгляд с меня на Алика.

— Да. Хорошо.

Мы поднялись в квартиру Савичевых. Алик вытащил из рюкзака кота, обвисшего печальным мешком, и понёс в ванную. Я предложил, чтобы Саша помогла ему мыть Савича, раз она так хочет быть ветеринаром. Оба тут же согласились, ну а я пошёл за ними и наблюдал, как зверя поставили в ванную и аккуратно поливают из душа.

 Злой мокрый кот больше походил на персонажа мультика, чем на реальное животное. Я долго хохотал над ним, над его недовольной мордой, но потом зрелище надоело. Мой взгляд притянуло зеркало.

Стекло запотело. За матовой пеленой бродили, перетекая друг в друга, сливаясь и расходясь, цветные тени. Они то уплывали вглубь, то почти касались стеклянной преграды, и мне казалось, что я мог рассмотреть эти неясные образы, уловить, поймать. Я поднёс ладонь к зеркалу, и тени за ним сгустились, обрели вещественную плотность, готовые перейти из инобытия к нам, и…

Алик протёр зеркало рукавом и вернулся к сушке кота.

Наконец, Савича высушили и отпустили, и он с видом невинно осужденного ушёл под кровать. Сашка клялась, что слышала, как он ругался по—кошачьи. Я помыл ноги, влез в аликовские носки с Железным Человеком, и мы сели пить обещанный чай.

Солнце смотрело прямо в комнату. Было дико жарко, будто наступило совсем лето, и Алик открыл окна настежь, навстречу светилу. Сразу стало легче. Ветер то пытался вытянуть занавески наружу, то, бодаясь, загонял их вовнутрь кухни, и тогда они касались Сашиной щеки — девчонку Алик посадил спиной к солнцу, потому что она сказала:

— Как больно — солнышко в глаза! Это семейное, братишки тоже мучаются. Мамочка говорит, что это от папы.

Так что теперь Сашка сидела у самого окна, вздрагивала от прикосновений занавесок и каждый раз чуть отодвигалась в нашу сторону. Алик этого не замечал: помчался за заначкой.

У Савичевых вообще было уютно. Ремонт поновее нашего, да и устроено хорошо, чувствуется женская рука. У нас не так. У нас либо слишком функционально, когда дела веду я, либо это крипово — если с позволения Ильмаре кухней занялась мама. Хорошо, что это происходит нечасто: в последний раз после того, как мамка оставалась за старшую, мы отмывали с потолка смесь кетчупа и варёной сгущёнки.

Алик достал три больших кружки, забабахал туда чай и начал доливать коньяк. Саша от алкашки тихо отказалась, а Савичев не стал настаивать. Он с готовностью отложил бутылку и предложил печенье, причём, блин, то же самое дал и мне. Но я быстро вытребовал причитавшийся мне за возвращение кота коньяк обратно, да ещё и надбавку получил, как сказал Алик, «за вредность кота». Тут же выпил, загрыз маринованным огурцом и заставил Алика налить мне ещё.

На столе лежала старая книга с потрёпанным уголком. Сашка, пока мы спорили, взяла её в руки и начала разглядывать. Увидев на обложке «Легенды и мифы моортов», я потянулся к книге.

— Нет, — сказал Алик, выхватывая её у Сашки. — Ты её, эту книгу, сейчас читать не будешь. Всегда он — Иван — так: напьётся и начинает песни заводить да сказки сказывать.

— А… мне интересно, — тихо сказала Саша. — Мамочка книжечки не очень любит: говорит, кто много читает, замуж не выйдет. И ещё от книжечек пыль. Я обычно беру из школьной библиотечки.

Окно громко стукнуло, занавески ухнули и затрепыхались. Мы втроём переглянулись.

Я ещё стоял, глупо вцепившись в книгу, а Алик уже высвободил из ткани тяжело дышавшего белого голубя. Левое крыло птицы не складывалось, топорщились слипшиеся перья.

Голубь начал вырываться из Аликовых рук.

— Урррр! Урррр!

— У него крылышко сломано, — прошептала Саша.

— Кто тебя так? — дружелюбно спросил я, откладывая книгу. Голубей я не люблю, это правда. Но живой всё-таки. Сам прилетел. И на Стёпку, подлеца, похож.

Голубь замер и снова заголосил:

— Урррр! Урррр!

— Это не он, не ваш Стёпка? — усмехнулся Алик. — Почту носить его не учили?

Голубь кивнул головой.

— Стёпка? — спросил я больше, чтобы подурачиться, чем ожидая ответа. Сашка хихикнула.

Голубь кивнул и, напрягшись, угукнул.

Повисла тишина.

— Стёпка?

Голубь на миг прикрыл глаза прозрачной плёнкой и кивнул в третий раз. Несколько раз моргнул. Направил клюв в окно, затем снова посмотрел на меня.

— Стёпочка, — Саша присела перед ним на корточки. — Ты что тут делаешь, маленький?

Голубь снова начал биться у Алика в руках. Я почесал в затылке.

— Может, перепутал дома?

— Он, голубь? Он мог бы перепутать окна. Дома — их не мог.

— Стёпочка именно сюда летел, — Саша осторожно погладила голубя. — Да?

Голубь снова кивнул.

— Чё-то с мамой? — спросил я первое, что пришло в голову.

Подлец кивнул и, нахохлившись, снова попытался вырваться из рук Алика.

— Нельзя его, голубя, брать с собой. Видишь его крыло?

— А где его оставлять, у тебя дома? Чтобы твой кот съел?

— Савич — он и слона не поймает…

— Я его заберу, — пискнула Саша. Я хлопнул себя по лбу:

— Точно! Ты же хочешь стать ветеринаром! Возьми его и полечи, — я схватил Алика за руки и потянул их к Сашке. — Погугли, как за птицами ухаживать, только не бросай. Ок? Алик, быстрее.

Саша закивала головой, сама точно как голубь. Савичев недовольно нахмурился, но посмотрел на настенные часы и не стал спорить: осторожно передал птицу ей. Молча кивнул мне на его собственные кроссы, стоявшие у двери.

Мы выскочили из квартиры. Саша с присмиревшим голубем отправилась домой, а я и Алик побежали ко мне.

5.

Вскрик. Женский.

Следом — грохот и звон рушащихся на пол банок, столовых приборов, кружек. Крик погружается в поток грохота, будто сорвавшийся со скалы — в море.

Как—то тупо, на автомате, я остановился в коридоре и стянул с ноги кроссовку.

Снова вскрик. Женский. Переходящий в кашель. Захлёбываясь, начинает говорить. Замолкает на новом вскрике. Просто кашель.

Мужской баритон — вполголоса.

— Да что ты… — Алик выругался и, не разуваясь, толкнул меня и рванул на кухню. — Тётя Магда!

Я помчался следом, не сняв вторую кроссовку.

Первое, что я увидел — свёрнутая набок тумба, где у нас обычно находились разные приправы. Мама сидела, привалившись боком к стене и пряча лицо в ладонях. Вокруг разлетелись ножи, поварёшки и столовые приборы, с холодильника сверху навернулась пара громадных кастрюль, банка с солью разбилась, перец и лавровый лист разметались по полу, смешиваясь с пылью. Над ней стоял мужик лет под пятьдесят, при костюме и вообще такой приличный сеньор помидор.

Мы встали на пороге.

Мужик увидел нас. Указывая на нас, резко спросил:

— Оба — твои сыновья?

Позади раздался топот. Я поздно сообразил, что не закрыл дверь, но это был всего лишь Дрон. Он влетел в кухню, оттолкнув нас в стороны, злобно поглядел на мужика и рявкнул:

— Ля, я ору! Это кто?

— Тот, кому надо прописать пенделей, — произнёс Алик, не спуская с мужика глаз.

Мужик ощутимо напрягся.

Конечно, трое на одного. А с мамки станется добавить скалкой по голове.

— Мама? — спросил я, боком продвигаясь к ней. — Ты как?

— Отлично, сынок, — ответила она, и голос её звучал бодро. Но рук от лица она не убирала.

Дрон потянулся к лежавшим на краю раковины ножам. Алик двинулся за мной.

— Мы можем договориться, — произнёс мужик. Оценивающим взглядом окинул он меня, Алика, Дрона, перегораживавшего выход, посмотрел в окно — и повторил: — Можем договориться.

Мне представлялось, как он хватает что-нибудь, например, ту же скалку, и бросается на нас с безумием маньяка — бьёт меня или Алика в голову, затем Дрон бьёт швыряет в него первое, что попадает под руку, и это обязательно оказывается всего лишь ложка, хотя неизвестно, что хуже — если это всё же будет нож или вилка, то…

Всё оказалось проще.

— Я ухожу, парни, — сказал мужик, подняв руки.

— Ответить за дела не хочешь? — спросил я, помогая маме подняться. Она вдруг замотала головой:

— Нет-нет, Олешка, отпусти его. Он не вернётся.

— Не вернусь, — поспешно повторил мужик. Дрон фыркнул.

— Он — жених — борец с беззащитными, — выплюнул Алик. Я сказал Дрону:

— Посторонись.

Мужик выскочил из кухни, не оглядываясь, едва проход освободился. Дрон напоследок пнул его под зад. Мужик охнул, чуть не упал и ускорил шаг. Входная дверь открылась и захлопнулась.

Мама отняла руки от лица. На правой щеке багровел кровоподтёк. Алик сжал кулаки.

— Зашквар, — сказал Дрон. — Зря мы не…

— Эй! — девичий голос.

Шаги.

На пороге появилась Дина.

— Я не вовремя? — тихо спросила она, обозрев хаос. Я сам на миг взглянул её глазами: кухня выглядела так, будто в ней произошло столкновение миров. Мама быстро прикрыла щёку ладонью и отвернулась. — Я кроссовки… принесла. А там какой-то мужчина пробежал, это нормально?

— Привет, — ответил я. — Да, нормально, оставь… в коридоре.

Дина быстро исчезла.

Я достал из морозилки курицу и подал маме, чтобы она приложила её к щеке. Помог ей встать и дойти до своей комнаты. Мужики на кухне занялись покосившейся тумбой.

Мама улеглась, прижимая курицу к щеке, и вдруг непринуждённо спросила:

— Это была Кристина?

— Чё ты такое говоришь? Это Дина, она тоже хочет работать на кладбище. Они с Кристиной совсем разные.

— А-а-а. Кхе-кхе, — прокашлялась мама со значением.

Я вернулся к мужикам. Мы быстро починили полку, сгребли осколки банок, соль и лавр. Когда работы осталось всего ничего, Дрон уселся на кухонный стул, как на коня, и заметил:

— Маманя говорит: просыпать соль — к ссоре.

— Ссора уже произошла, — заметил я, но Дрон не успокаивался:

— Точно, мы напугали деда!  — Алик усмехнулся, и Дрон продолжал: — А ложки и ножи падают — к гостям.

— Заткнись. А то соль опять просыплешь. Откуда ты узнал про…? — я неопределённо махнул рукой.

— Совсем тупой? Сашка рассказала. Голубя притащила, сказала, ты попросил его похилить. Лол, зачем ты его ей дал? Она ж животных в жизни не держала. Загуглит до смерти.

— Она, то есть Саша, старается, — заметил Алик, прихватывая пакет из мусорки. — Ты, Дрон, брат или п***расина?

— Да я ничё!

— Мужики, — сказал я. — Есть чё посмотреть нормальное? Сериалы, фильмы. Просто нормальное.

Они пристально посмотрели на меня. Затем Дрон фыркнул:

— Это к Жиже.

— Это ты, Дрон, у нас дока в аниме, — заметил Алик. Мы ещё немного поболтали, я кинул в них мясом… не буквально, в смысле — поесть дал. Дрона жратва развеселила, он начал стучать ножом и вилкой по столу и орать песню «Ели мясо мужики». Алик, поняв, что Дрон не уймётся, быстро увёл его домой.

Я сделал чай себе и маме. Замер, глядя в зеркальную гладь: в тёмных глубинах дрожала перевернутая кухня. Из неё смотрел на меня я — или не совсем я, потому что таким я себя никогда не видел. И такого взгляда у меня нет.

Нет.

Я отнёс маме чай и уже при ней перекрестил его, погружая в тёмную гладь шелестящие слова. Мама, не отнимавшая от лица замороженную курицу, улыбнулась. Она ничего не объяснила, а я не стал устраивать допрос.

Когда она допила, я отправился в свою комнату и походил по рекомендациям от алисиного паблика, игноря сообщения в беседе. Выбрал фильм и уселся его смотреть. Ну то есть типа делать историю, но на самом деле через час я уже зырил в экран. Волка с Волл-стриты я уже смотрел, и вот зацепило. В этот раз, глядя на всех этих ДиКаприо, я думал, что Алиса говорит не такую уж чушь. У богатых свои проблемы, но они не выбирают между кладбищем и недоеданием, рак для них не становится приговором, да и выглядят они лучше — даже старпёры. Хотя бы пар обуви у них не две, и тумбы они делают не сами из говна и палок, так что они разваливаются, чуть тронешь.

А кладбище… непонятно с ним, с этим кладбищем. Может, лучше, если бы его совсем не было.

Папу убило кладбище, папу убило кладбище.

И маму, может быть, тоже убьёт.

На следующий день я хотел сделать много всего: увидеться с Крис, подготовиться к истории и всё такое, но мамка соизволила рассказать, что хоронят директора. Не без труда мы нашли чёрную одежду: у меня в принципе не так много вещей, а мать просто не любит этот цвет. Правда, всё было мятое, и пришлось пинать её, чтобы погладила, иначе мы бы опоздали.

Мамка обмазалась каким-то суперкремом, и проступивший на щеке синяк стал незаметным, добавила ещё пару мазков — и передо мной снова предстала не обычная женщина, а настоящая Древняя. Это было очень непохоже на успешных людей с Уолл-стрит, но…

— Магия, — сказал ей я, чтобы хоть как-то поддержать, и она улыбнулась.

— Мир наполнен разной бытовой магией, знаешь.

По уже сложившейся традиции я сделал чай в её чашке-лютике и типа поколдовал над ним, а мама поблагодарила и выпила. В это утро, к моему удивлению, она в основном молчала. Мама мало того что погладила одежду, так ещё и сделала яичницу-мешанку с остатками мяса и картошки, так что мне не пришлось этим заниматься самому. Усаживаясь за стол, я спросил:

— У нас какой-то праздник?

Мама дёрнула плечом:

— Можно так сказать.

Наконец мы полностью собрались и отправились на кладбище. Спускаясь по лестнице вперёд меня, мамка произнесла:

— Может быть, в чём-то я была неправа. Да, Олешка?

— В чём?

— Вчера жених… экс-жених… мне кое-что сказал. Может быть, он говорит верно. Как будто сказочное послание от богов…

— Если бы это были боги, ты была бы мёртвая, как директор.

Мама равнодушно кивнула.

— Смешные, — она указала на плакатных у входа. Они давно забили и занялись своими делами: разговаривали, пили кофе из пластиковых стаканчиков, кто-то расстелил пледы и лёг, накрыв лицо плакатом.

— Они давно тут сидят. Приходят и целый день так чилят.

— Да? Им нечем заняться?

Встретив Ильича, мама задала ему тот же вопрос, но начальник экскурсоводов только рукой махнул: «Посидят-посидят да уйдут, не в первый раз». Народу на Новом кладбище было миллиард. Цветов нанесли столько, что мёртвый Директор просто утопал в цветах. Увидев это, мамка даже проворчала: «Лютиков нанесли». Вокруг цветов летали жёлто-чёрные букашки, и мне вдруг вспомнился вопрос Дины: «Ты когда-нибудь гладил шмеля?».

Глупость, желание выпендриться, и только.

На Директоре не было повреждений, да и вообще он не выглядел мёртвым. Он был тот ещё фрик (кто ещё будет работать за мизерную плату в музее?), и запросто мог бы прилечь вот так, чтобы потом непринуждённо почесать нос или чё-то вроде. И я невольно этого ждал. Но Директор всё не чесал и не чесал свой нос, даже когда настал лучший для этого момент, и потом. Так я понял, что Директор не шутит.

 Ильич встал у гроба, принимая соболезнования. Когда очередь дошла до меня, я тихо, чтобы больше никто не слышал, сказал:

— Кладбище убило моего батю. И Директора.

Ильич нахмурился, но ответил так же тихо:

— Они сделали всё, чтобы мы жили, казак.

И сделал знак, типа вали отсюда подальше со своими странными вопросами, неуёмный зад.

 Потом Ильич произнёс сдержанную речь. Затем все захлопали, а женщины, в том числе и моя мама, заплакали. Отпевать пришёл Демьян, спокойный и собранный. Петровича опять нигде не было видно. Не заметил я и кого-нибудь из своих ровесников. Зато поздоровался за руку с Суровым.

Когда служба началась, я сбежал. Не люблю вот это всё. Даже если бы знал, не пошёл бы, если бы не мама.

Остальная часть кладбища пустовала. Я побродил по Старому городу, затем забрался на чердак пустовавшей ратуши и оттуда вылез на крышу, спугнув пару голубей. Я сел, невзирая на то, что брюки, конечно же, придётся стирать мне, вытянул ноги на скошенную часть, покрытую ржавой черепицей. Внизу, во дворе, шумел фонтан. Старый город легко охватывался взглядом, ещё более маленький и неловкий на фоне выраставших по краям территории громадин-многоэтажек. Обернувшись, я смог даже увидеть верхние этажи своего дома.

Новое кладбище отсюда просматривалось не очень хорошо, скрытое старичками-деревьями. Мне удалось разглядеть лишь скопление чёрных пятен, после чего я отвёл взгляд.

Лучше уж провожать Директора отсюда. Он столько лет отдал кладбищу, что это, можно сказать, его создание. Вообще ему, думаю, хорошо было бы, если бы его развеяли по ветру, как батю и бабушку, а не вот этот театр. Будто перед туристами рисуемся.

— «И-и-ильма-а-аре-е, — запел я, — мы ждём Ильмаре».

Я повторил это ещё пару раз и смолк.

В Старом городе было пусто. Народ в основном гулял по дороге к Священной туристической роще, доходил там до Деда и Дуба и уходил. Кто-то уже вовсю купался в Ильмаке, и я пожалел, что не взял с собой плавки.

Вообще к Старому городу бы больше привлечь внимания. Вот, например, снести кладбище. Одно из. И вон то приземистое угрюмое здание в углу площади — тоже снести. Это же просто поеденная временем коробка, скучная как внутри, так и снаружи. Ладно, внутри там росписи, но никому они не сдались: люди видят, какое некрасивое здание, и даже не хотят заходить вовнутрь. В прошлый раз я тоже Алису с трудом затащил туда.

А вместо этого здания — красивый торгцентр под стиль окружающих домов. Там бы продавалась одежда и обувь, открылись бы приличные кафешки, туда можно бы было хоть мамку сводить. И Крис бы постоянно ошивалась там, где шмот, и меня бы таскала, а я бы бесился, но ходил. И люди гуляли бы по местным улочкам. А в Ратуше можно бы было устроить выставку изобретений. Вот Грива притащил бы туда свои ролики. Ещё он лепит из глины неплохо, у него дома целая коллекция посуды, которую он сделал сам. Тоже можно было бы выставлять. И продавать как оригинальные моортские… эти… утварь. А что моортские горшки на самом деле не отличаются от, например, пермских — про это туристы забудут или сделают вид, что забыли.

Интересно, кто будет новым директором? Хорошо бы — я. Я бы точно смог всё устроить. Я-то вижу, как лучше.

Вскоре мне надоело сидеть, и я спустился вниз. Побродил по улочкам, вышел к железной дороге. Невольно оглянулся, но никаких мертвяков-внучков не увидел.

Спустился к реке Ильмаке в заброшенной части парка. Народ туда редко ходит, я мог бы искупаться, пока мамка меня не хватится, но меня обломали: уже издали я увидел стоявшую на верёвочном мосте фигуру в чёрном. Взгляд вскользь прошёлся по мне, и я узнал Петровича.

А потом Петрович поднырнул под перила и, оставив бешено закачавшийся мостик, прыгнул в воду. Река поглотила его, как принеснную богам жертву.

— Дядя Петя! — заорал я. Огляделся, но вокруг народу было ноль.

Я побежал к реке, на ходу сбрасывая ботинки и штаны. Забрался в воду — верхний слой уже ничего, можно купаться, а где-то в метре от поверхности начинался холод. Добравшись до места, где Петр ушёл в отражения, я нырнул следом.

Мне казалось, что я вижу его, что вот-вот схвачу и потяну наверх, но руки дотягивались только пустоты, до небытия. Вода в глубине была холодной, и я будто прикасался к чему-то, чего не должен был — так жизнь встречается с понятием смерти и в ужасе бросается прочь.

— Почему «дядя Петя»? — спросила меня мама потом, на берегу. Мне дали сухую одежду, сунули в руки стакан с горячим — может, с ролтоном. — Ты его сто тысяч лет так не называл.

— Не знаю, — сказал я, глядя на оцеплённую реку. — Вспомнилось. Мам, он же говорил, что все самоубийцы в ад!

Мама помолчала.

— Может, не все, знаешь. Иисус знал, что его ждёт, но ничего не сделал, чтобы предотвратить.

— Х***ня какая-то. Зачем так делать?

— Может быть, это разрушило бы сказку?

Глаза у мамы опухли, наверное — от слёз, и от этого сходство с Тильдой только усилилось.

— Ты как? Давай проведаем Стёпку? — предложила она.

Я согласился.

Мы зашли домой переодеться и пошли к Дронычам. Их мама сначала испугалась, когда открыла дверь и увидела нас, но моя была необычайно вежлива и очаровательна, и вскоре они уже радостно болтали. Раскрасневшаяся Саша принесла Стёпку, и тот, увидев маму, начал биться о прутья клетки. Тогда дверцу открыли, голубь бегом помчался к мамке. Они начали ворковать одна нежнее другого.

 Саша радостно прыгала вокруг и рассказывала, как они лечат Стёпку. Показала синяк на его крыле, начала объяснять: сейчас он чёрный, а станет ярко-голубым. Мама хотела было забрать голубя домой, но Саша так сильно расстроилась, что она передумала. Я оставил женское царство обсуждать пёрышки и крылышки, а сам позвонил наконец Крис.

Она оказалась свободна. Тогда я что-то наврал и ливнул.

Я встретил девушку у её подъезда, и мы прогулялись до кафе в супергипермегамаркете. Взяли по порции фри с чаем. Крис хотела ещё чизкейк, но он отсутствовал даже в меню. Официантка, женщина с усталым, но добрым лицом, посоветовала морковный пирог. Я заказал его для Крис. Девушка сморщилась.

— Чё-т не так?

— Всё хорошо, хорошо. МакШарк лучше, конечно же, но в нашей глуши!..

Крис начала резать кусок пирога на более мелкие, а в это время я рассказал ей про свой план переделки кладбища. Девушка заценила.

— Я бы тоже так сделала. Правда, ходит выражение, что есть священные вещи, которых нельзя касаться. Но папа говорит, что свято место пусто не бывает. Если ты этого не сделаешь, всегда найдётся тот, кто сделает это за тебя.

— Если это не предательство.

— Переделка пыльного кладбища — точно не предательство, Ваня.

— Ок.

— Ты какой-то бледный.

— Тупой день.

— Говорят, у тебя заболела мама, — Крис отправила в рот кусок пирога.

— О чёрт, теперь и бобры знают.

— Какие бобры?

— Есть такой анекдот. Друг недавно рассказал. Идёт по лесу заяц, видит волка. Он в капкане застрял. Ну, заяц засадил… волку… — тут я понял, что, видимо, зря рассказываю анекдот Крис, но отступать было поздно. Проклятый Дрон с тупыми анекдотами! — а тот в ярости вырвался и за зайцем. Бежали-бежали, волк не отстаёт. Заяц плюх в болото… грязный стал, бурый. Уши прижал. Тут волк подбегает: «Слышь, зайца не видел?» а заяц: «С п**сами не общаюсь», а волк: «Во попал! Уже и бобры знают!»… вот.

— А-а-а, — Крис продолжила вяло ковыряться в пироге.

— Не смешно, наверное. Сорян. Я хотел сказать, что я как тот волк.

— А мама?

— У неё рак.

— Понимаю. То есть не… — она замялась, но продолжила жевать.

Мы типа попытались доесть в молчании то, что заказали, но не очень вышло. Думалось не о еде. В конце концов Крис сказала: «Мне… надо домой. Это так тяжело».

— Чё, провожу тебя, ок?

Она кивнула.

До дома Крис мы снова шли в молчании: у меня не было желания её развлекать, а ей было норм.

У подъезда я вдруг наклонился и поцеловал её, но губы у неё были холодные, а взгляд такой, что я отвернулся и стал смотреть на окна.

Интересно, какие всё-таки её?

Потом Крис обняла меня в ответ, и я поцеловал её ещё раз.

Она спросила:

— Может быть, поднимешься со мной в квартиру?

 — Может, — сказал я и тут же исправился: — Спасибо.

 Этаж у неё и впрямь оказался почти самым высоким: девятым, как я и думал. Крис, улыбнувшись, впустила меня в квартиру и оставила стоять на входном коврике, а сама помчалась за левую дверь.

— Бабушка!

Стоя в коридоре, я мог видеть окна кухни. Улица Азеренова — почти улица любого другого города: старые деревья, выстроенные как на расстрел машины, панельные дома, построенные ещё при Советах, асфальт, сквозь дыры в котором, как кости, торчат камни.

Крис говорила очень тихо, даже при желании я бы не смог ничего расслышать. А вот бабушка у неё говорила громко.

— Помочь Ванечке? Конечно! Я скажу твоей маме!

Я переступил с ноги на ногу.

Из комнаты вышла очень полная седая женщина. Следом выскочила Крис, и за её спиной я успел увидеть продолжение коридора и окна двух комнат.

Женщина запричитала:

— Ты — Ваня? Приятно познакомиться, Кристина столько про тебя рассказывала! Такая беда, такая беда… мы поможем деньгами, если надо, рак… это же рак, какой ужас! Конечно, всё не безвозмездно, дельцы у нас в семье крепкие, но для своих проценты низкие, милый, а там вольёшься в наш общий бизнес и продвинешь его на всероссийский уровень… олигархи завидовать будут, вот какие будут у нас деньги!

Я улыбался и кивал. Кивал и улыбался.

А ещё в квартире у Крис ни одно окно не выходило на ту сторону, где я их высматривал.

Понедельник — день тяжёлый, но я готов ко всем опасностям. Даже к биологии, — эта с меня бесится уже кучу лет, хотя я ей ничё не сделал. И хотя я знаю всё на пять баллов, она упорно ставит мне четыре. Да и хрен с ней.

Я проспал и потому летел со скоростью истребителя. В классе прям при всех поцеловал Крис, за что был отруган биологичкой и отослан на своё место. Спросил у Алика, не взял ли он кота сегодня, но тот ответил, что больше брать зверя на уроки не будет. А ведь кототерапия мне бы помогла.

Когда мы расселись по местам, в класс вошла, мило улыбаясь, историчка и села на последнюю парту — сразу за Гривой.

Грива округлил глаза. Сидевший рядом с ним Джоджо изогнулся вбок, подперев лицо ладонью. Биологичка, Дося, поднялась со своего места и заговорила.

— Наступило самое счастливое время — вы должны разлететься во все стороны, отправиться во взрослую жизнь! Увы, не все этого достойны. Есть ребята, которые ещё не готовы, но это не их вина, а вина их окружения. Мы исполним наш долг и поможем им.

Алик откинулся на спинку стула. Дрон обернулся ко мне и зашептал:

— Мертвяков напустит. Спорим?

— Водонаев, сиди прямо! — рявкнула Дося. — А сейчас я зачитаю оценки. Первая — за контрольную, вторая — за четверть, третья — за год. Агеева! Пять-четыре-четыре.

Очень быстро Дося дошла до Гривы, но у того была твёрдая тройка. Мы с облегчением вздохнули, а историчка почему-то нахмурилась и заёрзала.

Вскоре мы поняли, в чём был подвох.

— Ожешко! Два-два-два, — плотоядно улыбаясь, произнесла Дося.

— Чё?! — заорал Дрон.

— Чё? — спросил я.

Историчка молча вышла.

— Мы будем вынуждены обратиться к нему — к Толэзичу, — негромко, но твёрдо произнёс Алик.

— Обращайтесь.

Алик скомандовал: «Идём». Мы с мужиками поднялись и пошли к выходу. По пути Дрон скинул на пол тряпку, которой протирали доску. «Пошумим, бл*ть», — бормотал он себе под нос. Алик прервал его:

— Говорить буду я.

Мы ввалились в кабинет к Толэзичу без стука. Он сначала разозлился, а, выслушав Алика, вовсе разъярился.

— Молодые люди, — еле сдерживаясь, произнёс он. — Выйдите. И, во имя Мееле, перестаньте курить за ивами. Не раздражайте учителей.

Мы вышли.

Мимо процокала пятиметровыми каблуками завуч, улыбнулась нам и скользнула в кабинет. Следом прошлёпала Дося, и прошмыгнула историчка.

Ещё некоторое время стояла тишина. А чё потом началось! Толэзич орал, как Гитлер из того фильма. По-моему, даже что-то летало и разбивалось. Дося бубнила, историчка плакала. Толэзич, выслушав бубнёж, орал снова. Завучиху слышно не было.

Историчка вылетела из кабинета первой. Дрон успел только открыть рот, как ветер взметнул пряди волос Гривы, и училка уже исчезла из коридора. Затем из дверей выбралась Дося и, цыкнув на нас золотым зубом, полезла вниз по лестнице.

— Ожешко, зайди, — проговорил чуть охрипший Толэзич.

Я оглянулся на мужиков.

— Ты чего там встал, ссыкун! Зайти, я сказал!

Такого обращения от нашего Толэзича я не ожидал и мгновенно повиновался.

Красный Толэзич выдохнул и налил себе в стакан воды.

— Будешь? — спросил он меня.

Я помотал головой.

— Звони маме.

— Чё?

— Через плечо, Ожешко, — я только сейчас заметил, что лысина Толэзича действительно похожа на покрасневшую луну: вся в каких-то пятнах-кратерах, углублениях, родинках. — Звони.

— Вы знаете, что у моортов считалось: красная луна — к великой войне?

Толэзич настороженно замер. Ноздри его раздувались, глаза налились кровью, и, в общем, зрелище было такое себе.

Я торопливо добавил:

— Звоню.

Мама примчалась в две минуты. Её появление, конечно, было далеко не таким эффектным, как тогда, в красном платье. Но Толэзич всё равно побелел и разулыбался.

— Сменили причёску, Магдалина?

— Да, начала жизнь с чистого листа, знаешь, — мама невольно дотронулась до той щеки, где был оставлен синяк, и отдёрнула руку. — Давай без официоза, ну?

— Тебе идёт. Как и всё необычное.

— Спасибо.

— Быстрее, — не выдержал я. — В смысле, пожалуйста.

— Дело такое, Магдалина. Некоторые учителя решили подпортить твоему сыну будущее. На почве, так сказать, личной неприязни.

— Историчка? — удивился я.

— Ирина Станиславовна, — с нажимом произнёс Толэзич. — Утверждает, что она уговаривала коллегу оставить на второй год твоего друга Василия. А Дарья Олеговна говорит, что это было их общее решение — перестать потакать откровенно слабому ученику. Она дала тебе несколько дополнительных домашних работ, с которыми ты не справился.

— Она врёт.

Толэзич вздохнул.

— Я знаю, Иван. Но сделанного это не отменяет. Мы сошлись на двойке в четверти и тройке в году.

— Имбецилка, — сказала мама.

— Но она хороший сотрудник, Магда. Я не могу её уволить, хотя иногда руки просто чешутся это сделать. Во избежание мы выставим твоему сыну оценки заранее. Пусть в школе больше не появляется.

— Но я…

— Не появляется, — с нажимом повторил Толэзич. — Во имя луны.

Ладно, я промолчал. Меня не надо два раза просить прогулять.

Директор опустил глаза, взял со стола какой-то лист и убрал в ящик.

— Магдалина, ты давно… болеешь? — спросил он. Мама посмотрела на меня и прошептала «Трепло». — Ты лечишься?

— Нет, она не лечится, — в отместку влез я прежде, чем мама успела открыть рот. Она подняла было возмущённый писк, но Толэзич не дал ей оправдаться.

— Это похоже на тебя.

— Нет! Всё хорошо, знаешь!

Начался долгий спор. Я успел сходить в столовую и сожрать котлету в булке, походил по коридору туда-сюда. Линолеум был дырявый, и сквозь него виднелся второй, зеленоватый слой, а сквозь дыры в нём — обшарпанный деревянный паркет. Я ковырял первый и второй слои ботинком, рассчитывая их расширить, но это было не так просто, как казалось. Вообще снять бы эти слои. Мне нравится, когда обнажается самая суть, и вообще круто, когда в доме старинная отделка. Но что-то мне подсказывает, что они скорее постелют ещё один слой, чем освободят старый. Так и прошлое постепенно уходит вниз, забывается — и вскоре мы забудем как выглядели те, нижние слои, которые и есть основы. Хотя, может, там давно уже одна труха, и зря меня бомбит.

Вернулся в кабинет, а они ещё разговаривали. Проще было дождаться Ильмаре, чем конца их спора. На столе стояли два бокала с шампанским. Мама, сжимая в руках бокал с водой, давила из себя улыбку, а Толэзич стоял, сунув руки в карманы и глядя в окно.

Я подумал, чё б почитать. Залез в «Алискин», но там ничего интересного из нового не было. Тогда я погрузился в чтение «Снов трёх разумов».

Наконец, они пришли к соглашению, и мама позвонила Аликовой маме.

Они ещё немного поболтали с директором, а затем мы с мамкой отправились на кладбище. Сдал я её на руки Ильичу, а сам пошёл на учёбу.

Курсы сегодня вёл не Суров, а некая Ирэн, его ровесница. Ничё такая, только очень уж высокая, почти как Джоджо. Ирэн была выпускницей чего-то там, рассказывала нудно и сразу с ходу загрузила нас ценной инфой про происхождение слова «моорт». Типа «морт», «мурт» — это на древнем языке значило «смертный», и так обозначали всех людей, оттуда — удмурты, мордвины и прочие. Правда, мы и тут отличились. Изначально самоназвание у нас было «енмоорт», типа «бессмертные». Но потом «ен» отпало, и уж что вышло, то вышло. Ирэн ещё нам про Ильмаре рассказывала и Ильмаку, типа корень Ильм — это «воздух», «синева», «небо», и в названиях всяких родственных нам народов это очень любимый корень. Она ещё рассказывала про суффиксы рек и гор, и всякие приставки, которые в нашем старом языке были не приставки, но это уже совсем зашквар, и я не знаю, зачем нам эта дурь вообще. В смысле, так уже лет двести как никто не говорит, даже самые размоортские моорты.

Где-то между древними приставками и суффиксами Динка, сидевшая по левую руку от меня, положила передо мной свёрнутый огрызок бумаги.

Я посмотрел на Ирэн. Длинный чёрный хвост покачивался между лопаток в такт тому, как она расписывала доску всякими буквами под запись. Я быстро развернул записку.

«Я скинула денег на счёт. Там совсем немного: мои карманные, сэкономленные на обедах. Но я надеюсь»

Я перевернул бумажку и написал:

«На какой счёт?»

«Который везде написан. Школа организовала вам сбор средств»

А, точно. Алик же ещё теперь это ведле кидает. Вот зачем она напомнила об этом… Я сморщился и промолчал. Динка некоторое время искоса глядела на меня, но потом перестала.

После урока она поймала меня в коридоре.

— Вань! Вань… я тебя обидела?

Я медленно покачал головой, думая, сказать или нет. Вроде как скажу — буду стукачом. А вроде как это всё… нечестно.

Наконец, я решил соблюсти компромисс и сказал:

— Мама не возьмёт эти деньги.

— А-а. Ого. Она гордая, да?

— Хэзэ. Можно и так сказать.

— Тогда бесполезно, — Дина посерьёзнела. — Это плохо. Но… прости, Вань. Я не знала. Может, я могу как-то по-другому, не?

— Ничё. Только Ильмаре тут поможет, — я криво улыбнулся. — Спасибо.

Мамке пришло в голову снова навестить Стёпку. Мне оставалось только смириться, принять свою тяжкую участь и прихватить с собой решённые вдоль и поперёк методички по подготовке к ЕГЭ. По пути мамка прихватила с собой бабу Арину — у неё заканчивался рабочий день, и «внучки» уже грузили остатки нераспроданных овощей обратно в машину. Бабушка быстро насобирала два пакета еды, один вручила маме, а со вторым собралась идти в гости. Мы попытались её уговорить заменить их хотя бы вафельным тортом из супермегамаркета, но Арина Михайловна — женщина упрямая и опасная.

Мама по дороге купила хлеб для Стёпки, шоколадный рулет для Дроновой семьи и мы пошли. Встречали нас уже как родных. Правда, мама Дрона пробормотала: «Ведьму притащили в мой дом», но приняла бабушку радушно.

Сегодня у Дронычей дома была вся семья, даже оба старших брата. Когда мы пришли, они спорили по поводу трещины в ванной и скидки на ипотеку, даже почти не обратили на нас внимания — кивнули приветственно и продолжили спор. Мама Дрона вздохнула:

— С тех пор, как они выросли и живут отдельно, ничего не понимаю в их разговорах. Зато вот квартиру нам купили, правда не уверены, что хорошую, но мне нравится. Хотя скажу по секрету: мне на земле больше нравилось жить. Но они говорят: что вы в той развалюхе живёте…

Баба Арина, услышав это, заметно оживились, и разговор перетёк в русло овощей и удобрений. Мамка под шумок побежала кормить голубя хлебом, но это заметила Сашка и схватила её за руку:

— Магдалина, Магдалина, их нельзя хлебушком кормить! Он им только зобик забивает, а сами птички остаются голо-о-о-одные! Витаминов не получают!

— Да я чуть-чуть!

— Нет, и чуть-чуть не на-а-а-адо! — Сашка буквально повисла на мамкиной руке, и из глаз у неё брызнули слёзы. — Вы его убьё-ё-ё-ёте!

Мы с Дроном переглянулись.

— Всё, чё не убивает голубя, делает его сильнее, — сказал я. Дрон пожал плечами:

— Всё, чё не курица, мне пофиг.

Тут Дрона позвала его мама: на кухне опять столпился весь народ, и ей срочно требовалась помощь от младшего. Дрон зарычал, но, прервав разговор, потащился к народу.

Сашка притащила какой-то крупы, и они с мамой вдвоём кормили Стёпку с рук. Забытый хлеб лежал на кухонном столе. Братья Дрона, не прерывая спора, поглядывали на птицу и отворачивались, делая вид, что им не интересно. Сашка рассказывала, как правильно содержать голубя. Видимо, мамка решила сделать Стёпку совсем домашним. Что ж, соседи больше не будут жаловаться на птичьи какашки.

Когда мы собрались уходить, мама, окинув всё Дроново семейство, тактично заметила:

— Что-то они друг на друга все не очень похожи, знаешь. Приёмные?

Я отбил себе лоб фейспалмом. Мама Дрона, как ни в чём ни бывало, прощебетала:

— Что ты, Магдочка! Мои!

— От разных отцов? — допытывалась мама. Я попытался её утащить домой, но потерпел фиаско.

— От одного! В разных родственников пошли, кто в бабушку, кто в дядю двоюродного, — Сашка почему—то искоса поглядела на свою мать, и она добавила: — Сашенька вот всё просит меня с ними познакомить. А я говорю: да зачем тебе эти… Сашенька, закрой ушки…

Мама вернулась на кухню, продолжая щебетать с новой подругой, а я вздохнул и, напевая про Ильмаре, ушёл на балкон — просматривать методички.

6.

— Опять ты, п**р! — рявкнул я. Не самое приятное зрелище: Сутулый под дверями моего подъезда в одиннадцать утра, когда нормальные люди уже ходят по улицам. Пёс с искренней ненавистью ощерился на меня:

— Чё пристал! Даун тупорылый!

Я усмехнулся. Но неуверенно: Пёс никогда раньше не огрызался. Он обычно забивался в угол и ныл, или жаловался взрослым. А уж ошиваться у моего подъезда ему в башку и вовсе не приходило.

Сутулый смотрел на меня с ненавистью, сжимая в руках пакет с фаршем. Он скрючился, оскалился, напоминая Горлума, и, кажется, был готов броситься.

— Чё, крышка совсем ку-ку?

— Зови-и-и, — окрысился Сутулый. — Зови своих дружков п**ров. Я вас всех порешу. Всех.

— И чё ты сделаешь? — я пнул камень в сторону Пса. Не так, чтобы попасть, а чтобы заставить психануть.

Сутулый дёрнулся, и ненависть на его лице снова уступила место обычному страху.

— Узнаешь! — прошипел он и, неловко пригибаясь, побежал прочь.

 Сунув руки в карманы, я проводил его взглядом.

— Как вы уже поняли, в парк попадают не все. Либо ты подходишь, либо идёшь гулять лесом, — Суров посмотрел на меня. — Что стоим? Ты опоздал, из списка избранных в сотрудники ты уже вычеркнут. Можешь смело проходить. Можешь вообще идти гулять лесом, я тебя не держу. У нас не школа.

Я сел рядом с Евгеном, поставил его рюкзак рядом. Евген, просияв, протянул мне руку, чтобы пожать. Что-то хрустнуло.

— О, это старость, — известил Евген.

— Отставить разговоры… — Суров вдруг замолчал, прислушиваясь.

Снаружи админки кто-то закричал.

Динка почему-то встревоженно обернулась ко мне.

Бесят уже.

— Уши навострили? — Суров постучал ручкой по столу. — Мифы моортов относятся к индоевропейской семье…

— Мне надо в туалет, — сказала Дина и Соником выскочила за дверь. Суров вздохнул.

— Ещё минус один кандидат. Так скоро одна Аня и останется.

Аня прикрыла телефон тетрадкой. Моя собственная мобила вдруг засветилась. На экране отобразилось сообщение от Дины.

«Тут твоя мама»

Когда я подбежал к парковке, маму уже закатывали в фургон «Скорой помощи».

— Чё? — завопил я, порываясь к ней. — Чё здесь происходит?

— Ты кто? — грубо спросил санитар, и голос Ильича у меня за спиной ответил:

— Сын он.

Санитар смерил меня взглядом и, бросив «Тебе позвонит», залез в фургон, захлопнув двери. Я обернулся к группе сочувствующих и набросился на Демьяна:

— Ты чё её в больничку отправил?

— Обморок у неё…

— Ну чё, сам не мог обморок… ну это, из обморока её?

— Я так распорядился, Иван.

Я обернулся к Ильичу. На него наехать у меня не хватило духу, и я просто стоял и смотрел.

— Здесь ей не помогут, а там — может быть. Авось перестанет бегать из больниц, возьмёт себя в руки, начнёт лечиться, если поймёт, что это совсем не страшно.

— В нашей — страшно.

Я повернулся и пошёл прочь. Хорошее настроение исчезло, как труп врага в компьютерной игре. Я пнул камень, он ударился в машину покойного Директора, и та заорала.

Мне было пох.

Как я и думал, мамка отказалась ложиться в больницу. Могу только представить себе, как там летали предметы по палате и сколько седых волос прибавилось на голове доктора, но вечером она уже была дома.

Я приготовил ей традиционный «лечащий» чай.

— Ильич сказал, что на работу я больше не выйду, — проронила мама, сжав кружку в ладонях. Сделала глоток. — И пока не вылечусь, могу не приходить.

— Ма, обожжешься. Кипяток только заварил.

Мама продолжала сжимать кружку в руках.

— Это неправильно, знаешь.

— Ильич продолжит платить?

— Да. Да, будет платить так, как если бы я…

— Тогда воспринимай это как отпуск. Как вы, женщины, любите — пожить для себя!

Мама смерила меня укоризненным взглядом.

В замке знакомо зашуршал ключ, и я пошёл встречать бабу Арину. Охая и ахая, она тут же загрузила меня пакетами и начала разуваться. Прихожая наполнилась её причитаниями, суетой, чем-то из недавно — совсем недавно, на днях, — ушедшего детства, а я просто сказал:

— Ей стало хуже.

— Знаю, — Арина Михайловна бросила быстрый взгляд в сторону кухни. — Ты должен быть поддержкой, опорой, не огорчать её…

Я понизил свой голос до шёпота.

— Это вы, баб Арин? Это вы на неё навели порчу?..

— Молчи, — раздался мамин голос. Оказывается, она стояла за моей спиной. Мамка показала мне кулак, выхватила у меня пакеты и направилась на кухню. Баба Арина побежала за ней:

— Ну прости ты его, Магдалинка! Прости! Ну поверил он в это, ну бывает — здесь всё такое сказочное, на нашем кладбище-то, как не верить?

— Петрович умер, — сказал я. — И Директор. Всех убило кладбище. И тебя, мама, убьёт, если…

— Видишь, он в отчаянии! — оборвала меня бабушка. — А ты всё не лечишься. Магдалинка, кто тебе тут доктор? Я тебе не доктор, я лечить не умею, и Ваня не тебе не доктор, а ты упрямишься и раздоры создаёшь! Как была маленькая, так дурочкой и остаёшься…

— Не пойду, — сказала мама и вытащила из сумки какую-то нарезку. — Ого, это что?

— Хамон, милая.

— В жизни такого не видела. Откуда, Арина?

— Вела бы себя хорошо — сказала бы, — сердито ответила бабка.

— Олеш! Олешек, ну спроси у неё, тебе она ответит!

Я покачал головой.

— Упрямый, как я, — вздохнула мама.

Я ушёл зубрить, а женщины остались сплетничать.

Так на мне скоро очки вырастут, стану ботаникусом обыкновенным. Но если я хочу стать чем-то… кем-то… то это нужно. То есть, не очки, а учить. Алик с Джоджо вон сидят, зубрят, а они точно в лузерах не останутся.

В общем, смотрел я опять на эти таблицы, родословные дохлых царей и все вот эти племенные ссоры. Через час голова стала пустой, как шары из пещеры, где внутри происходят сценки. Только внутри моей головы ничего не было: только цифры, даты, бесконечные имена. Пузыри в пузыре. Без времени. Без смерти.

Наутро голова раскалывалась, будто всю ночь бухал с Петровичем. Мама сделала завтрак, и я, покосившись на сгоревшую с одного края яичницу, всё-таки начал ковырять её вилкой. Мама устроилась напротив с пустым чаем. Сказала, что есть совсем не хочет. И кашляла опять. Даже не прикрывала рот, и брызги летели на оконное стекло. Замирали, как роса на траве.

Может быть, роса — это кашель Афродиты? И мама просто случайно подхватила его?

— Мам, — наконец выдавил я. Спешить теперь нам обоим всё равно было некуда. — Меня отговаривают идти на кладбище. Оно… замшелое и там не хватает инноваций. Типа… воркшопов и лофтов. Если я чего-то стою, то я стою большего, так?

Мама тяжело поднялась и долила воду в заварку.

— Что ты хочешь сказать, Олешка?

— Я не буду поступать. Не буду поступать в центр.

— Хорошо, — мама не удивилась. — Тогда я договорюсь, и Вячеслав Толэзич тебе поможет пройти без конкурса. На кладбище всё равно, поступил ты сам или нет.

— Нет, мам, ты не поняла.

— Не хочешь учиться? — мама удивилась. — Хотя, Олешка, я сама в твоём возрасте… да, это мысль, знаешь. Поработай год на кладбище, наберись опыта, отдохни.

— Я не хочу на кладбище. То есть я не знаю, хочу ли я.

— Как? Ты не можешь.

— Могу, мам.

— Что? Что случилось, ты же раньше хотел! Ты должен!

— Сильно ты сама делаешь то, чё должна.

Мама помрачнела.

— О чём это ты?

Я сжал в кулаке вилку. Мне хотелось сказать, что если бы она не валяла дуру, не косила бы под идиотку, а лечилась… Тогда не было бы всех этих дебильных проблем. Особенно если бы она сразу пошла, а не отрицала свою болезнь.

Но я с усилием раскрыл ладонь, и вилка упала под стол.

— Ты знаешь, мам. Эти деньги, которые мы собираем. Они не на лечение. Ты обманываешь людей.

— Я всё равно умру, — мама махнула рукой, — и надеюсь, что мой сын будет проведывать мою одинокую могилку. А если он ещё будет образован и обеспечен, я буду вдвойне рада, знаешь.

— Какая разница, получу ли я образование, если я буду работать на кладбище?

— Дурак ты, Олешка.

— Мне это не нравится. Мне не нравится, что ты говоришь про могилу. Будь ты умнее… — я оборвал себя. — И что решили за меня, тоже не нравится. Я не успел даже… подумать.

— Как будто мы что-то решаем в жизни! — легкомысленно заявила мама.

— Нет, мы решаем. Я сам решаю, что будет дальше. И выбираю сам.

— Олешек-Олешек, я тоже была подростком и прекрасно тебя понимаю, дух бунтарства и всё вот это вот. Тебе надо вырасти.

— Кто бы говорил.

Мама возвела глаза к потолку.

— С тобой бесполезно разговаривать! Всё, мне пора. Я хочу наконец пожить в своё удовольствие. Оставь больную мать в покое, — сказала она и умотала, даже не позавтракав.

Спина после сна сидя ныла. Я сделал зарядку, сварил сосиски и съел их. За окном было грустно и пусто, только промозглый утренний туман стучался в стекло. Даже отражения не плясали, грозясь проникнуть в мир, как раньше.

Может, просто они уже ворвались, и теперь мы — среди отражений?

То-то жизнь стала такой… странной.

Я достал из холодильника хлеб, открыл окно и покрошил на подоконник. Подождал чего-то — может быть, каких-то птиц.

Потом смёл крошки, закрыл окно и ушёл досыпать.

Зазвонил телефон, и я не глядя взял его.

— Чё-кого? — спросил я хрипло.

— Ваня? — голос Крис был даже теплее обычного. Мне вспомнились её губы — полные и мягкие.

Я сел в постели.

— Привет, Крис. Чё-то случилось?

— Нет, абсолютно ничего. Ты вчера исчез, и я подумала, что это из-за предложения моей семьи. Оно тебе не понравилось, так?

— Ты умная, Крис.

— Я должна была понять, — с раскаянием в голосе произнесла она. — Ваня, я хотела бы приехать к тебе. Привезти тебе еды? Что ты ешь?

— Я всё ем! Да, приходи, только у меня… — я оглядел стены и пол, — Танос недавно проходил. Ну типа… напылил.

Крис рассмеялась.

— Иногда тебя нелегко понять, но это забавно! Если у тебя пыльно, то я приеду и приберусь для тебя. В качестве извинения за это ужасное предложение.

— Ты?!

Я назвал ей адрес. Мы попрощались, я начал кое-как раскидывать вещи по шкафам и даже успел к приходу Крис.

Вначале мы поцеловались и всё такое. Честно говоря, я немного надеялся на продолжение, но дальше не зашло: стоило только положить руку на бедро Крис, как она заинтересовалась, где у нас швабра и ведро. Настроена девчонка была серьёзно, и пришлось искать. Правда, она попросила вначале показать, как мою полы я. Я, орёл такой, начал показывать — и вскоре понял, что под её чутким руководством всё отдраил сам.

Крис тем временем рассказала, что за одеждой я ухаживал неправильно. Сполоснула посуду, попутно объясняя, что утварь правильно ставить от больших тарелок к меньшим, а некруглые лучше всего ставить вообще отдельно, чтобы не портить вид.

Она всё в шкафу передвинула, и обувь разложила в соответствии с фен-шуем (серьезно, так и сказала), и даже мамины бутылочки-скляночки в ванной, валявшиеся в вечном хаосе, расставила по цветам.

Мы намыли ещё окна-стёкла, — в этот раз действительно вместе. Вскоре квартира была… не то чтобы прям как с картинки из Инета, но близко.

— Топчик, — сказал я с восхищением, глядя на проделанную работу. Крис довольно улыбнулась.

— Надеюсь, я заслужила того, чтобы в следующий раз пригласить меня в МакШарк.

Не то чтобы я любил МакШарк, но если об этой забегаловке говорит Крис, то это что-то да значит. А пока мы сели за стол, Крис достала контейнер из дома.

— Домашнее, — объяснила она, — изготовлено нами с мамой.

Я тут же растаял.

Крис разложила еду по тарелкам. Мимоходом увидела мой завтрак и попросила положить ей его тоже. Пожав плечами, я направился к плите.

— Мы подумали и поняли, в чём была ошибка, — продолжала Крис, сев за стол. — Ваня, я видела, что вы проводите сбор средств на лечение для твоей мамы. Мы можем взять на себя управление вашими счетами. Ты ничем не рискуешь, мы просто возьмём в свои руки то, в чём ты пока не разбираешься. Наша семья занимается финансами вот уже много лет.

Я положил ей на тарелку сосиску и два неразрезанных помидора. Понял, что что-то не так, покрутил получившийся натюрморт и срочно выложил один овощ.

— Классная идея, Крис. Но школа уже это взяла на себя.

— Школа? — красивое личико Крис выразило презрение. Она приподняла бровь: — Ты им доверяешь?

— Да. На сто проц, иначе бы не…

— Ваня, у нас всё будет максимально прозрачно. И безвозмездно.

— Даже без процентов? — это вырвалось прежде, чем я успел подумать.

— Какие проценты, Вань! Мы поможем, это же наш долг. Я же… ты же мне нравишься.

Я кивнул.

— Сильная заява.

— Будь посерьёзнее, пожалуйста. Это вложение в будущее, в твоё и моё будущее. В то, чтобы мы наконец вырвались отсюда.

— Я и так могу отсюда уехать, если захочу. Куда захочу.

Крис снова посмотрела на меня, как на идиота.

— На это нужны средства. У тебя их нет и не будет.

— Пешком пойду!

— Это необходимо запланировать, расписать. Сколько денег нужно на то, чтобы снять квартиру в центре или в Питере? Сколько, чтобы продержаться, пока ты не найдёшь там работу, мне на учёбу?

— Да. Логично, — я кивнул. — А ваш бизнес?

Крис вскинула бровь.

— Что — наш бизнес? — спросила она резко.

— Не поможет?

— У папы нет лишних денег. Ты не представляешь, на что он идёт, чтобы высвободить сумму денег.

— Но зачем тогда вам… наши… дела?

— Как знак доверия. Мы дадим вам недостающие, и твою маму вылечат, и всё будет хорошо. Она понемногу будет отдавать долг, а мы уедем. И на эти деньги будем жить! Это же прекрасный план. Ты наелся? Закажем пиццу?

— Ничё не буду, — по лицу Крис я понял, что сказал это слишком резко. — Я тебя… ты нравишься мне тоже, очень. Мне нужно подумать. Но будущее, это… мне надо подумать.

— Ты не такой, как твоя мама, — Крис улыбнулась мне. — Я одобряю это. Ты будешь хорошим партнёром. Если не будешь принимать поспешных решений.

— Спасибо.

Она торопливо чмокнула меня в щёку и приготовилась свалить, а я остановил её и снова поцеловал в губы. Нечего выпендриваться и строить тут из себя. А то будет день строителя, придётся поздравлять.

Потом Крис ушла, а я остался один в космически выдраенной квартире.

Предметы были всё те же, но что-то в них было другое. Совсем. Какое-то лишнее.

Хотя на самом деле всё стало гораздо красивее. И, разглядывая кухню — такую чистую и упорядоченную, — я сказал себе вслух:

— Просто я придираюсь.

Тут же я поймал себя на том, что переставляю посуду в шкафчике обратно: так, как привык.

Чтобы прекратить это, я открыл беседу.

Я:

Эй, мужики

У меня тут на хате прибралась сама КРИС

И теперь чисто, как в лаборатории

Го ко мне

Заценить и по пивку

Ответа долго не было. Сначала я не понял, почему предложение им не зашло, а потом как понял: у них сегодня контрольная же.

Я успел одеться и, напевая эту дурацкую песню про «Мы ждём Ильмаре», дошёл до Центральной площади с мэрией и ещё одним, уже обыкновенным, фонтаном посередине. Там обычно было пусто: настоящий центр города — кладбище, а площадь — так, построили и построили. Людям и туристам больше нравится парк. Поэтому площадь немного заброшена: местами асфальт лопнул, обнажая слой брусчатки.

Тут же, на площади, были высажены деревья. Они давно переросли отведённый им участок земли, их корням не хватало места, и в безумной попытке бегства они поднимали асфальт. Стволы щетинились мёртвыми ветками, но вверху уже распускались первые листочки. Где-то в ветвях пели птицы. Какая-то мелочь заняла пустующий постамент посреди площади и весело ржала.

Потом из кармана заорала мобила.

Андрей:

Данунах, лучше комне у меня хоть горячая водаесть

Знаем мы после чё чистоту наводят

Я:

У нас тоже есть

Давно

Андрей:

А чётак быстро трубу починили

Они ж не меньше месяца тратят

Лузеры Я знаю у меня, брат там работает лол

Я:

Да хз ваще

К тебе, так к тебе

С тебя двойное пиво

Дрон:

А чё Крис сасная

Я:

Ага

По дороге я зашёл в магаз при подвале и купил там пива. Поднялся к Дрону: дверь была беспечно открыта, и мне пришлось закрыть её за собой. Позвякивая бутылками, я вошёл на кухню. Мужики сидели вокруг стола: Алик и Дрон ржали, Грива сосредоточенно мучил ножом деревяшку, уже принявшую форму не то толстой венеры, не то училки. Джоджо разглядывал сквозь запотевшие очки этикетку на своей бутылке. Прямо на обеденный стол вывалили несколько больших пачек чипсов.

— Свиньи, лять, — сказал я, выгреб из их шкафа несколько замызганных салатников и глиняных супниц. Смёл жратву в них.

— Педант, — сказал Алик. Дрон заорал:

— Иван, он тебя педиком назвал!

— С вами *** и не такого наберёшься. Чё такие?

— У Жижи трояк по англицкому, — Дрон схватил чипсину с тарелки и скривился. — Сука они все перепутались!

— Мы предлагали ему — Джоджо — исправить его оценку, если это так важно…

— Для поступления, — сообщил Джоджо. Он хотел отставить бутылку, но глянул на Гриву и передумал: зажал её между коленями, снял очки и начал протирать стёкла полой футболки. — Это важно для поступления. Мать меня сожрёт.

— Но он отказался! Сука, он отказался и страдает! И ты перепутал нам все чипсы, п***.

— Училки с-чки, — заявил Грива. Он сжал зубы и одним движением снёс деревянному педагогу голову. Дрон захохотал.

— У меня дома есть он — дартс, — сообщил Алик, сделав глоток. — Можно типа Досю с англицкой нарисовать и… — он изобразил бросок дротика.

— Не! Дрон опять вы-грает! — Грива положил нож на стол.

— Мэбэ Алик победит, — предположил я. Грива замотал головой. Тогда я обратился к Джо: — Какого хрена ты не хочешь исправить?

— Ты мне?

— Я тебе!

— Да нах, — Джо на миг вернулся к созерцанию бутыли, затем отставил её и повторил: — Да нах. Мужики, я тут начал смотреть такой сериал! Называется «Игра престолов»…

— Все его давно смотреть закончили, а ты начал, тормоз! Тормозная жижа!

Алик дал подзатыльник Дрону, и тот ненадолго смолк. Вскоре опять начал молоть языком, увеличивая громкость, и из комнаты выскочила Сашка в коротких шортиках и маечке.

— Вы могли бы потише… ой, привет, Иван, — Саша покраснела, попытавшись спрятаться за косяк двери. Вышло не очень: её выдающуюся грудь ничего не могло скрыть. — Там ваш Стёпочка! Он в порядке. Так быстро! Только можно за ним ещё поухаживать? У него антибиотики и…

— Голубю не наливать! — объявил Дрон.

— Да заткнись ты, — неожиданно коротко высказался Алик.

— Пусть поживёт у вас, — согласился я. — Мамка забудет ему дать таблетки…

Дрон продолжал вопить:

— Он не пьёт таблетки! Пруфы есть!

— В общем забудет.

— Хорошо, — Саша спрятала руки за спиной. — Не беспокойся, он в порядке, мы только крылышки ему подрезали, хочешь, я его принесу?

— Да. Неси его, голубя, — сказал Алик.

Саша торопливо смоталась в свою комнату и вернулась со смирно сидящей на руках птицей. Девчонка посадила Стёпку на стол, и он незамедлительно насрал.

— Кто! — заорал я, — кто молодец, что разгрёб ваш свинарник?!

Алик и Джо заржали. Саша неловко опустила голову. Стёпка хитро посмотрел на нас одним глазом, другим и, будто рисуясь, поставил ещё одну кляксу. Саша сбегала за бутылкой с распылителем и тряпкой и тщательно вытерла за голубем.

— Извините, — сказала она и, подхватив птицу, исчезла в комнате. Алик попытался её остановить, но она, похоже, не услышала: Дрон орал и ржал так, что стёкла в рамах трещали.

Мы выпили по бутылке, потом ещё по одной, потом послали Гриву — он уже выглядел на все двадцать пять — за добавкой, а затем пришла мать семейства и заявила, что в квартире воняет. Ещё у нас закончились чипсы: Дрон прожорливый, как голубь. В общем, нам пришлось идти на улицу.

На улице мне начала звонить мамка, но я не стал брать трубку.

Мы прошлись по городу. Около кладбища нас прошибло на рэпчик, Грива, будучи не в состоянии выговорить все слова, говорил только «Ёу» и «Е», как осёл в «Бременских музыкантах». Даже Джоджо подпевал.

Так мы дошли до входа, и там, увидев два лагеря демонстрантов, Дрон заорал, указывая на группу справа:

— П***ры!

— Чё это? — спросил я.

— Они против нашего к… куль… кладбища!

— Это вон те против. А эти за.

Дрон ткнул пальцем в группу слева:

— П***ры! *** отсюда, пока не дали!

Он продолжал выкрикивать всё в таком духе. Алик начал его успокаивать, но тут из толпы вынырнул Серёга.

А об этом говнюке я уже и забыл.

— Смотрю — знакомое лицо, — сказал он. — Здорово.

— И тебе того же, — ответил я. — Чё надо? Вы тут круглыми сутками стоите?

— Типа того. Чувак, а это правда, что твоя мамка заболела раком?

— А ты откуда?..

— Да во всех чатах города: подааайте копееееечку, — Сергуня изобразил нищего с протянутой рукой, и группа вокруг него заржала.

— А тебе чё? Слышь? — завопил Дрон, вышагивая вперёд. Алик оттащил его назад.

— Твоя группа поддержки? Типа… нельзя уже и слово сказать, как вы норовите его обратно в глотку запихнуть? Это ведь просто вопрос.

— Эт- н- просто в-пр-с, — вмешался Грива. — Эт- н-езд!

— Прошу прощения, но у тебя в группе поддержки аутист? Чувак, мне тебя жаль. Типа ты как старикан возишься с этим кладбищем, а у самого ни денег, ни друзей. Типа…

Грива ударил его. Так, слегка помял: Сергей схватился за кровоточащую губу, заткнулся, но мне этого было недостаточно.

— У меня хорошие друзья, — я обернулся. — Верно, Дрон?

Дрон с торжествующим воплем вырвался из рук Алика и бросился в кучу-малу. Вверх взметнулись мобильные телефоны с направленными на дерущихся камерами. Алик бросился за Дроном. На миг он обернулся ко мне, покрутил пальцем у виска и с ходу вырвал мобильный телефон из руки демонстранта. Я сделал то же самое, ударив наотмашь. Мобила упала на асфальт, покрывшись сетью трещин. К нам присоединились люди из противоположного лагеря, и даже Джоджо пнул одного из друзей Серуни, хоть и без особого рвения.

Дальше всё завертелось. Доставалось своим и чужим. Я пару раз словил в живот, кажется, даже от «своих», один раз задел Джо, но Серёга полёг от моей руки. Будет теперь ходить с кривым носом, п***р.

Я ударил в живот одного чудилу в очках и с телефоном, и тот поспешно, с криком, упал. Слишком поспешно, но я об этом не думал: я уже был бит каким-то великаном, и Грива прорывался мне на помощь — на него наседали сразу двое.

Потом я, не помню как, оказался вне сражения. То есть оно было буквально вот, в шаге, но я стоял и смотрел, и не мог понять, как я оказался здесь, почему мы дерёмся, за кого и зачем. Что я вообще здесь делаю. Как сквозь стекло, сквозь толщу воды, я смотрел на людей, будто в пляшущие отражения, и меня помещали странные мысли, что-то вроде того… типа там, за забором, хаос, а в нормальном мире порядок, хотя и установленный мной, и мне неприятен хаос, и я не понимаю, почему дерусь за него. «Думай своей головой», — сказал Ильич, и я подумал: почему я бьюсь именно за эту сторону, а не за другую, неужели правда — только по привычке? Не всё ли мне равно, кто победит? Почему всё это так важно? Почему это вообще началось?

Мимо меня пролетел камень. Я оглянулся в поисках стрелка и увидел Псину. Дрожащий и злобный, он уже подобрал новый и замахнулся на меня.

— Ах ты… — второй бросок был таким же метким, и я рванул к Сутулому, чтобы наконец втащить ему. Пёс понял, что всё плохо, побежал к воротам кладбища. Я не отставал.

Ворота были закрыты.

Но когда я пробегал мимо калитки, кто-то схватил меня за плечо.

Ильич, пошатнувшись, втащил меня на территорию кладбища и закрыл калитку за собой.

За оградой продолжало бесноваться многолюдное чудовище. Ильич опустился на лавочку. Тяжело опёрся о колени.

— Иван, как ты меня за***л, — сказал он, мотая головой. Я от него таких слов никогда не слышал и потому притих, глядя на него во все глаза. — Я понимаю, я сам был подростком, но водяной тебя забери, Иван, неужели нельзя найти для своего непоседливого зада другое применение? Ты хоть понимаешь, что чуть не натворил сейчас? Прости господи! Тебя спровоцировали, а ты и рад! Хоть раз в жизни используй то, что у тебя между ушами, по назначению! Когда же ты вырастешь, Иван! Я к тебе обращаюсь! Когда перестанешь делить мир на чёрное и белое! Когда научишься отличать то, на что нужно реагировать, от того, что нужно пропустить мимо ушей! Ты нам нужен взрослым!

— Как вам это в голову приходит? Вы пьяны?

— Я пьян? — Ильич прищурил глаза. — Это я не понимаю, что происходит? Это я настолько глуп, что позволяю манипулировать собой? Это я подставил свой город и свою культуру тупым, необдуманным поступком, Иван?

Вокруг было тихо. Красное солнце клонилось к закату, и тёмные тени от деревьев протягивали костлявые руки к моему горлу и к груди Ильича.

— Это я не понимаю последствий? Это я слушаю всякий бред, не применяя то, что находится между ушами? Безответственность! Ты в голову хоть ешь, а не в жопу, Иван?

— Чё вы орёте? — наконец взбесился я. — Вы чё хотите от меня? Ну чё такого страшного от какой-то несчастной драки?

Я лукавил, конечно. То, что сейчас творилось за оградой, сложно было назвать «несчастной дракой». Но я и впрямь был пьян.

Ильич прищурился, вглядываясь куда-то в тени.

— Твоих друзей Алексея и Игоря посадят. Игоря выручит его отец, Алексея спасать он не будет. Твоего друга Андрея, может быть, покалечат и он не сможет ходить. Вероятность довольно большая.

— Чё? — я пытался понять, шутит ли Ильич. Мне хотелось думать, что он пытается просто наказать меня, но в его голосе, в ставшей беззвучной драке за оградой было что-то, говорившее: это правда. Да и ведь Ильич сейчас — почти что Директор…

Тени всё-таки схватили меня за горло.

Задыхаясь, я выкрикнул:

— Нет, нет так… нельзя! Вытащите их! Это несправедливо, это Грива всё начал!

— Так уж?

— Да! Будьте вы справедливыми, вы же замдира! Вытащите их, как меня вытащили, потому что так нельзя, у Алика большое будущее, а Дрону нельзя становиться калекой, ну Ильич! Ильич…

— Я не могу.

— Ну вы же вытащили меня! Хотите, я на колени встану! — Недолго думая, я взаправду плюхнулся на колени. — Хотите, я ноги вам вымою и воду выпью, или маслом умаслю, ну Илья Ильич! Только помогите им! — мать-земля у меня под ногами пошатнулась, и я прямо на коленях сделал шаг к замдиру.

— Только им, Иван? — голос звучал насмешливо. — А что насчёт всех тех, кого вы втянули в драку, кто тоже, может быть, будет посажен или покалечен? Что насчёт кладбища, которое после такого инфоповода уничтожить — тьфу?.. Ты хоть знаешь, что такое инфоповод, прости господи?

— Ильич, ну не тяните! Чё я должен сделать? — я упал на ладони и тут же выпрямился. — Вы же так говорите, будто я виноват!

— У каждого поступка есть своя цена, Иван, — устало произнёс Ильич. — И боюсь, что я могу предвидеть… и надеяться, что ошибся, и только.

— Да я запомню, запомню, я уже запомнил! Мне это снится будет, Ильич, только помогите им, хотите, я территорию каждую неделю убирать буду бесплатно? Они же не виноваты, это кладбище виновато!

— Кладбище?

— Да! Вы посмотрите, сколько людей ненавидит кладбище, значит, чё-то в этом есть, значит, чё-то в нём не так, чё-то в нём плохое! Безумие, или косность…

— Искренне ли они ненавидят, Иван, или прикрывают свои собственные безумие и косность, или вовсе преследуют корыстные цели? — Ильич смотрел на меня, и я вдруг понял, что ему тяжело держать глаза открытыми. — Хотя для тебя сейчас это сложно.

— Хорошо, дядя Илья. Хорошо, я тупой подросток, я похерил всё, навлеките на меня гнев богов, пусть я сдохну, только пожалуйста, пожалуйста, ПОМОГИТЕ!

Всё случилось так, как сказал Ильич.

Дрон в себя не приходил. Уже несколько дней как. Мы с Джоджо к нему ходили, потом попытались пробиться к Алику. Глухо. Потом Джо забрал отец верхом на иномарке, и я остался один.

На кладбище я больше не ходил.

Они все только в фантазиях могущественные. В сказке. А как реально надо помочь…

А как реально надо помочь…

А как…

Я стоял один посреди улицы, глядя в слепые окна школы. Вечерело, всех, по ходу, отпустили пораньше. Лучше бы Алик был сейчас в классе. Лучше бы Толэзич назначил нам наказание, и мы не шатались бы по улицам.

Потом позвонил маме. Больше было некому. Не Крис же звонить, бесчеловечно-рассудительной…

Предложил пройтись в МакШарк. Это такая сеть кафе по всему миру, вот даже в Азеренове одно есть, причём у самого кладбища. Они хотели один из пустующих домов в парке купить, — но Директор не позволил.

Пришлось подождать: мама из тех, кто даже перед лицом смерти никуда не торопится.

А я уже тоже не торопился. Некуда.

Я заранее взял нам с ней по бургеру и по стаканчику кофе. Уселся за столик у окна, понаблюдал, но мысли метались в голове, не давая ничего увидеть. Тогда я достал мобильник и уткнулся в него. Хотел написать Крис, что я в её любимом «МакШарке», но передумал. Затем открыл «Алискин», но в голове у меня возник Ильич, говоривший: «Имей мужество пользоваться тем, что у тебя между ушами». Или как-то так.

Сначала я разозлился. В конце концов, я свободный человек и имею право читать, что захочу, не слушая каких-то Ильичей. Глупых и слабых стариков, которые ничего не понимают, ничего!..

А потом задумался.

Меня что-то давно смущало в сравнении со «Сном трёх разумов». И сейчас, проглядывая «Алискин» я вдруг понял. В последнем дико топят за свободу слова и мнений, про отважных борцов с системой и всё такое, но внутри паблика нет никакой свободы. Почему-то одни публикации встречаются только аплодисментами без единого замечания, а под другими комменты вовсе закрыты. В опросах нет «отрицательных» кнопок типа «Не согласен». А ещё те, кто нравятся автору паблика, все такие красивые и героичные, а те, кто ему враждебны, на фотках какие-то уе***ща. Я написал прямо Алисе с вопросом, почему так. Она довольно долго не отвечала, а когда ответила, там была что-то странное про хейтеров, подосланных кремлем: типа они пишут гадости и критикуют умных людей.

Я тогда плюнул и начал читать «Сны трёх разумов». Вдруг я обнаружил, что они пишут о том же, но по-другому — и от этого ситуации выглядят совсем иначе. Потрясённый открытием, я начал сравнивать посты там и там — за этим занятием меня и застала мама.

Я при ней «заговорил» её кофе. Сжав пластиковый стаканчик в ладонях, мама вздохнула:

— И снова я здесь! В последний раз я была тут с твоим папой.

— Роффлишь.

— Нет, знаешь! Мы мечтали поесть в МакШарке. Столько классных фильмов показывали. В основном из-за границы. Там персонажи пили кофе из Старевро и ели в МакШарке. И, судя по всему, им очень нравилось, а игрушки были просто… божественным откровением. Когда мы встретились, твой папа обещал мне обязательно купить ХэппиРил. Но, когда тебе было лет пять… ты, наверное, не помнишь уже. Тогда МакШарк появилась у нас, и… — мамка пожала плечами. — Лучше бы она так и оставалась где-то там. Еда оказалась пластиковой, и игрушки какие-то копеечные, а внешний вид и того хуже, — мама пожала плечами снова. — И за такую цену, кх, кх, кх, у нас в провинции можно поесть гораздо лучше, знаешь.

— Сорян. Если б я знал, чё тебе тут не нравится, не позвал бы.

Я вгрызся в свой бургер. Мама была права — булка и булка, котлета и котлета, баба Арина вон вкуснее делает. Но признавать это вслух не хотелось.

— Ничего. Кх. Ильича оставил мне в живых, Олешек?

— А зачем он тебе?

— Остальные смотрят вот так, — мама скорчила жалостливую рожу и тут же показала воображаемым обидчикам фак. — Со мной, кх, кх, всё хорошо. Задолбали.

Я начал сосредоточенно пить кофе. Напиток был гадкий, из самых дешёвых пакетиков.

Мама вздохнула.

— Стёпу не нашли?

Я мысленно вернулся в день драки.

…Зазвонила мобила. Провожая взглядом «скорую», увозившую Дрона, я глянул на экран и тапнул зелёную кнопку:

— Саша?

— Стёпочка пропал! — девчонка рыдала. — Он рвался, бился… я подумала, ему плохенько, ну чуточку, и открыла клеточку, а он в окошко!..

— Вы его искали? — я тут же подорвался на ноги.

— Да-а-а, его нигде не-е-ет!

— Ок, я иду, — я сбросил связь.  Позвонил маме, чтобы тоже помогала, и помчал к дому.

. Примчавшись во двор Дронычей, она тут же начала заглядывать под все машины с криком: «Стёпка! Стёпка!». Ей вторила Сашка, глаза которой от слёз превратились в щёлки. Один из братьев Дрона же почему-то стоял в стороне и лишь поманил меня пальцем.

Мы прошагали, наверное, полкилометра, и где-то на пути к кладбищу наткнулись на раздавленную между белыми полосами «зебры» птицу. Из-за крови и грязи было сложно понять, какого цвета у неё перья, но и так было понятно.

— Не говори маме, — попросил я…

Наверное, она и так всё поняла. Мне это виделось в её вымученной улыбке.

— Жаль, Ильич меня отстранил, знаешь. Сейчас я бы ушла в моортскую сказку, — она вздохнула. — И ты тоже. Знаешь, сказки правда… позволяют дышать. Создают как бы пузырь, в котором есть возможность жить, даже если вокруг не осталось кислорода, Олешка. Кстати, завтра хоронят Петровича…

Занятие не отменили. Так что мама пошла на похороны, а я — на курсы.

Там ничего не изменилось. Зануда Ирэн опять вещала про топонимы и морфемы. Мелькнуло и интересное — про то, что мифы изменялись со временем, подстраиваясь под современные сказителям реалии. Например, очень долго цари именовались не царями, а тенрами, а современное название проникло к нам буквально лет сто пятьдесят — двести назад. И что мифы имеют разные сроки давности, некоторые сказания и вовсе пришли из других народов: например, миф о боге смерти, Азрене, явно родом из Ирана, и изначально его звали Азраил. В общем, город у нас не Азеренов, а Азраилов. Я предложил поменять название, чтобы быть ближе к истине, но меня проигнорили.

— О, нам неизвестно, значит ли «Азеренов» то, что город посвящён Азрену. Может, он значит, что он чёрного цвета на древнемоортском, — заметил Евген, когда урок наконец закончился.

Пришлось согласиться.

— Всё-таки она нудная.

— А мне понравилось, — вдруг вмешалась в разговор девочка-с-мобилой, как там её… Аня.

— А ты-то чё? Ты ж в мобиле весь урок просидела.

— Я слушала!

Дина вдруг остановилась.

— Как твои друзья? Это не их, не?..

— Ты очень внимательная, — произнёс я. Наверное, на кого-то другого я бы и разозлился. Но Динка так смотрела… если я ей скажу, где лежит Дрон, она ж побежит к нему. И Алика помчится освобождать. Такая вот… хорошая. И красивая — не как Крис, по-другому. Крис такая, как звезда инсты. Выпуклая и… не знаю. А Дина — тоненькая, изящная. Мне вдруг захотелось погладить её короткие волосы.

Но я не мог решиться и просто смотрел на неё.

Она сама меня обняла.

Евген фыркнул и гордо прошёл мимо.

Дина озадаченно отстранилась.

— Что это он?

Я пожал плечами.

— Торопится, мб. Тебе не страшно ходить по улицам? Там такие агрессивные толпы.

— Страшно.

Тогда я проводил её домой. Она жила в новом микрорайоне. Ну как новом: он был построен лет десять-пятнадцать назад, но после у нас ничего не возводили. Спортивная площадка во дворе была вся сломана и перекорёжена: какие-то умники разгромили песочницу, разворотили качели, разрезали и согнули турники. Зато было много цветущих кустов, и в цветах копошилось множество шмелей. Динка предложила мне погладить одного («Хоть разочек!), но я отказался. Посмотрел, как Динка исчезла в подъезде, и пошёл домой, к своим учебникам.

Где-то часа в три ночи я откинулся на спинку стула, положил книгу разворотом вниз на лицо и посидел так, отдыхая. Затем повернул голову — учебник плюхнулся на пол, и меня это невольно улыбнуло.

Я вгляделся в полумрак комнаты. Горела только настольная лампа, её неловкий свет делал чётким и явным лишь стол, остальную часть помещения погружая в тени. Тени.

Я — тень среди теней.

Отражение среди отражений.

Существовать существую, а кто я, что я…

Иногда мне кажется, что я должен заметить что-то ещё. Но каждый раз отражения-тени находятся слишком близко ко мне, чтобы я увидел это что-то целиком.

Может, и не увижу никогда. Не узнаю.

А что, всё-таки, я могу знать? Что я должен делать, и на что могу надеяться?

Я встал, сделал себе кофе. Выпил, глядя в окно на два с половиной работающих уличных фонаря. На подоконнике с внешней стороны до сих пор лежали остатки хлеба для Стёпки.

И как он всё-таки понимал, что у нас беда? Подлец…

Пели птицы. Соловьи и, наверное, жаворонки. Я птицах не очень разбираюсь, но приятно почти в четыре утра слушать их песни. Это подбадривает. Если уж птицы, которые только и успевают, что побыстрее махать крыльями и жрать, чтобы выжить, находят время для песен — значит, наш мир не так уж неправильно устроен. Хаоса в нём, может быть, меньше, чем порядка.

Я заглянул в мамкину комнату. Она не спала: перевернулась в постели головой к окну, перетащила подушку и, обняв её, слушала сквозь открытое окно соловьёв. Заметив меня, она попросила:

— Посиди со мной.

Я сел на пол у её кровати. Мама усмехнулась:

— Как врубелевский демон.

— Да не, ма. Я ж не на горе мусора сижу.

— Там и не гора мусора изображена, знаешь. Там цветы.

— Я сотню раз смотрел на эту картину. Там мусор.

— Сам ты мусор, — мама отвернулась.

Мы молчали, и только птицы говорили с нами в этой тишине. Я посмотрел на маму и подумал о том, что она выглядит очень, очень уставшей. С волосами, может, было бы не так. Вместе с ними мама сбрила и последнюю иллюзию того, что всё будет хорошо.

— Директор подписал договор о передаче кладбища какому-то москвичу, — произнесла вдруг мама. — И Петр его… уговаривал, представляешь. Уговаривал продать наше кладбище. Только потом Директор умер. И договор найти никто не смог. Давили на Петра… а он вот, ушёл.

Вот это да.

Так значит… Алиса…

— Ничего не осталось? Никаких копий?

— Не нашли, — повторила мама. — Но это не значит, что они не найдут другой повод или… Всё рушится, знаешь.

Она посмотрела на меня, и я понял.

Наша драка. Они могут её использовать, чтобы забрать наше кладбище.

Так вот о чём говорил Ильич!

Дебил я. Натуральный!

И все эти разговоры про ненужность кладбища…

Какой я дебил!

— Я рассказывала тебе легенду о четырёх братьях? — как ни в чём ни бывало спросила меня мама. Мне хотелось размозжить себе затылок об угол кровати, так что я промолчал. А она продолжила:

— Наверное, я думала, что ты слишком мал. А ты сам вряд ли натыкался на неё в книгах, она длинная.

Я проигнорил, и мамка начала рассказ.

— В одном моортском селе жили четыре брата: Тенре, Ауле, Адере и Икааре.

— Ма, Ауле — это у Толкина кузнец. Во «Властелине колец».

— Заткнись. Не знаю, Толкин ли твой у нас взял это имя или наоборот. Мне всё равно, знаешь. Я тебе легенду рассказываю.

Итак, жили-были четыре брата. Тенре, конечно, был царём, Ауле и Адере — воинами, Икааре был могущественным шаманом. Таким могущественным, что однажды он продержал одновременно на небе солнце и луну — а они находятся в раздоре и стараются не появляться на небе одновременно. С таким шаманом можно было ни одного царя на свете не бояться, и стали люди жить припеваючи. Но известие о силе Икааре достигло ушей лесного царя. И, знаешь, захотел он забрать Икааре себе, и отправил за ним своих слуг. Прознала об этом колдунья на селе и сказала шаману, чтобы он не ходил колдовать в лес и опасался духов. «Я самый сильный дух в этом лесу, мне нечего опасаться!» — засмеялся Икааре в ответ и, когда пришла буря, он оправился в лес, чтобы утихомирить её. Тут-то слуги лесного царя на него и напали. Как ни был могуч Икааре, а в одиночку против них да против бури выстоять не смог.

День не возвращается Икааре, два, три. Забеспокоились братья, стали его искать. Тогда сказала колдунья, что забрал его Лесной царь.

Погоревали братья, да делать нечего — отправились за ним.

А надо сказать, Ваня, что «забрал Лесной царь» — это такой был у древних моортов эвфемизм. Это значило, что человек пропал в лесу, и тела его не нашли. Это была одна из самых ужасных смертей, хуже только попасть к Водному царю. Каждому уважающему себя моорту следовало попадать в Священную рощу, где его дух жил бы на свободе и помогал потомкам. Второй дух его отправлялся бы в подземную страну к Азрену. Но, повторюсь, так было при нормальном раскладе, при плохом все души человека попадали к водному или лесному царю.

Впрочем, ещё была надежда, что Икааре жив — тела его ведь никто не видел.

Долго ли шли братья, коротко ли, да зашли в самую глубокую чащу, самую тёмную и далёкую от людей и Священной рощи, вокруг которой они жили. И встретил их Лесной царь, как подобает, питьём-едой угостил, а они сидят смурные, не едят, брата увидеть просят. Тогда Лесной царь и Икааре вывел — всего в цепях, избитого и сломленного.

Тогда сказали Тенре, Ауле и Адере: «Отдай нам брата нашего, подлый царь!». «Только если вы подоите коров Ювы, скуёте из соломы меч и заставите высохшее дерево вновь цвести», — ответил царь. Пригорюнились богатыри, да делать нечего: Тенре взялся Ювиных коров доить, Ауле — ковать из соломы меч, Адере — высохшее дерево оживлять.

Первым пошёл Тенре к Ювиному жилищу. Глядь на пастбище — мать честная, да там же медведи да волки! Делать нечего, пошёл он к ним. Начал медведицу доить, а она его хвать по ноге! Разорвали бы, если бы Юва сама не пришла.

«Что тебе нужно, добрый молодец?» — спросила она. И рассказал богатырь про горькую горечь свою, и нахмурилось светлое чело Ювы.

«Я помогу вам», — сказала она. Подоила медведиц да волчиц и отдала ведро с молоком Тенре. Ногу ему залечила, только хромым он остался на всю жизнь.

Начал ковать Ауле из соломы меч, да не выходит: горит солома, и всё тут. Но пришла Юва и сказала ему: «Помогу я тебе, добрый молодец. Рассказал мне брат твой о печали твоей — как не помочь?». И стала она так руки Ауле направлять, что вскоре вышел меч — ни плохой, ни хороший, а из настоящей соломы выкованный.

Последней Юва явилась к меньшому брату, Адере. Он, бедный, и вовсе заснул под деревом — не знал, что делать. Она не стала его будить, лишь влила в дерево жизнь, и затрепетало оно новыми цветами.

Явились братья к Лесному царю. «Сделали мы, как ты просил», — говорят. «И правда», — удивился царь. «Хорошо. Так и быть: я отпущу вашего брата. Возвращайтесь в деревню, а он вас догонит». Вернулись братья в деревню, а там плач: труп Икааре без головы из реки выловили.

Рассердился Ауле и стал собирать армию, чтобы на Лесного царя пойти. Тенре ему помогал, да пойти с ним не мог: кому в походе калеки нужны? А Адере, хоть и был молод и силён, спрятался в болотах и не пошёл.

Явился Ауле к лесному царю с армией и сказал: «Ты обманул нас! Ты обещал отпустить Иккаре, но убил его и забрал души себе! Мы сожжём твой лес, и тебя убьём!». Подивился тогда лесной царь храбрости Ауле и сказал: «Хорошо. Быть с этого момента у твоего народа три души, а не две, как у других, и больше того — быть твоему народу бессмертными. Вернётся к вам ваш брат».

Не поверил в это раз Ауле. Послал он гонца, чтобы проверил, не ожил ли Икааре, и принёс гонец весть: вновь обманул поганый Лесной царь. Тогда Ауле начал войну, и никто с этой войны не вернулся живым.

Долго ещё после неё люди боялись выходить за околицу — пропадали — но и лесной царь с тех пор так безнаказанно себя не ведёт, с моортом здоровается, как с равным. Должно быть, крепко Ауле ему задал.

Тенре из-за болезни начал заниматься ремёслами и какими! Корзину сделает — залюбуешься, горшок вылепит или блюдо с рисунком отольёт из металла — на загляденье, мебель сотворит, дом поставит — всё на удивление, аж из других стран люди приезжали да его работы покупали. Разбогател он, известнейшим мастером стал, царём среди ремесленников — Тенре Золотые Руки. Пришла однажды к нему Юва и забрала как дар богам, чтобы вновь её к себе приняли.

А у Адере было десять сыновей и десять дочерей. Так что в том числе и его заслуга, что моорты не исчезли: все мы — дети Адере. Исчез бы народ — кому нужны бы были подвиги остальных братьев?

Это легенда о том, Олешка, что каждый оставляет после себя что-то. Кто-то — военные подвиги, кто-то — прекрасные тарелки и мечи, кто-то — сказания о своей невиданной силе, но самое ценное… — она села на постели и взъерошила мне волосы. — Самое главное, что мы оставляем после себя, в чём оставляем себя — это наши дети. И я, когда умру, оставлю здесь тебя.

Я вывернулся из-под её руки. Ещё секунду она висела в воздухе, затем медленно опустилась на одеяло, расправив пальцы. Мама вздохнула. Закашлялась. Её глаза смотрели куда-то далеко — сквозь пространство или даже время. Она откинулась на подушку, вслушиваясь в голоса птиц.

— Олешек, я поняла про эту болезнь. И ты поймёшь. Знаешь, это твой папа. Он соскучился и зовёт меня к себе.

— Чё ты несёшь?

 Я поднялся. Потёр глаза.

— Чтобы я этого бреда больше не слышал. Бесят твои речи про твою смерть. Хочешь — думай о ней, а мне… мне не смей говорить. Ещё и философию подводишь под эту хрень.

Мама молчала. Птицы орали за окном что-то на радостный мотив. Это было даже противно.

Хотя, может, они пели о смерти, просто я об этом никогда не узнаю.

Не смогу узнать. И надеяться тоже.

8.

Лунолысый Толэзич выдал мне аттестат с утра пораньше. Пожал руку и сказал:

— Вот, это твоя путёвка во взрослую жизнь. Надеюсь, она тебя не разочарует.

— Ага, — сказал я. — Во имя луны.

Толэзич укоризненно посмотрел на меня, но орать не стал и отпустил домой с миром.

В общем, после этого я мог бы и не идти на выпускной. Корочка получена, чего в этой школе я ещё не видел? Но всё-таки было бы зашкваром учиться тут одиннадцать лет и продинамить последний праздник, типа я непричастен.

Я пришёл. Да ещё в костюме и при рубашке. Она у меня единственная, хоть и с жёлтым пятном на груди. Я просто нацепил ленту с надписью «Выпускник», закрыв его. Встал с народом плечом к плечу. И не пожалел. Крис, особенно красивая в длинном платье, открывавшем её тонкую спину, всё время была рядом со мной. Всем выдали аттестаты, вон даже Гриве, сиявшему фингалом под глазом.

 Честное слово, учителя хлопали при этом даже активнее учеников. Правда, Дося, увидев меня, гордо вздёрнула голову и процокала в школу. Даже бросила класс, у которого была руководительницей. Толэзич побагровел, но сдержался. Попадёт мне потом, что пришёл на праздник.

А вот историчка меня почему-то обняла и плакала, приговаривая: «Я так рада, так рада!». Потом, когда Крис отправилась получать бумажку, я фотографировал её на телефон. Потом танцы какие-то пошли, Джоджо встал в пару с нашей одноклассницей, и Алик хохотал.

Да! Алика отпустили! Оказывается, Динка попросила своего отца, он поговорил с Крискиным отцом, а тот с ментами дружит только так. Правда, сначала я подумал, что это Крис его попросила, так как знала про моих друзей. Но Алик развеял и эти мои иллюзии.

— Я бы тоже хотела танцевать, но я вошла в твоё положение, найдя глупым такое требование сейчас, — произнесла Крис, отвлекая меня от мыслей.

Я улыбнулся и поцеловал её в ответ. Отстраняясь, она кинула косой взгляд на сторону, где стояли родители.

Ля. Я и забыл.

После линейки Джоджо и Грива испарились, Крис тоже.

Мамка не пришла. Но зато отправила сообщение.

«Олешек я решила буду лечиться прости что тянула я дура».

«Я люблю тебя, мам», — написал я ей.

Она отправила мне сердечко. Вот любовь у неё к всякой фигне.

Когда Савичевы предложили пойти вместе с ними в кафе, я согласился. Мы уже вышли из толпы, меня настиг окрик Крис:

— Вань!

Я обернулся. Мама и папа Крис были в красивых костюмах, ну таких, когда сразу ясно, что это не бэу и даже дороже обычных магазинных. Мама Крис держала папу под руку, и они глядели на меня сверху вниз.

— Мама, папа, это Ваня, — Крис улыбнулась. Её родители тоже, но, в общем, невесело. Месяц назад я бы мог попасться в эту ловушку, но тогда ещё Ильич не так настойчиво рекомендовал мне пользоваться своими мозгами. А сейчас я неожиданно для себя сказал:

— Б***.

И заржал.

— Ваня! — воскликнули одновременно Крис и мама Алика, а я не мог остановиться и всё смеялся. Когда смех перестал раздирать мне горло, я указал на костюм Крисиного отца:

— Клёвый прикид.

— Спасибо, чувак. А ты что-то не очень, — ответил он в тон.

Мы оба засмеялись. С пониманием так.

Когда ржач прошёл, меня поздравили с окончанием года, я поблагодарил их. Крис прошивала меня многозначительным взглядом, но я старался не обращать внимания. Потом извинюсь.

Наконец мы попрощались и всё-таки пошли в кафе.

— Орешек, что это было? — огорчённо спросила меня тётя Света, когда мы сели за стол. Это было обычное такое кафе с дешёвой, но вкусной пиццей, с местным пивом, и по стенам не висели всякие гобелены. Я честно сказал:

— Вы посмотрите, чё они пытаются из себя корчить! Отец вчерашний… вчерашний я, а глаза закатывает, будто они всю дорогу были дворянами и заслужили это! Хотя даже близко не похожи даже просто на людей из столиц, я видел! Да это их надо с днём строителя поздравлять, а не братьев Дрона!

Я понял, что кричу. Замолчал и уткнулся в меню. Из-за бумажных баррикад буркнул:

— Извините.

— Антон, — тётя Света толкнула мужа в плечо.

— А, да… Иван… — он сцепил руки в замок. — За-пад-ло так говорить.

— Да мне всё равно. Просто они слишком нагло тычут мне этим в лицо. И так… свысока. Вы же не хотите сказать, что они не врут и правда много работали и заслужили это?

— Нет, — сказал дядя Антон, и тётя Света возмущённо ахнула. — Дорогая, тише. Ты прав, Ваня. Они это отобрали. И я… я разделяю твоё негодование, да. Но если ты любишь Кристину, ты должен относиться к её родителям с уважением.

— Она мне сама рассказала, что они воры.

— Она рассказала, но… это ты только сейчас понял, верно? А девочка не понимает, думает, что сказала что-то само собой разумеющееся.

Я кивнул. Сглотнул.

— Она станет такой же, как они?

— Скорее всего, Иван, — дядя Антон взъерошил себе волосы на затылке. — Разве что она очень захочет измениться, но… рано или поздно встанет вопрос ребром, ты или они. И девочка выберет не тебя.

— Антон!

— Что? Дорогая, надо быть реалистами!

— Но ведь можно продолжать её — борьбу, — встрял Алик. — Крис — она хорошая. Нельзя просто оставлять её там, где на неё плохо влияют.

— Если ей там нравится… — дядя Антон пожал плечами. Я во все глаза смотрел на Алика.

Тётя Света решительно прервала наши размышления, начав рассуждать про будущее, какой серьёзный месяц нас ждёт, какой важный выбор мы совершаем на каждом шагу и должны ответственно подойти к делу (опять!). Папа Алика примолк и налёг на пиво, но ненадолго: допив кружку, он перебил монолог жены радостным заявлением:

— То-то, парни! Она хочет сказать, что теперь вы больше не личинки человека. Вы — люди! С чем и поздравляю, — он поднял вторую кружку.

— Мы ещё не люди, — заявил я отцу Алика, чокаясь с ним своим пивом. — Человеком ещё надо стать.

Дядя Антон указал на меня и, посмеиваясь, покачал пальцем:

— Да-а! Ты посмотри! Верно сказал, чёрт. В отца языкастый! И умный в него…

— Антон!!

Дома я был уже в пять. Это ничё так. Мы ведь успели и к Дрону зайти, занести ему аттестат. Надеюсь, он скоро очнётся. Алик долго, очень виновато стоял над ним, не хотел уходить — врачи выпроводили.

А потом я шёл мимо ограды кладбища и увидел шмеля. Он мне показался таким особенно пушистым, прямо котёнок в миниатюре. Я и моргнуть не успел, как уже гладил его по мохнатой спинке, а шмель забавно поднял заднюю лапу и пытался отпихнуть мой палец. При этом он ни на секунду не отрывался от копания в цветке.

В общем, Динка ведь права была. А я был дурак.

Всё это время я был дурак.

Дома стало тихо. Непривычно: ни голубя, ни мамы. Я написал ей сообщение, но она не спешила выходить в онлайн, и я начал себе готовить мужицкий бутер в пять слоёв, не считая хлеба: колбаса копчёная, колбаса докторская, свинина, курятина, хамон. У меня праздник, Ильмаре вас всех забери!

Зазвонила мобила. Обрадованный, я вывалился в коридор, не глядя на экран:

— Мам?

— Вань…

Дина плакала.

— Твоя мама, она… её видели у Стикса, на пароме, Вань… я за ней, но следующий только через полчаса, беги…

Паром ещё и задержали из-за плохой погоды: налетел ветер. Старая трясущаяся посудина могла и перевернуться, так что сидели мы на берегу, пока не стихло.

Дина молчала. Она понимала. Она слишком хорошо понимала.

Моё сообщение висело непрочитанным, а звонки сталкивались о тупое «Номер временно недоступен» и разбивались вдрызг.

А может быть, лопались, оставляя меня без кислорода.

Пока посудина двигалась, я почти не глядел ни на один из берегов. Только всё смотрел в экран, как Анька: не прочтёт ли мама сообщение?

Надо ли говорить, что когда мы добрались до противоположного берега, след мамы окончательно исчез. Ушла ли она на попутках или уехала на автобусе — Ильмаре её знает.

Или чёрт.

А может, и оба сразу.

— Туристы спрашивают, какие функции у Ильмаре. Я не знаю, чё им сказать.

— Говори: богатырь-странник, создавший людей, покровитель шаманов. Тот, чьего возвращения очень ждут. Казак, не хуже меня знаешь, — Ильич, как всегда, работал с документацией: набирал текст двумя пальцами, будто ловил и давил жуков. Затем, поправляя очки, сверялся с результатом на экране.

За окнами жарило июльское солнце. Я вздохнул, стирая пот со лба.

— Они сразу начинают сравнивать его с Иисусом.

— Ну пусть сравнивают. Это же только история!

— Это история, придуманная мамой, — отрезал я.

Ильич оторвался от компа.

— Сказка рождается в крови и муках, мальчик мой, — сказал он вдруг мягко. — В крови и нечистотах… и начинает жить своей жизнью, позволяя дышать не только тебе одному.  Будь ты человеком и дай ей лететь дальше.

— Не могу.

— Тогда и истории создавать не сможешь, — отрезал Ильич.

Мы стояли, глядя друг на друга исподлобья. В кабинет заглянула Дина с новоподстриженным Чудовищем в обнимку:

— Вань! Там китайцы, ты с ними лучше находишь язык!

— Потому что такой же, — съязвил Ильич, возвращаясь к работе.

Мне не оставалось ничего, кроме как спуститься во двор. Я сразу увидел подопечных, но к ним не спешил — стоял и смотрел в небо, на Священную Рощу, на статуи медведицы и волчицы.

Всё в этом проклятом мире зыбко. То, что жило ещё вчера, может стать мёртвым, то, во что ты верил — оказаться сказкой, а то, что ты считал своим — покинет тебя. Прямо сейчас. И моё сердце сжимается, когда я смотрю на Дину, весело скачущую по дорожке с мифического вида псом. Мне кажется, что дорожка может разверзнуться под ней. Что кладбище уничтожат, а нас отправят на бойню — одного за одним.

Что мы никогда не очнёмся.

Всё, что мы можем — только вновь и вновь рассказывать истории.

Иногда — самой своей жизнью.

Пока не окажемся на боговой делянке.