Екатерина Какурина

Глава 9

            На выходе из метро Белорусская, на своём любимом месте, сидит бомж с собакой. На площади мужчина опять играет на ситаре. Изо дня в день. Уже немного достал. Почему его не гонят? Он заплатил полицейским абонемент?

            На светофоре, возле кофейни, стоит паренёк, на поводке у него белый шпиц в ботиночках. «Милашка» — подумала я про парня. Если есть нимфетки, то есть и фавнята. Но это другая возрастная категория, примерно 19-23, между фавном и фавнёнком. Фавни-бой. Это как зрелый плод, но который ещё не упал и не набил синяков. Это же идеально. Нагло-непосредственный взгляд. Смотрит большими от готовности влюбиться глазами. Взрослые люди не открывают глаза так широко. Хотя могут.

            Обогнула метро, чтобы положить денег на телефон в магазинчике. А магазинчика нет. И здания этого нет. Одни руины. Москва.

Прихожу домой и включаю свет в комнате. Сони пока нет. За окном черно, и я вижу в нём себя. На секунду вспоминаю, как в тот первый день, когда Никита пришёл к нам в гости, я всё пыталась смотреть на него незаметно — на его тень на стене, на отражение в ночном окне. А сегодня смотрела несколько часов совершенно свободно. Мы сидели в очередной Шоколаднице, в этот раз на Старом Арбате, и смотрели друг на друга, периодически что-то произнося.

Соня вернулась из спортзала, и всё очень плохо. Она ещё никогда не была такой хмурой и грубой. Это не моя Соня… почему она не смеется и не рассказывает про смешных загорелых парней, которые бегают по соседней дорожке? Она даже не смотрит на меня. Никита… Что же ты сделал… Чуть не плачу. Я хочу жить с той веселой Соней, которая возвращается домой и начинает очередную забавную историю про то, как она где-то опозорилась.

Сейчас слёзы потекут. Нет. Пойду, сделаю спагетти с курицей. Ох. Она принесла бутылку пива. Она смотрит сериал и не разговаривает со мной. Всё очень плохо.

Когда я вхожу и выхожу на кухню, слышу, как она говорит с мамой по скайпу и рассказывает смешные истории про спортзал. Мои любимые смешные истории! Рассказывает не мне. Она говорит про преподавательницу, которая вела у неё занятия в РЭШ. Как встретила её сегодня в бассейне. Они стояли в купальниках, и та Соню не узнала. И, чтобы как-то обратить на себя внимание, Соня спросила: «А вы холодной водой умываетесь или горячей?». А она, конечно, не поняла, потому что не знает русского, и ответила. «Excuse me?». Забавно, Соня могла спросить что угодно, «Это у вас лак на ногтях или фломастер?», «Вы выглядите такой старой, потому что курите?». Но спросила довольно скромную чушь. Не похоже на Соню. Я слушала её, но это был не её голос. Как будто зажат, как голос из-под маски. Это хуже, чем ссора в семье.

Я отправляю сообщение Никите. Он обещает написать ей и всё решить. Выхожу. Эта ситуация называется «вернусь домой, когда сядет плеер». 

Плеера хватило на двадцать минут. Но, когда возвращаюсь домой, Соня встречает меня приветливо, и всё сразу становится хорошо. Видимо, Никита поработал. Она даже согласилась пойти на Соррентино в кинотеатр «Соловей», о чём мы думали пару недель назад.

Спускаемся на лифте в чёрную желтофонарную Москву. Доходим молча по Большой Грузинской до пустой площади и закуриваем. Соня впервые спрашивает, как у меня дела. Потом свернули на Садовое. Поспорили на 5 рублей, что в том банкомате Сбербанка спит бомж. Его там не оказалось. Я выиграла пятёру. В пустом переулке кидаемся снежками в рекламный щит с портретом Елены Ваенги. Я попадаю один раз, Соня больше, она даже так треснула, что вырубилась одна из ламп. Мимо идёт женщина довольно испуганного вида, она не понимает, что мы делаем, странная такая женщина — сначала мне показалось, что она хочет нас обругать. Мы говорим ей, что ремонтируем плакат снежками. Она идёт дальше, приоткрыв рот.

На самом деле мы пытались выбить снегом слово «Вечность», но ничего не получилось, так что эта версия не для публики.

Мы идём по изнанке Садового кольца — по тихой улице с гирляндами. С Садового спускаемся по брусчатке Баррикадной. Здесь, как всегда, скользко и Соня то и дело берёт меня под руку. 

Она спрашивает: «Ты знаешь, что такое огни Москвы?» Водка с шампанским? Нет. Мы идём мимо зоопарка и смотрим на разноцветное небо: там оно розовое, здесь голубое, тут фиолетовое, тут зеленое. Красиво.

И хоть Соня весь сеанс переписывается в телефоне с Никитой, пропуская в фильме все важные сцены — меня это нисколько не смущает. Главное, что её лицо за фильм меняется от безразличия до лёгкой улыбки.

Не видела Соню настолько загруженной с тех пор как она рассталась с бывшим. Они встречались недолго и ярко.

У меня тоже есть отношения в анамнезе. Но другие — продолжительные. Жуткая вещь. Живёшь, ешь-спишь рядом. Сначала вы влюблены, и всё здорово. Потом обиды, чудовищные обиды, предательства, ложь, имитация близости, имитация радости. Безразличие, страх, унижение, ссоры, холод, отвращение, ложь. Такая ложь! Такая иллюзия, что человек тебе близок! С чего вдруг он близок? Вылез на свет один и умрёшь один. А самое главное — скука. Вот, что меня пугало. Скука, которую можно пережить только во сне. Ни о чём не задумываешься, и тогда нормально. И впадаешь в такую жрёму. И речь не о еде. Можно всю жизнь прожить под разными простыми наркозами. И пока ты каждый день просыпаешься в полусон, происходят уродливые вещи,

— Сон разума рождает чудовищ, — подбрасывает Соня.

Мы стоим у спящего сказочного замка на входе в закрытый зоопарк.

—   Не может быть жизнь только такой, — говорю я, — Я ведь чувствую, что родилась для другого.

Меня не радовала перспектива провести всю жизнь в состоянии жрёмы. Может быть, поэтому, в поисках, я оказалась здесь, в Москве. Жизнь не должна быть сытым сном. В той моей жизни не хватало жизни. В той любви не хватало любви.

            — Даня говорит: «чувствительные скоты», — усмехается Соня, — Гадим друг другу, нам больно, но продолжаем гадить.

            Даня — наш общий знакомый из Питера. Мы закуриваем и смотрим как перетекают один в другой цвета неба.

Это не то, какой должна быть жизнь. Год за годом шло по кругу одно и то же. Как пить воду, прокипяченную несколько раз. Я ей не напивалась. Однажды я и мой будущий бывший шли по гипермаркету. Вся та жизнь была прогулкой по гипермаркету, которая затянулась на несколько лет. Мы стояли в рыбном отделе, когда я сказала ему, что больше так не хочу. Рыба на льду повернула голову, открыла рот и сказала: «Эй, не говори так». Он открыл ей рот пальцем и говорил за неё.

            Мимо меня, Сони и замка пролетает несколько машин с мигалками. Я спрашиваю:

— Если смысл моей жизни — одно лишь продолжение рода, то чем я лучше перегноя?

Как-то в Питере я снимала квартиру, настолько пустую, что в ней не было даже холодильника. Каждый день я приносила пакет и каждый вечер выносила его. Вот, собственно, к чему сводится человеческая жизнь. Но ты ведь носишь нечто большее внутри? Какая-то сила двигает тебя по планете. Что, если ты чувствуешь, что это огромная сила? Как вместить этот вихрь в график пять через два? В Питере я несколько месяцев возвращалась с работы домой, писала дневник, ложилась, чтобы ни о чём не думать, и засыпала. Я знала, что так не может продолжаться. Тогда Соня позвала меня в гости — на новоселье друзей, в пустую высотку с видом на Финский залив.

Мы выныриваем из подземного перехода и проходим мимо пустого зимнего парка. Смотрим на красиво подсвеченное серое здание в тёмном небе. Я спрашиваю: «Это Дом Правительства?» Соня отвечает: «Ага».

Когда возвращаемся домой Соня уже совсем в норме. Она даже съела спагетти с курочкой, которые я приготовила. Успех! Я пишу Никите: «Ты волшебник». Не знаю, что он там ей наговорил, но это сработало.

 На радостях я предложила открыть бутылку вина, которую нам ещё осенью принёс один друг. Чуть не сказала на эмоциях, что люблю её, но сейчас это прозвучало бы странно. Решаю подождать более удобного момента.

Чтобы её развеселить вспоминаю прикол с «кожаными рясами», она смеётся и мы тратим какое-то время, чтобы найти в интернете подходящую картинку с толстыми попами для иллюстрации мема.

            Всё круто, мы сидим на подоконнике, пьем вино из бокалов и разговариваем. Но что-то не так. Чего-то не хватает.

            «Давай позовем Никиту».

Я говорю — нет. Он учится. А мы пьем. Пусть занимается, давай не будем ему мешать. Я говорю так, потому что знаю — он точно не приедет.

«Я напишу ему!»

И Соня пишет. Она почему-то уверена, что он сорвётся и прибежит. Я знаю, что ему нужно готовиться к Теории вероятности, но не говорю. Мы спорим на сто рублей и жмём руки. Никита не выходит на связь.

Я и Соня наедине. После того, как тема Никиты исчерпана, мы смотрим друг на друга и чувствуем неловкость. Мы разучились общаться без него?

            Соня захлопывает ноутбук и говорит: «Он приедет. Я уверена. Знаешь, почему он не выходит на связь? Он сейчас спешит на последнюю электричку. Когда там последняя электричка из Одинцово в Москву?». Она принимается искать в телефоне. Её уверенность поражает. Спорим ещё на сто рублей. Итого двести.

            Но через пару десятков минут и она перестает ждать. Сегодня мы будем вдвоем. Соня предлагает посмотреть фильм. Какой? «Ирония судьбы». «Ирония судьбы»? Но сейчас февраль! Ладно. Я люблю этот фильм, он даёт надежду. Он немного о том, что, если напьешься и выпустишь всё из-под контроля, то придёшь к лучшей жизни. Соне нравится моя теория. Я сижу и рассуждаю на правах пьющего стрелочника, который, пуская поезда под откос, почему-то думает, что, улетая ко всем чертям, они всё-таки достигнут места назначения.

            Хотя. Сейчас мы с Соней пьем вино, и мне кажется, если мы поговорим наконец по душам, всё наладится, и эта народная мудрость вполне оправдает себя. Правда, пока фильм загружался, мы уже перехотели его смотреть.

            Соня замирает на диване: «Он точно приедет. Я уверена, смотри, через полчаса он будет под этими окнами».

            Мы снова спорим на сотку. Триста. Соня предлагает пойти в Фрайдейс, съесть по бургеру. Собираемся.

            — Знаешь, всё-таки, мне кажется, он приедет, — выдыхает она, надевая сапоги.

            Я закатываю глаза и застреливаюсь из ложки для обуви. Четыреста.

            На улице уже не вечер, а густая ночь, воздух стал морозным. Так холодно, что немного больно. Мы идём по пустым улицам. Встречаем чёрную собаку, которая сначала замирает и, кажется, вот-вот залает, но потом как будто улыбается, нюхает наши руки, облизывается. Мы приглашаем её с нами во Фрайдейс, но сзади идёт её хозяйка — маленькая бабушка. Собака остается без сочного бургера, приготовленного на гриле.

            Дальше идём одни. На улице ни души.

            Ти джей Фрайдейс. Ресторан пустой. Хостес спрашивает: «Вас ожидают?» Она шутит? Кто нас ожидает? Кроме нас в ресторане никого нет! Фрайдейс — это не просто ресторан. Это ресторан, с официантами в смешных шапочках. Нас обслуживает дико грубый парниша, который заигрывая как сука, хамит нам на весь зал. В котором, впрочем, никого нет. Понятно, он просто на нас запал. У него шляпка, как у заводной обезьянки.

            Соня снимает всё вокруг. Предлагает сфотографироваться и выслать фото Никите (её одержимость Никитой выглядит болезненно), но интернет такой слабый, что не получается.

            — Электрички уже не ходят, — заключает она, глядя на часы, — но, может быть, он приедет на такси?

            Пятьсот.

            Мы заказываем два чизбургера, которые случайно оказываются самыми вкусными в моей жизни. Грубый официант спрашивает: «Ну и чё? Вкусно вам?» Мы улыбаемся и тоже подбрасываем по шутке. Я шучу про жалобную книгу, Соня шутит про чаевые.

            Сидим. Под стойкой, незаметно для официанта, передаём друг другу маленькую бутылку из-под воды, в которую мы перелили вино. Лучший момент, чтобы поговорить откровенно. Что-то странное происходит между нами двумя и в нас самих, давно пора это обсудить… Нам хорошо вместе: я смахиваю пепел с её колготок, говорю, что ради неё переехала в Москву. Она, в который раз, удивляется.

Видимо, опасаясь услышать от меня что-то страшное, Соня начинает говорить первой.

— Мне очень нравится, когда мы проводим время втроем. Я просто хочу, чтобы было как раньше.

— Поверь, все хотят.

Мы втроем стали, как семья. Дружная пьющая семья. И никто не хочет, чтобы это закончилось. Да, мы с Никитой стали чаще видеться без Сони. И мы тоже боимся потерять её в этом. Но она боится так сильно, что помогает этому случиться.

— Единственное, чего я боялась, что ты бросишь меня ради этого мальчика… что ты променяешь МЕНЯ на этого человека, которого ты знаешь пару недель…

            — С чего мне это делать? Я дорожу тобой.

            — Теперь я понимаю, но раньше я думала… что вы с ним отвернетесь от меня.

            — Не бойся. Что бы ни случилось, я хочу остаться с тобой.

Я сейчас готова что угодно сказать, лишь бы её успокоить.

            Соня нервничает. Странные вопросы начинает задавать.

— А, — вдруг понимаю я. — Конечно, я не собиралась тайно с ним переспать! Как ты вообще могла такое подумать?! Ха. Хотя это было бы забавно. Совсем как в тот раз, когда ты переспала с парнем, который мне нравился, и только через полгода призналась. Ладно, я обещала не злиться на тебя за это.

Соня моргнула. Коротко. Без раскаяния. Мы улыбнулись. Нельзя дружить двум девушкам, у которых одинаковые вкусы на парней, это же понятно.

— Нет, — говорю, — такого у меня в мыслях не было.

На самом деле было поначалу. Но потом меня стало затягивать со страшной силой, не похожей на те силы, что затягивали меня раньше.

— Тогда зачем? — спрашивает она.

Я долго думаю, подбираю слова, на выходе получаются одни штампы:

— Я, кажется, люблю его и хочу прожить с ним жизнь.

— Пф, — прыскает Соня. — Ты же знаешь, что ты не сможешь.

— Знаю, что не смогу.

— И на это сомнительное удовольствие ты хочешь меня променять? Мне хотя бы хватило сил это признать и не впутываться!

            «Ты просто ему не понравилась! — чуть не вырвалось у меня, — Ему даже твой запах противен»

— Ну так и зачем он тебе нужен? — мне на секунду показалось, что у неё в глазах блеснули слёзы. — Ты же как кошка: поймаешь птичку, поваляешь, голову ей оторвёшь и пойдёшь.

Да. Соня знает меня. Знает лучше, чем я себя знаю. Я иногда могу забыть, что я дрянь. Соня помнит это всегда. Она напирает:

— И ты променяешь это на нас?

И я променяю это на нас? Я не хочу ссорится с ней. Это хуже, чем ссора в семье. Семьи объединяется по зову гормонов, есть что-то животное в этой связи.

Любовь проходит. Есть у неё такое прекрасно-дерьмовое свойство. Я ли не знаю. Найти человека, с которым готов прожить жизнь — вот что трудно. Могла бы я терпеть её всю жизнь? И вытирать за ней гребанную зубную пасту с зеркала? Мы можем уехать из этой холодной страны. Бостонский брак. Мимолетные связи. Тусовки. Не знаю.

Соня говорит:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя?

Она наклоняется и обнимает мою шею руками. Я кладу щёку ей на плечо. Мы застываем.

— Я тоже тебя люблю.

И не понимаю, в каком смысле. Мы сами себя не понимаем.

Парень в шляпке, который наблюдает на нами из дальнего угла бара, вообще ничего не понимает.

— Если любишь, — говорю я, — доверяй мне. И всё будет как раньше.

            Спрашиваем, можно ли счёт, и грубый официант говорит: «Нет». Соня смеется: «А, ну тогда мы просто уйдем».

            Обратно идём молча. Забавно, как Соня с Никитой перетягивают моё внимание, делят меня, совсем как мои родители, когда разводились. Правда, тогда меня никто не спрашивал.

В подъезде курим, сидя на ступенях.

            — Видишь, мы можем быть вдвоем. И без этого ботаника, — говорит Соня.

Я соглашаюсь. Мы поднимаемся. А у нашей двери стоит Никита.

            Напитки! Музыка! Громкость на полную. Повсюду сигаретный дым. Смеемся без остановки. Похоже, мы сошли с ума. Я и Никита всё подбираем момент, чтобы уединиться. Соня чувствует подвох, но всё-таки соглашается сыграть в камень-ножницы-бумага на то, кто пойдёт за сигаретами.

— Я играю по рандому, — говорит Никита.

— А я по прошлой памяти, — отвечает Соня.

— А я просто выкидываю руку.

            Несмотря на это, я всё время выигрываю. По волшебной случайности Соня проиграла и, жутко раздосадованная, надевает пальто. Как только дверь за ней закрывается я спрашиваю:

— Как ты это сделал?

— Было сложно, — улыбается Никита.

— Больше нельзя рисковать, нам нужно вернуть всё как было.

            Его улыбка пропала.

— Ладно. Всё будет хорошо, — он как будто успокаивает сам себя. — Она уедет в Питер, мы отвлечемся друг от друга, а когда она вернется, будем общаться как раньше.

— Или… мы можем встретиться, когда она будет в Питере, — холодно комментирую я.

Такой радости в глазах Никиты я ещё не видела.

— Да-да-да.

Ты, ведь, умеешь хранить секреты? Он ответил, что умеет. Он хочет поцеловать меня. Мы совсем близко.

Входит Соня. Мы отпрыгиваем в разные концы комнаты и делаем вид, что всё нормально. Немая пауза.

— Мы тут как раз обсуждали…, — начинает Никита, — кое-что… тебе пока рано знать.

— Подарок тебе на день рождения, — шепотом объяснила я.

Выглядело убедительно.

— Что-то вы рано, — сказала Соня скептически и выложила сигареты на стол.

Глава 10

Электричка ушла прямо перед носом. Всё, двери закрылись, она отъехала, фак. Ну, я пофакала ещё немного, иду к табло смотреть расписание. Но, только останавливаюсь, слышу мужской голос из-за плеча: «Ну что? На этот поезд ты не успела, теперь только в 9:36?»

Я зависла. Неужели тот парень, который следил за мной осенью? Был такой — всё время ходил хвостом, узнал, где я живу, приносил цветы, ждал возле дома. Зимой он пропал, и я даже не успела выкупить заказ, отложенный в интернет-магазине электрошокеров. Последнее сообщение от него: «Просто знай, я люблю тебя». Это могло быть мило, но на фото профиля — Чикатило за решеткой. На самом деле, парень не уродливый. Будь он чуть адекватнее — вполне мог бы завоевать чье-то сердце, может быть, даже моё. Но сейчас мне больше всего хочется ударить его пяткой в лоб «с вертушки», как говорят чёткие пацаны. Жаль, я так не умею, я недостаточно чёткая. Ладно, пора уже обернуться.

Поворачиваюсь со взглядом злой собаки, а это оказывается наш Федя-

маркетолог. Поднять глаза приходится выше — Федя-то огромный.

С Федей мы познакомились пару дней назад. Коммерческий директор, позвал меня к себе в кабинет и представил — Фёдор. Высокий, крупный мужчина, лет тридцати на вид. Извилистая морщина посередине лба, похожая на знак подобия. Вот такая ~. На Феде была голубая рубашка в тонкую белую полоску. Настолько офисная, что я на секунду заскучала по своей работе дома в пижаме.

— Нас ждёт много интересного, — с азартом говорил он. — Будем работать вместе. Я практически всё время здесь, кроме тех моментов, когда езжу по магазинам.

— Звучит так, как будто вы шопоголик.

Мы посмеялись.

— Люблю распродажи, — подбросил он.

Мы с Фёдором пока вдвоем в отделе маркетинга. Скоро наймут ещё менеджера по рекламе. Нам придётся всё делать с нуля самим. Меня это устраивает — на прошлой работе я занималась тем же, только денег особо не получала.

— Ну надо же! — удивляюсь я, стоя у табло.

Он спрашивает, что со мной. Да так, ничего, испугалась.

Теперь мы у табло вдвоём. Смотрим на уходящие поезда и арки до конца платформы — это красиво. Он говорит: «Я должен срочно снять это на свой айфон» и снимает.

Федя не без самоиронии, мне это нравится. Мы разговорились. Он рассказал забавную историю о том, как они с друзьями сплавлялись на байдарках. Я ничего не запомнила, но долго смеялась. Спросила, занимался ли он каким-нибудь спортом. Он ответил: «Раньше я качался, но потом понял, что быть жирным — моя судьба».

Федя и правда крепыш, широкий, богатырского вида паренёк, русый, голубоглазый, с румяным лицом и всеми признаками национальности РФ. Как говорит один мой друг (наполовину азербайджанец) — «типичная русня».

Подали нашу электричку на 9:36. Помню, Никита отговаривал меня от работы в Мытищах потому, что сложно будет ездить на электричках. Ничего сложного, скажу я вам. Садишься и едешь. Чисто, тепло, легкий запах железной дороги. Общее впечатление может остаться хорошим. Главное — не смотреть на соседнюю платформу, куда прибыл поезд из области в Москву: в нём людей столько, что живые завидуют участи мертвых. Они идут максимально плотным потоком, согнутые, с опущенными головами, как сгоревшие спички. Федя говорит: «Я назову это фото «Всё тлен»», и фотографирует.

Поехали. За полчаса в дороге можно узнать о человеке всё. Кто такой этот Федя? Феде двадцать три, хотя я думала, тридцать пять. Но сейчас, когда мы сидим рядом, и он отбросил серьёзность, я вижу его беззаботный взгляд и понимаю, что двадцать три — никак не больше. Но есть у него во взгляде и такая прошаренность, по которой понимаешь, что человек знает обратную сторону луны. Знакомый нехороший огонёк. Федя тоже слушает «Кровосток». Я это поняла, когда ответила фразой из песни, а он продолжил. Я сказала, что учусь в Литературном институте — Федя признался, что раньше писал стихи. Довольно упоротые, как он выразился, стихи.

— Разные вещи творил.

— А потом? Покаялся? — смеюсь я.

Он вздыхает:

— Да уж, покаялся. Меня так выхлёстывало, что сложно было не покаяться.

Мне нравится слово «выхлёстывало», сохраню его себе на подкорку.

Я сразу поняла, что Федя мой человек, когда мы проезжали мимо сооружения в виде огромного купола из светлой ткани (кажется, крытый теннисный корт). Он задумчиво сказал: «интересно, что это?», я совершенно на автомате ответила «твоя мамка», а он крякнул: «ха!»

Болтали про детство. Федя был маленьким мальчиком, он поднял с земли камень, а это оказался редкий минерал. Он удивился тогда, что сокровища могут лежать под ногами.

            Добираемся до работы с небольшим опозданием. Садимся по местам в нашем новом кабинете — белой комнате с большим окном. Втыкаемся в компьютеры. Обычная рутина.

            Пришёл Рома, похвастался новинками. На этот раз — большой мужской крест и маленькие образки.

— Солидный, — говорит Федя про крест. — Для солидных господ.

Мне больше нравятся то, что поменьше:

            — Прелесть, — говорю.

— Прелесть не наше слово, — поправляет Рома и убирает новинки от меня, могла бы и догадаться. Разве не слышала, что дьявол прельщает?

            — Окей, — отвечаю я. — Пойду переделаю пятьдесят четыре объявления — «Прелестные детские крестики из серебра». Что за блин.

            — Ладно, не расстраивайся, — говорит Рома, — я тебе и хорошую новость принёс.

И рассказал, что видел крестик нашей мастерской во вчерашней серии одного популярного сериала на ТВ. Хорошая идея для поста. Я нахожу серию, нахожу эпизод. Но герой фильма с нашим крестиком всю серию пьёт, как чёрт, валяется на полу в клубе, рвёт на себе рубашку, хватает девушек за ноги. Ни одного нормального кадра! Что отсюда взять? Парень с нашим крестом, пьющий водку из горлышка, или парень, ползущий по клубу с нашим крестом?

— Ну ё-моё, — жалуюсь Феде, — Такой инфоповод пропал.

Ведь, что ни говори, а такие штуки действуют на людей. И не забавы ради я смотрю пляжные фото Валерия Меладзе.

            С утра я, как новый сотрудник, у которого закончился испытательный срок, подписала бумагу о том, что уважаю правила компании и не буду ругаться матом, носить мини-юбки и вешать на рабочем месте плакаты неподходящего содержания (даже мой постер со Сталиным в розовом мундире? Сталина на вас нет!). Так что всё — живём в новом мире и не выделываемся.

Брякнула смс с сегодняшней цитатой, но и она не радует. «Ты — человек, природа твоя удобоизменяема, соболезнуй о том, кто одержим недугом». С этим лайков не наберёшь. Вообще непонятно, о чём это. Как Гегеля читаешь — в предложении шесть слов, но ни одно не значит то, что обычно. Вот и получается: светят лампочки, зреют яблочки, сила трения, с днём рождения. Слова понятные, а смысла им быть рядом не видно. Одни лишь ложные друзья переводчика с русского на русский.

Ладно. Бестолковая рассылка. Займусь лучше рекламой в поисковиках.

Собираю слова, по которым люди будут искать в интернете наш интернет-магазин, а по каким не будут. Составляю семантические ядра, проще говоря. Это настолько монотонно и скучно, что Федя поймал меня за тем, как я засовываю наушники себе в ноздри.

Параллельно натыкаюсь на всё новые сайты конкурентов, которые растут, как грибы после радиоактивного дождя. В основном, они топорные и допотопные. Им далеко до нашего православного маркетинга 2.0. Что тут у нас? Редкая икона, которая исполняет желания? Очередная эксплуатация образа святой Матроны? Мы должны их всех обогнать, чтобы несчастный покупатель не попал в эти ловушки.

— Что делаешь? — спрашивает Федя.

— С «Благочестием» борюсь.

— Как?

— Смотрю фразы, по которым они рекламируются в поисковиках.  

— Э, а что это за сайт такой «Воскресенье»? — вдруг спрашивает Юля.

            Кстати сказать, она сидит с нами в одном кабинете.

— Дизайн с нашего сворован и ассортимент такой. Только цены ниже в два раза.

Мы с Федей подрываемся искать.

— И оператор как-то слишком на Марину похожа, а ИП по фамилии бывшего менжедера из розницы, — вздыхает Федя.

            Всё понятно, бывшие сотрудники ушли и сделали свою компанию. Всё как и везде.

            — Значит, когда на Ксюшу гнали, в этом же кабинете сидела Марина, которая вообще готовилась всех опрокинуть и свалить в свой собственный интернет-магазин? — удивляюсь я.

            — Кто пойдёт рассказывать про это гендиректору? — спрашивает Федя.

            «Я нет» — сказали мы все трое по очереди.

— Ладно, давайте на камень-ножницы-бумага, — предлагаю я и проигрываю.

            И вот я стою у кабинета директора и подслушиваю. Она говорит по телефону о каком-то парне, который сбежал из монастыря. Якобы он работает у нас в отделе гальваники. Мотаю на ус.

            Когда в кабинете настаёт молчание я стучусь и вхожу.

            Директор ничего не ответила на новость, а только вздохнула и закрыла глаза. Сделала мне жест рукой — иди. Для интереса я постояла под дверью, но звуков летающей мебели не услышала и ушла.

Так что вернёмся к работе, хоть она и скучная. Иногда только какой-нибудь тролль пришлёт сообщение ВКонтакте, разбавит обстановку своим: «На сколько пунктов вырастет моё духовное ай кью, если я куплю крест за десять тысяч?» А так — всё ровно.

И я уже ничего не жду, как вдруг приходит сообщение. Не стану его писать, оно длинное, как самостоятельное литературное произведение. Если вкратце — это откровение молодого парня. Он сатанист, его друзья сатанисты. Но порой, пишет он, «прохожу мимо храма, и что-то внутри переворачивается. Кажется, что моя жизнь эта ненастоящая, а обсудить не с кем. С друзьями боюсь об этом говорить — не поймут».

            Я ответила, как положено по инструкции — заходите в наш храм, там всегда дежурит батюшка, он подскажет.

Сатанист прочитал. Ну, думаю, вот сейчас-то он меня и пошлёт. Долго молчал, потом ответил. «Спасибо вам. И спасибо, что не проигнорировали».

— Не знала, когда шла сюда, что мне придётся заниматься такими вещами.

Говорю я Роме за обедом. Мы стоим в очереди в новом спорт-кафе, которое открылось недалеко от офиса. Я, как обычно, пришла пораньше, а он уже тут как тут.

— Это ведь может изменить его судьбу, — продолжаю я.

— Ну ты много-то на себя не бери, может, он прочитал и дальше пошёл дьявола вызывать.

Я пожимаю плечами.

— Вот сатанисты, — вдруг рассуждает Рома, — вызывают дьявола. А тут даже не надо заморачиваться с пентаграммой. Заимей добрый помысел, и он тут как тут. Такие порой мысли находишь у себя, такое в голову закидывает.

— У сатанистов, видать, плоховато с добрыми помыслами, — говорю.

— Да, — соглашается Рома. — Врагу не сдался наш гордый варяг.

Очередь двигается, мы делаем каждый по шагу.

— Соус из гуляша добавить? — спрашивает Рому женщина на раздаче.

— Не нужно, спасибо.

Я удивилась:

— А ты почему на голой грече?

— Так среда же — день постный.

— Ещё и среда?

— И пятница.

— Никогда не понимала, почему в такой день можно что-то есть, а в другой нельзя.

Взяла с полки мясную нарезку, поставила на поднос и передвинула к нему с полушёпотом:

— Если нет бессмертия души, то всё дозволено.

Он улыбнулся:

— Но «познавшая Бога душа ничем не может удовлетвориться на земле».

И отодвинул обратно. Женщина за кассой посмотрела недоверчиво — зачем мы играем с её мясной нарезкой?

— Все дозволено и когда бессмертие есть, — серьезно продолжил Рома. — «Всё мне разрешено, но не всё полезно».

— Ну да… Мясо слишком часто не полезно есть.

Он снова улыбнулся. Я спросила:

— Откуда первая цитата?

— Преподобный Силуан Афонский. У меня жена его очень любит.

— Дай-ка запишу, эта, может, лайков и соберёт.

Записала в телефон. Мы расплатились на кассе и сели за стол.

— Такой шашлык вкусный, — снисходительно поглядываю на его гречку, — я прям оторваться не могу.

— Да ты и не пытаешься.

— Это правда.

Я доела шашлык и откинулась на спинку стула, довольная собой. Посмотрела на время.

— Посмотрим через сколько меня Бог накажет.

Рома, продолжая есть, положил ладонь на глаза.

— Ох. Ты ведь даже не понимаешь о чём говоришь.

— Я ни о чём не говорю. Для меня слово «Бог» ничего не значит.

— Это так не работает. Есть слово — есть значение. Ты просто складываешь в коробку с надписью «Бог» всё, что услышишь. А если порытся в этой коробке? Что ты реально знаешь о Боге, кроме того, что «бохнакажет» и «он не фраер, он всё видит»? Бог у тебя из фольклора, Иисус из мемов, в лучшем случае, из «Мастера и Маргариты», архангелы из Диабло 3, всё — кандидат богословия.

Я усмехнулась. Он продолжил:

— Вот и получается Бог из Саус Парка — гибрид кота, гиппопотама и обезьяны. А самое ужасное в этом всём знаешь что? Когда слышишь о ком-то, что он верит в Бога, думаешь сразу «мда-а». Мы с тобой про разного Бога говорим. Так что давай не будем.

            Он очаровательно улыбнулся.

— Ну давай, скажи мне. Что значит Бог? — спросила я пытливо.

— У меня есть ответ.

— Ну-ка.

— Но ничего нового я тебе не скажу.

Я затаилась.

— Бог есть любовь. Главное, правильно понимать, что значит любовь.

— Ну вот. Теперь это понимать. Всегда так с вами, верующими.

Я отошла за сахаром для кофе и вернулась без сахарницы, но с новой мыслью.

— То есть, — подначиваю я, — если подставлять вместо слова Бог слово Любовь, то ничего не изменится по смыслу?

Он пожал плечами.

— Ну да.

Я достала телефон и нашла в смс цитату:

— Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Любви, и всякий любящий рожден от Любви и знает Любовь. Кто не любит, тот не познал Любовь, потому что Любовь есть любовь.

Развожу руками.

— Ну хватит кочевряжиться, — говорит Рома, — ты же меня поняла.

            В чём-то, конечно, он прав, этот Рома. Для работы надо научиться говорить как православные, думать как православные. Ладно, спокойно. Всё можно освоить, мозг пластичен. Можно и зайца научить курить. Его мозг тоже пластичен.

— А что там насчёт секрета? — напоследок спрашиваю я.

— Ты для этого за мной ходишь?

— Не правда. Я за тобой не хожу. Ты просто ешь в то же время, что и я.

            Когда вернулась в кабинет стала распечатывать счета на рекламу, а бумаги в принтере нет. Это навело меня на мысль — заглянуть под этим предлогом в цех гальваники. Идея странная, всё-таки он в соседнем здании. Но решила рискнуть.

Полутёмное и потёртое производственное помещение. Синие ванны, где на безликие медные оклады нарастает серебро. В прямом смысле безликие — внутри них ликов нет.

— В шкафу, — сходу сказала Полина Гальваника, — на нижней полке.

«…там, где смеются волки» — в мыслях продолжила я.

Называть героев так, как записал бы в телефонную книгу — это моя авторская находка. Итак, Полина Гальваника. Симпатичная молодая девушка с конопатым лицом, в джинсовой юбке по колено. Она руководит химическими процессами в ваннах. Тут же в углу под окном, как раз возле шкафа, за своим компьютером сидит парень. Вид у него немного жалкий: широкая тёмная рубашка не по размеру, мешковатые штаны, длинные волосы и отросшая борода. Среди всей этой повышенной лохматости опрятно смотрятся только брови — две темные дуги.

            Я тихо обратилась к нему:

— Это ты сбежал из монастыря?

Он молча кивнул.

— Я Надя.

— Дионисий.

Я набрала большую стопку бумаги. Спрашиваю, а пакет есть? Да, говорят, в нижнем ящике. Открываю ящик, а там действительно стопка пакетов. Бутылкой вина придавлена.

— Ничего себе у вас тут пресс-папье.

            — Да, это до лучших времён лежит.

            — Они ещё не настали?

Мы втроём переглянулись.

Парень нашёл бумажные стаканчики, Полина — кусочек горькой шоколадки.

— Надо избавляться, — в шутку обосновала Полина, — потом будет Великий пост, не до вина.

— А в пост вино нельзя? — говорю.

— Можно. Немного, — она улыбнулась и посмотрела на Дионисия. — Ну, немного это сколько? Ящик. На троих.

Я улыбнулась в ответ и забросила удочку в следующий пруд:

— Никогда не понимала пост: почему в один день можно что-то есть или пить, а в другой нельзя.

—  Ну, пост — это исцеление болезней души, — протянул Дионисий.

—  А можно попроще?

— Это время трезвения, выявления страстей, стяжания добродетелей. Ещё проще? А ты совсем нет? Да? — спросила Полина, я тряхнула головой. — Тогда расскажу со стороны биологии. Нейрогенез. Слышала про нейрогенез?

Да, так действительно проще. Я знала, что Полина совмещает работу с магистратурой по биохимии в МГУ. Но не думала, что у нас найдётся такой повод об этом заговорить. И на её счастье, что такое нейрогенез, я тоже знала. Мне попадались парни, которые клеили меня своими познаниями в монологах TED.

— Так вот, когда в пище человека понижается количество животных жиров, у него быстрее образуются новые нейроны. Учёные обнаружили это относительно недавно.  А монахи так жили сотни лет.

— То есть, ты типа отращиваешь себе новый мозг?

            — Вроде того. Это неплохая профилактика депрессий, кроме всего прочего, — она на секунду задумалась. — Мы изменяемы, это и хорошо, и плохо. Смотря как использовать. Поэтому, говорят, не так важен пост, как то, что ты во время него делаешь, — закончила Полина.

— И это всё?

— Для тебя всё.

Я вытряхнула из бокала в рот последние капли вина. Предложила сходить ещё за двумя. Полина ответила «нет», Дионисий, который вообще от своего бокала даже не отпил, задумчиво посмотрел на меня и промолчал.

Но в этот же день я подловила его на кассе в магазине неподалёку от проходной. Подсмотрела, что он положил и взяла то же самое — пломбир в вафельном стаканчике.

— Ты не постишься? — спросила я.

— Нет, — тихо ответил он, — я грешу.

Мы разговорились о пустяках. Я пошутила над его одесским акцентом. Оказалось, что монастырь, в котором он жил, был на юге Украины. Оттуда и акцент. Мы вышли из магазина и прошлись по весенним дворам хрущовок. Ели мороженое. Это могло быть весело, но он был потерянным, хмурым.

— И как тебе то, что в церкви происходит?

            Никогда, за всю истории моей работы здесь, я не попадала с этим вопросом так точно.

            — Как мне? — он ехидно усмехнулся. — Никак. Вот ты думаешь что? Придёшь в храм, и там будет хорошо? Было бы хорошо, если бы там людей не было. Я помню, ещё когда жил в Краснодаре, ходил там в храм. Два года я ходил, знаешь, с восемнадцати лет. Когда у меня начались мысли… В общем…

            Мы подошли к скверу, он постоял немного молча и сел на одну из скамеек. Я продолжила стоять и облизывать мороженое. Он-то своё за минуту проглотил.

            — А они помочь ничем не могут, они только повторяют цитаты и говорят, знаешь, как в анекдоте «молись и кайся». Знаешь этот анекдот? Нет? Значит, слушай: «Ребенок довел бабушку до инфаркта, весь день ходил за ней и говорил: «Молись и кайся». Как выяснилось, он просто хотел посмотреть мультик «Малыш и Карлсон».

            Он начал смеяться, повторяя: «молись и кайся», я улыбнулась.

            — И вот они тебе каждый раз это говорят. Ты приходишь на исповедь и каждый раз одно и тоже. Тридцатый раз приходишь, «молись и кайся». А проблема не уходит.

            — Ну, а что они ещё могут сделать? — я решила его подзадорить. — Думают, наверное, что их дело малое, остальное за тобой. 

            — Ой, не знаю, — отвлеченно тянет Дионисий, — Эти батюшки, они и не хотят никак помогать. Но зато властью своей они пользоваться любят. Вот была у нас в приходе такая Галенька. Она работала в храме, полы мыла за какие-то копейки. У неё двое лежачих больных, она за ними ухаживает. Говорит: «Батюшка, посоветуйте, — он начал пародировать тоненький голос Галеньки, — может мне пойти куда-нибудь устроиться, чтоб с деньгами было получше». И знаешь, что он ей говорит? «Нет, Галенька, тебе Бог уготовал спасение, ты не должна его воле противиться, поэтому мой полы, вот тебе твоя зарплата за месяц две тысячи рублей». Потому что понимает, что никто больше за такие деньги работать не согласится. Две тысячи рублей, ты подумай! А она и рада.

            Он скрестил руки на груди.

            — А ты бы видела, как они получают эти свои копейки! Они чуть не со слезами на глазах: «Да что вы, я не достойна такого». Нельзя так пользоваться своим авторитетом. Воля должна быть у людей! Лучше бы церковь к людям нормально относилась, этим бы и притянула к себе, а то они только веру послабляют. Пусть хотя бы крестятся, а там будем разбираться. Понятно, что без послаблений никто бы не крестился. Ты вспомни девяностые. Какое им выучить Символ Веры, если они даже однодневный пост не смогут выдержать! Крестили всех, кто только захотел.

            Он встал, сцепил руки за спиной и стал расхаживать возле скамейки.

            — Люди итак слабые, — продолжает Дионисий, — и всё дальше послабления за послаблениями.

            Он повздыхал, сел на скамейку и продолжал:

            — Учить нужно человека. Человек должен сам захотеть исповедаться, это же не обязаловка. Это традиция. Первые христиане исповедовались друг другу, потому что начинали новую жизнь, а в прошлом раскаивались. А они — не могут даже человека научить вере Христовой. Чувствуют свою слабость, и поэтому другим послабления дают. Потому что сами уже ослабли, потому, что не верят. Вот и всё, что они могут сделать — послабить.

            — Но это же нечестно, — подбиваю я. — Это же духовный демпинг!

            Мы начинаем смеяться.

            — А ты разбираешься. Да, что только не делают, чтобы к конкурентам не ушли — к йогам, к экстрасенсам. А всё равно уходят. Так что, ты поняла меня. Если в церковь приходить, то вообще на людей не надо смотреть, а приходить только к Богу.

            Он со злостью выдохнул и добавил:

            — Мне на работе порой просто не хочется собирать и отправлять заказы в епархию. Да ещё и по таким ценам — просто задарма. Я бы лучше какому-нибудь предпринимателю продал. Оборзели эти епархии.

            С минуту он помолчал.

            — Понятно, — протянула я. — А как в монастыре, расскажи. Кем работал, чем питались? Свое хозяйство было?

            — На подаяния добрых людей, — усмехается Дионисий, — Нет, это почти правда. Помню, кто-то раз три мешка картошки пожертвовал, погреб открывали. В другой раз мешок сахара нам принесли. А так, вообще, хорошо жили. Богатый человек не тот, у которого всего много, а тот,

кому хватает. Нам всегда хватало, не нуждались. Не было такого, чтобы мы сидели и не знали, а что же нам делать, чем питаться будем. Жертвуют, всякие люди жертвуют. Бандюки, в большей мере, грехи замаливают. Были раз в Москве в офисе: три стеклянные двери как в банке, секретарша такая — воот такой вырез, колготки в сантиметровую сетку, короче, понятно. Я самого этого благодетеля не видел, у него только иегумен был, мы с братом-водителем остались в приемной.

Он вдруг вздыхает и замолкает.

— А вообще, — продолжает он, — сложно было. Я ведь был самый младший в братии. Первые полгода мыл туалет и я всё про всех знал. Вот это для меня была пытка. Знал, кто свинья, кто руки не моет. Ну как так можно — ходить в туалет и не мыть руки и это монахи! Мне так и хотелось просто подойти к каждому и при всех сказать, застыдить. Отец Филарет, ты ж монах! А потом этими грязными руками еду готовит. Надеюсь, хоть перед службой он их мыл, святые вещи такими руками не трогал.

            Он посмотрел сквозь меня, грустно улыбаясь. Немного помолчал.

— Но самое интересное началось потом. Надя, я думал, я сойду с ума. Вот те крест, — он наспех перекрестился. — Думал, меня увезут, как того парня, который был до меня. Он же с ума сошел! Ему скорую вызывали. Сначала всё было хорошо. Я очень уважал нашего настоятеля. Я все его книги прочитал, так мне его мысли нравились! Я поэтому именно туда и поехал. К нему хотел. И вот уже пожил там, какое-то время. И тут я вдруг, представляешь, слышу случайно, как он братьям рассказывает то, что я ему говорил на исповеди! Ты представляешь? Так и сказал: «Про тебя он то-то думает, а про тебя то-то». А как же тайна исповеди? Я… я не знал, куда деться. А там было личное, очень личное. Я сказал ему, что хочу уехать. А он мне знаешь, что сказал? Он сказал: «Если ты уйдешь из монастыря, жизнь у тебя не сложится». Боже мой, что я чувствовал. Я никогда не чувствовал такого раньше и, не дай Бог, почувствовать ещё когда-нибудь. Я приходил в келью, и меня просто разрывало изнутри. Я не знал, что мне делать. Я понимал, что я как та Галенька, которая за спасение полы моет. Что он меня просто своим, вот этим вот, авторитетом держит возле себя. А я же человек. У меня же воля есть!

            Он встал и снова заходил.

            — Долго я мучился. И, значит, пока служба была, все ушли, там все на службу ходят. Собрал вещи, отнес, спрятал их. А потом уже просто — нужно было козу выгуливать, ну я и пошел. Привязал козу, взял свои мешки и давай по сугробам. И тоже ж, меня засекли. Отец Филарет, тот самый, который руки не мыл. Кричит мне вдогонку: «Как же он легко тебя получил!», дьявол в смысле. А мне так и хотелось ему крикнуть: «Иди руки помой!»

Он грустно усмехнулся, я улыбнулась. Он посмотрел на меня и сел обратно. Я села рядом.

— У меня к тебе предложение.

— И у тебя тоже? — почему-то спросил он и осёкся.

— Давай напишем статью об этом, анонимность я тебе гарантирую. У нас с подругой есть интернет-ресурс один, там и опубликуем. Людям будет очень интересно узнать откровения монаха.

— Я монахом не был… 

— Поверь мне, всем вообще без разницы, — успокоила я.

Когда вернулась в кабинет, Федя купался в куче мелких бумажек. Он вытаскивал их из большого пакета, подкидывал в воздух, обмазывался ими и повторял: «лидочки, мои лидочки». Рядом стояла Ксюша и радостно смеялась. 

            — Откуда лиды? — безразлично спросила я.

            Оказалось, он устраивал сбор е-мейлов и телефонов покупателей в магазинах за подарок, чтобы мы, с их согласия, присылали им новости и рекламу. Согласившихся оказалось немало. Один лид — это одна бумажка — один человек. Продавцы передали в отдел розницы, а Ксюша принесла этот мешок.

            Я вывела компьютер из спящего режима и вернулась к работе. Запостила цитату от Ромы, сама же её лайкнула со своего православного фейка (нормально, так все делают, у любого, кто занимается соц. сетями, полно фейковских страниц).

            Напряглась. Откуда-то у моего честолюбивого, богобоязненного фейка в видеозаписях появился фильм непристойного содержания. Недолго думая, спрашиваю ребят.

— Вы с таким сталкивались?

— Говоришь не твой прон? — уточнил Федя.

— Точно. Не моих вкусов.

— Да это Славик Сатанинский, — вдруг выдаёт Ксюша.

— Кто такой?

— Человек-загадка, — пожимает плечами она, — взламывает страницы тех, кто оставляет комментарии в православных пабликах. Ну и добавляет им в видео дикого порно.

— Зачем хоть?

— Кто его знает. Посмеяться, наверное. Он как-то наследил, на него даже вышли в интернете ребята из нашего прихода. Но толку-то.

            Я задумалась.

— Федь, хочешь ещё лидочков?

            Федя, бережно собирающий лидочки с пола, поднимает на меня полные огнём энтузиазма глаза.

— Короче, — объясняю я, — купим у этого Славика алгоритм до половины и будем иметь списки активных православных. А там уже делать с ними, что хотим — показывать рекламу, предлагать скидку за контакт. Лидочки!

Глаза Феди воспламеняются ещё больше. Ну вот, день уже не такой бестолковый. Профессия интернет-маркетолога полна неожиданностей.

Немного напрягаюсь, когда звонит коммерческий директор и приглашает меня к себе в кабинет. Может, наша гальваническая попойка раскрыта? Но вспоминаю, что и за такие шалости здесь не ругают.

Прихожу. В кабинете всё как обычно, никаких новых икон не прибавилось. Стоял какой-то парень в углу и пристально разглядывал стеллаж. Я подумала, это очередной оптовый покупатель.

—  Мы нашли отличного сео-специалиста, — говорит коммерческий директор, — и решили пригласить его работать к нам в офис.

Ооо, нет. Сеошник в офисе — это плохая идея.

— Сеошник в штате, мне кажется, не лучшая идея. Будет штаны просиживать и заниматься своими проектами. Если хотите, чтобы кто-то раскладывал пасьянс «косынка» в нашем офисе, то давайте лучше наймём для этого человека за меньшие деньги.

— Это ещё почему? — услышала я из-за спины.

— Это Георгий, наш новый специалист по сео, — быстро сказал коммерческий директор и самоудалился молчанием.

— Ну… — пытаюсь я вытянуть ситуацию. — Брать сеошника в штат разумно, когда есть много направлений или у компании несколько крупных сайтов. В нашем интернет-магазине у него будет недостаточно загруженности, чтобы просиживать пятидневку.

Георгию мой ответ, по понятным причинам, не понравился. Я разглядела его внимательней. Постарше меня — сильно за тридцать. Взрослая рыжая голова в подростковых вещах. Белые кеды, джинсы и залысины. Что ж.

— Здравствуйте. Я Надежда.

Коммерческий директор продолжает:

— Мы подумали, что так будет лучше. У Георгия большой опыт организации работы интернет-магазина.

— А, ну так это совсем другое дело, — я всё ещё пытаюсь поправить положение.

Хотя, судя по тому, как этот Георгий смотрит на меня (как будто я кусок сахара высотой 1,75 метра), он не ожидал увидеть здесь симпатичных коллег.

Коммерческий директор «на минутку» уходит, и мы остаемся вдвоём.

Я сижу в кресле. Георгий разваливается, нога на ногу, в кресло напротив и рассказывает, какой он хороший руководитель проектов и сео-оптимизатор. Он продвигал множество магазинов, последний — сайт крупной женской обувной сети, теперь он здесь. И дальше себя нахваливает.

Не люблю я людей, которые используют общение не для обмена информацией, а для чувства собственной важности. Был бы он моего возраста, я бы сказала свою классику: «чел, в магазин «всё по 35 рублей» завезли твои попытки самоутвердиться». 

— Что же вы с таким багажом сюда пришли? — спрашиваю я.

            Он отмахивается:

— Вы не хуже меня знаете, что частота запроса «купить крестик» за последние полгода выросла в три раза.

Да, это правда. Но я не догадалась выбирать работу по тренду запросов. Хотя это было бы логично. Почему я сама не додумалась? 

— Конечно, знаю, — говорю, — поэтому я здесь.

— Ну вот и я. Лёгкие деньги.

— То есть, вы не из-за веры сюда пришли.

— Да какая вера, ну ей богу! Вы думаете здесь все за веру работают? И веру на карточку получают? Знаете такое «за туманом едут только дураки».

Он усмехается.

— Сайт, кстати, отличный, — вспоминает он. — Бери да продвигай. Соц. сети, правда, не очень.

— Это почему? — я подняла бровь.

— Ну, вы там пытаетесь впихнуть энциклопедию православной жизни. Надо ближе к народу быть, — он начинает листать ленту в телефоне, — вот, например, у ювелирных брендов какие посты? Какой камень подходит козерогу?

— Козерогу? — переспросила я.

— Козерогу. Я вот козерог. А вы?

— Человек.

— Дева, вы хотели сказать?

Я промолчала. Пусть будет Дева.

— Вы серьезно про гороскопы?

— А почему нет? — он пожал плечами. — Я-то не верю, у меня хватает мозгов. А вот покупатели. Вы их видели вообще? Нет, правда. Они сами не знают, во что верят и чего хотят, им лишь бы помогло.

Я улыбнулась, он это заметил и стал развивать тему.

— Они же такие «что купить, чтобы выйти замуж?» или «спина болит — какую икону купить?». Вы же сами каждый день видите их запросы в поисковике. «Кому молится, чтобы не обокрали?» Ну и так далее.

— Ну, здесь, — говорю, — к этому так относятся: что слабого в чём-то человека можно научить.

— А вы их-то спросили, хотят они учится? Они максимум хотят Бога под себя настроить. Крестик правильно освятить, чтобы можно было ничего не бояться и каску на стройке не надевать.

Я уже не могу сдерживать смех.

            — Они ж язычники обычные. Это такой ребрендинг. Обереги на шею — кресты, те же заклинания — только теперь молитвы, свечки в храме поставить — милое дело, грёбанные огнепоклонники…

            Тут вернулся коммерческий директор и его резко переключило. 

— А ещё люблю на Пасху ездить в Оптину пустынь. Знаете, какие там службы? Аж слёзы от умиления текут. А вы, Наденька, давно были в храме?

Я промолчала.

— Вы нашли общий язык? — радостно спрашивает коммерческий директор.

— Конечно! — вскакивает Георгий.

— Да, — говорю я, смотрю на коммерческого и глазами показываю «Ну не знаю».

Глава 11

Приехала из Мытищ позже на полчаса — электрички какое-то время не ходили. Поезд сбил человека, который шел в наушниках по путям.

            Увидела Никиту через стекло очередной Шоколадницы, он курил. Затянулся, прикрыл рукой свои большие губы молодого Пастернака. Ах.

Взрослое, недавно развитое тело, юношеские упругие губы, наивность в глазах (я отберу её у тебя). Лёгкие дефекты речи — то, что меня, как любую внучку алкоголика, сильно располагает — Никита говорит иногда слишком быстро, иногда сложно понять.

            Мы сидим в зале для самоубийц, беззаботно болтаем. Рассказываем друг другу бородатые анекдоты и смеёмся. Я учу его правильно питаться, чтобы хорошо выглядеть, а он смешно удивляется: «Да как это не пить колу после еды? Но мне же хочется. Что это за обманка Господня? Почему я люблю то, что мне вредно?». Смеёмся. Потом он рассказывает, как пару месяцев назад обчитался Достоевского и античной философии. 

— Я ощутил эту идею отказа от потребностей взамен на свободу. В сентябре я много думал об удовольствии и о никчёмности этого пути. Зачем гнаться за удовольствием? Например, курение, — он поднимает сигарету в руке, — это же настолько ненужная зависимость. И вот я два месяца не курил, — он затягивается, — ходил в зал…

До чего же он милый.

— Тебя что-то стукнуло?

— Ну да, я просто поверил в это. Потом у меня началась апатия очень быстро. Но я перебивал её тем, что всё понимаю.

— А потом?

— Потом меня девушка бросила.

Становится немного грустно. Чтобы поднять ему настроение я рассказываю про свой личный дневник и показываю плеер. Он сразу же оживает и пытается выпросить его у меня.

            — Нет, это слишком личный дневник. Я единственный человек, который его читал. Чтобы прочитать, тебе нужно сначала туда попасть.

            Мы переглядываемся. А ведь он готов к этому. Сегодня Соня в Питере и мы оба понимаем, что встретились не просто так. Этот парень, конечно, экстремал. Ему недавно изменила девушка, а теперь он влезает в непонятные отношения со мной. И сейчас мы курим на лестнице возле двери в квартиру.

Никита задумался.

— Ты думаешь, что будет потом? — спрашиваю я.

            — Нет, не думаю… — он улыбается, — зачем усложнять, если можно быть чуточку счастливее?

Машиниста не судят за то, что он переехал человека, который решил самоубиться с помощью поезда. Машинист просто едет на большой скорости. И я не виновата, что какой-то трепетный юноша положил голову на рельсы. Это моя природа, моя роль в этом зоопарке под названием жизнь. Я просто делаю то, что делаю. Так сложилось. Так сложились мои нейронные связи. И вот мы уже у нас.

За окном темно, в комнате только свет от ноутбука.

— Хорошая музыка, — говорит Никита. — Откуда ты узнала про эту песню?

— Нашла в одном музыкальном паблике.

Паблик назывался «Я хорошо потрахался под этот альбом». Мне нравится головокружение, когда мы целуемся. Поэтому…

Утром обнаружила вокруг следы дикого животного: крышка от кока-колы на подоконнике, пустая сигаретная пачка на столе, на кровати — футболка, ради которой можно простить этот бардак. Мне захотелось просидеть несколько минут, вдыхая воздух через эту футболку, и не было причин, которые могли бы меня остановить.

Недавно на работе я узнала, что после крещения человеку мажут уши, нос, глаза, и другие части тела, чтобы наложить «печать от искушений». С носом у меня при крещении явно вышла какая-то накладка. Священник, видимо, схалтурил.

Выпорхнувший из футболки Никита был, вероятно, в душе. Прекрасно. Разве что более волосатые ноги оказались у него под джинсами. Xax. Как у настоящего фавна. Просто, когда я себе это представляла (а представляла я немало) у него были другие ноги. Зато тело. Тело отличное. Его надо запечатлеть в мраморе и поставить в палату мер и весов, как идеального фавни-боя. Восхитительный этот мальчик с ногами фавна. Почему такой тип для меня как сахар?

А самое классное в них, таких парнях, что они ещё не знают, насколько круты. Он может сначала не понять — зачем ты на него смотришь? Это лёгкая жертва. Стоит поманить такого пальцем, как он уже подбирается к тебе. Так просто, так доступно. Деструктивно. Зато как прекрасно.

Как-то незаметно я перешла с единственного числа на множественное.

Но в то же время. Странное ощущение. Легко трогать его тело… как свое. Как будто нет разделения между нами. И эта мгновенная лёгкость, когда мы обнимаемся. И как волшебно было засыпать в полном спокойствии, с этим необычным вздохом маленького заплаканного испуганного ребёнка, который наконец-то прижался к матери, которую долго искал. Влюблюсь ли я ещё раз так сильно?

Глава 12

Федя говорит, что когда я жила в Питере, меня окружали чувственные поэты, которые таскались за мной с придыханием: «Надя, Наденька, вы богиня, вы муза, Наденька!» Поэтому каждый раз, когда у меня что-то получается или мы опережаем конкурентов, Федя вздыхает: «Надя, Наденька, да вы богиня!» Но, когда я притормаживаю или в чём-то ошибаюсь, он с показным недовольством говорит: «Ох, Наденька, ну вы и дурынья», слово это он выдумал сам.

Я же нарекла его именем Жирнозавр. И все тестовые заказы на сайте отныне подписываю так — Федька Жирный.

В кабинете нас теперь не двое, а четверо, и этот цирк есть кому оценить. К нам подсадили мою курящую Юлю из интернет-магазина. И прибавилась Сабина — постоянно загорелая девушка, которая теперь занимается дизайном и pos-материалами.

Сеошнику в кабинете места не нашлось. Он сел в соседнем, оптовом.

Теперь наш кабинет отличается от всех, как класс коррекции в школе. Он единственный, где с утра до вечера играет музыка. Где периодически все набрасываются на одного сотрудника, начинают его щипать за жирок и щекотать. А он (Федя) кричит «ай, ой». В перерывах между этим мы работаем.

— Смотри, — подходит ко мне Сабина. Я заметила, что она всегда говорит, немного «в нос».

Смотрю на симпатичный коллаж из иконы «Троицы» Рублёва, трёх изделий с этим образом и березовых листьев (символ праздника). Честно отвечаю, что получилось здорово. Она сейчас занимается годовым проектом — листовки-флаеры для раздачи в торговых центрах на православные праздники — и очень старается.

Через десять минут Сабина возвращается после согласования с генеральным директором. От прекрасной листовки остались березовые листья и надпись «Поздравляем!»

— А с чем, видимо, придётся объяснять на словах, — недоумевает Саби. — Говорит: «Нельзя писать на флаерах ничего святого. Они же потом в мусоре будут валяться!»

            — Добро пожаловать, — улыбаюсь я.

            — Первое правило православного маркетолога, — серьезно начинает Федя, — всегда помни 73-е правило Пято-шестого Вселенского собора.

Сначала мне показалось, что он берёт цифры из головы, но потом проверила — запомнил.

А недавно я вывела «второе правило православного маркетолога». Как с сигаретами: некурящим не рекламируем. Реакция неверующих на нашу рекламу бывает жестокой. Некоторых просто в дрожь бросает при виде креста, они дико бесятся. Да, бесятся, подходящее слово. Сначала один парень написал в чат операторам интернет-магазина, что они оказывают услуги интимного характера. А потом и просто кто-то прислал: «как же вы достали со своим православием». По этим звоночкам я поняла, что где-то неправильно прицелилась в аудиторию, стрельнула не по тем.

Проверила рекламу — действительно. Человек набирает «серебро Максим». Показывается наша реклама с образом Максима Грека из серебра. Вот только искал этот человек группу «Серебро» в журнале Maxim. Срочно добавила минус-слов. Ну ладно, не страшно, зато, может, кто покаялся.

— Что бы ещё брендировать? — размышляет вслух Федя.

— Служебные машины? — предлагаю я.

— За это уволили прошлого маркетолога.

— Разрисовал крестами кузова?

— И диски на колёсах.

Да, непростое дело — православным маркетологом быть. Проблема ещё в том, что всё приходится делать самим. Даже фотографировать мы стали сами. После того неудачного раза с модным фотографом: он взял изделия и устроил свэг: по три серебряных браслета на каждой руке, молитвы везде вверх ногами, четыре креста на шее, образки в ряд, как ордена на грудь. Полный фэшн. Спасибо, обошлось без засасывания среднего пальца.

В остальном же, мне здесь нравится. Сегодня день довольно приятный. Сижу, как обычно, читаю сайт патриархии, слушаю Salem.

Соня присылает свежий мем. Она каждый день, проснувшись и прошерстив ленту, скидывает мне свежие мемы. Примерно в то же время приходят цитаты святых отцов. Это помогает мне уравновешивать свои взгляды на мир. Информация в наше время не плещется, она идёт направленными потоками. И стоять одной ногой в одном, а другой в другом, довольно занятно. Я могла узнать сколько угодно шуток про патриарха, но никогда бы не посмотрела интервью с монахом, который работал в НАСА до ухода в монастырь. Реально работал, не ракеты освящал.

Сегодня «мем от шефа» — картинка с надписью. Девушка у иконы: «помоги мне». А икона ей в ответ: «может, хватит разговаривать с доской? попробуй сама чё-то сделать». Хм. Забавно. Но всё-таки слишком по-язычески, чтобы быть православным мемом.

Соня присылает следующий, новость: «Священник Богородской епархии заявил, что…». Постойте, да ведь такой епархии даже нет. Ладно может хотя бы третий мем подойдёт. Вот он, про Патриарха Кирилла, отлично. Эй, а что на фото делает прошлый патриарх — Алексий? Они, конечно, похожи — одеваются вообще одинаково — но не настолько. Что за халтура?

Соня пишет: «Как тебе? Все три берём?» А я даже не знаю, что ответить, кроме того, что у меня, кажется, профдеформация.

Идём курить с Юлей и я проверяю мемы на ней. Она смеётся над всеми тремя. Вот кто счастливый человек. Я говорю: «Да там же куча ошибок». Юля не понимает: «Что? А, да, действительно». Думаю на ком бы ещё проверить. Рядом в курилке Лора, предлагает: «Давай мне». Она вдумчиво читает и выдаёт:

— Забавно, конечно. Не понятно только одно. Почему люди себе ищут врагов, там где их нет?

— В смысле? — спрашиваю я.

— Над Алексием II смеются, а он между прочим говорил: «Больше храмов — меньше тюрем».

— Не знаю, не знаю, — говорю, — на двух молодых матерей тюрем хватило.

            Юля перехватывает мой взгляд и мотает головой.

Не туда вы смотрите, — заводится Лора, — Думаете, что врагов находите, а на деле сами себе яму роете. Идёте с вилами на церковь, как дикари, а за церковью людей не видите. А эти люди единственные, кто к вам по-людски отнесётся в случае чего.

— Ой, да конечно! — говорю.

— Конечно.

Лора ушла.

— Ты что так резко с ней? — удивилась Юля. — Ты не знаешь. как она сюда попала?

Я пожала плечами.

— Как?

— Тогда слушай. У неё был муж, перенёс операцию какую-то лёгкую, уже шёл на поправку. К нему в палату положили парня, а у того туберкулёз обнаружился. Муж её после операции слабоват ещё был, за каких-то пару недель умер. Она сильно переживала, жить не могла, пить начала. Однажды уснула в сугробе. Её женщина уже под утро нашла. Женщина здесь работает, завскладом, ты её знаешь. Она её сюда и устроила. У Лоры образование хорошее, но видишь — чуть не сломалась.

            Под впечатлением от истории возвращаюсь и погружаюсь в работу.

— Что слушаешь? — кричит мне Федя через музыку, я вынимаю наушник. — МС Покайся?

— Православный драм-н-бейс.

            Гляжу на часы — пора идти на обед. Рома, мой напарник по ранним обедам, в спорт-кафе необсмеянный сидит. Не порядок. 

— Значит, так, — говорит Рома, мы напротив друг друга за столом у окна. — Есть три вещи: догмат, этика и мистика. Знаешь догматы и этику — окей. Но когда сталкиваешься с живой верой, ты понимаешь, что это нечто не от мира сего. Эта не та «мистика», про которую ты думаешь, не НЛО. Это просто то, что в обычной жизни не встретишь. И каждый рожденный человек может это чувство узнать. Потому что Христос стучится в сердце каждого.

— Ой, прям так и каждого? И даже в Гваделупе? Вечно вы, православные, обобщаете. Нельзя всех мерить по себе.

            — Но ты же можешь выделить то, — говорит Рома, — что объединяет всех людей?

            Где-то я это слышала.

            — Ну, допустим. Что, например?

— Например, — он пару секунд подбирает слова, — я думаю, каждый знает по себе и чувствовал, что если не владеешь собой, то становишься рабом чего-либо.

— Да, я иногда становлюсь рабом фисташек, — согласилась я. — Я вообще, когда что-то приносит мне удовольствие, этим быстро увлекаюсь. Наверное, это наследственное.

— От Адама, — пошутил Рома и сам посмеялся.

Я впервые слышу, как он смеётся.

— У тебя забавный смех.

— Забавный?

— Моя собака смеялась так же.

— Собаки умеют смеяться?

— Моя умела. Просто я очень смешно шучу.

В спорт-кафе пусто, как всегда в это время. Только юношеская футбольная команда с ближайшего стадиона (наполовину состоящая из фавни) сидит далеко за отдельным столом.

            — Я просто не лгу себе в том, — неожиданно подрываюсь я, — что собственное удовольствие для меня важно. Я не храню иллюзий на этот счёт. Я знаю, что для каждого из нас это самое важное. Такими нас сделала природа. Даром, что ли, люди вокруг тратят столько сил, чтобы получить как можно больше лайков от жизни? Все это испытывают. Я хотя бы не вру себе и другим.

            — А кто врёт? — спросил Рома.

            «Действительно, — подумала я, — а кто врёт? Я про кого?»

— Понимаешь, — говорит он, — пока серьезно не задумаешься, живёшь так, будто кто-то скажет перед твоей смертью: «Ну-ка посмотрим, сколько у этого за жизнь выработалось гормона счастья?» И тебе надо отчитаться, ты вспоминаешь: «да, старался, как мог» и умираешь довольным собой млекопитающим. А выигрывает героиновый наркоман. Мы ищем и бегаем от одной ловушки к другой. И просто хотим счастья. И вечно бываем обмануты.

Я вспоминаю, откуда мне знакомы эти слова:

            — Ты прямо как Есенин сказал.

«Глупое сердце, не бейся

Все мы обмануты счастьем».

            Когда возвращаюсь, вижу на столе лист. Разрешение подписанное директором — предоставить доступ к данным покупателей Георгию.

Оглядываю ребят.

            — Это Георгий принёс?

            — Ага. Заходил, как всегда юморил, — говорит Юля.

            — Какой-то вечно весёлый. Федь, может, он наркоман? — спрашиваю я, — узнаёшь своих?

            Федя взглядом показывает: «он за тобой». Я оборачиваюсь — его там нет.

            — Вы будете поститься? — вдруг спрашивает Юля.

            — Ну, что, Надюх, будем поститься? — Федя перевёл глаза на меня.

Я уже давно заметила, что он хочет выдержать хоть один пост от начала до конца, но ему не хватает сил сделать это в одиночку.

— Да ты и дня не продержишься, — стала подначивать я, — спорим на две тысячи.

Мне и самой интересно попробовать. Мы пожали руки. Я говорю:

— Отлично. Живем как раньше, только веганы.

— Веганизация, — говорит Федя голосом робота.

— Спорить о еде с жирнозавром — лёгкие деньги, — рассуждаю я. — А скоро праздники, буду дома есть бургеры, ты меня и не поймаешь.

— Ты ещё не знаешь наш график? — удивляется Сабина.

— Грешники будут работать в праздники, — уточняет Федя.

— А если я покаюсь?

— Раньше надо было каяться, — строго отвечает он, — восьмого марта все выходим.

            И это, оказалось, правда — здесь отдыхают по православным праздникам, но работают в гражданские. Никаких новогодних и майских каникул? Чёрт! Величайший облом за всю историю православия. Вот значит, в чём была главная тайна компании?

            Рабочий день закончился. Я выхожу и понимаю, что уже опоздала. Не успею дойти до платформы раньше, чем это сделает электричка. А следующая ещё не скоро. Решаю поехать на автобусе на другую станцию, покрупнее. С неё поезда в Москву уходят часто.

Обычно я дохожу до неё за тридцать минут быстрым шагом или за сорок, когда глажу чужих собак и разговариваю с птицами, как диснеевская принцесса. Но сегодня я спешу домой, к принцу, поэтому автобус — мой вариант.

На остановке вижу трёх парней в одинаково хорошей спортивной форме (но не фавни), с похожими лицами (родственники или братья). Парни моего возраста, я видела их на третьем этаже, на производстве. Вероятно, они работают с серебром. От нечего делать стала неподалёку и начала подслушивать их разговор.

— А у них там в авторемонте лежит мужской журнал. И там, представляешь, — говорит он, а в голосе его ужас и недоумение, — учат парней встречаться с девушками так, как будто ты ей ничего не обещаешь!

«Кошмар какой! — подумала я. — Такие советы ненужные, как будто кто-то не умеет».

Светофор загорелся, машины поехали мимо. Подъехал и мой автобус. Парни остались на месте, ждать, очевидно, маршрутку. Напоследок я услышала только конец фразы, быть может, уже на другую тему. «А в интернете прочитал: если вы легко поймали птицу, значит, птица нездорова».

Глава 13

Прихожу домой и вижу на столе Сонину книгу. Вспоминаю, где же я видела её раньше. Да, летом, мы были в Питере у неё дома, и я читала корешки книг на полке. Фуко, Бодрийяр, Наоми Кляйн. Волшебное тесто. Пара книг Паскаля Брюкнера.

Среди них вот эта — Лакан с закладкой. Я спросила:

— Интересная?

— Ты знаешь, — ответила Соня, — очень. Я остановилась на том месте, где он пишет: если один человек подходит к тебе и говорит, что тебя любит, ты уже не можешь жить дальше, как прежде. Мыслями ты возвращаешься к этому. Ты не способен об этом не думать.

Сама Соня притаилась на кухне и следит с ноутбука за тем, что снимает камера, потому что совсем скоро придёт Дионисий. Когда я сказала Соне про этого парня, она была в восторге, мягко говоря.

— Монах! Предположительно гей! Который сбежал из монастыря! О-о!

— Ну не монах, технически, но — кого это волнует?

— Да какая разница, — отмахнулась Соня.

— Будешь записывать на видео?

— Нет, видео — это не то, мы соберём трансляцию! Порадуем свои… сколько там у нас сейчас… — она посмотрела в телефон, — пять тысяч человек.

Вопрос с анонимностью она решила так: посадим его к окну, против света, а камеру установим на шкаф, напротив. Лицо будет плохо видно, зато слышно хорошо. Так и сделали.

Дионисий с нашей прошлой встречи изменился: привел себя в порядок, постригся (но не в монахи, хех), сбрил бороду и нормально оделся. Он выглядел не так тоскливо, как когда работал в компании (кстати, он недавно уволился), но всё равно был тихим на первый взгляд.

В руке у него был пасхальный кулич в праздничной обёртке.

— Я тебя очень прошу, — с порога начал он, — передай этот кулич ребятам, с которыми я работал. Когда Пасха будет, съедят. Я там был, даже с директором говорил, прощения просил за всё, она меня простила. А ребят не поймал, они на обеде были.

— Ладно, без проблем, передам, — говорю, — ты только садись вот сюда, к окну, ага, отлично. Так почему ты сам не хочешь? Может в другой раз к ним зайти?

— Я в монастырь уезжаю.

«Да ёп твою мать!» — чуть не вырвалось у меня.

— Какой монастырь? С чего? В тот же?

— В тот же. В этот раз до конца. Всё равно вне церкви жизни нет. Я уже имя себе придумал — Иезекииль.

— Да там же… да тебя же там обижали!

— В миру не хочу больше. Насмотрелся. Знаешь, мой любимый писатель Андерсон. Вот это настоящий христианский писатель. Только вспомни сказку «Снежная Королева». Отогреть сердце человека ото льда. Какой автор, как хорошо чувствовал, у него было чутьё… Жаль не на всякого Кая найдётся своя Герда. А слово, какое они собирали — «вечность». А сейчас чему детей учат? Жизнь коротка, «бери от жизни всё». Вот ты же маркетолог. Скажи, как можно было придумать такой лозунг «будь собой»? Просто — бери и будь собой. А быть собой — это значит быть скотом. Те, кто придумал этот лозунг, может, были интеллигентнее, они и не подумали, наверное, что всё так перевернется в мозгах у людей. Или вот этот — «Ведь ты этого достойна». Ну, приехали! Женщина достойна помады? Да что это такое? Почему такая девальвация ценности? Женщина достойна накраситься помадой и чтобы на неё посмотрели? Да женщина гораздо большего достойна! Она любви достойна, внимания к себе, а не к внешности! И такое вот везде. Куда не глянь, всё беднота духовная. Скоро будем как Запад — там уже собак причащают. Я как в интернете увидел, мне аж дурно стало. Ох, и сейчас дурно, оттого что вспомнил.

Он обмахнулся ладонью.

— Правильно говорят: станешь жить без церкви, понесёт в такую… муру. Вот как меня понесло, я от злости такого наделал. Ты не знаешь даже, а это я контакты всех епархий в магазин «Воскресенье» продал. Перед тем как уволится, сидел и пальцем тыкал, по одному копировал из базы, там же их нельзя все вместе. Они мне дали вот — сто тысяч, — он вынул из кармана тугой рулон купюр с канцелярской резинкой. — Не знаю куда их теперь деть, не могу с ними ничего делать. Хоть выкидывай.

— Раздай неимущим, — предложила я.

— Деньги портят.

— Да на доброе дело отдай…

— Знать бы, какое дело доброе. Я вот слишком уверен в себе был, думал знаю, где добро. Сейчас поумнел — нет, мне это неизвестно.

— Обламалась наша трансляция, — говорю я Соне, которая залезает на шкаф. — Знаешь сколько людей из группы вышло? Триста. За две минуты. Чёртов монах.

Я смотрю из окна на белую площадь, там Дионисий. Стоит размышляет, выкидывает что-то в урну и уходит. Делать нечего. Сажусь, пью чай, ставлю сериальчик. Подрываюсь. Выбегаю из дома. Подбегаю к мусорке, немного ковыряюсь в ней. Нахожу. Внутри стаканчика из-под кофе бумажные носовые платки.

Глава 14

Смотрю, поезд в метро подъехал — думаю: «не побегу». И действительно — уходит.

На платформе электричка моя урчит, готовится двери закрыть. Ох, давай без меня. В итоге пришла на работу позже на двадцать минут. Но это не страшно, потому что половины офиса вообще нет. Мы, русские люди, в праздники не умеем работать. Кто сидит в интернете, кто слоняется. Страна отдыхает, работать не с кем.

            Через два часа заявился Федя. В голубых джинсах с замытым на колене пятном крови, в широкой белой рубашке (по его собственному признанию, одолжил у бабушки, к которой заехал по дороге принять душ).

            — Федь, — говорю я, — ты где бегаешь? Тебя генеральный директор ждёт.

            — Как ждёт? — его голубые глаза вылезли, как у рыбины. — Она говорила, её не будет сегодня.

            — Только что заходила.

            — Ох, — Федя схватился за голову, — она опять меня будет ругать, что я со своими старыми друзьями встречался.

— А ты ей скажи, — советует Юля. — Христос пришёл не к праведным, а к грешным. Вот и я к своим друзьям пришёл.

— Кошмар, — сокрушается Федя и причесывается рукой. — Ладно, иду. Как ты там говорила? «Христос пришёл не к праведным, а к грешным. Вот и я к вам пришёл»?

— Ага. Беги давай.

            — Я что-то пропустила? — решила уточнить Сабина, когда он вышел, — сегодня же нет директоров, в том крыле вообще пусто.

— Да пусто, — говорю.

Вернувшийся Федя со мной долго не разговаривал. И разговорился только, когда Рома заглянул посидеть на чёрном икеевском диване, который вчера привезли в наш кабинет. Рома пытался нас отвлечь от имитации труда.

— Значит, решили поститься? Так держать.

— Да, — говорю, — у нас челлендж.

— Сорок восемь дней без животной пищи, — проснулся Федя.

— И как вам?

Я говорю:

— Да нормально. Мне ок. Я себя сильно не ограничиваю. Хочу халву ем, хочу — пряники. Если постные.

            — А по ощущениям? Есть что-то новое?

— Фигня в голову лезет, — откликнулся Федя.

Я спрашиваю Рому:

— Ты с этим что делаешь? Когда в голове находишь всякие мысли.

— Ну я отвечаю обычно: «Спасибо за предложение, мы вам перезвоним». Как Господь делал, всё ведь в Евангелие было, — Рома потянулся на диване и устроился поудобнее. — Мысли, они как ягоды в ведёрке. Положил — всё, твои…

— Не положил, — продолжаю я, — идёшь с пустой головой.

— Хотел я вам идею рассказать хорошую. А потом Надя пришла и всё испортила.

— Надя, это я, — замечаю гордо.

Потом исправляюсь:

— Ладно. А вот если ты говоришь: «Спасибо, не надо», а тебе в ответ: «Как не надо? Раньше-то надо было. Ты же такой-сякой». И давай чехвостить.

— А ты отвечай, как старец Паисий учил: «Когда диавол говорит тебе: «Ты грешница», отвечай ему: «Ну а тебе-то какое до этого дело?»».

Тут у меня звонит рабочий телефон. Коммерческий директор зовёт к себе в кабинет.

— А я знаю главную тайну компании, — говорю я Роме, выходя из кабинета. Он почему-то начинает хмурится. Неужели так хотел рассказать её сам?

Сажусь напротив коммерческого директора.

— Вы давали доступ к данным покупателей Георгию? — спрашивает он.

— Нет, — говорю, — бумагу видела, но пока не давала.

— Почему?

— У меня есть подозрение, что он пока не очень освоился…

— У меня тоже есть некоторые подозрения, — кивает он.

«Надеюсь, они не касаются меня?»

— Ладно, — говорит он, — не давайте, пока не убедимся. После того, как работник гальванического отдела украл базу контактов епархий… лучше не торопиться.

            Когда прихожу обратно Ромы уже нет, зато сразу за мной входит заплаканная Ксюша, бледная и грустная.

— Ребят, помолитесь, кто молится. За новопреставленного некрещенного младенца Матвея.

— Что случилось? — быстро отозвалась Юля.

— У сестры моей двоюродной, — она начинает утирать слёзы. — Ехали на крещение. Попали в ДТП, вроде ничего серьёзного, сразу разъехались. Ребёнок сзади в креслице был, его осмотрели — всё хорошо. Поехали дальше. А на месте, когда уже приехали, мальчик без сознания. Скорую сразу вызвали. Оказалось, ударился головой. — Ксюша закрыла глаза рукавом.

            — «Новопреставленный» — это какой? — спросила я Юлю, когда Ксюша попрощалась и вышла.

            — Это значит недавно умер.

            По пути в курилку встречаю Георгия. Он идёт со мной, хотя сам не курит. Стреляет у меня сигарету и начинает выспрашивать:

— Что-то в компании все на стрёме, да? Мне даже данные покупателей не дают. Как работать — не понятно.

— Мы эти лиды добываем потом и кровью.

— Я знаю, как вы их добываете. Кстати, сдаётся мне, этот человек не знает на что они идут. А если бы узнал?

«Если бы узнал, то не стал бы на нас работать, понятное дело».

— Так что достаются они вам легко, а даром взяли — даром отдавайте. Слышали такое?

— Хватит. Они вам не нужны, — говорю.

Он замолкает и смотрит удивленно. Я продолжаю:

— Это вы коммерческому директору можете рассказывать, а я-то понимаю.

— Так-так, — заинтересовался он.

— Дионисию сто тысяч заплатили, а меня хотели бесплатно обойти?

Он заулыбался.

— Почему же бесплатно? На этот случай тоже есть бюджет.

Он затягивается и выдаёт:

— Но зачем его тратить, если можно просто спросить, как там поживает ваш паблик с мемами?

«Вот же… Кто ему про паблик-то рассказал?»

— Так что подумайте. Лучше работать здесь, но без лидов? Или работать нигде и без лидов?

            Он улыбнулся, бросил окурок на пол и ушёл.

            Возвращаюсь в свой кабинет и нахожу повод проораться. Федя, вооружённый палочками, закладывает роллы в свою прожорливую пасть.

            — Федя! Две тысячи!

            — В пост иногда можно рыбу, — он торопится пережевать.

            — Какая рыба? У тебя ролл Филадельфия, тут сыра полно! Две тысячи, быстро!

— Супружеское воздержание! — вспоминает Федя и хлопает себя по ноге.

— Чёрт, действительно… Хм. Нет супруга — нет воздержания, чего ты ко мне пристал?!

— Гони два косаря! Я слышал как ты с каким-то Никитой разговаривала, там явно супружеским воздержанием пахнет.

— Ладно, суши:воздержание — 1:1.

— По рукам.

            На том и договорились, постимся дальше. Всё хорошо.

— На День семьи, любви и вредности, — спрашивает Федя, икая после роллов, — будем е-мейл рассылку делать?

— Обязательно, — уверяю я.

— А на День защиты от детей?

— Нет.

— А на Новый год?

— Конечно, — я начинаю философствовать от нечего делать. — Знаете, что самое бесячее в рекламе на Новый Год? Это когда все коверкают фразу: «С новым хлебом», «С новым кредитом», «С новым смартфоном». Ненавижу.

— Отлично, — радуется Федя, — специально для тебя сделаю рекламу «С новым Богом». Так и запишем в план, — читает по слогам, — «С новым Богом, Наденька Дурынья».

— А в Москве сейчас люди гуляют по улицам и отдыхают, — тоскует Саби, глядя из окна на Мытищинские пейзажи.

— Хорошо там, где нас нет, — одёргивает её Федя.

Юля ставит его на место:

— Говори про себя, Федь.

            Наконец, выхожу в теплый весенний вечер. Спешу на свидание с Никитой. Сажусь в электричку и всю дорогу пялюсь на прекрасно сложенного фавни лет двадцати. Каким же, чёрт побери, странным образом соседствует эта моя одержимость с настолько сильной влюблённостью, что мне не хочется её потерять? А ведь однажды они законфликтуют, и тогда придётся выбрать. За то, как Никита смотрит на меня, я бы полжизни отдала. К тому же зачем мне её вторая половина, если в ней не будет таких как он? Кто из фавни посмотрит на меня, когда мне будет 40? Только какие-то извращенцы, god save them. Опять эти фавни. Всё, что я могу сказать Никите (и сделать это было бы правильно) — не люби тех, кто сам себе не принадлежит. Не люби меня. Флирт, в котором я нахожу смысл, который уже давно основа моей жизни, глубоко изменил меня. И сердце моё стало грубое, как пятка вон того бомжа на площади трёх вокзалов, интересно, зачем он снял кроссовок? Я спустилась в метро.

Глава 15

С такими мыслями я зашла в «Беверли Хиллз» на Чистых, где ждал Никита и мы сразу надолго обнялись.

Первым делом я спросила принёс ли он рубашку, запах которых составляет мою единственную радость пока его рядом нет. Он принёс.

— Если бы ты не ответил мне взаимностью, мне пришлось бы их воровать.

— Если бы ты не ответила мне взаимностью… в моей жизни было гораздо меньше смысла.

Официант приносит два голубых молочных коктейля с искусственной вишенкой наверху. Вкус коктейля химический, но не оторваться.

— Кстати, это здорово, что тебе нравится мой запах, — говорит Никита, — я читал исследование: это значит, что генетически выше вероятность, что наши дети будут здоровы.

На фразе «наши дети» я усмехнулась, скептически.

— Это хорошо, — говорю, — здоровье пригодится, потому что развод родителей его сильно подкосит. Когда мои разводились, я каждый месяц болела.

И чего он опять начинает. Прочные отношения — не моя супер-способность. Никита знал это из дневника, он знал это от Сони, которая, оказывается, доложила ему всё в ярких красках ещё до нашего с ним знакомства. (Как же, чёрт побери, мило с её стороны). Приложила столько усердия, что Никита, который сначала и не был мной заинтересован, решил приглядеться. И пригляделся.

— Не бойся, — говорит Никита, — мы будем вместе и будем счастливы.

Пока я не уйду от него к другому. И мы оба это знаем.

— Я ушла от прошлого парня, — говорю прямо. — И от тебя, наверное, уйду.

— Ты говоришь как Колобок.

— А ты как человек, который никогда ни с кем не расставался.

Он промолчал. Я подождала и поцеловала его.

— Я не могу тебе ничего обещать, — говорю я. — И ты, ты тоже мне ничего не обещай. Я хорошо себя знаю. Влюбленность проходит. Это история на пару месяцев, потом мы просто останемся в приятных воспоминаниях друг у друга.

— Но ты же встречалась с бывшим пять лет?

— Я смотрю, ты не особо догадливый. А говорят в РЭШ учишься.

            Никита сопротивляется:

— Ты не такая! Я вижу тебя не такой!

— Я не знаю, кого ты видишь во мне, но это точно не я.

— Это можешь быть ты в будущем.

— Я бы на это не надеялась, — отмахнулась я.

— Мне больше ничего не остаётся, — обреченно роняет он.

Какое-то время мы молча потягиваем коктейли.

— Послушай, — говорит Никита, — мы не расстанемся. Как только у нас будут появляться проблемы, мы сразу будем их решать.

Я смеюсь.

— Нет, лучше ты послушай, все совершают одну и ту же ошибку: им просто кажется, что они могут быть рядом, что они решат все проблемы. А потом в какой-то момент топливо кончается, и уже не хочется ничего решать. В первом классе меня как-то не забрали из кружка по рисованию в школе. Он заканчивался, когда было темно. Я простояла возле школы чёрт знает сколько, было дико страшно, но в итоге я решила сама идти домой. Надеялась, что встречу родителей по дороге. Так я дошла до самого дома. И как только вошла, сразу поняла, что они поссорились. Мама сидела на кухне, надувшись, и что-то готовила, а папа со злым лицом в спальне двигал мебель. Они так дальше и сидели в разных углах, игнорировали друг друга. И так в этом преуспели, что и детей у них как будто бы не было. Что, в целом, логично. Ведь, если нет человека, то детей от него быть не может.

            Я посмеялась, но Никите история смешной не показалась. Он загрузился.

— Хорошо, — наконец выдаёт он и быстро допивает свой коктейль. — Всё закончится, когда ты захочешь, — он взял меня за руку. — Я просто люблю тебя. И это такое счастье, что я готов рисковать.

Мы долго целуемся. Потом я продолжаю:

— Надо быть чокнутым или православным, чтобы верить в вечность.

Мы помолчали.

— Я бы провёл с тобой пару вечностей, — говорит Никита и прижимает к себе.

— Я тоже.

Мы снова целуемся. Потом я предлагаю:

            — Может устроим сладкие две недели, где-нибудь в мае? Я скажу Соне, что уехала в Питер. Ты тоже что-нибудь придумаешь. А сами уедем куда-нибудь.

            Мы целуемся дальше.

Дома меня встречает подвыпившая Соня с бокалом вина, дым сигарет, который почему-то не торопится выйти из приоткрытого окна и шесть друзей и подруг из Питера на нашем диване. Их было поровну: трое девушек и трое парней. Из них я лично знала только двух девушек: Лизу и рыжеволосую Риту, и Глеба — социолога, который учится на Phd в Париже и сейчас приехал в Москву на каникулы. Тот самый Глеб, который питерская богема, который предлагал нам с Соней секс втроём, и который одевается настолько безвкусно, что Соня прячет его вещи.

Про Лизу я знала только, что она увлекалась какими-то индийскими брошюрами о божественном разуме. А Риту видела второй раз. Остальных в первый.

Вот в такой обстановке Соня шепнула мне на ухо: «готовься». Я не поняла, к чему именно. Через десять секунд она громко сказала: «А Надя работает в православной организации». Ребята повернули головы на меня. Лиза села рядом, схватила за руку и принялась долго рассказывать, что уже десять лет не есть мясо и не носит натуральную кожу. Потом спросила: «Ты веришь в Бога?». Я ответила, что не могу так говорить. Бог понимается слишком по-разному. Она махнула рукой: «Да-а нет, все религии об одном и том же». И начала расспрашивать меня, ем ли я мясо и ношу ли я кожу.

— Мясо, кожа… — стала размышлять я. — Мне кажется, важнее, как ты относишься к людям. Хоть всю жизнь мясо не ешь — если ты злишься и орёшь на своих близких, на друзей, на родителей — зачем это нужно?

Она удивилась такому подходу и ничего не ответила. А Соня щёлкнула пальцами и показала на меня, типа «Вот!» Видимо, она вела к этому всё и вела. Так или иначе, Лиза от меня отстала.

Зато подошёл Глеб и спросил, как работа, я ответила как обычно: «Бабосы мутятся, кадило крутится». Поболтали немного о жизни. Потом он опять вернулся к православию.

— Не успела ещё оскорбить там чьи-нибудь религиозные чувства?

— Этих-то? Этих фиг оскорбишь.

— Да быть не может! Даже, — загорелся он, — если я скажу им, что с исторической точки зрения Библия — это сплошное вранье?

— Не. Ты их вообще не представляешь.

— А если я подойду к одному из них и скажу, что трахал Иисуса?

— На кресте, — подбросила Соня.

— Да, — подхватывает Глеб, — если я подойду и скажу, что я трахал Иисуса на кресте?

Человек, с которым мы только что обсуждали релятивизм, за десять секунд разгоняется до быдла. Бывает, знаю по себе: так побогохульствуешь, и как-то легче становится, меньше страха что ли. Странный сорт удовольствия, это святотатство.

— Не знаю, конечно, скажут ли эти слова им что-нибудь об Иисусе. Скорее всего, они кое-что поймут о тебе.

Мы с Глебом усмехнулись для вежливости, и он сменил тему:

— А, кстати, ты не видела мою шапку? Такая зеленая с оранжевым мехом.

— Нет, Глеб, не видела.

Набравшись ещё сильнее, Соня начинает хвастаться нашим пабликом.

— Семь тысяч! Видали?

— Уже семь? — переспрашиваю я. — Было же меньше пяти после отписок?

— Всё хорошо, мы попали в струю с твоей новостью. Обменялись ей с другими пабликами.

— Какой новостью?

Я открыла на телефоне нашу группу, а в ней пост с подписью «припекает». Скриншот якобы с новостного сайта. «Родители из Петербурга повезли умирающего ребёнка в церковь креститься». И выделено красным: «вместо медицинской помощи решили оживить его крещением», и «Родители всё сделали правильно, — прокомментировал священник, — ведь главное, чтобы ребёнок был крещён». Погасила экран и убрала телефон в карман.

— Давай-ка выйдем на лестницу, — говорю Соне.

— Надо поднимать паблик после отписок, — оправдывается Соня на лестничной клетке, — а не отсталых людей жалеть!

— Кто отсталый?

— Они отсталые! Может, тебе и повезло увидеть каких-то особенных людей. Но в православии других большинство, восемьдесят процентов.

— Откуда ты это взяла? Ты вообще много православных видела? Настоящих! Соседка твоей бабушки, которая говорила, что, если ты будешь курить под её балконом, то тебя бохнакажет, не считается. Ну? А я видела!

— Это просто стокгольмский синдром, — мотает головой Соня. — Ты скоро будешь отрицать эволюцию, они тебя так прозомбируют, что скажешь «человеческий род начался с Адама и Евы». Что Вселенной пять тысяч лет. Хотя научно доказано, что это не так.

— Им вообще некоторым до фени, сколько Вселенной лет. Пять, десять.

— Вот! Значит, они не православные!

— Почему?

Соня завелась:

— Да потому что логика! У православных есть книга, которую они считают истиной в последней инстанции. Вот они и выполняют правила, записанные там. Если человек не следует этой книге, значит, он не православный.

— Что? В смысле? Во-первых, в книге нет даты. Это уже потом какой-то богослов посчитал, как мог, в семнадцатом веке, — тут уже я начала заводиться. — И мне не кажется, что они выполняют правила только потому, что так написано.

— Да у них всё на правилах, алло! Приходишь в храм, думаешь, «я правильно стою?» Сюда нельзя заходить, туда тоже. Шаг вправо, шаг влево — попытка танца — два года колонии. Стоишь, думаешь: «что делать?». В итоге смотришь на людей вокруг, повторяешь за ними. Какая-то бабка чихнула, крестишься с испугу. Все косятся.

Я промолчала и после паузы, уже медленнее начала:

— Я вижу. Не ради «правильности» они так живут. Тут что-то другое.

— Уверена, ты ошибаешься.

— Ты просто не понимаешь. Нет, правда, ты думаешь, я тебе завтраки делаю потому, что это правильно? А шнурки завязывала, когда ты плечи простудила, потому что это правильно? Нет! Потому что я тебя люблю!

Тут образовалась немая пауза в которую вошёл Глеб.

— Я не помешал?

Ставлю косарь, что он подслушивал под дверью. «Уйди, сейчас не до тебя», — хочу сказать я, но…

— Нет, всё нормально.

— Ты правда думаешь, что мне нужно удалить этот пост? — наконец отмирает Соня.

— Просто не нужно их ненавидеть, не зная. Я думаю, в чём-то они могут быть правы: не все, ни во всём, но я так думаю. Это не значит, что дальше я буду говорить на церковно-славянском.

Глеб понял, что сексом не пахнет, и ушёл.

— Ладно, — сказала Соня, — думай как хочешь. Я всё равно не удалю этот пост. Мы им со всеми атеистическими группами обменялись.

Ночь. Я разглядываю тени на потолке. Вспоминаю, как мы с Соней первый раз ночевали в нашей квартире. Лежали и смотрели в окно на ночные небоскрёбы. Мы только переехали из Питера, и у нас ещё нет штор. Она рассказывает, как в детстве плавала в Чёрном море. В бухту заходил круизный корабль. Она нырнула и увидела его под ватерлинией. Корабль дал гудок, под водой он звучит иначе. Тот корабль напомнил ей эти небоскрёбы. Нечто огромное, тёмное, несоразмерное человеку.

Поворачиваюсь на бок. Вспоминаю откуда я помню эту девушку — Риту. Ребята разъехались, с нами осталась только она. Рита уснула на диване и мы с Соней не стали её будить. Просто легли вокруг на свободное пространство дивана.

            Да, точно, я видела Риту на той вечеринке. Соня позвала меня в гости — в пустую высотку с видом на Финский залив. Мы тогда ещё жили в Питере. В тот вечер я решила поехать с ней в Москву.

            Это было новоселье её друзей. Несколько парней и девушек, из творческих. Кухня. Темнота за окном. Мы с ней давно не виделись и проболтали весь вечер вдвоём. Так ни на кого не обратили внимания за весь вечер. Ближе к утру все разошлись по комнатам. Мы оказались в комнате с рыжеволосой девушкой, актрисой. Поболтали ещё немного, уже втроём. Девушка вышла на пару минут.

            — Рита беременна.

            Я не сразу поняла, что речь о той Рите, с которой мы говорили.

— От парня, он драматург, пишет пьесы. Не из России и редко бывает здесь.

— А что же они… это… ?

— Да, говорит, не до того было.

            Я дотянулась до своего вина.

— И что она думает делать?

— Нашла каких-то людей в Европе, уже договорилась. Родит и продаст им.

— А отец ребёнка?

— Да ему… — она помотала головой.

Я глотнула вина. Сладко. Помолчали немного. Рита вернулась. Собрались ложиться.

Я проснулась в 5:30 утра. Опять эти алкоголические зорьки. Скрипнула диваном, рядом ни шороха, ритм дыханий прежний — хорошо. Посмотрела на Риту, посчитала в уме, сколько месяцев прошло — видимо, всё решилось проще. Подошла к окну, долго смотрела на снег и спящие строительные краны. Нашарила бутылку в подоле занавески и опрокинула в рот полглотка. Поставила обратно. Обычно в эти моменты ко мне приходят гениальные мысли, а сейчас пришли странные. Интересное существо — человек. Вырастает из ростка огромное дерево, в своё время цветёт, в своё время — даёт плоды. И с огромного дерева человек срывает сладкий плод. И только ради этого плода живёт. А всё остальное ему лишнее.

Глава 16

Если Бог — это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от неё так много страданий?

— Дамы, а пойдёмте в кальянную? — предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились.

Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.

            — А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, — предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли.

            Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают наши нравы.

— Разве ты не знаешь? — говорит Юля: — Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех — это болезнь.

— Это будет разврат во спасение, — подбрасывает аргумент Сабина и добавляет. — У меня есть караоке.

Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг диалектолог, «сгорел сарай — гори и хата».

И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория с до боли знакомым названием Итар-Тасс. И я говорю: «Вот есть люди, которые считают любовь самым важным в мире. Но почему же я сама и многие мои знакомые не видят в любви ничего хорошего? А видят в ней каторгу и предпочитают карусель флирта или вечную весну в одиночной камере?»

— Не грузи, — отмахивается Юля. 

Я думала об этом, когда мы орали песни и прыгали в потолок. Когда лежала под одеялом с Юлей и Саби и делала вид, что сплю, пока Федя разбирался с полицией, которую вызвали соседи. Когда перелезала через забор санатория Итар-тасс. Когда удирала обратно от собак. Когда приехала домой, сходила в душ и, стараясь не разбудить Соню, переоделась в чистое и сразу ушла на работу.

Я думаю об этом сейчас, глядя, как дымок от сигареты шатается в тамбуре пустого вагона вместе со мной.

А что, если Бог, и правда любовь? И это любовь в нас умерла. Поэтому нам кажется, что и Бог умер.

С новым Богом, Наденька Дурынья.

Весна. Железная дорога. Мытищи. Плюс десять.

Я стою в прокуренной (мною) электричке и думаю: «Нет, так не пойдёт. Это не та жизнь, которая нужна. То ли дело мой любимый Эрнест Хемингуэй. Сейчас бы сесть на берегу океана, вдарить по бокалу кальвадоса… А впрочем, нельзя — пост».

Дым от сигареты рассеялся, как будто его никогда и не было.

Я вспомнила тот момент из детства, который рассказывала Никите. Про то, как меня забыли родители. Жаль, что он не посмеялся. Воспоминание, так-то, довольно забавное.

И зачем оно ко мне пришло? Недели жалости к себе в Макдональдс? Нет. Не с тем чувством. Всё-таки странно, что у того ребёнка (меня) когда-то был шанс вырасти не циничной, не отвергать в одну минуту многое… Я не чувствую злости на родителей за тот случай — столько времени прошло, даже я не умею обижаться пятнадцать лет. Просто… Получается… Скандал и злость бывают важнее человека. Там могла быть любовь, а было «нет». И посмотришь — да вроде нормальная жизнь, как у всех. А подумаешь — столько тепла и любви потеряно.

Электричка остановилась, я вышла на пустую платформу. Сейчас она выглядит как незнакомец — лес вокруг недавно начал зеленеть. Как будто видел раньше человека в куртке и шапке, а тут он ходит мимо в футболке, и ты его не узнаёшь.

            Так не заметишь, и пост закончится. Поскорей бы. Надоело находить странности в своей голове. Вот почему таким ненужным казалось себе в чём-то отказать? Сразу такое налетает, что никакое заклинание «экспекто патронум» не поможет.

Зато сразу понятно, кто здесь власть. Меня удивило не то, что восемьдесят процентов времени я думаю о сексе — к этому я была готова. Но оказывается, я постоянно хочу доказать себе, что я лучше других. Секс и превосходство над другими — если верить Полине, к концу поста я стану в этом профессионалом. Но что поделать, такой меня сделала жизнь. Хах. Мои отговорки напоминают что-то древнегреческое. Агава, почему ты напилась до белой горячки и оторвала человеку голову? Я не виновата, меня призвал бог Дионис. Он меня попутал. Не призвал бы — сидела б дома. Такое складывание ответственности с себя.

            Когда я вошла в кабинет, внутри было больше людей, чем обычно. Федя читал вслух новую статью про настоятеля нашего храма. Все громко смеялись, громче всех — племянница настоятеля. Особенно их повеселила часть о том, как перекрывают набережную, когда он на своём черном бронированном мерседесе выезжает из храма. Я прислушиваюсь и думаю, стоит ли что-то взять из этой статьи.

            Сажусь на своё место. Наступает прекрасный период для моей работы. Скоро Пасха — лучшее время для того, чтобы рекламироваться. Надо будет многое успеть, пока глазурь с куличей на губах не обсохла, и все вдруг снова не стали атеистами.

            Федя трезвонит над ухом:

            — Надюха, где отчёт?

Федь, семь часов назад я видела, как ты прыгал в потолок и орал «ТОПОЛИНЫЙ ПУХ ЖАРА ИЮЛЬ» в пижамных штанах с мишками. Какой отчёт? Говори тише.

            Нахожу отчёт, отправляю, немного работаю и иду в трапезную.

            — Фавны? — переспрашивает Рома. — Это ты по адресу. Это блуд обычный.

Ох уж мне эти православные, на каждого найдут диагноз.

— Или, знаешь, когда кто-то говорит: «Эрос призвал меня», — продолжает он. — Супер. Хороший древний способ перекладывания ответственности.

— Это я уже успела понять. А почему люди так делают?

— Паралич воли. Надо же чем-то оправдаться.

— И что делают христиане?

— Пост и молитва.

Зачем пост, я знаю — свежие нейронные связи никогда не помешают. А вот зачем молитва? Упрямо повторять одни и те же слова?

— А как молиться, если никогда этого не делал?

— Как там Николай Сербский говорил, — он старается вспомнить, потом достаёт телефон и читает — «Можешь помочь человеку — помоги, не можешь — помолись, не умеешь молиться — подумай о человеке хорошо! И это будет помощь, потому что светлые мысли — это тоже оружие».

Рома немного думает и добавляет:

— А Фавни, конечно, нет никаких. Есть болезнь воли.

Я говорю:

— У меня свободная воля: я выбираю, чтобы моя воля была больна.

Рома смеётся.

— Ты просто знаешь, где лежит большое удовольствие. Мозг будет к этому снова и снова возвращаться. А ты будешь каждый раз выбирать, нужно оно тебе или нет.

«Это как знать о сокровищнице, — думаю я, — но никогда не ходить туда и не давать жемчугам ласкать твои пальцы. Где сокровище ваше, там и сердце ваше. 15 репостов, 87 лайков».

Я смотрю на Рому. Он совсем не фавни, и за это ему большое спасибо.

Только возвращаюсь в кабинет Юля спрашивает:

— Пойдём покадим?

Корпоративный юмор, от поговорки «Курить — бесам кадить».

Поднимаемся на пятый этаж.

— Ну хорошо, хоть на Пасху отдохнём, это же как новый год? Будем гулять неделю?

— Не, пару дней.

— Да блин, что за несправедливость! Вот, кстати, в чём был тот секрет, на который мне Рома так долго намекал.

— А, — задумалась Юля, — так секрет был связан с праздниками? Тогда я знаю…

Она напряглась. 

— Ну-ка?

— Пожар. Давно, лет десять назад, производство ещё было в Калуге. Взорвался баллон с газом.

— И всё. Половина мастерской сгорела. Это был православный праздник как раз.

— И поэтому все остались целы?

— Нет. Тогда было много работы, большой заказ. И все вышли в праздник. Заживо сгорели. Муж Марины тогда погиб, она одна осталась с тремя маленькими детьми. 

— Все? Никто не выжил?

— Нет, кто-то выжил. Виктор Викторович, например. Наверное, надо многих потерять, чтобы научится так всех любить как он.

Мы какое-то время помолчали.

            — Ладно, — вздохнула я, — пойду работать, там реклама во всю. Надо потихоньку е-мейл рассылку готовить. За неделю до Пасхи сделаем.

— Пасха через неделю, — поправляет Юля.

— Как? В прошлом году была 25-го! Ты мне рассказывала!

— Так она каждый год по-разному!

Забегаю в кабинет обратно. Рассылка! Нужно успеть! Они должны прочитать письма и сделать покупки, пока ещё помнят, что они православные.

            Выгружаю список е-мейлов, который мы с Федя набрали за время работы. Их оказалось двенадцать тысяч. Осталось только нарисовать красивое письмо, написать текст и всего лишь проверить 12 тысяч имён адресатов. На прошлой работе я как-то раз не проверила, и одной женщине пришел е-мейл со словами «Привет, кисуля!» — автоматически подставилось. Зачем она так записала на сайте своё имя — не понятно, но если б я проверила сразу, то не получила бы претензию. А один мой коллега как-то перепутал графы «имя» и «отчество» и его письма начинались словами «Здравствуйте, Петрович», «Здравствуйте, Васильевна!».

Поэтому сидим и проверяем глазами двенадцать тысяч имён. Вы, наверное, не думаете, когда подписываетесь на рассылку, что кто-то будет смотреть эти ваши Keksik-87 и ulitka-302, но вот она я. Сижу и стараюсь не злиться из-за того, что некая Марина в порыве ложного смирения решила написать своё имя с маленькой буквы. Вспомнила, как Дионисий рассказывал: ему дали задание в монастыре — читать огромную книгу, где написаны имена людей, за которых нужно молиться. Читать вслух не обязательно, просто вдумчиво пройтись глазами. Прямо, как я сейчас. Молиться я не умею, поэтому просто «думала хорошо» об этих Маринах, Оксанах и Петрах. Процесс пошёл быстрее.

Теперь текст. Благая весть — вам скидка 10%? Чёрт! Ничего нормального в голову не идёт. Нарисую сначала дизайн и покажу Саби.

— Очень симпатично, — сказала она и поправила всего две фотографии по тону, — а текст и правда будет такой?

— Какой?

— «Близится Воскресенье Христово: покайся, грешник! возрадуйся, праведник!»?

— Не-не, это рыба. Ты только по дизайну посмотри.

Итак, moment of glory. Нажимаем кнопку и… Ура. Я победитель — я отправила рассылку в самое подходящее время в самый подходящий для этого день.

            — Есть проблема, — говорит Юля, — сайт лежит.

            Сердце замирает.

Ищу причину, захожу в оптовый отдел.

            — Технические работы, — важно говорит Георгий.

            Какие, чёрт побери, работы? Сотни людей в эту минуту открывают письма и заходят на неработающий сайт! Об этом нельзя было предупредить?!

            — Скоро закончим, — глядя в экран, отвечает он.

Чтобы перевести внимание, Георгий говорит коллегам:

— А видите, какие дни начались, — он смотрит в окно, — солнечные, яркие. Всё потому, что Праздник светлый приближается!

Я взрываюсь.

— Георгий, хватит себя обманывать — никакой вы не православный!

— А вы, что ли, православная?

— Да я не об этом! Я хотя бы поняла, что нужно заниматься миссионерством. А вы обычный спекулянт!

От слова «миссионерство» у него на лице заиграла пошлая ухмылка.

— Ну, если вы так настаиваете, то давайте, — позволил он себе неуместную шутку.

Ну всё.

— Вы просто кретин, — отчеканила я и ушла курить.

В опте развели руками — какая Страстная седмица без скандала.

«Вот и весь этот Георгий, — думала я, стоя в курилке, — усмехнуться над потенциально пошлым, зацепиться за двусмысленность. Все мысли человека как на ладони. Что, и по мне это видно? Настолько? Как неудобно».

            Сайт продолжает висеть. Я захожу в оптовый отдел и высказываю Георгию ещё раз. Он удивляется — работы уже закончены, делов-то было на две минуты. Только что всё работало.

            Тут приходит сообщение от удаленного программиста, который живёт в Новосибирске и должен был в это время докушать ужин и готовиться ко сну. Всего два слова. Зато какие. «Надя, D-Dos-атака!».

            Бегу к компьютеру.

— Что там, что происходит?

— Отбиваем атаки. Нападают! (╯°□°）╯

— Кто?

— Знаем только IP.

— Это мало поможет.

Кому могло прийти в голову напасть на наш безобидный сайт? Только каким-то ненавидящим православие школьникам… Да ещё и в такой не подходящий момент. Замечательно. Парень, который добавляет непристойные фильмы православным, этот мамкин хакер и его друзья решили бороться с православием, начиная с нас.

Вытаскиваю Георгия в коридор:

— Это вы устроили ддос-атаку?

— Я? Да что вы, — он смеётся и поднимает руки. — Ручки-то вот они!

— Быстро пишите им, что у нас есть их адреса! Что мы сейчас едем и по жопе им надаём, а потом всё их родителям расскажем!

            — Хм, — задумался Георгий. — Лидочки.

— Деньги, — я мотаю головой.

— Лидочки.

— Деньги.

— Лидочки. Никаких денег.

— Ладно, —говорю, — я иду к коммерческому директору и всё про вас рассказываю.

— Пожалуйста-пожалуйста, — выдаёт он и возвращается в кабинет.

Я прохожу два коридора и стучусь в нужную дверь.

— Да-да, — отзываются с той стороны.

            Я вхожу. За столом коммерческий директор с круглыми глазами слушает аудиозапись.

            «Ты же привезешь мне то, от чего я кайфую? — слышу я на записи свой голос. — Придётся попотеть? Хах. Да, попотей хорошенько, мне очень нужно».

            Он переводит взгляд с меня на экран и обратно. Это же запись моего разговора по телефону с Никитой, это было в курилке на днях. В дверь стучат. Заходит Георгий:

— Вызывали?

— Да, Георгий, — что вы мне такое прислали?

            Я смотрю на стеллаж рядом и выбираю что потяжелее. Евангелие в кожаном переплёте или деревянная коробка-кот от иконы.

— Это…

— Сука! — кричу я и огреваю его киотом, — там про футболку! Грёбанный шпион!

Он отбегает, я гонюсь за ним. Он прячется за стулом.

— А знаешь кому ещё надо отправить эту запись? Родителям того парня! Телефончик не подскажешь?

Я бросаю киот в него.

— Наркоманка! Да у неё приход!

Коммерческий директор останавливает меня жестом и строго говорит:

— Идите по своим кабинетам пока мы не выясним, кто из вас прав.

Возвращаюсь на своё место и слышу от Феди:

            — Тут Георгий заходил. Сказал нам тебя остерегаться, типа ты наркоманка.

— Ну и пусть пойдёт говна поест, умник.

— Надя, ты же постишься, — напомнила Юля.

— Ну и что. Должна же у меня быть хотя бы одна отрицательная черта?

Ох, во мне столько гнева, я даже не пойму, холодно мне или жарко. Всё-таки зря я пошла в маркетинг. Надо было идти в криминал. Там бы мой гнев пригодился.

            — Я не наркоманка, — решаю на всякий случай уточнить, — Максимум, извращенка.

В конце рабочего, когда все уже разошлись, а я лежала без сил на икеевском диване, Ксюша принесла мне дынное мороженное (одно название, на самом деле сорбет) и попробовала меня поднять.

            — А почему все ушли с работы так рано? — спросила я, слегка очнувшись.

— Вынос плащаницы сегодня, очень трагичная служба. Память о смерти Христа.

— У меня есть хорошая новость. Он воскреснет.

            Ксюша улыбнулась. Я спросила:

— А весёлые службы будут?

— Да, Пасхальная служба. Очень светлая. А потом у нас будет корпоратив. До воскресенья пост, а потом корпоратив.

— Траур, а потом дискотека, — вздыхаю я.

            Ксюша подняла меня на ноги и повела гулять в лес возле стадиона.

— Вот я с мужем сколько раз замечала, — сказала она, когда мы переходили через рельсы, — гневаешься на человека, и что ты этим гневом изменишь, кроме собственного артериального давления? Гневом ничего не исправить.

Я посмотрела в зелёное от листьев небо.

            — Звучит мудро. Но как быть с этим неизлечимым нравственным уродом?

— Ну, считать человека неизлечимым… неправильно это. Господь даже парализованных исцелял. Любовь многое с человеком может сделать.

— Да как же его, такого стрёмного, любить?

— А ты грех продолжай ненавидеть. А человека люби. Как говориться, «С грехом борись, а с грешником мирись».

— Да, — говорю, — Знаю такую цитату. Сорок лайков у нас набрала.

Мы вышли из леса и оказались с другой стороны платформы, где я никогда не была, но где, оказывается, существует жизнь и даже шашлычная.

Глава 17

— Всё-таки у вас очень прикольная квартирка, — говорит Никита в очередной наш вечер «на троих». Я, Соня и Никита — наши попытки вернуть всё как было выглядят со стороны довольно забавно. Но нам самим не весело. К тому же после недавней беспричинной пьяной истерики Сони мы решили ненадолго бросить пить.

Мы втроём сидим на кухне.

— Да, говорю я. — Конечно, это не супер-место с ремонтом, это та ещё дыра. И человек, у которого мы её снимаем, купил её у свидетелей убийства журналистки Политковской. Поэтому перед каждым слушанием отсюда приходится съезжать на неделю, чтобы утром не проснуться с простреленной головой. Но это прикольное место. И стоит оно копейки. И находится в самом центре.

— Эта стена с паркетом, — трогает рукой Никита, — нигде такого не видел.

Соня вышла из залипания в ноутбук и окинула нас холодным взглядом. Мы оба поняли о чём она: «Вы двое! Ведёте себя так, как будто решили съехаться! Вы что спите втихаря?»

«Не надо, — передаю я взглядом Никите, — не бесим её».

— Ладно, — говорит Соня. — Мы сюда не стены обсуждать пришли. Продолжаем мемы отбирать. Как вам этот?

Она поворачивает к нам экран ноутбука. Картинки одна за другой: это Земля, вот солнечная система, и так далее до самых далеких изученных звезд. И над всем этим стоит Иисус (из протестантских брошюр) и говорит: «Не мастурбируй».

— Смешно, — говорит Никита.

— Действительно забавно, — добавляю я. 

            — И жизненно, — Соня разворачивает ноутбук обратно. — Эти веруны в трусы всем готовы залезть. Видно, сами удовольствие от жизни получать не умеют, вот и мешают другим.

— Так не, — встряла я и попробовала объяснить, — удовольствие — это хорошо. Плохо, когда оно вызывает зависимость.

Соня тревожно посмотрела на меня. Я продолжала:

— Зависимость отбирает у человека свободную волю, а без свободной воли не работает любовь. Поэтому они и следят, чтобы их волю ничего не сковывало. Они не отказываются от удовольствия. Просто их главный смысл — любить.

Соня покосилась на меня с удивлением, но не могу сказать, что приятным. Никита смотрит влюбленными глазами, как всегда пока Соня не смотрит на него.

— Да и кто в трусы лезет? — продолжаю я: — Они просто хотят предупредить, что это мощный стимул. Представь, что каждый раз как ты видишь не знаю… квадрат тебе дают миллион рублей. Да для тебя квадраты станут смыслом жизни. Ты эти квадраты будешь искать везде. Ради квадрата куда угодно сорвёшься и ночью поедешь… Друзей предашь…  Вот что человек с самим собой делает, образно говоря. И это меняет жизнь очень незаметно. И бац ты уже сам не свой. Ты что угодно готов бросить, чтобы квадраты продолжались и продолжались. Тебя хотят предупредить. Никому нафиг не нужно тебе в трусы залезать.

Зря я в этот момент перевела взгляд сначала на Никиту, а потом снова на Соню. У этого вдруг появилось значение, типа «И Никите, в том числе». Я помотала головой.

— В общем, ты поняла.

— Хватит их защищать. Да если б им дали волю, ты бы жила в стране, где нельзя купить контрацептивы.

— Это неправда: церковь не против контрацепции. 

— Это тебе на работе сказали?

— Нет, это я прочитала в докладе РПЦ.

— Вообще без разницы, — подытожила Соня и выложила мем.

Глава 18

— Дело в человеке, — начинает генеральный директор. Ещё раннее утро, мы сидим вдвоём в её кабинете. Она вызвала меня к себе, как только я пришла в офис. — Бывают хорошие люди не церковные. На тебе, вот, нет креста, но я же к тебе не пристаю.

Я невольно бросила взгляд на своё декольте. Креста там нет, всё правильно. Я бы и дальше туда глядела. Меня напрягает смотреть ей в глаза — за ней окно, в окне — солнце, светит ярко даже через прикрытые жалюзи. Щурюсь, как будто у меня есть какие-то подозрения, хотя их нет. Она продолжает:

— У каждого человека своё время, когда он приходит к Богу. Мой отец крестился в восемьдесят семь лет. Никто уже не ожидал, он сам от себя не ожидал. Но вот! Теперь исповедуется и причащается. В прошлом году, — припоминает она, — он крестился, сейчас ему восемьдесят восемь…

К чему она ведёт? Только что призналась, что давно не в восторге от Георгия и его православного маркетинга. Говорит, его надо увольнять, тут ничего лучше не придумаешь. «Но сама я этого сделать не могу. Я здесь не хозяйка, а наемный работник. Владелец этого бизнеса — храм». Поэтому, чтобы уволить кого-то, нужно сначала посоветоваться с батюшкой. «Вот ведь, — думаю, — Наберут по объявлению, а батюшке потом разгребай».

 Сегодня после работы я иду в храм. На то самое легендарное чаепитие для молодёжи. Его проводит не отец Сергий, над шутками которого я время от времени смеюсь, а отец Андрей — другой батюшка из нашего храма. Всего их там семь, я пока не всех выучила.

            Идти неохота. Впрочем, и особых планов на вечер у меня не было. Разве только сходить с Никитой и Соней на концерт одной группы в Парке Горького. Должна успеть. Но при мысли об увольнении Георгия мотивации прибавляется. Его уволят. И тогда-то я станцую. А вдруг я ошибаюсь? А вдруг это меня хотят уволить? За грехи? За выдуманные наркотики? Ладно, это мнительность, без паники.

Георгий, может, почувствовал что-то или узнал. Я была в опте, когда отец Сергий зашёл в кабинет и, с привычным: «Всем стоять, это окропление!», окропил кабинет святой водой. Георгий пошёл за ним дальше по кабинетам, лебезя что-то про необходимость поговорить. Может, мне и показалось, но когда он, уходя, посмотрел на меня, он прошевелил губами: «Тебе конец».

В конце рабочего дня за мной зашла Полина Гальваника. Она и поведёт меня в храм. Полина, видимо, не замужем. Иначе, что она забыла на чаепитии для православной молодежи?

— У меня нет платка на голову, — сказала я с огорчением. Небольшим.

— Не страшно. Можно просто убрать волосы в хвост.

Ещё один повод отмазаться пропал. Одета я тоже не по уставу: розовый сарафан в цветочек, внизу широкий и длиной по колени, но сверху… декольте и бретельки. На православную девушку мало похожа. Скорее, на православную девушку, вывернутую наизнанку. Полину и это не смутило. «Да зашибись ты выглядишь» сказала она.

— Пойдёте со мной? — предлагаю я Феде, Юле и Сабине.

— Не, — говорят. У всех сразу дела.

— Как пить так все готовы, — ругаю я, — а как в храм, так «иди одна». Федя, даже ты?

— У меня бокс.

«Мы посетим Софийскую набережную — место, где начинается Москва» — зачитывает в громкоговоритель человек на площади трёх вокзалов. Я слышу этот призыв на автобусную экскурсию каждое утро.

            И вот мы с Полиной едем в это самое место. В метро я показала ей, как быстро переходить с красной ветки на зелёную. Мы, правда, не там свернули и чуть было не уехали не туда. Но вышли из Третьяковской вовремя.

На набережной мало что изменилось — река течёт, кремль стоит через реку на том же месте. Строительные леса такие же густые.

Мы с Полиной купили по дороге постные печеньки и подходим к храму.

Я спрашиваю:

— Обязательно постные?

— Ну, сейчас пост, поэтому да. А если не пост, то любые. Главное — нельзя мясо нести.

А что если прийти в платье из мяса? В платье из мяса и без платка? В брюках из мяса и платке из мяса? Я не стала спрашивать.  

— Считается, — прервала мои бредовые мысли Полина, — что храм — это такое место, где не должна проливаться кровь.

            Охранник на входе у арки пропустил нас, потому что пропускает всех, и мы вошли внутрь, на территорию, где за огромной колокольней затаился маленький одноэтажный храмик.

Я закрыла декольте волосами: разделила их на две части и перекинула вперед на грудь. Ещё и для того, чтобы скрыть отсутствие креста, почему-то не хотела это показывать.

— После чаепития можно будет остаться, — говорит Полина, — познакомиться, поболтать.

Да ладно. И о чем мы будем разговаривать? О чем вообще разговаривают на православных вечеринках? Привет, я Надя. У тебя какой грех самый любимый? У меня — блуд.

У входа Полина начала креститься, а я стала за её спиной, так, чтобы она

меня не видела. И не перекрестилась, потому что… Не хочу. Захочу перекреститься — перекрещусь, не захочу — не заставите. Полина до этого и дела нет, она уже внутри, э-э, подожди. Странное чувство, на секунду. Спокойно работала, и ничего мистического не происходило. Но сейчас… немного страшно, но, в целом, хорошо. Вхожу.

         В храме темновато. Местами ремонт, может, поэтому золота немного. Раньше, когда я видела в храме что-то золотое, сразу думала, что это золото. Нынче я знаю, что такое поталь — дешевая пленка золотого цвета, её привозят нам ведрами, для икон. Не получится всё это богатство отковырять и раздать неимущим. Везде обман.

Мы оставили сумки на входе без присмотра. Что довольно необычно для общественного места в центре Москвы. Возможно, потому, что никому не сдалось заходить в храм. Не только чтобы воровать, а вообще.

Полина прошла дальше, а я осталась стоять у входа и смотреть. Ребята сдвигают столы, буквой П, в один большой стол. Детишки бегают, молодые люди и девушки потихоньку заходят.

         Я заглянула за угол. Полина сидела рядом с батюшкой под большим светлым окном. Она говорила, а он спокойно слушал, кивал. Не знаю, можно ли хорошо выглядеть в подряснике, допустим, можно. Так вот, он был молод и довольно неплохо выглядел. Наверное, из-за опрятной рыжевато-русой бороды и очень живого взгляда.

Я знала, как минимум, трёх священников с химфака МГУ, и это — один из них. Отец Сергий тоже. Христианство за всю историю соблазнило немало учёных и светлых умов. «У всего этого должен быть Создатель» — восхищенно говорят они, глядя на то, как грамотно текут реки, прямо между берегов. Интересно, чем он сейчас будет стараться обратить меня в веру? Какими аргументами? Это же его работа.

Полина и священник поговорили и подошли ко мне. Это был отец Андрей. Он научил меня благословляться, чтобы мы могли разговаривать дальше. Мы прошли вглубь храма, где было ещё темнее, и сели на скамейки. Там он стал спрашивать, что у меня случилось. Я как-то застеснялась выкладывать всё начистоту. Мне вообще было неловко, я переплела руки и ноги и сидела как сыр-косичка. Нужно было что-то сказать. Я начала говорить, что есть такой-то старый мужчина на работе, достает меня, пытается поссорить с коллегами.

—       Старый? Сколько ему? 50? У него дочка, наверное, твоего возраста.

—       Нет, дочка у него маленькая.

—       Тогда ему не 50, наверное?

—       Не знаю, выглядит он на все…

—       На все сто?

—       Ага. Ах-ах

—       Аха-ха

Я расплела виток сыра-косички и села, как нормальный человек. Он продолжал:

— На первой исповеди я всегда спрашиваю, вот вы поссорились с человеком, он не прав. Вы смогли бы первые подойти к нему, попросить прощения и признать, что это вы не правы?

Я посмотрела на него взглядом «А зачем?».

— Я очень люблю слова апостола Павла, их часто говорят на службе — друг друга тяготы носите…

— И так исполните закон Христов, — продолжила я.

Он обрадовался, что я знаю цитату. Ещё бы, столько репостов в паблике Верую ÷ Православие.

 — Правильно. Мы должны разделять тяготы друг друга. Вот он злой, этот мужчина, а ты ему как отвечаешь?

Я сказала, что учусь не отвечать на агрессию агрессией. Он поддержал меня и похвалил.

— Это правильно. Мы, христиане, всю свою жизнь учимся смирению. Ты, наверное, слышала такие слова «стяжи дух мирен и тысячи спасутся вокруг тебя».         

Да и эту цитату я видела в православных паблосах.

         — Для нас самое главное в любой ситуации — сохранять мир. Из всех жизненных проблем выходить спокойно.

— А как? — спрашиваю я.

— Это невозможно без очищения сердца. Вот ты постишься?

         Я ответила: пытаюсь.

— И хорошо. Пост и молитва, как говорится, крылья души. А на одном крыле далеко не улетишь, — он улыбнулся, — И главное — таинства. Свечи всякие — это всё ритуалы. На этом не заканчивается церковная жизнь. Главное — это таинства: исповедь и причастие. Причащалась когда-нибудь? Нет? Почему?

— Да родители не научили.

В случае чего, вали всё на родителей. Нет, конечно, я знала, что верующие родители для этого не обязательны.

— Послушай, я говорю тебе сейчас, как христианке…

Я хотела было взбрыкнуть, что не христианка, но подумала: «Так-так, вот значит какие у него способы».

— …Не как к работнику, который отработал свои деньги и ушел. Ты христианка. Для нас на первом месте всегда только одно. На первом месте у нас совсем не работа…

— А что же?

— Работа, она может быть на втором месте, на втором семья, на втором друзья.

«Не многовато ли для второго места, — думаю, — может пора третье расчехлять?»

— На первом месте всегда только спасение, — заканчивает он.

Я заплела виток косички обратно. Времени оставалось мало. В конце он сказал:

— Я тебе желаю прийти к Богу, впустить его в сердце, понять, что он заботится о тебе, — он положил в мою руку визитку. — Если у тебя будут вопросы, приходи, звони мне в любое время. Я очень надеюсь, что ты сохранишь свою чистоту.         

Я посмотрела на него с удивлением. Какую чистоту? Да ведь я из другого мира. Но его зовут.

Я посмотрела на визитку, повертела её в руках. Приятная на ощупь. «Сенсомаркетинг», — думаю. В храме уже много людей, все сидят за столом, ждут отца Павла. Мы с Полиной сели рядом.

— Ну как прошло? — спросила она.

— Нормально, — выдохнула я. — Интересно.

В храме стало светлее, распахнули окна. Чаепитие началось. Все повернулись к иконостасу и запели Отче наш. Я успела разглядеть молодые лица, пока они не стали затылками. Все они — ребята и девушки (всего человек тридцать-сорок) абсолютно обычные, на улице встретишь и не подумаешь, что с человеком что-то не так. Аккуратные, с неплохим вкусом в одежде, даже стильные. Может, чуть более чистые лица и сфокусированный взгляд.

         Отец Андрей сидел в центре стола. Ему помогал Пётр — молодой парень с русыми волосами и забавной ярко-рыжей бородой. Ещё не священник, но, видимо, будет. Тоже в этой чёрной одежде, которая называется подрясником, но без креста. 

Пошли первые вопросы. Правила такие: можно задать любой. В диапазоне от «можно ли православному человеку убивать комаров» и до «в чём смысл жизни». При этом не обязательно говорить вслух — можно написать на листке и передать через сидящих за столом. Для этого везде лежат блокноты и ручки.

Сначала я просто слушала ответы. Потом начала использовать блокноты не по назначению и записывала их. Среди вопросов было несколько смешных. Например, «Хочется взять посох и пойти проповедовать на Красную площадь. А что? Посох продается в магазине Софрино». Отец Андрей прочитал и все посмеялись.

— Лучшая проповедь христианина, — говорит он, — это его собственная жизнь. Не пытаться кого-то переубедить, а просто жить. А лучшая активность — это помощь тому, кто в ней нуждается.

         Следующий вопрос мне показался милым. «Все девушки ищут такого молодого человека, за которым, как за каменной стеной. Как стать каменной стеной?».

— Нужно расти. Но не вширь, а духовно. Расти в вере, укрепляться, и сами в себе почувствуете силу, и ваша возлюбленная это увидит.

— Как вы с матушкой познакомились? — читает отец Андрей с очередного листочка и не может скрыть улыбку.

— О, это было давно. Ещё на первом курсе. Я был совсем не церковный, а матушка наоборот. И я таких людей не встречал как она, во многих смыслах. Она мне сказала: «хочешь жениться — поговори с моим духовником». Ну а я, что, я тогда был другим человеком, подумал, «Не проблема, съезжу, уломаю». И вот так пять лет я к нему ездил, разговаривали, я ему вопросы задавал. А на пятый год мы с матушкой обвенчались, а меня рукоположили, — он засмеялся, — это если коротко.

«Говорят, Бог есть любовь. Почему тогда в браках любовь так быстро заканчивается и начинается сплошная боль?”

— Браки заканчиваются любовью, — говорит он, — вот в чём их смысл. Помните евангельское чтение о браке в Кане Галилейской? Вино закончилось, да, так бывает, но Господь сотворил чудо и из воды, из чего-то обычного, привычного появилось вино. Так и в жизни. Когда учишься прощать, терпеть, видя человека уже не таким как в начале, уже немного отрезвевшим от того первого опьянения им. Тогда и Бог приходит, как тогда на брак в Кане Галилейской. И помните: новое вино было даже гораздо лучше, чем в начале пира.

Отец Андрей берёт новую записку со стола — потрепанную и исчерканную.

 — Что делать, — читает он, — если встретился, человек, с которым хочется провести всю жизнь, и он тоже хочет быть рядом. Но самое ужасное — понимаешь, что у тебя нет сил любить, что не способен к глубокому чувству… Дальше неразборчиво.

— Можно ли что-то изменить? — договариваю я.

Все оборачиваются на меня. Отец Андрей начинает отвечать глядя как бы сразу на всех, в том числе и на меня.

— Знаете… Искренняя, взаимная любовь — это дар от Бога, хранить его надо бережно. Если относится к ней легкомысленно, то она обесценится, сердце огрубеет. И потом бывает очень горько вспоминать, что некогда сильное яркое чувство променяли на череду удовольствий. Поэтому, берегите любовь! А если уже произошла такая ситуация, которая нам кажется необратимой… для Господа ничего необратимого нет. Если человек решил исправится и это искреннее желание, то Господь ему поможет.

— Где тут руки помыть, спрашиваю я Полину.

Она показала рукой — от храма до помещения с краном несколько шагов. Баня, подумала я, а через дорогу раздевалка.

Тут, в этой каморке, под тусклой лампочкой у зеркала, я и разревелась. Сама не знаю — режет в глазах, как будто смотришь на яркий свет. Но света в этом месте нет никакого. Тусклая лампочка под потолком. Из одного глаза покатилась слеза. Из другого. Реветь мне пришлось недолго, секунд тридцать, времени больше не было.

Выхожу — толстый косолапый рыжий пёс шагает быстро, трётся о мои колени и убегает. За ним еле поспевает охранник. Он останавливается рядом со мной, чтобы отдышаться, и философски смотрит в даль. Пару минут мы стоим молча.

— А главное, всех любит, — прервал молчание охранник. — Ты можешь быть последним негодяем, а он всё равно тебя любит.

— Вы про Бога?

— Про Пирожка нашего.

Я тоже посмотрела в даль. В дали пёс залезал на клумбу.

— Пирожок, туда нельзя, иди ко мне. Молодец.

Я прошлась вокруг храма. Постояла у доски с объявлениями. Вернулась обратно — обсуждают вечную жизнь.

            Чаепитие подходит к концу, все читают молитву (из которой я поняла только, что поесть — это дело достойное), а потом вместе убирают со стола.

Мы выходим из храма во двор, и молодежь ещё какое-то время общается. Во дворе тепло, солнечно, играют дети. Полина поворачивается и говорит мне:

— Светленькие — это отца Андрея.

Я насчитала семь.

— Да, — говорит, — Шесть девочек и один мальчик, самый маленький.

Малыши бегают вокруг. Останавливаются, прячутся, смеются и дальше носятся по двору. Я издалека смотрю на отца Андрея и его супругу, она держит ребёнка на руках.

— Они как будто из параллельной реальности, — говорю я Полине.

Реальность, где не работают шутки из фильма «О чём говорят мужчины», про вечные измены и наслаждение ссорами.

Может, и правда есть семьи, где люди умеют нести ответственность друг перед другом? Если двое так решили и работают над собой, то что им может помешать? Да много чего. Но что, если правда есть кому им помочь?

Мне пора идти.

Светлый весенний вечер. Я вышла из арки колокольни на набережную, поднялась по мосту в сторону Красной площади. Закурила. Мой любимый мост с балконами. Стою на одном таком, уперлась в каменное ограждение. В чём-то этот батюшка прав. Но прозорливым его не назовешь. Скорее всего, он и в людях не разбирается. Откуда, правда, такие мысли? 

Да просто я ему понравилась. Конечно, не успела я дойти до Красной площади, как уже подумала — приди к нему страшная — он бы не заморачивался. Отличная отговорка «этот просто влюбился». С кем я сейчас спорю? Я что, не верю, что ко мне можно хорошо относиться? Нет, я не верю, что к любому человеку можно относится вот так хорошо. Особенно к тому, которого видишь первый раз.

Наверняка, этот поп в своем джипе сейчас пролетает мимо, за моей спиной, пока я смотрю на реку, едет, конечно же, вдрызг пьяный.  Сбивает, не заметив, пару щенят и старушку заодно. Что за мысли нападают со всех сторон? Свежие ассоциации прямиком из бессознательного: вспомнила, как дочки отлучённого Льва Толстого приходили из церкви и, чтобы порадовать папу, рассказывали, как в головах у крестьян кишат вши.

И что они там придумали с этой жизнью вечной? Я знаю-то, что буду жить один раз и чуток. Это делает каждый момент моей жизни значимым.

Моей пустой на любовь жизни значимым. Моей дофаминовой гонки значимым. А они что? Быть самым добродетельным на кладбище? Всё одинаково бессмысленно.

Но любовь, она, кажется, есть.

Я и мои мысли шли по Красной Площади.

Что-то я заигралась. Завязываю. Хорошие девочки не экспериментируют с формой.

Просто это страшно — встретить человека, который вдруг ни с того ни с сего видит в тебе самое лучшее, чистое, прекрасное. Не понятно, куда это деть, как это примерить к своему опыту. Сумасшествие? Влюбленность? Корысть? Кажется, нет. А что? Что ещё есть в моём прошлом зверячьем опыте? Я пролистываю в голове жизнь до этого момента. Думаю: «Если можно было жить в такой любви, то сколько любви потеряно и сколько сделано ненужных телодвижений».

В Парке Горького уже не поют, зато гитара и барабаны играют в полную силу, набирают скорость.

— А машина-то у него какая хоть? — спрашивает Соня.—

— Не знаю.

Соня вертит в руках визитку.

— Напросись к нему в гости — вот это будет материал.

            А я сижу на траве и думаю: «Где может быть любовь, там должна быть любовь».

Глава 19

Я сижу в шкафу. На коленях у меня торт, который я полдня пекла. Слушаю, что Соня рассказывает обо мне Никите. Хотя план был совсем не такой.

Мы с Никитой договорились иначе: как только Соня уходит в спортзал он приезжает, мы немного целуемся, я пеку торт и он уходит. Я ухожу за ним. Возвращается Соня. Дома никого нет, она удивляется, подозревает, что я с Никитой. Тут приходит Никита. Он говорит, что не знает, где я. Тут звонок в дверь, Соня смотрит в глазок, а там я с тортом и зажженными свечками. Почему-то такой план показался нам клёвым, хотя сейчас, в шкафу, я понимаю, что ничего особенного в нём нет.

Но, конечно, всё пошло не по плану. Мы слишком долго целовались, и Никита вышел аккурат, когда Соня подходила к дому. Она его не заметила села в лифт. А он побежал по лестнице и позвонил мне — сказал, чтобы я с тортом выходила. Но я не успела — услышала звук ключей в замке, взяла торт и села в шкаф.

Не знаю, зачем мы так заморачивались. Видимо, мандраж от нашей с ним тайны совсем сбил нас с толку. Но так я оказалась в шкафу. Главное не спалиться с зажигалкой, когда буду зажигать свечи и не спалить вещи на вешалках. Но это ещё полбеды. Соня, когда зашла, обнаружила на столе чашку чая. Отпила от неё и сразу поняла.

— Шесть ложек сахара? — кричит Соня. — Она не пьёт чай с шестью ложками сахара! Я знаю только одного человека, который пьёт такой чай, и это ты!

Никита, видно, растерялся и решил признаться:

            — Да, спокойно. Я заходил, мы планировали…  тебе сюрприз.

            Но Соня, конечно, почувствовала враньё.

— Это так называется? Никит, ты мой друг! Я тебе сотый раз говорю: не связывайся с ней! Такие не меняются!

— Я тебе сотый раз повторяю: она не такая! Она добрая, она делает, что не хочет. Уже не она делает, да, есть привычки, есть проблемы. Но любовь меняет всё!

И это он обо мне? Господи, помоги мне, потому что меня ещё никто так не любил.

— Ты говоришь как невеста алкоголика, — кричит Соня, — он исправится, а то, что он мне руку отрубил — так это он нечаянно.

— Знаешь что? Мы уже встречаемся, и у нас уже всё хорошо! Она добрая, честная, конечно, ей всё это не нравится!

— Да ладно! А кому это нравится? Мне?

Соня что-то бросила на пол.

— Ты её не знаешь, — говорит Никита.

— Это ты её не знаешь! Говоришь, она добрая? Она просто безвольная овца!

Тут уже я не выдержала и вышла из шкафа с тортом в руках.

— Знаешь что? Рано меня списывать! Когда человека кто-то любит, он может измениться. Измениться хотя бы от удивления. От того, что в нём видят лучшее. Может быть, такое даже, чего в нём нет. Это и есть любовь. И явно здесь есть только один человек, который меня такой видит.

Я сунула ей торт. Схватила за руку Никиту и мы ушли.

Глава 20

— Помните, братья и сестры, о правилах нахождения у открытого огня, — сказал инструктор по пожарной безопасности Александр Сергеевич. — Подождите, мои хорошие, принесу ёмкость воды для экстренного тушения.

Начало темнеть, корпоратив в парке возле подмосковного дома отдыха стал затихать.

Мы с Федей и Юлей решили разжечь костёр, чтобы спеть у него немного песен. Нашли старое кострище, обставленное камнями.

Кто-то остался за столами, другие пошли осваивать спортивные площадки. Полина из Гальваники играет в бадминтон с отцом Сергием. Ксюша и Рома подходят к ним:

— А давайте два на два? Пожалуйста! — умоляет Ксюша. — Дайте поиграть на тёмной стороне! Рома, иди на ту, а я против батюшки буду.

Виктор Викторович собрал две волейбольные команды. Все вместе, всем весело.

            Нет только Георгия — его уволили. По довольно обоснованной причине — выяснилось, что он выписывал деньги из бухгалтерии на рекламу, которой не занимался.

Иногда только вижу рекламу магазина «Воскресенье» и улыбаюсь: «Крест спаси и сохрани, освящен на мощах, даст здоровье и чистоту помыслов!»

Костёр занялся, Юля спела «Верхом на звезде», и все подпевали. Рома сказал мне: «Никогда не слушал эту песню, только слышал, как её поют» — и я поняла, что он имеет в виду.

Беру я, наигрываю, что умею — вступление из песни: 0-3-5, как там дальше? 0-3-6-5-0-3-5-3-0.

— Это же Deep Purple, — узнаёт Рома, — Smoke on the water.

Потом и Рома перехватил гитару:

— Я немного поменял текст с тех пор, как бросил курить. Песня называется «Пачка сигарет отсутствует».

И начал наигрывать группу «Кино». «Но если нет в кармане пачки сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день».

            Дальше гитара пошла по рукам, а я пошла покурить. Забралась поглубже в лес и только чиркнула зажигалкой — услышала смех. Притаилась и осмотрелась. Неподалёку в беседке спрятались Рома и Ксюша. Сначала они говорили, а потом обнялись и поцеловались!

— Там Рома и Ксюша целуются, — я вернулась обратно оторопевшая, и ребята спросили, что со мной.

— Ну и что такого? — пожала плечами Юля.

— Так они женаты!

— Подумаешь, — хмыкнула Сабина.

— И вы туда же… Мой мир никогда не будет прежним… — я села и закрыла руками лицо.

— Надь, так они друг на друге женаты.

Я подняла удивлённые глаза.

— Ну вы, Наденька — начал Федя.

— … и дурынья, — подхватили все вместе и засмеялись.

Я тоже засмеялась. Больше от радости.

Обратно разъезжаемся на такси, и я попадаю в машину с Ромой и Ксюшей. Открываю дверь.

— Подожди, — останавливает Ксюша и насыпает мне полные карманы конфет «Рафаэло», — теперь можно.

Я сажусь с оттопыренными карманами на переднее сидение, эти двое — на заднее. Водитель, как ему полагается, сидит за рулём. Ребята всю дорогу спорят о том, кто круче, Никодим Святогорец или Играний Брянчанинов. Пожилой таксист недоверчиво поглядывает на них в зеркало.

— Ой, давай заканчивать, — наконец предлагает Рома. — Это бессмысленно. Это, знаешь, как спорить, кто круче: Бэтмен или Супермен?

            Ксюша смеётся. Уже перед самым выходом Рома спрашивает:

            — Ксюш, ты как хочешь оставшийся вечер провести?

— Я бы в кино сходила.

— Значит, мы пойдём в кино, — грозно начинает Рома и настойчиво продолжает: — И не думай мне перечить! Жена да убоится мужа своего! Я сказал в кино, значит, в кино!

            Когда ребята выходят, я думаю остаток дороги почитать. Спросила можно ли включить свет. Водитель пользуется тем, что мы заговорили, и спрашивает:

            — А что это ребята, какие-то необычные?

            — Да они христиане просто.

            Он минуту переваривал, потом изрёк:

            — Я так думаю: русский народ, как был православным, так и должен оставаться. Нечего нас христианством путать.

            Я решила помолчать. Из книг у меня в сумке нашёлся только молитвослов. Но если я открою его и начну читать, боюсь, он решит, что я не уверена в нём, как в водителе.

Напоследок таксист спросил меня:

— А эти христиане, они за президента или против?

Я задумалась на минутку, но нашлась:

— Они за интернационал.

Таксист понимающе кивнул.

            Дома пусто, от Сони только запах корицы.

На стуле висит «наша» футболка Friends forever. Под надписью Friends forever есть маленькая приписка курсивом — cafe. Соня работала в кафе Friends forever прошлым летом. Это была её форма. Она отдала футболку мне, потому что та стала ей мала.

Когда я приехала в Москву, Соня встречала меня на вокзале в шесть тридцать утра. Я увидела её издалека, в руках у неё была красная маргаритка.

Глава 21

Тем летом было не слишком жарко. Самый раз. Я вернулась с работы и хоть была сильно уставшей, как только получила сообщение от Сони, сразу встала с кровати и начала действовать.

            Сообщение было даже не совсем от неё. Там не было ни одного её слова. Это было пересылаемое сообщение — просьба одного нашего знакомого художника, Ильи. Он просил всех, у кого есть ненужные работающие осветительные приборы, привести их в парк для инсталляции. Парк Красная Пресня. Время — сегодня вечером. От себя Соня ничего не добавила, но это было и не нужно. Я залезла на антресоли и достала ту восхитительную советскую футуристическую лампу, о которой Соня ничего не написала, но о которой и было это сообщение.

            Расчехлила велосипед и спустила его на лифте. Парк рядом, можно доехать песни за три. Никите сказала догонять меня любым на его выбор способом — пешком или нет.

            Я знала Илью давно. Когда мы познакомились несколько лет назад, он протянул мне банан. Что было странно, ведь мы стояли в продуктовом магазине и ещё не дошли до касс. У него была стрижка под горшок, а одет он был в нечто, что сшил сам. Назвать это было сложно, что-то вроде крестьянского футуризма: клетчатая хлопковая ткань с супер-продвинутым кроем. Однажды Илья сделал механического паука размером с кошку из старого зонта и кусочка зеркала. Прицепил его на решетку лифта. Когда подслеповатая Соня вышла из квартиры, он молча, как на обратной перемотке, тут же зашла обратно. Последнее, что я слышала об Илье: ночуя у кого-то из знакомых, он выгреб всё из ванной комнаты, вычистил её до белизны, сплёл себе гнездо из полотенец, лёг в него и уснул. Он определённо псих, этот Илья. Но с психами интересно.

            — Чего только не бывает в этой жизни, — говорю я Соне, как только наши велосипеды поравнялись на дорожке в парке.

Она отозвалась:

— Ты бы видела глаза моего психоаналитика, когда я ему всё рассказывала.

            Илья не сразу нас заметил, но сразу узнал. Слез с деревянной конструкции высотой примерно три метра, увешанной лампами разного вида. Взял нашу лампу, сказал спасибо и исчез обратно. Недалеко я заметила спящий генератор.

— И долго она будет здесь стоять? — спросила я в никуда.

— Всё лето, — отвечал оттуда Илья. — Я надеюсь, и зимой. Потому что зимой темно, и у людей так мало света. И они становятся как будто сами тёмными внутри. 

— Выставка две недели, — прошептала Соня.

Когда мы разгонялись на велосипедах, обратно я сказала:

— Не ожидала такой красоты, когда он подключал. Я думала: не шибанёт ли его током.

— Я тоже, — ответила Соня. — А впрочем, если бы и шибануло, мы стали бы зрителями перформанса «смерть художника».

«Единственными зрителями» — мечтательно подумала я.

            В парке было ещё много инсталляций. Деревянные шары, металлические конусы, кубы из сена в половину человеческого роста. Сидя на одном из них, Соня сказала:

— Москва изменилась.

— Ты тоже изменилась, с тех пор как уехала, — ответила я.

— А ты?

— И я. Мы все трое — молодцы.

И это правда. Когда я только приехала Москва была другой. Всё в пыли, пахнет бензином, не город, а гараж. В окно летят одновременно звон колоколов и басы из припаркованной рядом машины. Но потом она сбросила зеленые сетки со своих театров, стала наряжаться к праздникам, зажигать огни, распускать цветы.

— Мне написал такой-то Иезекииль, — говорит Соня, — иностранец, наверное. Хочет купить паблик. Сто тысяч предлагает. Я думаю, эти деньги я должна полностью забрать себе. Я его больше делала. И тем более ты в такой организации работаешь. Если просят рубашку, должна отдать и всё остальное.

— Ты правда думаешь, что эти слова, вырванные из контекста, это и значат? — усмехнулась я. — Если ты хочешь, то без проблем. Это была твоя идея с пабликом, и ты его в основном вела, поэтому… я думаю, ты полностью заслужила всех этих денег.

Я легла в сено, и поняла, что долго я в нём не пролежу — колется.

— Супер, — сказала Соня, — тогда по рукам. 

Вскоре она уехала, а я осталась одна. Полежала в сене, встала и открыла телефон. Зашла на страницу Иезекииля Д. Прочитала новое сообщение от Сони. Зашла в «управляемые сообщества» и удалила «Русский православный цирк». Потом подумала, удалила и саму страницу Иезекииля Д.

Ну и поехала.

Конец