Софья Дубровская — Литературная премия "Лицей"

ПУТЕШЕСТВИЕ О

ПУТЕШЕСТВЕННИК

инициатор — вон, какой

идёт по вьючной мостовой:

до самого Китая

несётся мостовая;

он к дому лесенкой наверх

восходит — Солнце-человек,

чтоб видеть ночь, но по уму —

он имитирует Луну,

а в следующие дни недели

перемещается в Нью-Дели;

следи — среди покатых льдин

практических лежит один,

арктически летит один;

плетёт восточную калитку

мужающему эвкалипту;

в богатую пустыню

несётся, опостылев

себе-само-себе-само

сампо-себе-сампо-себе:

и снова мост, и снова в карту

смотреть, и пост держать, и марку.

пока он ходит, ходит, ходит

и домик нужный не находит

в тот дом уже стучат — и рыщут

рычат и ищут

***

моллюсками из раковины тянет,

подземным черноморским переходом,

нерасторопным выбеленным пляжем,

затянутой покатым илом плиткой;

я никогда туда не приезжала

со многими, кто смог бы там остаться;

мозаика раздваивает волны,

песок смеётся от чужого горя;

я ноги оборачиваю зюйдом

и вижу, как реликтовая чайка

глухонемой обедает полёвкой,

баюкая мечтательный висок

уснувшей в яме солнца мягкой мыши;

пока торговец в лавке с овощами

медитативно дергает об угол

растянутое тело клейкой плёнки

и убеждает плёнку разорваться,

чтоб затянуть ей половинку тыквы,

жена торговца тыквенные руки

об фартук трёт, и впитывает фартук

и сок, и руки, и торговца-мужа

кого ещё здесь можно полюбить мне

будет ли что-то и будет ли

что-то кроме

записанного стихом?

Я НЕ МОГУ ОБ ЭТОМ ГОВОРИТЬ

смотри: я засняла это посередине леса,

в час, когда деревья становятся девушками;

у одних из них намечаются груди-гнёзда,

они будут здоровыми матерями;

у других с опозданием нарождаются груди-омелы:

что с ними делать дальше, никто не знает,

но они обязательно станут узлами,

обязательно всё пожрут;

могу ли я что-то сделать для них, разглядывая картину,

могу ли я вылечить лес, сожалея о нём?

или я принесу только окаменелость,

только птичий испуг, намёк на будущее уродство?

я просто смотрю – и этим насилую каждую птицу,

скрупулёзно разглядывая оперение и засветы на фото;

от этого хамства хвойная жизнь рассыпается,

птица, споткнувшись, слетает с картинки обнаруженным криком:

отныне замкнутый лес травмирован, – а затем обезличен

он достал из-под ванны синий пластмассовый таз,

поставил его посреди леса, коротенького коридора,

налил туда хвойной пены, прочитал молитву перед началом,

натёр мои руки куском дегтярного мыла:

кожа стала красной и восприимчивой;

я нуждаюсь в близости, но не нуждаюсь в новых знакомствах

ложное воспоминание: кто-то прямолинейно мыл мне руки,

пальцы и между пальцами, по кругу, держа их над тазом

и окуная в таз: они оставались мыльными,

поэтому снова и снова можно было сближаться

в общем и целом и лес, и хвоя, и таз

помещаются в пространство найденной церкви,

очень московской, но вовсе не необходимой

вообще никому; поэтому я случайно

обнаруживаю её на окраине белых суток;

деревянный пол поглощает полуденный свет,

за стеклянной дверью носятся белые голуби,

симпатичный священник целует икону лбом;

рядом с колоколами в пряничной лавке

за окном мелькает скрытный протоиерей,

я успеваю заметить, как он поедает

ласковой ложкой из банки варенье из шишек

на полу в коридоре лоскутное одеяло

и повсюду вода

***

“не надо я так больше не могу

ещё могу уже не понимаю”

слова на ус мотают немоту

и головой усатые мотают

на карте домик-домик-поворот

давай оценим все твои потери:

здесь по утрам ходил собаковод

и корочки арбузные летели

“не надо помоги мне помоги”

какое слово дикое “жилплощадь”

там кто-то подозрительный стоит

и в раковине волосы полощет

“не надо не ходи там были мы” —

услышат может быть поберегутся

руками прикрывающие лбы

бесплодные работники искусства

НЕПРАВИЛЬНОЕ

вот местечко в лесу:

здесь протоптанный лапами снег

с разболевшей спиной

разложился под смятым кустом;

а другой наползает на землю —

и слушает смех,

и боится случайному зверю упасть на лицо

и на ветках высоких растёкся мерцающий дом,

только в зиму пригодный, но очень красивый на вид;

распугал стайных птиц и застыл кривобоким гнездом —

и до самой весны кривобоким гнездом простоит

и кукушке яйцо не подбросить, и просто лететь

мимо дома тревожно любому, кто видел о том,

что в неверной землянке спит бурый голодный медведь;

он проснётся голодным — и будет голодным потом

время катится вспять, солнце катится вспять; сотни птиц

размышляют, зачем оказался медведь наверху;

вспячке тело — тяжелое, дерево тянется вниз,

птица птице поёт: «полетели, смотреть не могу»

но в неверной землянке спит бурый трусливый медведь

и не может смотреть, как медлителен цвет января:

он устал, видит снег — соответственно, видит и смерть;

а на дереве птицы, и сон, и за лесом — моря

ФИГУРА ДЕВОЧКИ БОЛЬНОЙ

кукушки обращаются в лубок,

где застывают в клюквенный клубок

и замыкаются потëртым рядом:

разобран — птиц, а пересобран — ягод.

лесная часть очерчена мелком,

пиалой снов с проточным молоком,

добытым из пятнистого корыта,

заключена в квадратик и накрыта.

ты одинока, кумушка, — леса

отхлещет приставучая коса;

тебя заставят быть простоволосой

и щелкнут больно кончик носа-плëса;

и ты себя очертишь, неприкай,

поставишь сад, поставишь — привыкай,

накроешь перетëртой тряпкой кружкой

себя — вертеть подкупольной макушкой.

и колышки невымытых волос

запахнут детством, болью орхидеи —

твоя теплица пахнет как вопрос:

когда ей можно стать оранжереей?

ДИПТИХ

коричневые складки одеяла —

подсвеченная кожа, клад шарпея

стоячая вода себе стояла

в телах насторожëнного шалфея

прошëлся пол по стопам деревянным

и лëг незрячим солнцем прогреваться

верëвка быльевая руки тянет

к ветвям — и не боится надорваться

сухой рукой проводит зëв поляний

из двери вынимает ключ щерблëный

вращаются цветы на одеяле

и вырастают в сад одушевлëнный

и, вымочены в свете, стены ставят

кровать под надлежащим ей углом

а свет окрестный, в шерсти псовой тая,

из шерсти возвращается потом

в полях бежит пшеничный спаниель

и держит за крыло набросок птицы —

в ветвях щемящий житель спал и ел,

а здесь упал на лапы ветряницы,

он встречен был ударом — нежный вой

о взмах крыла, чертившего приветы

верхушке поля, жаром неживой,

но сохраняющей в себе предметы,

означенные частью быта птиц,

живущих на страдающем отшибе —

приметы раскалëнных становищ,

которые построить тут решили.

собака добегает до болот

и погружает лапы осторожно,

и шерсть пшеницей быть перестаёт,

врастая в ил цветением тревожным,

и птичья тень расходится на дне

светящимся желточком анемоны,

пока цветëт изобретением

в полях сиротских дерево лимона

Краткое предуведомление к поэме “Путешествие О”: целью моей было написать своего рода сказку-исследование о наших путешествиях во снах, где – и это очень важно – каждое слово значит именно то, что оно значит, не тая в себе никакой изнанки, а лишь рассказывая о том, какими загадочными могут быть герои наших ночных перемещений и сами эти перемещения.

ПУТЕШЕСТВИЕ О

Крылатый дым искушает

птичку, запертую на ключ

I. ТОЧКА

Круговое движение там и тут:

Сквозь подушку произрастает локон,

Жизнь сдаëт свои земли, она — батут,

Помогающий погружаться окунь;

Плавником меня тянет на дно, на дно,

Осмотреться даёт и песком пытает,

Разгорается кожа, течëт ладонь

В окружение сна. В нём сидит, подтаяв,

Заслезившись, Весна.

«Вытащи меня, вытащи, вытащи!

Глаза мои отбелены, вытаращены,

Выискай меня, обкатай покоем,

Меня сюда привели конвоем,

Оставили ждать тебя, смотреть фильмы,

Я чёрно-белая теперь, глиняная,

Поседела от страха; немые сны

Положили мне в рот белены».

Идём, идём,

Моя дорогая.

И днём, и днём

Такое бывает.

Мы хватаем ладони ладонями, пятками топчем

Монохромное скользкое тело раздутой ночи,

Ты сидишь на моих плечах, впереди — вокзал,

Рельсы еле вбирают воздух, на них: леса,

Нераскрытое озеро, девочка, высота,

Что ещё ты там видишь? Обглоданный бок моста,

Безразмерное здание, сломленный бег, фасад.

Меня за руку тянут: я всё же остерегусь,

Ты смеëшься: смотри, что за прелесть — Стерлядь и Гусь,

Я берусь за плавник, ты хватаешься за крыло,

Вчетвером мы глядим, отходя, в привокзальное дно.

«Как мы встретились?» — Стерлядь задумчиво чешет ус;

«Так мы встретились!» — тычет крылом за окошко Гусь.

«Да, мы встретились.» — машет мне из лесу лапой Мангуст.

II. В ПОЕЗДЕ

Гусь в шляпе скидывает карты,

А Стерлядь вскидывает ус,

И поезд, шумный и патлатый,

Несётся, собранный из бус.

Весна разнежилась на солнце,

Упав под столик откидной,

Мы в поле форменно несёмся —

А сон бесформенный такой!

Кивают пассажиры, слыша

Хрустящей музыки призыв;

Из радио сползают мыши,

Щекоча Стерляди усы.

Я вижу, как сменяет время время за окном,

Ведь время переходчиво и думает о том,

Как сделать, чтобы зеркало приняли за окно;

Оно неразговорчиво — и с кем-то заодно.

«А поезд-то игрушечный, а поезд — заводной!»

Резиновые рельсы раздуваются в шары

И лопаются с треском осязаемой жары,

Весна ударом темечка об стол разбила фулл,

Вздохнула тихо, девочка, и прилегла на стул.

А мыши разбегаются под звуки саксофо-

И Стерлядь возмущается, что душно и темно,

Щекóча усом пëрышки глумливого Гуся;

Въезжает поезд в колышки, хранящие поля.

А мышки-радиации берутся за хвосты,

Плетут — и получается верëвочный костыль —

Съезжают по окошку, дезертируя, домой,

Бегут на задних лапках, слыша запах луговой.

Мы выплываем из облака дыма в темно;

Ночь тихомирит сиротку-звезду, как детдом;

Рельсы скрутились в червей от мышиных зубов;

В пасти Мангуста запрятан писклявый улов.

III. ПОЛЕ И ЗВЁЗДЫ

Машет хвостиком лодочка-поезд,

А попутчиков лапы моих

Оставляют на мороси поросль,

Выходящую из-под земли.

Ночь и звёзды. Я вижу: по кругу

Вырастают, качаясь, грибы.

Обнимая за плечи подругу,

Топчем травы: мы звери-следы.

И усатая рыба, и птица

Разбрелись кто куда, а Весна

На росу, улыбаясь, ложится:

Так колодец, от веса устав,

Забирает её. Мы все трое

Ищем в поле причину тому

Почему же мы всё-таки в поле —

И расходимся по-одному.

Стерлядь, хвост расстреножив, как ножки,

Убегает копать водоём.

Гусь, покрытый гусиною кожей,

Улетает в небесный проём.

Я хожу, обнимая, как друг,

Дикий воздух; капризный малыш —

Ловит ветром меня. Подоткнут

Ветер вкруг моих рук. «— Ну-ка шшш», —

Слышу голос детсадовских трав:

» — Посмотри: от колодца наверх

Поднимается света рукав,

И на небе сидит человек».

Песенка пастушки

«А овечки на лугу

Распасутся — все в снегу.

Два пасутся — снега нет,

Шерсть их — облака комет.

Шесть их — и бока комет

Освещают им луга.

Увольняется луна».

Я пастушке машу: и пастушка

На меня сыплет смехом с небес.

» — Эй, подставь мне послушное ушко!

Я сегодня одно из чудес!

Слушай, слушай: подумаешь, сон,

Слышишь, слышишь: подумаешь, бред,

Сны — видения, ведьмы, неон,

И такого понятия нет.

Из-за гор за тобой подъезжает

Раритетный старик-механизм.

В этом поле ты нам не нужна, и

Мы тебе не нужны. Сторонись!»

По веревочной лестнице сходит

На колëсиках, робко, дрожа,

Ржавый крякающий паровозик:

«— Приглашаю тебя!»

«— Приглашай!».

Дверцы хлопают; время уносит

Нас со станции поля и звëзд.

Дребезжат дружелюбно колёса,

И Мангуст — как одно из колёс.

IV. ОЗЕРО-СОКРОВИЩЕ

Как это ты от себя уходила!

Вертлявый автомобильчик

Прошамкал во снах мотором,

Поплыл застеклëнным Линчем

В разросшихся коридорах,

Весна его отражает

И в стëкла собой стучит.

Скривились дома-пожары:

Вместо дороги — ручьи.

Чьи это руки? — ничьи.

Чьи это ноги? — ничьи.

Спираль-спираль, железная дорога,

Неведомый спиралевидный смех,

Раскатывают повороты глотки

И поедают вид и смелый свет,

Семья-семья, придуманное время,

На годы раскатавшее губу,

Прогрыз пути к озëрам сивый лемминг

И мягко вытек в сточную трубу.

Как это ты от себя уходила?

Озеро, озеро, чистые камни,

Красное дерево множится, дай мне

В воду глядеть и смотреть на окружность

Красных деревьев; а где же запруда?

Как мне к тебе подойти и расплыться,

Я превращаюсь, и я теперь — птица,

Я подлетаю к тебе; в красный куст

Прячется лемминг, который Мангуст.

V. ДОСТИЖЕНИЕ ВЫСОТЫ

Бисерки-лапки помеченных уточек

Тихо скользили на дно.

Я во фланелевой ношеной курточке

С дедом вожусь в домино

Прямо на лодочке; птица-кочевница,

Брюшко-покатышка, в клюве — ничейное:

Катится панцирь клубком —

Так на поверхности рак пережëванный

Мается под ветерком.

Тише, семейное: вёсла на жердочки

Косточек рук — уплывай.

Я остаюсь на невидимой лодочке

Зрителем рыбьевых стай.

Что там, внизу?

Отражение лестницы,

Руки Весны, пузырьки околесицы,

В удочку выгнулся ус.

Берег невидим и пуст.

Падаешь в воду: и платье вздымается

Лилией из-под воды.

Лапы Гусиные гладь разломали и

В ней оставляют следы.

Я тихоходка и я погружаюсь

Стопами в мягкий песок.

В рифах шумит перепончатый заяц

И уплывает в лесок.

А на лодочке подводной,

Отражаясь от лучей,

Пассажиры путеводно

Разрезают сон ничей.

Смотрят рыбьими глазами —

Я стучусь в пузырь окна.

Поменяемся местами:

Сон один — и я одна.

«А мы ехали, мы ехали, смотрели общий фильм,

А мы встретились, мы встретились и вместе в лодке спим,

Ты придумала пространство, и пространство дало течь:

Так и стало твоё место нашим общим местом встреч».

Хлоп!

Выдувает рыба пузырь.

Хлоп!

Остаётся от лодки пустырь.

Справа Стерлядь-птица, слева — рыба-Гусь,

Держат платья листья, я наверх несусь,

Солнце вяжет нити к волосам моим,

Ловит сон в зените — и кончает с ним.

Локон возвращается в подушку,

И сквозь перья шепчет голос рыб:

«Просыпайся. Выпала пастушка

Из ограды звёзд и лунных глыб,

Мышка превратилась в ножку-гриб,

Поезд рассыпается в картон,

Овцы — пух из тополиных крон,

Сон решил остаться только сон,

Потому что был уже Бретон

Сам собой весьма изобретён.

Потому что и степной Мангуст

Просто так: степной колючий куст.»