Ангелина Малюгина

Окончила Московский государственный институт культуры по специальности «социально-культурные технологии в индустрии досуга».

Пишет каждый день с шести лет. Автор многочисленных личных дневников и детских стишков, философских подростковых рассуждений и взрослеющих мыслей. Написала первую книгу год назад, вторую — полгода назад. Мечтает своими произведениями вдохновлять и поддерживать читателей.

ВАСЯ ВКЛЮЧИЛ КИТАЙСКУЮ НАРОДНУЮ МУЗЫКУ (роман) 18+

Глава 1

Было слишком жарко для осени. Город, в холодный сезон напоминающий своими безликими и острыми многоэтажками скелет кита, выброшенного на берег океана, преобразился. Рыжие утки передумали покидать лазурную гавань пруда в местном парке и с удовольствием позировали детишкам за горстку зерна. Среди разукрашенных солнцем пятиэтажек провожали последний урок ученики, обычно смурные, но сегодня необыкновенно счастливые и яркие. Они ещё не утомились от обсуждений недавно покинувших их летних каникул и щебетали наперерез открывающимся шипучкам и хрусту чипсов.

Центральные улицы задыхались, сжимались, хватали редкую прохладу с благоговением. Стенами непонимания сталкивались между собой задержавшиеся туристы и скользкие офисные работники, спешащие на зелёный сигнал светофора. Томно вздыхали праздные дуэты подруг, провожая взглядом и тех, и других. Обдуваемые искусственным ветром вентилятора, девушки не торопились покидать летние веранды ресторанов и поминутно чокались запотевшими бокалами. Белые скатерти пропитались карамельными духами, следы губной помады остались на салфетках.

Прохожие сворачивали шеи, впиваясь глазами в идеальный бронзовый загар и беспечные улыбки. Зависть и презрение читались в их взглядах. Сочувствие и удовольствие читались во взглядах сидящих. Некоторым людям с первой секунды их жизни предписано блаженствовать. Они-то знают, что тёплая осень обязательно настанет ещё раз, а вот настоящий день уже никогда не повторится.

Шум. В сердце всегда шумно, особенно если это сердце города. Бокалы, разговоры, смех, рингтоны телефонов, шуршащие юбки, шелест кустов, гул машин, стихи студентов-театралов, экскурсоводы и шаги. Подражая уличным барабанщикам-импровизаторам, каблуки отбойным молотком проходились по свежей плитке. Тысячи лакированных и сверкающих, замшевых и потёртых, острых и круглых, с дырками и без пар обуви стремились по делам, которые под пыльным небом столицы никогда не заканчиваются.

Рита среди них, она спешит к своему надоедливо музыкальному холодильнику. На дорогу домой, приготовление еды, обед и сборы всего час. Надо успеть, иначе барахолка закроется вместе с возможностью ухватить по-настоящему уникальный подарок для мамы. Конечно, более полезным было бы вообще не забывать про мамин день рождения, оставляя поиск подарка на последний момент, но колесо судьбы уже покатилось.

Сегодня не получилось сбежать из редакции пораньше, хотя Ритой были использованы все возможные хитрости и даже мольбы о пощаде. Всё равно пришлось отвечать на письма читателей газеты, присланные за выходные. У пенсионеров, поклонников регулярного издания о жизни стареющего поколения города, всегда есть что сказать. Они комментировали каждый очерк и запятую, предлагали планы исправления Пизанской башни, жаловались на соседей, разгадывали тайны Бермудского треугольника и ни разу не повторялись между собой в содержании. В обычный день Рита бы до ночи зачитывалась сочинениями и выписывала бы искромётные фразы в свой дневник, но сейчас было особенно тяжело найти баланс между серым офисом со скрипучими полами и улицей, изобилующей новыми лицами.

Своё лицо Рита изучила досконально за этот дурный вялый день. Она насмотрелась на себя, пока в спешке наносила макияж прямо в вагоне поезда метро, боясь выколоть себе глаз и принимая неизбежность этого события одновременно. Пока оценивала в последней луже, что не успела сдаться перед палящим солнцем, сочетание своего лимонного пальто с проснувшейся городской панорамой. Пока отмывала серебристую ложку от какао, в ней девушка выглядела особенно смешно. Пока старый компьютер включался целую вечность и демонстрировал чёрное зеркало.

Сейчас Рита мечтала увидеть свою кровать и погладить её хотя бы взглядом. Сегодняшняя ночь по прогнозу ожидается бессонной. На работе царило курортное настроение, офис постепенно таял, и сотрудники превращались в одну большую массу желе, поэтому пришлось взять написание статьи на дом. Иначе было не сосредоточиться. Однако это проблема будущей Риты, ведь Рита настоящая уже доставала связку ключей из кармана, чтобы как можно быстрее влететь в подъезд.

— Здравствуй, Маргарита! Что же ты так спешишь, как я за хлебом в сельский магазин в восемьдесят третьем! — мягкий голос извне встал бетонным забором между Ритой и её планами.

Не во многих дворах продолжают собираться на свежеокрашенных лавочках бабушки-старожилы, но эта пятиэтажка отличалась стабильностью местного надзора, уступая вездесущей преступности и нравственному беспределу только зимой. Уж слишком холодно было подчёркивать метким словом каждое событие, сидя по колено в сугробе.

Рита набрала воздуха, прикрыла глаза, с усилием натянула улыбку и повернулась к старушке, окликнувшей её так не вовремя.

— Здравствуйте, Лариса Сергеевна! Да я с работы бегу, ничего не успеваю, — от вежливости и соблюдения социального протокола в какой-то мере зависела вся будущая жизнь Риты в этом доме, который удачно располагался между всеми нужными точками в городе.

Эта бабушка занимала позицию авторитета всего двора. Дети при ней затихали и трясущимися руками принимали от старушки в дар карамельки. Взрослые никогда не пропускали беседы у лавочек, натужно смеясь с шуток пенсионерки. Местные пьяницы опускали глаза и обещали исправиться, прогибаясь под шквалом проклятий.

Лариса Сергеевна знала всех. Не только участкового, все смены терапевтов в поликлинике и жильцов со своего этажа. Она помнила наизусть хозяев и арендаторов, профессию мамы светловолосой девочки с тридцать пятой квартиры, какая зарплата у спящего на этой самой лавочке по выходным дяди Витали из соседнего дома и имена всех здешних собак. Все секреты хрущёвки были при ней, ведь вместо телевизора Лариса Сергеевна смотрела в окно со своего третьего этажа и слушала душещипательные прощания, ссоры и радостные встречи у двери подъезда. Одно скверное слово старушки могло в кратчайшие сроки оборвать очень выгодную аренду, привести к разводу и банкротству.

— Да, жизнь молодая такая. Всё бегаете, бегаете. Что ж говорить, сама в твоём возрасте за день могла весь город обойти в поисках телесных колготок, — Лариса Сергеевна качала ногами как ребёнок, оказавшийся на высоком стуле. Так она выполняла ежедневную норму по физической активности, чтобы потом отчитаться перед своим терапевтом. — Ты когда мне моего «пенсионера» привезёшь? — старушка весело улыбнулась своей еженедельной шутке, так она называла газету «Современный пенсионер».

— Так выпуски по четвергам выходят, Лариса Сергеевна, — Рита медленно перебирала ключи, мечтая как можно быстрее вырваться из этого диалога. Каждую неделю ей приходилось лично приносить свежий выпуск соседке-диктатору, а в качестве оплаты девушка получала разрешение негромко включать музыку после одиннадцати вечера.

— А сегодня что?

— А сегодня понедельник.

— Хорошо, что мне уже давно нет никакой разницы. Ладно, беги, Маргаритка, решай свои мировые дела, держу за тебя кулачки, — бабушка протяжно вздохнула, отпуская диалог. Оголодавшая Рита повернулась вполоборота, представляя, как накинется на содержимое холодильника. — А ты мне всё-таки скажи, Ленка-то дома вообще бывает? Ни разу за месяц её не видела, даже на выходных. Где пропадает, всё думаю. Вдруг случилось что, — за заботливым тоном Ларисы Сергеевны скрывалось отчаянное любопытство и жажда контроля над своими соседями.

— Лена утром на учёбе, а вечером на работе, — повисла тишина. Слишком мало информации. Рита опомнилась, — но у неё всё хорошо, говорит, что уже выбрала тему диссертации.

Лена была соседкой Риты и занимала вторую жилую комнату, хотя скорее играла роль домашнего полтергейста, гремящего посудой в ночи и исчезающего при дневном свете. Девушки редко успевали обменяться приветами и умудрялись почти не встречаться в стенах компактной квартиры. Риту такой расклад вполне устраивал: личного пространства хватало для всех, а аренда всё равно делилась на два.

— Ну, дай Бог. Ты только теплее одевайся, уж грипп полрайона скосил, а ты всё в юбках тоненьких щеголяешь, — бабуся потеплее завернулась в свой бушлат, пока термометр на окне первого этажа показывал плюс двадцать в тени.

— Обязательно. До свидания! — последние слова поглотил зелёный подъезд, а прощальным аккордом беседы поколений стала хлопнувшая дверь.

Абсолютное преимущество жизни на первом этаже начиналось от малого количества ступенек до нужной квартиры и там же заканчивалось. Остальное приходилось терпеть.

Решётки на окнах хоть и напоминали собой кованый забор перед средневековым замком, но упорно не давали рассмотреть горизонт. О милых посиделках на подоконнике с какао в руках можно было забыть, ведь постоянные любопытные взгляды прохожих не давали в полной мере представить себя героиней драматического сериала.

Холодные полы ещё возможно компенсировать тёплыми вязаными носками, а вот нашествие всякой летающей живности не удаётся избежать даже с сеткой на окнах. Правда, и Рита, и Лена так крепко спали по ночам от усталости, что покусай их полчище комаров-людоедов — они бы и не заметили. Да и пауки из подвала отлично справлялись с ролью охотников на насекомых-вредителей, сооружая свои паутины в тёмных углах квартиры.

Зато есть ковёр на стене, по легенде он создаёт дополнительное тепло, а по правде — аллергию на пыль. Хозяйка запретила его снимать, говорит, бабушке подарили его на тридцатилетие, из самой Турции везли. Раритет, практически антиквариат! Сколько бы Рита ни изучала старинные ценные вещи, рыже-красный ковёр так и не вошёл ни в одну категорию культурного или общественного достояния. Тем не менее он действительно отлично дополнял весь остальной интерьер, созданный чьей-то почившей бабушкой.

Пусть квартира пропахла едой и теплом от батарей, пусть она копила в себе жар летом и холод зимой, пусть соседи сверху ругались каждый вечер — особенный шарм здесь присутствовал. Потёртости, слегка скрипучие шкафчики, старая мебель, как в деревне у бабушки. Особенно Рите нравился торшер с бахромой на концах, которую девушка всегда рефлекторно поглаживала, когда проходила мимо.

Собственная коллекция вещей у Риты была скудная. Основная масса багажа из прошлого хранилась у мамы дома, так что с собой сбежавшая во взрослую жизнь дочь взяла только самое ценное: фарфоровые фигурки в виде разных животных (их на всякие праздники дарили родственники) и два толстых альбома с пустыми почтовыми открытками.

Открытки служили и сувениром из путешествий, и подспорьем для подарка дорогому другу (когда он найдётся), и воспоминанием о посещении какого-то удивительного места. Стоили они недорого и продавались в любом книжном магазине или музее, так что на таком увлечении не разоришься. На развале вообще можно было ухватить открытку за тридцать рублей и радоваться. Нет, на рынке и особенно редкие экземпляры водились, конечно. Их культурное значение было сложно достойно оценить, но торговцы справлялись, назначая суммы по двести или даже четыреста рублей за картонку с рисунком.

К подаркам для мамы Рита всегда прикладывала особенную открытку, которая нравилась собирательнице больше остальных. Девушка аккуратно выводила на обратной стороне признания в любви и благодарности, а потом заворачивала всё в конверт из тёмного пергамента. Мысленно она уже подбирала нужные слова, но голова Риты при этом погрузилась в недра резного кухонного гарнитура. Он нагрелся от солнца, и в ящиках с крупой теперь пахло тёплым деревом. Девушка уже включила режим поварёнка, набросала на стол всю необходимую посуду и открыла пожелтевший холодильник в поисках овощей. Оттуда на неё удивленно уставился салатовый стикер с надписью.

«Рита! Доешь, пожалуйста, суп! Завтра он испортится».

Девушка протянула «фууух» и с облегчением села за стол, держа в руках письмо счастья. Теперь можно было себе признаться, что для готовки у неё не было ни сил, ни времени.

Лена оставляла за собой стикеры, как следы на мокром снегу, и казалось, что этого хватало для поддержания добрососедских отношений. Рита была новичком в сожительстве со сверстниками, поэтому действовала по наитию в рамках своей скромной личности.

В одной квартире девушек запер случай. Они четыре года учились в одном институте, но в параллельных группах, так что лишь иногда сталкивались в коридоре, коротко кивая друг другу. Изменений не предвиделось, приближался выпускной. Всё решило общежитие, погрязшее в тараканах и разваливающихся стенах настолько, что руководство сжалилось над учениками и закрыло здание на ремонт, попутно выселив всех жильцов на неопределённый срок.

Лена в срочном порядке была вынуждена искать квартиру, лишь бы не возвращаться (даже на пару месяцев лета) в родной город в однушку, где уже жила её мама, младший брат и бабушка. Она наклеила объявление о поиске соседки на пробковую доску с надписью «Информация» в коридоре вуза, откуда его сняла воодушевлённая Рита.

Рита не бежала от родственников, тараканов или грязи. Вообще-то она делила неплохую квартиру с мамой, за неё ещё и не надо было платить, что несомненно являлось плюсом. Главной причиной переезда Рита выбрала знак судьбы в виде цветного листочка с красивым почерком на доске. Маме она объявила о начале нового, взрослого, этапа жизни, собрала вещи и уехала так быстро, что слёзы не успели политься.

В съёмной квартире обеденный стол оказался слишком маленьким, чтобы вместить двух человек, а график соседок оказался слишком тесным, чтобы принять нового друга. Ещё и книжные шкафы везде расставляли препятствия, и стены такие толстые, непробиваемые. Рита только училась дружить, поэтому не представляла, как надо себя вести, и предпочитала просто вежливо отвечать на стикеры, не предпринимая попыток узнать свою знакомую получше.

Расправившись с трапезой, Рита написала на обратной стороне стикера «спасибо!», нарисовала смешную мордочку и оставила его на столе. Она кинула грязную тарелку в раковину, оглушив себя звуком удара, посмотрелась в зеркало, натянула пальто, сапоги, помаду. Схватила с полки бархатный бордовый кошелёк с мелочью и вышла за дверь, оставляя последнюю возможность нырнуть в кровать.

Понедельник — самый непопулярный день на рынке. Все торговцы сидят за работой в выходные, остаются допоздна, а под конец воскресенья готовы со скидкой сбыть любой товар, лишь бы не тащить его назад домой. В понедельник они отсыпаются, а продавать выходят только самые отчаянные, которым не мешают ни снег, ни магнитные бури.

Рискнуть стоило. Охотница за редкостями знала, что найти действительно самобытный и ценный предмет можно только на развалах чужой жизни.

Глава 2

Часы неустанно спешили и прогоняли с нагретого места последних ветеранов рыночных продаж. Самые активные из них уже складывали непроданный товар в сумки в клеточку, сворачивали скатерти и потирали спины. Лавочники вырастали из скрюченного положения, как ландыши под первыми лучами солнца. Они разминались, покачивая головами в разные стороны, имитировали занятия зарядкой и сладко потягивались после долгого сидения на складных стульях.

Местная торговая элита с усмешкой слушала хор хрустящих костей и громогласных зевков. Поднаторевшие и успешные держатели бытовых драгоценностей не первой свежести предусмотрительно вложились в свой комфорт. Они напоказ выставляли свои шикарные рыбацкие кресла с местом для стакана растворимого кофе на подлокотнике, крутили разноцветными зонтами, которые закрывали и торговца, и его товар от дождя, снега и палящего солнца. Избранные не покидали рынок до последней разрешённой минуты, но и цены за товар загибали совершенно неприличные. А что поделать — статус.

Измайловский Кремль трудно заподозрить в наличии собственной барахолки, которая со временем обросла не только раритетными и исключительно ценными вещами, но и куклами без ног, порванными джинсами и б/у покрышками. Рынок умело скрывался за яркими фасадами, избами, узорами под русский стиль и музыкой, льющейся из разных углов. Деревянные лестницы с нежностью обвивают здания, а из колоритного ЗАГСа каждые пятнадцать минут на небольшую площадь вываливаются жених, невеста и их самые близкие пятьдесят человек. Обливаясь шампанским, выкрикивая имена молодожёнов и разбрасывая рис, они закрепляют успех бракосочетания и устремляются на парадную прогулку. Разодетой публике улыбаются посетители и приветственно машут дети, а новоиспечённые муж с женой фотографируются с пыльными пушками у ворот и едят круглые леденцы на палочках, оставляющие на языках следы розового и зелёного.

Только потерявшись между музеем водки и мастер-классом по изготовлению исторически достоверных бубликов, случайный прохожий откроет для себя огромных размеров блошиный рынок, спрятанный от чужих глаз. Безуспешно пытаясь найти выход из симфонии рекламных возгласов «шапки ручной работы» и «монеты, покупаю, продаю монеты», он отыщет самовар, как у бабушки в деревне, плетёные сказочные корзинки и набор фарфора, который всегда красовался в шкафу-стенке за прозрачным стеклом. Даже сумев покинуть лабиринт прилавков без покупок, нечаянный посетитель всё равно будет неосознанно тянуться назад в мир, выставленный на продажу, ведь он так похож на его детство.

Практически у каждого ребёнка, рождённого до начала десятых годов двадцать первого века, есть собственное воспоминание о рынке. У кого тётя куртки из Турции и Индии перепродавала, у кого дядя торговал неизвестно откуда взявшейся электроникой, а у кого была целая собственная арбузная империя. Дыхание кусающей осени, которая застала тебя в уязвимом положении в носках на картонке за шторкой, ничем не вытравить из головы. Зато столько комплиментов можно было получить разве что на собственный день рождения. И всё смотрелось на тебе идеально, особенно куртка с длиннющими рукавами и сапоги на размер больше. На вырост! А потом домой с двумя полупрозрачными полиэтиленовыми пакетами, втягивая ноздрями по дороге ароматы кожзама, исходящие от прилавков с модными косухами и портмоне.

В первый раз Риту на рынок отвезла мама, чтобы купить варежки, «не абы какие, а настоящие, из натуральной шерсти». В сетевых магазинах, очевидно, продавалась одна синтетика, просто хорошо замаскированная под что-то приемлемое. Да и цены втридорога, кому оно нужно! Даже купив ослепительно белые варежки с торчащими микроволосками, на которые с удовольствием налипал снег, и подобрав к ним резинку подходящей длины, мама не успокоилась. Обязательно нужно было «и на других посмотреть, и себя показать». Обвязавшись пёстрыми платками с красными цветами и позируя у зеркала, она томно вздыхала: «Ну я даже не знаю… а ты что думаешь, Рита?» А Рита уже ничего не думала. Завёрнутая в тёплую куртку, шарф, шапку, она тихо засыпала, сидя на табуретке в примерочной. Всё-таки время было семь утра, даже школа не заставляла так рано просыпаться, как тяга к стилю и прекрасному.

Так ничего и не выбрав, мама взяла Риту за руку и умело отвела их к выходу, лавируя между посетителями и вежливо отвечая на выкрики с предложением всё-таки что-то приобрести. Хорошим было окончание шопинга, можно по дороге подремать в грохочущем трамвае и набраться сил перед обедом. Дома мама разрешила Рите немного посмотреть мультфильмы с кассеты, пока сама она болтает по телефону с подружкой, рассказывая о всех своих впечатлениях:

— И представляешь, Кристин, себе так ничего и не взяла! Сама понимаешь, трудно с ребёнком по этим развалам ходить. Хотела платок, как у Светки с работы, да все они какие-то несуразные. Ладно, в следующие выходные попрошу своего на машине меня отвезти. Куплю ему носки хотя бы.

Так случалось почти каждый из их многочисленных походов на рынок. Рита частенько одним ухом подслушивала мамины разговоры, гадая, куда же постоянно пропадают папины носки. Иногда, в поисках достойного занятия, девочка меланхолично прижималась к окну и рассматривала движущиеся машины, пока по телевизору шёл не самый интересный мультик. Синяя. Чёрная. Чёрная. Грязная. О! Жёлтая! За учётом всех иномарок и советских спорткаров юная наблюдательница часто могла застать первую снежинку или начало сильной бури. Ей до сих пор нравилось ощущение тепла и покоя, пока за пределами комнаты природа нещадно насмехалась над бедолагами без прикрытия.

Благодаря горячей тарелке маминого борща и прянику со сладким чаем походы на рынок не оставили у девочки неприятных воспоминаний. Даже наоборот, ей была лестна клиентоориентированность продавцов ещё до того, как это слово изобрели все популярные магазины. Лавочники запоминали её имя, класс и дивились новому скачку роста каждые полгода. Почти как в лучших бутиках Парижа, только на расстоянии трамвайных путей и подъёма в пять утра. С тех пор Рита изучила рыночное достояние до такой степени, что даже на самых барахольных развалах находила редкие коллекционные экземпляры и антиквариат, способный рассказать свою историю.

— Маргарита Александровна, здравствуйте-здравствуйте! Вы чего это сегодня к нам в гости? Случилось что? — вежливо поинтересовался один из элитных торговцев старыми фотоаппаратами, отвлекая посетительницу от размышлений. Он уже приоделся в свой тулуп из овчины, который служил ему с ранней осени и до поздней весны, натянул шерстяные носки до середины голени и отыскал перчатки без пальцев, сшитые по последней моде нулевых. Образ дополняли изысканная восьмиклинка в клеточку и подкрученные вверх седеющие усы.

— Здравствуйте, Юрий Палыч! Ищу подарок, хочется что-то особенное присмотреть, памятное, — Рита взглядом окинула висящие на шнурках «Зениты» и «Кодаки», привязанные к крыше. Сегодня старику хватило места на веранде и ему даже не пришлось раскрывать зонт.

— Кому ищешь, дорогуша? Молодому человеку своему али подружке? — он кряхтя привстал, осматривая лежащие товары на предмет «особенной» ценности. Юрий Палыч был бандитом в юности, банкиром в зрелом возрасте, а к старости стал просто обаятельным пенсионером с загадочными шрамами на руках и левой брови. На него с любовью смотрели продавщицы со всего рынка и кокетливо проходили мимо, то и дело невзначай останавливаясь на светскую беседу.

— Маме. Молодые человеки не водятся в ареалах моего обитания. Сами знаете, на этом рынке вы — самый видный мужчина, — девушка скосила глаз на соседку Юрия Палыча по веранде, которая нарочито ярко накрасила губы и смешно причмокивала горячим чаем. Нисколько не смущаясь внимания, продавщица склонила голову на руку и мечтательно улыбнулась.

— Ну, Маргарита, умеешь старика порадовать, — Юрий Палыч раскраснелся. — Ты бы попробовала среди «человеков» людей рассмотреть. Есть хорошие, есть. Я бы даже сына тебе своего сосватал, но он, честно говоря, не очень, — мужчина усмехнулся с лёгкой горчинкой.

— Попробую, Юрий Палыч, — она слукавила. В её графике не умещался сон, не то что поиск пары. — Ну, что скажете? Может, «Полароид» маме прикупить? Красивый он у вас, блестит на солнце, завлекает, — большинство детских фотографий Риты были сделаны на камеры с моментальной печатью. Мама бы оценила такой привет из прошлого.

— Блестит! — лавочник хохотнул. — Ритка, я тебе правду скажу, только ты никому не передавай. Не работает он. Я говорю всем, что там детальки, мол, не хватает, вставите дома, и всё заработает. А на поверку там половины фотоаппарата уже и нет, пустил на те самые детальки для других камер. Получается, от «Полароида» только муляж остался, — он говорил со всей серьёзностью и постоянно озирался, в этом деле репутация особенно важна.

— Я не скажу никому, честное слово, — искательница артефактов приложила указательный палец к губам, имитируя детское обещание не выдавать секрет даже за вкуснейшую конфету на свете.

— Верю, — Юрий Палыч опять присел на кресло. — Ты сходи к нашей тёте Моте, у неё там новый завоз недавно был. Собиралась на выходных всё сбыть, но сегодня, однако, всё равно пришла. Ступай давай, время уже собираться домой. Ласточки к низу притянулись.

Юрий Палыч поднял взгляд к небу, а Рита побежала на другой конец рынка, ставя рекорды скорости олимпийского масштаба. Девушка взлетела по страдающим ступенькам Вернисажа^[1] на второй этаж, в надежде застать тётю Мотю на месте. Эта женщина стала настоящей легендой, настолько давно она поселилась в своём укромном рыночном уголке. Ассортимент её товаров был непостоянным, но в нём всегда оставалось место для волшебных ожерелий, заговорённых булавок и денежных фигурок. Годами в выходные к её прилавку притягивалась километровая очередь из жаждущих чуда.

Мотя не была из скверных или склочных старух, наоборот, всегда старалась произвести наилучшее впечатление на нового покупателя и в каждом видела то дочку, то сестричку, то брата. А уж если дорогой гость ничего не приобрёл после долгих скитаний, то она могла и тихонечко ругнуться ему вслед. Торговка сама просила называть себя тётей Мотей, потому что с именем Матильда далеко по карьерной рыночной лестнице не продвинуться. И похуже могли прозвище придумать, а так она всех опередила.

Её всегда было видно издалека, ведь цветочные куртки и платья модницы не получалось скрыть даже за самой большой толпой покупателей и пасмурным небом. Завершала свой образ профессиональная продавщица оберегов фиолетовой помадой и колье из крупных камней. И ногти! Ногти всегда были накрашены поросячьим розовым или небесно-голубым плешивым лаком со звёздочками.

— Мотя, здравствуйте! Подождите секунду, не закрывайтесь! — Рита, запыхавшись, выкрикивала слова, надеясь остановить собиравшую вещи торговку.

— Маргарита! Ты чего тут в неурочный день? Давай быстро только, мне ещё внука из сада забирать, надо баулы свои дома скинуть, — женщина приоткрыла сумку, на дне которой уже таились бусы из «натурального» жемчуга и две коллекционные тарелки из Праги.

— Я быстро, да. Мне в подарок для мамы что-нибудь интересное. Есть что? — покупательница всё никак не могла сконцентрировать взгляд на товарах после пробежки, всё-таки спорт не был её сильной стороной. Да и забег на продолжительную дистанцию с препятствиями и на каблуках не каждый профессионал осилит.

— Бусики есть разные, ну, ты знаешь какие. Талисманы всякие. Это, конечно, не очень интересно, — Мотя задумалась и медленно осмотрела свои богатства. Большинство из товара она по старинке заказывала через свою знакомую, живущую в Индии, а остальное ей приносили соседи, коллеги и друзья, решившие разгрести антресоль или кладовку. — Есть игрушка на ёлку в виде варежек детских. Советская, — она покрутила в руках блестящие варежки, напоминающие первый снег и тарелку с борщом. — И не смотри на меня так, знаю я, что октябрь на дворе. Новый год уже скоро, сама не заметишь, как время пролетит. А игрушка всегда кстати, смотри какая симпатичная!

— Давайте, — игрушка и впрямь была отличной сохранности. Её отлично дополнит красная коробка с золотым бантиком, а в качестве основного подарка Рита решила купить пряжу и спицы. Мама давно хотела начать вязать. — Очень даже символично получается, спасибо большое, вот вы всегда выручаете в трудную минуту, — покупательница с облегчением вздохнула и полезла в бархатный кошелёк. Теперь ей было не так совестно, что она только в последний момент вспомнила о предстоящем празднике. Эти варежки точно её ждали.

— Вот и хорошо, вот и молодец. Ты мне скажи, когда про меня в колонке своей напишешь? Всё жду громкий заголовок «Тётя Мотя — лицо Вернисажа». Надо же мне чем-то хвастаться! — Рита выпускала колонку только раз в две недели, но очередь на публикацию выстроилась огромная, уже на полгода вперёд. От предложений не было отбоя, каждый считал своим долгом появиться в газете.

— Надеюсь, скоро. У меня ещё перед вами вязальщица с седьмого ряда и продавец кинжалов. Вот с ними закончу, а потом приступлю к вам, — юная журналистка ласково улыбнулась и протянула крупную купюру, не сумев набрать нужную сумму мелочью.

— Ой, мне не хватит тебе на сдачу. Возьми что-нибудь на сто рублей. Брошку от сглаза, например, — она указала на булавку с маленьким красным камнем. — Я племяннице как приколола к портфелю, так она больше двоек не получает. Работает, сама проверила, — Матильда ударила себя в грудь, демонстрируя свой непревзойдённый опыт в талисманах и эзотерике.

— Мне что-нибудь неволшебное, если можно, — Риту скорее пугали различные магические вещи, чем давали уверенность в завтрашнем дне.

— Остальное ты уже видела, я сегодня так, по мелочи взяла с собой, — женщина рассеянно развела руками. — Могу только почтовые открытки предложить, недавно взяла тут у одного неудавшегося продавца почти за бесценок. Только они исписанные и изрисованные, что с ними делать — ума не приложу. Хоть на макулатуру сдавай, — тётя Мотя небрежно вытрясла открытки на стол из порванного файла.

— Давайте вот эту, с задумчивой женщиной, — девушка взяла открытку из чистой вежливости, особенной ценности эта картонка не представляла. Просто Рите уже очень хотелось домой, а без достойной сдачи тётя Мотя её не отпустила бы. Принципы.

— Возьми, деточка, — лавочница довольно упаковала открытку в то, что осталось от файла, а остальную макулатуру запихала в сумку. — Вот так, и я когда-то помру, а мои вещи по миру разлетятся… кто печку растопит моими фотографиями, а кто на полку вазу хрустальную поставит, — женщина театрально вздохнула, не поднимая взгляд от своего рабочего стола.

— Да что вы такое говорите? У вас дети, внуки. Они о вас память сохранят, не променяют дорогую сердцу вещь на сто рублей, — Рита погрозила в воздухе только что приобретённой открыткой. Она любила вещи с историей, но не хотела знать, как эта история оказалась в чужих руках.

— А ты думаешь, Маргарита, у этих вещей не было наследников? — тётя Мотя обвела рукой свои богатства. — Были. Предостаточно. Ну ничего, если моё накопленное добро потом кому-то ещё служить будет, то и хорошо. Лучше, чем на свалке ждать своего часа. Есть зонт с собой, Маргарита?

— Нет, — растерянно хлопала ресницами девушка.

— Тогда беги домой, красавица. С сегодняшнего дня грозы, потом начнётся холод. Хорошо быть старой, колено лучше синоптиков работает.

Глава 3

Шагая по мокрой улице и набирая полные туфли мутной воды, Рита как никогда оценила мудрость и советы старших. И одеваться надо было теплее, чтобы сейчас не дрожать, как объявление о ремонте компьютеров, приклеенное на столб, и зонт прикупить в какой-нибудь лавке по дороге, чтобы ручьи хотя бы не так активно стекали под пальто.

Погода проявила всю свою абсолютную мерзость, а городская суета только дополнила несчастья. Девушка хотела бы с удовольствием усвоить этот урок от стихии и в будущем всегда носить с собой зонт как оберег от дождя, но шанс доплыть до квартиры в целости с каждой минутой угасал. Вот бы сейчас кинуться в тёплую ванну, а не рисковать своей жизнью, лавируя между велосипедистами, машинами и людьми, готовыми за лишний шаг вперёд принести любого прохожего в жертву. Рита прикрыла глаза, спасаясь от шумного потока, спадающего по её лбу прямо в зрачки, и побежала без остановки, заглушая сбивчивым дыханием мрачное воображение.

Мысли о смерти всегда тревожат живущих. А умерших, вероятно, тревожит только грамотное запугивание детишек на кладбищах, завывания в печных трубах и задувание свечей на столах гадающих. У них и так много дел, ведь призраки уже поняли, что смерть — вообще дурацкая штука. Живёшь-живёшь, а потом — бац! Умер. Глупость.

Сначала ты молод, неудержим, красив, но эта благодать заканчивается так стремительно, что и заметить не успеваешь, когда из зеркала на тебя стал смотреть дряхлый незнакомец. Не только силы с каждым днём убывают, но и Мальдивы потихоньку уходят на дно океана, и даже Стоунхендж понемногу разрушается. Заканчивается ситком, длящийся десятилетиями, выходит последняя часть игры, любимое шоу закрывается, а на диване взамен остаётся оболочка от человека, ведомая пультом в руке. Испуская дух, зритель успеет вспомнить только картинки свадебного отдыха в Таиланде и подумать о неотложных делах, что уже никогда не успеет завершить.

Хотелось бы уметь отмотать всё назад, как кассету с любимым кинофильмом, но жизнь происходит исключительно для удовольствия её проживать без шанса на повторение. Никак не удержаться за калитку на кладбище, не получится поселиться в незакрытом зеркале, не удастся ухватиться за блестящую серёжку скорбящей вдовы. Участь одна — стать памятью.

Чей-то ребёнок посмотрит старые фотографии в альбоме, если повезёт. Он проведёт своим маленьким пальцем по одежде, которая в новом времени уже станет ретро, и влюбится в прошлое. Притягательно смазанное и искреннее. Только разглядывающий снимки пришелец уже не сможет вспомнить, кому они принадлежали, не узнает лиц, не прочтёт имён на обороте.

Как не оказаться на межгалактическом блошином рынке в куче чужих остатков души?

Приняв, что сопротивление непогоде решительно не приносит никакой пользы, Рита медленно дошла до подъезда, который разделял «там» и «здесь». Капли затекли под блузку и щекотали кожу. Мысли о неминуемой смерти отлично сочетались с видом умирающей улицы.

В грязных брызгах, ледяная изнурённая девушка переступила порог квартиры и вытряхнула из промокшей сумки всё разом. Надо было срочно организовать сушку документов, завалявшихся записок, чеков и упаковок от жвачки. Самой стойкой среди хлама, живущего в сумочке, оказалась только что купленная открытка — она почти не потеряла свой первоначальный вид. Что ж, судя по дате отправления, она и так путешествовала уже очень много лет, скитаясь из квартиры в квартиру и по незаинтересованным продавцам. Ей уже не привыкать.

Девушка с силой выжала волосы и смыла макияж, который превратился в грим грустного клоуна. Одежда улеглась в стиральную машинку в надежде, что о ней вспомнят в ближайшие дни. Обжигающий душ смыл городские объятия. Всё сырое отдыхало под батареей на кухне. Осталось только солёное смятение, почти перетекающее в уныние.

Рита раскинулась на своей одноместной кровати прямо поверх розового пушистого пледа. Пальцы рук налились тяжестью, дыхание замедлилось. Мокрые волосы неприятно скомкались под шеей, глаза затрепетали в последних попытках удержаться за жёлтый свет и закрылись. Темно. Тепло. Хо-ро-шо.

Да что же написано на той открытке?!

Внутренний голос отразился от черепной коробки и пролетел сквозь нос, язык и глазные яблоки, обнажая квартиру, застывшую от страха.

Собирательница никому не нужных сокровищ превозмогла боль в ногах, вскочила, быстрым шагом пошла, схватилась за дверной косяк, переждала напавшее головокружение и на ощупь пошла на кухню. Зрение восстановилось. Открытка лежала в небольшой луже и не моргала, ждала. Рита встала на колени, опираясь ими о кафельный пол, взяла двумя пальцами картонку и встряхнула. Полетели брызги.

Женщина, занимающая картинку, отвернулась. Её белый профиль застыл греческой статуей. Губы приоткрылись в дыхании, ей не хотелось говорить. Не повезло быть почтовой открыткой. Незнакомка притягивала взгляд вороными кудрями, носом с горбинкой, глубокими чёрными глазами, ключицами, выглядывающими из платья цвета застоявшейся крови. Дорожки дождя начертили на её лице слёзы. Текст на задней стороне открытки был написан карандашом и не расплылся.

«Здравствуй, Саша.

Пишу коротко, времени и оправданий больше нет. Я оставила нашего Васеньку у твоей мамы. Сказала, что скоро за ним приду, но я не вернусь. Вася вырастет добрым мальчиком, если я не буду ему мешать. Он очень похож на тебя, хотя сейчас ещё плохо видно. Я больше не могу ждать. Мне тошно от самой себя, ещё больше, чем тебе. Скажи Васе, что я умерла.

Света.

Тверская 27, кв. 36

Матвиенкову Александру Григорьевичу»

Обратного адреса на таких письмах не указывают.

Вася, что с тобой сейчас? Как ты рос? Кто твоя мама? Почему она ушла? Кем был твой папа? Что случилось в семье из Светы, Саши и Васи? Почему письмо спустя всего-то полвека оказалось в руках лавочников? Вася, как ты выжил? Как ты жил, Вася? Вася, ты вообще жив?

Пульс стучал в ушах. Смерть — это не игрушка. Нельзя умереть не по-настоящему. Нельзя уйти из жизни понарошку, только для некоторых. Вася, ты знаешь, что мама была жива? Или сейчас жива?

Быть гонцом смерти ещё хуже, чем просто умирать. Рита помнила, как случайные звонки, казавшиеся будничным разговором, обрывали дыхание, забирали улыбки, запирали слёзы в горле. Она знала, как тяжело слышать последний смех человека незнающего, безмятежного. Видела, как отправлялись письма, пропитанные солью слёз, размазанные, короткие. Вася, где твоя мама?

Эпоха чувственных фраз и таинственных намёков, что годами хранили в самом тёмном углу полки, прошла. Теперь письма, прошедшие через картонные коробки, дно сумок, скатерти на развалах, доставляются по ошибочному адресу, но к парадоксально нужному человеку. Вася, где ты?

Вася, ты, верно, ровесник моей мамы. Ты жизнь прожил один? Ты был счастлив? Ты есть на свете прямо сейчас?

Рита очнулась, почувствовав жжение в ногах. Колени стали бордовыми, фиолетовыми яблоками и хрустели, хрустели. Пора было вдохнуть, неизвестно, когда лёгкие в последний раз так надолго оставались пустыми. Грудная клетка наполнилась болью и ныла. Ныла. Слёз не было, они ушли давно и больше не появлялись. Только руки дрожали, вспоминая их.

Чужое горе задело силки и осталось в ловушке, тревожа сложившего ружьё охотника. В одинокой жизни имелись свои плюсы, но тотальная беспомощность, накрывающая с головой тревога и навязчивые мысли заставляли Риту задуматься о том, что одна она сейчас не по своей воле, а по принуждению. Это большая разница. Сейчас бы схватить трубку, набрать кого-то из бесконечного списка контактов. Нет, не для жалоб и грусти. Чтобы поболтать, совершенно бестолково и бессмысленно. Спросить, как день прошёл. Рассказать про дурацкое письмо и выкинуть его из головы, из окна.

Но мама спит, её нельзя волновать. Лены никогда нет. Наверное, она не заметила бы смерть соседки раньше даты следующей квартплаты.

Холодильник опять затянул свою песнь. Вода по трубам льётся. Немного урчит в животе. Рита оттолкнулась от пола и встала посреди кухни. Следующие действия отдавались только ритмом шагов.

Девушка зашла в комнату Лены. Залезла в её комод, взяла листок А4. У соседки их полно, на них она пишет конспекты. Где-то по дороге назад на кухню Рита схватила шариковую ручку с неизвестной эмблемой.

Вдох. На кухне всегда противный свет: белый и холодный, как в поликлинике в восемь утра зимой. Выдох. Лист улёгся на обеденный стол. Вдох. Ручка слишком громоздкая для элегантного письма. Но ничего, с этим можно справиться. Выдох. Вдох.

«Василий Александрович, здравствуйте.

Возможно, Вы удивитесь бумажному письму, всё-таки не в двадцатом веке живём, но у меня нет другого способа с Вами связаться. Недавно на Измайловском блошином рынке я купила исписанную почтовую открытку, которая, как мне кажется, скорее должна принадлежать Вам, а не мне.

Если Вы ещё живёте по указанному на открытке адресу, то я бы могла прислать эту капсулу времени следующим письмом. Если Вы переехали, то сообщение моё останется бессмысленным свёртком в мусорном ведре у почтового ящика, что меня даже не расстроит.

Но если мои слова вдруг дойдут до Вас, Василий, я прошу — не молчите. Пришлите в ответ хоть смятый листок. Наверняка эта открытка не случайно оказалась в руках лавочницы по имени тётя Мотя. Наверняка были причины избавиться от горького послания. Мне кажется, что я даже могу их понять.

С каждым днём я всё больше ощущаю, что ни одна моя шуршащая юбка, ни одна розовая зефирка вприкуску с чаем, ни одна фарфоровая фигурка на полке не помогают мне избежать мыслей о неизбежном. Честно говоря, мне просто не с кем этим поделиться. Вот и всё.

Поэтому всё-таки лучше не отвечайте. А я и не отправлю письмо. Так и сойдёмся.

До свидания,
Маргарита»

Выдох. Голова прояснилась, гудение прекратилось вместе с последней поставленной точкой. Рита потрогала пальцами своё разгорячённое лицо, ущипнула себя за переносицу. Отправлять это нельзя, точно.

Если на секунду представить, что Вася до сих пор там, на Тверской. Он вырос, окончил школу, престижный университет, устроился на работу и, наверное, уже не только детьми, но и внуками разжился. Всё это время Василий Александрович, вероятно, не знает, что мама оставила маленького Васю намеренно и бесповоротно. И ничего. И пусть. Неосторожным словом можно всю суть человека разрушить, это не дело. Нельзя так беспардонно врываться со своими чувствами, письмами, прошлым.

Почти сорок лет — слишком долгий срок для квартиры. Редко по одному адресу растут родители, дети внуки. Сейчас старую квартиру Саши и Васи наверняка снимает какая-нибудь молодая обеспеченная девушка. У неё точно есть карликовый пудель, который всегда визгливо лает на незнакомцев и носит ошейник со стразами. Письмо Риты девушка читать не станет. Выкинет, и дело с концом.

— Никаких Василиев здесь нет. Мошенникам пора научиться получше узнавать информацию, — скажет новая жительница квартиры на Тверской и захлопнет почтовый ящик. Затем чмокнет свою собачку и больше никогда не вспомнит об этом.

Интересно, письма в центре столицы тоже раскладывают по почтовым ящикам или приносят в каждую квартиру на серебряном подносе? Рита улыбнулась. Тревога поминутно рассеивалась по словам, разлеталась на части предложений. Написать письмо в пустоту оказалось даже приятно, только не хватало завершающего действия. Рита открыла кухонный сервант и достала старый почтовый конверт, в него соседки складывали квартплату к пятнадцатому числу каждого месяца. В ближайшие пару недель он не понадобится, так что Лена не заметит пропажу.

Конверт со временем слегка пожелтел и пропах листовым чаем, но с задачей своей он всё равно справится. Рита вложила в него письмо и впервые в своей жизни вывела ручкой индекс, адрес, фамилию, имя. Завтра по дороге в редакцию она завернёт в парк у дома, найдёт брошенный всеми мангал, кинет туда конверт и вслед за ним полетит спичка. Неделю назад в «Современном пенсионере» вышла статья о переживании своих эмоций, и сожжение собственных откровений на костре входило в рубрику советов. Вот и работа пригодилась, и даже не пришлось просить помощи у близких. Теперь всё кончилось.

Рита положила письмо сверху на сумку, стекающую ручьями на придверный коврик. Так она о конверте точно завтра вспомнит, когда будет поспешно собираться. Нет, надо будет обязательно написать извещение на тот адрес, но как-нибудь более ненавязчиво. «Здравствуйте, ко мне случайно попало Ваше письмо». Уж всё лучше разговоров о смерти.

Силы кончились. Рита обмякла и вернулась обратно к постели. Вниз полетели пушистые тапочки, халат. Торшер с бахромой подмигнул и тоже выключился. Из забот остался только завтрашний будильник и статья, которую начинающая журналистка забыла сегодня написать.

Рита открыла глаза.

Глава 4

Занятая ночь не даёт шанса проявить слабину. Греметь лопатками на жёстком матрасе разрешается только после выполнения всех необходимых нормативов. Организм должен быть в сговоре с разумом. В глубине тела включается аварийный режим, по всем кровеносным сосудам загораются круглые рыже-красные лампочки, кричит сигнализация. Разодетые во фрак внутренние дворецкие задирают глаза-шторы наверх, закрепляя их толстыми прищепками. Нервное напряжение дёргает ногу под столом и откусывает кожу с губ. Сердце включает на беговой дорожке экстремальную программу, пора поднажать. Мозг расталкивают тягачи, ему предстоит решить много задач, например различить между собой сахар и соль, не забыть ключи от дома и надеть юбку. У вас когда-то был страшный сон о том, что вы приходите в школу без штанов?

С другой стороны, стóит лишь ненадолго прилечь, и медовое блаженство начнёт растекаться по каждой клеточке тела. Оно коварно, обманчиво. Только пять минуток, всего несколько циклов спокойного дыхания, и всё пойдёт прахом.

Рита нашла себя спящей за столом в позе сдувшегося колеса грузовой машины. Красный круглый будильник душераздирающе орал из последних сил, сомневаясь в своей профессиональной компетенции. Он скакал по рабочему столу хороводом, заводил всё более весёлые песни и лез вон из металлического корпуса, лишь бы разбудить хозяйку. На четвёртой минуте, наконец, получилось.

Полуночница взлетела со стула, снимая с щеки прилипшие исписанные листочки. Шея задубела, ноги затекли, память с треском прокручивала на внутренней плёнке все дела на день. Парк, редакция, мамин день рождения. Парк, редакция, мамин день рождения. Рита сорвалась с места. Будильник так хорошо вклеился в сон о пожарной станции, что на самое главное времени почти не оставалось.

Опаздывающая на работу журналистка откинула с окна пыльные занавески цвета морской волны, распахнула форточку и вытянула руку сквозь решётку, ощупывая воздух на предмет теплоты. Рита искренне верила, что это и есть самый достоверный прогноз погоды, поэтому вчерашний ливень и стал для неё настоящим откровением. Сейчас ещё слегка морозно после ночи, сохранялась влажность от залитой почвы, дул лёгкий ветерок. На ощупь за бортом около десяти градусов тепла.

Рита, убеждённая в том, что идеальный внешний вид решает многие жизненные проблемы, каждое утро совершала спринты от круглого зеркала в роскошной резной раме до платяного шкафа гордого коричневого цвета. Сегодняшний день не стал исключением, и старый паркет опять жалобно стенал под громкими голыми пятками.

Менять своё яркое лёгкое пальто на что-либо ещё кокетке пока не хотелось, поэтому в ход пошли тёплый свитер с рюшами и шерстяная юбка с плотными бордовыми колготками. Даже если Рита будет опаздывать на последний убывающий с Земли космолёт, она всё равно предпочтёт перед выходом выбрать идеальный наряд.

Времени оставалось катастрофически мало. Пять минут распределялись между расчёской, бальзамом для губ с вишнёвым вкусом, сбором вещей и яблоком из холодильника, которое сегодня станет завтраком. Парк пришлось из утреннего уравнения вычеркнуть.

— Завтра схожу, — решила Рита и понесла слегка примятые листочки в сумку, которая за ночь должна была подумать о своём поведении и высохнуть. Однако в прихожей её не оказалось.

Рита остановилась. Крепко-крепко зажмурилась и снова открыла глаза. Сумки всё ещё не было на месте.

— Вот чёрт!

Решение загадок, прохождение квестов и чтение детективных романов были на первом месте в рейтинге самых нелюбимых вещей Риты во всём мире. Девушка медленно прошла на кухню, расплывчато озираясь вокруг.

— А сумка была вообще вчера со мной? Или я её оставила на рынке? Или вообще не брала?

Пропажа быстро обнаружилась на батарее. Распотрошённая сумка в полном расслаблении нежилась в тепле, будто на самом сладком курорте. Все вещи, которые вчера вечером Рита сочла недостаточно важными, чтобы их расправить и высушить, были аккуратно выложены на стол. Среди них не оказалось ни фантиков из-под конфет, ни выцветших чеков. Зато на подоконнике над батареей лежал салатовый стикер:

«Рита, доброе утро! Сумка никак бы не высохла у порога до твоего пробуждения, поэтому я её положила на батарею. Не пугайся».

Уф, какое облегчение. Возможно, это утро всё-таки ещё имеет шанс стать добрым. Рита присела на качающуюся табуретку, обмякла и ласково посмотрела на записку:

— Надо сделать для Лены что-то приятное, хоть цветочек какой купить или колбасу, например.

На лицевой стороне стикера уже не осталось места для ответа. Рита перевернула листочек. Оказалось, что Лена ещё не закончила:

«P. S. Твоё письмо взяла с собой. Я сегодня пойду на почту за своими посылками, как раз его отправлю».

Рита мгновенно проснулась второй раз за утро. Она бросила стикер на подоконник и в панике стала искать мобильный. Письмо не должно увидеть почтовый ящик. Катастрофа.

— Господи, пусть Лена будет слишком занята для почты, пусть она пропустит остановку или потеряет моё письмо, — да, в молитвах Рита была не сильна, но ситуация складывалась патовая. Девушка дрожащими пальцами набрала номер соседки. Кто придумал делать гудки такими длинными? Долго, долго, долго, долго…

— Алло? — послышался в трубке встревоженный и удивлённый голос.

— Лена, привет, — Рита лихорадочно шагала по квадратной кухне.

— Рита? Случилось что? Нас затопили? Мы затопили кого-то? Хотя подожди, мы же на первом живём… — Лена обладала раздражающей способностью перебивать не только слова, но и мысли собеседника.

— Нет-нет, я вообще не по этому поводу, — Рита вздохнула, теряя самообладание. — Ты уже отправила письмо?

— Да, ещё с утра. А что такое? Ты сама хотела сходить на почту? Не то чтобы это было странно, просто, знаешь, на почте по утрам довольно людно, так что это во всех смыслах сомнительное удовольствие, — соседка недоумевала. Неужели такой разговор требует звонка в восемь утра? Кажется, они никогда друг другу не звонили.

— Я… нет, всё хорошо, просто хотела уточнить. Всё нормально, правда. Спасибо, — Рита повесила трубку. Какая же глупость. Как объяснить все подробности ночного мыслительного процесса, который привёл к запечатанному, подписанному письму, положенному в прихожей? Что ещё можно было подумать? Конечно, оно было идеально подготовлено к отправке.

Мысли больно щипались и жалили пальцы, ведь это они вчера догадались излить свои откровения на несчастный листок бумаги. Остаётся надеяться, что письмо закончит свою жизнь непрочитанным, иначе придётся продолжать идти на поводу у дурацкой картонки. Освободиться от печального обаяния женщины с открытки не так просто.

***

 — Мамочка, дорогая, с днём рождения! — Рита впорхнула в подсобку, шаркая бахилами.

Одежду тут же заволокло запахом медицинского спирта и кофе — аромат, напоминающий Рите детство. Это место было для неё вторым домом. На полу у небольшого стеллажа девочка развлекалась с игрушечным набором медсестры, на потрёпанном кожаном кресле читала приключенческие романы, а за маминым столом у окна делала уроки и втайне подсматривала в медицинские карты пациентов. Начинающая любопытная Варвара привлекала остальных медсестёр отделения, они с удовольствием приходили на чаепитие и таскали для маленькой гостьи конфеты, мандарины, яблоки. Так у Риты появилось первое сообщество, хоть и состояло оно из взрослых тёть с проблемами в личной жизни.

Невзрачная каморка понемногу стала приобретать домашний вид. Сошла годовая пыль, выросли цветы в горшках, появились запасы кофе, молока, сладостей, мама повсюду расставила фоторамки с дачными пейзажами. Потом Рита повзрослела и перестала приходить, предпочитая после школы гордое одиночество, но чаепития в три часа дня продолжались год за годом. Менялись сотрудники, директора, форма, бейджики и номера на кабинетах, а традиция жила.

Теперь Рита выросла настолько, что встречи с мамой в каморке детской поликлиники стали необходимостью. Каждую среду они болтали о прошедшей неделе, сплетничали про знакомых и ели плюшки.

— Маргаритка! — мягкая, плюшевая на вид, маленькая женщина подскочила от удивления на старом офисном стуле. Его она утащила из кабинета секретаря, когда тот с криком увольнялся и швырял бумажками в дверь. — Я думала, ты придёшь только завтра, у нас же по средам с тобой время свиданий… — медсестра оторвалась от заполнения кипы документов и с большой силой обняла дочь, не прекращая причитать.

— Ну как же! Сегодня ведь праздник, я хотела тебя порадовать, — Рита начала вытаскивать подарки и торжественно их вручать, пока мама озадаченно покачивала копной кудрявых жёлтых волос.

— Для меня ты и есть самая главная радость, — она снова крепко обняла дочь, так, что у Риты захрустели рёбра. — Свяжу тебе шапочку на зиму, а то ходишь постоянно в такую холодину, как снежная королева! Косы раскинула, а уши скоро отвалятся! — мама скорчила гримасу и высунула язык.

— Если у меня отвалятся уши, я подарю их тебе. Повесишь в кабинете как украшение, будешь пугать маленьких детей, — рядом с мамой вполне уже взрослая и самодостаточная девушка иногда превращалась в колючего подростка.

— Тьфу на тебя! — женщина, сочетающая в себе качества сдобной булочки и бабушкиного малинового варенья, просто не могла выглядеть злой или обиженной. Даже на работе её звали исключительно Юленькой-душенькой, игнорируя строгий бейджик Юлии Владимировны. Сейчас она крутилась по кабинету в ритме диско, демонстрируя свою новую серебряную кофточку. — Зацени! Мама-то у тебя ещё хоть куда! Сегодня с коллегами после смены решили выпить по рюмочке, отметить дату, — именинница игриво покрутила рукой.

— Да кто бы сомневался, — усмехнулась Рита, пока мама тащила из разных углов шкафа конфеты, кофе, чай, печенье и пряники.

— Ох, сказала бы, что придёшь, я бы хоть купила чего съестного! А так приходится вот по сусекам скрести, совершенно ничего не осталось…— женщина вытрясла из прозрачного пакетика ещё и горстку леденцов, окончательно заполнив свой неуклюжий столик.

— Всё в порядке, мам, я же не поесть к тебе прихожу. Да и тут полно всего, нам вдвоём уж точно хватит, не сомневайся, — Рита начала с удовольствием разворачивать шоколадные конфеты. Свою немереную тягу к сладкому она компенсировала любовью к солёному, так девушка создавала собственное сбалансированное питание.

Мама суетилась, рассыпаясь в хвалебных речах о подарках, примеряя цвет пряжи то к лицу дочери, то к своему. Она рассказывала, как много в юности связала платьев, носков, шарфов, и о том, как всё это оказалось безвозвратно утеряно. Щёки женщины раскраснелись, губы устали в улыбке, но Юля всё продолжала шутить, причитать, восклицать, смеяться. День рождения для неё был самым радостным праздником, хоть в восемнадцать, хоть в пятьдесят два. Она с удовольствием принимала подарки и комплименты, берегла каждую открытку и иногда даже засушивала букеты роз.

Юля была из того вида женщин, что всегда отвечают на поздравления длинным монологом, с безмерной благодарностью и ответными пожеланиями, заставляя собеседника смущаться скудного репертуара своих речей. Поэтому первая часть встречи с дочерью прошла во взаимных восхвалениях. Ёлочную игрушку в виде варежек мама, кстати, особенно оценила, она аккуратно положила её в сумочку и пообещала повесить на самое видное место на Новый Год. Рита ещё раз почувствовала внутреннее торжество от удачного выбора.

— Ты бы оставалась здесь. Скоро уже вечер, посидишь со мной, с коллегами, тут все твои знакомые. Потом домой зайдём, покормлю тебя ужином, можешь даже спать остаться, комната твоя свободна, всё в том же виде, — мама поглощала печенье, чтобы потом иметь достойную причину пожаловаться на постоянно растущий вес.

— Да нет, я побегу уже скоро, — дома Рита бывать не любила. — У меня сегодня произошла небольшая неприятность, если честно, вот не знаю даже, как быть…

Девушка развлекала именинницу рассказами о тёте Моте, открытке, письме и Лене, только бы мама позабыла о своём предложении. Сердце Риты сжималось от мысли о доме. Потёртые половицы у порога кухни, розовый стаканчик с зубными щетками, запах кондиционера для белья с ароматом свежей поляны, вафельные полотенца для рук, цветные салфетки со смешными рисунками, календарь с котятами. Она часто вспоминала окно, из которого были видны огни засыпающего района. Никаких решёток, только бесконечное плато ночного города. Рита мечтала о сырниках по субботам, о супе на ужин, об общем креме для рук и смешанному запаху духов в прихожей. Из-за этого она уже так неприлично долго игнорирует мамино предложение зайти в гости.

Рита знала, что больше не захочет уходить. Ей постепенно забылось, почему она так торопливо приняла решение об отъезде. Была ли это тяга к чему-то новому? Желание начать взрослую и независимую жизнь? Попытка оставить прошлое позади? Забыть боль? Избавиться от призраков? Или причиной тому стали мамины упрёки о немытой посуде?

Неважно, ведь сейчас Рите было уже стыдно признаться, что ей как никогда раньше хочется нырнуть под тяжёлое одеяло, посмотреть на вензеля розовых обоев и спокойно уснуть под храп из соседней комнаты. С момента, как повзрослевшая девушка переступила порог родительского дома, она ни разу не остановилась, чтобы оглянуться назад. Страшно.

***

— Что же ты так распереживалась? Вдруг ты человеку счастье подаришь? А что, если найдёт он маму свою, обнимет, поцелует. Она, может, и жива ещё, вот здорово будет, — женщина громко расхохоталась, заполняя всю комнату приятным низким голосом.

— Жаль, что я никогда этого не узнаю. Вот так и буду мучиться, если никто мне не ответит. А я думаю, что не ответит, — Рита уткнулась в кружку. Вот Лена подкинула задачку. Теперь уже даже непонятно, покупать колбасу или нет.

— Почему это?

— А как? Номера у меня нет, в интернете вряд ли есть полная перепись жителей дома пятидесятилетней давности. Так и получается, что либо ждать ответа и страдать, либо… ждать ответа и страдать, другого варианта не предвидится.

— А ты сходи в гости! — мама широко развела руками, будто назвала самое очевидное решение всех проблем.

— К кому? — Рита непонимающе подняла бровь.

— К Василию своему. Прям по адресу и сходи, мы же в одном городе все живём, — казалось, что для неё ничего проще ещё в мире не было.

— И что я ему скажу? Здрасте, я написала вам письмо, вы случайно не читали? — девушка скривила недовольную мордочку.

— Так и скажешь: «Я — Рита, журналистка и барахольщица… — женщина движением ладони пресекла попытки дочери поспорить, — нашла открытку, написала письмо. Хотела узнать, дошло ли, и могу ли я передать открытку». Вот и всё. Делов-то, — Юля откинулась на стуле с видом победителя.

— Это как-то странно. Я надеюсь, что мне вообще не придётся ему ничего говорить. Он же как-то без этой информации жил, правильно?

— А, может, плохо он жил?

— А станет жить лучше, когда узнает, что мать его бросила? — Рита повысила тон и сразу же осеклась, занявшись разглядыванием фантика.

— Я бы хотела узнать такую правду. Если шанса восстановить былое уже нет, то хотя бы утешить свою душу истиной ещё возможно, — мама почти перешла на шёпот. Этот приёмчик она использовала всю жизнь, чтобы утихомирить эмоциональную дочь.

— Даже если так, то, вероятно, в доме на Тверской никакой Вася уже не живёт, — Рита всё ещё отказывалась брать невидимые поводья судьбы в свои руки.

— Значит, тебе же проще, ведь так? Скажешь: «Ой, ошиблась». И пойдёшь дальше по своим делам, зная, что письмо никто не читал, а открытка останется в твоих руках. Дальше хоть выкидывай её, хоть сжигай. Никто тебя не осудит.

— Думаешь, надо попробовать? — девушка надулась от обиды. Почему мама всегда права?

— А ты долго ещё будешь по этому поводу страдать?

— Долго.

— Тогда обязательно надо попробовать.

Глава 5

Никогда ожидание выходных не было так мучительно, как в эту поистине вечную неделю. Она тянулась как жвачка, прилипшая к ботинку, как шлейф приторно-сладких духов, как очередь на флюорографию. Дом будто обленился. Чайник устал и кипятил воду намеренно вяло, а замок в двери заедал, склоняя соседок к опозданию на работу. Всё замерло. Ничего не хотелось, только лежать в темноте с открытыми глазами и отсчитывать каждую секунду скучнейшего вечера.

Зыбучие пески времени затягивали дни, и вот, оказавшись по горло в минутах, Рита ощутила удушающее волнение. Стрекочущие шмели бились в груди. Суббота неминуемо приближалась с каждым завтраком и вечерним душем. Пусть далёким ощущалось начало недели, но день истины уже дышал в спину, нагонял мурашки. В сны влезали кошмары, виделись дурные сюжеты предстоящей встречи.

У жителя дома на Тверской явно окажется больше причин ненавидеть незваную гостью, чем любить, поэтому последний вечер перед знакомством Рита посвятила тщательной репетиции диалога. Однако исход беседы всё равно оставался непредсказуемым, сколько бы повзрослевшая выдумщица ни представляла вариантов развития разговора. Она придумала ответы на сотни вопросов, честно осознавая, что ни один из них даже не прозвучит завтра.

Вот бы дверь не открылась, вот бы дверь не открылась, вот бы дверь…

***

Не дожидаясь будильника, Рита скинула стёганое одеяло и впервые за долгое время решила позавтракать без большой спешки, абсолютно понимая, что никто не будет рад гостю ранним утром в субботу. Она с наслаждением потянулась, точно всю ночь сладко спала, а не ворочалась с боку на бок в переживаниях. Сегодня в утренней программе лёгкий джаз, бигуди пыльно-розового цвета, булочка с маком и травяной чай для успокоения.

Рита поднялась с кровати, и та, отпружинив, мигом вернулась в прежнюю форму. Чем глубже осень, тем больше утро принимает вечерний окрас, а значит, настал сезон многочисленных светильников. Сначала загорелся торшер с бахромой, потом небольшой ночник в виде полумесяца, жёлтая светодиодная гирлянда, бра над комодом. Комната закончилась, дальше коридор с голой лампочкой-грушей. И кухня.

— О, Рита, доброе утро, — Лена сидела на табуретке, скрестив ноги и откусывая бутерброд. Смуглый оттенок её кожи впитал летнее солнце и рассеивал тёплый свет по кухне, казалось, соседка может никогда не пользоваться лампочками. Всё в девушке напоминало рисунки из сборника русских народных сказок: ржаные косы, мягкие изгибы тела, слегка надутая нижняя губа. Только остатки вчерашнего макияжа и проколотые уши выдавали в ней современность. — Ты чего это так рано? У тебя же выходной.

— Доброе, — Рита стушевалась, обрушивая свои планы на комфортное утро в одиночестве. Давно они не разговаривали просто так, без особого повода. — Не спится просто, решила заняться чем-то полезным, встать пораньше, — соврала беспокойная, тревожная, с синяками под глазами недельной давности девушка. — А ты почему не в институте? Я думала, у тебя сегодня с первой пары занятия.

— Ага, но Игорь Анатольевич заболел, дал нам статью на самостоятельное изучение и сказал не приходить. Ну, а мне только в радость хоть немного дома побыть, поесть нормально, — соседка взмахнула батоном, который под её ножом стремительно кончался. Лена могла легко постоять за свою честь и завтрак, имела бойкий ум и неукротимую энергию, которая сносила Риту с ног и заполняла всё вокруг, даже полупустую сахарницу.

— Здóрово. Как там дела в институте вообще, поменялось что-нибудь? — Рита не знала, о чём ещё поговорить, когда её собственная голова находится в холодильнике. Придумывание поводов для пустяковых бесед давалось ей с трудом.

— Да всё как обычно, не так много времени с твоего ухода прошло в масштабах нашего института. Там же профессорские семьи поколениями работают, — Лена вскочила с табуретки. — Кофе будешь? Могу даже в турке тебе сделать, а не просто растворимый в чашке. Будем сегодня завтракать, как аристократы! — не дожидаясь утвердительного ответа, девушка затанцевала по кухне. Турку на новоселье Рите подарила мама.

— Конечно, спасибо, — рядом с Леной собирательница интересных вещиц вдруг становилась такой маленькой и погасшей, как дальняя карликовая планета. Без мощного телескопа не увидеть.

— Как твоё письмо? Получила ответ? Я, честно говоря, размышляла о том, переписываются ли сейчас люди письмами. Ну, не официально, не чтобы документы прислать или что-то такое. Ты кому писала? — Рита задумалась, насколько грубым будет уйти в комнату прямо сейчас, без объяснения причин.

— На самом деле, не знаю, кому, — Лена задержала на соседке удивлённый взгляд. Придётся объяснять. — Я тут нашла один, так скажем, артефакт. Хотела вернуть его по адресу. Но не знаю, уже столько лет прошло, скорее всего и не найду хозяина.

— Знаешь, меня всегда так восхищал твой исследовательский дух! Уверена, в прошлой жизни ты была классным археологом. Раскапывала гробницы, расшифровывала надписи. А потом тебя, очевидно, съела мумия, — Лена игриво изобразила доисторического монстра и засмеялась. Кофе уже выпрыгивал из турки, но девушка всё хохотала от представленного сюжета.

— Почему мумия? — Рита опешила.

— А кем бы ты хотела быть съеденной? — соседка присела, занимая оставшийся маленький краешек стола. Она внимательно посмотрела на Риту, склонив голову, как при разговоре с маленьким котёнком. — В любом случае это привело к тому, что ты стала возвращать найденные артефакты в этом мире. Кто знает, вдруг это и есть твоё предназначение.

— Пока ещё рано говорить о предназначении, — юная исследовательница коротко улыбнулась, рассматривая части своего лица в чёрном кофе. Неожиданно завтрак в компании показался ей приятным. Тревога потихоньку растворялась, смешиваясь с сахаром. А вдруг и правда это начало чего-то гораздо большего, чем приключения на субботний день?

***

— Здесь таких не живёт.

Ответила громогласная женщина оцепеневшей от страха Рите. Дом Василия находился почти в самом центре города, от него веяло престижем и недоступностью. Вписаться в мраморно-золотые интерьеры подъезда было трудно, если ты не представляешь собой античную статую великолепной красоты или барона-миллионера в норковой шубе. Рита чувствовала себя обнажённой, осуждаемой всеми, будто она заявилась в купальнике в музей.

Начинающей повелительнице артефактов и так еле удалось уговорить консьержку допустить её к нужной квартире. Пришлось пересказывать историю с открыткой, предъявлять удостоверения журналиста и убеждать, что дела рабочие представляли собой масштабы вселенской важности. Теперь разочарованный стук каблуков по чистейшим ступенькам быстро оповестит бдительную дежурную о неудаче незваной гостьи. Больше Риту не пустят даже на порог дома.

Открывшая дверь хозяйка квартиры, однако, не выглядела как девушка с пуделем из фантазий Риты. Её изысканный утренний ансамбль составляли такие же розовые бигуди, какие были и у самой гостьи, голубой халат в цветочек, дополняющий глубокий цвет глаз женщины, и маленькие серьги с малиновыми камнями. Дама не выглядела раздражённой или надменной. Она чем-то напоминала маму.

— А как давно? — Рита мяла пальцами концы своего вязаного кардигана молочного цвета и смотрела в пол, боясь встретиться взглядом с собеседницей.

— Ой, слушайте, лет десять как мы сюда переехали, — женщина стала пересчитывать года на пальцах. — Да, точно уже десять лет есть. Дочка как раз тогда вышла замуж, а через пять лет моя внучка родилась первая, Лизка. Вот ей как раз сейчас пять исполнилось, — жительница квартиры на Тверской взмахнула руками, возмущаясь бесконтрольно утекающему времени.

— Поняла. А вы случайно не помните, квартиру вам продавал некий Василий? — журналистка старалась выудить как можно больше информации, пока её не выгнали за любопытное варварство.

— Ну как сказать. Тогда женщина-риелтор нам всё показывала. Был жуткий бардак, везде коробки, пыль, — хозяйка квартиры выразительно чихнула. — Один раз видела мужчину какого-то, приходил подписать договор. Он мне показался довольно мрачным, ни слова не сказал. Чернее тучи. Хлопнул дверью и исчез. Я даже на секунду подумала, что зря мы эту квартиру взяли. Вдруг проклятье тут какое лежит? — она встрепенулась от воспоминаний.

— Ох, очень жаль, что так сложилось… — Рита в нерешительности застыла перед дверью, собираясь задать ещё какой-нибудь вопрос, но так и не находила правильный.

— Могу поискать договор, там его номер был вроде, — женщина выжидающе смотрела на гостью. — Ну, номер телефона Василия вашего. Конечно, не обещаю, что он остался таким же, но вдруг.

— Было бы очень здорово, спасибо большое! — девушка воспряла духом. Ага! Ещё одна зацепка!

— Если хотите, проходите на чай, всё-таки погода нелётная, да и сколько я ещё буду искать эти документы — неизвестно, — женщина исчезла в квартире, жестом приглашая Риту пройти.

Девушка в нерешительности застыла у порога, но любопытство пересилило и заставило погрузиться в интерьеры квартиры. Рита скинула пальто и сапоги. В прихожей было темно, лишь слегка проникал свет из окна. Обнажились смешные носки, надетые в последний момент в качестве утеплителя, забавные мордочки на них мигом расстроились, увидев перед собой незнакомое жилище.

Широта, полы из дуба, потолки тянутся в небеса, витражи на окнах. На Риту нахлынул детский страх, как когда мама просила прочитать новогодние стихи на стульчике перед кучей гостей. Хотелось спрятаться в уголке, слиться со шторой, стать стеной, но квартира захватывала своим простором и подсвечивала каждого гостя.

Объёмные шкафы прихожей сменились кухней-гостиной. Шикарный длинный аквариум с рыбками-попугаями и другими постояльцами заменял плазменный телевизор, джунглями раскинулись ухоженные пальмы, по потолку тянулась витая лоза. Два кресла влюблённо смотрели друг на друга, у каждого лежала книга с цветной закладкой. Две пары очков обнялись на подоконнике. Две чайные кружки ожидали своего часа.

Только круглый дубовый стол, расположившийся прямо посередине комнаты, выдавал пристрастие хозяев к большим семейным обедам и шумным вечерам. По дому витала энергетика внуков, ведь только им позволяется безнаказанно чиркнуть на белых обоях фиолетовым фломастером и переставить все магнитики на холодильнике в особенном порядке.

Здесь было тихо и спокойно, здесь была любовь. Рита плюхнулась в глубокий стул-чашу, вмиг обратившись в маленькую уточку, плывущую по бесконечно большому озеру.

— Вам с сахаром? — женщина оказалась очень любезной и уже наметала на стол печенье, зефир и фрукты.

— Да, две ложечки, — Рита не отрываясь смотрела в аквариум, наблюдая, как огромные сомы маневрировали между мелкими цветными рыбками. Настоящая магия, мир в прозрачной коробке. Папа любил рыбок. Называл их «морскими гадами», но относился к ним с большим уважением.

— Славно. Меня, кстати, Людмила зовут, — женщина пыталась раскрутить гостью на разговор. — А вы, стало быть, Маргарита.

— Приятно познакомиться, — Рита опешила. Девушка не обладала достаточной вежливостью, чтобы при знакомстве первым делом назваться и спросить имя собеседника. Принимая из рук хозяйки милую чашку на блюдечке, она спросила, — а откуда вы меня знаете?

— Письмо вчера пришло, — Людмила стала динамично разбирать тумбочку с документами, выбрасывая листки и папки прямо на пол. Она говорила непринуждённо, будто все мировые тайны и будущее ей уже давно известны. Рита сжалась, чувствуя каждый хлопок макулатуры о паркет.

— Я, честно говоря, думала, что оно не дойдёт так быстро, хотела попросить вас выкинуть…

— Иногда почта умеет удивлять! Однажды мама в мои студенческие годы отправила мне посылку из Новосибирска, из родного города. Положила мне туда, значит, варежки вязаные, две банки варенья, соленья, конфеты местные наши, самые вкусные, рыбку копчёную, рис, манку, гречку. В общем, гуманитарную помощь. Прихожу на почту, вскрываю коробку. А в ней только варежки. И то даже не варежкИ, а варежкА! Да уж, тяжёлый год тогда был, — хозяйка весело вздохнула. Эта квартира стала доказательством того, что ту потерю она пережила с честью.

— Мне очень жаль, что так с вами случилось. Надеюсь, моё письмо не доставило вам так много хлопот, — Рита наконец осмелилась отпить дымящийся от жара чай. Он медленно согревал её раскрасневшиеся на первом морозе пальцы. — А вы прочитали его или даже конверт не открывали?

— Прочитала, — хозяйка шлёпнула очередную пачку документов на пол.

— А… хорошо… — Рита замерла.

— Да, хорошо было написано. Откровенно и так притягательно. Я поняла, что вы не сможете смириться с тем, что вам никто не ответил, и когда-нибудь придёте ко мне. Просто думала, что ваше терпение лопнет где-то через месяц, а не через несколько дней, — женщина обернулась и ласково улыбнулась. — Вы правильное дело затеяли. Всем, даже самым мрачным мужчинам и дряхлым старикам нужна правда.

— Вы действительно так думаете?

— А чего же нет? Вы бы хотели знать всё о своём прошлом, будь оно даже самым мрачным?

— Думаю, да. Но не судить же всех по себе, — Рита обвела пальцами естественные трещинки на столе.

— А я всех по себе и сужу. Я у себя единственный и самый изученный человек. Вот я знаю, что я женщина любопытная. Пришло письмо на мой адрес, и ведь вижу прекрасно, что не мне! Знаю, что вернуть надо или просто выкинуть. Но прочитала же! — Людмила перевела дух, — так что представляю, что если какая-то такая же любопытная Варвара прочитает моё письмо, да не ей отправленное, то так мне и надо.

— Мне кажется, хорошо, что вы его прочитали. Я долго сомневалась, даже не сама его послала, соседка случайно с собой захватила на почту.

— Конечно, хорошо! Ты мою пенсию чуть-чуть развлекла, чувствую себя полноценным участником детектива. Главное, чтобы меня не убили в конце!

— Да что вы, это вы же мне помогаете. Никакая вы не часть криминального детектива, а моя путеводная ниточка, — Рита совсем расплылась от теплоты. Приятно было ощущать всестороннюю поддержку в деле, что казалось безнадёжным и совершенно ненужным.

— Пусть будет так. Помочь незнакомцу — это всегда благое дело, если бы в моей жизни помощи не оказалось, то жила бы я сейчас точно не здесь. Конечно, и не под мостом бы, но всё равно. А сейчас я счастлива, потому что много судеб сплелись, дабы подать мне руку когда-то. Кто покормил дома ужином, кто приютил в сложные времена, кто помог книжки из библиотеки для диплома дотащить. И всё важно! Всё ценно! Теперь уж моя очередь помогать. Всех каждый день вспоминаю и благодарю.

— Спасибо вам огромное, вы не представляете… — Риту прервал радостный крик.

— Нашла! — Людмила победоносно вскинула над головой листок.

Глава 6

Рита держала в руках клочок тетрадного листа, заполненного цифрами, и не могла поверить своей удаче. В этом номере телефона скрывалась вся магическая тайна вселенной, теория рукопожатий, холистические познания о мире в целом и составных его частях. Оставалось лишь решиться и набрать. Услышать голос на том конце провода и навсегда успокоиться, примерив на себя корону великого детектива и спасителя судеб.

Рита застыла на выходе из подъезда дома на Тверской. Надо сделать это прямо сейчас. В конце концов, шанс не любит надолго оставаться в одних руках, у него тоже есть свои предпочтения. Один неверный шаг, и ветер слизнёт цифры с листка, унесёт их ураганом куда-нибудь во Флориду. Одна небольшая заминка, и обрывок с номером затеряется в кармане пальто, попадёт в параллельную вселенную и испарится, как второй носок в стиральной машинке. Не годится. Накормленная, в отличном настроении и с небывалой верой в себя, Рита решила не давать судьбе возможности подшутить. Журналистка и барахольщица внимательно перенесла цифры на телефон. Нажала на звонок. Пошли гудки. Один. Два. Три. Четыре.

— Да? — в трубке раздался хриплый голос, скорее принадлежавший глубокому старику, чем мужчине в самом расцвете сил. Слышались сигареты, хроническая простуда и нежелание разговаривать по пустякам.

— Здравствуйте, — все препятствия окончательно перестали иметь значение. Рита готова выяснить всё и добиться встречи. — Вы Василий Александрович Матвиенков?

— Кто говорит? — мужчина на том конце трубки уже заскучал.

— Меня зовут Маргарита, я хотела поговорить с вами насчёт вашей матери, — ещё раз отметим, что деликатность не была сильной стороной журналистки.

— Нет у меня матери. До свидания.

Голос в трубке замолк, затем тишину поглотили гудки. И всё? Неужели ему не интересно? Рита задрожала изнутри, челюсть сжалась, взгляд закрыла пелена слёз. Ярость. Да, это точно была она. Эмоциональная плотина пошла трещиной-паутинкой. Вот-вот прорвёт.

— Скотина! — кричала она в выключенный телефон, — удивительный мерзавец! Беспородный… ой, беспардонный КУСОК отчаяния! Вот ты кто, ясно? — лёгкие заразились холодным воздухом и мучились. — Не хочешь — не надо!

Голова стала весить тонну. Он может не хотеть истины, это его право. Право Риты было злиться на него изо всех сил. Всё рушится. Уже ничего не собрать, не починить. Детектив-самоучка запустила руки в волосы и с силой натянула их от макушки, как новые струны на гитару. Да! Мысль скользнула в воспалённые чувства.

Есть новая идея. Теперь никаких Вась и звонков. Рита решила раскатать этот клубок семейных тайн с другой стороны. Девушка гордо расправила плечи и шагнула на тротуар. Казалось, от её мозга шёл пар и согревал внутреннюю кухню, пока прохожие жалко мялись в пуховиках и шалях. Погода за пару дней полностью сдалась во власть поздней осени, так что на проспекты выкатились старички в тулупах и молодёжь в объёмных куртках, которые делали их похожими на зефирных монстров.

Рита завернулась в тонкое пальто, не желая принимать реальность таковой, какой она является, и побежала к метро.

***

Сегодня в Вернисаже толпилась масса гостей, субботний день был в самом разгаре. Жаль. Иногда ведь так хочется сохранить любимое место в тайне. Будь это секретное кафе за поворотом дома, где всегда вкусно и дёшево, или уютный широкий подоконник на лестничном пролёте между вторым и третьим этажами местной библиотеки, где можно без суеты и лишних глаз прочитать пару страниц, а порой даже развалиться почти во весь рост и сладко потянуться, наблюдая за синими автобусами и включающимися лампочками в фонарях вдоль дороги, просто прислонившись головой к окну. Нет, нельзя так самонадеянно любить точку на карте. Пройдёт время, и милое сердцу кафе станет местом для бизнес-ланчей и детских дней рождения, больше там никогда не будет достаточно пусто. И даже библиотечный подоконник к сентябрю облюбуют вездесущие подростки или несчастные студенты. Беда.

Испытывать ревность к «своему» месту так же больно и бесполезно, как и к дорогому человеку. Новых клиентов не распугаешь, любимого против воли рядом с собой не удержишь, а нежданного гостя с подоконника не скинешь. Приходится мириться.

Вот и Рита училась мириться с увеличившимся потоком покупателей в Вернисаже. Кто-то прознал о том, что здесь можно купить всё — от кухонного гарнитура ручной работы до серебряной ложки для супа. Кто-то позарился на дешёвые коллекционные предметы оружия, не зная, что добрая часть из них — подделка. Кто-то захаживал за вязаными вещами, разговором ни о чём и порцией ругательств. Спортивный интерес тоже имел место: можно приноровиться торговаться перед поездкой в Турцию, например. Здесь каждый находил себе занятие по душе.

— Мотя, здравствуйте! — крик Риты тонул в говоре толпы, заслонившей собой проход к прилавку. Тётя Мотя сегодня блистала, окружённая цепкими клиентами и любопытными взглядами. Она не пожалела и раскинула все свои богатства, даже те, что действительно представляли ценность. Обереги, «заговорённые цыганками», свечи от «злых мыслей» и «винтажные» украшения, которые выгребали из выброшенных на улицу шкафов-стенок — каждый предмет жаждал оказаться дома у нового хозяина.

— Да, очень хорошо работает, у моей дочки точно такой же! — Мотя увлечённо крутила головой, заворачивала товар с лёгкостью и ловкостью, поддерживала беседы, отвечала на вопросы и пила кофе. Внимания на мелькающую среди волн покупателей постоянную клиентку уже не хватало.

— Мотя! Это я, Рита! — девушка попыталась нырнуть под руки зазевавшихся клиентов, но ей тут же преградил дорогу выводок детей, падкий на блестяшки.

— Рита! Это ты? — тётя Мотя сщурилась, пытаясь зацепиться за черты лица девушки. — Иди сюда, — продавщица дирижёрским взмахом рук разделила толпу на две части. Всё-таки хрупкую журналистку можно легко сломать даже силой мысли.

— Я хотела спросить… — Рита победоносно побежала к прилавку, пока его снова не поглотила пучина морская. Только тучный мужчина, завершающий покупку у столика с драгоценностями, не успел узреть несущийся локомотив и, взмахнув пакетом с гранитным амулетом, парализовал движение на маршруте «Рита — Мотя». Девушка исчезла с горизонта, сверху на неё хлынула беспокойная толпа.

— Есть у кого перекись и салфетки? Тут девушке плохо! — раздался причитающий голос одной из женщин. Она только что купила булавку от сглаза и списала случившееся на отвод беды от неё самой. Мужчина, одним взмахом руки отправивший Риту в нокаут, поднял журналистку с земли и стал отряхивать от пыли, как залежалое в шкафу пальто.

— Что ж вы так, девушка, смотреть по сторонам надо, такая вы нежная, зачем лезть в толпу… — он по-отцовски её отчитывал, как мальчишку, упавшего с велосипеда. Рита его не слушала, она зажала нос пальцами. По запястью уже стекала красная струйка, смешанная со слезами.

— Эй, вы! Я к вам обращаюсь, крупнокалиберный мужчина и сердобольная женщина! — Мотю сильно раздражало такое положение вещей. С одной стороны, надоедливые гости выбивают себе неправомерные скидки, с другой — бьют постоянную покупательницу, которая ещё должна ей статью. Так и всех клиентов можно растерять в один миг. — Ведите сюда её, — лавочница нырнула в свою бездонную сумку в поиске хоть каких-то медикаментов.

— Мотя, я хотела спросить… — Рита еле шевелила бледнеющими губами. Смазанные звуки толпы, вкус соли и вид крови заставляли сознание постепенно гаснуть, проваливаться.

— Ритка, а ну помолчи хоть немного, — Мотя вынула бумажные салфетки и смочила их водой. — Перерыв пятнадцать минут, все меня услышали? — толпа разочарованно вздохнула, но быстро растеклась по соседним прилавкам.

— Нет, правда, я по делу, — Рита утирала с щёк смесь туши, помады и грязи краем рукава пальто, он уже почернел. — Кто вам продал ту открытку? У вас номер остался?

— Что ты пристала со своими расспросами! Остался номер, остался. Жуй ириску, не болтай, — продавщица развернула конфету и положила её в рот своей пациентке. — Рита, новости не самые приятные. Перекиси у меня нет. Есть только зелёнка. Возражения не принимаются, будем мазать.

— Хорошо, — неожиданно приземлённая девушка покорно сидела на складной табуретке, жмурясь от щипаний зелёнки. Ириска сладко таяла во рту, делала речь вязкой и нелепой. Окружение стало приобретать чёткость, краски, шум, запахи. Со зрением вернулась и обида. Глупая боль, зачем тебя создали?

— Не так всё страшно, ну походишь пару дней как чудище болотное. Возможно, нос опухнет, но до свадьбы заживёт. Это у нас на рынке обычное дело, — Мотя колдовала над раной, как настоящий врач, хотя, кто знает, может, до рыночной жизни она и была врачом.

— Так можно номер? — Рита посмотрела на женщину по-детски исподлобья.

— Можно. Он мне как раз ещё пятьсот рублей задолжал, — женщина достала свой крутой красный кнопочный телефон и деловито нажала на кнопки. — Алло, Миша!

— Да верну я тебе твои пятьсот рублей, верну. Завтра зайду и верну, старуха ты вредная, — раздался недовольный голос в трубке, не успел пройти и один гудок.

— Ты погоди меня старухой обзывать, а то ещё проценты тебе начислю, понял меня? — Мотя угрожающе подняла в воздух кулак.

— Понял.

— Ты помнишь коробки мне отдал на днях с барахлом всяким?

— Назад не возьму.

— Да что ты всё лезешь, дай договорю.

— Слушаю.

— Ты где те коробки взял? — Мотя приложила телефон к уху тут же ожившей Риты.

— Я с ними полжизни уже таскаюсь. Никак сбыть не мог.

— Не с неба же они тебе упали, напряги память, — лавочница кричала в трубку, оглушая свою пациентку на правое ухо.

— Мотя, ты мёртвого достанешь, говорили тебе такое?

— Говорили. Давай выкладывай, пока сам мёртвым не стал, — Мотя игриво подмигнула Рите, которая бросила все силы на запоминание каждой детали разговора.

— Иду я на свой прилавок лет десять назад, стоит мужик около входа с коробками, штук двадцать обычных картонных коробок. Я ему говорю: «Тут нельзя продавать, надо внутрь зайти и стол занять». Он мне отвечает: «Я не продаю». Смотрю, мужик какой-то нервный, весь в чёрном. Но одет прилично, даже причёсанный красиво, только цвет лица был ближе к серому, как будто болел чем.

— Ближе к делу.

— Ближе некуда. Надо тебе узнать, что за мужик? — рассказчик на том конце провода уловил власть над ситуацией и наслаждался небольшим моментом славы.

— Надо.

— Слушай тогда. Я его спрашиваю: «Помер кто?». Он говорит: «Отец». Ну, я его поддержал как мог, сказал, мол, «заходи, пойдём выпьем чаю или покрепче чего». Я же человек не бездушный. Он отказался, говорит, не знает, куда коробки деть с добром. Сказал, что без разбора с полок сгрёб, даже смотреть не стал на содержимое. Не смог совладать с чувством вины.

— Это точно он, — прошептала Рита Моте.

— Чего? — раздалось из трубки.

— Дальше давай, чегокает он, — торговка жестом попросила разговорчивую клиентку помолчать.

— Я ему отвечаю: «Это не дело. Давай отнесём коробки обратно к тебе домой. Посмотришь, вдруг там фотографии, украшения, деньги, в конце концов». Всё, что не надо, говорю, я заберу и продам. Он мне опять свою несчастную шарманку: «Я нигде не живу и мне ничего не надо. Куда мне эти вещи поставить? На мусорке? Дома у меня нет больше». Пнул коробку, стоит, смотрит на меня. Ну и всё.

— Что всё?

— Сказал, забирай всё, мол, нет в вещах счастья. И ушёл.

— Больше не видел его?

— Нет, я думаю, он уже где-то помер, если честно. От таких людей веет смертью. Нет надежды у него, стимула. Видать, и друзей не осталось, никто не помог. А мне уже поздно было пытаться, да и я простой прохожий для него. Он не был нашим покупателем, не захаживал ни разу, я бы запомнил. Авось подсказал кто, что здесь вещи могут забрать. Вот он и отнёс. Прощался.

— А ты без разбора всё и забрал, мелкая ты поганка. У человека горе, а ты нажился! — Мотя считала Мишу своим социальным проектом, поэтому никогда не упускала возможность как следует его поругать.

— Да он сам отдал, не отказываться же теперь. Мне тоже жить надо как-то, — оправдывался на том конце провода мужчина.

— Ладно, Миша. Спасибо. Свободен. Завтра жду, — должник бросил трубку. — Ну, что, моя побитая пташка. Помог тебе Миша чем-то?

— Мне стало ясно, почему Вася не захотел со мной по телефону говорить. Он ненавидит людей, — ей уже ясно рисовались трудности дальнейшего расследования.

— Какая ты у меня драматичная, ей-богу! У человека жизнь непростая какая, таких надо жалеть. Папа умер — это же трагедия для любого, — Мотя, пережившая половину своих родственников, говорила со знанием дела. — Как нос твой?

— Получше, спасибо, — Рита встала, ощупала место ушиба. Было больно. Очень. И, наверное, некрасиво, но смотреться в зеркало ей было страшно.

— Ступай домой, ляг в кровать. Плохо будет — скорую вызывай. Это всё-таки дело пустяковое, но вдруг. Пусть последит за тобой кто, мама, подружка, — продавщица собрала для Риты бутылку воды, ириски и салфетки в дорогу.

— Я спрошу.

— Спроси, спроси. Маме варежки понравились?

— Понравились.

Глава 7

— Никаких компьютеров, телевизоров и телефонов. Никаких физических упражнений, резких наклонов. Можно только лежать, смотреть в потолок и не двигаться, — сказала Рите врач, прибавив в диагнозах к разбитому носу ещё и сотрясение мозга. — Если не будешь соблюдать рекомендации, то на работу не выйдешь ещё целый месяц, понятно? — врач хлопнула медицинской картой и вопросительно посмотрела на пациентку. С человеком, умеющим обращаться со шприцом, спорить не хочется, поэтому усиленно покивав головой, Рита удалилась из кабинета. Всё-таки надо было обратиться к независимому врачу, а не к подруге своей мамы. Теперь за ушибленной глаз да глаз.

Ей даже не дали спокойно покинуть больницу. Прямо на выходе Риту под руки подхватили медсёстры, тоже мамины знакомые, и, несмотря на протесты девушки, отвели её в знакомую каморку, нагрузили апельсинами, яблоками, соленьями и куриным бульоном, а затем отпустили. План избегать чрезмерного физического напряжения сразу провалился из-за руки серого кардинала, заправляющего здоровьем дочери с дачи.

Лене о приземлении на рынке Рита решила не сообщать и старалась не выходить из комнаты в те редкие моменты, когда соседка находилась дома. Поверженной журналистке казалось неловким просить помощи, поэтому она назвала свои единоличные страдания расплатой за собственную глупость, ведь всё произошедшее — лишь дурацкая клоунада, участие в которой было добровольным.

— Это точно огромный красный знак СТОП! Надо было сразу прекратить любые попытки, когда с письмом не получилось. Нет, мне просто жизненно необходимо во что-то влезть, — ругалась Рита с собой целыми днями, потому что злиться было больше не на кого. Обломовское лежание на кровати делало ушибленную несчастной, беспомощной и испуганной. — Вот какое мне дело до чужих судеб? Пора уже своей жизнью заняться. Найти друзей, в конце концов. Друзья всегда вмешиваются в жизни друг друга, как будто она их собственная. Для этого они и нужны, чтобы не заниматься потом всякими глупостями в одиночку.

У Риты к дружбе отношение было снисходительное. Рядом с другими она чувствовала себя неловко и серо, как ластик, забытый в школьном пенале три года назад. Перешагнув порог в двадцать лет, повзрослевшая Рита рассудила, что поезд настоящей дружбы навсегда от неё ушёл. Ещё с раннего детства, когда одноклассницы вдруг стали обмениваться не наклейками и цветными ручками, а секретами и откровениями, маленькая скромница выпала из контекста компаний и обратилась за поддержкой к самой себе.

Пока все девочки в классе познавали азы воровства красной помады из маминой косметички, Рита смотрела приключенческие фильмы по ночам, мечтая оказаться на необитаемом острове. Пока одноклассницы увлекались красивыми мальчиками из популярных сериалов, будущая журналистка влюбилась в Евгения Онегина. Другим мрачная и закрытая девочка казалось странной и недружелюбной, но её устраивал такой расклад. Теперь Рита могла перестать стараться и наконец совсем отрезать себя от мира, который она сама не хотела принимать.

Однако с этим решением пришлось повременить. Однажды ночью, проходя мимо маминой комнаты, девочка услышала через приоткрытую дверь тихую молитву. Мама просила у Бога друга для дочери. Испугавшись, что Бог заметит подслушивающую Риту, девочка бросилась в свою комнату и забралась под одеяло. Она закрыла глаза и сделала вид, что спит, но на самом деле это была первая бессонная ночь в жизни.

Неужели так важно быть при друге? И чем мама не подружка, а? Ей только про двойку иногда страшно рассказать, но в остальном живут они душа в душу. С другом надо делиться печеньем, сладостями всякими. Приглашать на день рождения, давать кусок шоколадного торта, предоставить ему свой стул, особенную кружку. И зачем? У мамы много подруг, пусть она одолжит одну. Хотя, наверное, ей самой мало, раз она просит для дочери отдельного товарища. Девочки в классе были так себе. С ними дружбу водить совсем не хотелось. Была милая продавщица в магазине, она всегда спрашивала Риту про оценки и значки на портфеле. Значит, с ней можно попробовать подружиться. А ещё с учительницей ИЗО. И со школьной уборщицей. Ну, раз мама так хочет.

Так Рита стала самым вежливым и добрым ребёнком во всей округе. Бабушки у подъезда восхищались её пересказами книг, официанты в кафе приносили девочке раскраски и новые наборы карандашей, а дворники приветливо махали маленькой леди издалека. Мама успокоилась, увидев в дочери живой интерес к посторонним людям. Рите же нравилось чувствовать себя особенной и взрослой.

Ничего не изменилось, и сейчас Рита грызла себя изнутри, вырывая детские привычки зубами:

— Что я хочу этим доказать? Вряд ли глупая открытка справится с решением моих глубинных проблем или кому-то поможет. Я хочу, чтобы это всё прекратилось, — мыслительный зуд превращался в физический. Рита методично расчесывала тыльную сторону ладони, не в силах сопротивляться. — Что заставило его от всего отказаться? Люди сотнями становятся бездомными, одинокими. Каждый день. Им не к кому прийти. И они такое не выбирали. Или всё-таки…

Рита больше не могла удерживаться в кровати и стала мерить шагами комнату. Возможно, Василий попал в беду. Тогда ему нужна помощь. Возможно, событие из прошлого сделало его бездушным, грубым, закрытым. Пусть взрослый Василий отказывается общаться, но маленький Вася должен знать правду. Более того, он должен ХОТЕТЬ узнать правду!

Рита схватила телефон. Да уж, время позднее, невежливо звонить сейчас. Однако справедливость не может ждать. Рита набрала номер и стала слушать гудки. Гудки означали, что Вася не заблокировал назойливую журналистку. То есть оставил окно возможностей. Сам виноват.

— Алло, — в трубке скрипел знакомый голос.

— Здравствуйте, Василий. Это снова я, Маргарита, — сказала она со всей серьёзностью и собранностью. Первое впечатление о ней было испорчено, но сейчас представился шанс показать свою неуязвимость и настойчивость.

— Я уже понял, — раздался звук похожий на старые пружины в диване. Наверное, Василий тоже любит ходить по комнате во время разговора.

— Почему тогда взяли трубку? — Рита нахмурилась. Всё-таки он ждал звонка.

— А ты у меня сегодня вместо телевизора будешь. Я трубку положу на тумбочку, а сам ужинать начну. Всё равно местные новости мне уже надоели, — он хохотнул, загоняя собеседницу в клетку злобы.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Да. А ты, Маргарита, надо мной издеваешься?

— Нет, с чего вы взяли? — обескуражено сорвалась Рита.

— Я сирота, Маргарита. Вот уже десять лет, как я один. А мамы у меня, можно сказать, никогда и не было. Разве это не издевательство с твоей стороны, зачем-то донимать меня своими звонками? — в глубине трубки пищала микроволновка.

— А вы знаете, что случилось с вашей мамой? — такие интервью журналистке брать ещё не приходилось. Это не про рассаду и сорта кабачков спрашивать.

— Её не было. Это я знаю. И этот факт для меня остается самым главным.

— Но она, вероятно, была жива всё это время.

— А какая мне разница, Маргарита? Что живая, что мёртвая. Женщина, родившая меня, исчезла, и её никогда не волновала моя судьба. Больше меня интересует, почему ты так обеспокоена моей семьёй.

— Я просто хочу помочь, — солгала она. Вот бы кто-то подсказал ей ответ на вопрос Васи.

— Я не нуждаюсь в помощи. Найди, что ли, котёнка на улице, не знаю. Покорми его. Утешь. Приюти. Распространи свою заботу на кого-то нуждающегося, я к ним не отношусь, понятно? — Василий явно показывал своё пренебрежение, и чувства девушки его не интересовали.

— А что, если ваша мама до сих пор жива? — схватилась Рита.

— Я бы сказал, что ты ошибаешься, но ты ведь будешь цепляться за каждую соломинку и всё равно продолжишь меня донимать. Допустим, была бы она жива. И что теперь? Сколько ей сейчас лет? Семьдесят или восемьдесят? Если ей не нужна была семья всё это время, то и сейчас не понадобится. Ты хоть представляешь, насколько могут быть вредными одинокие старики? Я вот скоро стану одним из них, однако всё равно терпеть их не могу.

— Может, вы бы хотели узнать причины…

— Я думаю, у неё были достаточно веские причины. Просто так детей ведь не бросают, правильно?

— Правильно, — девушка замолчала.

— Так что же ты от меня хочешь, Рита?

— Совет.

— Совет? Какой? — настала очередь Васи удивляться.

— Как не стать таким же нудным и несчастным стариком в свои пятьдесят лет? — Рита сама не верила своим словам. В ответ раздался смех.

— Если ты интересуешься такими вопросами, наверное, у тебя есть на то причина. А если причина уже есть, то мне уже нечего тебе советовать.

— Да, причина есть. И если вы уж не хотите, чтобы я вам помогала, то сделайте последнее доброе дело в своей жизни, помогите мне, — девушка смотрела в окно, представляя, что её собеседник живёт где-то совсем рядом. Возможно, даже напротив.

— Деловая ты, Рита, безмерно. Чем я тебе помогу? — хотя бы сразу не отказал.

— Заберите открытку от вашей матери.

— Какую открытку?

— Которую она оставила вашему отцу перед тем как уйти. Она меня утомила своим присутствием, а выкинуть её мне жалко.

— И откуда она у тебя? Я её в глаза не видел, а она у тебя вдруг завалялась. Дорогая, я скажу сразу, если ты пытаешься отжать мою квартиру на Тверской, то её уже давно у меня забрали. Ты ничего от меня не получишь по очень простой причине — у меня ничего нет. Даже телевизор, который я смотрю, не мой. Одежда не моя, телефон не мой. У меня своего больше ничего нет, — повторил он, отчеканивая каждое слово.

— У вас может быть своя открытка. Я бы сказала, что такое нельзя купить, но сама купила её в Измайлово.

— Она до сих пор была там? Я думал, тот мужик уже давно всё сжёг, выглядел он как контрабандист-пироман, — Василий пытался съехать с темы.

— Нет, он продал ваши вещи. Возможно, стоило внимательнее смотреть на то, что вы сгребаете в коробки. Это же наследство вашего отца, его жизнь.

— Поверь мне, в его праве было не оставлять мне ни гроша. Я сам себя так наказал и не жалею, что избрал такую меру. Это, как ты сказала… позволяет мне без зазрения совести становиться нудным и несчастным стариком. Вот так, дорогая, — он опять усмехнулся, будто вспомнил старый анекдот.

— В судьбу вы тоже не верите? — в арсенале оставались только отчаянные меры.

— Почему? Верю. Верю, что мне суждено было оказаться там, где я есть сейчас. Судьба — это не всегда романтическая комедия, великое открытие или путь к известности. В большинстве случаев судьба — это мрак. Расплата за глупости. Расплата за трусость. Я сам такую жизнь выбрал, вот и все пироги.

— А зачем судьба привела меня к вам?

— Тут уж сама суди. Может, чтобы посмотрела, что мир не улыбается тебе. Или я выступлю для тебя пособием — как прожить жизнь так, чтобы у тебя было всё, а потом не стало ничего.

— Так расскажите мне.

— Я тебе не книжка по психологии. Всё, наш радиоэфир окончен, вещание прерывается на ужин и больше никогда не начнётся. Устал я от тебя, Рита. Понимаешь? — он бросил трубку, но перед этим в ней раздалась мелодия, что-то ужасно напоминающая юному детективу.

Точно. Это была мелодия домофона дома на Тверской.

Глава 8

Сердце Риты выпрыгивало из своих ритмов, побуждая её нестись обратно на Тверскую. Вопросы, вопросы, вопросы вызывали головокружение и тошноту, губы пошли трещинами недосказанного, ногти ломались в нервном постукивании. Надо потерпеть. Дождаться следующего утра, чтобы не сталкиваться с гневом заспанной консьержки. Хотя ночной флёр лучше бы сочетался с внешним видом временно побитой и больной журналистки.

Наутро она предприняла все возможные попытки улучшить свой внешний вид, скрыть оттенки синего, красного и зелёного, поселившихся на лице. Ничего не получалось. В надвинутой почти до подбородка кепке Рита ничего не видела и рисковала сломать руку, поскользнувшись на свежем льду. А ведь прошлый больничный ещё даже не закончился. Плотное тональное средство делало из лица фарфоровый слепок и подчёркивало раздувшийся нос. Медицинскую маску носить оказалось больно. Намучившись с подбором образа, Рита приняла решение обмотаться самым широким шарфом, который обычно она использовала только в чрезвычайно холодные дни.

Вместо элегантных сапог на соблазнительно стучащих каблучках девушка выбрала ботинки на тракторной подошве и тёплые носки с новогодним принтом. Даже яркое пальто пришлось сменить на бесформенную демисезонную куртку, потому что оно ещё не вернулось из химчистки. Осенние дни тоже обновили гардероб, примерив на себя монотонную сепию. Горожан застала врасплох чёрно-белая жизнь, как и каждый год до этого.

Рита выкатилась на улицу, ковыляя по городу так неумело и неловко, будто столичный ноябрь впервые случился с ней. Куртка топорщилась, шарф норовил сбежать с лица, волосы магнитились к шерстяной шапке и вставали колом. Нос шмыгал и болел, глаза слезились, голова кружилась, руки дрожали. Сбежавшая из постельного режима пациентка только и думала о своей нелепости, рисуя себя в воображении гораздо более устрашающей и жалкой. Все на неё смотрят. Все гадают о судьбе её носа. Точно тот дедушка, спрятавшийся за газетой, думает, что Рита упала, пока не в самом презентабельном виде пыталась добраться до дома из клуба. А ребёнок, весело качающий ногами, уверен, что побитая девушка на самом деле профессиональный борец реслинга и выступает в разноцветных обтягивающих костюмах. Женщина у выхода, естественно, уверена в том, что нос пассажирки пострадал, потому что лез не в своё дело. И где-то она была очень даже права.

Однако среди тысяч ежедневных незнакомцев Рита была не самым интересным экземпляром. В вагоне метро люди столицы наконец могли остаться наедине со своими мыслями. Хоть ненадолго. Дедушка с газетой искал новый рецепт закваски капусты, маленький мальчик проигрывал в голове мелодию из детского мультика, не в силах от неё избавиться, а женщина у выхода пыталась вспомнить, выключила ли она утюг. Впрочем, Рите было сложно поверить, что в данный момент мир не обратил на неё весь взор, такой экстраординарной виделась ей вся произошедшая ситуация.

Незаметно исчезли двери метро, умолкли мелодии дорог, рассыпались толпы опаздывающих и остались только Рита, немой двор и дом на Тверской. Всего шесть этажей, а сколько было в нём гордого величия, сияющего великолепия. Текстурные стены дома украшали барельефы ангелов, неумело и наскоро закрашенные серой краской прямо поверх фигур. У подъезда стояла витая этажерка с фиолетовыми цветами в горшках. Лепестки иногда покачивались на ветру и раскрывались, создавая причудливые формы. Скоро замёрзнут. Надо бы сообщить об этом, пока цветы совсем не сникли.

— Здравствуйте. Вы к кому? — седая голова консьержки показалась из-за трибуны, которая служила женщине бронёй от незваных гостей, письменным столом и местом обеда. Стекло с парой отпечатков детских пальчиков, через которое взирала на незнакомцев со всей строгостью вахтёрша, отдавало поликлиникой. Сбоку беспрестанно крутил бразильские сериалы маленький пухлый телевизор, слегка раскрашивая темноту позади консьержки.

— Здравствуйте. Я тут уже была, я по поводу Василия Александровича, — Рита в нерешительности застыла у прохода. Спросить напрямую или нет?

— Это я помню, журналистка Маргарита. Вы же уже ходили в ту квартиру, и, как я вам до этого и сказала, там живут муж с женой, ни один из которых не является Василием, — консьержка приняла непринуждённый и незаинтересованный вид.

— Да, так и есть. Но мне удалось получить номер Василия и даже поговорить, — следователь по призванию, а не по профессии, внимательно изучала взглядом реакцию собеседницы. Та немного приподняла брови и отвернулась к телевизору. — Он сказал, что живёт здесь, просто не в своей старой квартире.

— Да что вы говорите? Может, он ещё и номер своей новой квартиры сказал? — она скосила взгляд вниз, доставая из-под стола свой самый устрашающий тон.

— Не сказал. Не успел, — надо было выдумать заранее что-то убедительное, теперь же приходилось сочинять на ходу. — Он сказал, что заболел, попросил зайти, помочь. У меня мама врач, я принесла лекарства, — она шлёпнула по своей надутой сумке.

— Девушка, вы такая сказочница. Вася у нас никогда не болеет, — консьержка в испуге посмотрела на собеседницу, понимая, что сказала лишнего.

— Значит, вы знаете Василия? — Рита победоносно подловила момент и триумфально улыбнулась.

— А вы? Знаете, сколько Василиев в мире? — юлила хранительница дома.

— А мне только этот и нужен! Почему вы его покрываете? Он прячется от полиции или просто отшельник? Я никому не расскажу, честно.

— Потому что каждый имеет право на частную жизнь, ясно? И я не вправе докладывать информацию о каждом обитателе дома. Это запрещено, строго! — она подняла вверх указательный палец.

— Ему нужна помощь! Пожарные могут выломать дверь, чтобы спасти пострадавшего, а я не могу даже в гости зайти?

— Как случится пожар, я вас обязательно позову. А сейчас он ясно выразился, что ему никакая помощь не нужна. Тем более от вас.

— Если вы так хорошо осведомлены о жизни Василия, то должны понимать, что он глубоко несчастный человек. Пусть он заберёт своё прошлое из моей жизни, и я больше никогда его не буду беспокоить. Но нет, он ведь упёрся! Вы тоже не лучше, назвать номер квартиры не так сложно! — шарф Риты трясся от недовольства.

— Всё, девушка, я достаточно услышала, это уже заявка на незаконное проникновение на территорию чужого жилища. Либо вы уходите, либо я вызываю охранный пост, и они вас отсюда выкидывают. А если вы ещё хоть раз появитесь на пороге этого дома, то я сообщу в полицию о преследовании! Ясно? — консьержка стала пунцового цвета, кровь прилила к ушам, лицу, глазам. Она серьёзно разозлилась. Точно знает Васю.

— Это не поможет ему забыть о том, кто он есть, — Рита, выбрав свою самую звучную фразу, уже собиралась идти к выходу, как вдруг позади неё кто-то хлопнул дверью, впустив холодный воздух в холл.

— И кто я есть? — раздался знакомый голос. Голос из трубки.

Рита резко обернулась. Мужчина напоминал старый аккордеон. Невысокого роста, потрепанный временем, но притягательный и внушительный. Он остановился в нескольких шагах от незваной гостьи, прямо под роскошной хрустальной люстрой. У него была короткая седеющая борода, подстриженная ровно и внимательно, но волосы, также побелевшие с возрастом, растрепались и безвольно свисали на лоб. Глаза серого цвета выражали скуку, обремененную грустью, и яркую искру юмора, самолюбия и веселья. Тонкие потрескавшиеся губы застыли в едва уловимой довольной улыбке. Вася был хорошо сложен и выглядел довольно крепким, хотя лицо его уже сильно поели морщины. Синяя спецодежда со светоотражающими элементами сразу демонстрировала его профессию, но грабли в руках дополняли образ.

— Ну что, Таня, донимает тебя Рита? Совсем уже молодёжь не хочет воспринимать чужое желание побыть в одиночестве, — он равнодушно прошёл мимо девушки, будто она предмет интерьера.

— Вообще! Я отбивалась, как могла. Измучилась с ней, а она всё вопросы свои задаёт, — консьержка Таня облегчённо вздохнула и развалилась в кресле. Она вытащила из тумбочки синий платочек и промокнула лоб.

— Полицией уже угрожала? — Вася зашёл в прозрачный кабинет консьержки, бросил грабли и вынес чёрные мусорные мешки.

— Вась, уже всем угрожала, честно, думала, что не отстанет, — женщина зевнула и прибавила телевизор.

— А ты чего молчишь? Или ты помолчать пришла? — обратился Василий к недвижимой Рите. Она всей душой желала увидеться с героем своих кошмарных раздумий, но сейчас онемела и чувствовала себя невероятно глупо. Рита хотела, чтобы Вася оказался отвратительным богачом или воплощением зла, ведь так его было проще обвинять. Мужчина, стоявший перед ней, выглядел совершенно… нормально?

— Нет, просто…

— Просто ты не ожидала, что я дворник? — Василий прервал гостью, швырнув в неё одну из своих самых зубоскальных улыбок. Щеки Маргариты покрывались стыдом, девушка стала стремительно уменьшаться в размерах и тонуть в своей куртке. Даже поглощённая телевизором Таня не упустила шанса кинуть едкий смешок. — Да, я не барон и даже не мелкий чиновник, я дворник. Один из важнейших людей на нашей планете, между прочим. Почётная профессия, помогает экологии, спасает мир! Это тебе не на страницах журналов словоблудить, не копаться в чужом грязном белье, — Вася ласково приобнял консьержку за плечи и сверкнул глазами цвета ноября. — Ну что ж, славно поболтали, Рита, заходи ещё. Постоишь в дверях, а мы над тобой посмеёмся.

— Я вовсе не такая, как вы описываете. Если бы мне не была интересна ваша история, в любых лицах и костюмах, я бы не пришла, — лицо журналистки обнажилось, согнав с себя колючий шарф.

— Ого, кто это тебя так? Подралась за последнюю сумочку с каратисткой? — Вася снова показался из глубины и пошёл чёрному выходу из здания, волоча за собой воздуходувку.

— Меня на рынке стукнули случайно, это всё неважно, — детектив потрясла головой, избавляясь от ненужных мыслей, и побежала вслед за Василием, игнорируя выкрики Тани, призывающие к порядку. — Заберите свою открытку, а потом я уйду.

— Не-а, не хочется, — нерадивый собеседник вышел на улицу. Девушка глубоко вздохнула, как перед погружением в воду, и шагнула следом.

— Тогда я её выкину! Можно? Если вам совесть позволяет так поступить, то и мне тоже позволит.

— Выкидывай. Поверь, тогда я буду в выигрыше. Письмо сгинет, а ты от меня отстанешь.

Василий с грохотом включил садовый пылесос, засохшие листья со страхом разлетелись, а диалог был окончен. Рита предприняла ещё несколько попыток привлечь внимание дворника, заглядывая в его беспристрастное лицо и пробиваясь голосом через вой воздуходувки, но всё оказалось бессмысленным. Мужчина отвернулся от навязчивой гостьи, закрылся в мыслях о пересадке фиалок и слился с городским пейзажем.

Прошло много времени, прежде чем Вася оценил свою работу как удовлетворительную. Он выключил дьявольскую машинку, обернулся и никого не увидел рядом с собой. Обрадовался. Больше никто не будет разрушать его только что созданную равномерную жизнь. Наконец-то. Но жаль девчонку. Когда он увидел Риту в подъезде, то сразу узнал в ней свою «телефонную мошенницу» и даже на миг немного развеселился. Как далеко она зашла в своих исканиях, как ему самому не хватало такого упорства в юности.

Вася потащился назад к дому. На улице смеркалось, стрелки на наручных часах потихоньку приближались к вечеру. Лужайка выглядела чудесно. Воздух пропитался сыростью и землёй. На сегодня рабочий день был окончен. Славно. Осталось вытянуться во весь рост на кровати, поужинать в тишине, умыться. Приготовить себе на завтра обед. Больше всего в работе Васе нравилось, что до дома идти совсем недалеко.

— Окоченеешь так стоять. Хоть бы зарядку сделала, — мужчина обнаружил около двери замёрзшую Риту. Она переминалась с ноги на ногу и растирала покрасневшие руки.

— Очень смешно, — журналистка стояла так несколько часов, зная, что это её последний шанс на разговор.

— Ладно, Рита. Я вижу, что ты девушка упорная, я таких людей уважаю, — Василий смягчился. Вид несчастной гостьи нагнал на него чувство вины. — Ты ответь мне на один вопрос — почему эта открытка и я въелись в твою красивую голову? Тебе о свиданиях надо думать, об учёбе, о своей жизни, понимаешь?

— Мне страшно, — девушка замерла и внимательно посмотрела на Васю.

— Что страшно?

— Страшно быть одинокой, — в её глазах отразились слёзы.

— Ясно. Ну, ладно. Ты чего внутрь не зашла? Таня не кусается. Обычно, — мужчина открыл дверь, пропуская Маргариту вперёд.

— Я не была уверена, что она не вызовет полицию, — девушку обдало тёплым воздухом. На улице включались жёлтые огоньки.

— Да, она женщина боевая. Но и понимающая. Ладно, пошли, — Вася исчез в темноте каморки консьержки, пока та наслаждалась экранными страстями.

— Куда? — девушка аккуратно заглянула за ним, всё ещё опасаясь гнева Тани.

— Чай пить. С плюшками, — в дальней стене каморки обнаружилась ещё одна дверь. Вася открыл её и юркнул внутрь, а затем выглянул и пригласил гостью внутрь широким жестом руки, как галантный кавалер. — Вот тут я и живу, Рита.

Глава 9

Население: один человек.

Ресурсы: плюшки и чай.

Полезные ископаемые: Василий.

Глаза Риты уже привыкли к полумраку, и стало проще рассматривать очертания места обитания её детективного интереса. Комната была прямоугольная и узкая, как футляр губной гармошки, в проходе еле помещались два человека. Работала только одна героическая лампочка на люстре, освещение скорее напоминало аварийное и слегка мерцало рыжим. По одну сторону стены стояла односпальная деревянная кровать, похожая на те, что располагаются в детском саду, только длиннее. На ней одна подушка, пуховое одеяло, салатовое постельное белье, которое, наверное, раньше всё-таки было зелёным. Около кровати примостились домашние коричневые тапочки с открытым носом. По той же стене стояла небольшая тумбочка без дверцы. Там хранились все вещи Васи, коих было немного: пара простых джинсов, несколько футболок, одна рубашка и свитер в полоску.

— Жаль, парадный фрак некуда повесить. Шкафа-то нет, — дворник со стуком положил связку ключей на тумбочку, подмигнув гостье. Настроение у него стало приподнятое, игривое. — Дверь закрой, там я крючок для одежды прикрепил. Для моих многочисленных гостей.

Рита оглядывалась по сторонам, стараясь запечатлеть каждую деталь комнаты. Мысленно журналистка фотографировала узор на тапочках, окрашенный коричневой краской деревянный пол, выражение лица Васи. Она молчала и из-за этого почувствовала себя невежливой и неблагодарной. Пусть в душе перемешивались ликующий восторг детектива и тревога за свою безопасность, надо было выглядеть непринуждённо. Пересилив желание ретироваться, Рита закрыла дверь, повесила куртку на фигурный крючок в виде орла медного цвета и шагнула вперёд.

— И куда ты пошла? У меня тут мусорка, по-твоему? — мужчина запротестовал и жестом руки показал на грязную обувь гостьи. — Я понимаю, что это не дворец, но всё-таки я тут живу, убираюсь. Так что ботинки свои огромные лучше сними.

Вася стоял, прислонившись к стене. Тут же рядом с ним отдыхал квадратный обеденный стол, размером ещё меньше, чем у Риты в съёмной квартире. Под ним притаились две табуретки, значит, гости здесь не в новинку. Слева от стола — портативная плита на две конфорки, полка со специями, сахаром и чайником. Дальше стоял невысокий холодильник с одним магнитом с изображением какой-то женщины. На дальней стене висел цветной ковёр.

— Это для сохранения тепла, метод наших умных предков! — Вася с гордостью погладил красный ворс. — Руки можно тут помыть.

Он приоткрыл дверь, располагающуюся в самом конце комнаты. Холодный больничный свет ударил по глазам гостьи. Видимо, такая иллюминация была необходима для качественного бритья или стрижки бороды. Одна зубная щётка в кружке, служившей для чая когда-то, хозяйственное мыло, лосьон для кожи — это все богатства старинной фарфоровой раковины. Над ней висело прямоугольное зеркало, Рита прятала от него взгляд. Справа душ, представляющий собой квадратный поддон со следами ржавчины и бугорками от случайного поскальзывания. Сверху на облезлый держатель прикреплена серебряная лейка, а завершала образ ванной комнаты шторка с цветочками.

— Знаешь, о чём я мечтаю? — спросил Вася, когда Рита вернулась назад с мокрыми руками. Полотенца в ванной комнате не оказалось.

— Нет, — для верности гостья покачала головой в разные стороны, потому что её голос исчез в шуме включенного чайника.

— Об окне на улицу.

Его действительно очень не хватало, окно могло исправить даже самую разбитую квартиру и жизнь. Пусть на улице ещё несколько месяцев будет пасмурная погода, а всё равно приятно ловить кожей отражения серого неба. Но, несмотря на явно потрёпанный ремонт, отсутствие нормального света и презентабельной мебели, жилище всё же имело свой непринужденный уют. Все вещи, жившие в комнате, явно были дороги сердцу. Нашлось даже место для декора в виде настенного календаря с котятами.

Девушка отодвинула табуретку и присела, ожидая, пока заботливый хозяин к ней присоединится. Вася достал парочку плюшек-сердечек в сахаре, одну он положил на белое блюдце с золотой каёмкой, а другую — на салфетку. Блюдце он передал Рите, предварительно поставив перед ней синюю кружку, на которой был изображен рисунок из звёзд, складывающийся во льва.

Вася присел на соседний стул и внимательно смотрел на гостью, изучая новомодного пришельца. Рита выпрямилась, набрала воздуха и завелась, рассказывая о своих похождениях, которые привели её на табуретку комнаты в доме на Тверской.

— Да, дела… — Вася громко отхлебнул чай. — А можно просьбу?

— Давайте.

— Зови меня Вася. Василием я был много лет назад, когда считал, что имя у меня уж слишком простое, незатейливое. А сейчас меня устраивает быть Васей, — Рита перестала жевать плюшку.

— Это всё, что вы… то есть, это всё, что ты хочешь мне сказать после услышанной истории? Будут комментарии какие-то? Я из-за тебя нос сломала! — девушка рассердилась и тут же осеклась. Раньше её легко было обидеть и задеть, но, открыв в себе сладкую злость, Рита вдруг стала наслаждаться ей. Упиваться, вгрызаться в себя, в других людей с упоением и несдержанностью.

— Так, ну нос ты по своей собственной глупости сломала, я здесь ни при чём. И глаза мне тут не закатывай, а то я начну шарманку, что вообще себя искать не просил. Но раз уж ты доброе дело пыталась сделать, то я изо всех сил сдержу в себе это.

— Ну а всё-таки? Ты знал, что твоя мать жива? — Рита застыла над самым главным вопросом.

— И да, и нет, — Вася покачал головой.

— Как это?

— Ну, коль ты столько пережила ради этого момента, слушай, — мужчина придвинулся к стене и облокотился на неё спиной. Плюшку пришлось оставить недоеденной, намечался долгий монолог.

История Васи

Акт первый

Было мне года три от силы, не больше. Я маму с того времени очень хорошо запомнил, будто всегда знал, что она когда-нибудь исчезнет. Она была шикарная, как все мамы для своих детей, — пример неземной красоты. Пышные каштановые волосы пахли карамельными духами, они никогда не выветривались. Глаза цвета грозовой тучи, всегда чуть прикрытые и уставшие, но добрые. И руки. Тонкие, как веточки на голом кусте осенью и всегда холодные, даже летом. Она была спокойной, меланхоличной, без труда выслушивала все мои капризы и ни разу даже не прикрикнула. Мне казалось это совершенно нормальным и приятным, ведь остальным детям от своих матерей доставалось ещё как. Теперь-то я понимаю, что у неё ко мне просто не было интереса, чему моя история и служит доказательством.

Она красила губы помадой цвета свежей розы и в особенные моменты оставляла её липкий след у меня на щеке. Мама выражала свою радость небольшим кивком головы и лишь иногда слегка улыбалась, когда встречала на улице кого-то из старых знакомых.

С отцом у них взаимоотношения ладились, как мне виделось детскими глазами. Не ругались, вечером разойдутся по разным креслам и читать садятся. Потом обсуждают, тихо, монотонно. Папа работал постоянно, а мама целый день только его и ждала. Любила его очень, поэтому сильно расстраивалась, если он не приходил к ужину, и шла в спальню, посадив меня на пол в зале с цветной пирамидкой. Мне говорила, что устала и ей надо прилечь, но, наверное, она плакала. Время от времени, заходя в родительскую спальню, я видел на маминой подушке следы от туши и мокрые пятна.

В один из таких вечеров мама оставила меня у нижних ящиков комода, сказала «сварить суп». Там лежал детский поварской набор с тарелками, овощами игрушечными, половником. Она ушла, а я взял и полез в другой ящик, ведь готовить я уже умел в совершенстве, пора было приступить к чему-то новому. Вывалил из ящика всё без разбору, вниз полетели краски, платки, рисунки, ручки, блокноты. Выскочили фотографии из альбомов. Смотрю, а там мама, но другая. Счастливая, довольная, обмотанная какой-то шалью, то ли поёт, то ли играет роль какую.

Мама на шум выскочила и в первый раз в жизни на меня разозлилась, только тихо и с очень глубокими вздохами, будто сдерживалась от рыданий. Я заплакал и спросил:

— Мама, ты перестала улыбаться, потому что у тебя больше шали нет? — она вдруг замерла и внимательно на меня посмотрела.

— Потому что у меня больше жизни нет.

Это потом я узнал по обрывкам ругательств бабушки, что мама у меня была артисткой. Только из института вышла, талантливая красавица и видная умница, тут же её взяли в постоянный состав какого-то небольшого, но уважаемого театра, хоть пока и на вторые роли. Туда отметить очередную удачную сделку пришёл мой отец со своими коллегами. Билеты было трудно достать, но ему по профессии парочка да полагалась.

Он её увидел на сцене, влюбился без памяти, как будто совсем мальчишка, а сам на тот момент уже взрослым уважаемым мужчиной стал. Цветы носил на каждый спектакль, ждал у дверей, даже стихи писал и подкидывал в гримёрку. Она и сдалась, хотя сначала клялась, что театр — это её единственная любовь. Они гулять ходили под ручку, в кино стали частыми гостями, в кафе сидели чуть ли не до ночи. Отец был человеком достойным, деньги имел, баловал свою женщину импортной косметикой, туфельками. Идеальная пара сложилась: экспрессивная и элегантная артистка да состоятельный и образованный мужчина. Лучше не придумаешь. Однако кафе и театром дело не обошлось. Месяца через три мама поняла, что беременна. Пришла к своему любимому вся в слезах, дрожала и всхлипывала, рассказала о случившемся. А он взял и позвал её замуж.

Всё пошло быстро, закрутилось. Сватовство, свадьба, декрет, переезд в квартиру на Тверской на шестом этаже. Мама даже и понять не успела, чем это грозит. Только через год она вдруг осознала, что, имея такую жизнь, на сцену ей больше никогда не вернуться. Теперь она хозяйка, жена и мать, а не богемная женщина, которая блистает на званых вечерах в соблазнительных платьях.

В один летний денёк она решила неожиданно сводить меня в зоопарк, посмотреть на жирафа Самсона^[2]. Купила мне мороженое, я весь был липкий, но довольный. Улица казалось такой яркой, что я постоянно щурился и старался спрятаться за мамину юбку от солнца. Она вдруг отпустила мою руку, присела на корточки и оказалась на уровне моего роста:

— Скажи, у тебя есть мечта? — она ждала серьёзного ответа, но я мог вспомнить только…

— Купить чёрный лимузин.

— Это очень здорово. Как думаешь, все люди должны стремиться к своим мечтам?

— Да, — для меня это было очевидно, меня растили добрые и умные родители.

— Хорошо. Спасибо.

Она встала, и мы пошли дальше, будто и не было этого странного разговора. Посмотрели на слонов, даже на белого медведя удалось взглянуть, а Самсон прогуливался, сверкая своими рыжими пятнами так элегантно и величественно, что я вдруг понял, насколько же я на самом деле крошечный.

Потом мы вместе заглянули на почту. Мама долго выбирала, а затем купила открытку, подписала адрес и зависла над пустым пространством картонки. Спустя несколько минут раздумий она положила открытку в сумку. Мне показалось это странным, но я ничего не сказал. Мама повела меня к бабушке, хотя папе утром сказала, что после зоопарка мы сразу пойдём домой, готовиться к семейному ужину. Он обещал освободиться пораньше, но мы всё равно упорно шагали к дому бабушки, которая нас совершенно не ждала.

Об этом говорили её взъерошенные волосы и непарадное домашнее платье. Она выскочила на порог так быстро, будто в подъезде случился пожар.

— Лидия Викторовна, простите за вторжение, — мама быстро тараторила, чтобы бабушка не успела вставить ни слова. — Мне надо быстро забежать в театр за трудовой книжкой, а до этого ещё на рынок сходить за мясом, сегодня придут на ужин Новосельцевы, а вы же знаете, как Саша нервничает, когда они приходят…

— Конечно, Света, оставляй Васю. Ты бы раньше сказала, я бы, может, помогла тебе, а то ты совсем загоняла себя, вся бледная стоишь, — бабушка стала снимать с меня сандалики, с кухни вкусно пахло жареной курицей.

— Ничего, я со всем справлюсь, — мама повернулась ко мне. — Вася, я могу задержаться. Ты не волнуйся, у взрослых такое случается. Главное, занимайся своими делами, поиграй в игрушки, порисуй, не жди меня.

Мама помахала мне рукой и закрыла за собой дверь. Я тогда ничего не понял, но в душе у меня осталось гадкое чувство, что надо было броситься ей на шею и просить остаться. В тот момент я решил, что для мальчика это слишком сентиментально, и позволил ей уйти навсегда.

Конечно, никакого театра, рынка и ужина в планах не было. Мама пришла в квартиру, собрала вещи, написала на открытке признание и положила её на середину большущего обеденного стола, где мы изредка собирались вечером. И испарилась. То ли сразу уехала в другой город, то ли исчезла где-то на столичных улицах.

Папа, увидев пустую квартиру, выпотрошенные шкафы и записку, прямо ошалел, по-другому не скажешь. Он подумал, что она меня забрала с собой. Глупость откровенная, уж я-то ей нужен был в последнюю очередь. Нельзя сказать, что отец не ожидал её ухода, он всегда догадывался о подобном развитии событий, но не решался поговорить, откладывал на потом. Думал, что спугнёт. Прочитав открытку, он сел плакать. Потом успокоился, переоделся.

Он надел красный спортивный костюм, который служил ему только во время нерегулярной зарядки по утрам, и побежал. До дома бабушки и обратно. До дома бабушки и обратно. Сначала он не решался зайти, рассказать, забрать меня в пустую квартиру. В конце концов, не имея более другого выбора, он ввалился к своей маме весь мокрый и алый, как будто сидел в бане. Прошёл на кухню, стал хлебать прям из хрустального графина кипячёную воду, бабушка тогда принялась на него ругаться. Потом папа вдохнул и шёпотом всё ей пересказал. Я в этих действиях не участвовал, был занят рисунком жирафа Самсона. Услышал только громкий бабушкин «ах!» и «плюх» на стул. Потом были всхлипы, но я подумал, что у неё опять аллергия на пыльцу.

Папа, отдышавшись, подошёл ко мне и взял за руку. Молча одел меня, накинул на мои плечи свою тёплую после пробежки кофту и вывел на улицу, было уже темно. Я всегда нервничал, когда приходилось возвращаться домой по дороге без фонарей, тогда переживал ещё больше из-за напряжённой тишины.

— Мама ждёт нас дома? — я решился первым начать диалог.

— Нет.

— Она придёт позже? Мама сказала, что может задержаться.

— Нет, сынок, — мы остановились. Папа поднял меня на руки и крепко обнял. — Мама просила передать, что она умерла.

История Васи

Акт второй

Я тогда не понял его, а он не объяснил. Я хотел спросить, но боялся. Казалось, что одно моё неосторожное слово — и хрупкий детский мир окончательно разрушится. Из дома быстро исчезли все оставшиеся вещи мамы, вслед за её красивыми платьями, что она упаковала в свою сумку, испарились фотографии, блокноты и даже цветы в горшках, которые мама так кропотливо выращивала. Папа горевал, подолгу сидел с её книгами в руках, читал то, что ей нравилось, только обсудить было не с кем. Иногда он забывался, например делал мне утром бутерброды, а потом весело оборачивался, чтобы что-то сказать маме, которая всегда во время завтрака сидела с кофе на диване. И когда папа раз за разом её не обнаруживал, то становился ещё мрачнее, чем был до этого.

Сначала я правда подумал, что она умерла. Я не знал, что такое смерть, и, наверное, поэтому не сильно расстроился. Я всё равно ждал её прихода в виде ангела или разговаривающей куклы хотя бы, но мама не появлялась. Ни на следующий день, ни через несколько месяцев. Мне пришлось самому рассказать воспитательнице, что моя мама умерла и теперь меня будет забирать бабушка. Она ужаснулась и сказала:

— Бедный мальчик! Уже были похороны? — не дожидаясь ответа, воспитательница обняла меня.

По дороге домой я спросил у бабушки:

— А когда будут мамины похороны? — значение этих слов я тоже не знал.

— Наверное, через много-много лет. Плохие люди чрезвычайно живучие.

Тогда у меня закрались подозрения, что это такие тонкие материи, что я ещё не достиг подходящего возраста для их понимания. Так мы и жили дальше: я не спрашивал, отец не отвечал. Он был очень добр и терпелив, но не как мама, конечно. Первый год после её исчезновения за мной больше следила бабушка, я часто у неё ночевал и оставался на все каникулы. Потом и отец включился, он не стал веселее, но со временем нашёл в себе силы двигаться дальше. Всё его время, способности, деньги и связи были брошены на меня.

Я рос избалованным ребёнком в центре столицы в шикарном доме с отцом-предпринимателем, который позволял мне всё. Игрушки без разбора, сладости, кино, когда захочу. Видя мою радость, папа сам себе напоминал, зачем продолжает стараться. Чем старше я становился, тем больше мне разрешали. Сначала гулять допоздна, пропускать школу и занятия рисованием. Потом уже мне особое разрешение не требовалось. Папа заплатил за лучшую школу, выманил самых востребованных репетиторов, выкупил место в самом громком университете и подарил мне миллионы возможностей.

Я же, в свою очередь, стал большим разочарованием, но каждый день обещал, что исправлюсь. Перед поступлением в институт мне даже удалось бросить свои вечные гулянки, игры в карты и ночные дискотеки, но, к сожалению, только на время. Утром на свои восемнадцать лет я получил открытку с рисунком белого мишки, в лапах у него был воздушный шар синего цвета. Это было удивительным событием, ведь писем мне никто тогда не писал. На обратной стороне были слова:

«Вася, тебе уже 18, и мне жаль, что я тебя совсем не знаю. Если тебе захочется меня найти, то я теперь постоянно живу по этому адресу. С днём рождения. Целую, мама»

Внизу остались маленькие буковки с улицей, домом, квартирой. Я тогда потерял голову. Метался по квартире, плакал, смеялся, представлял, как выскажу ей всё, представлял, как брошусь к ней в объятия. Думал, сказать отцу или нет. На тот момент я уже наслушался от бабушки «по секрету», что мать моя сбежала с бродячим театром и вообще никогда никого из нас не любила, поэтому и переживать из-за неё нечего. Я знал, что она жива, но понимал, что ненависть к ней сжирает меня изнутри и давно заместила нежную детскую любовь. Я не позволял себе думать о ней, вспоминать. Отец не называл её имя даже в редких разговорах о старых временах. А тут письмо прямиком из прошлого.

Мне некуда было деться от этих мыслей, я всё бросил и пошёл к друзьям. Они меня по-своему утешили, налили спиртного, включили музыку на магнитофоне, позвали столько людей, что квартира затрещала по железобетонным швам. В свой день рождения я так и не увиделся с отцом, пришёл только на следующее утро. С похмельем, помятый, грязный и невменяемый. Отец ждал меня на кресле, наверное, всю ночь. Он приготовил для меня подарок, звонил много раз на городские телефоны всех моих знакомых, но либо никто не отвечал, либо не знал, где я пропадаю.

Я прекрасно представлял, какую неимоверную боль причиняю папе, но считал, что моя боль от утраты матери и недосказанности гораздо сильнее и значимее, чем его горе от утраты жены, а затем и сына. Отец сказал, что сегодня меня заберут в клинику, мол, пора лечиться от зависимости, проходить терапию. Я бросил ему на стол открытку и сказал:

— Я ухожу жить к маме, — и хлопнул дверью. Я планировал поспать, но внезапный удар о реальность меня пробудил. Мне пришлось быстро собрать сумку с вещами, но ускользнуть так же тихо, как мама, я не смог. Никогда угрозы отца сдать меня в исправительный центр не доходили до такой крайности, как в тот день. Я всегда считал, что чужая помощь мне не нужна, поэтому решил сбежать, лишь бы никто не копался в моих чувствах.

Отец всё сидел молча в кресле, не отрывая печальный взгляд от открытки. Внезапно я заметил, какой он на самом деле стал старый. Кожа у него покрылась пятнами, губы сжались в ниточку. Цвет глаз бледнел с каждым месяцем, папа был близок к слепоте и носил толстые очки. У него заменена тогда была уже половина челюсти, но зубы всё равно продолжали гнить и иногда просто вываливались во время приёма пищи. И ещё борода. Некрасивая, похожая на запутавшуюся рыболовную леску, такого же цвета и состояния были брови, волосы. Он всё ещё продолжал работать, потому что на меня не осталось надежды. С каждым моим новым проступком отец угасал.

Я вышел из своей комнаты с сумкой в той же грязной одежде. Тогда мне казалось, что это наша очередная ссора. Что я скоро вернусь назад. Я посмотрел на отца, и внутри что-то щёлкнуло, как тогда, перед уходом мамы. Захотелось броситься к нему на шею, заплакать, просить прощения, умолять, хвататься за его дрожащие руки. Но я опять решил, что для парня моего возраста это не солидно. Я вышел за дверь, отец за мной не пошёл.

Я до сих пор думаю, что он был самым мудрым человеком на свете и действительно верил в меня, в моё изменение. Отец ждал этого всю свою жизнь, но я становлюсь человеком только сейчас. Все прошлые года я был отродьем, эгоистичным куском сахарной плюшки. Отец старался, а я пакостил. Он давал мне шанс за шансом, а я специально их упускал. Тогда папа позволил мне уйти, чтобы когда-нибудь я вернулся назад. А я пришёл только после звонка в дверь, который сообщил мне, что он умер.

В злосчастный день моего позорного ухода я не решился идти к маме. Остался у своей девушки, помылся, причесался, попросил погладить одежду. В кармане оставалось не так много денег, у отца больше нельзя было просить. Тогда я вытащил из шкатулки своей девушки серёжки с крупными камнями, одну забрал, другую оставил. Отнёс в ломбард, думал, вот сейчас мама мне даст денег, всё-таки её любимый сын вернулся, а я серьгу и выкуплю. Верну назад, будто ничего не произошло.

На полученные деньги я купил себе газировку, потому что пить что-то крепче перед важной встречей было неуместно. Втайне я надеялся, что у мамы завалялся какой-нибудь коллекционный коньяк. Купил ещё цветы, красивый букет, роскошный. Пошёл по адресу, звоню в дверь. Мне открывает такая маленькая женщина, очень стройная, благородная. Волосы собраны в идеальный пучок, макияж безупречный, ногти все подпилены и накрашены прозрачным лаком. Говорит:

— Вася?

А я ей отвечаю:

— Мама?

Она позволила мне себя обнять, улыбнулась, но очень сдержанно. Наверное, как ты, Рита, мама не думала, что письмо найдёт своего получателя. Она поставила цветы в толстую хрустальную вазу, пошла разогревать еду, а я жадно рассматривал её и, как я надеялся, своё новое жилище.

Всё в квартире было ярким, пёстрым, разноцветным, изысканным и колоритным. Скатерти, занавески, тканевые салфетки, подстаканники — примеры современного дизайна и эстетики. Стены были увешаны афишами с маминым участием, фотографиями с концертов, автографами известных артистов. В маленьких рамках в гостиной располагались снимки более личного характера. Там я заметил её, смеющуюся в объятиях красивого мужчины. На фоне раскатилось море, расплескались люди на лежаках. У мамы были модные солнечные очки и кольцо на пальце, которое, она, видимо, не снимала даже на пляже. Значит, она опять замужем.

В следующей рамке они уже поместились втроём. Муж, жена и их маленькая дочка. Все выглядели приторно довольно, и меня это разозлило. То есть всё это время она была счастлива? Папа так и не смог забыть свою любовь, а мама уже построила новую семью. Как она могла оставить позади себя НАС, а потом просто всё начать заново?

Меня трясло от ярости. Из гостиной вели ещё две двери, я открывал их чуть ли не ногой, без особой осторожности и уважения. За одной из них была спальня взрослых, там стояла большая двуспальная кровать, по две стороны примостились тумбочки, а у противоположной стены — письменный стол с одним ящиком сбоку. Опять фотоснимки, совместные портреты, заказанные у художников.

За второй дверью скрывалась детская комната принцессы. Пушистые покрывала, плюшевые игрушки, тетрадки розовые и много карандашей, оставленных на месте преступления. Я закрыл дверь и понял: здесь для меня не было места. И не будет.

Я пришёл к маме на кухню, раздосадованный своими открытиями:

— Зачем ты прислала открытку? — я говорил спокойно, но, возможно, только мне так и казалось. Всё моё тело вытянулось в струну, которая вот-вот рисковала оборваться.

— Я подумала, что если ты уже взрослый, то имеешь право знать о том, кто твоя мать, — она всё ещё нарезала колбасу и не отвлекалась от этого увлекательного занятия, будто увидеть сына через тринадцать лет было совершенно будничным событием.

— Я знал, что ты ушла от нас, чтобы быть актрисой, — я надеялся вызвать в ней злобу. Ярость. Раздражение. Хоть что-нибудь настоящее.

— Хорошо. Значит, твой отец не сказал тебе, что я умерла, — она слегка разочарованно пожала плечами.

— Сказал.

— А ты не поверил?

— Поверил.

— Кто рассказал обратное?

— Бабушка.

— Ах, ну да, я так и предвидела. Ты будешь картошку или рис? — она стояла, вся такая настоящая. Прямо передо мной. В фартуке в цветочек, с золотыми украшениями на шее, руках, ушах, совершенно не похожая на бедную старушку. Она выглядела холодной, она не хотела быть со мной такой же, как на той фотографии с пляжа.

— Я думаю, что всё уже про тебя понял и узнал.

— Да? И что же?

— Ты не подумала головой, родила ребёнка от первого попавшегося богача, а потом разочаровалась в жизни домохозяйки и матери. Ты ушла, наигралась в актрису столько, сколько хотела. Получила всё: славу, богатство, интриги, скандалы, внимание. А теперь уже и обзавелась примерной семьей, которая не мешает тебе заниматься своими делами, — я хотел кричать, но не мог. Я весь сжался.

— В чём-то ты прав.

— Ты не сможешь заново стать мне матерью.

— Я и не собиралась, Вася, — она думала сказать что-то ещё, но слёзы заглушили её голос. Мама отвернулась от меня.

Я опять ушёл. Тогда я стал точно уверен, что не только отец виноват во всех моих бедах. Абсолютный эгоизм, материализм и холодность, которыми он меня попрекал, точно передались мне от матери. От генов не спрячешься, подумал я. А значит, придётся жить так, будто за меня уже всё решили.

Сейчас злость прошла, и мне просто грустно, что спустя столько лет ожидания этой встречи я так и не обрел мать. Я почему-то думал, что она по мне скучает, ждёт, винит себя. Но та молодая актриса никогда не хотела быть моей матерью, а значит, время ничего не поменяло. Наверное, она написала открытку, чтобы очистить свою совесть. Мол, вот, я попыталась, на смертном одре будет не страшно. Мама надеялась, что я так сильно культивировал в себе ненависть, что не захочу её больше видеть никогда.

От своей новой бесподобной жизни она бы не захотела отказаться даже ради меня, её первого сына. Её первого сына, который не оправдал ожиданий. Сына, который преждевременно пытался завершить её карьеру. Сына, которого она совершенно осознанно оставила. Сына, который уже должен был вырасти и всё понять. Сына, для которого не было места в её большой квартире. Сына, для которого не было места и в её сердце.

История Васи

Акт третий

Я безвозвратно сорвался и самостоятельно отпугнул всех, кто мог бы меня вытащить. Злость и отчаяние поглотили меня целиком, я не видел света и желал исчезнуть навсегда. Не отвечал на звонки отца и друзей, уехал от своей девушки, которая так и не узнала о моём трюке с её серьгой, пытался отрезать себя от мира, ведь я будто никогда и не был его частью. Для мамы я оказался помехой для её дальнейшей успешной жизни, она от меня избавилась. Для папы я стал последней надеждой и последним предательством.

Я был мерзавцем. Я чувствовал себя мерзавцем. Ненужным. Униженным. Забитым. Выброшенным отовсюду. И мне нравилось упиваться этим каждое мгновение. Я находил в страдании причины для жизни, причины для ненависти, что питала мою мелкую душу и сердечную мышцу. Мне нравилось быть человеком, при виде которого компании перестают шушукаться за столиком в кафе, а гардеробщица отводит взгляд. Я обожал своё несчастье и боготворил его за исключительное дозволение на постоянное разрушение, как причину больше не стараться. Я жаждал внимания, но отталкивал любое проявление любви, чтобы ещё больше насладиться чужой жалостью и собственным терзанием.

Я стал постоянно пить, чтобы заглушить мысли, но в итоге только больше в них погружался. Открылась зависимость, с которой мне не удавалось справиться. Образования я не получил, поэтому приходилось как-то крутиться. Работал везде, где возьмут, лишь бы хватало на бутылку. Отовсюду меня гнали. Никто не хотел видеть продавца, который выглядел как смерть. Менеджеры не желали брать ответственность за мои вечные прогулы и опоздания. На стройку меня даже не допустили. По понятным причинам. На несколько лет я стал сторожем в магазине, но однажды проворонил кражу. После пьянки ночью спал на лавочке в каморке так крепко и самозабвенно, что не услышал ни звона стекла, ни сирены полицейских машин, прибывших на место.

Периодически я жил на улице, но недолго. Я слишком любил комфорт и шёл к старым знакомым, которые до сих пор находили в себе силы жалеть меня. Наверное, они тоже верили в моё светлое будущее. Только я стал этим пользоваться и, имея крышу над головой и любящих меня людей, ещё больше пил и буянил, бросал любую работу и с позором снова собирал вещи, уходил.

Я бесконтрольно занимал деньги, брал кредиты. Деньги тратились быстро, а выплачивать мне было нечем, да я и не хотел. Думал, что уж там. Ну, сяду в тюрьму. Падать мне ниже уже некуда, теперь можно на весь мир объявить себя великим пострадавшим от безразличия окружающих. Я ведь действительно был уверен, что никто не хочет подать мне руку помощи. Забыл, что любую руку я хищно отгрызал по локоть, отбивая у людей желание хоть когда-то слышать моё имя вновь.

В очередной раз, чтобы заплатить за квартиру, в которой я обосновался на тот момент, и отдать прошлые долги, я занял большую сумму в сомнительном банке. Мне продолжали выписывать кредиты, ведь жильё на Тверской было отчасти моим. Но и эта пляска скоро закончилась. К отцу постучались приставы, сказали, что собираются нашу квартиру выставлять на торги, а ему нужно съехать. Мне много раз звонили перед этим, но я верил, что никто не сможет отнять у моего папы жильё, а значит, и проблемы нет.

В чём-то я оказался прав. После первого прихода приставов отец сел в кресло и умер. Прямо вот так, сидя. Его нашёл социальный работник, который за ним ухаживал, позвонил в полицию, скорую, всё по правилам. Я ещё не знал тогда, но день смерти моего отца окончил моё самоуничтожение.

Уж не знаю почему, наверное, он был таким же упорным, как ты, Рита, но тот социальный работник решил во что бы то ни стало отыскать меня, и у него получилось. Паренёк мне трезвонил в дверь целый час, не хотел уходить и просто молча жал на звонок и бил ногами по стене, дожидаясь моего выхода. Наконец, я сдался. Очень болела голова от вчерашней пьянки.

Выхожу в подъезд. Стою перед ним во всей красе: майка в пятнах, сам по себе я стал какой-то жёлто-серый, дряхлый, обвисший, глаза впали, от меня пахнет хуже, чем от мусорки. А он — серьёзный дядя, в свитере красивом, часы на руках, причесан и духи у него такие яркие, громкие.

— Ваш отец умер, — говорит он мне.

— Чего? — я, кажется, давно перестал понимать человеческий язык.

— Ваш отец умер, — он повторял снова и снова, пока я не понял.

Во мне разорвалась боль. Я ослаб, упал на колени. Стал рыдать, умолять, будто этот парень в дверях может что-то поменять. Вся тяжесть свалилась на плечи и прибила меня к порогу, я стал таким маленьким, а парень на пороге был жирафом Самсоном. Передо мной неслась непрекращающаяся картина, где я бегу за своим вторым, пятым, двадцатым шансом, но все они исчезают прежде, чем я успеваю их коснуться. Больше возможностей мне было не положено. Я понял, что впервые действительно остался совсем один. А всё это время один я не был.

Парень помог мне встать и объяснил, когда будут похороны. Он был вежливым, хотя своё раздражение ему удавалось скрывать с трудом. Я не мог на него за это злиться, тогда я вообще ничего не мог. Социальный работник спросил, есть ли у меня костюм, хотя явно знал ответ. Конечно, не было. У меня была только язва желудка и иногда зубная щётка. Он отвёл меня в свою организацию.

Там помогали таким, как я. Павшим, обездоленным, запутавшимся. Это был лабиринт из светлых коридоров и кабинетов, туда-сюда бегали чем-то занятые молодые люди. На меня никто не смотрел с отвращением, все здоровались и жалели, когда я снова начинал плакать. Мне сделали чай и, кажется, подлили туда что-то успокаивающего, потому что я вдруг перестал лить слёзы и резко отупел. Возможно, мой организм был в шоке от попавшей в него воды. Долго он такого не ощущал.

Меня за руку, как маленького мальчика, отвели по всем инстанциям. Не в этот день, но они помогли мне восстановить трудовую книжку, документы, которые я уже успел испортить или растерять. Послали меня на реабилитацию, диспансеризацию. Под честное слово выдали мне костюм. Я тогда впервые понял — чтобы стать добрым человеком, не обязательно иметь всё.

Меня буквально одели, обули, накормили супом (такой вкусный суп я ел только у бабушки, сам я питался тем, что не требовало больших денежных вложений и усилий), причесали и сбрили бороду, которая стала колтуном, похожим на туалетный ёршик. Тот самый социальный работник, звали его Кирилл, отвёл меня на похороны. Он забрал меня из моей социальной ночлежки, которую мне тоже дали добрые люди, и мы поехали на трамвае до кладбища.

Кирилл — славный парень, намного лучше, чем я. По какой-то специальной программе для пенсионеров его прикрепили к моему отцу. Кирилл ходил в магазин раз в неделю, помогал папе помыться, прибраться, оплатить ЖКХ, найти нужные лекарства, записаться к врачу. Я не думал о том, что мой отец хоть когда-то может оказаться в таком немощном положении. Он всегда оставался в моих глазах крепким мужиком, несгибаемым. Постоянно находился в окружении каких-то больших и значимых людей, я просто был уверен, что ему всегда кто-то поможет.

Кирилл говорил, что помогали. Кто в гости иногда приходил, веселил старика рассказами, новостями. Кто деньги присылал, так сказать, надбавку к пенсии за заслуги перед обществом. Кто-то даже больницу ему организовал элитную, когда отец пневмонией заболел, представляешь? Но никто не собирался с ним нянчиться, варить кашу на утро и отсчитывать нужное количество таблеток. Это должен был делать его сын. Вместо меня был Кирилл.

— Он про меня спрашивал? — я боялся ответа, но всё равно задал вопрос.

— Нет. Я его спрашивал про тебя.

— И что он сказал?

— Сказал, что ты ушёл по своей воле и никто тебя не сможет привязать к себе. Сказал, что, если бы ты хотел, ты бы появился. Адрес знаешь, телефон тоже. Если до сих пор ты не пришёл, значит, и не захотел.

Он был прав. Я не хотел. Сначала злился, обижался. И на него, и на маму разом. Думал, вот, он же не звонит (через столько-то лет беспрестанных попыток со мной связаться папа наконец прекратил), не пишет, значит, сам втайне хотел от меня избавиться. Даже не крикнул мне в след ничего, никакого проклятья, значит, и ему была безразлична моя судьба. Потом я остыл, был у меня момент просветления, так скажем. Даже пить бросил, работать стал нормально, накопил на съём квартиры, а не кровати, выплачивал свои кредиты.

Каждый раз, задумываясь об отце, я плакал и не мог посмотреть на себя в зеркало. Мне было так страшно к нему идти. И не из-за того, что он меня не принял бы, как раз наоборот. Папа бы принял, позволил жить с ним, всё простил, забыл. Однако я себя простить так и не смог, я сжирал себя заживо этими мыслями, горел стыдом, умирал от своей безвольности. Тогда я снова стал пить, выбирая самый простой путь. Деградацию, отречение от человеческого.

Похороны были красивые. Пришло много людей, но я мало кого помнил, меня тоже никто не узнал. Или кто-то узнал и специально не стал подходить. Я видел косые взгляды, давно бы уже сбежал, но Кирилла подводить не хотелось, да и костюм надо сдать назад. Гроб был закрытым, так что мы даже в последний раз с папой не увиделись. Я не плакал, не стенал, не страдал. Мне казалось это нереальным, проверкой судьбы, страшным сном, глупой шуткой. И я смотрел на свежевскопанную землю, серый камень с какой-то неизвестной мне фотографией, человек на ней был мне тоже незнаком. Так давно я не видел папиного лица.

Так и стоял бы, но Кирилл сказал, что пора идти. Предстояла худшая часть — надо было заглянуть в квартиру и решить все вопросы. Это должно было случиться на следующий день, так что после похорон Кирилл отвёз меня обратно в ночлежку. Пока мы ехали, я понял, что уже три дня не пью. Такое откровение снизошло, решил, что если смерть самого дорогого мне человека никак на меня не повлияет, то мне можно уже не пытаться казаться подобием человеческого существа. Вот Кирилл — Человек. Отец был Человеком. А мне предстояло стать Человеком. Я захотел стать Человеком. Ощутить полную ответственность за все свои проступки и расплатиться за них сполна, принять свою дальнейшую судьбу безропотно, без сопротивления.

Я понял, что в мире полно людей, которые умнее меня. Они делали мне документы, говорили со мной о детстве, стригли меня, кормили. Так что я решил подчиниться им, стать их лучшим воспитанником, самым удачным проектом. Доказать, что я достоин любви и вложенных в меня сил, доказать, что я ещё могу стать частью мира.

— Что мне делать дальше? — спросил я у Кирилла на пороге своей общественной ночлежки. Там жили такие же, как и я, только они своё место уже заслужили хорошим поведением, а мне ещё только предстояло подтвердить свою способность находиться в обществе.

— Пытаться жить.

— У меня столько долгов, что я не смогу откупиться. Квартиру скоро продадут с молотка, а меня — в тюрьму.

— Продай квартиру сам.

— Зачем?

— Выплатишь долги без суда, если успеешь. Если что-то останется из денег — отложишь на свою будущую жизнь. Если нет — будем думать.

Я был не в восторге от такого плана, но всё равно кивнул Кириллу и сказал спасибо. Засыпая в односпальной кровати с белым постельным бельем, которое пахло стиральным порошком, а не сигаретами, я думал о том, что не достоин распоряжаться квартирой отца. Но больше было некому, а Кирилл — прав, это единственный выход, который положит начало моему исцелению.

Тогда я снова заплакал. Снова понял, что теперь навеки сирота. Я понял, что, когда я умру, никто не придёт ко мне на могилу. И понял, что отец думал так же про себя. Только я был виноват в обоих случаях. Я рыдал, дрожал и захлёбывался от горя. Мне предстояло стать взрослым. Папы больше нет. Бабушка умерла давно. Другие родственники либо отказались от меня, либо тоже умерли. А мама…

Ко мне подошёл мужик, до этого мирно сопящий на соседней кровати, сел около меня на пол. Я не видел его лица в темноте, но очень хорошо его слышал:

— Всё, давай успокаивайся, сейчас всех разбудишь тут. Хреново оказаться тут, я знаю. Но ты всё переживёшь, — я ничего не ответил. — Ну, вот. Сейчас ты будешь становиться лучше. Прошлое уже не исправить, но у тебя есть будущее. Ты не первый человек на этой койке. Здесь лежали бывшие директора, воры, музыканты, матери, отцы. И ты не станешь последним. После тебя придёт следующий. Он тоже будет плакать и молить о милости и пощаде, о прощении и избавлении. И тоже либо станет лучше, либо нет. Ты постарайся уж за всех нас, стань хотя бы средним человеком. Этого будет вполне достаточно.

История Васи

Акт четвёртый

Мы вошли в квартиру. Я почувствовал её запах, раннее мне незаметный. В нос проникал аромат мокрого дерева, тёплых батарей, шерсти и лекарств. Было прибрано, отец всегда отличался любовью к порядку и даже перед собственной смертью потрудился всё оставить в лучшем виде. На столе не лежало никаких писем, открыток, завещаний. Я был рад, потому что не выдержал бы душераздирающего послания от папы. Я оглянулся. Всё, что находилось в квартире, официально принадлежало мне. Хоть и на время.

Кирилл опустился на кресло:

— Так одиноко без него тут. Мы хорошо ладили, всегда пили чай с плюшками и обсуждали прочитанные книги. Теперь я чувствую пробел внутри, хоть такие события — это лишь часть моей профессии, — он выдохнул. Это было самым длинным предложением от Кирилла, адресованном мне.

— Как ты работаешь, зная, что те, о ком ты заботишься, находятся на пороге смерти?

— Я работаю с теми, кто пытается прожить оставшееся им время достойно и по возможности счастливо. Вот об этом я думаю, об остальном — нет.

Кирилл отдал приказ разбирать вещи, а сам пошёл открывать многочисленные окна и выкидывать накопившийся мусор. На следующий день уже должна была состояться первая встреча с предполагаемыми покупателями, квартира требовалась пустой. Я не представлял, как мне поступить с целой жизнью самого близкого человека. Мне было попросту негде разместить все его книги, кожаные ремни, школьные тетрадки, которые он хранил из сентиментальных воспоминаний. Как выбирать? Что оставить себе? Старую фотографию, где я, мама и папа сидим на капоте голубой Волги? Или записную книжку отца? Может, лучше взять торшер, что всегда стоял в моей комнате?

Кстати, о моей комнате. Она осталась нетронутой. Мне кажется, что в неё даже никто не заходил. Одеяло лежало таким же скомканным, как в день моего ухода. На полках стояли вещи, когда-то важные для меня, но теперь они были бессмысленными, глупыми.

Я решил, что самое главное о своём отце я сохранил у себя в голове. Так же поступили и все его дорогие друзья, знакомые, дальние родственники. Мы все будем вспоминать его и рассказывать о нём за чашкой чая, в его день рождения, в минуту слабости, в радостные моменты. Эта мысль меня успокоила. Я залез в ящик, где лежали всякие драгоценности отца: часы, запонки, цепочки. Взял всё это и принёс Кириллу. Предложил либо что-то выбрать, либо забрать всё вместе. Он взял часы.

— Забери себе цепочку хотя бы, — он вытряхнул на руку потемневшую серебряную цепь. Папа носил её в молодости.

— Я её пропью. Не хочу, чтобы она валялась невостребованной в ломбарде.

— Не пропьёшь. Она будет твоим моральным компасом.

Кирилл надел на меня цепочку, и с тех пор я её ещё ни разу не снял. Я немного пошарился по полкам, ящикам. Какие-то красивые и ценные вещи я отнёс в большущей коробке девушкам, которые помогли мне с документами и внешним видом. Там были картины, вазы, чашки с позолотой, скульптуры, сувенирные тарелки, хорошие японские ножи, подсвечники и другие предметы, которые в тот момент казались для меня роскошью. Книги я отнёс в библиотеку, барышня у стойки меня ещё полчаса благодарила за пожертвование и всё спрашивала причину расставания с такой шикарной коллекцией. Я не отвечал.

Технику, какую смог, продал. Иногда соседи по дому покупали, иногда через вахтёршу нашу что-то продвигал. Собрал денег, не прям головокружительную сумму, но внушительную. Позвал Кирилла, хотел ему всё отдать. В благодарность за заботу. Он отказался. Тогда я бросил конверт со всей суммой в ящик сбора пожертвований для организации, в которой работал Кирилл.

Текстиль домашний, посуду, полотенца всякие, кухонную утварь, одежду, отнёс в ночлежку. Что-то сразу на общую кухню пошло, в дело, так сказать. Одежду тоже быстро разобрали. Мужской обычно всегда не хватает, мало сдают.

Не подумай, я не хвалюсь своей добротой и даже искуплением это назвать сложно. Если так подумать, были бы у меня хоть какие деньги, я бы сразу всё и истратил. Я тогда ещё не научился распоряжаться ими правильно. Что видел, то и хватал. Выведи сильно голодающего в гипермаркет, он схватит себе банку кетчупа, живую рыбину и кусок мороженого. Вот и я повёл бы себя подобным образом. Можно сказать, что я так поступал из своего эгоизма, но и на благо общества. Что уже приятно.

С остальным я не представлял, что делать. Меня охватило отчаяние. Чем больше я смотрел на все бумажки с почерком отца, уцелевшие платки мамы, рамки со снимками, блокноты, тем меньше хотел с ними расставаться. Уже предстояло подписывать договор о продаже, а я сидел в этом мусоре, который когда-то был самыми драгоценными вещами.

Позвал опять Кирилла, он никогда мне не отказывал. Мы сгребли всё в коробки, практически ничего не рассматривали, просто руками кидали в пропасть. Отнесли в Вернисаж, сначала решили просто молча оставить и уйти, если кто заберёт — хорошо. Останется — значит пойдёт в мусор, что делать. Там я и встретил твоего ростовщика, с которым ты болтала, Рита.

Квартиру я продал, все деньги пошли в счёт погашения многочисленных займов. Вернул долги не только банкам, кредиторам и коллекторам, но и старым знакомым, друзьям. Я уже не помнил, у кого и сколько брал, но всё равно решил хоть что-то возместить. Мне стало легче дышать, когда рука долга перестала сжимать моё горло и желудок.

Тогда я набрался сил посетить последнюю инстанцию своего прошлого. Я собирался зайти к матери, по тому же адресу, что и десять лет назад. Хотел сказать, что её бывший муж умер, а я её прощаю. Не знаю, простил ли действительно в тот момент, но она уже должна была быть не молода, вдруг всё переживает из-за нашего последнего разговора. Настало время спокойно удалиться из её жизни, как она того и хотела от меня, забрав с собой все гадости и недосказанности.

Я позвонил в дверь. Ко мне вышла девочка с той фотографии на комоде, но уже взрослая. Я сразу её узнал, так мне врезался в память тот снимок. Теперь, наверное, в комнате принцессы она не живёт.

— Здравствуйте. Вы к кому? — девушка разговаривала тихо, вкрадчиво. Светлые волосы обрамляли её очень живое и заинтересованное лицо, а на лбу уже скопилось несколько морщинок от активной мимики. Она была такой же стройной, как мама, но внешность у неё была более мягкая, добрая.

— Здравствуйте. Я Вася, сын вашей мамы от первого брака, если вы в курсе, правда… — я осёкся. Мама ведь могла и не рассказывать обо мне.

— И по какому вы вопросу? — девушка нахмурилась.

— Хотел попросить прощения, — я не знал, как кратко рассказать обо всех моих мыслях.

— Подождите секунду, — она шмыгнула в квартиру. Я приосанился, ожидая увидеть лицо чуть постаревшей, но всё такой же элегантной матери.

— Вот, — девочка с фотографии протянула мне бумажку.

— Что это? — на клочке было несколько слов и цифр.

— Кладбище и участок, — она показала мне рукой на надписи.

— В каком это смысле? — я, казалось, не хотел понимать её слов.

— Мама просила передать, что она умерла. На этот раз по-настоящему и для всех, — снова обрывистое молчание.

— И как давно?

— Полтора года назад. Шла на работу, а у театра её сбил катафалк, — девушка вздохнула. Я посмотрел на неё, не веря своим ушам.

— Вы серьёзно?

— Да, разве это может стать поводом для шутки? — и тогда я не выдержал и со всей дури расхохотался. Так сильно, что аж сложился пополам от смеха и хватал ртом воздух. Я понимал, что могу до жути обидеть этим любезную девушку, что всё ещё стояла в дверях, но она вдруг тоже рассмеялась.

Наши голоса эхом раздавались в подъезде, и соседи, вероятно, были в шоке. Я так давно не смеялся от души, что никак не мог остановиться. У мамы была яркая жизнь, и уйти она решила тоже символично. Это стало и самым грустным, и самым смешным событием, которое мне довелось засвидетельствовать. Всё ещё хохоча, я взглянул на дочь моей мамы. Она смеялась, но по щекам у неё катились слёзы.

— На самом деле, я пришёл сказать, что её первый муж, мой отец, умер недавно, а тут такое, — я надеялся перевести диалог в более спокойное русло, чтобы поговорить как нормальные люди.

— Мне очень жаль. До сих пор не знаю, как пережить её смерть, так что даже ничем помочь не смогу, — она вытирала слёзы и на щеках тут же появлялись новые.

— Я надеюсь, что сам скоро стану человеком, который помогает. Вот вы задумывались когда-то, что я ваш брат? — до этого момента я не сообразил, что она, вероятно, моя единственная родственница, которая пока не ненавидит меня.

— Нет, — она вдруг замерла. — А ведь правда, мы брат и сестра. Это так странно.

— Согласен.

— Меня, кстати, Наташа зовут.

Мы с Наташей стали не разлей вода. Она пригласила меня на чай, мы разговорились. Сестра рассказала мне о своём детстве, и в какие-то моменты я даже порадовался, что мама ушла. Я ей тоже всё выложил, про свои пороки в том числе, но она не испугалась, сказала, что понимает и не осуждает меня.

Каждую неделю по субботам мы до сих пор пьём чай, она — мой самый близкий человек. За всё это время я ни разу её не подвёл и даже на запланированные встречи всегда прихожу на десять минут раньше, на всякий случай. Наташа внесла в мою жизнь теплоту и заботу, постоянно мне что-то дарит, то календарь с котиками, то кружку с моим знаком зодиака. Наши отношения — моя гордость. До сих пор не верю, что смерть родителей могла свести нас вместе. У меня появилась сестра, и это самое лучшее слово на свете.

Жизнь стала налаживаться, ночлежка процветала, многие мои знакомые уезжали в лучшую жизнь, хоть некоторые потом всё же возвращались. Волонтёры стали искать мне работу. Сначала меня брали только уборщиком, потом стали доверять сборку заказов, что с моим-то прошлым удивительно. Одна из выпускниц ночлежки стала флористом и уговорила меня пойти к ней в помощники, она научила меня ухаживать за растениями, различать их типы, собирать букеты. Мне очень это понравилось, мы долго работали вместе.

В ночлежке становилось тесно, большинство контингента находилось в начале пути, а мне было пора двигаться дальше. Прогуливаясь по родным местам, я увидел объявление о том, что в дом моего детства требуется завхоз. Стричь лужайки, чинить дверные ручки, замки, выращивать цветы, заказывать новые шторы в наш подъезд, следить за Таней, чтобы всегда вовремя приходила, и по ночам дежурить вместо неё.

Взамен предлагали хорошую, по моим меркам, зарплату и небольшую комнатку для жизни. Не знаю, какие силы мне помогли, но на работу меня взяли. Из ночлежки меня провожали с праздником, обнимали и одобрительно хлопали по плечу. Даже шарики надули. Наташа связала мне тёплые носки в подарок и накупила мне в новый дом сладостей, варенье закатала, мёд принесла. В общем, мне несказанно повезло, я был рад вернуться в дом своего детства, хоть и на самый нижний этаж.

Для себя я решил, что искать квартиру получше не буду, пока тут поживу. Недавно купил себе небольшой участок на скопленные деньги. Строю дом, хотя пока получается скорее сарай. Будет огородик небольшой с цветочками, может, на пенсии заведу курочек.

Рита, я счастлив и так. И я почему-то боялся, что моё жизненное равновесие такое хрупкое, что ты можешь на него подуть, и оно вдруг рассыпется. Но оказалось, что нет. Ты пришла, встряхнула меня. Давай мне открытку, я её Наташе отдам, там решим, что с ней сделать. Может, сожжём, а может, и в рамочку вставим.

Глава 13

Рита плакала и давно перестала смотреть на часы, проживая каждую букву рассказа Васи. Она не шевелилась, чтобы не растерять ни одного услышанного слова, звука, пока слёзы методично капали в пустую чашку. За дверью раздался смех — Таня переключилась на комедию. Вася встал с табуретки и потянулся, разминая мышцы. Хрустнули пальцы, шея. Он изрядно устал, пробираясь через леса своей памяти, но выглядел Вася легче, воздушнее. Честность придала ему сил.

— Я вот что хотел сказать, — Вася внимательно посмотрел на гостью, завершая свой рассказ. — Твоя жизнь ещё только начинается, и ты даже на секунду не можешь представить, что случится завтра. Смерть будет следовать за тобой неотступно. Если повезёт, то она сначала заберёт всех дорогих тебе людей, а потом только тебя. Если не повезёт, то все дорогие люди соберутся у твоей могилы.

— Иногда мне кажется, что у меня нет причин стараться, — губы Риты онемели и речь её стала хлипкой, бессвязной.

— А ты для кого стараешься? Для чего?

— Не знаю. Сначала, чтобы маму порадовать, теперь уже и тяжело вспомнить.

— Старайся для того, чтобы тебе больше не пришлось бегать за незнакомым мужиком в поисках ответов, — Вася хмыкнул. — Старайся, чтобы потом не пришлось переживать о несказанном, несделанном. Знаешь, есть профессиональные одиночки, им радостно себя в мире ощущать абсолютно свободно, независимо. Вот мне кажется, что мы с тобой из другой группы. Возьми всю свою смелость и живи по-настоящему. Через боль, лишения, трудности. Не прячься. Так и не придётся переживать, что душа твоя останется на барахолке, невостребованная, если ты найдёшь своё счастье в чём-то совершенно простом и доступном.

— Я попробую, — Рита достала из сумки открытку, положила её на стол и задержала на ней взгляд, прощаясь с загадочной женщиной на портрете.

— Вот и славно. Чай ещё будешь или пока хватит? — Вася держал в руках пустые чашки.

— Наверное, я пойду домой, — девушка неловко засобиралась. Никаких планов у неё на сегодня более не было, но тело желало двигаться, измениться, покинуть зону откровений. — Спасибо. Спасибо, что поделился со мной.

— Давай я тебя провожу до остановки, мне в магазин ещё надо, — сказал хозяин квартиры, видя тревогу на лице своей новой подруги. Забота о других стала большой частью его жизни, и отпускать девушку во взъерошенных чувствах Васе не хотелось.

— У меня, честно говоря, сейчас голова пухнет от мыслей. Мне по-прежнему страшно и тяжело, но я ведь просто человек. Я не могу вмиг измениться, избавиться от этого хлама в своей голове, — Рита уже не обращала внимания на мужчину, который под её голосовое сопровождение надевал куртку и ботинки. — Я буду искать смыслы, точки, якори. Я всегда занималась поиском, наверное, мой вид — человек ищущий.

Рита закуталась в шарф, окинула взглядом комнату. Это место долго будет ей сниться. Вася захлопнул дверь, попрощался с Таней и дальше занял роль немого собеседника.

— Если так подумать, то мы, наверное, все при смерти. Каждый день, всегда. Живём, чтобы когда-то дорога нас привела к концу. А дорога непредсказуема, карты нет. А если бы и была, то я всё равно бы ничего в ней не поняла. Может, за поворотом обрыв, а может, яркий горизонт и ровное плато. И неважно, на чём ехать, с каким багажом — всё равно конец дороги настанет. Нельзя постоянно думать об этом. Надо смотреть в окошко и ловить в них птиц, оленей, ёлки, болтать с кем-то по душам, есть сладости. Так факт наличия смерти я смогу пережить.

Последнее предложение тягостно повисло в воздухе. Они встали под стеклянной крышей остановки, обнялись и разошлись в разные стороны, забыв попрощаться. Вторая встреча не была назначена, но и расставание не предвиделось долгим. Приятно знать, что этот вопрос пока не решён.

Как только двери автобуса сомкнулись за спиной Риты, на неё со всей силой навалилась звенящая пустота. Как бывает после долгих безутешных рыданий или тяжёлой умственной работы. Растерялись эмоции, слова, этот день длился уже целый год и всё не хотел заканчиваться.

Голоса отдавались эхом в черепной коробке Риты, разбилось дыхание, язык присох к нёбу. А жизнь продолжалась. Дети смешно прилипали лицами к холодным окнам, строя рожицы проезжающим автолюбителям, а те в ответ сердито гнусавили звуковыми сигналами. Водитель автобуса ехал в одном наушнике, иногда, нахмурив брови, он переключал композицию. Интересно, что он слушает? Песни своей молодости или сборник романтических мелодий? Фары машин, то грустные, то удивлённые, то хитрые, мчались мимо, оставляя за собой непрерывные линии света. Колёса шуршали по лужам и чем-то напоминали звук скотча, отрывающегося от стола. Рита уже давно проехала свою остановку. Сегодня она решила поменять маршрут, несмотря на очередной осенний ливень.

Девушка оказалась перед коричневой дверью с мягкой обивкой и приложилась к ней ухом. На всю громкость в квартире был включён детективный сериал, в котором диалоги каждые пару минут прерывались стрельбой. Тихий дверной звонок не сможет привлечь внимание хозяйки квартиры, это Рита помнила с детства. Она удобно встала, оперевшись рукой о стену, замахнулась ногой и стала ей отбивать ритм, попадая в созданную годами вмятину в обивке двери.

Послышался шёпот тапочек по полу, звон металлической заглушки на глазке. Рита, промокшая, бледная, с синяком на лице и красным носом, приветливо помахала человеку по ту сторону двери. Замки заскрежетали, послышались удивлённые возгласы, смазанные взволнованными вздохами. Из дверного проёма полился жёлтый свет.

— Рита! Что случилось? Ты чего не позвонила? Заходи давай, всё снимай с себя, ты же простудишься, это не шутки! У тебя организм сейчас ослабел, а ты его вот так мучаешь, что это за дела такие, я не понимаю, — мама тараторила, Рита что-то мямлила ей в ответ и подчинялась всем указаниям.

Мама выдала Рите спортивный костюм, который девушка специально оставила в родительском доме, чтобы наконец от него избавиться с чистой совестью. Он был выразительного розового цвета, с заячьими ушами на капюшоне и надписью «принцесса» стразами на спине. Это подарок от бабушки, сделанный под влиянием популярных обложек журналов. Впервые Рите всерьёз пришлось его надеть, ведь вся её одежда уже была развешена по батареям, монотонно капая на линолеум.

Сложно было привыкнуть к роли гостя в своём доме. Комната Риты выглядела грустной. Кровать стояла голая, постельное белье с принцессами куда-то делось. Шкафы скучали без вещей, полки скулили без книг, гвозди без картин торчали серыми шляпками. Перегорела одна лампочка в люстре, но заменять её было даже незачем. Только запах мокрого асфальта, проникающий сквозь распахнутые настежь окна, заставлял бодриться. Мама обожала проветривания.

— Так что случилось, Рита? Тебя в обычный день не дозовёшься в гости, а сейчас приходишь вся мокрая, грязная, чуть не плачешь. Я, конечно, тебя всегда жду, но что-то ведь точно случилось? — мама уже нагрела суп и разлила его по тарелкам, но сама поесть не успевала, задавая многочисленные вопросы.

— Я нашла владельца открытки, — довольно скромный ответ для впечатляющего приключения.

— И что он? Нормальный? Обидел тебя чем? — женщина угрожающе сжала кулак.

— Нет, он оказался хорошим. Просто он мне сказал жить и не бояться. Вот я и решила начать жить отсюда.

Жёлтый свет на кухне действовал успокаивающе, и даже крики в телевизоре не тревожили душу.

— В каком это смысле? — мама напряглась. Она внимательно рассматривала выражение лица Риты, пытаясь понять, не сильно ли повлиял удар в нос на работу мозга.

— Знаешь, спустя год я вдруг осознала, что тогда поторопилась с переездом. Я не подготовилась и всё время скучала по дому, — девушка обвела руками кухню. — Мне было очень одиноко, но я боялась вернуться сюда, потому что это бы значило, что я не справилась. В моём возрасте все уже ведут самостоятельную жизнь, а мне хотелось вечером с тобой перед каким-нибудь глупым сериалом обсуждать пациентов и новые газетные заголовки. Я считала, что это неправильно.

— Доченька, ты всегда можешь вернуться. Мне самой без тебя тоскливо. Думаю про тебя каждую минутку. Тут такая ужасная тишина была в первое время, что приходилось во всех комнатах включать радио, телевизоры, — мама взяла за руку Риту.

— Я знаю, теперь я понимаю. Я думала, что смогу подружиться с Леной и так мне будет лучше, интереснее. Но я даже не начала пробовать, мне всё время казалось, что сейчас ещё не настало то время, у нас нет общих интересов, и даже графики совершенно не совпадают. А она часто мне покупает еду, оставляет смешные записки. В общем, ей на самом деле не безразлично, что мы с ней живём, а не просто делим территорию.

— Не все люди, что встречаются в твоей жизни, должны становится твоими друзьями, это не так уж и обязательно, — она ободряюще улыбнулась. Ей было так приятно снова откровенно поболтать с дочерью, не глядя на часы и не волнуясь о пациентах.

— Да, но я хочу с ней дружить. И хочу попытаться. Так что я бы предпочла сегодня остаться с тобой тут, дома, а завтра поеду обратно. Главное для меня было знать, что ты меня не осудишь, если я вернусь назад. У меня всё ещё есть дом, — Рита улыбнулась и покрутила столовую ложку, на которой было выгравировано её имя.

— Конечно. Мы с тобой неразлучны, у нас есть любовь, — мама активно закивала, как попугайчик. Она подскочила, чтобы поставить чайник, ведь для быстрого выздоровления необходимо принимать горячий чай с лимоном и мёдом.

— Да. Ещё я хотела спросить. Что ты сделала с вещами папы, когда он умер? — отец Риты умер так давно, что она уж не помнила его лица, а детские картинки оказались связанными только с мамой. Девушка уже и не знала, каково это — жить в полной семье.

— В каком смысле? — мама опешила. Рита редко спрашивала про папу, опасаясь столкновения с реальностью.

— Ну, он когда умер, у него всё равно остались какие-то вещи же. Но я могу их в доме по пальцам одной руки пересчитать. Куда всё делось? — Рита помнила только несколько фотографий в рамках, его золотую медаль со школы и баян на даче.

— Что-то по родственникам раздала, что-то выкинула. Уже так и не вспомню точно, кому что досталось.

— А что ты чувствовала, когда отдавала его вещи?

— Я чувствовала, что вещи без него больше не имеют смысла, — после смерти мужа мама Риты ни с кем не строила отношения. Ей казалось, что так она предаст его память. Любовь со школьной скамьи, общий ребёнок, первая квартира, машина, увольнения, успех, поездки. Это больше, чем годы жизни на могильном камне.

— Думаешь, папа хотел этого? Чтобы мы все напоминания о нём как будто стёрли? Будто не было его, будто он не сидел на диване перед телевизором по вечерам, будто бы стула за столом у нас раньше не было лишнего. То есть сейчас он лишний, а тогда был очень даже нужный, — Рита не могла остановиться, перечисляя все вещи, связанные с отцом, и оказалось, что она помнит о нём так много, что и…

— Вещи тебе не нужны для воспоминаний. Если уж на то пошло, то ты и есть самое главное напоминание о своём отце. И я тоже напоминание о нём. До сих пор встречу кого на улице, а они мне: «Ох, Лёшка, хороший был мужик». У меня есть кольцо обручальное и фотографии. И даже фотографии не нужны, я любую его морщинку вспомню, любую родинку назову.

— Ты ведь тоже когда-нибудь умрёшь… — глаза Риты наполнились слезами. — Что мне делать с твоими вещами? Что мне делать с собой?

— Делай с ними, что хочешь. Только не чахни над моими платьями, думаю, они-то уж точно никогда не вернутся в моду, — она улыбнулась. Некоторые взрослые так легко относились к своей смерти. А уж прабабушки с малых лет объясняли, в каком платье их хоронить, на каком участке, что написать на камне, какие вещи с собой положить, а какие выбросить с глаз долой. Никому такие приготовления странными не казались. А с собой ничего не надо делать. Погорюешь, будешь плакать много, от этого никуда не деться. Будет тяжело очень. А потом станет легче, только светлая грусть сохранится. И радость оттого, что мы друг у друга были.

Мама обняла Риту и стала ласково гладить её по голове, пока та тихонько роняла горячие слёзы. Вечер закончился смехом над историями минувших лет, над консьержкой Таней, над судьбоносным рынком, над смертью и одиночеством.

Войдя в свою спальню, Рита обнаружила на кровати то самое постельное белье с принцессами и старую мягкую игрушку, которую можно обнимать во сне. Мама постаралась. Рита долго рассматривала силуэт, который рисует фонарь, стоящий напротив окна, а потом уснула.

Глава 14

Давно забытое чувство — проснуться от запаха сырников, солнца и сладкого чая. Откинуть одеяло, тихонько прокрасться на кухню на цыпочках, не зная, что время ещё не перевалило за рамки приемлемых утренних часов. Но что делать, если стрелки и циферблаты тебе пока неподвластны, а начать день уже хочется. Мама всегда в такие моменты удивлялась, что дочь так рано вылезла из своей берлоги, и выключала свой романтический сериал на пузатом телевизоре, уступая место детским передачам.

Вся обмазанная бабушкиным вареньем с дачи, громко причмокивающая горячим чаем, пока пар приятно согревал лицо. Тогда Рите было безразлично, что случится завтра или через неделю, планов она не строила, потому что концепция будущего пока ещё казалась слишком туманной. Главное, чтобы всегда было побольше сладкого и поменьше уроков.

Сейчас Рита, закончив с порцией сырников и представляя себя колобком, выкатилась из-за стола, чтобы обнять маму, заглянуть в комнату, натянуть сухую одежду и отправиться дальше смотреть на новый мир старыми глазами. Она забежала в супермаркет, купила колбасы, сыра, макарон, сливок и бекона. Вдобавок закинула в корзину какао, молоко и зефир. Сегодня у них с Леной будет первый полноценный дружеский ужин.

— Здравствуй, Маргарита, — Лариса Сергеевна уже заняла свой пост и с недовольством встретила бодрую журналистку у подъезда. Теперь время дежурства бабушки сдвигалось согласно длительности светового дня. Она прищурила глаза и со всей строгостью начала допрос. — И что у тебя такое приключилось? Дома не ночевала, ещё и выглядишь так, будто всю ночь в кутузке сидела. Беда какая стряслась? — она взмахнула руками и звонко шлёпнула их себе на колени.

— Здравствуйте, — Рита старалась пропустить мимо ушей комплименты своей внешности и мило улыбнулась старушке. — Представляете, шла к маме в гости и поскользнулась, упала прямо плашмя на асфальт. Вот теперь спешу домой, буду готовить обед и думать о вас.

— Это почему обо мне? — бабушка растерялась, не зная, принимать ли фразу Риты за комплимент.

— Буду вспоминать, как вы в юности за чулками бегали по городу, и восхищаться, а то я по ровной дороге пройтись не могу без ущерба своему лицу, — девушка весело потрясла пакетами и направилась к двери.

— Это я ещё не рассказывала про то, как девочки в деревне волосы друг другу рвали. Так что повезло тебе, что не встречала ты Нинку с соседнего села, а то бы носом не отделалась, — Лариса Сергеевна усмехнулась и раскинулась на лавочке.

— Я тоже так думаю.

Рита скрылась в дверях. Подъезд пах приятной сыростью, а в квартире было душно и тепло. Окна были плотно закрыты, а сверху ещё и прибиты толстыми шторами. Лена уже давно ушла, оставив за собой след в виде чашки с пятнами кофе и блюда с крошками от бутерброда. Бедняжка, видимо это утро выдалось ещё более суетливым, чем обычно.

Сама Рита так и не привыкла находиться днём дома, но в этот раз даже капающий кран и отваливающийся плинтус казались приветливыми. Раскинув продукты по холодильнику, журналистка заметила, что время замедлилось. Оставалось ещё много часов до прихода соседки. Впереди обед, закат, сумерки и ночь. Только тогда на пороге и появится Лена.

Рита собрала на столе все материалы по судьбе Вернисажа, разложила предметы, которым она решила дать вторую жизнь, и принялась писать заметку про тётю Мотю с таким интересом, будто журналистка впервые столкнулась с очарованием рынка.

«Матильда Кирилловна — обладательница редчайших штуковин для самых искушённых ценителей. Своё шикарное и редкое имя держательница лавки предпочитает скрывать, называя себя тётей Мотей. Это прозвище больше сливается с постоянным шумом рынка и балаганом на улочках.

Мотя не только обладатель амулетов и талисманов, гадалка на полставки и местный пророк, но и милая фея-крёстная из сказки, подарок которой может мигом перевернуть вашу жизнь. И речь тут не о чудодейственных целебных способностях булавок с глазами, а о её совершенном вкусе на действительно интересные вещи, меняющие судьбы…»

***

Темнота понемногу поглощала силы уставших работников, которые выползали целым скоплением из всех автобусов, станций метро, трамваев и электричек. Спешат ли они домой на ужин, делать уроки с ребёнком или просто мечтают улечься под тяжёлое одеяло — неважно. Сейчас все прохожие были густой массой, извергающей пар из своих ртов и оставляющей грязь на тротуарах.

Всё это происходит, чтобы человечки-декорации завтра утром снова смогли позавтракать, отвести ребёнка в школу и заправить кровать, а потом заново растечься по автобусам, метро, трамваям и электричкам. Было что-то в этом успокаивающее, постоянное. Чувства родителей к ребёнку не меняются, ощущения невыспавшегося офисного работника, наверное, такие же отвратительные и раздражительные, как и у невыспавшегося промышленного рыбака лет семьдесят назад. Даже постель так и остаётся первым и последним местом дня.

Не изменились и попытки человека понять своё существование. Сколько веков прошло, а самых разумных и предельно недалёких всё беспокоит вопрос: а что там, за горизонтом? Какое оно, место, что никто не видел, а кто видел, тот не расскажет? Есть ли оно — место? Что будет, когда я умру? Что случится, если я умру прямо завтра? Кто будет плакать? А я буду видеть, кто плачет? Пожалеет ли она, что так и не ответила мне на смску? Выкинет ли сосед по комнате мою гитару или будет с ней таскаться, пока и его час не придёт? Увижу ли я своих кумиров? Своего отца или дядю? Что станет с борщом в холодильнике? На работе быстро заметят моё отсутствие? Куда денутся мои честно накопленные двести рублей? А груша на дне портфеля уже умерла или никогда не жила? Интересно, как много людей, которых я сегодня увидел на улице, умрут в течение недели? А они думают так же про меня? Примеряют ко мне смерть, не зная моей жизни? Отражает ли жизнь смерть или смерть отражает жизнь? Сколько стоит участок на кладбище? Какую фотографию повесят на мой камень? Кто будет ходить на мою могилу? Как часто? А не будет ли мне всё равно? А буду ли я? А когда я не буду, то что? Ничего?

Риту разбудил от мыслей звук ключей в замочной скважине и хриплое потягивание входной двери. Было уже поздно, но взволнованная исследовательница специально не спала в ожидании соседки. Она радостно выбежала из комнаты, будто это мама пришла с работы и принесла наконец шоколадку. Лена от такой встречи оказалась в шоке:

— Ты чего не спишь? — она говорила шёпотом — уже привыкла не нарушать тишину в такое время. Лена сбросила ботинки и пальто прямо на пол.

— Я решила сделать тебе сюрприз, — Рита тоже говорила шёпотом и внутренне себя успокаивала. В конце концов, если этот вечер не окажется спасительным для её одиночества, то всегда есть вариант вернуться к маме.

— В честь чего?

— В честь того, что мы с тобой за год жизни так и не поговорили ни о чём. Проходи на кухню.

Лена смущённо прошла за соседкой, будто оказалась в гостях у себя дома. На столе её ждала паста с беконом и кружка какао. Рита даже постаралась красиво разложить салфетки и подобрала нейтральную музыку, способствующую разговору, как ей пообещали на форуме. Лена рассыпалась в благодарностях.

— Нет-нет, не надо так благодарить сильно, ты что. Мне кажется, как соседка я была никудышная, а ты всегда старалась меня поддержать всякими мелочами. Так что садись, приятного аппетита, — Рита усадила Лену на стул, а сама скрылась в комнате, чтобы через минуту снова появиться на кухне, держа тетрадку в руках. — Честно говоря, я не знаю, как правильно заводить друзей. Последний такой опыт у меня был в школе, так что я решила этим воспользоваться, — девушка протянула соседке тетрадь.

— Анкета для друзей? У меня в детстве таких было штук пять, точно! А в чужих я иногда подписывалась другими именами и говорила, что живу двойной жизнью, — она хихикнула и взяла ручку. Рита с облегчением улыбнулась, принимая радость соседки на свой счёт.

— Да, я даже купила тебе всяких наклеек с разными персонажами, чтобы ты смогла их вклеить в окошко для фотографии, — выдумщица вытряхнула на стол кучу наклеек с героями мультфильмов, игр и кино.

— Так, чтобы ты знала: следующие такие подружкины посиделки с меня! Сто лет не была так счастлива, — Лена погрузилась в рассматривание наклеек.

— Да? Я думала, у тебя много друзей, поэтому ты и пропадаешь по ночам, — Рита списывала постоянное отсутствие соседки в том числе и на активную социальную жизнь.

— У меня действительно есть несколько хороших подруг, но только одна из них живёт в другом городе, встречаемся где-то раз в три-четыре месяца. А другая настолько занята, что сложно сопоставить наши графики хоть как-то. Вот и получается, что утром я учусь, а вечером — работаю. Или наоборот. Иногда хоть с тобой встретимся в пределах квартиры, и мне уже в радость, — Лена пожала плечами.

— Правда? Я переживала, что навязываюсь со своими историями и при этом раздражаю своей же нелюдимостью, — она на мгновение заглянула в зачарованные глаза соседки и тут же смущённо перевела внимание на тетрадку.

— А ты в следующий раз не думай, а спрашивай. Ведь всё лучше узнать у человека напрямую, верно? — подруга весело подмигнула.

— Верно.

Отвечая на совершенно детские вопросы анкеты, девушки изучали друг друга. Можно годами встречать кого-то на институтской лестнице и запомнить всё до мелочей — походку человека, длину волос, цвет глаз, сумку, расписание, смех и любимый стакан с кофе. А можно прожить с человеком на одной территории, так и не узнав, какой у него любимый цвет, как звали его первую собаку и кто из нынешних музыкантов самый симпатичный.

— Мне нравится цвет булыжников, как в Финском заливе, такой серо-чёрный, мокрый, с слегка с зеленоватым оттенком, — Лена полезла в свой телефон, показывая фотографии с недавней поездки в Санкт-Петербург. — Если можно было бы, я себе бы даже сумку в виде этого булыжника купила. Даже если она и будет весить как настоящий камень, это стоит таких жертв, точно. — Еда кончилась и девушки примостились на подоконнике, положив на него мягкий плед. Оказалось, всегда можно найти в доме место одинаково комфортное для двоих.

— А мне нравится цвет газеты, такой спокойный и умиротворяющий, от него пахнет свежей печатью и чернилами. Сразу вспоминаются поездки на трамвае в детстве. Оборачиваешься, и каждый взрослый человек за ними спрятался. Думаешь: неужели я тоже когда-то вырасту до таких размеров, чтобы мне было удобно держать целиком развёрнутую газету.

— И как, доросла?

— Нет, — Рита помотала головой, а затем руками описала квадрат, схожий размером с газетой.

— А тебе нравится писать для пенсионеров? Или это была единственная редакция, принимающая людей без огромного опыта работы? — Лена знала о чём говорит, свою должность она получила только после нескольких лет упорной стажировки и уговоров.

— Я думаю, мне самой нравится. Сначала мне казалось, что я чему-то учу старшее поколение, рассказываю о новых технологиях, открытиях, об истории и последних тенденциях. А потом поняла, что мне самой ещё учиться и учиться у них. Вот пока и буду, — Рита вдохнула свежий мокрый воздух, ощущая, как голова начинает кружиться из-за кислорода.

— Чему учиться?

— Быть. Вспоминать. Знать. У нашей Ларисы Сергеевны, что ни спроси, а она уже заранее ответ приготовила. Как ходячая энциклопедия.

— Это уж точно, но иногда эту энциклопедию хочется закрыть, — Лена хлопнула в ладоши. — Ты же знаешь, что я специально выхожу из дома на полчаса раньше, чем начинается её дежурство? Хорошо, что уже осень в самом разгаре, рассвет позже, можно теперь поспать немного дольше.

— Ну да, она иногда своеобразная, — журналистка любила Ларису Сергеевну как часть своего дома, но понимала раздражение соседки.

— Не то слово. Один раз она меня остановила на двадцать минут, рассказывая тонкости посадки огурцов на даче и полива свеклы. А у меня и дачи нет, и огурцов не предвидится, и на автобусы я уже свои опоздала. Уходить и перебивать прямо как-то некультурно, но хочется, — Лена устало приложила голову к холодному окну.

— А ты её попробуй в следующий раз ошарашить. Я сегодня попробовала и получилось! — Рита гордо расправила плечи.

— Ошарашить? Как?

— Скажи ей что-то странное. Например: «Знаете, я подумаю о ваших огурцах, а вы подумайте о моих помидорах». Она спросит: «О каких помидорах?» А ты скажешь: «Завтра расскажу». И всё, убегаешь быстро, на следующий день можно сказать, что помидоры пропали, вот и всё, — подружки захохотали. Вдруг Лена остановилась и серьёзно посмотрела на собеседницу, подбирая правильные слова.

— Слушай, хотела спросить тебя. А почему сегодня твоё лицо похоже на баклажан?

Глава 15

Жизнь Риты не перевернулась в момент их затянувшегося до раннего утра разговора с Леной, как и не перевернулась после ночёвки у мамы или откровенной беседы с Васей. Человеческая сущность обладает невероятным упорством в делах, которые требуют соблюдения границ известного и доступного, а новое и странное для неё становится тревожным, противоестественным. Однако и тонкий лёд можно с помощью небывалого воображения превратить в твёрдую землю.

Рита рьяно чувствовала, что, чем больше она стремится к Жизни, тем ближе и заметнее становится Смерть, которая своим дыханием замораживала пальцы, отсчитывающие рубли на очередной стаканчик кофе. Она с усмешкой глядела на странную родинку, что Рита ленилась проверить, и постукивала костяшками по больной голове девушки. Исследовательница отмахивалась от назойливых мыслей и всё больше рассуждала о будущем, ведь ей определённо суждено его увидеть. А если что и случится неожиданное и фатальное, то, имея только пару фарфоровых фигурок и несколько красивых книг, можно не переживать о долгом скитании по свалке душ. Сразу расхватают, это точно.

— Юрий Палыч, здравствуйте! — Рита отмечала последний день своего непреднамеренного отпуска, что в народе назывался больничным, на рынке. Ей хотелось сделать что-то совершенно особенное, только пока она не определилась с выбором и возможностями этого дня.

— Здравствуй, Маргарита! Как твой нос? Страдаешь ещё? Смотрю, выглядишь хорошо, — он говорил так всегда вне зависимости от реального расположения дел. Эта черта подкупала даже самых суровых клиенток, которые отказались уже от всех предложенных им товаров.

— Всё в порядке, сломанный нос даже помог мне найти новых друзей, — Рита улыбнулась, приятно было произносить слово «друзья». Она взяла в руки первый попавшийся предмет с прилавка, это оказалась старая засвеченная плёнка.

— Это хорошо, — вздохнул Юрий Палыч. Для него слово «хорошо» тоже было особенным.

— Есть у вас что-нибудь интересненькое? Новое? — девушка засмеялась от парадокса: что-то новое априори не могло оказаться на блошином рынке. Сама Рита по меркам Вернисажа тоже уже слегка старовата.

— Даже не знаю, чем тебя порадовать, Маргарита. Мне тут такого барахла нанесли, даже показывать стыдно, — Юрий Палыч кивнул на коробку, стоящую возле него. Лавочник даже не хотел её разбирать, надеялся, что она как-нибудь сама исчезнет. — Этот хлам даже на запчасти не сдать, только выкинуть. Я исключительно по доброте душевной у какого-то бедолаги из перехода всё перекупил, а теперь каюсь. И впарить кому-то стыдно, настолько всё там бесценно. То есть без цены. То есть бесплатно в моём случае.

— Ну, что же вы так убиваетесь. Покажите мне, что там лежит, — она привстала на цыпочки, чтобы заглянуть в картонную коробку.

— Сейчас, только там точно никаких открыток и посланий из прошлого не предвидится, — продавец расчистил место на столе и вывалил из коробки кучу разной техники, проводов и дисков. Вместе они образовывали собой высокотехнологичный клубок из девяностых.

— Да, красота, — собирательница редкостей по-доброму хмыкнула, переворачивая DVD-плееры и кассеты. — А это что такое? — Рита показала на красный пошарпанный экспонат.

— А, это? — Юрий Палыч пренебрежительно потряс его двумя пальцами, словно вообще не хотел к нему прикасаться. — Это радиоприёмник.

— И в чём его беда?

— Да он ловит только одну станцию, пользы от него как от топора в пустом поле. Ты же знаешь, тебя обманывать не стану. Здесь искать нечего, — он обвёл руками стол.

— А какую станцию он ловит?

— Не знаю, иностранную какую-то.

***

Рита, с гордостью демонстрируя всем прохожим свой неподражаемый образ, сочетающий опухший нос и голливудскую укладку, добавила к нему чёрный пакет-майку. В нём неловко перекатывался красный радиоприёмник, принимающий только одну станцию, и томились в ожидании варежки для Людмилы из бывшей Васиной квартиры. Так девушка хотела отблагодарить свою спасительницу за судьбоносный номер телефона и скрасить её воспоминания о студенческой посылке, в которой осталась только одна несчастная варежка. Приближаясь к дому на Тверской, журналистка увидела Васю. Он с удивлением обернулся, заслышав шаги, до этого мужчина был увлечён переносом замерзающих цветов со стойки в подъезд.

— Вася, привет! — Рита помахала ему издалека и весело потрясла пакетом. Вдруг она представила себя первоклассницей, что здоровается с лучшим другом своего старшего брата. Так беззаботно и приятно найти кого-то в таком бесконечном городе.

— Ну, Рита, привет. Что, нашла ещё одно письмо мне? — он улыбнулся и развёл руками, ожидая очередного подвоха со стороны надоедливой журналистки.

— Нет, я нашла кое-что совершенно другое, но очень тебе подходящее. Может, пойдем попьём чаю? Плюшек я уже купила, — девушка похлопала по своей располневшей сумке.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты ужасно настырная, а иногда даже навязчивая? — Вася воспринимал Риту как одну большую абсурдную шутку судьбы.

— Да. Но я предпочитаю слово упёртая, — гостья царственно подняла голову, словно с неё тут же должны отлить бронзовый памятник.

— Как скажешь. Ладно, мне опавший клён надо собрать, потом пойдём чаёвничать, так и быть. Посидишь на лавочке, подождёшь или тебе привычнее у двери топтаться? — кинул Вася риторический вопрос через плечо.

Рита присела на ближайшей скамейке и целых полчаса ни о чём не думала. Это оказалось самым приятным чувством на свете: просто наблюдать, как наступает осень, а ветерок небрежно шагает по опавшей листве, заставляя её разбегаться в разные стороны. Ещё слышно шёпот птиц, которые не успели найти место для зимовки, и смеющиеся компании, которые ещё не разбежались по домам до наступления весны. Да уж, это последняя такая осень. Больше такой никогда не будет. Но это и первая такая осень. Раньше такой никогда не было.

В груди ещё клокотал дух приключения, которого так хотелось избежать. Хорошо, что оно всё-таки случилось, против воли, но в подходящее время. Слегка солёный страх потонул в сладких плюшках, а чувство давящего одиночества, сковавшего руки и ноги, вдруг разжало путы и исчезло. Мир внутри стал более доступным, а значит, более интересным и безопасным. Наступало время чая.

***

— Ты мне лучше сразу скажи, ты как часто собираешься в гости заходить? — Вася прямо в спецодежде ловко обращался с кипятком.

— Может, раз в месяц. Проверять, живой ли ты вообще и можно ли что-то стащить из твоей берлоги ценного, хотя бы по меркам блошиного рынка, — Рита стремилась сравниться в остроумии с собеседником, но её шутки часто заканчивались неловким молчанием.

— Тогда ты что-то зачастила, — Вася усмехнулся. — Я, если что, запланировал умирать в июне через лет тридцать примерно. Так что раньше можешь не беспокоиться. Будешь хорошо себя вести, отпишу тебе пару своих курочек, но только при условии, что ты будешь о них отлично заботиться. Даже если будешь жить в квартире в центре столицы, — хозяин показал на потолок.

— Договорились, — девушку радовала возможность когда-нибудь завести домашнее животное. Любое. — А почему июнь? Это такой красивый и мягкий месяц, он прямо требует какой-то радости, увлечения, жизни. По мне, лучше умирать в феврале. Грустно, всё лысое, мокрое, грязное. Даже как-то не жалко покидать такой мир.

— Узко мыслишь, Рита. Во-первых, вдруг кому-то моя смерть в тёплый погожий летний денёк принесёт радость? Это вполне вероятно, учитывая мой прошлый образ жизни, — Вася изобразил себя, выпивающего незримую бутылку. — Во-вторых, уходить хочется с красотой. Окинуть взглядом свой домик сверкающий, ромашки полевые, колодец с ледяной водой, да и помереть от счастья. Чтобы глаза запомнили только радость, а там, где радость — туда хочется вернуться. В-третьих, ты о людях других совсем не думаешь. Это кому-то копать ледяную землю стальной лопатой, спину надрывать. Тем немногим, что придут на мои похороны, — мёрзнуть и переминаться с ноги на ногу. Потом весна настанет и камень на могиле поползёт, а за него деньги уже уплачены. Сплошные минусы. Меня больше привлекают тёплые смертельные дни, — мужчина закончил свою речь и уселся на табуретке напротив Риты, держа в руках чашечку горячего чая.

— Обещаю не умирать раньше тебя, хочется увидеть этот самый яркий и печальный летний день, — ещё никогда разговоры о неизбежном не звучали из уст Риты так обыденно и неосторожно. — Иногда я думаю о своей следующей жизни. Моя душа станет чёрной кошкой в многоквартирном доме и будет ловить мышей. Заведу себе старушку, которая меня всегда накормит и погладит, пару детей, что при виде красивой чёрной кошечки будут истерить и уговаривать родителей взять питомца домой. Научусь незримо исчезать в тени деревьев или машины, а потом также неожиданно появляться у чьих-то ног.

— Да, завидная судьба, — на самом деле собеседник представлял Риту скорее сороконожкой, чем кошкой. — Я бы хотел вернуться тем, кто может просто сесть и наблюдать. Мыслителем каким-то, пастухом или астрономом. Был бы у меня великий дар, я бы уже давно поселился в горах и наблюдал звёзды в телескоп, который больше, чем эта самая комната, раза в четыре. Может, даже и в пять. Только в этой жизни я глуповатым уродился, но в следующей повезёт.

— А вдруг нет следующей жизни?

— А вдруг есть?

— Резонно. Кстати, о следующей жизни, — Рита достала из-под стола свой триумфальный пакет и выложила на стол радио. Оно выглядело слегка повеселевшим в антураже комнаты Васи. Кажется, ему здесь нравилось.

— Что это за хлам? — Вася засмеялся. Ему нравилось возиться со старой техникой и вспоминать молодость, новому другу он обрадовался.

— Это то, что называется второй шанс. Или сорок второй, не знаю. Это мой подарок тебе, — Рита засмущалась от широкой улыбки мужчины напротив. Было приятно осчастливить кого-то своим вниманием.

— Ого. Ну, если ты намекаешь, что я старая развалюха, то у тебя получилось. Хотя по сравнению с ним я тот ещё молодой пацан, — Вася покрутил в руках радио, которое искренне надеялось обрести дом.

— Ты мне как-то сказал, что у тебя нет здесь ничего своего. Даже телевизор Танин, а ты без всего обходишься.

— А мне ничего и не надо, это я тоже говорил. Негде мне вещи располагать, даже у белки в дупле больше места, чем здесь. Только Наташины подарки храню, но тут уже другое дело.

— Я это тоже знаю. Но мне кажется, этому радиоприёмнику нужен ты, — Вася удивлённо посмотрел на Риту.

— Это же не кошка какая, а коробка с гайками.

— А человек это просто машинка с органами. Здесь спрятана чья-то душа.

— Рита, ты ужасный холистик и невыносимая мечтательница. Если бы случилось восстание машин, то тебя бы никто не тронул, потому что наверняка ты улыбаешься своей стиральной машине, говоришь компьютеру спасибо, а перед холодильником извиняешься за частые визиты.

— Так и есть. И пока ты назвал только преимущества такого поведения.

— Надеюсь, ты во многом права, потому что мне хочется научиться жить по твоим правилам.

— А мне хочется научиться жить по твоим. Вот и весь секрет.

— Моё правило вот какое — если к тебе приходит сумасшедшая девушка с разбитым носом и куском картона, то позволь ей выпить с тобой чаю.

Он встал и заботливо положил радио на кровать. Покрутил несколько колёсиков, выправил антенну. Встал на колени возле своей койки и аккуратно приложил радио к уху, пытаясь найти хоть одну станцию.

— Получилось! — воскликнул он.

Вася включил китайскую народную музыку.

---

^[1] Вернисаж — такое название носит рынок в Измайловском кремле.

^[2] Жираф Самсон был одним из главных символов Московского зоопарка. Я любила приходить к нему в гости с самого детства, поэтому здесь Самсон обрёл своё вневременное убежище.