«ТРИНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ»

Март

Губернатора Калининградской области арестовали в день весеннего равноденствия, двадцатого марта 2028 года. В этом ощущалось нечто от языческих жертвоприношений древности, когда земледельческие народы по-своему отмечали прохождение солнца через небесный экватор.

Саша ещё не проснулся, потому что встать с кровати, умыться, покормить кошку и заварить утренний чай с лимоном – ещё не означает проснуться. Звонок мобильного телефона раздался в тот момент, когда Саша стоял перед холодильником и тщетно хотел понять: для чего же он открыл этим утром белую дверцу с магнитиками? Что он пытается обнаружить там, внутри?

– Чинарина взяли, – сообщил Саше главный редактор Антон. – Арестовали полчаса назад. Через двадцать минут нужно быть у Следственного управления. Успеешь добраться? Адрес знаешь?

– Да… То есть, нет. Куда ехать?

Запоминая адрес, Саша ещё пытался произнести что-то минимально осмысленное, наподобие «Интересно день начинается», но разговор уже был закончен. Наступало время действий: необходимость бросать всё и мчаться к центру событий входит в должностные обязанности фотографа сайта новостей «Альтштадт».  И всё же, неужели нельзя было арестовать губернатора хотя бы после полудня?

В фотосумке вроде бы всё лежит на месте со вчерашнего дня – камера, два сменных объектива, вспышка. Батареи заряжены, карты памяти пусты. Вместо завтрака можно допить чай с бутербродом, пока такси не приехало. Быть фоторепортёром нелегко.

Конечно, в двадцать минут Саша не уложился. Перед зданием Следственного управления – трёхэтажным старым немецким зданием с узорчатой кладкой из пережжённого сизо-красного кирпича – было неожиданно многолюдно.

– Да! Да! Я уже здесь! – кричал какой-то незнакомый человек, сжимая телефон ладонью. – Не слышу! Что? Тебя не разобрать!

– Я прибыл, – сообщил Саша, набрав номер главного редактора Антона.

– Хорошо. Я буду через пять минут. Что там?

– Тут полный балаган, – честно сказал Саша.

Кто-то куда-то шёл, толкался, созванивался и устанавливал штативы телекамер. Казалось, что в городе внезапно начался карнавал с ярмарочными рядами и выступлениями уличных акробатов. Взобравшись передними колёсами на тротуар, в ряд стояли сразу пять фургонов с логотипами федеральных телеканалов. Штанга с микрофоном, прислонённая к одному из них, из-за пушистой ветрозащиты казалась похожей на швабру.

Алексей, лучший журналист «Альтштадта», сорокалетний циник и мизантроп, уже был на месте – ну да, подумал Саша, ему сюда ехать гораздо ближе. Он тоже беседовал с кем-то по телефону, при этом внимательно глядя на крыльцо, где стояли два лейтенанта След управления.

– Ага, ну я понял, – сказал Алексей, удерживая телефон одной рукой и протягивая вторую Саше для рукопожатия. – Какие перспективы у него? Ага. Увозят, прямо сейчас увозят. А кого вместо него поставят? Чернякова? А кого тогда? Ну если что, дай знать.

Было довольно прохладно. Взглянув на пасмурное мартовское небо, готовое без предупреждения разразиться первым весенним дождём в любую минуту, Саша накрутил на фотоаппарат вспышку и сделал пробный кадр.

– Ну, до связи, – сказал в трубку Алексей, и, убирая телефон во внутренний карман куртки, повернулся к Саше. – Взяли нашего голубчика. Даже специальная группа захвата была. Из Москвы прилетели.

Рядом торопливо прошла незнакомая, очевидно, тоже прибывшая из столицы журналистка. За ней, ухватив телекамеру за ручку, спешил бородатый оператор в кепке.

– Много людей приехало, – сказал Саша, оглядываясь. Подняв фотоаппарат, он сделал ещё несколько снимков. Может, пригодятся.

– Театр, – коротко бросил Алексей. У кого-то неподалёку зазвонил телефон, издавая жизнерадостные звуки «Танца с саблями» в клубной аранжировке. В данной ситуации это было несколько гротескно.

Да, мысленно согласился Саша, что-то было постановочное во всей происходящей суматохе. Ему в голову пришло сравнение с сафари, когда бравый английский лорд уезжал в знойные саванны Африки, чтобы запечатлеть себя на броможелатиновой фотопластинке с собственноручно подстреленным слоном. Храбрые столичные следователи приехали в провинцию, чтобы свершилось правосудие, заодно привезя с собой дорожный набор репортёров, чтобы о торжестве справедливости узнал свет.

На крыльце началось движение. Дверь Следственного управления приоткрылась, выпуская наружу ещё одного офицера в синей фуражке.

– Так, представители прессы, – начал он командным голосом. Подобным голосом лейтенанты в фильмах о войне произносят «рота, в атаку!». – Разойдёмся с крыльца.

Появившиеся из-за спины офицера полицейские выстроились в две шеренги и, сцепившись локтями, оперативно образовали на крыльце коридор. На улице появился фургон для перевозки заключённых, белый прямоугольный автозак. Он сдал задним ходом, едва не толкнув кого-то из прессы.

– Выводят! Выводят! – закричали сзади.

Всё последующее заняло от силы секунд десять. Саша, встав в боевую стойку фотографа, намертво прильнул к сцепленным рукам полицейских. В следующую секунду его прижало сзади; над ухом уже торчали чьи-то два чужих объектива. Ещё кто-то пытался протиснуться в амбразуру для съёмки слева, но Саша упорно не пускал никого. Справа кого-то толкнули, и импульс передался по всей группе журналистов. Устоять на ногах было нелегко.

Всё было быстро и даже немного нереалистично – мир, наблюдаемый через видоискатель фотокамеры, воспринимается не до конца настоящим, точно на экране компьютера. Кажется, что всё происходит не то что бы понарошку – но как-то на расстоянии от тебя, по ту сторону стекла.

Арестованного губернатора выводили подчёркнуто грубо, сцепив ему руки за спиной стальными браслетами. Двое полицейских в чёрных масках-балаклавах волокли Николая Чинарина, схватив его за локти. Весь его вид свидетельствовал о том, как молниеносно поворачивается колесо фортуны: ещё вчера ты успешный калининградский губернатор в деловом костюме, ещё вчера ты руководишь областью в миллион человек, а сегодня ты простой российский арестант, которого волокут в автозак. На секунду Саше даже стало жалко своего бывшего губернатора. Тот без сомнения являлся таким же вором и жуликом, как и почти все остальные российские чиновники, но театральная, демонстративная жестокость разыгрывающейся сцены была неприятна.

Затворы фотоаппаратов трещали, как оцинкованная крыша под весенним ливнем. Блеск вспышек напоминал стробоскопы ночных клубов. То ли ошалевший от ужаса Чинарин узнал (всё же, Саша фотографировал его пять лет) Сашу по длинным, собранным в хвост волосам и напоследок пытался зацепиться взглядом за последнего знакомого человека в этой толпе, то ли просто повезло – на одном из семидесяти семи кадров, запечатлевших процесс спуска экс-губернатора с лестницы, получился шедевр. Чинарин смотрел прямо в объектив фотоаппарата, а лицо его выражало ужас и страдание. Широкоугольный объектив исказил пропорции сцены, добавив драматизма; двое обезличенных полицейских в балаклавах казались посланниками рока из античной трагедии, что утаскивают злодея прямо в царство Аида.

Белый фургон уехал. Главное действие закончилось.

Пожав руку главреду Антону, Саша ещё раз посмотрел на экран, любуясь своей работой. Хороший фотоснимок отделяют от плохого всего лишь полсантиметра и полсекунды.

– Диаболус экс махина, – пояснил он, показывая экран коллегам. К кадру так и просилась подпись «помни, что ты можешь быть следующим». – Дьявол из машины.

Алексей кивнул. Главред Антон присмотрелся к снимку.

– Насте скидывай.

На весу было очень неудобно перебрасывать фотокадр из камеры в планшет и пересылать его Анастасии, шеф-редактору «Альтштадта». К экстренной отправке сырых, необработанных кадров в редакцию Саша прибегал только в самых крайних случаях. Конечно, за годы совместной работы он научил Настю основам обработки репортажных снимков, но каждый раз ему казалось, что она сделает что-нибудь не так. Что угодно: недовернёт наклонившийся горизонт, неправильно откорректирует баланс белого. Анастасия – превосходный специалист в области филологии, но всё-таки не фотограф и не бильд-редактор. Нет, такой замечательный кадр с арестованным губернатором нужно обработать самому. Когда ещё сфотографируешь что-то подобное?

Тяжело вздохнув, Саша выбрал нужный снимок, наудачу нажал кнопку «автокоррекция цвета» – вроде нормально получилось – и, чуть прибавив яркости, средне увеличив контраста и солидно добавив резкости, отправил его Анастасии. Нет, на компьютере, дома, с кружечкой чая – гораздо удобнее. Но медленнее. А так – через минуту фотография уже будет на сайте. «Альтштадт», лучший калининградский новостной портал, названный так в честь Старого города Кёнигсберга, сегодня не ударит в грязь лицом.

Зал для пресс-конференции был заполнен до отказа. По углам с треногами штативов стояли операторы, вздыхающие, когда кто-то проходил через кадр. Сзади за широким столом располагался большой внушительный ведомственный герб Следственного управления. По обе его стороны склонились знамёна и флаги.

Какой хороший зал, подумал Саша, настраивая камеру, но нормальный свет поставить не могут. В целом, здесь было достаточно ярко, но свет люминесцентных ламп, отражённый от синих стенных панелей, окрашивал присутствующих в неестественный цвет гуманоидов из научно-фантастических фильмов. Такое непросто исправить даже в фоторедакторе.

Главный пресс-секретарь Следственного управления, тоже прибывшая из столицы, выглядела несколько вульгарно. То ли дело было в агрессивном макияже и искусственном загаре из солярия, то ли в чертах лица, но даже парадная форма с большими подполковничьими звёздами не делала молодую женщину представительнее. Скорее, даже наоборот: пресс-секретарь выглядела, словно актриса из эротического фильма «Честь мундира».

Наверное, какой-нибудь генерал пристроил свою дочку на тёплую должность, подумал Саша, пытаясь сделать нормальный кадр подполковницы. Хотя нет, скорее всего, это чья-то любовница. А впрочем, какая разница? Так или иначе, он снимет всех…

…или не снимет. Нужный кадр не получался. Микрофон на столе был слишком близко. При ракурсе анфас подполковница напоминала Пиноккио с длинным чёрным носом; при ракурсе три четверти фотоснимок пресс-секретаря с микрофоном у ярко накрашенных губ смотрелся слишком грубо. Вздохнув, Саша прошёлся вдоль стены, пытаясь найти подходящую точку для съёмки.

В проходе стоял телеоператор со штативом. Рядом с ним находился солидный, очень упитанный фотограф, по всей видимости, тоже прибывший из столицы. На его лице виднелась печать такого высокомерия, точно он каждый день снимал пресс-конференции об арестах губернаторов. Белый телеобъектив его «кэнона» был толщиной с ногу. Саша вздохнул.

Несовершенство собственной фототехники было крайне больной темой. Сашина камера, казавшаяся вершиной технической мысли десять лет назад, ощутимо устарела: в интернете про неё писали «у снимков на эту модель “кэнона” есть душа». Увы, скромные доходы фотографа «Альтштадта» не позволяли обновить парк аппаратуры. Саша ещё раз с какой-то полуфрейдистской завистью посмотрел на гигантский телеобъектив московского журналиста. Ему подумалось, что у него в жизни никогда не будет такого светосильного и хорошего объектива – разве что он сейчас оглушит столичного фотографа ударом по голове и заберёт «телевик» себе.

Зачем же сразу бить человека? В конце концов, он, Саша, из Балтрайона, а не со Шпандина[1]. Для начала можно попробовать уговорить московского фотографа просто отдать аппаратуру по-хорошему, и лишь потом переходить к более весомым доводам…

– …таким образом, в ходе оперативных действий было установлено, что Чинарин Николай Вадимович создал организованное преступное сообщество с целью хищения государственных средств…

Фамилия губернатора, перекочевав на первое место, словно подвела некую черту в его биографии. Ещё вчера он был называем не иначе как Николай Вадимович Чинарин, но сегодня превратился в Чинарина Николая Вадимовича, и эта перемена мест унесла с собой всю былую сановность, превратив человека в подследственного.

– …остальные средства поступали на заграничные банковские счета, открытые при помощи подставных лиц…

Саша всё-таки нашёл нужный ракурс для съёмки. Подполковница выглядела строго и внушительно, как и полагается правоохранению. Он нажал кнопку спуска, делая серию кадров. Обвинения в адрес уже бывшего губернатора пролетали мимо него, даже не цепляясь за слух. Интересно то, что говорят, но вдвойне интереснее то, что умалчивают. Так за что же, собственно, арестовали губернатора Калининградской области?

-…да в столицу мало откатывал, – туманно пояснил Алексей.

Пресс-конференция закончилась. В дверном проёме была открыта только одна створка, и все напирали друг на друга, стремясь вырваться наружу. Какой-то потный мужчина в бледно-розовой рубашке, прикрывая рот ладонью, торопливо говорил по телефону. Было душно и жарко.

– …поэтому и сдали при первой возможности, – негромко продолжал Алексей, одним глазом глядя в свой телефон. Там ему кто-то присылал одно сообщение за другим.

Саша пожал плечами.

– Как-то это банально.

На улице было всё так же пасмурно. Саша и Алексей, догоняя главного редактора, обогнули ещё одного неместного журналиста, выступающего перед телекамерой.

– Этим утром Следственное управление арестовало губернатора Калининградской области Николая Чинарина, – бодро произносил неместный журналист в микрофон. – Ему инкриминируются такие преступления, как…

Вилла преступника-губернатора Чинарина располагалась на берегу Верхнего пруда. В немецкие времена этот район особняков и маленьких извилистых улочек назывался Марауненхоф. Здесь до сих пор сохранилась чарующая атмосфера уютного, словно кукольный домик, мира. Машины следственных служб казались здесь чуждыми, словно пририсованными в графическом редакторе.

Специальный автобус с журналистами припарковался прямо под знаком «остановка запрещена». Водитель в форме Следственного управления даже не взглянул на него. Выходя наружу, Саша подумал, что, наверное, губернатор тоже не очень тщательно соблюдал правила дорожного движения, и, в конце концов, сегодня приехал.

Входные двери виллы украшали два гипсовых льва с разинутыми пастями; это выглядело довольно дёшево. Рядом с каждым из белоснежных изваяний стоял полицейский. Саша как можно быстрее, пока никто не вошёл в кадр, сделал фотографию, которая вызывала у него отдалённые ассоциации с картиной Верещагина «Двери Тамерлана». Подумав, он опустился на колено и снял полицейского через приоткрытую львиную пасть. Необычный ракурс – хороший способ дать репортажной фотографии «изюминку».

– Представителей СМИ прошу за мной, – приказал офицер в синей фуражке.

Поток журналистов втянулся внутрь дома. Бывший губернатор жил достаточно шикарно, но совершенно безвкусно: интерьер особняка, богато украшенный грузным позолоченным декором, производил ассоциации с жилищем цыганского барона. Над головами ярко горела хрустальная люстра. Её лимонно-жёлтый металл выглядел чересчур претенциозно: литая бронза смотрелась бы гораздо благороднее.

Алексей с каким-то лёгким презрением огляделся.

– Что ещё можно было ожидать от губернатора, приехавшего из Казахстана? – скептически произнёс он Саше на ухо, показывая пальцем на большой позолоченный барельеф в виде барочного солнца.

Саша кивнул, не поддерживая беседу. К чему этот снобизм? Ну, был бы губернатор из Калининграда, ну обставил бы он свой особняк в стиле бидермейер с готическими сводами – что бы изменилось?

В просторном холле уже было по-весеннему натоптано. Наверное, подумал Саша, по такому паркету нехорошо ходить в обуви. Разумеется, Чинарин уже ничего не скажет по этому поводу – снявши голову, по волосам не плачут – но всё-таки…

– Сейчас вашему вниманию будут представлены материальные ценности, изъятые во время обыска, – продолжал офицер Следственного управления. – Прошу соблюдать аккуратность и ни к чему не прикасаться.

Две большие, блестящие лаком и золотом двери, распахнулись, пропуская репортёров в гостиную. Вздохнув, Саша шагнул на белоснежный ковёр кроссовкой. Даже через подошву чувствовалось, насколько тот мягок. Ковёр стало жаль.

Всю поверхность парадного обеденного стола в гостиной заполняли пачки стодолларовых купюр: слой денег был толщиной в ладонь. Казалось, что столешница устлана бесценной скатертью. У Бенджамина Франклина на купюрах было довольное лицо человека, обладающего дипломатической неприкосновенностью. В подобной ситуации, подумал Саша, это весьма способствует оптимизму.

– Эти деньги были обнаружены при обыске под кроватью арестованного, – пояснял офицер, встав перед столом. Его снимала сразу целая дюжина телекамер. Крайним справа стоял Виталик с калининградской ГТРК. Его было легко узнать: у Виталика, как и у Саши, были длинные, собранные в хвост волосы, спускавшиеся прямо до середины спины. – По предварительным подсчётам, сумма достигает десяти миллионов американских долларов…

Саша поправил вспышку и протиснулся вперёд. Надо же, сколько денег. В месяц, если повезёт, он зарабатывает примерно триста долларов. Значит, эта скатерть денег – его примерная зарплата за три тысячи лет. Он фотографировал бы (неважно, каким образом) дискуссию Платона и Аристотеля. Он снимал бы пресс-конференцию Цезаря, провозглашающего себя императором, и Аттилу на фоне римских стен. На его кадрах были бы Карл Великий и Ричард Львиное сердце. Он мог бы сделать прекрасный фамильный портрет Александра Борджиа с семейством. Он снял бы фотоочерк о Великом посольстве Петра Первого, включая посещение Вальдау и Кёнигсберга. В египетском походе Саша бы непременно запечатлел генерала Бонапарта на фоне пирамид. И вот только сегодня, после тридцати столетий непрерывной съёмки, ему удалось бы собрать столько денег – если, конечно, не тратить их ни на что, а только копить и копить.

По глазам больно ударил всполох от камеры «сони», новой и весьма дорогой, на которую фотографировал молодой столичный корреспондент очень самоуверенного вида. Саша внезапно почувствовал своё ничтожество перед лицом пласта банкнот.

– Здесь мы видим материальные ценности, обнаруженные при обыске в кабинете, – продолжал офицер, переходя к кофейному стеклянному столику.

Надо же, подумал Саша, снимая пятнадцать швейцарских часов, разложенных по возрастанию размеров. Как-то же смог Чинарин столько наворовать? Ведь известно: чтобы украсть доллар в провинции, нужно отправить два доллара покровителям в столицу.

Офицер в синей фуражке продолжал что-то рассказывать, но Саша уже его не слушал. Сменив объектив на ультраширокий, он вернулся к скатерти денег и нагнулся вперёд. Кадр получился прекрасный: объектив вобрал в себя всю столешницу с уходящими вдаль рядами долларов.

Шых-шых – сработал затвор. Кто-то заслонил рукой объектив и слегка надавил, отодвигая.

– Не приближаться, – строго сказал Саше полицейский, стоящий у стола. – Не положено.

Да не вопрос, подумал Саша, отступая на шаг назад. Не положено, так не положено, но объектив-то зачем трогать грязной рукой?..

…Похоже, на сегодня всё закончилось. Можно ехать домой. Телефон показывал три часа и сорок минут. Насыщенный получился день: событий больше, чем за месяц.

Саша направлялся в сторону остановки, возвращаясь в обычный будничный день обычного будничного мира. Город жил своей жизнью, абсолютно не заметив потери губернатора; в самом деле, скоро пришлют нового, который начнёт собирать свою скатерть из долларов, а у людей и без этого хватает забот. Куда-то по своим делам торопились пешеходы и ехали автомобили. Девушка на негромко жужжащем электровелосипеде дважды прозвенела сигналом, огибая Сашу.

Нужный автобус опаздывал. Было скучно. Саша огляделся, надеясь увидеть что-нибудь хорошее. Не получилось.

Рядом с остановкой призывно светился экран информационного стенда «Русский мир». Стенд представлял собой плазменный экран китайского производства, укреплённый на вертикальной стойке, раскрашенной в цвета российского флага. Помимо этого, стойка была богато, в духе сталинского ампира, украшена барельефами знамён, пятиконечными звёздами и гербовыми двуглавыми орлами. Что немаловажно, экран являлся вандалостойким: «Русский мир» был надёжно защищён от русского мира. Любой прохожий мог, прикасаясь к сенсорному экрану, получить свежую информацию об актуальной геополитической обстановке в мире (в том числе, госдолг США, количество иммигрантов в Германии и число безработных в Италии). Оптимистичные видеообзоры наперебой утверждали, что мировая цена на нефть начнёт расти уже к новому году, и уж тогда-то Россия будет жить не хуже, чем десять лет назад.

Обычно Саша даже не смотрел на информационные экраны. Периодически там мелькали какие-то предельно стереотипные заголовки наподобие «Десять причин, по которым англосаксонская цивилизация стремится разрушить Россию», но мало кто желал ознакомиться с однообразными тезисами а-ля «Россия показывает всему миру образ жизни, альтернативный англосаксонскому». Информация об этом и так льётся из всех щелей. Более того – для изучения образа жизни, альтернативного англосаксонскому, нет нужды читать статью на экране. Достаточно просто не закрывать глаза и не затыкать уши; желательно, конечно, не открывать рот.

Тем не менее, сегодня был особый день. На сорокадюймовом экране показывали, как бывшего губернатора Калининграда грубо волокут в автозак. Бегущая строка вкратце рассказывала причину ареста Чинарина. Время от времени там встречались такие красивые слова, как «правосудие» и «справедливость». Саша пожал плечами. Он вспомнил, как год назад снимал репортаж про торжественное открытие первого из стендов «русского мира». Чинарин тогда рассказывал какую-то ерунду наподобие «“Русский мир” станет нашим ответом иностранной пропаганде». Теперь по этому же экрану показывают арест того человека, который лично перерезал ленточку у китайского стенда с русскими флагами. Чёрен юмор судьбы, неисповедимы пути господни. А вот и автобус, впрочем.

Подобно тому, как театр начинается с вешалки, город начинается с общественного транспорта. Родной Сашин Балтрайон – южная сторона Калининграда, отделённая от города вокзалом, железной дорогой и, в довершение, болотами – уже был здесь, за дверями данного автобуса. Наверное, лет тридцать назад, этот экипаж, живущий в одном из европейских городов, был новым и прекрасным. Прошло время: автобус состарился и, вместо заслуженной пенсии, был продан в рабство калининградскому автотранспортному предприятию. Покрытие на полу было протёрто тысячами ног, обнажая узор фанерных листов. Продавленные сиденья когда-то переобшили, но с тех пор обивка успела утратить весь ворс, оголив жёсткую синтетическую ткань.

. Да, подумал Саша, до особняка губернатора его везли более комфортабельно. Добро пожаловать обратно в обычную жизнь. После сегодняшнего любования на десять миллионов долларов Сашу не покидало ощущение какой-то тщетности бытия. Он фотографирует то, как чужая жизнь движется вперёд; однажды может оказаться, что собственная жизнь внезапно прошла мимо, и остаётся, подобно этому автобусу, только ездить по накатанному маршруту из центра в Балтрайон…

…И стол с деньгами у него будет только на сегодняшней фотографии. И будет он смотреть на него и вспоминать, как когда-то увидел свою зарплату за несколько тысяч лет…

Заходя в подъезд дома, Саша придержал дверь, пропуская наружу соседку Дашу с коляской.

– Слышал, сегодня нашего губернатора арестовали? – спросила она, перешагивая порог. Саша подхватил коляску, помогая преодолеть две ступеньки до асфальта. С Дашей он был знаком ещё с детства и по мере сил помогал: когда-то давно – с домашним заданием, сейчас – хотя бы с дверью подъезда.

– Я это даже видел…

Черепаховая кошка Ксюша, радостно мяукая, встретила его в прихожей и дружелюбно потёрлась о ногу.

– Соскучилась, Ксю? – спросил Саша, ставя сумку с фотоаппаратом на банкетку и сбрасывая с уставших ног кроссовки. – Сейчас покормлю, девочка моя.

Сначала накорми кошку, потом себя. В миске у Ксюши уже было пусто. Проголодавшаяся кошка подлезла под сыплющиеся из пакета гранулы, и пара из них отскочила от её шубки, запрыгав по линолеуму пола.

Над изобилием фотографий сегодняшнего дня пришлось поработать больше ожидаемого. Обработка снимков – самая скучная часть в работе репортажного фотографа. Наконец, потирая уставшие глаза, Саша нажал кнопку «отправить», и снимки направились в редакцию. Анимированное колёсико на экране всё крутилось и крутилось. Саше даже начинало казаться, что он чувствует, как где-то далеко мощные сервера, анализирующие трафик в прямом времени, проверяют фото, взвешивают, – нет ли здесь какой-то запрещённой информации? нет ли военной тайны? нет ли крамолы? – и, оценив, и найдя легковесными, пропускают дальше. Года три назад, когда рунет ещё не перлюстрировали, работал он вполне себе даже хорошо. Теперь же он стал медленным, плохим, да ещё и дико дорогим – ибо тот, кто хочет пользоваться рунетом, должен оплачивать и надзор за ним. Каждый труд должен быть вознаграждён; жаль лишь, что работа надсмотрщика оплачивается лучше, чем работа фотографа.

Ладно, на сегодня хватит размышлений. И так уже хватило, решил Саша. Вот он, рай интроверта: вернуться домой, сдать фотографии и налить себе чаю. Как-то скудно, но сил на большее уже не имеется. На ум опять пришло сегодняшнее сравнение с автобусом. Да, их обоих жизнь…не то что бы сильно помотала – скорее, стёрла, как шины об асфальт: скоро начнёшь лысеть. В двадцать лет всё было немного иначе, но двадцать лет были девять лет назад.

Или всё казалось иначе, потому что родители были живы? Саша поднял взгляд на фотографию, стоящую на полке шкафа. Там папа с мамой сидели на том же диване, где спит после ужина Ксюша. Этот снимок Саша сделал, когда родители подарили ему на двадцатилетие фотоаппарат. Две тысячи девятнадцатый год. Второй курс университета. Да. Тогда всё обстояло совсем иначе. Была родительская семья, была вера в себя, была надежда на что-то лучшее, наконец, были деньги. Теперь нет ничего, кроме кошки, квартиры, фотоаппарата и опыта. Это немало, но, видимо, всё-таки недостаточно. 

Апрель

Зарплата пришла хоть и с опозданием, зато сразу за весь прошлый месяц. Саша заработал пятьдесят семь тысяч рублей. Нормально. По крайней мере, в марте было хуже: к концу месяца, после оплаты коммунальных платежей, интернета, еды для себя и кошки, а также покупки новых китайских кроссовок на Южном рынке, от этой суммы не осталось ровным счётом ничего.

Говоря по справедливости, в Калининграде работа была; проблемы имелись только с зарплатой. После прошлогоднего обвала рубля город покинули даже рабочие из республик Средней Азии. Аборигенам, привязанным к родным краям, приходилось обходиться тем, что осталось. Саша ещё мог с полным основанием считать себя счастливцем. Работа по специальности? Зарплаты хватает на еду и коммуналку, и ещё что-то остаётся? Держись за такую работу когтями и клыками, потому что другой не найдёшь. И эта-то досталась Саше по знакомству: пять лет назад позвонил знакомый фотограф Виктор:

– Я тут в Москву уезжаю работать. Хочешь вместо меня в «Альтштадте» поснимать?..

…К банкомату стояла очередь. Очевидно, не только Саша не доверял электронным деньгам. Наличные купюры – в твоей власти и в твоей же ответственности. Деньги, лежащие в банке, принадлежат банку, просто он даёт тебе ими воспользоваться. Или не даёт. В прошлом августе, когда вводили ограничение на обмен валюты, в банках внезапно закончились купюры. Тогда Саша сделал неплохой кадр шеренги банкоматов с одинаковой надписью «наличных нет» на экранах. Высшей похвалой этому снимку можно было счесть то, что в редакцию позвонили из цензуры – областного комитета по печати – и потребовали убрать фотографию, «чтобы не вызывать паники». Пришлось уступить: былые времена журналистской вольности, когда с комитетом по печати ещё можно было хотя бы как-то спорить, существовали только в воспоминаниях.

 Да, было время, вздохнул Саша, вставляя карточку в банкомат. Тот прошелестел, выдавая тоненькую стопочку пятитысячных купюр. Это даже пачкой не назовёшь. Пятитысячная банкнота – изменчивая вещь. В детстве это было средней калининградской зарплатой. В юности на эту сумму можно было прожить неделю. А сейчас на пять тысяч можно разве что хорошо сходить в магазин. Надо так и сделать, потому что, похоже, через несколько лет на пять тысяч можно будет купить билет в автобусе – да и то, как говорится, в один конец и на одно лицо.

Над головой в апрельских облаках пронёсся с рёвом истребитель. Самолёт летел низко: можно было спокойно рассмотреть два киля хвостового оперения. «Су», базирующиеся на Чкаловском аэродроме, каждый день облетали город и область. Грохот авиадвигателей не особо радовал Сашу, но ничего поделать было нельзя.

В мясном ларьке было пусто. Мясник, плотный мужчина с флегматичным лицом, приветственно кивнул Саше.

– Добрый день, – поздоровался Саша.

– Добрый.

К сожалению, курятина опять незначительно подорожала: прежняя стоимость на ценнике была в очередной раз заклеена бумагой.

– Дайте два кило, – попросил Саша, вытаскивая из кошелька пятитысячную банкноту. Наступило время транжирить деньги и предаваться безудержному мотовству.

На экране весов мигнули цифры: 1220 рублей.

– Тысяча сто, – сказал мясник.

В мясном магазине действовала акция: покупателю, не требующему чека и платящему наличными, давали десятипроцентную скидку. Разумеется, эта акция распространялась только на доверенных покупателей, к которым Саша вполне относился.

Убрав два килограмма ног в пакет, Саша вышел из ларька. Где-то в небе снова пролетел рокочущий истребитель. На стене старой немецкой трёхэтажки, к которой был пристроен ларёк, за ночь появилось трёхбуквие «ПВО». Эта надпись отнюдь не означала, что где-то неподалёку располагается зенитное орудие; за этой аббревиатурой скрывался острополитический лозунг «Президента в отставку». Писать подобное на стенах было явно безопаснее, чем в рунете, поэтому неизвестный ночной вандал вот уже пару лет периодически выводил три крамольные буквы на стенах города. Их закрашивали уже на следующие сутки. Горожане уже по-своему привыкли к этому невинному способу протеста и даже считали его одной из местных достопримечательностей (в конце концов, иногда выразить отношение к тому, что происходит в стране, можно только с помощью настенной надписи из трёх букв).

Машина Игоря, пожилой бежевый «вольво», стояла припаркованной неподалёку, за углом торговых рядов. Багажник был открыт, а в нём, подсвеченное боковыми лампочками, располагалось польское изобилие: колбасы, сосиски, копчёности, шоколадные пасты, бутылки масла, пряности и прочие зарубежные товары, юридически запрещённые к ввозу в Россию. В теории, это всё должны были отнять на границе и раздавить бульдозерами; в теории, торговлю с багажника должна была в первый же день пресечь полиция. На практике, крупные купюры, по знакомству переданные нужным людям, способны локально либерализировать отечественное законодательство.

– Я тебя ещё в пятницу ждал, – сказал Игорь, извлекая с заднего сиденья машины большой пакет кошачьего корма. С пакета дружелюбно смотрел огромный пушистый мейнкун с кисточками на ушах.

– Зарплату дали только сейчас, – пояснил Саша. – Сколько с меня?

В небе проревел истребитель, возвращаясь обратным курсом. Казалось, что он сейчас сбросит бомбу на этот небольшой приют контрабандистов. Игорь перевернул пакет. На его дне фломастером были выведены цифры.

– Две шестьсот. 

Конечно, это очень дорого, но должно хватить Ксюше на целых три месяца. В конце концов, она уже в возрасте, и её следует кормить специальной едой для пожилых кошек.

Еще Саша приобрёл себе прямоугольную в сечении копчёную колбасу со специями.

После того, как год назад ввели акциз на мясные изделия, еда в магазинах подорожала настолько, что контрабандные польские копчёности перешли из раздела деликатесов в категорию приличного провианта по допустимым ценам. Если уж раскошеливаться на продукты, то имеет смысл купить хотя бы качественное.

– До встречи, – вежливо попрощался Саша, разворачиваясь. Он был давно знаком с Игорем и его семьёй, пусть даже и шапочно. Игорь был профессиональным челноком ещё с прошлого века. Тогда он, вчерашний выпускник мореходного училища, перегонял машины из Германии, продавая их на Борисовском авторынке. Ольга, его будущая супруга, возила в Польшу контрабандные сигареты, приматывая их колготками под пальто. Как-то так они и познакомились, создав фамильный бизнес. Контрабандистом себя Игорь не считал, хотя и занимался этим всю жизнь.

– Вся контрабанда, – пояснял он как-то Саше, – делается в кабинетах больших начальников, когда по одному звонку на границу фура с водкой превращается в порожняк. Вот это – контрабанда. А если я за пару банкнот провёз багажник еды, то это так, баловство…

Ладно, еда куплена, пожалуй, пора собираться на работу. Сегодня будет съёмка в областном правительстве, что эвфеместически называется ДД-1: улица Дмитрия Донского, дом 1. Главное здание Калининграда. Дальше в табели о рангах идёт городская администрация, она же мэрия, она же ПП-1, площадь Победы, дом 1, но сегодня туда не надо.

В красивое здание областного правительства, где когда-то давно располагалось Финансовое управление Восточной Пруссии, Саша шёл привычно. Журналист, информационный лакей XXI века, – человек при власти, но не у власти. Рутинно кивнув шапочно знакомым охранникам на входе и предъявив документы, Саша приложил палец к сканнеру отпечатков. Сегодня он будет фотографировать первую пресс-конференцию нового губернатора. Точнее, временно исполняющего обязанности губернатора, но к чёрту формальности: ему нарисуют на выборах столько процентов, сколько нужно.

– Кого только к нам не понаехало!.. – Очень негромко прошептал Алексей. До начала церемонии оставалось время, и можно было с чистой совестью покритиковать губернатора, чья биография уже была изучена до мелочей.

Итак, вот он, новый глава региона. Павел Шаранов, тридцать один год. На два года старше Саши. Происходит из династии потомственных номенклатурных работников (кто-то из давних предков работал ещё в аппарате Троцкого, за что и был расстрелян). Родился в Адлере, хотя говорят, что в Сухуми. Закончил МГИМО с красным дипломом. Зять племянницы видного московского олигарха Артура Чекмарёва (личное знакомство с президентом, самолёт в Шереметьево, яхта в Крыму, вилла в Швейцарии и второе гражданство Мальты – в общем, стандартный набор сильного мира сего). Какое-то время делал успешную карьеру в российском посольстве в Осаке. Любит кокаин и японскую культуру. Под воздействием первого и впечатлением от второго, пытался ухватить гейшу за бедро. Возникший из-за этого конфликт с японской организованной преступностью заставил его сойти с дипломатической стези. После этого Шаранов работал вице-президентом в одном небольшом, но важном банке, имеющем лицензию на валютные операции. Этой весной удачно прошёл интенсивный тренинг «Новые лидеры России» при правительстве Российской Федерации. Теперь ещё и будущий губернатор Калининграда. В общем, традиционный представитель золотой российской молодёжи, перед которым открыты все дороги, а на всех светофорах горит зелёный свет. У Саши фон немного послабее: семья провинциальных интеллигентов с ленинградскими корнями, мама инженер на кораблестроительном заводе, папа доцент в техническом вузе. Но тоже неплохо.

– Уважаемые дамы и господа, рад приветствовать вас, – заявил новый губернатор, оглядывая сидящих в зале журналистов. Саша дождался, когда он закроет рот, и сделал несколько вполне удачных снимков. Вживую губернатор выглядел ещё более молодо, чем на фотографиях. Он и вправду оказался таким, каким его по описанию представлял Саша: уверенным в себе золотым мальчиком, по манерам слегка напоминающим одновременно свадебного тамаду и стендап-комика с развлекательного телеканала. У Шаранова были короткие, аккуратно подстриженные чёрные волосы и выделяющиеся носогубные складки. Жёстко стоящий воротник идеально белой рубашки фиксировал его голову вертикально, словно ортопедический бандаж. Губернатор держался уверенно на грани самонадеянности; его зрачки были несколько расширены.

– Наши совместные усилия должны быть нацелены на всестороннее развитие региона, – продолжал Шаранов. – Это необходимо делать в полном соответствии с программой президента, озвученной в послании Федеральному Собранию…

Саша отошёл в угол зала, чтобы сделать панорамный кадр зала. Ему подумалось, что новый губернатор вполне мог бы возглавить лодочную станцию или ларёк мороженого в увеселительном парке, но ставить такого человека во главе области было как-то рановато. Но ничего не поделаешь: кого прислали из столицы с ярлыком на княжение, того и прислали.

– Президентская программа «Территория опережающего развития» предусматривает выполнение следующих пунктов…

Губернатор продолжал рассказывать о том, как хорошо заживёт Калининградская область, и как китайские инвестиции в янтарный комбинат поднимут региональную экономику. Саша даже не пытался вслушиваться в его слова. В конце концов, для этого есть журналисты. Саше же нужно лишь нажимать кнопку в нужный момент: ну прямо как депутату Государственной Думы. Шаранов, как и все остальные губернаторы-наместники, что столица направляла в провинции, обладал одним крупным недостатком: он искренне считал себя конкистадором двадцать первого века, несущим в регионы свет культуры. На секунду Саше показалось, что новый губернатор и вправду считает, будто калининградцы неграмотны, ходят в домотканых одеждах, и без его ценных руководящих указаний утратят секрет выплавки бронзы, после чего окончательно вернутся в неолит.

– Говоря о всестороннем развитии региона, нельзя не отметить необходимость созданий условия для прорыва…

Сидящие в зале чиновники послушно кивали. Саша сделал традиционный для подобных мероприятий кадр «Маркс и Энгельс», когда несколько слушателей, сидящих в ряд, внимательно смотрят куда-то вперёд. Затем – крупный план таблички «Павел Кириллович Шаранов, врио губернатора Калининградской области». Имя и отчество нового губернатора пока ещё стояли перед фамилией.

– Согласованность наших усилий будет залогом экономического роста…

Ещё нужно сделать снимок Юрия Денисова, мэра города. Юрца, как его любя называли калининградцы, надо снять получше. Дело заключалось в том, что последние полгода «Альтштадт» жил преимущественно за счёт контракта с пресс-службой мэрии. Это было не очень хорошо: постоянно приходилось одобрять и прославлять деятельность Денисова на своём посту (Саше, в отличие от пишущих журналистов, было проще: нужно было всего лишь красиво фотографировать мэра). Конечно, репортёрская свобода была утрачена безвозвратно. С другой стороны, благодаря этому контракту «Альтштадт» мог что-то платить своим репортёрам. Вообще, Денисова в городе не то чтобы любили – но из всех публичных чиновников он вызывал наименьшее отвращение. Было ясно как день, что мэр ничего не решает, и что все проблемы Калининграда делаются в Москве (и надо сказать, делаются прескверно). Какой спрос с этого стрелочника? Он даже почти не ворует, ибо уже нечего – всё украдено в столице, а что дошло до области, осело в карманах губернатора.

– Главным объектом нашего внимания будут жители Калининградской области…

Ещё нужно сделать кадр с первым заместителем губернатора по вопросам архитектуры и строительства: у зама такое лицо, словно через неделю его отправят возглавлять профсоюз дворников. Не исключено, подумал Саша. У нового губернатора наверняка много друзей и знакомых, которых хорошо бы пристроить на денежные должности.

– Нам всем, без сомнения, предстоит много напряжённой, но интересной работы…

И – общий кадр зала, внимающего словам Шаранова…

Зал понемногу пустел. Верхний свет погасили, и в помещении воцарился лёгкий полумрак. За окнами было облачно. Апрельское небо не радовало взгляд.

Денисов, мэр Калининграда, посмотрел на спины уходящих людей. Надо было и самому идти за новым губернатором на совещание, но ему всей душой не хотелось этого делать. Вчерашний день выдался крайне нелёгким. В область приходили люди олигарха Чекмарева: Денисову пришлось вынести очень и очень неудобный разговор с весьма неприятными джентльменами. Для начала мэру показали папку с подробными записями банковских переводов и напомнили о судьбе арестованного Чинарина. Затем в жёсткой, на грани грубости, форме, объяснили новые правила игры, совершенно не отличающиеся от старых.

«Если вы попробуете сделать хоть что-то без нашего разрешения», – сказал Денисову мужчина с глазами тамбовского волка, – «в Следственном управлении эту папку откроют, а вас – закроют. Вам всё понятно? Я не слышу вашего ответа.»

Можно подумать, он раньше что-то делал без разрешения, не без сожаления сказал сам себе мэр, подходя к окну. Было пасмурно и хмуро, что снаружи, что на душе. Внизу стоял белоснежный «мицубиси зеро», прекрасный японский спорткар, на котором сегодня лихо прикатил к областному правительству новый губернатор. Машину оставили так, чтобы она была видна каждому входящему. Это было несколько вызывающе, подумал Денисов. Неужели нельзя было приехать как все, на классическом «Мерседесе» или «БМВ» сдержанных цветов? Если уж настолько хочется выделиться, то можно использовать полноразмерный американский «Кадиллак». Но это…

«Мицубиси» на асфальте сиял белизной, словно цветок лотоса посреди болота. Претенциозно белые шины были сделаны из какого-то ультрасовременного пластика. Титановые литые диски колёс покрывало пронзительно-красное флуоресцентное напыление. Точно такого же коммунистического цвета было и антикрыло. Казалось, что «мицубиси» прибыл сюда прямо из двадцать второго века.

Денисову внезапно захотелось открыть окно и бросить что-нибудь тяжёлое на капот автомобиля. К нам в Калининград приехал золотой мальчик на белой машинке, и всем показал, что он здесь главный. Ну-ну. Не газуй, малыш.

…А ведь всего неделю назад мэр был с полуофициальным визитом в Риге на встрече муниципальных глав балтийских городов. После ужина он «без галстуков» беседовал со своими иностранными коллегами, смеялся над шуткой мэра Таллина, вёл какой-то светский разговор с градоначальником Стокгольма …

А теперь он у себя дома в Калининграде, и добрый мужчина с глазами тамбовского волка показывает ему папку, в шелесте бумаг которой слышится звон наручников, и снова нужно целовать сапоги нового губернатора, чтобы выразить своё верноподданичество…

Всё-таки, в Европе хорошо, вздохнул мэр, погружаясь в теплоту воспоминаний, словно в расслабляющую ванну с аромамаслами. Вот бы у нас было так же.

На секунду воображение нарисовало Денисову европейский, богатый Калининград. Вне сомнений, быть мэром такого города – просто прекрасно. Эта мысль бальзамом легла на истерзанную вчерашними беседами душу. Мэр смотрел в окно одухотворённым, возвышенным взглядом, точно персонаж тициановского портрета. Это длилось всего несколько секунд, но Саша успел поднять камеру, отключить вспышку (она только испортит свет, льющийся из окна) и сфотографировать мэра. Кадр получился прекрасным. Единственный снимок за сегодня, который можно отнести к области искусства.

Звук затвора отвлёк Денисова от воспоминаний и грёз. Он с удивлением посмотрел на Сашу.

– Красиво стоите, Юрий Семёнович, – пояснил Саша, опуская фотоаппарат. – Кадр хороший получился.

Наверное, это было первое доброе слово за неделю, которое мэр услышал в свой адрес.

– Ну, раз хороший, потом пришлёшь, – с какими-то неожиданными для себя нотками теплоты сказал он, поворачиваясь. Нужно было идти на совещание с новым губернатором.

Поднимаясь по широкой лестнице, Денисов поймал себя на ощущении, что ему смертельно надоело унижаться. Вчерашняя порка вывела его из себя, хоть он и не показывал виду. Да, он честно соблюдает все правила игры и честно делится деньгами с начальством. Честно пытается сделать хоть что-нибудь в городе. Ну положим, что-то сэкономленное удаётся положить в карман; чего смущаться, ведь так делают все? Но зачем же хлестать его по щёкам, точно мальчишку? Разве давал он для этого хоть малейший повод?..

В Балтрайон, как это обычно и случалось в час пик, было не проехать. Автобус едва-едва двигался по улицам. Вот и родная остановка. Саша с наслаждением вышел на улицу. Теплело. На деревьях зелёными точками появлялись первые ростки.

Дома тоже не было покоя. Где-то вдалеке снова гудели своими двигателями истребители «Су». От их гула дребезжало стекло в балконном окне. Сверху, вторя самолётам, противно бубнил соседский телевизор. Зинаида Никитична на полной громкости слушала по вечерам новости вот уже много лет подряд. К ней ходил жаловаться ещё отец Саши, но это было бесполезно: сухонькая старушка (тогда ещё не настолько сухонькая, как сейчас), кивала, улыбалась, заверяла «да, да, конечно же, а мне казалось, что очень тихо», но уже через пять минут телевизор снова возвращался к предельной громкости.

Зинаида Никитична, родившаяся, страшно подумать, ещё во времена культа личности, принадлежала к тому поколению, которому родители говорили «дочка, не смотри телевизор», и которому то же самое говорили внуки. Увы, судя по всему, Зинаида не послушалась ни тех, ни других. Саша всегда удивлялся, как она может выдержать просмотр отечественных новостных телепрограмм дольше тридцати минут. Исходя из транслируемых материалов, можно было предположить, что после этого времени в мозге смотрящего начнутся необратимые деструктивные изменения. Сам Саша телевизор смотреть не мог: это представлялось ему таким же отвратительным занятием, как прочистка канализационных труб.

Отечественное телевидение имело двадцать пять каналов и две стороны. Одна из сторон отражала Россию. Родина по ту сторону экрана была идеальной страной. Даже Платон Афинский, Томас Мор и Томмазо Кампанелла не смогли бы придумать более совершенного государства, чем телевизионная Россия. Там росли зарплаты и строились дома, люди делали карьеры и приходили к успеху, создавали семьи и рожали детей. Елеем сочились речи телеведущих, а лицо их выражало благоговение. Казалось, что ещё совсем немного, и на заднем радужном фоне проскачет розовый единорог, из-под копыт которого будут вылетать золотые монеты. Всё это менялось, когда телевидение поворачивалось второй стороной, вещая про заграницу. Там был ад. Люди жили в нищете и бесправии, спиваясь и попадая в долговую кабалу. Дома разрушались, ночных прохожих грабили, мошенники обирали доверчивых горожан, интеллигенция спивалась от бесперспективности жизни, и правительства вели свои страны к катастрофе. В общем, это немного напоминало ту Россию, в которой жил Саша, его соседи и друзья.

 Саша сделал глоток чая и вздохнул. Телевизор можно не включать, окна можно зашторить, но от соседей с телевизором поможет или время, или чудо. Чуда не случилось, а время ещё не наступило, но вместо этого пришло сообщение от шеф-редактора Анастасии.

«Саша, привет, там из пресс-службы мэрии просят твою фотографию Денисова. Полноразмерную.»

Надо же, не забыл, подумал Саша, беря в руки планшет и открывая фото с пресс-конференции. По-хорошему, нужно было бы попросить за полный кадр с мэрии денег, но чёрт с ними. Пусть подавятся. Хорошие отношения с пресс-службой важнее.

А снимок и в самом деле был очень удачным. Ровный, сдержанный свет пасмурного неба, пройдя через оконное стекло, осветил мэра ничуть не хуже студийного софтбокса. Идиллические мысли сделали Денисова похожим на губернатора острова Борнео. Его лицо было расслабленным, но не развалившимся. В глазах мэра, казалось, отражался свет чего-то неземного. На кадре он смотрел в окно так, словно видел там что-то невообразимо прекрасное. Может быть, там была легендарная прусская Страна Аистов, счастливый мир, рай на этой земле?..

– Юрец, – панибратски обратился Саша к своему мэру на экране планшета, – это тебе мой подарок. Повесь себе на стену в кабинете, пока ты не поехал вслед за Чинариным.

Обработав фото и затерев небольшой, совсем крошечный волдырик на подбородке мэра, Саша сбросил снимок Анастасии.

«Настя, держи. Привет мэру. Если он вдруг захочет заплатить за снимок, пусть переведёт мне на карточку)»

В конце концов, а вдруг?

Налив себе ещё чёрного чая, Саша вышел на балкон. Апрель уже пришёл. Во дворе только-только начинала зеленеть сирень. Едва начинало темнеть: дни становились всё длиннее и длиннее. Снаружи царили лёгкие весенние сумерки, когда всё вокруг становится таинственным и загадочным. Саша любил вечерять на балконе, сидя в зелёном кресле, оставшемся от отца. Это было гораздо приятнее, чем ездить по всему городу на автобусах, чтобы снимать упитанные лица чиновников.

Чертовски хотелось жить. Хотелось жить полной жизнью, как дышат полной грудью. Хотелось работать и зарабатывать, хотелось любить и быть любимым, хотелось ездить по миру и фотографировать его. Увы, обо всём этом в последние годы не удавалось даже мечтать.

Саша ещё раз вгляделся в весенний мир снаружи, точно видел его впервые. Через двор его дома пролегала историческая граница, разделяющая Калининград и Кёнигсберг, крошечный переулок Хиршгассе и улицу сержанта Щедина. Белая панельная пятиэтажка располагалась прямо напротив трёхэтажного немецкого дома со штукатуркой цвета охры. Двор был уютным и укромным. Здесь росла сирень и стояли в ряд машины. По левую руку Саши, стоящего на балконе, располагались окраинные кварталы старого Кёнигсберга, с улицами, мощёными брусчаткой, и декоративными барельефами у подъездов. По правую руку шли линии советских домов с геометрическими круговыми узорами на балконах и швами, замазанными цементом. Два города спокойно перетекали один в другой, точно день и ночь в этих весенних сумерках.

Май

Парад Победы шёл на одноимённой площади в самом центре Калининграда. Торжественно музицировал военный оркестр. Гулко бухал бас-барабан. Колонна за колонной по асфальту проходили роты. Ветер полоскал закреплённый на здании мэрии огромный плакат с портретами Жукова, Василевского и Сталина. Под ними строгим, с тонкими засечками, шрифтом шла надпись «ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАША ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА!».

Начало месяца выдалось пасмурным, и Саша уже надеялся на лучшее, но за день до парада пелена облаков исчезла с неба. Яркое майское солнце светило с юга, окружая головы марширующих нимбом контрового света. Ну хоть бы одна тучка появилась, подумал Саша, фотографируя чеканящую шаг роту пограничников. Солнце прямо в камеру, в видоискателе ничего не видно, глаза уже слезятся от напряжения. И всё время надо снимать, надо снимать…

Голос диктора, явно подражавшего Юрию Левитану, продолжал:

– …Идут ракетчики, повелители атомного огня, который поразит всех, кто дерзнёт напасть на Россию…

Идут пограничники – снимаем пограничников.

Идёт морская пехота – снимаем морскую пехоту.

Идут лётчики – снимаем лётчиков.

Когда по асфальту прошла колонна девушек-полицейских, в рядах зрителей началось некоторое оживление. Их надо снять побольше, рефлекторно отреагировал Саша, чуть наклоняясь вперёд. Красиво выглядят. Девушки в форме – хоть какая-то радость на этом параде. Игра в солдатики хороша до начала полового созревания; после же она приобретает неуловимый оттенок гомоэротизма.

Общий план, ещё общий план, ещё кадров десять… Затвор «кэнона» трещал, как швейная машинка при прострочке джинсовой ткани. Теперь портреты крупным планом. Куда ты так быстро идёшь, неизвестная девушка в форме? Два шага назад был такой хороший поворот головы!..

Фотокорреспонденты и телеоператоры размещались на отгороженной площадке у парадных трибун: для тех, кто не шагает на парадах в ногу, оборудован специальный загончик с решётками. В двух метрах чесал своим «Никоном» Паша из «Известий» – прямая Сашина противоположность. Саша с «кэноном», Паша с «никоном». Саша высокий и длинноволосый, Паша плотный, низенький и до блеска лысый. Саше под тридцать, Паше под сорок. И тот, и тот – прекрасные репортажники, наверное, лучшие фоторепортёры Калининграда…потому что все остальные уехали отсюда. Кто в столицу, кто за границу.

На лбу у Паши, точно бриллианты, сверкали капли пота. От этого у Саши снова заслезились глаза. Ему захотелось куда-нибудь в осенний приморский лес, где в ветвях сосен тихо шумит ветер, где можно не торопиться с бесконечными съёмками марширующих людей…

А парад всё шёл и шёл, и люди в форме всё маршировали и маршировали. Подумав, Саша решил сделать пару экспериментальных кадров. Закрыв диафрагму, он сделал почти полусекундную выдержку, для устойчивости поставив камеру на ограждение. На получившемся снимке марширующие солдаты размазались в облачко цвета униформы. Облачко было волнистым, словно вылезающий из мясорубки фарш. Саша вгляделся в снимок. Да, это уже не простой репортажный кадр. Пожалуй, это уже искусство. Апофеоз войны, как он есть – рота солдат, растёртая за полсекунды в кашу.

Наверху, на временной парадной трибуне, располагались привилегированные зрители. Коварное и злое солнце всё равно проникало туда, под натянутый тент, своими жгучими лучами. Новый, ещё не избранный губернатор Шаранов и старый, ещё не арестованный мэр Денисов сидели рядом. Саше на ум пришло воспоминание о прошлогоднем параде: мэр и предыдущий губернатор занимали те же места. Тогда на снимках губернатор Чинарин в силу своего телосложения напоминал прожжённого, помотанного жизнью хряка-производителя. По сравнению с ним мэр Юрий Денисов казался розовым, невинным молочным поросёночком с рождественской открытки. Сейчас же всё было наоборот: рядом с молодым врио губернатора мэр выглядел, точно Государственный (с большой буквы Г) Муж (с большой буквы М).

Саша перевёл взгляд в сторону, туда, где на парадном возвышении стояли два генерала. Они находились на расстоянии вытянутой руки друг от друга, весело шутя о чём-то. И это надо бы снять, рефлекторно подумал Саша, разворачиваясь к высшим офицерам и доставая из сумки телеобъектив. Жаль, что они неблизко, и ракурс вроде не очень получится…

Вопреки ожиданиям, снимок вышел весьма неплохим как технически, так и идеологически. Его можно было бы вешать в казармы для поднятия боевого духа солдат. Два генерала улыбались друг другу, словно Гудериан и Кривошеин на Брестском параде (Саша был образованным фотографом и помнил известные исторические репортажные снимки). Чуть поодаль, слегка портя кадр, виднелся ещё один генерал с непроходимо дубовым лицом. На заднем плане можно было прочесть лозунг «Мы за ценой не постоим». Да, подумал Саша, глядя на снимок. Страна, где высшие офицеры так рады друг другу, поистине будет непобедимой. И да, за ценой они не постоят.

По асфальту проспекта уже двигалась боевая техника, и не было ей конца. Саша всё снимал и снимал, генералы всё приветствовали и приветствовали, а бронетехника всё ехала и ехала…

…К вечеру стало ещё жарче: город изрядно раскалился в лучах майского солнца. Фотоаппарат гирей висел на шее. Саша поднял его и покрутил головой, разминая затёкшие мышцы, только потом сообразив, как это странно выглядит со стороны: оркестр играет государственный гимн, хор поёт торжественные строки, а длинноволосый фотограф вызывающе качает головой из стороны в сторону. Непорядок.

Время близилось к шести часам, и сейчас Саша фотографировал торжественное открытие нового Вечного огня на «тысяче двести» – памятнику тысяче двумстам гвардейцам, павшим при штурме города.

Старый Вечный огонь в виде бронзовой чаши был вполне хорош, и никто не знал, почему его решили заменить на скульптуру падающего навзничь бойца: госзаказ памятников – такая же удивительная вещь, как и современное искусство. По всей видимости, подразумевалось, что изваянного воина поразила вражеская пуля. Из распахнутой шинели на груди должно было вырываться пламя.

Скульптуру изготовил какой-то очень известный столичный скульптор, лично знакомый с врио губернатора. Не то что бы его работа была совсем плоха – она вполне могла бы украсить собой чей-нибудь непритязательный дачный участок или же назидательно сообщать о вреде гололёда, но в качестве Вечного огня Саша бы её не поставил. Ветераны Великой Отечественной войны, будь они ещё живы, за такую скульптуру могли бы поступить с ваятелем по законам военного времени.

Хор Балтфлота торжественно допел последние строки государственного гимна, а оркестр взял заключительный аккорд. Раздались аплодисменты. Откуда-то с задних рядов, где раздавали гречку с полевых кухонь, послышалось «Браво!».

Лица музыкантов были строги и серьёзны. Хористы, одетые в парадную форму младших лейтенантов, выглядели чересчур торжественно. Обычно с такими крупными золотыми погонами рисовали царских офицеров в советском журнале «Крокодил». Саша знал одного из хористов. Когда-то давно тот был вокалистом известной калининградской рок-группы, но время заставило его остричь волосы и надеть погоны. Это было немного неожиданно. Все друзья вокалиста знали, что тот уклонился от призыва способом, предусматривающим скорее ношение костюма Наполеона, нежели младшего лейтенанта, но, видимо, Балтийский флот был демократичен в своей кадровой политике.

– Пусть бойцы, заплатившие своими жизнями за победу над фашизмом, будут образцами героизма для каждого из нас! – торжественно говорил в микрофон будущий губернатор Шаранов. Саша подлавливал момент, чтобы сфотографировать оратора с закрытым ртом. – Пусть весь мир знает, что все мы, калининградцы, с честью храним память о тысяче двухстах героях…

От дежурных банальностей про войну и героизм неудержимо хотелось зевать. В этом году праздничная военная агитация, прорывавшаяся из всех щелей, успела надоесть больше обычного. Шаранову, подумал Саша, было бы достаточно выйти, и, вздохнув, минималистично заявить «Деды воевали»: все присутствующие и так прекрасно всё поймут. Увы, низовой политик обязан демонстрировать государственную гиперлояльность на грани сервильности, пусть это и всего лишь игра. Появись, к примеру, сейчас у памятника американские танки, губернатор замрёт только на одну секунду, да и то для того, чтобы набрать воздуха в грудь перед репликой «А сейчас хор Балтийского флота исполнит “Янки дудль” в честь наших освободителей! Да здравствуют народ и сенат США! Гип-гип-ура!».

– …и огонь этого памятника будет путеводным светочем для всех нас! – наконец, договорил Шаранов и эффектным жестом указал на статую изогнувшегося назад бойца. Это было именно то, что ждал Саша. Он вдавил кнопку спуска, и – шых-шых-шых-шых-шых – «кэнон» отснял серию фотокадров.

Сделав снимков двадцать, Саша отошёл в сторону, чтобы сменить точку съёмки. Отсюда было хорошо видно пятерых казачьих атаманов, над папахами которых сияли расшитые хоругви. Синяя форма балтийских казаков прекрасно сочеталась с золотом. К сожалению, из-за своих бород и лиц атаманы напоминали полевых командиров, возглавляющих террористические бандформирования. Наверное, не стоит выкладывать этот кадр на сайт. Казаки – удивительно ранимые люди, хоть это и не заметно. Ещё обидятся и настрочат жалобу в комитет по печати.

Три флотских офицера в парадной форме принесли декоративные факелы с трепещущим пламенем. Наступал кульминационный момент. Саша, пригибаясь, прошёл перед собравшимися зрителями, готовясь снимать торжественное зажжение огня. Снова толкаться локтями, снова пробиваться вперёд… Не самая приятная часть работы.

Лучшая точка для фотосъёмки уже была занята оператором Виталиком с ГТРК. Ладно, подумал Саша, справлюсь и так. Ни один конкурент-фотограф так не мешает фотокорреспонденту в работе, как телеоператор. Со своим громоздким штативом он закроет собою лучший ракурс, и будет снимать несколько минут подряд.

Тем временем командующий Балтфлотом, губернатор и мэр подошли к памятнику, сжимая в руках декоративные факелы. Адмирал стал по одну сторону, штатские – по другую.

– А сейчас будет торжественно пущен газ, – объявил молодой врио губернатора, широко улыбаясь.

Газ пустили то ли слишком сильно, то ли слишком заранее. Казалось, что сработал боеприпас объёмного взрыва. Шшшшшшшшшшых – колоссальный столб огня вспыхнул в груди солдата и взметнулся в небо. Шшшшшшшшшшых – отснял «кэнон» длинную серию из двадцати пяти кадров. Жар вспышки достиг Саши, заставляя сделать шаг назад. Всё это произошло одновременно и заняло буквально пару секунд, не больше.

Пламя опало и уменьшилось до планируемой величины. Адмирал, сохраняя самообладание, отряхивал сажу с рукава. Мэр щупал левую бровь и натужно улыбался. Оркестр исполнял туш. Звуки музыки были такими же яркими, как отблески солнца на тубах и валторнах.

– Торжественным караулом, – начал свою речь командующий флотом, – станут к мемориалу бойцы «Молодой армии»!..

Адмирал ещё рассказывал про преемственность поколений и школу героизма, а к пылающему солдату уже шли чеканным шагом три мальчика и три девочки, одетые в полуармейскую униформу. К груди каждого из них был прижат детский автомат Калашникова – недавняя разработка под малокалиберный патрон «лонг райфл». Раньше Саша видел такие автоматы только на репортажных фото с московских парадов; теперь же новинка дошла до регионов.

Дойдя до памятника, дети отрепетированными движениями разделились, и, повернувшись, встали по обе его стороны почётным караулом. Мальчики слева, девочки справа. Орёл на нарукавных шевронах детей выглядел столь хищно и вызывал столь однозначные исторические ассоциации, что казалось удивительным – почему правоохранительные органы ещё не запретили «Молодую армию» за реабилитацию нацизма?

– Лёша, – вполголоса спросил Саша, опуская фотоаппарат. – У нас в Кёнигсберге был фольксштурм?

– Это гитлерюгенд, – безапелляционно возразил Алексей, который любил военное дело и Германию. – У фольксштурма не было хороших автоматов.

Из скульптуры бойца шёл горящий газ. Пламя шипело, точно сердитая кошка; казалось, что где-то неподалёку взломщики вскрывают сейф автогеном. Хор Балтфлота, приняв максимально трагический вид, исполнял «Бухенвальдский набат». Оркестр натужно и скорбно рокотал медью. Непреклонные лица молодоармейцев были достойны того, чтобы оказаться на обложке фотоальбома «Тоталитарная эстетика». Приглядевшись, Саша надел на камеру телеобъектив. Такому кадру нельзя пропадать зря.

– Нет, в Москву я прилечу послезавтра, – отойдя в сторону, разговаривал по спутниковому телефону врио губернатора Шаранов. – Я в Калике сейчас. Да тут меня чуть заживо не сожгли. Дикари хреновы. Ну и город, я тебе скажу… Перезвоню потом, хорошо?..

В Калике… Саша с презрением аборигена посмотрел на молодого московского наместника. Почему нельзя, как всем образованным людям, использовать благородный топоним «Кёниг»? Ну хорошо хоть не «Калград», и на том спасибо. Но всё же, если в следующий раз Москва пришлёт более цивилизованного наместника – так сказать, без южного культурного кода – то будет просто замечательно.

Торжественная церемония плавно близилась к своему завершению. Музыканты зачехляли инструменты. Хористы, сняв фуражки, садились в автобус с чёрными армейскими номерами. Перед памятником вырос курган из гвоздик. В полевых кухнях закончилась гречка.

Люди чуть разошлись по сторонам, и можно было с большей свободой перемещаться по мемориалу. Саша подошёл к пылающему жаром памятнику чуть ближе, чтобы снять обелиск через трепещущее пламя. Подумав и сменив «телевик» на «ультраширик», он опустился на одно колено. Ракурс снизу придаёт кадрам монументальность.

Девочка с косичками мужественно смотрела вдаль. Её рука крепко сжимала цевье детского автомата Калашникова. Саша несколько раз сфотографировал её, потом, подумав, закрыл диафрагму и сделал очень маленькую выдержку.

Кадр на новых настройках выглядел эпично. Света, проникшего на матрицу фотоаппарата, хватило только на то, чтобы прорисовать майское голубое небо и пламя, рвущееся из груди бойца. Всё остальное – обелиск, скульптура, и девочка с бантиками, над плечом которой торчал пламегаситель автомата – получилось силуэтом. Фотоснимок выглядел потрясающе монументально. Жёлтое пламя и обелиск придавали ему какое-то деспотически-ближневосточное настроение в лучших традициях искусства древней Ниневии, и лишь оружейный ствол у силуэта с бантиками свидетельствовал о современности. Этот кадр мог бы украсить собой кабинет Саддама Хусейна, который, как известно, в своё время очень ценил автомат Калашникова. На секунду Саша задумался, хорошо это или плохо – когда фотоснимок твоей работы висит в кабинете диктатора? Следует ли счесть это комплиментом автору? Совместимы ли гений и злодейство?..

…Саша устало ввалился домой. Как же приятно приходить домой засветло, подумал он, снимая с усталого плеча фотосумку. Ксюша потёрлась о гудящие от усталости ноги. Ужасно хотелось пить.

День фотоада закончился, подумал Саша, наливая в чашку остывшей воды из чайника. Сахар неохотно растворялся, и его приходилось активно подгонять ложкой, стуча ею о фарфор.

Всё, на сегодня всё. За день получилось две тысячи семьсот кадров. Нужно отправить тридцать снимков в редакцию. Ну можно и чуть побольше. Сорок. Больше не нужно – никто из посетителей сайта «Альтштадт» не станет столько смотреть. Паша наверняка уже выложил свои фото, но при такой оперативности неизбежно страдает качество. У «Калининградских известий» ставка на скорость, у «Альтштадта» – на уровень.

Телевизор Зинаиды Никитичны, соседки сверху, работал на полную громкость. Судя по всему, там транслировали какой-то очередной фильм про войну. Реплики «вперёд, бойцы!» и «урааа!» помимо воли врывались в уши Саши, точно атакующие солдаты во вражеские траншеи. Кошка Ксюша тихо хрустела кормом в мисочке.

«Лёша, Саша, вы там как?» – Спросила в редакционном чате шеф-редактор Анастасия.

«Делаю фото, нужно время. Первые кадры скину минут через пятнадцать».

«Хорошо. Лёша, как у тебя там с материалом?»

«Да, сейчас пишу».

Алексей практически не исказил действительность. В общих чертах репортаж был продуман ещё на параде, оставалось лишь перенести его на бумагу. Не то что бы Алексею этого не хотелось; в конце концов, профессионал выполняет любое задание по своему профилю. Правильнее было бы сказать, что ему было до жути противно писать этот материал. Алексей предпочитал максимально острые темы в журналистике. Свою карьеру он начал в самой скандальной калининградской газете «Пятое колесо», и ушёл оттуда только тогда, когда там арестовали главного редактора Рудакова. Несколько лет назад преступники, связанные с бывшим губернатором Чинариным, подожгли Алексею машину после его публикаций. Необходимость же писать сейчас рутинный репортаж про парад, попутно расточая похвалы мэру, вызывала у него эмоции пианиста с консерваторским образованием, вынужденного играть «Голуби летят над нашей зоной» для посетителей чебуречной «Подвиг разведчика».

Алексей допил кофе; мельхиоровая ложечка упёрлась ему в скулу. Белая, пустая страница ждала его на экране. Призывно мерцал курсор. Откладывать уже было нельзя. Писать было тошно. Жизнь была плоха и невразумительна. В «шевроле» требовалось сменить тормозные колодки, но гонорара за статью хватило бы разве что на замену масла. Прошлой ночью Алексею приснился сон: Ляш[2] и Василевский[3] сидели в бункере и играли в шахматы на Кёнигсберг. Ляш утверждал на то, что игра нечестная, потому что у Василевского в пять раз больше пешек, чем у него, но тот упорно проводил в ферзи одну пешку за другой, и каждый раз с потолка бункера сыпались крошки бетона.

Кошмар продолжился наяву: два часа назад гражданская жена устроила Алексею грандиозный скандал. Больше всего Алексею в этот горячий момент хотелось выпить бутылку ледяной водки, после чего послать ко всем чертям жену с её дикой ревностью, «Альтштадт» с его грошовыми зарплатами, «шевроле» с его вечно ломающимися деталями и президента Российской Федерации с его внутренней политикой. К сожалению, у него не было даже водки. Даже тёплой. 

Ещё раз посмотрев с тоской на экран, Алексей перевёл выравнивание курсора вправо и по памяти напечатал эпиграф:

«Любым народом очень просто управлять. Для этого надо сказать, что на него собираются напасть, показать ему врага, а всех пацифистов объявить непатриотами».

Вздохнув, он допечатал:

«Это работает одинаково – в любой стране».

Перейдя на новую строку, Алексей указал автора: «Герман Вильгельм Геринг, рейхсмаршал авиации».

Правильно подобранная цитата оказала необходимый для работы импульс. Сами собой из-под пальцев побежали строки, посвящённые торжественному параду в ознаменование великой годовщины новой победы…или же наоборот? Работа спорилась.

Дописав и вычитав репортаж, Алексей выслал его шеф-редактору Анастасии, не забыв стереть эпиграф. Оставлять цитату подсудимого Нюрнбергского процесса в репортаже про девятое мая было бы слишком цинично.

В эту же минуту Саша отправил в редакционный чат фотографию с огненным факелом, от которого отшатывались мэр, губернатор и адмирал.

«Я полагаю, это ведь нельзя выкладывать?»

«Думаю, что да», – почти сразу ответила шеф-редактор Анастасия.

Этого следовало ожидать. Года два назад ещё можно было бы поспорить с комитетом по печати, но сейчас «Альтштадту» следовало соблюдать осторожность.

«Хорошо. Тогда я в интернет кину»

Не стоит такому снимку пропадать впустую, сказал Саша самому себе, включая модем, подсоединённый к спутниковой антенне. Настало время совершить такое административное правонарушение, как «Нелегальное использование средств электронной коммуникации», или, если говорить проще, выйти в настоящий, всемирный интернет.

В принципе, это не являлось очень опасным поступком: ну кому Саша нужен? Выходить-то в интернет было можно. Можно было смотреть фильмы и слушать музыку. Можно было спокойно сидеть в социальных сетях под псевдонимом и без фотографий. Другое дело, если пользователь соцсетей начинал долго и упорно публиковать посты наподобие «В России массово нарушаются права граждан» или «Внутренняя политика, проводимая президентом страны, ведёт общество к кризису». В таком случае следовало ожидать, что по району рано или поздно начнёт летать квадрокоптер с пеленгатором на крыше, а потом выключится свет, и в дверь постучат, после чего выпишут штраф размером в годовую зарплату. Но если не писать – то, скорее всего, не придут.

Модем весело мигнул лампочками, щедро раздавая вай-фай вокруг себя. Двери в мир были открыты.

Выход в интернет был для Саши примерно тем же, что и поднятие перископа для подводной лодки. Возможно, нечто подобное ощущал небритый командир субмарины, живущий среди зловония дизельного топлива и сорока немытых матросов, когда приникал к окуляру, чтобы хоть так увидеть чаек, летающих над волнами, зелёные пальмы на берегу и загорающих на золотом пляже девушек в бикини. Ты живёшь в России, думал Саша, но вот включается спутниковый модем, и перед тобой открыт весь мир.

Дорога к виртуальной свободе была долга и недешёва. Саша отдавал деньги челноку Игорю; тот, в свою очередь, оплачивал ими интернет в Польше. Вся система спутникового модема была куплена за солидную сумму три года назад, когда это ещё можно было приобрести. Но – как потом впоследствии неоднократно думал Саша, свобода, пусть даже и виртуальная, стоит своей цены до последней копейки. Он любил смотреть снимки другого мира, лежащего по ту сторону границы. Города и страны, где он никогда не побывает. Пейзажи, которые он никогда не сфотографирует. Дома, в которых он никогда не будет жить. Девушки, которых он никогда не пригласит на свидание. Но теперь хорошо бы выложить в интернет взамен и что-то своё. Нельзя же только потреблять?

По рассказам мамы, дедушка, живший в Ленинграде, очень любил слушать по ночам зарубежные радиопередачи. Помимо этого, дедушка занимался радиохулиганством, транслируя в ночной эфир «Битлз» и общаясь на скверном английском с финскими коллегами. Однажды к нему пришли люди из КГБ и настоятельно порекомендовали ему покинуть Ленинград. Собственно, так дедушка и оказался здесь, на берегах Преголи. Что же, сегодня Саша тоже немного похулиганит.

Саша ещё раз посмотрел на снимок из серии «вспыхнувший воин». Столб огня уходил вверх, а отшатывающиеся адмирал и губернатор выглядели там столь смешно и комично, что любой, кто посмел бы опубликовать этот снимок, мог бы с лёгкостью получить уголовную статью за оскорбление должностных лиц. Но не оставлять же его в вечном архиве под сукном?

В соцсетях уже гуляли снимки факела на «тысяче двести» – не только Саша обладал в Калининграде доступом к интернету – но все они были слишком любительскими, сделанными на телефон из задних рядов. Ещё раз посмотрев на записи типа «в Калининграде бомбануло» и ещё раз с удовольствием отметив, что все эти фотографии значительно уступают его снимку, Саша выложил кадр.

На ум пришла странная аналогия: жители России выходят в условно запрещённый интернет, точно пассажиры поезда вылезают на крышу. Поезд нельзя покинуть, но можно ненадолго оказаться вне его, чтобы подышать воздухом вседозволенности и заразиться бациллой вольнодумства – разумеется, рискуя упасть с крыши подвижного состава.

Саша пожал плечами. Вот и первый «лайк» – от пользователя «Лазерный Джо». Это Алексей, хотя на аватарке нарисована аниме-девочка в белой униформе. Так необходимо для конспирации, хотя сам Алексей утверждает, что это – граф Цеппелин собственной персоной. Хм. Со своей любовью к Германии и флоту тот немного перегибает палку.

Ну что же, акт эксгибиционизма совершён, теперь уже глупо стесняться. Саша, ощущая прилив крови к щекам и общее возбуждение души, отправил фотографию в пять лучших калининградских интернет-сообществ. Он и раньше публиковал там свои анонимные снимки, но столь крамольный он выкладывал в первый раз.

Фотоснимок вызвал неожиданно бурную дискуссию в сети: на следующий день под ним было свыше трёхсот комментариев. Для немногочисленного калининградского интернета это можно было считать грандиозным успехом. К беседе присоединились даже агитаторы из государственных интернет-бригад, изображающие из себя патриотически настроенных обывателей. На ряд стереотипных ругательных реплик с призывами «найти и разобраться» Саша посмотрел с презрением. Толсто работают. Ну кто поверит, что патриотический обыватель будет нелегально выходить через спутник в интернет, чтобы написать верноподданническое заявление? Это будет столь же нелепо, как американский шпион-негр в ушанке и тельняшке. Для патриотов есть рунет, где они предаются публичному обмазыванию эманациями величия отчизны – собственно, из-за этого рунет и напоминает бочку с тухлыми яблоками. Приличному человеку там не место.

Так, присмотрелся Саша, а вот этот собеседник всё-таки настоящий. Такое сообщение можно написать или за очень большие деньги, или от чистой души. С фотографиями на аватарке, не скрывается. Какой-то пожилой русский пенсионер. Забавно.

«Видимо, у автора снимка нет Родины. Ему полностью чужды духовность и нравственность, которые бы могли подсказать ему об омерзительности его поступка. Зато наверняка он считает себя приверженцем так называемых либеральных ценностей, которые навязали нашей стране гайдары и чубайсы. Зёрна этой гнили были посеяны в перестройку американцами, чтобы сокрушить то истинное, народное, на чём стоит наша Русь…»

И так – длинный, на половину страницы, монолог, написанный удивительно красивыми словами. Казалось, что посреди берёзовой рощи вот-вот появится медведь в лаптях, который начнёт играть «Боже, царя храни» на аккордеоне, намекая, чтобы ему налили блюдечко хлебного вина из самовара. Дополнительную пикантность этому высказыванию придавало то, что недовольный автор-пенсионер жил в Великобритании: судя по всему, несколько лет назад его туда увезли эмигрировавшие внуки. Обилие репостов из сообществ a-la «Типичные Мытищи» свидетельствовало о крайней тоски по родине. Саша даже позавидовал автору. В самом деле, очень хорошо любить Россию из-за границы. Когда ты живёшь в Европе, когда у тебя есть европейские деньги, европейские права, европейская свобода, европейская социальная защита и европейский уровень жизни,– тогда, конечно, можно выйти в интернет и искренне написать о чистой и бескорыстной любви к России. Ведь из России теперь даже в интернет так просто не выйдешь.

Саша помешал остывший чай в кружке. Может, написать об этом пенсионеру с берегов Темзы? Да ну, вдруг того ещё удар разобьёт. Лучше порадуйся за старичка. Если бы тот жил в Калининграде, то вместо филиппик в интернете ему пришлось бы решать куда как более неприятные вопросы – к примеру, потратить пенсию на еду или на лекарства? И вообще, береги честь смолоду. В интернете нужно быть очень осторожным с тем, что пишешь. Не удержишься, отправишь несколько резких сообщений – а потом тебя будут судить за экстремизм, ибо если судебный эксперт находит (как правило, он находит) в ваших репликах признаки экстремизма и неуважения к власти, то судья становится на сторону эксперта, а вы садитесь на несколько лет.

От этих размышлений Сашу отвлёк телефонный звонок. Вести были недобрые.

– Здравствуйте, это областной комитет по печати, – произнёс в трубке телефона сухой женский голос. У Саши отчего-то в голове вспыхнуло старинное школьное воспоминание о том, как его отчитывал завуч за какую-то пустяковую провинность. – Это вы выложили в интернет снимок со вчерашним инцидентом на «тысяче двести»?

Быстро они отреагировали. Было неприятно.

Снаружи грохотал пролетающий истребитель. Балконное стекло мелко и неприятно дребезжало. На ум мельком пришло воспоминание, как несколько лет назад – тогда ещё только появлялся рунет – Саша обсуждал в сети пролетающие над городом самолёты. Какой-то собеседник упорно продвигал тезис о том, что если над Калининградом не будут летать российские «Су», то вместо них очень быстро появятся американские «F-35». Саша написал ему о том, как давно, полвека назад, вполне себе отечественный военный самолёт упал на детский сад в Светлогорске. Собеседник ловко ушёл от ответа, напомнив про бомбардировки Белграда и войну в Ираке, а Саше через полдня позвонили из военного ведомства и аккуратно попросили воздержаться от подобных дискуссий.

«Ваша общественная позиция играет на руку нашему потенциальному противнику» – вежливо, но очень твёрдо сказал тогда мужской голос в трубке. – «Пожалуйста, следите за своими словами»

«А то что?» – Спросил Саша. Тогда он был более смелым, да и времена, признаться, стояли ещё относительно либеральные.

«В таком случае мы будем вынуждены принять меры, которые посчитаем необходимыми. Разумеется, в рамках законодательства.»

На следующий день Саша пошёл ставить себе систему спутникового интернета от польского провайдера…

– …это ваш снимок? – переспросил женский голос в трубке, возвращая Сашу в действительность. Предаваться воспоминаниям не так опасно, но что же делать в настоящем времени? Как бы ответить? Можно конечно притвориться, что он не пользуется интернетом. Можно уйти в глухой отказ, демонстрируя незнание пресловутого инцидента. Саша избрал третий путь.

– Я профессиональный высококвалифицированный фотограф, – сказал он как можно более сухо, стараясь превзойти в этом свою собеседницу. – И бесплатно ничего – никуда – и никогда – не выкладываю.

Да, наверное, это идеальный вариант. Пусть он будет выглядеть прожжённым циником-фотографом, продажным, как и все журналисты. Цинизм – это мозоль, которая образуется у человека от соприкосновения с неприятной жизнью, и, по мере возможности, от этой жизни защищает.

– Может быть, вам заплатили, – ответили в трубке после паузы. – Если это всё-таки вы, удалите. Чтобы не было проблем впоследствии.

Да, проблемы они могут обеспечить, кто же спорит. Так что надо завести ещё один потайной аккаунт в соцсетях – с первого выкладывать обычные снимки, со второго – запрещённые…

Саша вышел на балкон, чтобы успокоиться после беседы с цензурным ведомством. Было всё-таки нервно; он едва не пролил чай, размешивая сахар в кружке. С фотографии на стене смотрела Ира. Возможно, будь Саша более решительным и смелым – как вчера, выкладывая фото в интернет, как сегодня, беседуя с цензурным ведомством – у них бы всё получилось иначе. Но, к сожалению, нет: дама сердца вышла замуж за парня из Эстонии и уехала в Таллинн. Остаётся только порадоваться, что хотя бы у неё сейчас всё хорошо. Такая замечательная девушка, как Ира, достойна нормальной жизни, а не всего этого…

Впрочем, и у него тоже не настолько уж плохо. Фотография, пусть и анонимно, выложена, и пользуется успехом. Удалось – пока – обвести вокруг пальца комитет по печати. И природа за окном просто прекрасная. Весна заканчивается, подумал Саша, глядя в окно, за которым был майский светлый вечер. Осталось совсем немного. Он пережил весну, и даже что-то сделал. Скоро будет лето. Лето – это очень хорошо. Там много событий, много фотосъёмок, хорошая оплата. Летом дешевле еда. Лето – это жизнь.

Июнь

В автобусе, несмотря на открытые окна, было невообразимо жарко. Разгорячённый сквозняк, врывавшийся через них, казался дуновением какого-то мистического демона пустыни – не то джинна, не то африта. По всем Сашиным представлениям, такая жара приличествовала средиземноморскому Неаполю или же Афинам, но никак не балтийскому Калининграду. Находиться на сиденье, обшитом светло-охровым кожзаменителем, было ужасно. Но ничего не поделаешь: чтобы сфотографировать что-то старое и интересное, нужно ехать в область. Центр Кёнигсберга изрядно разрушили в войну, и ещё больше – после неё.

Автобус достаточно быстро двигался по просёлочной дороге, время от времени огибая продавленные в асфальте ямы.

– Тебе на следующей выходить, – повернувшись, предупредил Сашу мужчина, сидящий неподалёку. На нём была одета белая затёртая рубашка в мелкую клеточку. Верхние две пуговицы вольно болтались незастёгнутыми.

– Ага, спасибо.

Саша первый раз был в этой, доселе незнакомой ему части области, и существовала опасность пропустить нужную ему остановку, помеченную в маршруте как «по требованию». За окнами по обеим обочинам виднелись углубления на месте выкорчеванных пней – всё, что осталось от старой аллеи.

Вдоль всех дорог Восточной Пруссии немцы столетиями высаживали липы. Это давало путникам тень и укрытие от солнца. Времена прошли, и липы начали срубать: слишком часто водитель-лихач, не справившись с управлением, улетал не в кювет, а в ствол дерева. Придорожные деревья, столь коварно нападающие на нерадивых автомобилистов, получили прозвище «последние солдаты вермахта».

Придорожные липы пилили на Сашиной памяти всегда, но несколько лет назад этот процесс принял просто лавинообразный характер. В интернете (тогда ещё интернет был не по спутнику) злословили (тогда ещё можно было), что Чинарин (тогда ещё не арестованный), уроженец алма-атинских степей, решил устроить в Калининграде привычный для себя пейзаж. Зубья бензопил врезались в двухвековые липы, виновные только в своём происхождении. Может быть, губернатор действительно хотел, чтобы водители меньше попадали в аварии, но деревья было жаль.

Свою первую фотовыставку Саша посвятил именно аллеям: он так же выезжал за город и фотографировал приговорённые к смерти деревья, выстроившиеся шеренгами вдоль дорог. Конечно, сейчас бы многое он снял по-другому, менее прямолинейно, более тонко, но сфотографированное уже не изменить: придорожных аллей Восточной Пруссии больше нет. Лишь виднеются следы-ямки от пней на обочинах, да лежат после той фотовыставки в шкафу снимки не

спиленных лип: матовая фотобумага, шестьдесят на девяносто…

…Междугородный автобус тронулся с места, фыркнув по-вулканически горячими выхлопными газами, и исчез вдали, оставив Сашу одного на остановке.

Было тихо и жарко. Асфальт, разогретый июньским солнцем, казался магмой. Ветер негромко прошелестел в придорожной траве. Солнце давно миновало зенит, но жар не спадал. Саша огляделся.

Здание остановки было старым, в духе функциональной архитектуры брежневских «бетонных семидесятых». Название посёлка когда-то было выложено на стене остановки мозаикой из осколков кафельной плитки, но теперь оно лишь угадывалось под многочисленными слоями краски. Саша пожал плечами. Какая разница, как называется этот небольшой посёлок? Гвардейское, Заовражное, Кожедубово? Мюльхаузен, Швегерау, Кляйн Фридрихсорт? Сколько их, таких, в Калининградской области? Полузаброшенных, особо никому не нужных, как и люди, что в них живут?

Асфальт излучал зной. Впереди, метрах в пятидесяти, одиноко возвышались три липы, уцелевшие каким-то чудом. Пилы рабочих не коснулись их. Главная дорога посёлка уходила вправо. Возле перекрёстка стоял небольшой магазин «Роза», сложенный из белого силикатного кирпича. На крыльце «Розы» стояла девушка в сланцах на босу ногу и лениво курила сигарету. Запах дыма чувствовался издалека. На Сашу девушка равнодушно посмотрела мельком – должно быть, ещё один турист приехал посмотреть на руины местной кирхи. 

Саша так же мельком взглянул на девушку через солнцезащитные очки. Волосы собраны в пучок. Затёртая футболка, спортивные шорты. Одета небогато, что и говорить.

Бедность пронизывала посёлок, точно воздух. Она была во всём. В пробитом, латаном асфальте главной дороги. В отвалившейся со стен старых немецких домов штукатурке, обнажившей щербатый красный кирпич. В покосившихся заборах и хибарках самодельных сараев. Наверное, восемьдесят лет назад, когда сюда пришли первые переселенцы, посёлок выглядел гораздо лучше.

Бедность в России, подумал Саша, такой же политический инструмент, как поддельные выборы, как цензура, как батальоны полицейских с дубинками. Обеспеченный человек опасен – он слишком независим, он может слишком многого захотеть. Напротив, бедный человек рад даже грошам. Бедный человек не будет заниматься политикой, чтобы не потерять последнюю работу. Бедный человек покорен. Им можно управлять при помощи миски еды, и он будет искренне радоваться ей…

Из– за забора голодными глазами недружелюбно посмотрела овчарка. Саша на всякий случай обогнул забор по дуге.

…Если бы он здесь родился, он бы точно не стал фотографом. У его родителей просто не хватило бы денег, чтобы подарить ему на двадцатилетие хороший фотоаппарат, благодаря которому он сейчас может заработать на хлеб и коммунальные платежи. Ему повезло, что он родился в полумиллионном городе, ему повезло, что десять лет назад ещё хватало денег на камеры, ему ещё очень и очень повезло. А вот той девушке, что сейчас стоит у магазина и курит, не повезло…

Влево отходила старая, очень старая, вымощенная булыжником дорога. Камни были неровными и округлыми – совсем не такими, как кёнигсбергская прямоугольная брусчатка. За сотни лет булыжники просели в две колеи, возвышаясь выступом посередине дороги. Этот выступ тянулся вдаль, точно гребень дремлющего в земле дракона. Саша свернул туда. Через тонкую подошву обуви чувствовались бугристые камни.

В этой полузаброшенной части посёлка было пусто. Когда-то давно здесь проходила узкоколейная железная дорога; её разобрали почти сразу после войны, в сорок седьмом. Такая же судьба постигла и станционное здание. От него остался только перрон, выложенный таким же булыжником, да угол фундамента из гранитных валунов. Саша остановился и достал фотоаппарат.

Было непривычно снимать здесь, где никто не требовал журналистское удостоверение или разрешение на съёмку. Кадр с перроном не получился – какие-то камни в траве. Вживую перрон несуществующей станции, ведущий к разобранной железной дороге, выглядел гораздо более философски. Зато получилась фотография большого сарая по другую сторону дороги. Он выглядел, как новый. Стены с узорчатой кладкой были возведены немецкими каменщиками прекрасно, на века. Единственным, что не выдержало хода времени, были стропила: подгнив с годами, они просели вниз, и крыша из красной черепицы выглядела так, словно какой-то великан с размаху ударил по ней кулаком.

Саша подошёл поближе и сфотографировал кладку. Свет солнечных лучей падал под удачным углом, подчёркивая шероховатую текстуру кирпичей. К сожалению, всё портили железные двери сарая. Ржавый металл выглядывал из-под серой, флотского оттенка, краски. Сарай выглядел неплохой аллегорией Калининградской области: остатки прошлого мира, следы иной, высокоразвитой цивилизации, которая строила здесь замки, усадьбы и узкоколейки. И люди, живущие на руинах этой Атлантиды, которым, к сожалению, под силу только разбирать эти здания на кирпичи да вешать двери из ржавого железа. Ну ещё можно фотографировать то, что ещё не разрушилось. Рим пал в пятом веке. Целую тысячу лет Вечный город ломали на мрамор и бронзу, пока не наступило Возрождение. Времена спрессовались, и у Саши есть надежда дожить до калининградского ренессанса. Надежда есть, а шансов, судя по обстановке, не так уж и много.

Интересно, какие двери были здесь при немцах? Его вторая фотовыставка была посвящена дверям домов, оставшихся со времён прошлой жизни города, дверям с коваными решёточками и небольшими, засыпанными пылью окошками, дверям, за которыми, казалось, находится старый Кёнигсберг. Саша делал кадры на отцовский плёночный «Зенит» с антикварным ГДР-овским объективом «Триоплан». Зернистая чёрно-белая плёнка удивительно размывала время, не давая зрителю понять, в каком же, собственно, веке были сделаны снимки старых домов? Часть зданий потом попала в программу реновации: особнячки на улице Тельмана, бывшей Герцог-Альбрехт-аллее, «признали» аварийными и снесли. Жителей выселили куда-то на окраину города, а на освободившемся месте возвели крупный жилой комплекс. Не особо повезло и выставке: в интернете (тогда он ещё был, но там уже вовсю действовали государственные агитационные бригады) на неё вылили ушат ругательных комментариев. Сашу назвали «фашистом-германизатором» и посоветовали добровольно сдаться в полицию. Затем кто-то написал донос в правоохранительные органы и областной музей, перестраховываясь, попросил Сашу убрать фотографии как можно скорее.

– Нам не нужны проблемы, – вежливо попросила его заместитель директора. – Поймите нас пожалуйста, мы государственное бюджетное учреждение…

Надо было идти дальше. Третья фотовыставка сама себя не подготовит. Саша вернулся на дорогу и направился в ту сторону, где за дубовой рощей виднелся одинокий шпиль кирхи.

Июньское солнце светило немилосердно, выжигая посёлок своими лучами, точно гневом божьим. Фотосумка клонила к земле, словно крест. Должно быть точно так же, в час такого же злого солнца, две тысячи лет назад казнимые шли на Голгофу. Судьба привела Сашу сюда в день летнего солнцестояния – страшный праздник кульминации светила, что дошло до зенита своего могущества, но теперь неуклонно и неостановимо пойдёт вниз. Теперь день будет только короче. Год начинает умирать.

Хорошо, что вокруг никого нет: кто уехал на работу в Черняховск, кто укрывается от зноя дома. Дорога была пуста, и Саша счёл это знаком судьбы: есть пути, по которым следует идти в одиночестве. Гребень каменного дракона свернул, огибая дубовую рощу; посёлок скрылся позади. Саша замер. Перед ним во всём своём разбитом великолепии оказалась кирха.

Кирха построили из красного кирпича в пятнадцатом веке по указанию Людвига фон Эрлихсхаузена, Великого магистра Тевтонского ордена; у неё была колокольня с высокой двускатной крышей, и стены, укреплённые массивными гранитными контрфорсами. Когда-то внутри находился орган с пятью регистрами, а деревянный резной алтарь изготовил в семнадцатом веке самый опытный кёнигсбергский мастер. В войну при боях была повреждена лишь колокольня; само же здание почти не пострадало – по рассказам первых переселенцев, в окнах даже сохранились витражи. После войны кирху традиционно, как другие церкви Восточной Пруссии, использовали для хранения колхозного зерна. Через тридцать лет она начала приходить в упадок. Колхоз построил себе новое зернохранилище, а здание забросили. В бывшем доме пастора когда-то жили сразу четыре семьи. Дом продержался почти до конца Советского Союза; оба разрушились в одно и то же время. Лет тридцать назад неизвестные – не то коммерсанты из Калининграда, не то местные жители – разобрали его на кирпичи, оставив лишь фундамент из гранитных валунов.

Саша стоял напротив полуразрушенной кирхи. Даже сейчас, будучи превращённой в руины, она выглядела достойно, умирая, словно христианский мученик на арене Колизея. От колокольни остались только две стены, соединённые углом. На самом верху свили своё гнездо аисты. Ржавые стрелки навсегда остановившихся башенных часов разошлись в плоскости. Одна указывала на шесть часов, направляясь в землю; вторая же, отогнутая под углом, точно гномон солнечных часов, устремлялась в небо.

Саша подошёл поближе. В стене зиял пролом; свод одного из окон обрывался в пустоту. Крыши у кирхи не было. Пол был засыпан битым кирпичом и землёй; там, где когда-то находился алтарь, сейчас зеленело молодое деревце. На стене чудом сохранился кусок штукатурки с фрагментом фрески. Краски, по прошествии лет, выцвели под лучами солнца и каплями дождей.

Здесь, в тени старой кирхи, чувствовалась прохлада. В воздухе чувствовался странный запах старого немецкого здания, запах кирпичной пыли и чего-то ещё… Запах самой истории? Запах вечности?

Саша шагнул в дверной проём колокольни. В толще сохранившейся стены наверх уходила лестница, узкая, с полустёртыми за столетия ступенями и низким потолком. Она вела на отсутствующий второй этаж башни, обрываясь в пустоту. Прикасаясь рукой к шестисотлетним кирпичам, раскалённым июньским солнцем, Саша высунулся из верхнего дверного проёма. Сбоку, на стене виднелись остатки разрушенного крестового свода.

Швы кладки казались ослепительно белыми, обжигая глаза, но день уже уступал место вечеру. Светило достаточно склонилось к горизонту: исчезла полуденная выбеленность красок. Саша, повинуясь внезапному порыву, снова прикоснулся к красным кирпичам. Когда-то безумно давно, шесть веков назад, их уложил в стену безымянный мастер. Когда-то по этой лестнице поднимался католический монах, сжимая одной рукой факел, а другой – прикасаясь к этим же шероховатым кирпичам. Когда-то здесь проходил лютеранский пастор, освещая себе путь восковой свечой, и его тень падала на эту стену. Сейчас же здесь выжженная июньским солнцем Страна Аистов, и сама кирха в ней – всего лишь тень прошлого, каким-то чудом сохранившаяся среди круговерчения веков.

Отойдя метров на двадцать от кирхи, Саша разложил лёгкий алюминиевый штатив. Достав фотоаппарат, он осторожными движениями накрутил инфракрасный фильтр на объектив. Вот так, теперь можно сделать пробный кадр…

Саша обдумывал эту фотовыставку уже довольно давно. В прошлом сентябре, который выдался удивительно тёплым, ему удалось пару раз выехать в область и сфотографировать кирхи. Тут ему и пришла в голову идея, наполняющая жизнь хоть каким-то смыслом. На первой выставке были снимки ушедших в прошлое аллей; на второй – двери, ведущие в исчезнувший город. Третья будет посвящена кирхам Калининградской области, снятым через инфракрасный светофильтр.

Если он просто сфотографирует кирхи, то эти кадры, показывающие мастерство немецких зодчих, прекрасно подойдут для путеводителя или набора открыток, но не больше. Должно быть что-то ещё, показывающее не только талант архитектора, но искусство фотографа. К идее использовать инфракрасный светофильтр Саша пришёл почти случайно. Интересно снимать то, что видит человеческий глаз, но ещё интереснее фотографировать то, что недоступно человеческому зрению. У инфракрасного излучения нет цвета в общепринятом понимании, как нет его у флюорографического снимка или рентгенограммы. Всё получится другим. Синее небо окажется по-ночному чёрным. Листва деревьев и трава станут снежно-белыми. Таким же белым, почти светящимся, станет красный кирпич немецкой кладки. Чёрный с красным отсветом светофильтр будет пропуском в мир фотографического сюрреализма, где странные призрачные кирхи несуществующего мира возвышаются в яркой лунной ночи, и над ними проносятся ставшие грозовыми облака. После первых фотопроб Саше в своих снимках почудилось нечто потустороннее, в лучших традициях эстетики Говарда Лавкрафта – словно он открывает для себя ящик Пандоры, видя то, что не дозволено увидеть человеку…

Теперь оставалось только выбраться в область и сделать нужные кадры. Будь у Саши автомобиль, и не будь у него необходимости делать в месяц двадцать репортажей для «Альтштадта», он вполне мог бы наснимать на целый фотоальбом. Увы, приходилось ограничиться лишь выставкой. Он подготовит двенадцать кадров, по числу месяцев и апостолов (ну и ещё Саша живёт в квартире номер двенадцать: это не случайно). Это тоже немало. В двенадцати кадрах можно передать целый мир – и, возможно, благодаря Саше труд безымянного каменщика не пропадёт зря…

Саша присел на корточки, стараясь не задеть локтём растущий рядом осот. Штатив не хотел стоять ровно, и одну из его ног пришлось дополнительно выдвинуть. Отсюда, снизу, кирха приобретала монументальность стен, но остатки колокольни слишком удалялись в небо и истончались. А ещё надо бы перейти чуть подальше и в сторону, чтобы было видно часы… Но тогда скроется этот угол башни, и она будет выглядеть, как одиноко торчащая стена…

…Снимай, Саша, снимай, сказал он себе. Когда-то давно немецкие каменщики укладывали эти кирпичи, и их труд пережил века. Уже нет ни резного алтаря, ни органа, обрушилась штукатурка с фреской, и навсегда остановились часы, но пока ещё стоят древние стены. А когда обрушатся и они – только фотографии расскажут людям, что когда-то, с древних времён, здесь была кирха, и только благодаря этим снимкам кто-то увидит часы с отогнутой стрелкой, что указывают одновременно на белую землю и чёрное небо…

…Слава из пятой квартиры уехал в столицу на заработки. Ему вообще не везло с работой: учился в профлицее при кораблестроительном заводе, работал где-то на стройках, но к успеху не пришёл. Пытался с друзьями добывать янтарь в самодельной шахте на побережье, но на них «наехали» профессиональные чёрные копатели со связями в полиции. Последние полгода где-то шабашил.

– Да надоело в магазине за полтинник батрачить, – признался он Саше на прощание. – Опять, гады, вписали недостачу и десятку недоплатили.

Саша мог только посочувствовать. Да, работа в торговле – опасное дело, недоплатить могут как пить дать. Но что поделать, когда другой работы нет? Только брать чемодан в руки и отправляться в путь. Так что теперь, после отъезда Славы, в подъезде из условно-молодого поколения «под тридцать» остались только неудачники Саша и Даша. Один выбрал карьеру, и теперь может позволить себе интернет и кроссовки. Вторая выбрала семью, теперь у неё два развода и две дочери.

– Правильно сделал, – сказала Даша, с трудом спуская детскую коляску по лестнице. Две представительницы неусловно-молодого поколения бодро шли рядом, весело поздоровавшись с «дядей Сашей». – Могла бы – сама уехала.

Саша согласно кивнул, обгоняя соседку, чтобы помочь с коляской. Его сверстницы уже ведут детей в школу, а чего, так сказать, добился он? Мысль о возможном переезде не сильно радовала. Не хотелось покидать родной город, где прошли почти три десятка лет жизни, где он знает всех, и все, в общем-то, знают его. Не хотелось оставлять ни море – вечно неспокойную, нежаркую Балтику, на берегах которой сосны возносятся в небо с песчаных дюн, ни землю – где аисты вьют свои гнёзда на черепичных крышах старых домов. Не хотелось – да и не особенно моглось. Были бы живы родители, был бы Саша лет на десять моложе, отъезд в Москву мог бы увенчаться успехом. Сейчас же жизненный опыт подсказывал, что попытка вклиниться в незнакомый столичный мир, где нужно будет выгрызать успех среди таких же парней, съехавшихся со всей страны, может закончиться тихим и бесславным возвращением к пенатам – да и упущенное место в «Альтштадте», скорее всего, уже будет держать новый фотограф, и держать так же крепко, как это сейчас делал Саша. Поэтому вместо поезда в Москву его ожидал автобус в центр Калининграда, на съёмки более успешных молодых людей: сегодня проходили выборы губернатора.

Выборы губернатора прошли при полнейшем равнодушии калининградцев. Помимо Шаранова, в электронных бюллетенях были ещё четыре фамилии каких-то невразумительных овощей. Овощи даже теоретически не могли составить Шаранову никакой конкуренции, и только поэтому избирательная комиссия допустила их на выборы.

Широко улыбаясь, Шаранов вышел из кабинки для голосования и показал корреспондентам большой палец. Саша отснял серию кадров с весёлым губернатором. Сойдёт. Интересно, почему у него такие большие зрачки? А впрочем, какая к чёрту разница, пора ехать домой и обрабатывать снимки. Может, тоже пойти проголосовать? Да ну. Не стоит.

Сделав на прощание несколько кадров с опустевшим избирательным участком, Саша развернулся. Когда-то давно, в молодости, он тоже пару раз ходил на выборы. Он знал, что это ничего не изменит, но ему было приятно снова оказаться в школе, где он когда-то провёл десять лет от звонка до звонка с правом переписки. В буфете продавали вкусную выпечку, а учительница химии, что сидела в избирательной комиссии, всегда была рада увидеть своего бывшего ученика и передать с ним приветы родителям (подумать только, тогда ещё были живы родители – эта мысль пронзила Сашин мозг подобно тому, как стрела времени пронзает жизнь). На бюллетене можно было с чистой совестью перечеркнуть все окошки, после чего написать там несколько строк, более уместных для стены мужской уборной, и опустить бумагу в избирательную урну. Увы, электронное голосование лишило Сашу даже такого невинного способа выразить своё отрицательное отношение к институту выборов в Российской Федерации. Электронные машины для голосования – вещь хорошая, говорят, что подтасовать выборы с ними нельзя. Правда, к тому времени Саша уже начал немного разбираться в жизни и понимать, что сначала прикладывать к сканеру отпечатков свой палец, а затем нажимать на экране фамилию кандидата – не лучшая идея. Лучший избиратель – это неизвестный избиратель.

В городском автобусе было невообразимо душно. Открывающихся форточек не имелось, поскольку фирма-производитель оснастила его кондиционером. Увы, через годы эксплуатации кондиционер сломался, поэтому Саша ехал, точно в пароварке. Впрочем, слово «ехал» не вполне подходило ситуации: вся улица Батальная, она же Егерштрассе, стояла в пробке из-за аварии на перекрёстке.

Сегодня Саша снимал репортаж о торжественном открытии отремонтированного тротуара где-то в полупригородах между Васильковым и Малым Исаковым. Тротуар был действительно хорош: чтобы торжественно перерезать ленточку, приехал даже мэр Калининграда, хоть это юридически была и не его территория. Сама же съёмка получилась противоречивой. Довольно обшарпанные корпуса общежитий и ржавые железные ворота гаражей, рядом с которыми проходил новый тротуар, выглядели, точно декорации из перестроечного фильма про люберов, которые живут тем, что грабят пассажирские автобусы, проезжающие по трассе. Больше всего Саше понравился стоящий поодаль заброшенный металлический гараж, который не открывали лет двадцать. Какой-то не то хулиган, не то владелец, не то одно и другое одновременно, нарисовал жирными линиями на створках ворот могильные кресты, сопроводив это огромной надписью «ПОХОРОННОЕ БЮРО». Готический гараж коварно белел своими письменами, периодически попадая Саше в кадр. В сочетании с ленточкой и чиновниками это выглядело великолепно, но для выкладки на сайт, пожалуй, слишком смело. Придётся отретушировать.

Сделав для себя несколько чёрно-белых кадров в эстетике советского декаданса и безвозвратно ушедшей эпохи гласности, Саша поспешил к остановке. По сравнению с теми местами, где ему сегодня довелось фотографировать, родной Балтрайон казался высокоурбанизированной, прекрасно благоустроенной частью города, где живут культурные, образованные, приятные в общении люди. Поскорее бы вернуться домой.

Автобус едва-едва тащился вперёд. От этого жара казалась ещё более убивающей. Откуда-то в салон прорывался запах выхлопных газов. Сашу утешала только мысль о том, что выхлоп дизеля не особо ядовит.

– Шеф, открой дверь, – попросил какой-то мужчина с красным, потным лицом. Судя по оттенку его щёк и шеи, визит к кардиологу был делом ближайшего времени. – Шеф, ну открой, жарко ведь.

– Откройте дверь, дышать нечем, – подтвердила женщина, обмахивающая маленькую дочку веером.

Кондуктор с непроницаемым лицом смотрела в окно.

– Нельзя, – наконец, откликнулся водитель. Он находился в привилегированном положении: небольшое окошко рядом с ним было открыто. – Автоинспекция штраф даст: нельзя ездить с открытой дверью.

– Ну так что, нам теперь задохнуться, что ли? – продолжал краснолицый пассажир.

– Ну а что я могу сделать?

– Дверь открой.

– Нельзя, я сказал же, – возразил водитель.

Саша молчал, испытывая сильное желание присоединиться к этой беседе. Проезд недавно подорожал: за такие деньги, хотелось сказать ему, не то что водитель должен открыть двери – кондуктор должен обмахивать опахалом пассажиров. Восемьдесят рублей за билет, а едешь, как пельмень в бульоне. На секунду воображение нарисовало ему картинку: пассажиры автобуса, переглянувшись, выбрасывают несговорчивого водителя в раскрытые двери, после чего берут управление транспортом в свои руки…

Не выдержав жары, Саша выскочил на две остановки раньше. На улице, по сравнению с автобусным пеклом, хотя бы можно было дышать. Проклятый зной никак не спадал. На решётке ливневого водостока, аккурат возле полустёршейся надписи «UNION GIESSLEREI[4] 1928», лежал пластмассовый рубль. Саша зачем-то взял его. Конечно, один рубль ничего не стоит, но деньги, как и люди, не должны валяться на земле.

В сумке зазвонил телефон. Номер был незнакомый, но на экране высветилось – Наталья Капустина. Неочевидный плюс жизни в полицейском государстве: поскольку все телефоны регистрируются по паспорту, тебе никогда не позвонит незнакомец.

– Алло, Александр? – раздалось в трубке. Голос у незнакомой Натальи деловой и прямолинейный, лишённый какого бы то ни было кокетства.

– Да.

– Меня зовут Наталья Вячеславовна, я представляю свадебное агентство «Самый важный день».

– Очень приятно, – дежурно сказал Саша из вежливости. Об этом агентстве он был наслышан от коллег-фотографов: фирма со связями и историей, берут большие комиссионные, но находят платёжеспособных клиентов. Крайне требовательны, способны вымотать душу до предела. В последние годы, в связи с общим падением уровня жизни, оказались на отмели, но принципов работы не изменили.

– Я звоню по поручению Юрия Семёновича Денисова. Он хотел бы, чтобы вы были фотографом на свадьбе его сына, Николая.

– Да, я готов, – ответил Саша почти рефлекторно, на автопилоте. Наверное, это можно было назвать инстинктом фотографа, живущего в крайней экономии. – Когда?

Пока Наталья называла дату, Саша пытался собрать расплавленные мысли и сообразить хоть что-нибудь. Он уже два года не снимал свадьбы. Сколько сейчас-то берут свадебные фотографы? У них ведь своя сложная тарификация – попросишь мало, заказчик решит, что ты не умеешь снимать. Попросишь много, заказчик просто сорвётся. Два года назад он снимал за пятьдесят тысяч. Сейчас можно было бы запросить шестьдесят, среднюю калининградскую зарплату. Но тут – мэр…

– …Сколько будет стоить съёмка всего дня? – задала самый главный вопрос Наталья.

– От сбора невесты и до первого танца молодых – сто двадцать тысяч, – решительно ответил Саша. Если Наталья скажет, что это много, можно будет снизить цену до ста тысяч. Торг уместен всегда.

– Что ещё включено в цену? – почти сразу же спросила Наталья.

– Съёмка «лавстори», фотокнига двадцать на тридцать сантиметров.

– Хорошо. Можете ли вы подъехать к нам в офис для подписания бумаг? Завтра, в первой половине дня? Наш адрес – Ленинский проспект, дом восемнадцать…

…Кажется, жизнь начинает налаживаться, как говорил бомж из анекдота, что зашёл в привокзальный туалет и обнаружил там недопитую бутылку пива. Надо было просить сто пятьдесят тысяч…

Июль

Ещё одна съёмка молодого, свежеизбранного губернатора символизировала собой единство духовной и государственной власти. Павел Шаранов и сопровождающие его люди, несколько удивлённо озираясь, посетили строящуюся церковь святого апостола Павла. Она вот уже два года возводилась в сквере на углу улиц Комсомольской и Чекистов, когда-то давно называвшихся Луизеналлее и Флоттвелльштрассе. Похоже, это место само по себе способствовало переименованиям: при бывшем губернаторе Николае Чинарине церковь носила имя святого Николая Угодника.

Саша нажал на спуск. Вспышка отразилась от потолка и оштукатуренных стен церкви, освещая делегацию. Было досадно. Буквально позавчера сломался затвор фотоаппарата, и его пришлось сдавать в ремонт. Это потребовало вскрыть конверт со сбережениями, которые Саша копил на зубную коронку. Пока мастер чинил технику, Саше пришлось взять на работу старую полулюбительскую камеру. В темноте она неохотно наводилась на резкость, снимала с большими шумами, и кадры получались прескверные.

Вспышка ещё раз озарила храм. Саша прикоснулся языком к сколу зуба. Вот так, всю весну экономил деньги, и никакого толку. Хорошо, если получится накопить на коронку к осени. Без зуба можно снимать, а вот без фотоаппарата – нет. Скорее бы свадьба сына мэра, а то что-то наша экономика получается слишком экономной.

Вот интересно, подумал Саша, снова снимая губернатора на фоне золотой хоругви, какому святому нужно молиться, чтобы разваливающийся зуб зарос обратно? Может ли Бог сотворить чудо и создать коронку за одно мгновение?

…А если он не может спасти даже зуб, то как он может спасти душу?..

Видимо, Бог решил помочь Саше с коронкой опосредованно: на следующий день раздался звонок риелтора Вадима. Когда-то давно, ещё до «Альтштадта», Саша фотографировал интерьеры для калининградского альманаха недвижимости и архитектуры. Потом альманах разорился, задолжав Саше деньги за съёмки загородной виллы и директора одной строительной фирмы, (она впоследствии тоже разорилась) но опыт остался, равно как и связи с риелторами.

– Саша, привет, – начал Вадим. – Привет, как жизнь? Всё фоткаешь? А сегодня свободен? Нужно снять одну квартирку в Зелике. Сегодня в три. Можешь?

Сегодня Саша был вполне свободен, особенно если учесть, что Вадим платил вдвое больше «Альтштадта» – хотя и снимать для него приходилось от силы раз в полгода. За это ему можно было даже простить уничижительно-дилетантский глагол «фоткать».

Квартира в Зеленоградске выглядела прекрасно: двухуровневая, с видом на море и итальянским дизайном в бело-золотых цветах. В гостиной Саша даже попросил включить для съёмки декоративный мозаичный фонтан, оформленный в римском стиле. Владелица, грустная дама в бежевом платье, нажала скрытую кнопку, и струйка воды брызнула из бронзовой львиной пасти в мраморную чашу.

– Крупные бизнесмены из Москвы, – пояснил Вадим на обратном пути, крепко сжимая руль своего «хёндая». – Были связаны с военными заказами. Субподрядчики по строительству. Сам понимаешь, там миллиарды крутятся, на такое всегда много желающих. Вот у них конкуренты бизнес и отжимают…

Хорошо, что у Саши ничего нет, кроме кошки, фотоаппарата и квартиры. Если у тебя есть что-то стоящее, тобой быстро заинтересуются.

– …наехали через знакомых из госбезопасности. Так что теперь они задёшево продают всё, что есть в России. Уезжают в Европу…

Разумно. Если на тебя наезжают через полицию – помогут связи в Следственном управлении. Если на тебя давит Следственное управление, спасут знакомства в госбезопасности. Но если за тобой пришли из госбезопасности, то выручить могут или звонок президенту России, или билет на самолёт…

В Калининграде было – наконец-то – облачно и пасмурно. Лютая жара ослабла. Остановив машину, Вадим открыл потрескавшийся на сгибе бумажник, вытянул оттуда пятитысячную банкноту и протянул Саше.

– Ничего, что наличными? У меня налоговая за карточкой следит по-жёсткому. Каждый рубль проверяют.

– Да нормально, – чуть покривил душой Саша. В идеале, конечно, надо было брать уже тысяч шесть: инфляция неумолима. С другой стороны, попросишь шесть, и Вадим, отказавшись, поедет снимать квартиру сам, на телефон. А так, снял задёшево, но получил деньги сразу: «Альтштадт» в этом году иногда чуть задерживается с платежами…

Игорь всё так же стоял у своего торгового «вольво», стоящего возле лужи цвета кофе с молоком. Рядом, крутя брелок в пальцах, находился его сын, Олег. С Олегом Саша был знаком лишь шапочно; тот был моложе года на четыре, но, в отличие от Саши, выглядел значительно увереннее. То ли его делал солиднее опасный промысел человека, не всегда указывающего в таможенной декларации содержимое автомобильного багажника, то ли окрылял определённый жизненный успех – всё же, контрабандист зарабатывает побольше фотографа.

– Сейчас, конечно, у поляков можно очень дёшево машину купить, – говорил Олег таким амбициозным тоном, словно обсуждал продажу небольшой нефтяной компании. – Оттомоторы[5], что ни говори, прошлый век, и никому не нужны. Мне предлагали «пассат» девятнадцатого года за пятьсот евро. Состояние очень хорошее, но растаможка в два раза дороже самой машины…

– Кошачий корм? – поинтересовался Игорь, когда Саша поднял глаза от содержимого багажника «вольво».

– Ага.

– Две восемьсот.

Пятитысячная купюра Вадима ушла так же быстро, как и пришла, подумал Саша. Вот и поснимал, называется. Ладно, этого корма Ксюше хватит на сезон. В последнее время она стала меньше есть. Неужели это уже сказывается её возраст? Четырнадцать кошачьих лет – это уже не шутки.

– Что, даже сосисок не купишь? – в шутку спросил Игорь, передавая ему пакет. – Смотри, это ещё по старым ценам, следующая партия дороже будет. Пограничники тарифы поднимают.

Услышав это, Саша взял про запас сразу три упаковки.

– Друзья губернатора хотят подзаработать, – предположил он.

– Фуйбернатора, – нигилистично произнёс Олег, крутя на указательном пальце брелок с автомобильными ключами. Игорь согласно кивнул:

– Понаехало новых чинуш в область.

Это было абсолютной правдой. Новая команда чиновников, десантировавшаяся из столицы вместе со свежеизбранным губернатором, решительно приступила к действиям. На всех важных должностях начали появляться новые лица. Денежные потоки перенаправились в нужные карманы. Было бы лицемерием осуждать Шаранова за подобную практику. Когда-то так же поступал и бывший губернатор Чинарин: будучи родом из Алма-Аты, он заполонил своими земляками все мало-мальски значимые посты в области. Во времена Московского княжества использовался термин «прислать на кормление»; сейчас, наверняка, подобная тактика называлась изящнее, хоть и осуществлялась схожими методами.

– Снимал я тут губернатора вчера, – коротко сказал Саша, делая такой вид, словно фотографирует того каждый день (в принципе, это не было особым преувеличением). – Золотой мальчик.

– Фуяльчик, – коротко и безразлично сказал Олег, не поддерживая беседу. Фу-редупликация делала его похожим на персонажа из книг Солженицына. – Такой же петрушка из Москвы, как и все остальные…

Всю первую половину следующего дня Саша провёл в русском интернете, читая публицистику. Это была довольно бесцельная и напрасно прожитая половина дня даже по меркам всей Сашиной жизни. Какой-то московский диссидент, несколько лет назад эмигрировавший в Нью-Йорк, разразился большим эссе о судьбах России. Красной нитью через весь текст тянулся тезис «Это мы все виноваты, что позволили установить диктатуру в нашей стране». Автор, ругавшийся на равнодушие и бездеятельность россиян, рекомендовал всем начать с себя.

Какая идиллия, равнодушно подумал Саша, наливая себе крепкого чёрного чая. Интересно, «мы» – это в данном случае кто? Что, и он, Саша, тоже виноват? Такое ощущение, что все эти политэмигранты уехали на Луну и пишут оттуда; да что там, они как будто и родились на Луне. Начни что-то делать в России, и ты поразишься тому, как скудны и ограничены твои возможности. Если твоё семейное гнездо, как и у диссидента-обличителя, находится в пределах Бульварного кольца Москвы, твои шансы повлиять на что-то в стране ненамного выше нуля. Если ты, подобно Сашиным предкам, родился на Петроградской стороне или Васильевском острове, эффективность твоих действий приблизительно равна мнимой единице. Если ты появился на свет и живёшь в Балтийском районе Калининграда, то твои политические возможности стремятся к минус бесконечности. Что бы сказал нью-йоркский мечтатель, родись он, подобно Иммануилу Канту, на берегах Преголи? Как бы он начал с себя? Из-за границы-то хорошо рассказывать, что и как надо делать россиянам. С такой оппозицией даже никакой тайной полиции не нужно…

Ладно, хватит деградировать в интернете. Пора готовить обед. Вчера Саша купил сосиски, значит, сегодня следует купить картофель на гарнир.

В овощном ларьке было не по-июльски прохладно. На плечах продавщицы лежал узорчатый платок. Картошка была прошлогодняя, грязная и довольно мелкая, но, к счастью, доступная по цене (урожай этого года ещё был очень дорог). Клубни местами тронула гниль. Саша с отвращением отбрасывал негодные картофелины, рассчитывая, что на дне ящика найдутся относительно нормальные. Так и оказалось.

Набирая ещё не успевшие подгнить клубни в пакет, Саша отчего-то почувствовал себя бомжом, копающимся в помойке. В углу ларька стоял старый телевизор, по которому шли новости. Президент, как обычно, выступал перед каким-то собранием с речью.

– …наше геополитическое могущество, – рассказывал президент России сидящим в зале мордатым, упитанным чиновникам, – базируется на трёх столпах. Первым из них, без сомнения, является наша духовность…

А стареет президент, подумал Саша. Он в меру невнимательно наблюдал за этим процессом всю свою жизнь. Так люди порой смотрят на растущее дерево в палисаднике, внезапно обнаруживая что небольшой росток за прошедшие десятилетия стал выше целого дома. На секунду Саше представилось, как с годами президент России, теряя всё человеческое, постепенно превращается в вечного биоробота с запчастями, сделанными в США. Чёрт возьми, так можно и всю жизнь при нём прожить, состариться и умереть, а президент, наполовину заменённый нейросетью, так и будет рассказывать с экрана всякую дичь…

– …любому, кто посмеет покуситься на духовные скрепы нашей страны, – рассказывал с трибуны президент, – мы, так сказать, обломаем рога…

Сбоку, под телевизором располагался ящик с уценёнными испорченными овощами. В нём копались три бабушки крайне бедного вида. Это был бы кинокадр высочайшей пробы цинизма. Для фотографии обстановка не годилась – слишком плохой свет, слишком маленьким получится на снимке экран телевизора – но кинокадр с президентом, рассказывающим о геополитическом могуществе, и пенсионерками, копающимися в ящике с гнилой, плесневелой морковью, был бы так же пронзителен, как сцена из «Броненосца «Потёмкин» с коляской, катящейся по лестнице. Саша внезапно подумал, что если по телевидению хотя бы шесть  дней будут показывать то, что реально происходит в России, всю эту бесконечную нищету и тотальную безнадёжность, то уже на седьмой день, точно в советском политическом анекдоте, к Спасской башне выстроится длинная вооружённая очередь…

…Так хорошо обедать Саше не доводилось довольно давно. Шницель с овощным гарниром, сам должно быть того не ведая, возвращал едока в былые, поистине тучные времена – когда у Саши ещё были ещё не разбитые жизнью мечты о будущем, когда казалось, что мир лежит перед ним, точно пляж, полный янтаря, и стоит только шагнуть вперёд, как всё обязательно получится. Сильно он изменился за эти годы, ничего не скажешь, подумал Саша, отрезая ещё кусочек. Жизнь в России ломала об колено и не таких, как он.

Рядом с ним самозабвенно жевал видеооператор Константин. Константин предпочитал называть себя исключительно «профессиональный свадебный видеограф», но Саша относился к этому с лёгким пренебрежением. Камера у Константина была хороша – великолепный «кэнон» четырёхлетней давности. В былые времена, о которых только что ностальгировал Саша, такой аппарат считался бы весьма устаревшим, но сейчас Константин имел полное моральное право чуть приподнимать бровь, глядя на десятилетнюю Сашину фотокамеру.

Свадьба сына мэра была в разгаре. К столу для операторов подали горячие блюда; у Саши появилось десять-пятнадцать минут, чтобы пообедать самому, и немного отдохнуть. Почти восьмичасовой фотографический чёс приостановился. Глаза болели от непрерывной съёмки.

Сначала – сборы сына мэра. Юный отпрыск двадцати пяти лет послушно вдевал запонки и поправлял галстук-бабочку перед камерой. Саша фотографировал его на большой застеклённой веранде семейного особняка: мэр жил в уютном доме неподалёку от бывшего кёнигсбергского района Амалиенау, города-сада, спланированного архитектором Фридрихом Хайтманном.

– А теперь нас вместе, – сказал ему мэр Юрий Денисов, хлопая своего сына по плечу.

Семейный портрет в интерьере получился замечательно. Отец и сын, весело улыбаясь, смотрели прямо в кадр.

Гораздо дольше пришлось потрудиться на сборах невесты, юной дочери крупного калининградского бизнесмена, поставляющего бетон для городских строек. Снимая удивительно кропотливый процесс накладывания тональных кремов трёх разных оттенков на лицо новобрачной, Саша подумал, что происходящее определённо напоминает ему династический брак времён возрождения, когда сын герцога фон Шванентайха сочетается с дочерью купца Гольдбаха – вот он, союз власти и капитала. Пожалуй, это была последняя минута, когда Саша мог что-то подумать: вслед за этим начался нескончаемый чёс, в котором воедино слились выкуп невесты, питьё шампанского в доме невесты, торжественное заключение брака, поцелуи, обмен кольцами, вручение букетов, питьё шампанского, бросание бокалов, поездка по городу, фотосъёмка на острове Канта (жених нежно держит невесту за талию, невеста аккуратно кладёт руку с букетом на плечо жениха), фотосъёмка в Рыбной деревне (конечно, это всего лишь архитектурная стилизация под набережные ганзейских городов, но фотографироваться тут очень даже можно), фотосъёмка в парке «Юность» (все уже вымотаны донельзя, шампанское смешалось с жарой, и у молодого мужа на лице начинает проступать сомнение в обдуманности своего поступка – приходится постоянно отвлекать его от подобных мыслей), торжественная поездка кортежа в лучший банкетный зал Зеленоградска (терраса с видом на море; этот ресторан мэр подарил своему сыну на свадьбу – через подставных лиц, разумеется), тосты, тосты, нескончаемые тосты…

И вот только теперь, когда к барскому столу поданы горячие блюда, можно дать фотоаппарату отдохнуть. И себе тоже.

Для фотографа и видеооператоров накрыли отдельный небольшой столик в углу за занавеской. Блюда здесь, разумеется, были скромнее, чем на основном столе, да и столовые приборы из мельхиора, а не серебра, – но всё равно, обстановка была просто восхитительна. Наверное, лучше всего свадьбу сына мэра Калининграда мог бы описать великий кёнигсбергский сказочник Гофман: что-то в этом празднике было от «Щелкунчика» с марципанами и сказочными цукатами. Единственное, что принадлежало не Гофману, а, пожалуй, скорее Салтыкову-Щедрину, – это лица сидящих гостей, и, признаться, это была самая несимпатичная часть.

Саша снова бросил взгляд на главное застолье: не нужно ли ещё что-то сфотографировать? Рассадка – чётче не придумаешь, кто есть кто в калининградском бомонде. По сторону жениха – региональные министры, вице-заместители, и, в роли свадебного генерала – сам губернатор. По сторону невесты – директоры, генеральные и исполнительные, инвесторы, бизнесмены. Вот кого здесь немного – так это силовиков. Два полицейских генерала и один подполковник из Следственного управления; все в штатском, чтобы не пугать гостей.

На ум пришла картина, изображавшая приход колдуна на крестьянскую свадьбу. Возможно, войди сюда полковник силовых служб в парадном костюме, половина присутствующих, точно гоголевские персонажи, побросалась бы в окна, да там бы и застряла – до самого ареста. Саша ещё раз посмотрел на Шаранова. Одного губернатора в наручниках он уже удачно сфотографировал, и если когда-нибудь придут за новым, то Саша сделает ещё более удачный кадр. Он снова вспомнил обыск у бывшего губернатора и стол, полный денег. Конечно, здесь люди рангом поменьше, но наверняка, у каждого из гостей есть что-то подобное – ну, как минимум, полная тумбочка долларов. Все серьёзные люди в России давно уже перешли на валюту наличными. Рубли, к сожалению, могут за один день стать дешевле бумаги, на которой они напечатаны – и это вовсе не метафора.

Шаранов, сидящий в белоснежной рубашке и золотых запонках, поддел вилкой тигровую креветку. Саше подумалось, что если однажды губернатору доведётся спасаться бегством за границу – на теплоходе ли, на самолёте – и если потом придётся работать в Париже таксистом, чтобы заработать себе на пропитание, то он так и будет рассказывать про Россию. В его изложении это будет чудесная страна, где на свадьбах все ели серебряными вилками тигровые креветки, жили в двухэтажных особняках и передвигались исключительно на японских спортивных автомобилях новейшего образца. Россия Саши, где приходится есть картошку с курицей, одеваться в секонд-хенде и ездить полуразвалившимися автобусами, останется за кадром.

Ну вот, подумал Саша, дворянин фон Шванентайх объединил свою власть с капиталами Гольдбаха. Откуда-то шло противное ощущение, что на этом празднике жизни Саша – всего лишь лакей, пусть даже и с фотоаппаратом. Ощущение крепостного было иррациональным: Сашу никто не порол на конюшне и не грозился отдать в рекруты, но избавиться от него было невозможно. Граница сословий была сегодня ощутимой, как никогда. Работай всю жизнь, всё равно не станешь богатым, как те, что сидят за соседним столом.

Ну что же, труд крепостных сейчас оплачивается определённо лучше, чем двести лет назад, сказал сам себе Саша. Наверное, нужно было запросить все сто пятьдесят тысяч: судя по всему, это цена одной-двух порций еды на этом застолье. Люди в России – это самое дешёвое. Порой даже борзые щенки оказываются дороже.

Какой-то мужчина, сидевший неподалёку от мэра, приподнялся и постучал серебряной вилочкой о хрустальный бокал.

– Минуту внимания, друзья!.. – Начал он.

Дожёвывая на ходу кусочек шницеля, Саша подхватил фотоаппарат. Надо снимать дальше.

Август

В печатне с утра было пусто. Когда-то давно, когда Саша только начинал снимать, здесь располагался прекрасный фотомагазин и печатная мастерская. Эта эпоха ушла так же безвозвратно, как и доллар по тридцать рублей. Два дизайнера сменились одной девушкой-художницей, а спустя пару лет уволилась и она. Фотоаппаратов на витринах больше не было, но, как сообщала табличка, «любую технику можно привезти на заказ по предоплате». На средней полке, за стеклом, располагалась шеренга комиссионных объективов. Сбоку лежал плёночный «Олимпус».

У кассы стоял фотограф Олег, тёзка контрабандиста Олега, и придирчиво рассматривал свежеотпечатанный свадебный фотоальбом. На разворотах жених, весело улыбаясь, шёл с невестой в светлый мир уз Гименея. Беременность невесты была практически незаметна.

– Вы фото печатать? – спросила девушка лет двадцати, сидящая между компьютером и кассовым аппаратом. Каждые полгода здесь появлялась новая сотрудница, чтобы спустя отведённый срок покинуть печатню из-за низких зарплат и полной бесперспективности работы.

– Фотокнигу заказать, – сказал Саша, вынимая из кармана джинсов флешку.

– Тогда сейчас, подождите секунду, у меня компьютер перезагружается…

Олег оторвался от фотоальбома и кивнул Саше.

– Привет, – коротко бросил он, протягивая ладонь для рукопожатия. – Как оно? Всё чиновников снимаешь?

– Ага, именно. А ты как? – дипломатично спросил Саша. Он решил умолчать о том, что недавно отснял свадьбу сына мэра за две калининградские зарплаты. Не стоило дразнить гусей в лице Олега.

Олег был, ну или по крайней мере, позиционировал себя, как лучший свадебный фотограф Калининграда. О его деловой хватке среди коллег ходили самые дурные слухи. Говорили, что лет пять назад он подрался с другим свадебным фотографом во время съёмки у Кафедрального собора. Всех конкурентов Олег считал дилетантами, и щедро комментировал остротами их снимки в рунете. Впрочем, с Сашей у него было, своего рода, вооружённое перемирие:  тот обычно не фотографировал свадьбы, и, таким образом, на сферу интересов Олега никак не посягал.

«Неплохой репортажник, умеет ловить кадр», – характеризовал Олег Сашу за глаза.

«Крепкий свадебный фотограф. Умеет проводить коммерческую съёмку», – дипломатично утверждал Саша, как бы подразумевая, что мир haute arts[6] закрыт для Олега навечно.

Олег присмотрелся к ещё одной странице фотокниги, смахнул с неё пылинку, и лишь после этого недовольно ответил на Сашин вопрос:

– Сезон ещё хуже прошлого! Все почему-то думают, что если у них нет денег, то я должен разорваться и снимать им чуть ли не за спасибо! – помахал он ладонью над фотокнигой, где вьющимся, ажурным шрифтом было написано «Таня и Володя». – На банкет они как-то средства находят!

– Ага, – начал было Саша, но Олег продолжал, не давая вставить хоть слово.

– Мы живём в обществе, где для людей еда важнее воспоминаний! Что они хотят показывать внукам? Я в эту субботу должен был снимать одну пару. Договорились на сорок тысяч. Это я уже по минимуму, даже без фотокниги. Нет, представляешь, звонят мне, говорят, что нашли дешевле. Им Померанцева за тридцать согласилась. Так у Померанцевой муж есть, она может за двадцать свадьбу снять, и не переломится! А мне, извините, семью кормить!…

Деньги со свадьбы сыра мера исчезли так легко, что Саша почувствовал себя московским купцом XIX столетия, проматывающим капиталы. Немало ушло на подарочное издание фотокниги: Саша не хотел ударить в грязь лицом перед столь состоятельными заказчиками. Вдруг его потом позовут снимать свадьбу дочери вице-губернатора по строительству? Тот – уже известный жук, и бюджетные деньги в его руках вьются вихрем. Если позовут снимать, то надо брать не меньше ста пятидесяти тысяч.

Недёшево обошлась и коронка на зуб, с учётом всех работ. Зубных дел мастер знал себе цену, и, в отличие от Саши, не смущался её называть.

– Можно использовать отечественные импортозаместительные материалы, – честно сказал он, глядя на рентгеновский снимок Сашиной челюсти. – Это сэкономит вам тысяч десять. Ну, может быть, пятнадцать. Но, откровенно говоря, они выдержат от силы несколько лет…

Саша махнул рукой. Ругать дантиста было, в общем-то, не за что – свою работу тот сделал очень хорошо. Коронка получилась замечательная. Ну и что, что самая дешёвая, из нержавеющей стали (хотя и стоит, как из золота). На шестом зубе всё равно не видно.

Коммунальные платежи за горячую воду повысили в тот же день, когда её отключили на профилактику. На плите громко шипела горящая конфорка. В такие дни Саша традиционно грел воду для мытья в старой советской эмалированной десятилитровой кастрюле. Эту традицию, как и кастрюлю, он унаследовал от своих родителей.

Ладно, подумал Саша, на чём-нибудь он сэкономит, лишний раз пройдет пешком. Это он ещё может себе позволить. Зачем принимать так близко к сердцу все эти бесконечные уколы булавок судьбы? Ему вообще грех жаловаться на жизнь. У него нет жены, нет детей, нет машины и нет кредитов, поэтому расходы на жизнь, в общем-то, терпимы. Он может полностью оплачивать коммунальные платежи. У него хватает еды. Он может позволить себе есть курицу каждый день. Кухонный шкаф доверху набит крупами, купленными на распродажах. Был бы такой шкаф у брата прадедушки в Ленинграде, глядишь, тот и пережил бы блокаду…

И вообще, в августе традиционно много фотосъёмок для «Альтштадта». Последний месяц лета – время, когда люди уже выходят из отпусков, но погода ещё тепла, и кажется, что сезон осенних штормов не наступит никогда. Саша порой ностальгически вспоминал репортажи из августов прошлых лет. Немало мероприятий кануло в Лету.

Первым в своё время закрыли фестиваль аниме и косплея: сначала ему дали возрастное ограничение «18+» (это сразу отрезало половину посетителей и поставило фестиваль на грань рентабельности), а потом выписали организаторам грандиозный штраф, потому что кто-то несовершеннолетний (говорили, что это сын какого-то полицейского, подрабатывающий провокатором) там всё-таки оказался. Подобная сумма растёрла всех в порошок.

Очередь фестиваля исторической реконструкции наступила на следующий год. Здесь поступили гораздо прямолинейнее: викингов-реконструкторов обвинили в нецелевом использовании земельного участка, где они построили деревянную крепость. Земельный кодекс был так же неумолим, как и суд.

Интересно, что же закроют в этом году?..

…В этом году закрыли джазовый фестиваль. Сначала один активист из дружины кибернадзора разослал три десятка жалоб по всем возможным инстанциям. Затем в рунете появилась петиция о запрещении джазового фестиваля, как пропагандирующего культуру потенциального противника. После того, как байк-клуб «Государевы волки» заявил, что пятьдесят мотоциклистов приедут на фестиваль, чтобы «дружески побеседовать» с организаторами, последние сдались по-хорошему, пока дело не дошло до рукоприкладства. Так что вместо того, чтобы фотографировать саксофонистов, играющих джазовые стандарты, Саше пришлось снимать кибердружинника, с которым в этот момент беседовала Юля, редактор раздела «Афиша»: областной комитет по печати намекнул «Альтштадту» о том, что нужно как можно лучше осветить позицию возмущённой общественности. Это было не очень красиво с их стороны. Мэрия свои желания хотя бы оплачивала.

Кибердружинник охотно и открыто согласился дать «Альтштадту» интервью.

– А у вас нет денег в кафе сходить? – начал он. – Я слышал, что все интервью журналисты берут в кафе.

– Это в Москве, – решительно пресекла его Юля. – Там такое могут позволить. А у нас денег нет.

Кибердружинник согласился, что в Москве это вполне возможно, после чего согласился посидеть в сквере. Неделя адской июльской жары закончилась вместе с июлем, и погода была просто идеальной. Раскидистая рябина укрывала собой потёртую скамейку без спинки. Кибердружинник, как бы это ни казалось анекдотично, жил на улице Павлика Морозова, что когда-то называлась Барбараштрассе. От дома Саши туда можно было дойти пешком минут за двадцать, и это позволило не тратить деньги на проезд: мелочь, а приятно.

– Я увидел рекламу фестиваля два месяца назад, – рассказывал кибердружинник, активно жестикулируя. Ему было под пятьдесят; от него пахло пивом и потом. На нём была затёртая футболка с портретом президента Российской Федерации. За президентом возвышались утрированные изображения ракет, торчащих в разные стороны, точно тюльпаны из букета; снизу была надпись «Наши ракеты изжарят вас в котлеты». Сверху на цепочке болтался медный крестик. – Смотрю, в сети афиша: мол, джазовый фестиваль, приедет к нам из Москвы группа «Луизиана свинг» и «Электрик джаз оркестра». Это вообще что такое, вот скажите мне? Американцы – это наш геостратегический противник, а у нас тут хочет выступать «Луизиана свинг»! У нас хотят играть музыку нашего врага. Это уже даже не вражеская пропаганда, это, практически, государственная измена! Сегодня – «Электрик джаз оркестра», а завтра – музыканты НАТО!

Юля, сделав дружелюбное и заинтересованное лицо, внимательно слушала собеседника. На диктофоне горел красный огонёк. Саша, поймав нужный момент, сфотографировал кибердружинника так, чтобы на заднем плане в кадр попал бетонный бюстик Павлика Морозова. Пусть читатели «Альтштадта» узнают, как выглядят люди, способные написать четыре миллиона доносов.

– Вот вы смотрели воскресный выпуск передачи «Новости геополитики»? Там ясно говорят: американцы боятся на нас напасть, потому что у нас лучшие в мире ракеты. Вот они и ведут разлагающую работу через смену нашего культурного кода. Например, этот фестиваль. Сначала там играют джаз, потом говорят, что Америка – это не страшно, а потом ты уже практически становишься предателем родины. Это называется «окно Овертона»…

Кибердружинник продолжал свой рассказ столь самозабвенно, что Саше даже стало его немного жалко: родись тот в Москве, то вполне мог бы сделать карьеру ведущего на федеральном телевидении и зарабатывать по миллиону рублей в день. Судя по футболке, доходы кибердружинника были значительно скромнее. Когда-то давно, ещё при прошлом губернаторе Чинарине, некоммерческая общественная организация «Кибернадзор», работающая буквально за еду, использовалась для организации искусственных скандалов – наподобие того, что был с фестивалем косплея. Под шумок, в тени бурного общественного обсуждения аниме и компьютерных игр, люди Чинарина заключали очень сомнительные сделки, осуществляли подозрительные госзакупки и объявляли непрозрачные тендеры…

– Я выполняю свой гражданский долг, – продолжал дружинник, приложив руку к груди для убедительности. – Я не хочу, чтобы здесь, в моём городе, распространялась культура нашего потенциального врага…

… Время шло. «Кибернадзор» окреп, регулярно получал государственные гранты, и прекрасно действовал самостоятельно, пережив своего создателя. Больше обнаруженной крамолы – больше денег.

Финансовый вопрос особо занимал дружинника. Он прямолинейно заявил Юле:

– Вот так и напишите: почему у нас в стране есть деньги на джазовые фестивали, но практически нет на кибердружины? Как мы можем противостоять вражеской информационной агрессии в таких условиях? Прошлогодний грант закончился, а новое региональное правительство Шаранова почему-то выделило нам очень скромную сумму!

Произнеся словосочетание «скромную сумму», дружинник сделал возмущённое лицо, демонстрируя этой артистической паузой, что он выполняет не своё ремесло, а свой долг. Саша снял ещё кадр, не испытывая особой радости. Доносчик – это человек, который скармливает людей каннибалу в надежде, что тот оставит ему ножку.

– …А ведь наш город наводнён потенциальными агентами влияния врага. Они даже не скрываются! Вот, видите там?

Наклонившись вправо, дружинник указал на спутниковую тарелку, белеющую возле одного из окон трёхэтажного немецкого дома.

– Это антенна для спутникового интернета. Через них американские агенты общаются со своими зарубежными кураторами в открытую, как у себя дома! Это вообще безграничная наглость! Я в полицию даже писал, но они пока не обращают внимания. Как думаете, почему наши органы бездействуют? Да потому что пятая колонна уже там!

Последние два предложения, при всей их физиологической двусмысленности, кибердружинник произнёс шёпотом, точно боялся, что его подслушает коллега и напишет жалобу о том, что такой-то и такой-то, проживающий там-то и там-то, выступал с антигосударственной агитацией, клевеща на правоохранительные службы России.

Только бы у него во дворе таких упоротых не нашлось, подумал с тоской Саша. Спутниковая антенна – штука большая, её не спрячешь, а штраф будет размером в годовую зарплату. Да, пока его не трогают, но это ничего не значит. Сегодня не приходят, а завтра придут. Но будет уже поздно.

…Вместо отменённого джазового фестиваля состоялся очередной гранд-концерт «Русский рок в русском мире». Русский рок в русском мире предпочитал использовать американские гитары «Гибсон» и британские усилители «Маршалл». Не то что бы Саша хотел упрекнуть музыкантов за лицемерие (в конце концов, он и сам сейчас фотографировал не на «Зенит»), но в этом было нечто от председателя Общества трезвости, употребляющего коньяк исключительно двенадцатилетней выдержки. Впрочем, на Сашиных снимках получался классический рок-концерт с длинноволосыми металлистами, хромированными мотоциклами и кожаными косухами. Ручные байкеры ездили на мотоциклах по кругу, точно дрессированные медведи в цирке. Если бы не длинная растяжка на сцене с названием фестиваля, да не портрет президента, то концерт выглядел бы вполне бунтарски и даже вольнолюбиво – но лишь на фотографиях.

В отличие от шумного рок-концерта, статую Родины-матери с городской площади убирали в полночь, буднично и незаметно. Воздух был по-летнему тёплый, но мерзкими казались дизельные выхлопы автокрана. Мужчины в спецовках со светоотражающими полосами крепили на статуе такелаж.

Официально утверждалось, что статую, поставленную здесь шестьдесят лет назад, убирают на реставрацию. В кратком заявлении официальных органов говорилось, что памятник Родине-матери, поставленный в ознаменование создания Калининградской области, очистят от налёта, покроют прозрачным защитным напылением, и, встроив в голову ультразвуковой датчик отпугивания голубей, вернут на место. Заявлению не верили, пожалуй, даже в мэрии. Два года назад, когда убирали памятник Канту, стоящий возле университета, говорили примерно то же самое. Иммануила (времена были не в пример мягче), к счастью, отправили в места не столь отдалённые – в Парк скульптур возле Кафедрального собора – а на старый постамент поставили Ломоносова. По этому поводу бывший губернатор Чинарин, тогда ещё не бывший, острил про то, что «наш Ломоносов выше их Канта на целую голову».

Автокран, упираясь четырьмя выступающими железными ногами в землю, взревел. Тросы натянулись. С каким-то гадливым ощущением в душе Саша нажал на спуск «кэнона».

Родина-мать, как-то странно вздрогнув, приподнялась с гранитного постамента. Такелажники закрепили тросы не очень удачно. Центр тяжести сместился, и теперь бронзовая статуя женщины с шарфом казалась повешенной на автокране. Саше стало противно. Такого отвращения у него не было даже при съёмке активиста из дружины кибернадзора.

Людей на площади было больше, чем это обычно бывает тёплой августовской ночью. Кто-то снимал на телефон, кто-то просто смотрел, перекатывая сигарету из одного угла рта в другой. Какой-то маленький мальчик лет семи смотрел большими удивлёнными глазами на происходящее. Саша отошёл чуть назад, чтобы сфотографировать, как калининградцы прощаются с Родиной-матерью. Пока столько людей выходят на улицы, мир не безнадёжен.

Бронзовую скульптуру опустили в грузовик. Она бесстрастно смотрела в будущее, чуть вытянув одну руку вперёд, точно статуя Командора. «Мужайтесь, калининградцы», говорила вся её поза. «Примите свою судьбу, как принимаю её я: с честью и смирением. Они могут смести нас, но мы сохраним своё достоинство».

Саша сделал ещё несколько кадров общим планом, и, подойдя к опустевшему постаменту, сфотографировал его.

Оканчивало эту длинную череду съёмок открытие передвижной выставки Российского военно-патриотического общества, проводимое при поддержке министерств иностранных дел и обороны. В прошлом году привозили собрание смелых, полных искромётного юмора карикатур на политическую жизнь США: ещё никогда Дядя Сэм не выглядел столь жалко и униженно, как на тех рисунках. Нынешняя выставка, напротив, была посвящена приоритетам русской инженерной мысли.

– Мы счастливы приветствовать в Калининграде выставку «Россия была первой», – говорил в микрофон Шаранов. По его лицу было видно, что он едва помнит текст речи, и вот-вот начнёт импровизировать. – Она, без сомнения, станет заметным явлением нашей культурно-общественной жизни. Её тема крайне актуальна в условиях нашего геополитического положения…

В углу стоял велосипед Артамонова. Рядом с ним располагались двигающиеся, шевелящие металлическими суставами макеты паровой машины Ползунова и паровоза братьев Черепановых. Посередине зала находился уменьшенный в четыре раза самолёт контр-адмирала Можайского. Больше всего в этот момент Шаранову хотелось плюнуть на всё, отправиться в аэропорт Храброво (пусть даже на паровозе братьев Черепановых) и, точно герою старинного анекдота, улететь отсюда ко всем чертям (желательно, всё же не на самолёте Можайского). От окружающего маразма было тошно. Шаранов чувствовал себя членом Политбюро, делающим доклад о трудовых подвигах комсомольцев Ферганской долины. Пять месяцев на посту губернатора области вызвали в нём глубочайшее разочарование во всём, что связано с государственным управлением. В целом, Шаранову вообще не понравился Калининград (он ожидал, что окажется в двух шагах от Европы, а ему достался глубоко провинциальный районный центр; с таким же успехом можно было бы стать губернатором Твери или Кирова). В частности, сегодня утром ему позвонили из столицы и потребовали любой ценой поднять зарплату врачам, чтобы те не писали петиции в рунете. Как, гром и молния, это сделать, когда областной бюджет распределили по карманам ещё в Москве?

Ещё полгода назад Шаранов никогда бы не подумал, что управлять российской областью – настолько не благодатная доля. За пределами столицы жизни нет, есть лишь выжженная земля, где дуют чумные ветра и живут люди с пёсьими головами. Вернусь в Москву, подумал он мимоходом, равнодушно слушая аплодисменты публики. К чёрту эту глушь. Церкви, пусть даже и в его честь. Какие-то выставки с экспонатами из спичек и желудей. Что за дурь? Да, он согласен выходить на сцену и произносить текст актёрской роли, рассказывая про хороший патриотизм и плохую заграницу; но отчего столь скуден гонорар и столь бедны декорации в этом театре абсурда? Отчего роль Джульетты играет немолодой монтёр сцены Петрович, чья щетина столь же отталкивающа, как и его перегар? Почему режиссёр спектакля разворовал все деньги на постановку, а теперь именно ему, Шаранову, приходится ходить по подмосткам погорелого театра и вытягивать своим талантом этот малобюджетный убогий спектакль?

Что будет дальше? Парадное открытие мусорки в Космé[7]? Стоит всего один раз ухватить японскую гейшу за одно место, и вот ты уже находишься в этом самом месте глубже, чем можно себе только представить. Он, бывший консульский первый секретарь второго класса, что когда-то прожигал молодость в Осаке, теперь сослан наместником в какую-то глушь у моря. Отвратительно. Сюда нужно ехать губернатором, только если тебе уже хорошо за шестьдесят, чтобы на выходных ездить в бальнеологический санаторий Отрадное и лечиться там минеральными водами. Куда он попал?

– …пропагандистская машина стран запада работает без устали, – рассказывал сменивший губернатора лектор, одетый в строгий деловой костюм, несомненно, зарубежного пошива. – Евроатлантические государства целенаправленно навязывают всему миру тезис о том, что якобы именно они изобрели вещи, которые на самом деле принадлежат отечественной инженерной мысли. Почему же они так не хотят признавать приоритет России в создании, к примеру, радио?

Саша лениво снимал неизвестного лектора на автопилоте. Обычная высокооплачиваемая говорящая голова на трибуне, которая произносит то, что заложено ей в магнитофон. Тоска. Отчего-то Саша почувствовал себя падшей женщиной – падшей настолько, что даже не знает имя клиента, падшей настолько, что даже стыдно признаваться в своих гонорарах. Нет. Лучше подумать о чём-то более хорошем, вот только о чём?

– Кому выгоден этот заговор? – продолжал лектор. – Ответ на этот вопрос довольно очевиден: тем странам, которым не нужен такой конкурент, как Россия…

От обилия повторов слова «Россия» на ум пришло вспоминание четырёхлетней давности. Тогда Саше как раз исполнилось двадцать пять лет. Он ездил фотографировать пейзажи побережья в районе мыса Таран, между посёлками Донское и Филино. Снимки получались прекрасные. Сашу вдохновляло то, что он стоит на самом краю России, что в шаге перед ним – берег Балтики, а за спиной – огромная страна, начинающаяся именно здесь, за его спиной… Доделать серию снимков так и не удалось: буквально через пару недель весь район побережья объявили приграничной зоной, и, воткнув таблички «Проход запрещён, возможно применение оружия», перекрыли дороги к морю. Удалось лишь украдкой снять вид Балтики через колючую проволоку. Тогда было обидно. Сейчас – равнодушно. Россия – это не родная страна, которая начинается за тобой. Россия – это абстрактное понятие из шести букв. Если уж на то пошло, то Саша в России никогда и не был. Хотел как-то давно – даже загранпаспорт сделал, чтобы проехать на поезде через Литву – да вот не удалось. Многое же в жизни у него уже не получилось, и многое у него ещё не получится…

– …но мы имеем право знать правду о том, что именно наша страна была первой…

Саше не нравился звук затвора фотоаппарата. Даже после ремонта в нём было что-то не то, не хватало звонкости. Камера тихо чавкала, словно зажёвывая действительность. Как бы её снова не пришлось отдавать в починку. Механика в фотоаппарате изнашивается быстрее остального.

На какую же ерунду он тратит механический ресурс своего «кэнона»? На какую же ерунду он тратит свою жизнь? В фотокамере можно заменить затвор взамен изношенного, а вот с жизнью так не получится…

Плёнка в говорящей голове закончилась. Саша поправил фотовспышку. Теперь можно и поснимать публику, разглядывающую экспонаты. Бензиновый двигатель Костовича был дан в разрезе. В затемнённой комнате можно было посмотреть фильмы «Скачущий всадник» и «Копьеметатель», проецируемые с киноаппарата Тимченко.

На Сашу всё это произвело весьма гнетущее впечатление; возможно сказывалось противное послевкусие после вчерашнего кадра с повешенной на автокране Родиной-матерью. Вопреки задумкам создателей,  выставка подводила к логичному выводу: если ты что-то изобрёл в России, твоё изобретение загнётся здесь так же бесславно, как и ты сам. Не хочешь подобной судьбы – уезжай, как Зворыкин с телевидением или Сикорский с вертолётом. Но что делать тому, у кого есть только фотоаппарат?

Сентябрь

Сентябрь обрушился на Калининград неожиданным холодом. Сезон штормов ещё никогда не начинался так рано. Ветер свистел за окнами, проникая сквозь щели балконной обшивки, так что Саше пришлось оставить «веранду». Сверху привычно бубнил телевизор Зинаиды Никитичны, рассказывая про увлекательные приключения президента России на саммите стран Северной Африки «Магриб-2028»[8].

Саша сидел на кухне, меланхолично смотря фотографии на планшете. Удачно получается, подумал он. В его жизни давно не было такой полосы везения. Он почти подготовил материал для третьей фотовыставки. Ему удалось очень хорошо заработать в августе. Ну а вчера удалось приобрести одежду на осень: в социальных сетях проскочило объявление, что один коммерсант под видом ветоши провёз через границу целую фуру подержанной полевой формы бундесвера, и теперь продаёт её по невообразимо низкой цене. Этого никак нельзя было упускать. По пути со съёмок Саша заскочил в торговый центр на улице Барнаульской, Ноймарктштрассе; в этом здании когда-то располагался гараж СС.

В магазин «Камуфляж и рыбалка» выстроилась очередь, что вообще было нехарактерно для торговли одеждой. Посетители с непроницаемыми лицами киберсолдат будущего копались в грудах потёртого флектарна – немецкого пятнистого камуфляжа. Саше повезло: почти сразу он ухватил прекрасную демисезонную куртку своего размера, практически новую, только немного вытертую на локтях. Всего пятьсот рублей, практически бесплатно. Флектарн – форма лучшей западноевропейской армии, её не стыдно и надеть. Это гораздо благороднее, чем отечественное обмундирование, в комплекте к которому идут генералы-мясники, стирка портянок старослужащим и рытьё канав ломом от забора до обеда.

Господи, благослови Германию, что любезно снабжает нас такой замечательной одеждой, растроганно подумал Саша, глядя на небольшой флаг ФРГ, нашитый на рукав. Нет, в самом деле, немцы – очень расточительные люди. Они продают на ветошь одежду, которую русские ещё могут носить и носить!..

Флектарн явно пошёл в массы. Через три дня Саша ехал на съёмку: на кораблестроительном заводе «Янтарь» должна была состояться торжественная закладка ракетного катера для индийского флота (по такому случаю работникам даже выдали премию). За окном накрапывал осенний дождь. Хмурые, как калининградское небо, кораблестроители, одетые в немецкую маскировочную одежду, ехали ранним утром на работу. Перед людьми с такими лицами спасовал бы даже французский Иностранный легион. Обстановка напоминала старинные, времён присоединения Крыма, картинки с шутками про «стихийно возникшую самооборону Калининграда» (солдаты бундесвера на фоне боевой машины пехоты). Сходство было абсолютнейшим: казалось, что сейчас кондуктор, одетый во флектарновые брюки, обратится к пассажирам «Kameraden, der Befehl ist eingegangen»[9], после чего те, достав из-под сидений автоматы «Хеклер-Кох», поедут занимать здание областного правительства…

Дождям не было конца. В этом сентябре балтийская погода решила установить свой эталон. В теории, подумал Саша, глядя на ливень за окном, сегодня день равен ночи. На практике – темнело с самого рассвета.

Картошка Саше надоела до крайности. Казалось, что если он съест ещё хоть один клубень, то превратится в фотографа дона Картофелетто, который живёт в Стране Овощей и проявляет в погребе снимки синьора Помидора. Так что на обед он сготовил макароны по-флотски с дешёвым рыбным фаршем; на вкус это было отвратительно. После таких макарон взбунтовались бы даже самые дисциплинированные матросы, поэтому Саша дополнительно сварил себе овсянки. Конечно, овсяная каша не столь питательная, как гречневая, но гречку Саша не любил. Вкус гречки ассоциировался у него с днями крайней экономии на грани нищеты. Это время ещё не наступило; пока можно сготовить себе овсянку, которая хоть немного обладает вкусом аристократического британского завтрака. Хотя для этого лучше бы поджарить бекон, но бекона нет, как нет и денег. Коммунальные счета он уже оплатил, а зарплата ещё не пришла.

Налив себе чёрного чаю, Саша вышел в интернет. Этой осенью «Кэнон» выпустил новую модель фотоаппарата – первую широкодоступную среднеформатную камеру. По мировым меркам не очень дорогая, по меркам Саши ультимативно неподъёмная. Но какое же у неё качество снимков, восторгался он, стараясь не ощущать горечи. Фотоматрица размером со спичечный коробок – в полтора раза больше стандарта – давала потрясающе детализированное изображение. На тестовом снимке цветущей вишни можно было разглядеть каждый розовый лепесток. Вот бы поснимать руины кирх на такую камеру…

Какое тут «поснимать», мрачно подумал он, доедая овсянку. Фотографируй на свой антиквариат и радуйся, что хоть такое есть. Это Алексею хорошо – писать можно бесплатно, а вот фотографу без дорогого оборудования нелегко.

В дверь постучали. Звонок давно не работал, а чинить было лень – не так уж часто кто-то приходил. Саша не любил стук в дверь. Это означало, что внешний мир что-то от него хочет, и обычно это «что-то» не всегда радует. Как ни странно, этот визит стал исключением. За дверью была соседка Даша, одетая в бархатный спортивный костюм. Её волосы были скручены в бесформенный узел.

– Я тебе деньги принесла, – сказала она, протягивая десять тысяч. В августе она занимала у Саши, чтобы собрать старшую дочь в первый класс.

– Спасибо, – сказал Саша, принимая купюры. Наконец-то что-то хорошее. Вложение денег в людей – это лучший вид инвестиций.

Банкноты были совсем новыми. Очевидно, где-то исправно работал печатный станок. Деньги есть – теперь можно и за продуктами смело сходить.

Дождь ослаб, но зонт не спасал от уличной мороси, летящей прямо в лицо. Левая кроссовка начала понемногу пропускать воду – опять заплату надо подклеивать. Идти по такой погоде до мясника не хотелось, и Саша завернул в ближайший супермаркет. Над входом висел подсвеченный логотип: стилизованный портрет брюнетки с острым носиком и прямой чёлкой. Длинные чёрные волосы с красной прядью, изгибаясь, складывались в буквы «Вика». Говорят, так звали супругу московского депутата, на которую была зарегистрирована торговая сеть.

Возле холодильника с замороженной курицей располагался громадный рекламный  плакат. Петух, раскрашенный в цвета российского флага, жестом культуриста демонстрировал накачанное крыло (Саша оставил эту вольность на совести художника) соседнему хилому цыплёнку в костюме Дяди Сэма. Саша заглянул в холодильник. Казалось, что худосочные, синие тушки птиц поступили из магаданских концлагерей. Пахло уксусом и слегка кислым мясом. Надпись «Сделано в России» на каждой из упаковок выглядела, словно предупреждение об опасности. Покачав головой, Саша решил всё-таки пройтись до мясника. Чёрт с ней, с левой кроссовкой.

Мясник стоял у двери ларька под навесом и курил польскую контрабандную сигарету; её огонёк разгорался в сумерках, точно маяк, указывающий путь кораблям. Хоть Саша и не имел этой вредной привычки, но за эти годы уже научился различать табак по запаху дыма: отечественные сигареты пахли так, словно Арсений Афанасьевич, пожилой обитатель тайги, снял с ног свои валенки после пяти лет беспрерывной носки и поместил их в горящий очаг.

– Вам очень срочно? – неожиданно резко спросил он у Саши.

Сигарета была только что начата. Всё равно, подумал Саша, он никуда не спешит. Кроссовка уже насквозь промокла. Терять нечего.

– Докуривайте, – сказал он, становясь под навесом.

Мясник с силой затянулся. Было хорошо видно, что его, обычно столь флегматичного, распирает гнев.

– Пришла буквально пять минут назад тётка такая, – начал он, взмахивая рукой с зажатой в ней сигаретой. – Наглая, сытая, лицо красное. Набрала шесть килограмм лучшего мяса! Говорит, а теперь давайте скидку. И что-то меня сомнение взяло. Не видел я её раньше. И по шесть кило никто не берёт, даже на новый год. Отвечаю, нет у меня никаких скидок. Ну как же, вот, мне соседка говорила, что вы за наличные скидку делаете. Тут я всё понял. Женщина, я ей говорю, нет у меня никаких скидок, с вас семь восемьсот. Она вообще пятнами пошла, корочку достаёт, говорит, мол, контрольная закупка. Всё, до свидания. Я и так еле-еле аренду отбиваю! У меня тридцать лет назад был ресторан, так мне тогда с рэкетирами было проще договориться, чем сейчас с налоговой!..

…Как только Саша приступил к готовке, в дверь снова постучали. Теперь это были явно не соседи.

– Кто там? – спросил он, подозрительно глядя на незнакомые фигуры через глазок. Пришельцы не располагали к доверию.

– Мы хотим с вами поговорить о вашей антенне.

Началось, подумал Саша. Хорошо хоть, что это не полицейские.

– Вы кто вообще?

– Мы из Военно-патриотического общества. Агитационная дружина.

Саша задумался. Послать их, что ли? По идее, надо бы, но с этих дуболомов, что возвышаются по ту сторону глазка, ещё станется донести в полицию – а там могут и отреагировать на такое заявление. Под сукно его не задвинешь: это политика. Уж лучше бы Саша кого-то грабил.

– Что вы хотите?

– Просто поговорить.

– Ладно.

Саша осторожно открыл дверь, преграждая собой проход. Рядом, в коридоре, на тумбочке лежал старый, ещё папин, разводной ключ. В принципе, если что, можно попробовать отбиться им. К счастью, пришельцы прибыли с миром.

– Вы знаете, что спутниковый интернет используется странами Запада для пропаганды и влияния на ваше сознание? – осуждающе сказал стоящий за дверью бритоголовый парень, одетый в какую-то карикатурно-кадетскую форму. Опереточная молодцеватость одежды делала его похожим не то на оловянного солдатика, поступившего в военное училище, не то на матроса из бродвейского мюзикла.

– А у меня нет спутникового интернета, – соврал Саша, не испытывая ни малейших угрызений совести. Он отвечал быстро, но не суетливо. Чем неуклоннее будет его позиция, тем скорее это закончится.

– Но у вас висит антенна… – высоким голосом начал ещё более молодой парень, стоявший рядом. Возраст, куртка хаки гимнастёрочного покроя, такая же бритая голова и слегка азиатское лицо, лишённое интеллекта, делали его похожим на китайского хунвейбина времён культурной революции. Из-под полурасстёгнутой куртки выглядывала тельняшка. В руке хунвейбин сжимал сложенный мокрый зонтик; на бетонный пол подъезда падали капли, точно отмеряя ход времени.

– А эту телевизионную антенну поставил мой отец в девяносто седьмом году, – слукавил Саша. Старую «тарелку» убрали три года назад. Тогда же вместо неё мастер смонтировал специальную передающую антенну для спутникового интернета.

– Вы знаете, что спутниковое телевещание используется американцами для разрушения нашего культурного кода? – не растерялся парень в кадетской форме.

– А я уже семь лет не смотрю спутниковое телевидение, – сказал Саша, ощущая, как в его душе нарастает гнев. С какого дьявола он должен отчитываться перед этими малолетними сопляками?

Кадет удивлённо посмотрел на Сашу.

– Тогда зачем она вам?

– Висит и висит. Никому не мешает.

– Ну всё равно. Вы владеете очень опасной вещью. Разве вы не знаете, что зарубежные страны ведут активную пропаганду, чтобы дестабилизировать обстановку в России?

– Да, я слышал об этом по телевизору, – сказал чистую правду Саша, умолчав, что это был телевизор соседки сверху. Кажется, это прозвучало там минут десять назад.

Кадет ненадолго задумался.

– А вы знаете о подрывной деятельности, которую ведут в России либералы и их пособники?

– Да, я читал в прошлом месяце стенд «Русский мир», – солгал Саша, – когда ждал автобуса.

Тон пришельца с каждой фразой становился всё дружелюбнее и дружелюбнее. Напротив, у Саши неуклонно росло желание спустить незваных гостей с лестницы. А ведь можно попробовать. Пришельцы – мелкие и худосочные. Саша, конечно, тоже не атлет, но на его стороне будут разводной ключ и внезапность…

Нет, подумал он. Увы, не спустишь. Если бы к нему в гости пришли воры или бандиты, то им ещё можно было бы попробовать дать отпор (хотя, конечно, потом бы его арестовала полиция за нанесение телесных повреждений бедным, беззащитным грабителям). Сейчас же, в лице этих двух парней, к Саше пожаловало само государство – и от него уже не отбиться. Остаётся только прикинуться несъедобным. Может быть, побрезгуют.

– А как вы думаете, скоро ли наступит крах долларовой системы?

Вопрос был настолько идиотским, что Саша решил сострить в ответ.

– Сейчас у нас сентябрь? В этом году, наверное, доллар ещё не успеет рухнуть, но вот в следующем году – всенепременно.

Кадет даже немного опешил от этой контратаки, приняв Сашины слова за чистую монету.

– Слушайте, вы так хорошо разбираетесь в геополитике! – восхитился он. – Может, вы вступите к нам в дружину? Нам нужны хорошие люди, а то сейчас народ совершенно политически безграмотен. Мы сегодня обошли множество квартир, пытаясь открыть людям глаза, но они отворачиваются от правды…

Саша подумал, что если бы он был воспитан несколько иначе, то тоже бы ответил пришельцам грубее, чем ему пришлось.

– …на всякий случай, мы записываем адреса, – озабоченно договорил кадет. – Вдруг пригодится. Так как? Присоединитесь к нам?

– Не знаю. Сейчас много дел.

– Если нас завоюют американцы, вам будет уже не до ваших дел, – обеспокоенным голосом заявил кадет. – Они хотят нас поработить, потому что для золотого миллиарда это единственный способ установить мировую гегемонию. Если что, приходите к нам на улицу Желябова, наш штаб напротив кадетского корпуса. У нас очень интересно. Вчера мы смотрели фильм «Юбилей Мюнхенского сговора». Завтра планируются дебаты на тему Украины и выступление ветеранов Донбасса. Ну а в это воскресенье, в два ночи, у нас будет прямая трансляция из США. Журналист, уехавший туда пятнадцать лет назад, расскажет нам о том, как плохо жить в Майами-бич…

Господи, с грустью подумал Саша, а ведь кадет говорит это на полном серьёзе. Человек становится старым, когда начинает брюзжать в адрес молодёжи, но в самом же деле: вот и выросло поколение, воспитанное без свободного интернета; поколение, которое верит тому, что ему говорят. Если кибердружинник рассказывает подобную ерунду только для того, чтобы получить грант от областного правительства, то эти юноши более чем серьёзны. Даже и не понять, кто хуже: кликуша в своей жадности или агитатор в святой простоте? Остаётся лишь надеяться, что время рассудит: годам к тридцати, когда у кадета появится семья и дети, возможно, он начнёт лучше понимать жизнь. Конечно, если до этого не умрёт с голоду – судя по его комплекции, кормят в кадетском корпусе довольно скверно. 

– …Кстати, вы не хотите приобрести несколько книг? – произнёс парень, похожий на хунвейбина. У него был высокий мальчишеский голос, словно у пионера, читающего с табуретки стихи о Ленине. Хунвейбин вытащил из вещмешка несколько мятых брошюр. Саше показалось, что тот сейчас откроет одну из них, что с красной обложкой, и прочитает какое-нибудь подходящее к ситуации высказывание Мао Цзе Дуна.

– Вот, посмотрите, – сказал хунвейбин.– «Методы пятой колонны», «Американское могущество: мифы и реальность», «Долларовая гегемония США», «Падение Украины», «Всемирный заговор франкмасонов», «Гонения на свободу слова в Прибалтике». А вот сборник статей об опасности общества потребления в России…

Саша скептически посмотрел на незваных гостей. Рассказывать об опасности общества потребления в России – это как если бы в блокадном Ленинграде начали читать лекции о вреде избыточного питания.

– …пятьсот рублей за книгу, – договорил хунвейбин. – Эти деньги поступят в фонд помощи голодающим магрибинцам.

– А у нас даже такой фонд есть? – удивился Саша.

– Да, конечно же, – пояснил ему кадет. – Наш президент заявил на недавнем саммите, что мы должны помочь малообеспеченным жителям стран Северной Африки. Это необходимо для увеличения политического влияния России в этом геостратегически важном регионе. Если мы не будем кормить голодающих магрибинцев, за нас это сделают США.

Саше внезапно очень захотелось предложить кадетам обмазаться майонезом и поехать в Африку, чтобы там утолить собой магрибинский голод.

–  …ну как? Купите?

Саша, конечно, мог бы ответить, что просто не хочет, но вряд ли бы это помогло.

– Денег нет, – дал он универсальный ответ, честно позаимствованный у отечественных чиновников. Двое пришельцев синхронно кивнули, понимающе вздохнув.

– Тогда могли бы вы расписаться вот здесь? Мы составляем открытое письмо калининградцев к президенту США с призывом уйти в отставку…

…Вот так и происходит переход на сторону зла: сначала от тебя требуют немного, и как-то неудобно отказывать. Потом просят больше и больше, а отказываться всё труднее и труднее. От чувства стыда, преследовавшего Сашу весь вечер, оторвало лишь сообщение из редакционного чата. Шеф-редактор Анастасия писала большими буквами, что для неё было совершенно нехарактерно. Видимо, произошло что-то действительно невообразимое.

«СРОЧНО! ВСЕ ВКЛЮЧАЙТЕ ТРАНСЛЯЦИЮ НОВОСТЕЙ С ПЕРВОГО КАНАЛА.ТАМ ПРО ГУБЕРНАТОРА»

…Ветер гнул ветки тополей. На остановке люди, одетые во флектарн, пытались ворваться в переполненный автобус. Две капли упали на объектив телекамеры.

– Этой осенью в моде у калининградцев оказалась одежда нашего потенциального противника, – бодро и беспощадно чеканил женский стальной голос за кадром. – Жители города спокойно носят форму бундесвера, даже не скрывая чужих флагов на ней. Давайте спросим у прохожих, как они относятся к немецкому мундиру.

Саша мельком подумал, что называть подержанную полевую форму мундиром – явное преувеличение. С другой стороны, что ещё ждать от телевизионных новостей? Если там говорят, что дважды два – это четыре, то речь непременно идёт о троичной системе счисления.

Тем временем на экране появился первый интервьюируемый. У него было лицо человека, живущего на прожиточный минимум.

– Хорошая куртка, тёплая, удобная, недорогая, – произнёс он, подозрительно косясь на микрофон и пожимая плечами. Кадр сменился.

– Нормальная одежда, а что такого? – с подозрением спросил второй интервьюируемый. – Другой у меня нет.

 Кадр снова сменился. Стало видно корреспондентку, стоящую на фоне мэрии.

– Как мы с вами узнали, калининградцы уже не видят ничего плохого в том, чтобы надевать на себя форму стран НАТО. Произошла перестройка мышления наших с вами сограждан. И это только один из многочисленных примеров…

Мелькнули кадры футбольного матча. Кто-то удачно дал пас нападающему – сетка ворот взметнулась от влетевшего мяча. За кадром шла песня:

– «Балтика»! «Балтика»! Команды нет сильней…

В гимн калининградской футбольной команды вклинились безжалостно чёткие слова корреспондентки:

– Казалось бы, простая, непритязательная, даже примитивная мелодия. Однако, она очень похожа на марш эсэсовцев «Чёртова песня». К сожалению, мы не можем транслировать в эфир фашистские марши, поэтому обратимся к эксперту.

Эксперт, сидящий за фортепиано, был пожилым, сухоньким, бородатым и предельно интеллигентным. Бегущая строка поясняла, что это преподаватель Московской консерватории.

– Фактически, мы можем говорить о сходстве двух мелодий в припеве… – только и успел произнести он. На экране снова появилась корреспондентка. Позади неё виднелся вход на калининградский стадион.

– Эксперты подтвердили: калининградские футбольные «ультрас» десятилетиями открыто используют марши СС. Зададим себе два вопроса: что будет дальше, и куда смотрит новый, недавно избранный губернатор области? Кто он? Что мы вообще знаем о Павле Шаранове? Несколько лет назад он занимал дипломатическую должность в Осаке. Вот этот человек на фотоснимке – сотрудник штаба оборонной разведки Японии. Случайно ли он соприкасается рукавом с Шарановым на дипломатическом приёме? Что заставило молодого посла прервать свою карьеру и вернуться в Россию? Мог ли он сохранить свои связи с Японией? Со страной, когда-то воевавшей с нами, а теперь являющейся внешнеполитической марионеткой США? Как никому не известный политик смог за три месяца стать новым губернатором Калининградской области? И мог ли он это сделать без прикрытия на самом верху? Кто стоит за этим?..

…Новый губернатор области, никому не известный политик Павел Шаранов смотрел на экран большого плазменного телевизора размером в половину стены. Его трясло. Такой репортаж по первому каналу означал примерно то же самое, что газетный заголовок «Секретарь горкома – троцкист» в 1937 году: проще застрелиться самому. По слухам, репрессированного тогда двоюродного прадедушку долго и отвратительно пытали, выбивая признание в работе на японскую разведку. Теперь что-то подобное могут приписать и ему. Какое неприятное совпадение.

Пронзительно зазвонил спутниковый телефон: это тесть из столицы. Разумеется, спутниковые телефоны запрещены в России, но кто же проверяет губернаторов и других сильных страны сей? Поговаривают, что эти звонки прослушивает ЦРУ, но это не так страшно. Главное, чтобы не перехватывали отечественные спецслужбы.

– Артур Ренатович, тут про меня… – начал было Шаранов, поражаясь тому, как дрожит его голос, но тесть решительно прервал его.

– Я знаю, я вижу и я слышу. Без паники.

Лучше бы тесть ругался, кричал и сыпал проклятиями. Шаранова бы это напугало меньше, чем ледяной и несокрушимый тон, доносившийся из динамика. Это значило, что дело принимает действительно скверный оборот.

– Артур Ренатович, это не я! Это меня мочат! Меня кто-то заказал! Или местные! Это наверняка заговор! – зачем-то пытался оправдаться Шаранов.

– Я сказал: отставить панику, – голос тестя был всё так же несокрушим. – Это не тебя мочат. Это меня мочат. Возьмет тебя завтра госбезопасность, спросят – кто тебя поставил на область? Ты признаешься, что я – у них все признаются. А потом с твоим признанием придут ко мне…

– Но я ничего не делал! Это провокация!

– Где моя племянница? – так же холодно продолжил голос в телефоне.

– Она сейчас в Монако, – торопливо сказал Шаранов. – Поехала отдохнуть. Она в безопасности!

– Тебе же лучше. Значит так…

Шаранову показалось, что он слышит тяжёлое дыхание тестя прямо за своим левым плечом.

– Значит так. Ты сейчас, вот прямо сейчас, едешь в Следственное управление, идёшь к главному, я ему дам указание по своим каналам. Запираешься в кабинете и никуда оттуда не выходишь, пока я не дам знак. Возле тебя постоянно должен быть полковник, а лучше, генерал. Так тебя будет труднее арестовать. Репортаж был вечером, значит, за тобой придут утром. Наверняка прилетит самолёт из Москвы…

Шаранов внезапно почувствовал себя кроликом, на которого пикирует ястреб.

– …прямо сегодня ты собираешь оперативный штаб. Там разберутся. К тебе сейчас вылетит Станислав, он будет решать все проблемы. Футбольный клуб распустим. Любого, кто в куртке – арест за вражескую пропаганду.  А я попробую связаться с президентом, но гарантий нет никаких. Не знаю, что ему положили в папке на стол. Но даже не думай что-то делать сам. Иначе в Сибирь поедешь.

Остекленевшим взглядом Шаранов смотрел на экран телефона, где мигнула строчка «конец вызова». Похоже, это действительно конец.

Он повернулся и прошёл через всю гостиную своего особняка. Значит, сидеть в Следственном управлении и надеяться, что его там не арестуют. Прилетит Станислав и всё решит. А если не прилетит Станислав, то он, Павел Шаранов, поедет в Сибирь.

Поднимаясь по лестнице, Шаранов ещё договаривал про себя эти слова, уже твёрдо понимая, что ничего подобного он делать не будет. Есть идея получше. Что Сибирь? Далеко Сибирь. А до границы с Евросоюзом – сорок километров.

…Вспыхивает свет в кабинете. Семьсот двенадцать, девятнадцать, сорок один, – и дверца сейфа открывается. Там лежат два очень важных документа. Первый из них – это загранпаспорт особой серии, с которым можно покинуть Россию без предварительного разрешения. Второй – это мальтийский вид на жительство, по которому в любой момент можно без промедления и преград въехать в Евросоюз. Небольшая пластмассовая карточка – не роскошь и не блажь. Это такой же предмет первой необходимости, как противогаз для пожарного или бронежилет для солдата. Европейский вид на жительство – это вещь, которая однажды в дождливый осенний вечер может спасти свободу, здоровье и жизнь.

Пачки рублей. На кой чёрт нужен этот пипифакс? Надо было всё в валюте брать. Банкноты в пятьсот евро приятны на ощупь. Стопка толста – едва можно ухватить одной ладонью. При пролистывании они восхитительно шелестят. Это музыка сфер. Через полчаса он уже будет в этом замечательном будущем, что нарисовано на этих купюрах. Арестовывают обычно утром; время ещё есть, но хорошо бы ускориться. Жаль, коробочка с марафетом пуста. Опять один метамфетамин остался. Что же, бросать его здесь? Нет уж. Таблетки хрустят на зубах. Жаль, запить нечем. Хотя нет, вот здесь стоит бутылка французского коньяка… Ну и вкус получается.

Прощальный взгляд на папки с финансовыми бумагами в сейфе. Хорошо бы их сжечь, но это трата бесценного времени. Если успеют арестовать, то срок дадут вне зависимости от этих записей. Если же удастся уехать за границу – то какая уже разница, что здесь останется? Вы, Артур Ренатович, знакомы столько лет с президентом, вот вы с ним и разбирайтесь, а я поехал отсюда. Счастливо оставаться. Передавайте привет кремлёвскому дедульке. Пусть не кашляет…

Снаружи было темно. Ливень ушёл, но мелкий, противный дождь сыпал с неба, и Павел Шаранов тихо выругался. Что за мерзкая погода, что за мерзкий край! Ноги его больше здесь не будет!

Перед тем, как закрыть дверь своего «мицубиси зеро», губернатор – пока ещё действующий, неарестованный губернатор – от души плюнул на калининградскую землю, прощаясь с нею.

Мощный мотор японского спорткара завёлся в один миг. Дворники сбросили капли с лобового стекла. К чёрту правила дорожного движения. В такой ситуации, подумал Шаранов, проезжая на красный свет, они не нужны. Да куда же едет этот наглец на «Ситроене»! Неужели он не может пропустить своего губернатора? Это ведь не его хотят арестовать на рассвете!

Город теперь казался Шаранову замершим. Почему все едут так медленно? Они что, бензин экономят? К чёрту всё это! Скорее бы вырваться за пределы Калининграда! Опять пробки! Опять светофоры! Наконец-то пригороды позади. Можно нажать на газ, как следует.

В свете фар мелькала сплошная дождевая морось. Шаранов рванул руль, и автомобиль послушно свернул на автомагистраль. Бывший автобан Кёнигсберг-Берлин, «берлинка», наверное, одна из самых лучших дорог области. Прямая, как стрела, трасса, ведущая к государственной границе. Сорок километров до свободы. Вперёд.

Шаранов всем своим весом вжал педаль газа, и мощный двигатель взревел, выполняя волю своего повелителя. Ускорение вжало губернатора в спинку кресла. Белый спорткар с огненно-красными колёсными дисками молнией мчался сквозь темноту и дождь. Двигатель машины работал так же бешено, как и сердце Шаранова. Кровь в жилах губернатора была горячее, чем антифриз, охлаждавший двигатель.

Взгляд на часы. Через минут десять он будет на границе. Наши должны пропустить. Вряд ли его объявили в розыск, а паспорт специальной серии должен поднять пограничные шлагбаумы за одну минуту. А если и не поднимет – так газ в пол…

А за границей будет хорошо. Там всё будет прекрасно, надо только там оказаться. Интересно, удастся ли за ночь доехать до Монако? Почему бы и нет? После такого вечера он точно не заснёт. Тесть, конечно, будет очень зол, но ради племянницы – простит.

Шаранов улыбнулся, и вдавил педаль газа ещё сильнее. Мотор рычал, жадно проглатывая бензин. Такой скорости не даст ни один электромобиль, что бы про них не говорили…

«Мицубиси» с лёгкостью разогнался до ста пятидесяти километров в час. Сто шестьдесят. Цифры на электронном табло неумолимо росли. Сбоку мигал восклицательный знак, предупреждая об опасности. Сто восемьдесят, благо дорога позволяет. Здесь даже рулить не нужно – лишь жать на газ, уносясь в светлое будущее. В Европу. Туда, где не арестовывают просто так.

Двести километров в час, но этого недостаточно. Надо ещё быстрее… 

Казалось, что если чуть-чуть потянуть руль на себя, то «мицубиси» оторвётся от асфальта, взмывая в облачное небо. В военные годы, о которых с радостью говорили по телевизору, на такой скорости японские истребители уже взлетали с палубы авианосца «Сёкаку», идущего полным ходом против ветра…

Фары большой грузовой фуры вынырнули неожиданно быстро, обжигая светом глаза Шаранова, – да куда же ты едешь! – И он рефлекторно дёрнул машину вправо, потом влево – но было уже поздно. Обочина бросилась под колёса слишком быстро. Остановить занос на мокром асфальте при такой скорости было вне человеческих сил.

«Мицубиси» оторвался от дороги, летя над кюветом. Красные габаритные огни фуры отразились в зеркале заднего вида, точно глаза дьявола, но губернатор уже никак не успевал этого увидеть: к лобовому стеклу на невообразимой скорости приближалась липа, растущая по той стороне оврага. Должно быть, именно так перед самолётом неизвестного японского камикадзе когда-то давно вырастал американский авианосец «Банкер Хилл».

Последний солдат вермахта нанёс свой удар.

– Нельзя фотографировать! Теракт! Запрещено! – крикнул Саше полицейский, и тот нехотя опустил фотоаппарат. В огнях фар блестели катафоты на заграждениях, наглухо перекрывших «берлинку». Казалось, что вся ночная дорога превратилась в карнавал, полный огней. Снова карнавал, подумал Саша. Весной, когда арестовывали Чинарина, тоже было что-то похожее. Вся наша жизнь – бесконечный dance macabre, и даже смерть…

Ритмично вспыхивали мигалки на каретах скорой помощи и полицейских автомобилях. Раздражая глаз, трепетали проблесковые синие спецсигналы на «гелендвагенах» и «БМВ» со спецномерами. Совсем рядом стояла фура, наполовину вывернутая на обочину. Алексей было попробовал пройти вперёд, сжимая в руках пресс-карту, но полицейский преградил ему путь буквально своей грудью.

– Теракт против государственного деятеля! Проход запрещён, без комментариев! Пошёл отсюда, кому говорю! Все вопросы к пресс-службе! Немедленно покинуть место преступления!

Развернувшись, Алексей вернулся на обочину к своему «шевроле», где стоял Саша. Дождь уже прошёл, но воздух был сырым до крайности. Метрах в ста, возле старой – не меньше чем двухсотлетней – липы находилось что-то белое и смятое, точно гигантская алюминиевая банка из-под контрабандного пива «Хольстен».

– Похоже, Зрачок приехал, – равнодушно резюмировал журналист.

– Отойди на секунду, – попросил его Саша. – Я сейчас сниму.

– Ага.

Саше повезло: в этот момент полицейский на дороге вступил в спор с журналистами из калининградской ГТРК.

– Здесь нельзя снимать! – раздавался его голос. – Да мне без разницы! У меня приказ!

Когда Алексей сделал шаг в сторону, Саша просунул фотоаппарат под локоть и, повернувшись боком к огромной веренице служебных машин, стоящих по ту сторону заграждения, нажал на спуск камеры. Фотографировать из-под мышки не очень удобно: закашивается горизонт, да и кадрирование получается чисто интуитивное, но в таких ситуациях приходится идти на жертвы. Со стороны такая съёмка не очень бросается в глаза. Главное – не поднимать потом фотоаппарат, чтобы посмотреть получившиеся кадры.

– Похоже, после репортажа наш бывший новый губернатор решил прокатиться, чтобы успокоить нервы, – прокомментировал Алексей.

– В сторону границы.

– Человека можно понять, – мрачно пошутил Алексей. – Нда. Быстро, ничего не скажешь. Вечером в телевизоре, ночью в дереве…

Стараясь не привлекать внимания, Саша ещё раз несколько раз нажал на кнопку спуска, после чего подхватил фотоаппарат за ремень и нырнул в автомобиль.

– Так, что же я тут наснимал?..

«Наснимать» удалось вполне хорошие кадры – огни автомобилей и силуэты людей, чёрноё небо и серый асфальт «берлинки». И на крупных планах белый, смятый до габаритов «Оки» губернаторский «мицубиси зеро».

– Без шансов, – сказал Саша, нажимая кнопки. Снимки ушли на планшет.

– Жаль липу, – бросил в пространство впереди себя Алексей.

– Да, липу, конечно, жаль…

Саше на ум пришла безумно будничная мысль: дома осталась недоеденная тарелка овсянки. Каша наверняка присохла намертво, её придётся долго отмачивать…

Он поймал себя на ощущении, что ему, в общем-то, совершенно безразлична судьба губернатора, с которым Калининградская область прожила полгода, от равноденствия до равноденствия. Впрочем, и сам губернатор относился к калининградцам, как к овсянке. Полгода назад Саше ещё стало бы жаль Шаранова. Теперь же в душе у него появилось какое-то странное, необычное чувство, которое можно было бы назвать заинтересованным равнодушием. Ну вот, один губернатор сломался, несите следующего. Шоу должно продолжаться. Что, мало в России зятьёв и сыновей, которых можно пропихнуть на такую должность? Да как грязи.

– Какой насыщенный день сегодня выдался, – произнёс он, делая ещё несколько кадров прямо из автомобиля. Лобовое стекло немного мешало съёмке, размывая чёткость линий. – Интересно, кого нам взамен пришлют?

– А вот это мы сейчас попробуем узнать, – амбициозно заявил Алексей, набирая чей-то номер на телефоне. – Денис, добрый вечер, это Алексей из Калининграда… Да, я уже знаю… Да, я как раз на месте аварии… Похоже, насмерть, хотя нас тут даже близко не подпускают… Слушай, а ты не знаешь, кого нам поставят на его место? Ну хотя бы так. Как будет что, маякнёшь? Ага, договорились.

Положив телефон на зарядную панель, он зевнул. 

– Пока неизвестно, но, судя по всему, он будет из силовиков. Сегодняшний репортаж шёл через них, поэтому можно предположить кого-нибудь в погонах. Или даже госбезопасность.

Поджав губы, Саша кивнул и снова бросил взгляд на липу, остановившую полёт губернатора. Ему в голову пришла ужасно жестокая и циничная мысль, пугающая, но в то же время манящая своей злой логичностью и ощущением высшей справедливости божьего суда, который работает тогда, когда на земной уже нет надежд. Калининградская область – самая маленькая область России, но деревьев в ней хватит на всех: на губернаторов и мэров, на министров и их заместителей, на чиновников и генералов, на следственное управление и на госбезопасность, – а для самого президента калининградцы не пожалеют даже семисотлетнюю липу, что растёт на берегу пруда в Светлогорске и помнит времена рыцарей с чёрными крестами на белом фоне. Хотя, нет, пожалуй, с последним Саша погорячился. Президенты приходят и уходят, а древнюю липу надо беречь для потомков.

– Посмотри, – сказал он, снова показывая Алексею фотографию со смятым спорткаром. – Я думаю, из этого кадра получится отличная социальная реклама «Берегите леса!».

Алексей, прикладывая телефон к уху, кивнул и поднял большой палец в знак одобрения.

Для того, чтобы выложить эту фотографию в интернет, Саше пришлось завести новый, ещё более конспиративный аккаунт в соцсетях. Он не знал, какую статью ему могут дать за публикацию такой фотографии, но то, что это потянет на уголовное дело, было несомненным. Эффект превзошёл все ожидания: снимок разбитого спорткара, собирая восторженные комментарии и похвалы, за полдня облетел практически все российские сообщества в интернете. Такого воодушевления Саша не испытывал с тех пор, как ему выплатили гонорар за съёмку свадьбы сына мэра. Ощущения счастья не могла омрачить даже вынужденная анонимность. В конце концов, все российские пользователи в интернете обезличены, словно солдаты из братской могилы. Жестокие годы, ничего не поделаешь.

Когда утром фотографию опубликовали на сайте русской службы ББС, Саша ликовал целых пять секунд.

– Смотри, Ксюша, куда взяли мою фотографию, – радостно сказал он, поднося планшет к мирно дремавшей Ксюше. Кошка удивлённо приоткрыла глаза.

Пожалуй, будь всё иначе, можно было бы продать им этот снимок и на эти деньги запломбировать второй зуб, рассуждал Саша, удаляя конспиративный аккаунт. А так – приходится уходить в электронное подполье. Если его арестуют (а фото с разбитой машиной губернатора на сайте ББС уже тянет на статью), то кто будет кормить кошку?

Тем временем, дубликаты фотографии обрастали комментариями добрых россиян.

– Посадил дерево – спас Россию, – утверждал один анонимный пользователь.

– Везёт вам, калининградцам, – хором отзывались неизвестные комментаторы из большой России. – У нас тут губернаторы десятилетиями правят, а у вас уже будет третий за год!

Вчерашний телерепортаж испарился из рунета без следов. Было просто удивительно, как трагическая гибель Павла Шаранова вмиг обелила его репутацию. Из сомнительного, малоквалифицированного политика, возможного японского шпиона, он уже на следующее утро превратился в подающего надежды молодого государственного деятеля, трагически погибшего при сомнительных обстоятельствах в семи километрах от государственной границы (правда, о последнем обычно умалчивали – по телевизору всегда что-нибудь недоговаривают).

– …Кто является настоящим виновником катастрофы? – заявляла телеведущая с экрана. – В распоряжении редакции нашего канала совершенно случайно оказалась запись с видеорегистратора грузовика, ехавшего навстречу губернатору. Давайте посмотрим, что же произошло на самом деле…

Ну что же, очень качественно нарисовано, подумал Саша, глядя на «совершенно случайную запись». Нейросети – блестящая технология. Человек, не имеющий дело с мультимедиа, даже не отличит от подделки. Даже немного на «берлинку» похоже. Видно, что водитель специально выруливает наперерез белой машине, и та уносится в кювет – правда, впятеро медленнее, чем губернаторский автомобиль в действительности.

Новый губернатор, присланный из столицы, вызывал ещё меньше энтузиазма, чем предыдущий. Ему было за пятьдесят лет, половину из которых он провёл при погонах. Среднего роста, с короткой уставной стрижкой, картофелеобразной головой, картофелеобразным носом и, судя по всему, таким же картофелеобразным интеллектом. Отставной генерал-лейтенант внутренних войск, назначенный губернатором Калининградской области (эрзац-выборы будут после нового года). Проще говоря, генерал-губернатор.

– Обстановка, созданная действиями противника, вынуждает нас идти на крайние меры, – заявил он на своей первой пресс-конференции в новой должности. – До сих пор мы с вами сталкивались всего лишь с вражескими провокациями. Однако черта пройдена. Убит политик. Общеизвестно, как зарубежные разведки умеют организовывать автомобильные катастрофы. Это их фирменный способ избавляться от неудобных им людей…

Пока новый губернатор в сдержанных выражениях хвалил своего предшественника, Саша сфотографировал его, наведя резкость на табличку с именем: Иван Николаевич Зинин. Только выучишь, как одного губернатора зовут, появляется новый…

– …снимки с места аварии появились в зарубежной прессе уже через несколько часов. Это однозначно свидетельствует о работе подготовленных иноагентов информационного влияния…

Подготовленный иноагент в этот момент вздохнул, но, к счастью, на это никто не обратил внимания. Кто смотрит на фотографов?

– …В этой ситуации мы вынуждены действовать предельно жёстко, чтобы пресечь любое потенциально враждебное действие. Россия окружена кольцом врагов, и Калининград – это точка наиближайшего с ними соприкосновения. Реальность не оставляет нам права на ошибку и на мягкотелость…

М-да, подумал Саша. Новый губернатор, похоже, действительно верит в то, что говорит. Предыдущие хотя бы просто воровали, ограничиваясь формальными речами про любовь к родине; этот же на полном энтузиазме заставит всю область ходить строем в полосатых робах и кричать «Ура!». У него фуражка вместо головного мозга и портупея вместо периферической нервной системы. Вот интересно, почему все, называющие себя патриотами, хотят сделать Россию чем-то средним между армейской казармой и тюрьмой общего режима? Если эти последователи сержанта Бертрана так любят иерархию, дисциплину, строгость и подчинение, то почему они не могут просто пойти в какой-нибудь maison de tolerance[10] и выбрать там самую строгую госпожу с плёткой? Зачем втягивать окружающих в свои странные игры?

Тем временем генерал-губернатор продолжал свою речь, насыщенную такими словосочетаниями, как «всеобщее сплочение», «вражеское влияние» и «заокеанские кукловоды». Саша старался не вслушиваться в эту словесную кашу, восхваляющую необходимость самовластия и прелести кнута. Просто снимай, сказал он сам себе.

– Безответственная либерально-попустительская политика прошлых лет привела к тому, что среди жителей области массово распространились антироссийские настроения. Население, оказавшееся под беспримерным воздействием вражеской пропаганды, поголовно превратилось в «Иванов, не помнящих родства»…

Вот так, подумал Саша. Это ведь именно его генерал-губернатор называет Иваном, не помнящим родства – его, который с детства помнит названия всех пятнадцати фортов Кёнигсберга: Штайн, Бронзарт, Барнеков, Гнейзенау, Лендорф, Дёнхофф…

– …Наша задача – не только обеспечить безопасность региона, но и в кратчайшие сроки изменить вектор мироощущения калининградцев с европейского на российский…

…Похоже, придётся делать фотовыставку, посвящённой уникальной архитектуре хрущёвок в районе Кайзерштрассе, где когда-то жил Иммануил Кант…

На пресс-подходе стало ещё хуже.

– Новостной портал «Альтштадт», – представился Алексей перед тем, как задать вопрос. – Скажите, как вы планируете…

Генерал-губернатор посмотрел на него львиным взглядом.

– В моём регионе не будет фашистских газет, – заявил он. – Настало время прекратить эпоху вседозволенности.

Как впоследствии оказалось, несмотря на свою декларируемую нелюбовь к фашизму, генерал-губернатор предпочитал передвигаться по Калининграду в большом чёрном «гелендвагене» с наглухо тонированными стёклами. Своими прямолинейными очертаниями губернаторский экипаж напоминал самоходную артиллерийскую установку «фердинанд», лишённую орудия. Ещё генерал-губернатор любил ездить по-столичному, без меры используя мигалку, проезжая на красный свет и регулярно выруливая на встречную полосу. Для Калининграда это было новинкой: предыдущие губернаторы всё же старались вести себя более европейски. Опять же, предыдущим губернаторам, при всех их недостатках, хватало рассудка, чтобы не отождествлять семисотлетнюю историю Кёнигсберга с чёрным двенадцатилетием нацизма. На следующее утро после пресс-конференции главному редактору Антону позвонили из комитета по печати с требованием сменить название – хотя бы на «Старый город».

– Ещё скажите спасибо, что мы вас защитили, – сказали по секрету Антону. – Вас вообще закрыть хотели. Было непросто объяснить, что вы не фашисты, не получаете финансирование из-за рубежа и не являетесь пятой колонной.

Это, конечно, было очень плохо. Имя для новостного портала, как и репутация, нарабатывается долго. Оно, подобно бетону, крепнет годами и десятилетиями. Сменить название после четвертьвековой работы так же плохо, как попытка начать жизнь сначала после пятидесятилетия. Кто будет читать неизвестный сайт «Старый город»? Кто захочет давать в нём хоть какую-то рекламу?

Через несколько дней в потайном редакционном чате появилось новое известие:

«Нами заинтересовалась налоговая. С этого дня зарплату выдаём наличными в бухгалтерии. Кстати, сегодня пришла зарплата.»

Это было очень хорошо, потому что выплату денег опять задерживали. Саша весьма редко бывал в редакции. Когда-то она занимала сразу три комнаты в здании бывшего завода «Кварц». Шли годы, денег становилось всё меньше, редакция всё больше и больше уходила в рунет. Теперь она вся помещалась в комнате, разделённой тонкой гипсовой перегородкой. По одну её сторону сидела шеф-редактор Анастасия. По другую располагались самые важные люди в «Альтштадте» – отдел рекламы в лице Тани и бухгалтерия в лице Олеси Борисовны. Новостной сайт может существовать без журналистов, без фотографов и без редакторов, но отсутствие бухгалтерии он не перенесёт.

– Привет, – сказала Анастасия, бросив на Сашу взгляд поверх большого монитора. – Новые удостоверения будут через пару дней.

– С «Альтштадтом» мне больше нравилось, – признался Саша, вешая куртку на крючок.– Олеся ещё не ушла?

– Нет.

Стоило Саше получить деньги, в редакцию ворвался Алексей.

– Дальнобойщика, который чуть с Шарановым не столкнулся, в Москву увозят, – заявил он, плотно закрыв входную дверь за собой. – Уже в чём-то признался, но пока ещё ничего не понятно… Сейчас пойду на встречу с источником. Так, Олеся ведь ещё не ушла?..

…Источник, с которым планировал увидеться Алексей, был адвокатом в возрасте. Он носил аккуратный, неброский костюм без галстука. Чуть удлинённое лицо не несло каких-либо характерных примет – обычное лицо с нейтральными чертами и сединой на висках. В  левой руке адвокат сжимал явно не новый чёрный кожаный портфель с уголками из латуни. Судя по всему, когда-то этот портфель стоил достаточно дорого. Прямо как мой фотоаппарат, подумал Саша. Он так и не мог толком объяснить себе, каким образом попал на эту встречу – но, в конце концов, почему бы трём приличным, образованным людям не пообщаться вместе?

Адвоката Саша узнал сразу – когда-то давно тот защищал в суде Рудакова, бывшего главного редактора «Пятого колеса». С тех пор за ним закрепилась неоднозначная слава юриста, работающего по делам, не одобряемым властью. Адвокат дьявола. Такой имеет все шансы плохо закончить: однажды ему подбросят или наркотики или книгу «Моя борьба». По наркотикам в суде дают больший срок, однако хранение экстремистской литературы – не лучшая статья, по которой можно попасть в тюрьму.

– Александр, наш фотограф, – представил его Алексей. Адвокат дипломатично кивнул.

– Это ваш кадр опубликовали там, где нельзя называть? – негромко осведомился он.

Саша замялся. Лет пять назад – да что там, ещё года два назад он бы с огромным удовольствием признался, что его снимок опубликовали на сайте ББС. Сейчас же он сдержанно пожал плечами.

– Мне сегодня утром уже звонили из госбезопасности. Спрашивали, мой ли это снимок. Пришлось отречься.

Адвоката удовлетворил этот ответ.

– Истинно говорят: не прозвонит и первый звонок из госбезопасности, как мы отречёмся от всего, что только возможно… На всякий случай дам несколько рекомендаций, — сказал он, размешивая сахар в чашке кофе. – Никогда ни в чём не признавайтесь, и никогда ничего не подписывайте…по крайней мере, пока можете терпеть боль. Ссылайтесь на пятьдесят первую статью нашей конституции: никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Как ни странно, но иногда это ещё работает. Не пользуйтесь государственным адвокатом, он лучший друг прокурора. Вот, пожалуй, и всё. Ах, да, прекрасный снимок.

– Спасибо.

– Следователь будет очень вежлив, – прямолинейно заявил Алексей. – Сначала он предложит сигарету. Потом предложит десять лет. От сигареты можно будет отказаться…а вот червонец придётся взять.

Мужчины трёх поколений сидели в полупустой пельменной. За окном в серое пасмурное небо устремлялись золотые купола храма. Из динамиков играла какая-то ретро-музыка середины десятых годов. Приятный женский голос оптимистично пел что-то про всепоглощающую страсть. Саша внезапно вспомнил, как фотографировал концерт этой певицы – это был один из его первых репортажей. После этого в «Альтштадт» позвонил её концертный директор и ругался, что на Сашиных снимках не отретуширован целлюлит. Музыка навевала тёплые ностальгические воспоминания о временах, когда фотографиями Саши были недовольны менеджеры, а не сотрудники госбезопасности.

– Так что там с твоим подзащитным? – спросил у адвоката Алексей, помешивая свой кофе. Саша подумал, что его чай с лимоном немного выделяется на столе.

– С этого утра он уже не мой подзащитный, – пожав плечами, ответил адвокат. – На него очень крепко надавили и заставили взять государственного адвоката по назначению. Посулили, что тогда ему дадут на несколько лет меньше. Ну а если продолжит со мной…

Он сделал осторожный глоток горячего напитка.

– …то дадут по полной.

– Ага, – кивнул Алексей. – Так что там с показаниями твоего бывшего подзащитного?

Адвокат снова пожал плечами. Взяв салфетку, он вытер руки. Должно быть, немного кофе перелилось через край.

– Только это уже не для печати, – предупредил он. – Конечно, это адвокатская тайна, но, боюсь, что в нашей стране это такой же симулякр, как врачебная тайна в чумном Марселе четырнадцатого века… Ехал обычный дальнобойщик из Польши. Навстречу ему – белая машина по разделительной полосе. Километров двести в час, не меньше. Всё. Он сам тогда едва в кювет не съехал.

Адвокат высказывался очень осторожно и сдержанно, умалчивая некоторые детали и не называя имён. Главное правило человека, связанного с политикой: всегда говори так, как будто беседуешь с доносчиком.

– Потом арест, – продолжил он. – Допрос третьей степени по полевому телефону. Затем сказали: если ни в чём не признаешься, то мы квалифицируем теракт. С отягчающими, это – пожизненное. Если подпишешь признание, что мол, был завербован в Польше, чтобы создать аварийную обстановку на дороге – то всего лет десять с шансом досрочного освобождения. Ну вот, признание он подписал, так что теперь его везут в Москву, и, скорее всего, дадут пожизненное.

Саше стало немного жутко от того ледяного, ровного спокойствия, с которым адвокат рассказывал о судьбе своего бывшего подзащитного.

– У него уже нет шансов? – спросил он.

Адвокат покачал головой.

– Не вижу ни одного, к сожалению. Признание – царица доказательств – подписано. Скорее всего, его квалифицируют, как террориста, завербованного зарубежной разведкой. Это не меньше двадцати лет при самом оптимистичном подходе…

Саша почему-то только сейчас понял, что он сидит и пьёт чай рядом с адвокатом террориста. Это было чем-то новым – но, по крайней мере, не таким страшным, как могло бы показаться год назад. Впрочем, подумалось ему, и он сам тоже – без пяти минут информационный диверсант и антигосударственный агитатор.

Октябрь

Октябрь шёл тоскливый и пустой. Калининград затих, и съёмок было не очень много. Появились акцизы на хлеб и крупы; одновременно с этим незначительно выросли и цены. Ещё ввели обязательное страхование жилья от пожара и наводнения. Сумма была терпимой: ну один раз вместо курицы придётся поужинать картошкой. Саша с опасением ожидал того момента, когда же включат отопление – вот оно-то должно было изрядно подорожать.

К отопительному сезону готовились не только жители, но и судебные приставы. У какой-то многодетной семьи с улицы Карла Маркса, бывшей Хагенштрассе, деприватизировали квартиру за коммунальные долги и выселили в полутрущобное общежитие на улице Красной. Это был первый такой случай в Калининграде, да и многодетная семья задолжала чуть ли не за три года, но всё равно было неприятно.

– Мы обеспечиваем исполнение закона, – заявил журналистам пресс-секретарь приставов, как бы подразумевая, что к принятию законов они не имеют никакого отношения, и если кто-то недоволен деприватизацией, то адресовать претензии нужно в Государственную думу России, но уж никак не приставам.

Из Москвы вернулся сосед Слава. Из-за отсутствия прописки его так никуда и не взяли официально, с трудовой книжкой. Он было устроился нелегально, но через месяц к нему пришёл федеральный миграционный контроль, и, оштрафовав по пяти пунктам на чудовищную сумму, отправил обратно в Калининград.

– Лучше бы арестовали на месяц! – гневно заявлял он Саше, перемежая свою речь словами, которые цензурируют даже в непериодической печати. – Отсидел, и иди спокойно. А этот штраф я год выплачивать буду!..

Ксюша похудела ещё больше. Её когда-то пушистый хвост истончился. Скрепя сердце, Саша открыл конверт с остатками летних сбережений и поехал в ветеринарную клинику.

Дорогу Ксюша перенесла спокойно. Она сидела в углу переноски и грустно глядела на пассажиров автобуса.

– Это возраст, – сказала ветеринар, глядя на результаты анализов. – Могу порекомендовать только профилактику. Используйте специальные корма для пожилых кошек…

Корм для кошек подорожал: три триста.

– С валютой сейчас скверно стало, – пояснил челнок Игорь. – К нам из России нового безопасника прислали. Менял прижимают по-чёрному. И на границе проблемы…

Пакет корма никак не хотел помещаться в сумку. К машине тем временем подошёл парень, старавшийся не смотреть на Сашу. Игорь протянул ему из-под полы картонную коробочку.

Лекарства, подумал Саша. Ну да, с ними сейчас непросто. С продуктами ещё нормально: от отечественной еды, в отличие от отечественных эрзац-лекарств, ещё никто особо не умирал. Не то что бы российская фармацевтика была ядовитой; скорее, просто бесполезной. Зелёнку или серную мазь ещё можно купить, но вот если что-то посерьёзнее… Даже не хочется задумываться, что у того парня – онкология? Иммунодефицит? Об этом, конечно, нельзя писать (мол, медицинская тайна), но в стране эпидемия, и только контрабандные таблетки помогут выжить, если не повезло…

Парень, убирая лекарства во внутренний карман, поймал взгляд Саши.

– Диабет, – коротко бросил он, мол – не бойся, не заразишься.

– Рискуете, – сказал Саша, когда парень торопливо удалился. Действительно, смело, очень смело. Ввозить иностранные лекарства без сертификата можно, если у тебя «крыша» в госбезопасности, не ниже. В противном случае есть риск получить такой же срок лишения свободы, как и за ввоз наркотиков. У Игоря подобной «крыши» однозначно не имелось: люди со связями в госбезопасности не торгуют колбасами из багажника.

– Только по знакомству согласились, – вздохнул Игорь. – Только по знакомству, и никак иначе…

Подорожавший из-за того же самого падения рубля интернет принёс радостную весть: возможно, уже зимой заработает всемирный вай-фай. На маленькой скорости – бесплатный, на большой – уже за деньги. Американская космическая корпорация «Альтаир» планировала запустить на нужные орбиты ещё пару десятков спутников, после чего всю планету (за исключением разве что Антарктиды и севера Гренландии, где устойчивая связь не гарантировалась) должна была окутать беспроводная интернет-сеть. По этому случаю большой столичный начальник из какого-то надзорного органа выступил с докладом в Государственной думе.

– Якобы свободный, полностью неконтролируемый интернет, – заявлял он депутатам, – станет величайшей угрозой России. Нет никаких сомнений, что эта сеть будет использоваться для пропаганды и разжигания антигосударственных настроений. Агитация наших врагов получит свободный доступ в каждый дом, в каждую квартиру. Наша миссия – остановить это любой ценой. Следует разработать проект аппарата для постановки помех, которые будут глушить вражеский сигнал. На это нельзя жалеть денег, ибо речь идёт о безопасности нашей страны…

В этой интернет-борьбе снаряда и брони Сашу радовало только то, что отечественные устройства для глушения вай-фая вряд ли будут хорошо работать. В конце концов, если в стране не могут сделать ни нормальный автомобиль, ни нормальный фотоаппарат, ни нормальный мобильный телефон, ни нормальный компьютер, то, скорее всего, не получится и с постановкой помех. Хотя чёрт его знает – про интернет говорили то же самое; потом у китайцев за миллиарды было закуплено безумно дорогое оборудование, и вот, здравствуй, рунет, медленный и бесполезный.

…Митрополит Смоленский и Калининградский освятил церковь, достроенную на углу Комсомольской и Чекистов. Отныне она носила имя Ивана Грозного – его как раз канонизировали год назад. Свет вспышки отражался от ладанного дыма. Из-за этого казалось, что новый губернатор Иван Зинин дымится, точно вампир, облитый святой водой. Интересно, подумал Саша, когда у нас будет очередной новый губернатор, они переименуют церковь? Или построят новую, чтобы опять освоить деньги?..

На следующий день было удивительно солнечно: Саша опять выбрался в область, где сфотографировал двенадцатую кирху. Это было гораздо приятнее вчерашнего репортажа. Домой он возвращался с полузабытым ощущением чего-то хорошего. Съёмки, длившиеся с прошлой осени, закончены, и теперь можно заняться обработкой фотографий. Если повезёт, к новому году будет материал на выставку. Жаль, что на фотоальбом этого не хватит (тут была бы нужна машина, чтобы объехать все кирхи области), но тем не менее. Двенадцать папок на компьютере. В них – уходящая история области, история, которая осталась на его кадрах, словно эстафетная палочка для передачи тем, кто придёт после него.

Что же делать с этими снимками? Организовать выставку? Судя по деятельности нового генерал-губернатора, такую экспозицию примут в штыки. В краеведческом музее точно не получится, их уже обвиняли в «германизаторстве» и «романтизации фашизма».

Или же просто выложить в сеть? Маловато. Да и публиковаться в рунете – то же самое, что выставлять фотографии в пирожковой. Обязательно прибежит табун сетевых дружинников, который оставит шлейф ругательных комментариев и набросает кучу жалоб. Потом появятся модераторы, которые наверняка заблокируют фотовыставку – они сейчас блокируют всё, что не особо разрешено.

А публиковать фото в интернете – опасно. Неважно, что придётся взять какой-нибудь псевдоним наподобие «Ландмейстер Натангии[11]». Плохо то, что после такой выставки в дверь могут постучать…

В дверь и постучали.

Да что же это такое, подумал Саша, вставая из-за компьютера. Если это Даша, то в долг ей уже ничего не дать – денег в обрез.

В глазке было видно фуражку.

– Откройте, полиция, – сказал усталый голос с той стороны.

Сердце Саши упало в пятки. Это, конечно, анекдотично, подумал он, но что, у нас уже появилась полиция, превентивно арестовывающая за мыслепреступления? Или его пришли арестовывать за фотографию разбитой машины губернатора?

– Что случилось? – спросил он чуть быстрее, чем это обычно произносится.

– Откройте, пожалуйста, дверь.

Судя по всему, вряд ли что-то серьёзное. Если бы дело касалось снимка на сайте ББС, то ему бы для начала отключили свет – Саша, как репортёр, пусть и фотограф, был наслышан о методах работы полиции. За дверью была бы подставная женщина с репликой «Мы ваши соседи снизу, вы нас затапливаете!». После того, как открыть дверь со словами «А у меня воды нет», в квартиру настойчиво вбегает ОМОН…

Саша очень осторожно приоткрыл дверь.

ОМОНа не было. На лестничной площадке стоял полицейский примерно одного с Сашей возраста; у него был острый, худой подбородок и ввалившиеся голодные глаза.

– Полиция. Лейтенант Никодимов, – представился он, показывая раскрытый документ. Блеснули голограммы. – Требуется провести осмотр жилья по поводу возможного нелегального использования средств электронной коммуникации.

На шее у него дёргался большой кадык, точно в горле у полицейского что-то застряло и никак не проходило ни вперёд, ни назад.

Это по поводу спутниковой антенны пришли, подумал Саша. Неужели кто-то донёс? Или просто зашли? Наверное, второй вариант… Ладно, осмотр – не обыск, имеете право без разрешения суда. Банкуйте, господин полицейский.

– Заходите, – не очень гостеприимно сказал Саша. Он вспомнил, что в рассказах о нечистой силе последняя не может войти в дом без разрешения хозяина. Полицейский немного напоминал голодного, худого вампира. Что-то эта аналогия в последнее время стала приходить на ум слишком часто.

Гость перешагнул порог, внося с собой запах табака.

– Ботинки снимать? – осведомился он. – Или можно так?

– Лучше снимите, – попросил Саша. Какой вежливый полицейский, подумал он. Прямо как в старой доброй Англии. – У меня ковры, а на улице – грязновато.

Полицейский расшнуровал форменные туфли строгих очертаний, и Саша любезно протянул ему тапочки.

– Спасибо.

Оглядев пожелтевший от времени коаксиальный кабель, идущий от антенны под плинтусами через всю квартиру и утыкающийся в старый, прошлого века, тайваньский телевизионный ресивер «Астра» с ценой в эквивалентах доллара, полисмен несказанно удивился.

– А вы что, телевизор по ней смотрите? – потирая затылок, спросил он.

Саша повторил легенду об антенне, поставленной покойным отцом в девяносто седьмом году, внутренне радуясь своей предусмотрительности: интернет-роутер теперь был спрятан в недрах кладовки, куда из-под плинтуса ответвлялся кабель. Выслушав эту историю, полисмен снова потёр затылок и задумался.

– Слушайте, я бы посоветовал вам её убрать. Уж очень похожа на антенну для интернета. Сейчас за них взялись по-серьёзному, а со следующего года так вообще уголовка всем будет светить. То есть, будут приходить к любому, у кого на окне «тарелка» и обыскивать…

Саша вздохнул. Его примитивный тайник будет, без сомнения, легко обнаружен при обыске.

– …так что мой вам совет – снимите, если не хотите проблем. Желательно, до нового года.

– Далековато лезть за окно. Не дотянусь.

– Ну наймите мастера.

– Денег нет.

Полицейский пожал плечами и сглотнул. Снова дёрнулся кадык.

– Ну как хотите, – с лёгким раздражением сказал он. – Вот делать мне больше нечего, как вас уговаривать. Я вас предупредил, вы меня услышали. Сегодня уже пять штрафов выписал. Но со следующего года так легко уже не отделаться. Ответственность, вплоть до уголовной.

Когда за стражем порядка закрылась дверь, Саша вернулся на кухню и долго смотрел в окно: снаружи темнело. Вот так. Вас посетила полиция интернета: на этот раз без штрафа, но в следующий раз всё может быть иначе. А ведь как хорошо начиналось! Сначала интернет был проводной, и его не блокировали. Потом начали. Тогда Саше пришлось осваивать пути обхода блокировок, и казалось, что всё терпимо. Потом интернет вообще отрезали, но Саша поставил спутниковую антенну, и тоже казалось, что всё терпимо. А сейчас к нему приходит полиция, и с этим уже сложно что-то поделать. Конечно, можно выдолбить в стене тайник и замуровать роутер туда – пусть раздаёт вай-фай из-под подоконника – но нет гарантий, что через пару лет не придётся делать что-то ещё. Любой пеленгатор вычислит его антенну в два счёта…

Вздохнув, он сел за компьютер и подключился к интернету, осторожно, боясь снова услышать стук в дверь. Перед этим на всякий случай он посмотрел в глазок.

Ну вот, что он, Саша, делает не то? Что он делает неправильно в своей жизни, что к нему приходят из полиции, и приходится скрываться, точно фальшивомонетчику? Он не плюёт на асфальт, он оплачивает проезд в транспорте, он делает карьеру в полуразложившемся новостном портале и в качестве меценатства даёт соседке деньги взаймы. Что ещё он может сделать? Покрасить стены в подъезде? И что изменится? Полиция прекратит осматривать квартиры в поисках интернета? Вырастут зарплаты? Президент застрелится в прямом телеэфире?

…Ну выйдешь на улицу с плакатом «Я не согласен». Ну все посмотрят и пройдут мимо. Через минуту рядом остановятся двое полицейских, чтобы арестовать тебя за нарушение общественного порядка. Что от этого изменится, кроме появившейся судимости?..

…В концлагере можно заменить ржавую колючую проволоку на новые никелированные провода под током. Можно покрасить бараки в приятный розовый цвет, а окна законопатить, чтобы не дуло холодным ветром. Можно даже нацарапать «Коменданта в отставку» на стене. Теория малых дел верна, но только для малых дел. От всего этого, безусловно, станет уютнее, но концлагерь всё равно останется концлагерем…

Да ну к чёрту эти размышления, подумал Саша, переключая вкладки браузера. Лучше пойти посмотреть, нет ли каких фотоконкурсов в мире. Всё же больше пользы будет.

…Убегающая вперёд дорога гипнотизировала Сашу. Сегодня ему пришлось встать намного раньше обычного и завтракать под звук пролетающих за окном истребителей, но даже две чашки кофе так и не помогли ему толком проснуться.

– Спать хочется, – пожаловался он, когда «шевроле» Алексея проехал Гвардейск.

– Ага, – согласился тот, держа руль одной рукой.

Едва-едва светало. Саша вспомнил, что когда-то, всего пару месяцев назад, в это время солнце уже светило вовсю. Стремительно убывает осенний день!

Им предстояло ещё около часа пути: сегодня военные в ходе учений «Зевс» запускали баллистическую ракету средней дальности. Чтобы подразнить соседей, место пуска определили в десяти километрах от польской границы и в пятнадцати – от литовской. По замыслу организаторов, это должно было продемонстрировать уязвимость Сувалкского коридора – узкого стыка Прибалтики и Польши – перед российскими ракетами.

– Гимн нашей области должен называться «Расхреначенная в руины»[12], – сказал Алексей, когда они проезжали посёлок Междуречье, Норкиттен. Сбоку от дороги виднелась ещё одна полуразрушенная кирха. – Если кто-то нас рискнёт завоевать, ему придётся вложить сюда миллиарды, чтобы поднять область до уровня хотя бы Литвы…

При всей своей любви к военной истории, Алексей был сегодня очень скептично настроен. Саша кивнул и снова ушёл в полудрёму. Он начал просыпаться, лишь когда позади остался Черняховск.

– Жаль, что у меня машины нет, – сказал он, глядя на деревню за окном. На полуразрушенном домике с заколоченными окнами алела черепица. – Фотографу-пейзажисту нужны две вещи: будильник, чтобы встать чёрт-те когда, и машина, чтобы заехать на ней чёрт-те куда…

– Дóроги сейчас машины, – бросил Алексей. – Тормоза-то я сделал, но вот двигатель мне не нравится. Но денег в обрез. И вообще, этот репортаж не будет стоить даже сожжённого топлива…

– Ну, главное, что тормоза сделал, – сказал Саша, лениво пожимая плечами. – А красиво тут.

В небольшом заброшенном домике на пригорке, должно быть, когда-то находилась немецкая гостиница. Чёрная полувыцветшая надпись на стене возле входа извещала, что здесь подают чай и кофе – или что-то в таком духе. Прочитать текст полностью Саша не успел. Разбитые окна были заколочены досками.

– Смотри, а то тебя в камуфляже не пустят, – предупредил Алексей, когда машина свернула к Озёрску. – Подумают, что шпион.

– Надеюсь, не подумают, – ответил Саша. На всякий случай, он утром заклеил лейкопластырем нашивку с флагом Германии на рукаве. Можно было бы, конечно, вообще срезать немецкий флаг, но Саша из принципа решил не прогибаться. Германия – прекрасная высокоразвитая страна первого мира, её чёрно-красно-жёлтая нашивка – своеобразный знак отличия, позволяющий хотя бы виртуально прикоснуться к её величию и обрести некий ориентир в жизни.

Несмотря на опасения, журналистов пропустили к месту запуска. Офицер в полевой форме тщательно изучил новые, уже с названием «Старый город» удостоверения журналистов, отсканировал у них отпечатки пальцев, и, глядя на экран своего компьютера, кивнул головой:

– Проходите.

Местность здесь была неровная, резко непохожая на всю остальную Калининградскую область. Для импровизированного пускового полигона отвели огромный пологий склон холма. В ряд выстроились большие брезентовые палатки маскировочной расцветки. На подходе к штабным автомобилям стояли часовые. Черные кабели звездой расходились по вытоптанной осенней траве от фырчащего дизель-генератора. Фургончики федеральных телеканалов были припаркованы в том лёгком хаосе, что всегда так отличает штатскую жизнь от упорядоченности мундира.

Было многолюдно. Военные в зелёном камуфляже слишком бросались в глаза на фоне выцветшей природы калининградского октября. Вдалеке виднелась фигура генерал-губернатора: на нём, как и на Саше, была военная куртка без знаков различия. Генерал-губернатору она как-то удивительно хорошо шла к лицу. Надо бы его сфотографировать, подумал Саша, устанавливая на камеру телеобъектив. В полевой форме тот выглядит органичнее, чем в штатском пиджаке.

Пусковой тягач с ракетой стоял метрах в трёхстах, в небольшой низинке, чтобы не было видно с дороги. Пройти туда было никак нельзя – путь преграждали натянутые красно-белые ленты. Ракета носила оптимистичное название «Завтра».

На какой бы объектив её лучше снять? Пожалуй, сейчас её можно сфотографировать крупным планом на телеобъектив, но для запуска нужен обычный широкоугольник: неизвестно, как быстро ракета рванётся вверх. Телевиком можно и не успеть за стремящейся в небо махиной, тогда как из поля зрения «ширика» она не убежит. Пожалуй, так и надо сделать…

– Ракета «Сызрань», – негромко прошептал сколь крамольную, столь же и старую шутку Алексей. – Она попадает в любой город противника и превращает его в Сызрань.

По слухам из непроверенных источников, в последнее время у России были большие проблемы с ракетами. Руководитель ракетостроительной госкорпорации за десять лет работы солидно обогатился, доведя свою вотчину до коллапса. За два предыдущих года на военных пусках начали учащаться неприятные инциденты, вызывающие сомнение в качестве ракетного щита страны. Чтобы пресечь подобные разговоры, было решено собрать одну-единственную ракету идеального качества. Этим штучным запуском планировалось поразить сразу двух зайцев: и продемонстрировать безупречную работу боевой техники, и погрозить ближайшим странам, неосмотрительно являющимися членами НАТО.

Брифинг был насыщенный. Полковник, одетый в парадную форму с медалями, ходил перед тремя большими стендами с инфографикой. Он был худой, с острыми чёртами лица и великолепной осанкой. Настоящий полковник.

– Учения «Зевс» призваны продемонстрировать ракетную мощь Российской Федерации, – рассказывал он прекрасно поставленным чётким голосом. – Ракета «Завтра» относится к классу баллистических ракет средней дальности. Напомню, что договор о запрещении БРСД был расторгнут по инициативе США. «Завтра» способна доставить боевую часть весом в одну тонну на расстояние до двух тысяч километров. Из этой точки она может поразить двадцать пять европейских столиц. По проекту, возможна установка как ядерного заряда, так и боевой части с химическим оружием. Химического оружия у нас нет, но, в случае необходимости, оно будет создано в кратчайшие сроки…

Чуть привстав на цыпочки, Саша сделал несколько кадров полковника, окружённого телекамерами.

– …Запускаемая ракета оснащена облегчённой учебной головной частью, снаряжённой двумястами килограммами флегматизированного гексогена. В ходе учений «Зевс» ракета пролетит над всей территорией Калининградской области и с высокой точностью поразит специальную цель на территории полигона в районе посёлка Дивное. Здесь вы можете видеть фотографию цели. Это подготовленный макет среднестатистического европейского города. Размеры и прочность сооружений подобраны так, чтобы сымитировать попадание ракеты «Завтра» с атомной боевой частью в настоящий населённый пункт…

Это уже что-то новое, подумал Саша. Три, нет, четыре месяца назад, когда он фотографировал парад флота в Балтийске, проводились ракетные стрельбы. Два фрегата имитировали бой с макетом американского эсминца «Зумвалт». Пластмассовый макет эсминца бодро пошёл ко дну, а фрегаты-победители, включив ревуны, дали салют из носовых орудий. Тогда это напомнило Саше какой-то ритуал времён палеолита, когда мужчины племени перед началом охоты на мамонта пронзали копьями его изображение, нарисованное охрой на скале. Но стрелять ракетой по макету города – это уже что-то новое.

– После запуска ракеты мы с вами посетим полигон, где каждый из вас сможет ознакомиться с учебной целью и оценить степень её поражения…

Полковник продолжал рассказывать, а Саша вгляделся в фотографию макета. Действительно, очень напоминает среднестатистический североевропейский городок. Исторический центр: острые шпили церквей (даже с флюгерами!), ратушная площадь с фонтаном, ганзейский квартал, где стрела старинного крана протягивается над набережной реки. Рядом – индустриальный район девятнадцатого века с железной дорогой и фабричными трубами. Чуть в стороне – жилой квартал и уютные двухэтажные домики.

Макет был сделан так качественно и красиво, что Саше стало его жаль. Только сейчас он заметил, что в фонтан перед ратушей воткнут небольшой флажок. Очевидно, именно сюда упадёт ракета, превращая этот маленький городок в руины.

Брифинг закончился, оставив после себя смешанные чувства. Саше оставалось непонятным только одно: ну вот, допустим, русская армия может войти в Ригу и Вильнюс, в Берлин и Париж, в Прагу и Будапешт. Но зачем это делать? Чтобы люди жили там так же бедно и убого, как сейчас живут в Калининграде?

На фоне ракеты перед телекамерой стояла московская журналистка с горящими глазами:

– …расположенная за моей спиной ракета «Завтра» может поразить две трети Европы. Это наш асимметричный ответ странам НАТО, которые так дерзко подошли к нашим границам. По всей видимости, правительства этих государств забыли, что война – это не игрушка. Учения «Зевс» напомнят им о том, что такое – боевые действия…

Да никто на нас не нападает, подумал Саша, вспоминая, как утром они говорили об этом с Алексеем. «Шевроле» преодолевал ухабы на дороге после Озёрска. Беседа была преизрядно крамольной.

– Калининград вообще не нужно захватывать, – мрачно рассказывал Алексей. Машину крепко встряхнуло. – Вот зараза, недавно же подвеску чинил… Достаточно всего лишь одного объявления: консульство ФРГ выдаёт немецкие паспорта всем жителям области, обращаться в кабинет за углом, перерыв на обед с двух до трёх. Через полгода у девяноста процентов будет немецкое гражданство…чёрт, ну и дорога, вместо ракет лучше бы асфальт положили…

Машину опять крепко тряхнуло.

– … в общем, через полгода можно будет официально вводить бундесвер для защиты девятистам тысячам граждан Германии, которые живут здесь, словно бомжи на помойке и ждут, когда к ним придёт сержант Непущайло, чтобы арестовать их именем плешивого царя. Но, поскольку за сорок лет моей жизни паспорта так и не начали раздавать, можно прийти к выводу, что мы никому не нужны…

Журналистка продолжала весело рассказывать про агрессивную политику евроатлантических стран. Саша бросил на неё недовольный взгляд. Ей-то хорошо – она сегодня сядет в самолёт и улетит в Москву, а калининградцам здесь жить, как  заложникам. Вряд ли Польшу и Литву обрадует пуск ракеты в считанных километрах от границ, но страдать от этого будет не эта оптимистичная, успешная журналистка, а все жители области…

Эта девушка, что так задорно и бодро выступает перед камерой, в общем-то, гораздо опаснее ракеты. Если эта журналистка скажет, что в Европе десятки танковых дивизий готовятся к нападению на Россию, то ей поверят. Если она скажет, что все россияне, как один, должны стать крепостными рабами для того, чтобы отразить нападение НАТО – то ей тоже поверят.

– …Калининградская область – это пистолет у виска Европы, – уверенным тоном говорил в телекамеру следующий репортер. – Стратегическую ценность балтийского плацдарма невозможно недооценить. Калининград – это ультимативный геополитический довод России, который заставит считаться с нашей страной…

Саша прошёл на заднем плане, стараясь максимально испортить кадр оператору. Вот бы собрать всех приезжих, журналистов и не только, в один самолёт и отправить обратно в большую Россию. Пусть играют в войнушку у себя, а не здесь. Плацдарм. Ну вот, дожили. Когда-то безумно давно Калининград называли «балтийским Гонконгом», мостом между Россией и Европой. А теперь это «плацдарм» и «пистолет у виска». Охренеть.

Он ещё раз взглянул на ракету, которой, как и макету городка, осталось жить всего ничего. Под ней вспыхнет пламя, и она покинет эту землю, чтобы через несколько минут упасть на полигон, разрушая себя и тот небольшой уютный мир, который отвели ей люди под цель… Внезапно Саше стало жаль и её. Наверное, обладай ракета какой-то долей разума, она бы улетела за эти серые бесконечные облака, послав к чертям всех командиров, и никогда бы сюда больше не вернулась.

– Пятиминутная готовность! – объявил кто-то в мегафон, и в зону для прессы спешно потянулись журналисты. Саша специально стоял у самой ленточки, пресекая попытки какого-то незнакомого, явно заезжего телеоператора подвинуть его своим штативом. Куда лезешь, останкинский хмырь, тут занято. Вот если бы в ходе учений из Вязьмы стреляли бы ракетой по маленькому макету Кремля, тогда Саша ещё мог бы немного подвинуться, признавая право человека на свою территорию.

– Не мешай, я с первого канала, – наконец, заявил тот, с лёгким презрением глядя на Сашу. Саша заметил, что из-за толчеи с рукава его куртки упал лейкопластырь, обнажая немецкий флаг.

– А я из БНД[13], – недружелюбно ответил он.

– Да мне без разницы, откуда ты…

Ракета стояла поодаль, совсем одна. Жадно толпились люди, желая снять её первый и последний взлёт. Генерал-губернатор в сопровождении высших офицеров поднялся на специальную трибуну. Саша сделал серию кадров. Если бы НАТО действительно хотело напасть, то сейчас для этого наступил идеальный момент: всё военное и гражданское командование области собралось на одном пятачке. Одна-единственная крылатая ракета «Томагавк» обезглавит целый регион.

«Томагавка» не было, и, при всей несимпатичности генерал-губернатора, следовало признать, что это всё-таки к лучшему: мало ли Сашу заденет попаданием?

– Минутная готовность!

Процесс пошёл. Саша ещё раз проверил заряд батареи – нет, всё в порядке, на съёмку старта хватит. Карты памяти готовы. Баланс белого, диафрагма, выдержка и чувствительность фотоматрицы выставлены. Можно запускать.

Из-под ракеты струями брызнуло яркое, алое пламя, разгоняющее по сторонам дым едко-жёлтого цвета. Саша зажал кнопку спуска. Перевёрнутым факелом «Завтра» взметнулась в небо, сжигая всё, что оставалось внизу. Ракета практически добралась до облаков, и Саша уже опускал камеру от лица, как вдруг что-то пошло не так. «Завтра» начала немного вращаться вокруг своей оси, подобно пуле. Накренившись, она как-то странно стала заваливаться на бок.

– Ну-ну, – неожиданно для себя произнёс Саша вслух, одновременно осознавая, что сейчас «Завтра» опишет в небе круг и вернётся к месту старта. Проще говоря, ему на голову упадут двести килограмм флегматизированного гексогена.

Саша ещё даже не успел продумать эту мысль до конца, как его ноги уже развернулись и придали ему, наверное, не меньшее ускорение, чем получила «Завтра» на старте. Так быстро он не бегал со времён десятого класса школы – уже в одиннадцатом Саша стал относиться к учёбе с некоторым скептицизмом, но до этого был вполне себе примерным школьником.

Бежали все. Наверное, со стороны всё происходящее напоминало массовый спринт. Один столичный фотожурналист отбросил камеру, и та закувыркалась по осенней траве. Используя преимущество молодости, Саша легко обогнал какого-то плотного, упитанного подполковника. Какой-то журналист в штатском споткнулся о кочку и покатился по земле, точно мешок с картошкой; Саша перепрыгнул его с ловкостью газели.

Крутящаяся по всем трём осям ракета приближалась к земле, подгоняемая не только гравитацией, но и своим двигателем. Саша мотнул головой, поднимая взгляд к небу, и ему показалось, что «Завтра» пикирует точно на него. Сжимаясь всем телом, он зачем-то надавил на спуск камеры, направленной объективом вбок. Это будут последние фото в его жизни; хорошо бы снять их как можно больше. Если он сейчас погибнет, то возможно, камера, накрытая его телом, уцелеет, и человечество увидит снимки этого адского забега. Хоть что-то останется после Саши на этой земле.

Ему повезло. «Завтра», войдя в гигантский горизонтальный штопор, снова начала уходить вверх, пройдя над землёй на высоте девятиэтажного дома. Это было чертовски близко: Саше показалось, что ракета проносится прямо над его головой. С такого расстояния он смог разглядеть даже надпись «огнеопасно» на боку стальной громады (это было чрезвычайно своевременное и важное предостережение). Отчётливо было видно извернувшиеся рули.

Огнедыщащий дракон ушёл на второй круг, хлестнув по бегущим людям едким дымом и отработанными газами. Саша нечаянно вдохнул их полной грудью; ему показалось, что он втянул в лёгкие целую пригоршню кайенского красного перца. Надсадно кашляя, он замедлил свой бег. Грудь ужасно жгло, сердце билось по-бешеному, но опасность уже миновала: ракета уносилась в сторону. Она снова прошла верхнюю точку траектории и устремилась вниз – на этот раз окончательно.

Невдалеке, за стеной леса в нескольких километрах раздался глухой, сотрясающий землю взрыв.

– Сотрите все фотографии, – устало сказал ему капитан, сидящий в углу штабной палатки. Левый рукав офицера был перепачкан землёй. – И чтобы я видел.

Было обидно. В конце концов, ради этих фотографий Саша в прямом смысле рисковал жизнью. Его позвали снимать запуск ракеты, и он честно – в отличие от ракетостроителей – выполнил свою работу. Но, к сожалению, приказы отдают другие, и делают это довольно невежливо.

Скрепя сердце, Саша выбрал в меню фотоаппарата пункт «Стереть все снимки» и ткнул кнопку «ОК». Бегущая полосочка, индикатор процесса разрушения, мигнула. Одна за другой фотографии превращались в цифровой прах.

– Покажите, всё стёрто? – спросил капитан, наклоняясь к экрану, где светилась надпись «Карта памяти пуста». – Так, а на остальных?

– Они пусты. Я снимал только на эту.

– Покажите, я сказал.

Саша вытащил из фотосумки вторую карту памяти и вставил в камеру. Там остались кадры с соревнования волейболисток.

– Это что такое? – спросил капитан, глядя на снимок, который почти целиком заполняли синие спортивные шортики спортсменки, вид сзади.

– Прошлый репортаж. «Локомотив» – «Уралочка». Позавчера снимал.

– Ладно, оставляйте.

Принтер в другом углу палатки тихо шелестел, выпуская в лоток один лист бумаги за другим. Капитан встал со стула, чтобы взять несколько распечаток.

Сидящий за соседним раскладным столом военный (он вёл беседу с каким-то незнакомым, видимо, московским журналистом) бросил на рукав Сашиной куртки неодобрительный взгляд. Видимо, ему не понравился небольшой немецкий флаг. Саша отвернулся, не желая обострять ситуацию. А ну как эти военные обидятся? Сначала у них не взлетает ракета, потом к ним приходит фотограф в полевой форме бундесвера, которую он получил в гараже СС…

В случае чего, можно потребовать, чтобы его считали военнопленным. И чтобы обращались «герр офицер». Есть все основания полагать, что к военнопленным в России относятся лучше, чем к собственным гражданам.

Капитан вернулся к столу и протянул Саше распечатку.

– Прочтите, впишите данные и распишитесь, – коротко приказал он. – Какие-то вопросы есть?

Напечатанный текст был составлен кратко и понятно, точно устав гарнизонной и караульной службы: он, нижеподписавшийся, осведомлён о том, что ход учений «Зевс» представляет собой военную тайну. Если Саша кому-нибудь расскажет, что ракета упала, то он будет осуждён за разглашение военной тайны и приговорён к пятилетнему лишению свободы. Дата, подпись.

Саша расписался без особого энтузиазма; подпись получилась совершенно непохожей на ту, что в паспорте. Вот оно, военно-полевое правосудие. Любопытно, они в самом деле думают, что падение ракеты удастся сохранить в тайне?

«Шевроле» отъехал от места неудачного пуска. Казалось, что облака, потревоженные сегодняшним днём, спустились ещё ниже. Слегка начинало темнеть – октябрьский день короток. До магистральной трассы на Калининград оставалось всего ничего, как вдруг Алексей, прислушиваясь к чему-то в моторе, сбавил ход.

– Вот, кажется, недавно же чинил, – недовольно бросил он, притормаживая. Обочины не было, поэтому «шевроле» остановился на своей полосе. – Что-то мне не нравится это…

Взяв из бардачка грязные, испачканные сажей, перчатки, он вышел из машины и, открыл капот. Саша тоже выбрался наружу.

Они находились в осеннем лесу, ещё сохраняющем остатки пожелтевшей листвы. Это были не золотые листья позднего сентября и не багрянец раннего октября; на чёрных ветвях деревьев держались почти ноябрьские, сжавшиеся, густо-терракотовые комочки, достойно прожившие свою летнюю жизнь и готовящиеся в свой первый и последний полёт на землю…

Совсем как ракета, подумал Саша, поднимая голову наверх. Серые облака накрывали собою лес; казалось, что они чуть ли не касаются верхушек деревьев. Подумать только, сегодня на него могла упасть боеголовка  – и тогда он бы не стоял здесь, и не смотрел на эти пожухлые листья, и не вдыхал бы холодный осенний воздух позднего октября…

Кто бы тогда покормил сегодня Ксюшу? Ведь кроме него, некому позаботиться о ней. Саша постарался отогнать от себя мысль о возможной судьбе кошки, с которой он прожил почти пятнадцать лет, но это не удавалось. Это было страшно – физическое ощущение того, что ты живёшь, работаешь, а потом однажды на тебя падает ракета, и всё заканчивается навсегда – и никто даже не покормит твою кошку. И даже фотографий после тебя не останется.

Саша открыл сумку и взял в руки карту памяти. Она была сделана из приятной на ощупь матовой пластмассы. 

– Приеду домой, – сказал он Алексею, который в этот момент разогнулся, вылезая из-под капота, – надо будет восстановить удалённые фото.

– А получится?

Саша улыбнулся. Он внезапно осознал, что давно не улыбался. Жизнь как-то не давала особых поводов для радости.

– Есть способы, – сказал он. – Что я, зря снимал, что ли?

– Ну и правильно. Нечего им командовать.

Саша ещё раз посмотрел на карту памяти, сжимая её в ладони. Его душу определённо грела мысль, что, конечно, он должен был подчиниться и выполнить приказ об удалении своих снимков – но придя домой, первым делом он из принципа восстановит их. Он живёт, украдкой выходя в интернет, и полицейские проверяют его квартиру на предмет запрещённой техники – но никто не будет указывать ему, что он должен фотографировать, а что не должен, потому что это последний оставшийся у него уголок подпольной свободы. Мгновение, остановленное «кэноном», принадлежит Саше, и только Саше. Снимок можно продать, снимок можно отдать, но сделал его Саша, и лишь он вправе решать его судьбу – хотя бы потому, что больше он не может решать ничего. А армейский капитан пусть лучше занимается тем, чтобы собственные ракеты не падали на головы.

– Фотографами командовать все горазды, – недовольно проворчал Саша, давая выход недовольству, – ракете-то так не прикажешь. Лёш, как там? Всё нормально?

Алексей хлопнул крышкой капота.

– Так, вроде готово. Садись.

Стартёр крутил двигатель целых пять секунд, но тщетно.

– Чёртов дизель, – выругался Алексей, отпуская ключ. – Вот так, один раз залился на незнакомой заправке, и привет. Надо было, конечно, польский брать. Нашу солярку можно заливать только в танки…

Стартер снова заворчал, напрасно крутя коленвал. «Шевроле» не заводился.

– Так, ладно, дадим двигателю отдохнуть минут пять, авось запустится. Вот же гады, ладно что недоливали, но теперь ещё и разбавляют…

Небо над головами уже темнело. Саша, подумав, поставил в фотоаппарат карту памяти с остатками волейбольного фоторепортажа, и вышел наружу. Отойдя метров десять в лес и подняв вверх объектив, он сделал несколько кадров веток, сходящихся к центру кадра от периметра. Снимки были минималистские, чёрно-белые, лаконичные: на фоне светлого облачного монолита чёрными молниями тянулись утончающиеся линии ветвей. Трещины осенней жизни. Саша снимал такие кадры каждый год.

Вернувшись на дорогу, он сделал ещё пару фотографий дороги, уходящей вдаль – вместе с просветом неба над ней. В боковом кармане фотосумки внезапно обнаружилась небольшая пачка польского мармелада – Саша когда-то купил его у Игоря, да так и забыл.

– Будешь? – предложил он Алексею, разрывая упаковку. Мармелад был яркий, вкусный, наполняющий сочностью сдержанный осенний вечер.

– Спасибо. Хороший.

Темнота надвигалась из леса.

– Хочешь в Польшу? – внезапно спросил Алексей, дожевав кусок мармелада.

– Что? – переспросил его Саша.

– Ну, в Польшу. Я тут недавно с Андреем переписывался. Ну, Андрей Никитин – ты его не застал. Он ушёл из «Альтштадта» ещё в двадцатом году, и уехал в Польшу. Так вот, есть предложение встретиться в Гданьске перед Новым годом. Андрей может сделать нам с Мариной приглашения для визы. В принципе, и тебе тоже, если хочешь.

Саша задумчиво вытащил из пачки ещё один кусок мармелада и проглотил, не жуя. Поездка в Польшу – это, конечно, здорово, но оформление визы будет недешёвым. С другой стороны, ну и что? Впечатления прошедшего дня пробудили в нём, обычно рассудительном и осторожном, непонятную тягу к риску. Можно долго и аккуратно проживать жизнь, копя деньги в бумажном конверте, но на тебя однажды может упасть ракета. В гробу карманов нет.

– А я согласен, – решительно сказал Саша. – Двадцать лет не был там.

– Договорились. 

Взглянув на часы, Алексей повернул ключ зажигания. Пробурчав что-то, дизель завёлся.

– Кто сказал, что мармелад не даёт силы? – довольно заявил журналист, включая передачу. – Поехали.

– В Калининградской области сегодня прошли учения «Зевс», – заунывно, словно через подушку, сообщал с верхнего этажа телевизор Зинаиды Никитичны. – Запуск ракеты «Завтра» был аварийно прерван из-за опасности вражеской диверсии…

По телевизору особо и не лгут, подумал Саша. По телевизору, скорее, недоговаривают. Судя по Зинаиде Никитичне, получается очень хорошо.

– Выяснить, кто стоит за возможной диверсией во время военных учений – вот задача компетентных органов… – упорно продолжал недоговаривать телевизор. Да чего там выяснять? И так всем всё ясно. Олег Дмитриевич Ракитин, лучший друг президента, миллиардер и олигарх, руководитель госкомпании «Росракета». Традиции отечественной космонавтики пропали безвозвратно. Сегодня бы Королёв стал богаче короля, Глушко построил бы себе особняк высотой в космическую ракету, а бедный Гагарин сгорел бы ещё на стартовом столе.

Сашей овладело странное предвкушающее волнение. Налив себе чашку наидешёвейшего растворимого кофе и размешав в нём две ложки сгущенного молока, Саша запустил компьютер. Планшет хорош для повседневной обработки фотографий, но для серьёзной работы нужна тяжёлая артиллерия.

Удалённые фотографии восстановились с карты памяти без особых затруднений, благо соответствующие программы имелись ещё с давних лет. Снимки получились хороши – и с запуском, и с забегом. На последних кадрах объектив камеры был направлен влево, туда, где в этот момент отступало командование. Высокое начальство, лишённое своего обычного властного лоска, выглядело непривычно. Наверное, подумал Саша, ещё ни у одного фотографа мира не было снимка с таким количеством разбегающихся генералов. На лицах военных читался невообразимый ужас. Будучи опубликованной, такая фотография могла бы вызвать массовое дезертирство среди солдат.

Да, этот кадр уже в интернет не выложить, подумал Саша. Слишком легко будет найти автора. Для этого всего лишь понадобится список аккредитованных на учения фотографов и немного терпения. Ладно ещё снимок разбитого «мицубиси зеро», но вот создателя кадра «российская армия бежит быстрее всех» точно захотят найти, а искать в России умеют не хуже, чем бегать. Ну а пять лет за такое точно дадут – и за разглашение военной тайны (хотя какая в этом тайна-то?), и за клевету на армию. Сам же сегодня расписался.

Но всё же, слишком велико искушение… Возможно, когда-нибудь всё изменится, и этот кадр можно будет показать людям, не боясь получить за него срок. А может и нет.

Саша кинул фото в потайной редакционный чат.

«Это с сегодняшнего», – написал он. – «Только, пожалуйста, никому не показывайте».

«Саша, это потрясающе, но будь осторожен», – почти сразу ответила шеф-редактор Анастасия. С её аватарки несколько иронично, смазывая серьёзность момента, смотрел Вильям Шекспир. Портрет драматурга был снабжён подписью «Есть многое на свете, друг Горацио, что запретят в Российской Федерации».

В принципе, подумал Саша, Настя могла бы ничего не писать. Всё уже сказано на её аватарке.

В ночь Самайна Сашино одиночество было внезапно прервано визитом Алексея. Жена, узнав, сколько денег потребовалось на ремонт дизельного двигателя, устроила тому грандиозный скандал. Утратив как деньги, так и семейный покой, Алексей отправился гулять в осень. Дорога поздним вечером привела его к Саше домой. С собою у него была бутылка водки и пять куриных голеней.

– У меня её разбавить нечем, – честно сказал Саша, ставя на стол большие, грузные рюмки с тяжёлым дном. 

– Ну и чёрт с ним. Главное, курицу пожарь.

Водка, только что принесённая с улицы, была прохладной.

– Проклятая жизнь, как она меня задолбала, – сказал Алексей, выпив рюмку до дна и стукнув ею по скатерти. – Слушай, поставь её в морозилку, пожалуйста… Как мне это всё осточертело. Чёртов «Альтштадт» со своими грошами… Пойду лучше винищем торговать: это всё, что нужно нашему народу. Подвеска, собака, гуляет. Хренов «шевролёт», жрёт денег больше, чем топлива, а не может доехать даже до Озёрска и обратно, чтобы не пойти в разнос… И ещё Марина мозг распилила… Но сегодня я буду свободен.

Он покрутил рюмку. Водка плеснулась по стенкам.

– Давай за свободу.

– Ну давай.

Саша только допил первую рюмку, а Алексей уже закончил вторую. От спиртного хотелось называть вещи своими именами.

– Алкоголь – странная штука, – начал Саша, доставая не успевшую остыть бутылку из морозилки. – Она действует. Меня обманывали всю мою жизнь. Учись хорошо, в жизни без этого никак. Будь хорошим мальчиком, через десять лет девушкам это начнёт нравиться. Поступи в университет, без этого нельзя сделать карьеру. Плати налоги, чтобы страна развивалась. Голосуй за президента, иначе нас завоюют солдаты НАТО. В этом мире только алкоголь тебя не обманывает. Тебе плохо, ты наливаешь рюмку. Ты выпиваешь рюмку, и тебе становится хорошо. Сделка выполнена. Алкоголь тебя не обманул.

– За алкоголь, – коротко сказал Алексей.

Тонко скрипнуло стекло: рюмки, сжатые в руках, не звенели, а, скорее, вздыхали, как и люди.

– Давайте водку пить, рыгая и икая, – грустно продолжил Алексей, глядя на обнажившееся донышко. – Тем более что жизнь хреновая такая.

Зазвонил Сашин телефон. «Марина Никитина» – высветилось на экране.

– Не бери трубку! – вскрикнул Алексей, обхватив голову руками. – Я не хочу с ней сегодня разговаривать! Мне уже хватило!

Звонок прекратился. Алексей глотнул водку и содрогнулся.

– Вот такие странные у нас отношения, – сказал он, вжимая голову промеж плеч. –  Это любовь – иначе бы мы оба разошлись ещё год назад…

Наступила вторая стадия опьянения, когда джентльмены переходят к беседе о дамах.

– Тебе хорошо, – заявил Алексей, – живёшь один, води к себе баб – не хочу…

– Во-первых, я Иру до сих пор люблю, пусть она и уехала. А во-вторых, не получается…

– Это ты зря. У меня между первой женой и второй было десять девушек…

От мысли, что у кого-то могло быть десять девушек всего за пару лет, Саше захотелось разбить бутылку водки о голову Алексея.

– А где водка? – удивился он, ища бутылку рукой.

– Её здесь нет.

– А где она?

– Не вижу.

– Тогда пойдём за второй.

– Пошли, – сказал Саша, поднимаясь. Кухня крутнулась. Уже было десять часов вечера. – Магазин рядом, только тебе не продадут: тебя там не знают.

Лестница подъезда показалась Саше удивительно крутой, точно он спускался в подземелье старинного тевтонского замка. Чтобы не упасть, он элегантно прикасался кончиками пальцев к перилам, точно троллейбус к проводам. На улице было холодно и ветрено. В небе пронзительно светила растущая луна. Казалось, что из кустов сирени вот-вот раздастся волчий вой.

– Вот тебе загадка, – объявил ему Алексей, держа нараспашку дверь подъезда. – Как называются люди, которые всю жизнь живут в нищете?

И сам же ответил, поворачиваясь к виднеющемуся вдалеке магазину, где торговали спиртным в запретное ночное время:

– Русские!

– Наш народ много страдал и потому научился терпеть, – удивительно глубокомысленно ответил Саша. – И он вытерпит это тёмное время тоже.

– А знаешь, я тебе даже завидую. Ты такой оптимист!..

Похоже, в их импровизированном застолье уже наступила третья стадия, когда джентльмены обсуждают актуальные вопросы политики. Алексей и Саша брели в ночи, как два крамольно беседующих врага народа. Под ногами что-то шелестело.

– Жаль, Маточкин[14] в девяносто втором автономию не объявил, – продолжал ворчать Алексей. – Были бы сейчас как люди…

– Девяностые закончились. Ты бы ещё про шумеров вспомнил, – неожиданно прямолинейно ответил Саша.

Алексей чуть задержался с ответом. Похоже, Саша обидел его этим замечанием.

– Я свою жизнь уже спустил в унитаз, а тебе это ещё только предстоит, – заявил он тоном опытного человека, повидавшего жизнь во всех её проявлениях.

Дверь магазина открылась только со второй попытки.

– Девушка, у вас есть белорусская водка? – обратился Алексей к продавщице предбальзаковского возраста и тут же пояснил Саше. – Водку можно брать только белорусскую. И у нас, и у них диктатура, но у них хотя бы алкоголь по ГОСТу…

– Погосту, – коротко ответил Саша.

Искомого не было – недавно президент Белоруссии прямолинейно отказал президенту России в сущей безделице, и какой-то санитарный комитет объявил запрет на ввоз белорусских товаров. Алексей скептически пригляделся к коньяку «Старый Кёнигсберг».

– Технический коньяк, – недовольно заявил он, расплачиваясь за бутылку. – Технически, его можно пить… Пусть будет.

– Ребята, – обратилась к ним продавщица, глядя на Сашу. – Может, вам всё-таки что-то из закуски взять?

Саша устыдился. Тем временем, Алексей открыл холодильный ларь и вытащил из него цилиндрический брикет рыбьего фарша. 

– Фарш трески, – прочитал он. – Латыши называют треску «морской …», потому что с нею, а точнее, из неё, можно делать всё, что угодно. Наша страна – хренов аквариум, и мы в ней – треска. А ещё её называют морской курятиной…

– Курица! Жарится! – вспомнил Саша, решительно шагая к двери. Кафельный пол неприятно скользнул под подошвой.

– Она не «жарица», – проворчал Алексей, возвращая брикет рыбного фарша на место. – Она курица.

Они успели: курица только начала обугливаться. Сизый дым веял в воздухе. Саша открыл балконное окно.

– Холодно, чёрт, – сказал он, возвращаясь на кухню. Алексей уже разливал коньяк. Они снова сдвинули рюмки.

– У свободы вкус горелого мяса, – устало сказал Алексей, обглодав куриную ногу. – Я сегодня просто ушёл от Марины хотя бы на один вечер. Завтра мне будет ещё хуже, но завтра не наступит никогда.

– И не взлетит никогда, – сказал Саша, вспоминая название ракеты, чуть не упавшей им на головы.

– И не взлетит.

В голове у Саши ощущалась какая-то странная пустота. Он проваливался в неё, точно в бездонную пропасть. Алексея, наоборот, выносило наружу: он изливался, точно балтийский прибой.

– Сколько всего хочется сделать, – устало говорил Алексей, – и ведь ни черта же не получается. Виделся я тут недавно с первой женой. Денег дал. Сын уже встречается с девочкой из параллельного класса. Послал меня на хрен. Растёт парень – скоро надо будет от армии отмазывать… По-хорошему, надо бы его в Германию отправить учиться. Я не хочу, чтобы мой сын жил в такой стране…

Здесь Алексей начал грубо ругаться. Наверное, так же когда-то выражался его покойный дед, штурман рыболовного сейнера, попавшего в десятибалльный зимний шторм. Сверху, со стороны Зинаиды Никитичны, в непечатный монолог периодически встревал телевизор, рассказывая про народных умельцев, строивших в старину церкви без единого гвоздя. Алексей, на пару секунд замолчав, прислушался.

– В стране железа даже на гвозди не было, нашли чем хвастаться, – посетовал он, снова употребив несколько непечатных слов. – Вот она, отечественная гордость. Спешите видеть: русское чудо, умелец-Левша, получает в месяц четыре гроша, зато вертит из говна пули ничуть не хуже, чем в Ливерпуле…

Саше стало неприятно от молодцеватой лубочности слов Алексея, и он налил себе ещё коньяка. Выпив, он закусил наименее подгоревшей куриной ногой: всякий уважающий себя человек оперирует исключительно горячими закусками.

– Вот ты сейчас описал то, как я фотографирую, – удивительно членораздельно произнёс он. – У меня фотоаппарат такой старый, что там матрицу нужно ртутью проявлять…

Алексей не был знаком с механикой дагеротипии[15], и профессиональную шутку Саши не понял.

– Ну какой ты левша-умелец, – возразил он, наклоняясь к Саше. – Вылитый враг народа. Лаптей не носишь, барина не любишь. В интернет выходишь, думаешь слишком много. Волосы длинные, фотоаппарат японский. Разве что ещё на стене портрет Отто Ляша не висит.

Саша налил немного коньяка в рюмку. Стекло рюмки было тёплым от рук. Ему в голову пришла довольно крамольная мысль.

– Что плохого в Отто Ляше?

Пару секунд они смотрели друг на друга, а потом начали дико хохотать, хлопая друг друга по плечам и стуча рюмками об стол. Невообразимая, пересекающая все черты запредельная дерзость этой мысли, вполне тянущей на пару лет общего режима, бодрила, точно подкожная инъекция камфоры. Ну а действительно, продолжил развивать свою мысль Саша, что плохого в Отто Ляше, особенно если сравнивать его с имеющимся губернатором, тоже генералом? Оно, конечно, Ляш был офицером вражеской армии – но к городу и его жителям он относился гораздо лучше, чем нынешний (как минимум, в минуту опасности он разделил свою судьбу с Кёнигсбергом, оставшись здесь до конца[16]). Оно, конечно, Ляш немец – но человек, отсидевший десять лет в Воркутлаге, может считаться русским.

– После него нашим прекрасным городом управляли какие-то бездарности, – закончил Саша свою тираду, претендующую уже, если считать наихудший вариант, на пять лет тюрьмы. – Давай выпьем. 

После ещё одной рюмки коньяка, поднятой в память последнего коменданта Кёнигсберга, Сашей овладело уныние. Он твёрдо и бесповоротно понял одну вещь: калининградцам теперь может помочь только чудо. Например, если с того света придёт Отто Ляш и его призрачное войско, одетое в шинели фельдграу[17] (или флектарн, какая уже к чёрту разница?), которое снова встанет грудью на защиту города и его жителей – на этот раз уже без опасности для собственной жизни. Саша, слегка запинаясь и повторяясь, рассказал эту мысль Алексею.

– Это должно звучать иначе.

– А как?

– Однажды один советский пионер гулял по развалинам Королевского замка, – начал Алексей так уверенно, словно этим пионером был он. Из-за опьянения его речь приобрела совершенно не передаваемую письменным способом интонацию. – В стене между ремтером[18] и башней фогта Лиделау[19] он нашёл потайную лестницу, ведущую в подземелье. Пионер спускался, спускался и спускался. Наконец, он пришёл в большой сводчатый зал, освещённый горящими факелами. Повсюду лежали сокровища – Янтарная комната, золото рейхсбанка, картины, скульптуры, деньги, – и повсюду лежали спящие немецкие солдаты. На большом резном троне дремал генерал, увенчанный короной

Оттокара[20]. Пионер хотел убежать, но нечаянно задел золотой слиток, лежащий на полу. Генерал проснулся и увидел мальчика в пионерской форме. «Не бойся», сказал он нахмурившись. «Мы родились на одной земле. Но скажи мне, грозит ли Калининграду опасность?». «Нет, нет!», торопливо ответил пионер. «Значит, час ещё не настал. Ступай скорее отсюда, пока не проснулись мои солдаты», сказал генерал. Пионер убежал наверх. Больше эту лестницу он так и не смог найти…

Саша задумчиво кивнул головой.

– Правда, хорошая легенда? – спросил Алексей.

– Это очень хорошая легенда, – сказал Саша, ощущая, что Самайн – та ночь, когда можно и даже нужно переходить черту. – Но, пожалуй, час уже настал.

Он опрокинул в себя ещё одну рюмку коньяка.

Эта порция оказалась явно лишней. Сашу уже начало уносить куда-то далеко, а Алексей ещё держался: крутя свой телефон в руках, он начал искать в интернете записи немецких военных маршей. Саша было пытался его остановить – а ну как услышат соседи, но Алексей лишь отмахивался: он знает законы. Если кому-то из соседей не понравится «Тревожный марш» в исполнении оркестра Национальной Народной армии ГДР, то он, Алексей, незамедлительно сообщит об этом в Штази[21], и уже утром у Саши будут новые соседи, потому что старых увезут в Моабит[22]…

…Где-то утром Сашу разбудил резкий стук в дверь.

– Откройте, полиция.

Заледеневший от ужаса и полностью разбитый вчерашним застольем Саша успел закинуть планшет за диван, прежде чем открыть дверь. На лестничной клетке стояли заплаканная женщина хрупкого телосложения в пуховике и полицейский в ушанке.

– Кашеваров, Алексей Олегович здесь находится? – спросил полицейский, глядя на экран небольшого пеленгатора. Там мигал яркий огонёк.

Заплаканная женщина утащила гражданского мужа с дивана, а полицейский, посмотрев на кухонный стол с обглоданными куриными костями и разлившимся по скатерти коньяком, сделал замечание:

– Не злоупотребляйте.

К счастью, жалоб по поводу немецких маршей в три часа ночи не поступило. Гражданин России, подумал Саша, не может писать в интернете то, что он хочет. Взамен он имеет моральное право на пьяное антиобщественное поведение. Этот компромисс можно считать приемлемым, потому что других компромиссов нет.

К вечеру Саша понемногу пришёл в себя. Ему было стыдно глядеть на Ксюшу, свернувшуюся комочком на банкетке. Он даже смог зайти на кухню и вытереть разлитый коньяк, хотя ему едва не сделалось плохо от запаха спиртного. Нет, безусловно, алкоголь честен, но на следующее утро он уж чересчур честен.

За окном темнело. Хмурые осенние облака стали ещё ниже, чем раньше. Вот так и наступил ноябрь – а даже ведь и не скажешь.

---

[1] Посёлок Суворово, пригород Калининграда. В общественном мнении зачастую считается неблагополучным местом.

[2] Отто Ляш, немецкий военачальник, генерал от инфантерии, последний комендант города и крепости Кёнигсберг. Руководил обороной города; после капитуляции был заочно приговорён Гитлером к смертной казни. До 1955 года находился в заключении в воркутинских лагерях.

[3] Александр Василевский, советский военачальник, маршал Советского Союза. Командуя 3-м Белорусским фронтом,  после двухмесячной осады и четырёхдневного штурма овладел городом и крепостью Кёнигсберг.

[4] «Литейная мастерская UNION» (нем.)

[5] Бензиновый двигатель внутреннего сгорания

[6] Высокие искусства (фр.)

[7] Посёлок им. Александра Космодемьянского, отдалённый микрорайон Калининграда

[8] Магриб – арабские страны Северной Африки

[9] Товарищи, приказ получен (нем.)

[10] Дом терпимости (фр.)

[11] Одна из земель древней Пруссии. Частично соответствует Балтийскому району Калининграда

[12] Аллюзия к названию гимна ГДР «Возрождённая из руин»

[13] Внешняя разведка Германии

[14] Ю.С. Маточкин – губернатор Калининградской области в 1991-1996 годах

[15] Дагеротипия – одна из ранних техник фотографии XIX века, при которой фотопластинка проявлялась в парах ртути.

[16] Эрих Кох, гауляйтер Восточной Пруссии, бежал из осаждённого Кёнигсберга, утверждая, что руководит обороной. Ляш остался в городе.

[17] «Полевой серый», блекло-зелёно-серый маскировочный цвет. Использовался как камуфляж вермахта.

[18] Трапезная в замках Тевтонского ордена.

[19] Дитрих фон Лиделау – фогт Самбии в XIII веке

[20] Оттокар II Пшемысл – король Чехии, основатель Кёнигсберга

[21] Министерство государственной безопасности ГДР

[22] Тюрьма в одноименном районе Берлина