Екатерина Какурина

МАРКЕТОЛОГ ОТ БОГА

*все персонажи вымышлены, все совпадения случайны. 

Глава 1

Вообще, я не думала менять работу. Мне нравилось работать дома, вставать без пяти десять утра. Включать компьютер, причёсываться одной рукой, а другой застёгивать все пуговицы на белой рубашке и так садиться за стол: сверху выглаженная рубашка, снизу — розовые пижамные шорты в белый горошек. Так я выходила в скайп на связь с директором и с серьезным лицом обсуждала задачи на день. Мне нравилось оформлять по телефону сделки на двести тысяч, сидя на кухне в носках и трусах. И завтракать с одиннадцати до двенадцати мне тоже нравилось. И потягиваться полчаса. Красить глаза по часу каждый, а потом набрасывать одежду и бежать на склад. Направлять движением руки в зону отгрузки огромные фуры, набитые мебелью, и командовать грузчиками. Я считала на тот момент, что жизнь удалась. На работе меня любили, потому что я ни разу не назвала клиента лохом и не послала в пень. Учитывая уровень сервиса наших конкурентов — других интернет-магазинов — этого было достаточно. И всё было хорошо. Но.

— Знаешь, что я думаю? — спросила Соня.

Я не знала.

— Мне кажется, тебе могли бы платить больше, — и посмотрела на меня с прищуром. Да, это правда. Могли бы. Могли бы как миленькие. Я молодой, безотказный, дико талантливый специалист, которого ещё поискать. В конце концов, именно я подняла на ноги московский филиал питерской мебельной фирмы, и мой интернет-магазин сейчас в топ-пять по оборотам — ну разве не заслужила я аплодисментов или хотя бы удвоения оклада? Заслужила, но, кажется, моему любезному директору всё равно. Кажется, он ответит мне: «Шиш». Я ведь уже спрашивала пару раз. Ладно, семь.

— Пожалуй, ты права. Кину резюме на Хэд Хантер, — ответила я, и это не реклама Хэд Хантера, просто я так ответила.

Итак, я — величайший интернет-маркетолог нашей с вами современности — выхожу на тропу в поисках работы мечты.

— Круто! — сказала Соня и встала с дивана от радости — Я напишу тебе резюме!

Соню недавно отчислили из Российской Экономической Школы, и она судорожно искала себе занятие. В тот день она ходила по комнате взад-вперед, загибала пальцы и быстро говорила: «Так. Это круто. Теперь я могу заняться, чем хочу. Могу прочитать Джойса в оригинале, могу ходить на семинары по Витгенштейну, так, могу записаться в тренажерный зал, могу начать заполнять дневник каждый день, …. Боже мой! Я даже могу пить!» В итоге мы плотно занялись только последним. Ну и в зал она записалась. Это да.

— Желаемая зарплата, — читаю вслух, сидя над резюме. — Сколько?

Соня ответила: «пиши сто писят милионов. Мы же в Москве, ееехоу!» В тот вечер мы уже нормально накидались этим черно-белым ликером, который её брат привёз из Испании. Самого брата с нами не было, он вообще жил в Питере, а мы в Москве, ееехоу, как уже было замечено выше. И в квартире не было никого, кроме серого кота по имени Эрик, который драл наши обои, и мы его за это прозвали Педрилой. Но мы любя. Он нас тоже любил, это выражалось тем, что он никогда не гадил в комнате, а только строго в коридоре. Ну да ладно, кошачий туалет — это не тема данного сочинения.

Короче, написала я резюме, а там, глядишь, и четыре утра, мы с Соней легли в кровать, начали строить планы на будущее, вспоминать прошлое, посмеялись, растрогались, заснули.

 Я проснулась от звонка.

— Алло, — бодренько отвечаю, как будто и не засыпала.

— Надежда? Меня зовут Мария.

Мария? Правда? Просто голос мужской.

— Та-ак… — говорю.

— По поводу вашего резюме. Удобно подъехать на собеседование?

И мы с мужиком по имени Мария договорились на завтра, в девять часов утра. Метро Третьяковская. Это центр, совсем рядом со мной. Сто писят миллионов! Ехоуу!

Ну вот, насчёт собеседования договорилась, теперь можно посмотреть в окно. Час смотрела в окно. На улице пурга. Столько снега…

Я думаю, это конец света, хотя календарный конец света обещали два месяца назад, но это же Россия, здесь всегда так. Лето вот в прошлом году тоже на два месяца задержалось.

Я смотрю в окно на небоскребы бизнес-центра «Белая площадь». Через полчаса становится не видно… вообще ничего. Белая площадь такая белая.

Соня проснулась. У нас хорошее настроение, мы ленимся долго. Полчаса играем с котом по очереди. Соня не пошла в универ за приписным, хотя вчера собиралась. День быстро пролетел — за окном было и так темно, а потому не стемнело. Пришло время готовить ужин. Получилось вкусно, я старалась. Я вообще научилась готовить, пока работала дома. Теперь умею все известные супы, мясо, рыбку, гарниры. Раньше моим фирменным блюдом была лажанья. Не путать с лазаньей. Лажанья готовится из любых продуктов, которые вы залажали. Например, я делала её из подгорелого борща с полусырой капустой или из курицы, зажаренной в кастрюле до углей. Но сейчас всё съедобно. Сегодня русский стиль: молодая картошка со сливочным маслом и зеленью, селедочка и салат из свеклы с черносливом и орехами.

Соня пускала слюни и вилась рядом, а я била её по рукам: «погоди, петрушку добавлю».

Готово. Мне казалось, что не хватает соленого огурца.

Соня вышла из душа и сказала, что не хватает водки. Я переспросила:

— Водки?

— Водки.

Не-е. Ну мы же приличные вроде девушки. Водки? Нееет. Мы же не алкоголики. Забавно. Водку мы еще вместе не пили.

Соня говорит:

— Если хочешь, я схожу.

— Да ладно, не смеши меня… А у тебя голова мокрая?

И Соня пошла в магазин и вернулась с бутылкой «Столичной». Со стороны это выглядело так, как будто мы начали спиваться, потому что её отчислили из университета, а мне слишком мало платят. Грустно то, что я не могу сказать «на самом деле всё иначе». Но нам весело в этой снежной крепости под названием Москва, мы есть друг у друга, и впереди что-то новое и интересное.

Начали. Мой тост: «Чтобы те времена, которые мы сейчас переживаем, в будущем стали нашими самыми приятными воспоминаниями». «Одними из самых приятных, — поправила Соня, — я хочу ещё более приятных».

Я согласилась. Мы выпили. Водка теплая и очень мерзкая. Покашляли. Соня отнесла бутылку в морозилку. Сидим и разговариваем. Я смотрю то на её толстые коленки, то в её карие глаза. Она похожа на мою подругу детства: такие же тонкие тёмные волосы, которые никак не растут ниже плеч, секутся и срезаются — терпения не хватает. Ещё у Сони очень бледная кожа. Однажды в Питере я спала у неё в гостях, проснулась ночью и увидела её лицо в свете луны. Это могло быть красиво как поэзия, но я до смерти перепугалась. Мне показалось, что это гипс, что пока я спала, Соня подложила мне в кровать гипсовую куклу, а сама сидит в углу, ждёт и хихикает в кулачок. Но нет. Это Соня такая бледная. Кажется, я сейчас описала какого-то уродца: бледная брюнетка с секущимися волосами и толстыми коленками. Нет, Соня довольно милая, на мой вкус.

Мы навернули ещё водки, но уже холодной и с апельсиновым соком. Соня предложила пойти гулять и валяться в снегу. Я задумалась.

В итоге — какой-то пустой парк! Под снегом спят цветочные клумбы, кованые лавочки. Очень красиво, только не видно. Памятник? Кому? Идем к нему и проваливаемся. По колено в снегу, по пояс в снегу, снежинки за шиворот, хохочем, она всё снимает на телефон (зачем?), валимся в снег, задыхаемся от смеха. Забрасываем друг друга снежными волнами, мы уже совсем охрипли, поднимаемся, я отряхиваю её пальто. Она говорит «не надо, всё нормально», но на самом деле у неё весь задний фронт белый — от воротника до пяток. Идём дальше. Голова кружится. Вокруг очень красиво…

Не думала, что в центре Москвы есть место, где можно поваляться в снегу, но этот парк идеально подходит. Хотя, наверное, после бутылки Столичной найдёшь такое место везде.

Проходим мимо снежных горок. Чёрные дороги с желтыми фонарями и эти сине-белые троллейбусы. Пустые улицы в снегу, и мы тоже все в снегу. Заходим в бар «Дорогая, я перезвоню». Мало людей, все какие-то некрасивые. С «Дорогой» всё понятно, уходим. Садимся в такси, которое Соня ловит криком «Извозчик!» и щелчком пальцев.

Мы дома, и Соня говорит: «А давай позовем Никиту?»

— Давай. Я не против. Никита милый.

— Да, Никита милый… — повторяет Соня.

— Он на щеночка похож.

— Почему? Потому что глаза карие?

— Точнее, он похож на молодую овчарку, знаешь, у которой тело выросло, а глаза ещё щенячьи.

— Да. Он юный… у него даже кожа другая, не такая, как у тебя. И он такой непосредственный.

Так и сказала «не такая, как у тебя», слышали? Кожа ей моя не нравится, видите ли. Стерва. Ладно. Ей повезло, что я отходчивая.

— Прямо наш с тобой любимый типаж, — говорю. — Непосредственный. И кожа. Как у щенка. На животике.

— Ох уж эти щенки с мягкими животиками.

Мы смеемся и переглядываемся горящими глазами. Никита — её новый знакомый, который учиться на втором курсе «собаки». Я недавно узнала это слово, и мне нравится им щеголять. Вот и сейчас. «Собака» — значит «совместный бакалавриат Российской Экономической Школы и Высшей Школы Экономики». То есть, он учится в двух лучших вузах одновременно. Это очень круто, Соня так сказала. Никита, кстати, тоже из Питера, но встретились они с Соней в Москве, в лифте РЭШки. Она спросила, есть ли у него зарядка для айфона. У него не было ни зарядки, ни айфона. Потом они познакомились, потом он пришел к нам в гости, сейчас второй раз придет.

Вот что удивительно: мы втроем жили в Питере на соседних улицах. Я и Соня ходили в бассейн напротив дома Никиты. Никита ездил на Владимирскую играть с одноклассником на гитаре, а я работала в офисе в этом же здании. Наверняка, мы проходили рядом. Возможно, чёрными глазами нас видел Достоевский в камне на площади, но в тот момент мы друг друга не знали. Сейчас мы в Москве, и вот тут-то мы встретились.

Собственно, в первый раз мы только тем и занимались, что перечисляли места, где могли встретиться, но не встретились. А ещё краснели. Первое, что мы сделали, когда познакомились с Никитой, это покраснели. А потом он залез под стол. Ну, не сразу. Я сказала, что стол шатается, и раз уж ты, парень, пришел к нам в комнату, то глянь, чего там. И он мигом залез под стол. Это было удивительно и мило. Он сказал из-под стола, что нужна крестообразная отвертка. Я дала ему такую. Нет, эта отвертка не поможет. Что, недостаточно крестообразная? Нет, дело в том, что у вас полы кривые, а тут мои полномочия всё. К этому моменту мы уже раскраснелись до неприличия.

Забыла сказать: Никита отлично вписывается в нашу компанию неудачников — его недавно бросила девушка.

Хватит про Никиту. Вот он — уже пришел. Сидим втроем под высоким потолком этой квартиры в центре и пьем вино. Приключения петербуржцев в Москве. Каждый привез с собой кусочек меланхолии, интеллигентности, серого дождя. Меня и Соню уже немного отпустило от водки. Говорим про литературу. От Бунина к Толстому, от Толстого к Достоевскому. И был такой спор, который я запомнила, потому что… сами поймёте, почему.

Интересный получился разговор. Мы начали с категории свободы. Что для вас значит «свобода»? Соня говорит: «Ну, смотри. Свобода — это когда тебя ничего не сковывает: ни снаружи, ни внутри. Ты родился на необитаемом острове, и у тебя нет барьеров в голове. Ты никому ничего не должен, всё разрешено, никакой морали. Вот это свобода».

— Нет, — говорит Никита. — Это не так. Свобода — значит любовь.

Соня такая — «обоснуй». А Никита ей: «сейчас объясню, что я имею в виду». И объясняет:

— Всем нужна любовь. Все же любят лайки, так? Лайк мы воспринимаем положительно, дизлайк отрицательно. При этом мы не можем думать лишь о любви к себе самим, потому что мы рождены с сочувствием, сопереживанием. Понимаешь?

— Ага…

— Человек рожден, чтобы любить и получать любовь. Это то, что делает его спокойным и счастливым. Любовь — это путь, по которому нужно идти. Следуя этому пути, ты будешь счастлив. И не только ты, все сразу! И, действуя в этой парадигме, ты абсолютно свободен. Злость, леность, грехи, искушения, какие-то неверно понятые жизненные ситуации сковывают тебя, и мешают тебе следовать истинному пути. Но, если ты избавишься от них, то почувствуешь настоящую свободу.

Никита закончил. А потом добавил:

— Это то, как я воспринимаю христианскую теорию.

Неплохо. Соня не согласна.

Тут наступает моя очередь говорить. Вообще, у меня нет своего мнения по большинству вопросов. Я не думаю впрок. Зачем делать домашнюю работу, которую не задавали? «Надя, что такое свобода?», — окей, сейчас придумаем. А Соня и Никита ещё так пристально смотрят, как будто я должна их рассудить. Я говорю: «Мне ближе точка зрения Никиты».

Отлично. Что дальше? Почему я так считаю? «Ну я согласна с Соней в том, что грех — это искусственная категория. Но в то же время мне кажется, Человек изначально добр. Зло как защитная реакция. Я за мир во всем мире».

Короче, аргументы Никиты мне ближе. К тому же у него очаровательная улыбка. Никита рад. Соня злится: «Ты? Говоришь про мир? Да что ты вообще делаешь для мира?! Продаешь мебель?»

А вот это уже обидно. Я знаю, почему она злится. Не за победу истины она так переживает. Она думает, я клею Никиту: соглашаюсь с ним во всём, говорю про «мир во всем мире» как на конкурсе красоты, в которых я участвовала столько, что впору считать меня глупышкой/сладкой конфеткой. Но Соне не о чем волноваться, она ошибается. Никита мне не нужен. Как она не понимает? Он же ботаник. Зачем мне Никита? Он не подсадит меня ночью на ограду закрытого парка. Он не станет кататься со мной наперегонки на велосипеде зимой по замерзшей Неве на рассвете. Он не поможет мне закинуть на сцену лифчик в солиста группы Yogo-yogo. Он вообще не пойдёт со мной на Yogo-yogo. Он же всё время учится! Зачем он нужен?

Но Соня не умеет читать мысли. Она всё негодует: «Как вы можете говорить про такую вот свободу? Это же надстройка! Это то, чему ты подчинён!» Никита спорит: «Да нет же. Это свободный выбор. Это то, что выше надстроек». Он поворачивается ко мне и говорит: «Именно об этом писал Достоевский в «Братьях Карамазовых». В главе «Великий Инквизитор».

Он милый, этот парень. Из школьной программы я помню только, что там был Иисус, был Инквизитор, и они разговаривали. Всё. Прошу объяснить. Никита всё-таки к школе ближе по временной шкале — ему девятнадцать.

— Не помнишь? Правда? Ладно. Суть в том, что, вот, времена инквизиции. И тут появляется Иисус. Не второе пришествие, а просто пришёл. Он идёт, под его ногами распускаются цветы, слепые прозревают, мертвые оживают. Что делает Великий Инквизитор? Он приказывает его взять и посадить в тюрьму. И тут случается диалог, один из самых крутых в мировой литературе. Вернее, монолог. Инквизитор спрашивает: «Зачем ты пришел нам мешать?»

Тут Никита делает паузу, чтобы прибавить значимости.

— Инквизитор говорит: «Зачем ты пришел? Мы в тебе больше не нуждаемся. Мы сделали людей счастливыми. У нас есть Чудо, Тайна и…» ещё что-то. Что же там было… Ладно, не важно… Авторитет! Да, Чудо, Тайна и Авторитет. «Ты отверг их, когда Злой Дух искушал тебя в пустыне, но мы не побрезговали». Помните момент, когда Дух говорит Иисусу: «Ты идешь к людям с обещанием какой-то свободы, которую они не поймут. Возьми лучше камни и преврати их в хлеба, тогда за тобой пойдут люди». Помните?

Я киваю.

— «Или спрыгни с вершины храма. Люди увидят, что ты остался живым, поверят, что ты сын Божий, и пойдут за тобой». Но Иисус не хотел подкупать людей чудом, он оставил им свободу выбора. Тогда Дух, такой, предложил ему взять меч Кесаря и стать царем, но Иисус отверг и его, потому что хотел равенства, а не преклонения, вот. И потом Инквизитор признается, что все эти дары Церковь взяла себе. Они заставили людей поверить в чудо, они признали свою власть и не спрашивают с голодного человека добродетелей.

Так Никита минут пять вольно пересказывает Достоевского. В пылу беседы он снимает свитер и случайно стягивает футболку, показав симпатичный пресс. Никита застрял в свитере, и мы не спешим ему помогать, смотрим на него, потом друг на друга и улыбаемся, как непойманные извращенки. Как девушки, у которых полгода была лишь безрезультатная учёба и низкооплачиваемая работа. Когда Никита выпутывается и спрашивает, в чём дело, мы обе хихикаем и отводим глаза.

Вернемся к разговору про церковь. Мне мысли Никиты нравятся, я говорю:

— Мне нравятся твои мысли. Что ты скажешь про нашу церковь? Она ведь… совсем не про то.

— РПЦ? Я думаю, это не та церковь, которая нужна людям.

— Почему?

— Зарабатывают на всякой ерунде, занимаются не пойми чем, власть поддерживают, пуси райот сажают. Это если вкратце.

— Понятно. Знаешь, в детстве я читала библию с картинками, такая голубая… у вас, наверное, тоже такая была…

— Ага.

— Я любила её читать, там много классных сюжетов. Ну, так вот, для меня это была книга про волшебного Бога и волшебного парня, который творит чудеса и неясно выражается на устаревшем языке. Постарше я прочла «Евангелие для детей» Льва Толстого и поняла, какие крутые идеи излагал Иисус. И ещё кое-что поняла. Что с нулевого года ничего не изменилось. Всё те же фарисеи совершают свои ритуалы, но уже под крестом Иисуса — великого мыслителя и философа. Такой селебрити-маркетинг. Нельзя было просто так взять и… взять Иисуса себе на вооружение. Как Чебурашку для олимпиады. Я всегда думала, что лучше бы считать Иисуса человеком, чтобы каждый мог требовать от себя того же. Но нет — никто от себя многого не требует, всем нужно чудо и успех. И люди идут в храм за чудом, за огнем с неба. А каждая церковная лавка — это лавка чудес.

Мы с Никитой посмотрели друг на друга, и между нами проскользнуло что-то: может, взаимопонимание, может, Соня. Две бутылки вина, шутка ли. Свобода, Любовь, Достоевский, Церковь, Иисус — угу. Потом мы с Никитой полчаса спорим, оба раскраснелись. Если вы меня спросите, о чём — я не помню. Хорошо, что в конце спора мы понимаем, что мнения-то у нас одинаковые. И такое бывает. Пять часов утра, о чём я думаю?

Потом меняем тему, выходим курить в подъезд и смеемся, уже над чем-то совершенно другим. Спать ложимся все втроем. Руки поверх одеяла. Я не смотрю на часы, чтобы не расстраиваться, что так мало времени осталось поспать. Всегда так делаю.

В итоге на собеседование в восемь утра я встаю с похмелья, но в целом бодро и свежо. В метро пытаюсь вспомнить, чем вообще занимается та фирма, в которую еду. Кажется, подарки. Может, ювелирка? Ювелирные подарки. Посмотрим.

В девять ровно я была только у метро Новокузнецкая, а навигатор говорил, что пешком ещё пятнадцать минут. Я позвонила Марии, сказала, что опоздаю. Она всё тем же мужским голосом ответила, что всё хорошо, я могу не торопиться, а то придётся ждать её — она сама ещё не на работе. Я обрадовалась, свернула не туда, потерялась, запаниковала, два раза обошла какой-то отель, успокоилась. На набережную вышла через полчаса. Там было громко от машин, и Кремль виден как на ладошке, через реку и мост. Я стала под указателем навигатора, позвонила Марии. Она спросила: «Что вы видите?» Я видела золотые купола, они везде. «Вы видите колокольню?». Я видела только строительные леса. «Это и есть колокольня! Проходите внутрь». Я прошла под арку мимо строителей, которые при ближайшем рассмотрении оказывались непривычно русскими. За аркой был двор, сторожевая будка со шлагбаумом, несколько дорогих автомобилей и… церковь? Да, это церковь. Перед ней ледяные фигуры: женский силуэт (высотой с меня), младенец в люльке, несколько зверей и ангелы — рождественский сюжет. Ладно. Мне, видимо, идти дальше. Вдруг я слышу со всех сторон: «Господипомилуй-господипомилуй-господипомилуй» — это ещё что такое? Мария снова звонит: «Я через десять минут освобожусь. Вы можете пока зайти в храм, погреться, там сейчас служба». Теперь я поняла, откуда звук — под крышей храма, снаружи, такие маленькие колонки, через которые служба транслируется наружу. Вот оно как.

Предложение зайти в храм меня сильно смутило. Последний раз я была в Исаакиевском на экскурсии, но это не в счёт. Я не надевала платок. Получается, по-хорошему, последний раз я была в церкви, когда меня крестили. Мне было где-то восемь лет, я ничего не понимала и, понятное дело, не могла сказать «нет, спасибо». Я жила себе дальше со своим крещением — ничего не поделаешь — как ветрянкой переболеть — приятного мало, обратно не вернуть, а в жизни может пригодиться…

Не так уж холодно. Всего минус 11. Пожалуй, здесь постою.

Я стала ждать у доски объявлений. «Приглашаем молодежь на чаепитие с батюшкой, каждый четверг в 19:00» и сверху такая картинка с чайником и чашкой, скачанная из Интернета. «Пфф», — думаю. Это смешно. Кому придет в голову пить чай с батюшкой? Ещё эта рамка от демотиватора. Как-то неловко мне стоять в этом месте. Ладно, успокойся — смотри вокруг. Повертела головой, оценила взглядом машины на парковке, недешёвые такие машины. Одна с буквой «Д» на капоте. «Д», думаю я, «Д — значит «Духовность».

Пока я стояла и слушала бесконечное «господипомилуй», один странный вопрос начал меня мучить. Заходя в церковь, я знаю, нужно креститься. Зачем не знаю, но, говорят, надо. А входя в церковную лавку? Там ведь тоже есть иконы, так? В Питере я видела бабушек, которые крестятся перед входом в метро. Зачем они это делают?

Мария снова позвонила. «Зайдите на внутренний двор. Сейчас спущусь». Я стояла и вертела головой, искала Марию. В дверях была только миловидная девушка, а я ждала плечистую особу с толстой шеей и короткой стрижкой — вот что может идти в комплекте с мужским голосом.

«Надежда», — обратилась ко мне девушка. Меня передернуло. Это была Мария — моей комплекции, средний рост, узкие плечи. Она повела меня за собой, по металлической лестнице наверх, в кабинет. Я ей сразу понравилась, это было видно. Во-первых, потому, что мы похожи друг на друга как двойняшки. У меня большие карие глаза и у неё тоже. Светлая кожа. Красные губы. У неё длинные русые волосы — и у меня. Даже оттенок похож. А, нет, у меня рыжее. Мы зашли в маленький кабинет, узкий, похожий на келью, с компьютерным столом и книжной полкой. Я сняла платок, очки и пальто, заметила в её глазах, как она подчеркнула про себя наше сходство.

Она села за компьютер, а я рядом. Рассказала про компанию: организована десять лет назад, производство, крупная мастерская за МКАДом, коллектив двести человек, ювелирка качественная — не какой-нибудь там Китай, маржа высокая — предметы религиозного культа не облагаются налогом. А потом добавила: «Только не подумайте, что мы тут круглые сутки молимся. Это не так». Я ответила: «угу».

Я думала в этот момент «не пахнет ли от меня водкой? Или джином? Джин тоже вчера имел место быть».

— Вроде всё рассказала, — так она себя проконтролировала вслух, судорожно и лениво одновременно. Мне показалось, она тоже не выспалась.

Мария взяла лист А4 с моим распечатанным резюме и начала читать вслух, неинтересные моменты заменяя на «бла-бла-бла». Она удивилась, что я писала диплом по теме «продвижение бренда в Интернете». Оно и ясно — таких дипломов в те времена было немного — слишком новаторская тема. Ей понравилось.

Мы немного посмотрели друг на друга, поговорили о перспективах и о том, чем мне нужно будет заниматься. Я ничего не поняла, а переспрашивать не хотела, так как тоже не прочь была поспать, и все силы уходили на то, чтобы делать бодрый вид.

В итоге она сказала, что завтра у меня второе собеседование — с коммерческим директором. Нужно будет ехать в Мытищи к двенадцати. Прибавила, что она взяла бы меня прямо сейчас, но должность в компании новая, и директор должен одобрить.

«Ладно. Поеду. Посмотрю», — подумала я и почувствовала смесь подъема настроения, интереса к жизни и восторга.

Мария проводила меня к выходу и начала рассказывать, как идти к метро, чтобы я снова не запетляла.

— Так, мы здесь, — она нарисовала палкой на снегу точку, — сначала нужно повернуть направо, потом ещё раз направо…

Она рисовала палкой по снегу, а когда снег закончился, перешла на дерево, на воздух, на язык жестов. Это очень развеселило её, и я тоже стала улыбаться, чтобы не показаться грубиянкой.

Глава 2

— Бизнес при Церкви? — раздельно переспросила Соня.

— Да, — подтвердила я, — Странно, что они вообще затеяли какой-то бизнес, ведь у них уже был самый выгодный из возможных.

Соня подумала.

— Они и так гребут немерено.

— Знаю. Может у них цель собрать алтарь из пачек денег, как в «Брейкин Бэд»?

Мы сделали ту теплоактивную маску для волос, которую Соня украла в салоне красоты за то, что её плохо постригли и обсчитали. Обмотали волосы клеенкой и полотенцами и лежим головой к батарее.

— Короче, такой бизнес-план — начала я. Такими словами мы частенько начинаем разговоры с тех пор как обломались наши прошлые планы. — Под Пасху строим бюджетный храм из веток. Туда набивается народ. Нанимаем актеров на роль священника. Собираем с людей деньги: крестим, венчаем, отпускаем грехи — профит.

Соня кивает:

— На Пасху точно окупится.

— Нет, правда. Почему я не могу так сделать, а кто-то может?

            Она пожала плечами, я поняла это по звуку шуршащего пакета.

— Поеду завтра на второе собеседование, — говорю. — А прикинь меня возьмут? Буду продвигать в интернете эту контору. Покупать рекламу у всяких пабликов типа «Родина Царь Православие».

— Такие существуют? — удивилась Соня.

— Да, я уже видела несколько. И за рекламу они просят немало, как будто сам царь будет её выкладывать.

— А что если… — потянула Соня, — нам самим сделать паблик. Заработаем денег.

— Про царя?

— Нет. Ты ведь будешь лазить в этой своей конторе, а она, между прочим, одна из самых крупных, я посмотрела. Наверняка там полно говна всплывёт. Интересный контент. Мы будем выгодно отличаться от других пабликов.

— То есть ты мне предлагаешь на работе продвигать бренд, а после работы его задвигать?

— Чёрный пиар — тоже пиар, — попыталась оправдаться Соня.

— Ладно, — говорю, — меня ещё никуда не взяли. Но мне больше нравится идея с храмом.

На следующее утро я снова проснулась с похмелья — Столичной осталось полбутылки, нужно было что-то с этим сделать. Поэтому мы снова «дали рок». Снова с Никитой. Никита уехал в универ чуть ли не в семь утра. Я встала позже, меня немного штормило и мутило. Приготовила завтрак для Сони и поехала в Мытищи на электричке. Зачем я делаю завтрак для Сони, если она и сама может? Тут просто так не расскажешь — нужно лирическое отступление. Два года назад в Питере, когда мне было двадцать два, мы с друзьями поехали на Ладожское озеро, и с нами была Соня. Обычная девушка, которая в профиль похожа на Ахматову. Она мне сразу понравилась. Если бы мне было тогда что отдавать, я бы всё отдала, чтобы дружить с ней. Но отдать было нечего: всё, что у меня было — это съемная квартира, кеды-конверсы, стоптанные под плоскостопие, пачка сигарет и мои вечные панические атаки. Она плавала и играла в пляжный волейбол, такая красивая в чёрном купальнике, а я нырнула прямо в шортах, футболке и вернулась на берег. Зачем я на неё смотрю? Я стою на берегу, слежу за ней, думаю «какая же ты красивая» и боюсь о чём-то говорить. Мокрая одежда аплодирует мне на ветру. Аплодирует моей смелости и браваде.

Соня дружила с ребятами из коммуны на Лиговском, где стены расписаны стихами и лозунгами. Акционисты, медиа-художники, активисты, социологи, философы. Поэты, которых вы никогда не узнаете, пока ваши внуки не станут учить их стихи на уроках по литературе. Вот увидите, станут. А вы им будете помогать, потому что это, так скажем, не самые легкие для заучивания стихи. Ребята из коммуны участвовали во всей этой околополитической штуке: митинги, акции, хепенинги, перформансы, монстрации. Эти люди, о которых вы, может быть, слышали, но, скорее всего, они имеют полное право поприветствовать вас главным лозунгом оппозиции, фразой, которую придумал один из них: «ВЫ НАС ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ».

В общем, Соня была из мира, который был настолько же мне интересен, насколько незнаком. За два года я хорошо узнала её, мы подружились, вместе ходили на открытые лекции, в бассейн и на концерты. Я никогда так близко ни с кем не дружила. Мы гуляли все белые ночи: заходили в клубы на Думской и Лиговском, где дешевый коктейль «Куба либре» и на входе вешают на руку бумажный браслет, знакомились с иностранцами и нашими, играли в кикер, давали рок. Утром засыпали у неё на Маяковского, где сладко пахло корицей, мы, по локоть в этих бумажных браслетах.

Когда Соня сказала: «Знаешь, я переезжаю в Москву учиться», я ответила: «Да? Мне тоже туда нужно», и судорожно стала придумывать, зачем. «А в Москве такая же валюта, как по всей России?» «Да, — ответила она, — Только курс четыре к одному». Я предложила: «Давай будем жить вместе, и тебе не нужно будет много платить за съёмную квартиру. А я наконец-то буду учиться в Литературном институте. Давно хотела». Я очень люблю Соню. Так и случилось.

Теперь я в Москве, еду на электричке в Мытищи и незаметно возвращаюсь к основной линии повествования, где описываю, как устраиваюсь в православный интернет-магазин. Я на проходной советского завода. Охранник взял мой пропуск:

— Вы куда? На четвёртый? Наверное, заказали себе новый крестик?

— Нет, я устраиваюсь.

— А вы молитвы знаете? Они там по три раза в день молятся. А ещё перед праздниками вообще всегда. Как намолятся…

Он говорил так, как будто вместо «молятся» он имеет в виду «пьют». Такая злая ирония была в его голосе. Вообще, мне этот тип не понравился, слишком советский, как и то место, где он сидит.

Мария встретила меня, провела в планово-экономический отдел и посадила на широкий кожаный диван. Сказала, что коммерческий директор скоро освободится. Окей, говорю. Диван был удобным, и я совсем не против подождать. Сижу, смотрю по сторонам. Обычный офис: светлые фальш-панели (назовём это так) и панорамный плакат с Москвой-рекой, стеллажи с толстыми папками и учебниками по 1С. Три иконы на полке и один православный календарь. Девушки за компьютерами одеты как обычные офисные чики: джинсы, блузка, поверх неё вязаная жилетка. На одной из девушек была юбка в пол, шерстяная, православная довольно-таки юбка. Но в принципе такую можно увидеть в любом другом месте — обычная офисная мышка, довольно милая.

Икон мало. Удивительно мало. На это всё. Я просидела там сорок минут. Потом Мария пришла за мной и отвела в кабинет коммерческого директора. Там я просидела ещё сорок минут. Что за свинство? Уйти, нет?

Кабинет открыт, и мимо ходит красивая блондинка в фиолетовой кофте и черной узкой юбке по колено. Она смотрит на меня с сочувствием, когда проходит мимо пятнадцатый раз. Я хочу пожаловаться ей: «ваш коммерческий директор — вонючка». «Москва — златые купола…» у кого-то на рингтоне. Москва — звонят колокола. Москва. Верчу шариковую ручку. От нечего делать я стала изучать листы на столе. Если это секретные бумаги — сами виноваты, нечего так долго где-то гулять. На самом деле это письмо на английском от итальянцев, которые просят прайс-лист, и стопка анкет. Маркетинговые анкеты для продавцов из розничных магазинов, там были такие фразы как: «Девочки, для управления ассортиментом икон, напишите, пожалуйста, какие Святые пользуются наибольшим спросом?» и другие перлы православного маркетинга. На популярных святых можно сделать наценку побольше, ну вы поняли.

Какое-то время я подглядываю в анкеты, но когда кто-то проходит у двери — сижу прямо, как девочка с персиками. Зашел мужчина, сказал: «Ещё пять минут» и убежал.

Было уже 16 часов, я не ела со вчерашней ночи, а всю вчерашнюю ночь я пила водку на морозе и бегала по сугробам. Какие разговоры о святых? О чём вы? Ещё полчаса и я сама умру смертью мученицы. Он думает: Иисус терпел, и вы потерпите? Нет уж… Я уже думала уйти, сослаться на то, что у меня ещё одно собеседование сегодня, но тут он, наконец, пришел.

Коммерческий директор оказался красивым худоватым мужчиной с седыми волосами и совершенно невероятными голубыми глазами, легкий загар, печать доброты и спокойствия на лице — он походил на святого с иконы, которая стояла рядом на полке. На хорошо одетого святого.

Он сказал «простите за ожидание» с улыбкой, и это было так честно, что я сразу всё простила. Мы поговорили немного и, когда он понял, что я адекватная, перешли в соседний кабинет, где сидела женщина — генеральный директор, похожая на Рину Зеленую. Такая же пожилая и непосредственная. Мы сидели втроем, беседовали. Я чувствовала, что сейчас будут вопросы вроде «ты веришь в Бога?» Но я ещё не знала точно, сколько за это будут платить. Мария сказала, что должность новая. У меня было два ответа: «православие или смерть», если зарплата будет больше ожидаемой, и «Бог умер» если меньше раза в два.

Но гендиректор задала вопрос, ответ на который, я не приготовила:

— Ты ходишь в церковь, вообще?

— Нет.

— А чё так? Некрещеная?

Я опешила, но потом собралась:

— Крещенная, но с возрастом я поняла, что не хочу привязываться к конфессии.

— Это кто тебя научил?

— Никто не научил, — говорю я и добродушно улыбаюсь. — Сама пришла к этому. Я просто понимаю, что религия — это личный выбор каждого, но тот, кто уважает чужой выбор, и сам достоин уважения.

Это были заготовленные слова. Я видела их в блоге про путешествия. Шикарная фраза, да?

— Красиво, но неправильно, — сказал коммерческий директор, и они рассмеялись. И смеялись долго, я уже подумала не перестанут.

— А почему, вы считаете, неправильно? — Спросила я аккуратно. Мне хотелось вывести их на кровавый религиозный спор.

— Это расхожее мнение, — сказал он.

— И оно совсем не оригинальное, — добавила она.

«Не оригинальности ради я выбираю себе жизненную позицию» — подумала я, но решила помолчать.

— Это многие так говорят, — продолжала она, — я тоже так думала, но на самом деле… на самом деле всё познаётся с опытом. К тому же ты крещена в православной вере, так почему бы не изучить этот вопрос.

— Мне это интересно, да, есть такое.

            Тут вмешался он:

— И, если говорить откровенно, то при работе с нашими изделиями, тут не получится быть отстраненным — либо в одну сторону качнёт, либо в другую.

— Да, это точно, — подтвердила она, — это во-первых: наше предприятие неотделимо от епархии — все мы являемся детьми церкви и каждое воскресенье ходим в храм, причащаемся, исповедуемся. Всё в порядке в этом отношении.

            «Опа, ничего себе, — думаю, — я попала в самую настоящую живую коммерческо-религиозную структуру. Интересно».

— Поэтому не получится работать, не пропуская через себя это содержание. Тебе сколько лет?

— Двадцать четыре.

            Она махнула рукой: «а, ну ясно всё с тобой».

— Думаете, всё ещё впереди? — улыбнулась я.

— Ага.

Потом был ряд вопросов, обычных для любого собеседования: «почему ушла с прошлой работы?», «что там делала?», «Ничего себе», «и по рекламе можешь? Хорошо», «И статьи пишешь?»

После всех моих ответов она сказала ему: «эта девочка нам нужна. Запиши её телефон. Обязательно». Это «обязательно» она сказала так, как будто это их кодовое слово, и значить оно может всё, вплоть до полного отрицания. Меня смутило.

Вот, в общем-то, и всё. Мне обещали позвонить, и коммерческий директор записал мой телефон на листочек.

Я уезжала обратно на электричке в наушниках и глубоких мыслях. Сдаётся мне, что меня не возьмут в эту православную фирму. Какая жалость, послушаю «Кровосток».

Короче, меня взяли. Тем же вечером позвонила Мария и сказала: «Что вы там им наговорили?». Я присела. Неужели всё так плохо. «Они в восторге»…

Деньги, которые они предложили, мне понравились.

Прощай, родная мебель! Теперь я буду работать на православие!

Глава 3

Первый день на работе потрачен. Я прошлась по сайту компании, написала три текста по 1000 знаков и поела постной еды. И потом меня ещё отпустили на час раньше, потому что стажировка. Я довольна. День был классный. Мне понравилось с самого начала. Утром я спросила Марию, во сколько приходить завтра. Она ответила: «А завтра приходить не надо. Завтра Сретение».

            Ах, да. Сретение. Не знаю что это, но мне уже нравится. Оказалось, Сретение — это праздник. Организация настолько православная, что живет по православному календарю, и каждый Великий праздник — выходной.

С детства я хорошо помню только один православный праздник — «сороки» (с ударением на первую «О»). В этот день мама пекла булочки в виде птичек с глазами из изюма. Помню, я всегда первым делом отковыривала изюм. Ещё в моём детстве была Пасха, когда все приезжали на кладбище и напивались в дрова. Ну и Рождество, хотя это последнее, что приходит на ум. Больше я праздников не знаю.

И вот их, оказывается, целых двенадцать. Пасха и Сороки туда, кстати, не входят. Девять из них «непереходящие», три — с плавающей датой, но всё равно я буду отдыхать ещё дополнительно 12 дней в году. Это успех. Придётся запомнить разные Преображение, Успение. Чувствую себя гимназисткой в дореволюционной России.

Ещё прочитала море статей о житиях святых. Каждая вторая заканчивалась словами «все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились».

Этим всем я занималась до обеда, пока не отведала постной еды.

Постная еда — отдельная тема, поэтому я напишу про неё отдельным абзацем. На первом этаже есть небольшая тёплая комнатка (к слову, в этой постройке напротив храма, где я работаю, все помещения небольшие и скромные). Узкая комната с длинным обеденным столом, в одном конце — «красный угол» с разными иконами, в другом — окошко, через которое две милые женщины подают еду. Там можно хорошо пообедать совершенно бесплатно, за 50 рублей. Теперь про саму еду. Представьте безвкусные вареные овощи в пресном бульоне без масла. Представили? Хорошо. Так вот, это совсем другое. Я не понимаю, почему, но это очень вкусно. Хотя всего-то простая картошка с морковкой, каша и овощная нарезка. Для меня так и осталось загадкой, почему.

            В общем, в трапезной я впервые и прокололась. Дело было так.

            Я вошла, пожелала всем приятного аппетита, взяла еду, приборы и села за стол. Пока всё нормально. За мной вошла женщина, перекрестилась, пошептала тихо и села есть. За ней другая — тоже перекрестилась.

            Когда зашел четвертый человек и перекрестился, я поняла, что у них тут такой порядок. В какой-то момент мне захотелось перекреститься, но сразу расхотелось. Это зеркальный нейрон работает, тут всё ясно. Я не понимаю, зачем они это делают и, если я вдруг начну креститься перед обедом, то буду чувствовать себя заводной обезьянкой. Это не нужно ни мне, ни кому-то ещё.

            Я смотрела в свою тарелку, когда кто-то строго сказал мне:

— Так, девушка!

Ну вот, сейчас начнётся: поняли, что я не православная, будут коситься, претензии предъявлять. Да не умею я в православие! Ну, давайте, кто первый?

Внутри готовлюсь к перепалке, поднимаю глаза, вижу недовольного седого мужчину, похожего на Санта-Клауса, который сердито спрашивает: «А почему вы наши ложки взяли?» Я говорю: «Позвольте?», таким тоном, которого я от себя не ожидала — максимально вежливым.

            И через секунду я вижу, как он расплывается в улыбке, вижу добродушного дедушку, который сильно постарался, чтобы сыграть строгость.

— Да вот же! Возле вас корзинка с ложками и вилками, а вы весь стол обошли.

Он начинает задорно смеяться. И он такой добрячок, что вся моя оборона рассыпается как щит из подсохшего песка.

— Мне ваши ложки больше понравились, — улыбаюсь я. — На самом деле я просто не заметила.

— Вы первый раз здесь, да?

— Да, я пока на стажировке.

— На стажировке? Ну, Божией помощи вам.

Не знаю, что принято отвечать на такую фразу и что она вообще значит. Вряд ли он так пожелал мне смерти, поэтому я ответила «Спасибо». Хотела добавить «и вам», но постеснялась. Я, вообще, частенько стесняюсь, когда трезвая.

Ем дальше и слушаю разговор Санта-Клауса и другого бородатого мужчины, похожего в своем шерстяном свитере на лесоруба. Они сидят прямо напротив, всё отлично слышно.

Санта-Клаус:

— Сколько у батюшки Сергия детей? Четыре?

Лесоруб:

— Теперь пять.

— Уже пять? Вот умница!

«Пять детей — ничего себе», — думаю я, смотрю на стол и понимаю, о чем они. В тарелках лежит зефир, печенье курабье и прочие сладости, а рядом «записочки»: «Во здравие Сергия, Маргариты и млад. Алексея». Это, видимо, угощение от Сергия и его супруги Маргариты в честь рождения у них младенца, которого назвали Алексеем. Элементарно.

Пока думаю, насколько я крутая, немного упускаю диалог и возвращаюсь, когда Лесоруб говорит:

— Это уже седьмая пара венчается. Всё после этого началось — после чаепитий с батюшкой.

Так, это я помню. «Приглашаем молодежь на чаепитие с батюшкой», — надпись на доске возле храма.

— Их там человек восемьдесят всего. Седьмая свадьба за год. А сейчас февраль. Седьмое венчание!

— Так, может, ему медаль сообразить за заслуги?

— Да его вообще, это, качать надо! — говорит Санта и хохочет.

Теперь мне становится ясно: вот кто ходит пить чай с батюшкой — это клуб православных знакомств. Наверное, забавное зрелище.

В разговор вступает женщина справа от меня:

— Скажу своей старшенькой, может, тоже захочет сходить. Всё жду, жду, когда её выдам. Хорошая она, да только никто ей не нравится.

— Знаете, — говорит Лесоруб, — как старец Тихон сказал: «Ад полон гордых девственников». По всем правилам живут, всё соблюдают, но гордость их губит.

            Ну и разговоры за бизнес-ланчем. Женщина справа придвигает ко мне большую миску:

— Девушка, попробуйте винегрет.

— Нет-нет, спасибо.

— Ну смотрите, я из дома взяла побольше, думала, поделюсь.

Что-то необычное есть в её интонации. Она говорит с теплотой, которую разве что от родной бабушки услышишь, и то, когда у той хорошее настроение. Сложно отклонить такую атаку. Сижу, ем винегрет. Вкусно. Лесоруб наклоняется ко мне и тихо говорит:

— Ангел за трапезой.

Я киваю ему, улыбаюсь, делаю вид, что жую винегрет и поэтому не могу ответить, а сама думаю: «???». А это что такое было? Таких комплиментов мне ещё не отвешивали. Да он просто пикап-мастер, старый негодник.

Тут заходит девушка, крестится и говорит всем машинально «Ангела за трапезой». Ах, вот оно что. Это значит «приятного аппетита» на их языке. Понятненько. Кто-то отвечает «Невидимо предстоит». Вот это и скажу в следующий раз.

Вообще все, с кем я сегодня познакомилась, мне понравились. Первым был парень Рома, похожий на молодого Олега Табакова в фильме «Шумный день». Такой же веселый, звонкий — разве что не чёрно-белый. Он отыскал меня и спросил:

— Это тебе можно сказать, если нашёл ошибку на сайте?

— Да, мне.

— Ты знаешь, что у нас там образок «Иверская» бракованный?

— Знаю, говорю гордо. Мало того — я уже всё исправила.

Там и правда была царапина на фото. Я подумала: «так не пойдёт» и быстренько всё потёрла в фотошопе, залила на сайт и осталась довольна собой.

— А ты знаешь, что он раньше был нормальный, а теперь бракованный?

Чёрт. Оказалось, по легенде, в девятом веке, один из иконоборцев ударил копьем по образу — и потекла кровь. Воин пал ниц, все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились. С тех пор Иверскую изображают с небольшой раной на щеке, которую я, по доброте душевной, удалила.

— Ладно, — говорю, — сейчас нарисую обратно.

Рома смеётся. Сложно не отметить, что он симпатичный.

— Ты, значит, тут недавно? И как тебе?

— Круто, — говорю, — двенадцать лишних выходных, кому не понравится?

            Он стал серьёзней:

— Ты, значит, ещё не знаешь главный здешний секрет?

— Какой?

— Да так, — он помотал головой, — в другой раз, — и заторопился.

Познакомилась с Ксенией, оптовым менеджером, которая угостила меня коврижкой. Она сидит слева от меня в кабинете. Всё её разговоры по телефону звучат примерно так: «Здравствуйте! У вас долг двести тысяч, нужно до первого числа оплатить. Храни вас Бог!»

Познакомилась с Мариной, оператором интернет-магазина, которая ничем меня не угостила, кроме холодного взгляда. Марина сидит справа от меня, и она какая-то надутая. А когда я подошла к принтеру сзади неё вообще недружелюбно спросила долго ли я собираюсь там стоять. Ну и пошла бы она в принципе.

В остальном приятные люди. С утра они заинтриговали меня словом «чернь». Утром кто-то обронил и всё чаще они так кого-то обзывали. Я не могла разгадать, кого? Кого они так называют? Конкурентов? Гомосексуалистов? Конкурентов-Гомосексуалистов?

— Кто звонил?

— Да, чернь.

Или

— На выставке в Питере слева и справа от нас была чернь, окружили.

Чернь должна была приехать к двум, я ждала. И чернь приехала. Это были два молодых человека. Я искала в них все признаки заднеприводности, но не нашла. Потом случайно увидела их фирменную печать ООО «Северная чернь». Они оказались питерским производителям изделий из серебра с чернением.

Короче, знакомилась, общалась, неплохо проводила время, пока не выкинула икону. Кто же мог подумать, что нельзя? Со знанием семьдесят третьего правила шестого Вселенского собора я не рождалась. Напечатала для одного дела страницы сайта на принтере и спокойно выкинула листы. Пока Ксюша не сказала мне:

— Ты клади такое в коробочку на сжигание. Там, где иконы напечатаны — это можно только сжигать, чтобы в мусор не попало.

Коробка на сжигание, оказывается, есть во всех кабинетах. Довольно странно, но мне это понятно. Я лично до сих пор не могу выкинуть пыльные желтые семейные фотографии, хотя электронный архив был сделан ещё пять лет назад. Мне как-то некомфортно думать, что фотографии лучших моментов моей семьи будут валяться где-то на помойке. Моментов этих было так мало, что в будущем мне нужны будут реальные доказательства, чтобы их помнить. Поэтому нежелание кидать рядом с бананьей кожуркой то, что дорого — можно понять, это не диагноз.

В кабинете уютно. Здание старое, никакого тебе бетона и пластика, свежо, как в музее. Красивый плакат на вон той стене с молитвой… «Живый в помощи Вышняго…» И эта табличка с цитатой возле меня. Из чего она? Из дерева? Мне нравится. «Выше Закона может быть только Любовь. Выше Права — лишь Милость, и выше Справедливости — лишь Прощение». Это сказал Алексий Второй, прошлый патриарх. С ним здесь, видимо, знались — на сайте я прочитала, что это он дал благословение на создание ювелирной мастерской.

В кабинет часто заходят священники, кто-то в простой чёрной рясе, а кто-то в полностью прокачанном облачении. Вот заглянул лысоватый мужчина с чёрной бородой и блестящими глазами. На нём что-то вроде голубого плаща с серебряными узорами и нечто похожее на шарф кашне из серебра, двумя концами вперед. Сегодня я прочитала, что этот шарф называется «епитрахиль» (ударение на последний слог, а не на букву «а», как я сначала подумала). Мужчина сказал «здравствуйте», посмотрел вокруг и убежал. Это напоминает мне артистов за кулисами: батюшки, кто-то ходит взволнованный, кто-то сидит расслабленный, совсем не такие серьезные, какими должны быть в храме. А я смотрю в окно на тающий снег и думаю, что когда девочек из Пуси Райот поймали, тоже был конец зимы, как сейчас. Помню, мы тогда с Соней сидели на Пушкинской 10, в ГЭЗе, и ждали перформанса каких-то питерских художников. Сначала выступали панки, потом пришел Рома и сказал, что девчонок из «Войны» задержали. И хотя всем было пофиг, он сказал, что не будет сдаваться и споёт в знак солидарности свою новую песню «Иисус спасает, Патриарх карает». Выступал он, как всегда, в одних только семейных трусах и носках (он всегда так поёт). Забавная песня, но всё-таки мне было немного грустно. Мне всегда грустно, когда кого-нибудь сажают. Плюс я думала, что если бы я занялась акционизмом, а не прозой пару лет назад, то вполне могла бы стать какой-нибудь пятой Пуси Райот. Но нет! Я продала душу дьяволу за литературный гений и, как вы уже успели догадаться, проиграла.

            Но сейчас не об этом. Все эти разбирательства, плевки и ругань в сторону не православных, короче, вся эта песня с припевом как будто отнесла меня на десять световых лет от православия, на противоположную сторону, к тем кто тоже не прочь поставить церковь на место. И вот у меня даже есть шансы. Этим и займусь. Но не прямо сейчас, конечно, сейчас мне пора домой — рабочий день закончился.

В коридоре я наткнулась на двух попов. Один повыше, другой потолще, и тот, что потолще, был совсем как из детской книжки «Сказка о попе и работнике его Балде». Рыжий, в черной рясе, с толстой золотой цепью и крестом. Я сказала им «здрасте». Они не отреагировали. Никак. Просто молча посмотрели на меня. Странно. Ну ладно.

Это всё, что смутило меня за первый день. Ещё микроволновка с надписью, назвавшей меня сестрой. «Братья и сестры! По окончанию рабочего дня, пожалуйста, отключайте печь от электросети, т. е. вынимайте вилку питающего электрошнура из розетки».  Я посмотрела на это и подумала «Окей». Сфоткала, выключила и пошла домой.

Суть этого дня пока в том, что я так и не поняла, почему постная еда такая вкусная. Но я чувствую, скоро будет интереснее. Вот вам мой прогноз: начинается что-то новое и заканчивается что-то старое. Ещё вспомните мои слова.

Метро. Три остановки. Что бы вам рассказать, пока едем в метро? Начнём с того, что я неудачница.

Сейчас я вам поведаю историю. Однажды в Питере, на восьмой линии Васильевского острова, ко мне подошла старая цыганка. Она посмотрела на меня и сказала: «Я знаю твою судьбу». А я ей: «Пф, да я и сама знаю». Она чуть не присела от удивления, а я такая: «Моя судьба — тусить». Был бы у меня кассетный мафон, я бы включила The Bee Gees — Staying Alive и станцевала у неё перед носом победный танец. Но у меня не было мафона. Цыганка ничего не ответила, а только стрельнула мелочь на метро и ушла. Может, домой, может, из профессии. История закончилась. Но эта встреча была не случайной. Ведь тогда я поняла, что считаю своей судьбой.

И было так. Сейчас мне моя жизнь в Питере кажется одной большой тусовкой. Питер, где каждая вторая дверь — это вход в бар, просто создан для веселья. Как я тусила! Какие это были тусовки, полный треш. Не то чтобы просыпаешься в курятнике и первого встречного человека спрашиваешь: «какая это страна?», но вроде того.

Теперь я в Москве, и последние полгода у меня был трудный день. Я приходила домой со склада после вечерних отгрузок и падала на кровать лицом вниз, вытянув руки вдоль туловища, не для того, чтобы сделать фото в стиле планкинг, а потому… потому что… тише, я сплю.

Более 100 тысяч москвичей за два года переехало в Питер, какого чёрта я забыла в Москве? Так я думала, когда шла пешком мимо пятикилометровых пробок.

Всё должно было быть круто. Но я слишком серьезно относилась к работе, а Соня поступила в магистратуру РЭШ, в этот шаолиньский монастырь для экономистов. Последние полгода я прожила как в школе Пифагорейцев. Подъем, зарядка, работа, бобы, вечерний моцион, сублимация. Разве что от имущества не отказалась, но это потому, что у меня никогда ничего не было своего, кроме зубной щетки.

Сейчас я вам расскажу, что такое магистратура РЭШ. Туда поступают только умные, а выпускаются самые упёртые. Из ста человек после второй сессии остается шестьдесят. Не успеешь с кем-то познакомиться, а он уже отчислен. А ты только вчера запомнил его имя. А он уже собирает вещи и едет обратно в свою Республику Коми, например.

РЭШ — это когда ты приносишь домашнюю работу, говорит «спасибо», смотрит на часы, кладёт её в урну с мусором и добавляет: «это — ноль баллов». Потому, что ты опоздал на две минуты. А ты эту домашку делал пятнадцать часов, ты не спал, не ел, на тебя смотрит вся аудитория…

Нужно зачеркнуть два года своей жизни, чтобы закончить РЭШ. И кто-то зачеркивает. Ведь так ты сможешь устроиться в крутейшую консалтинговую фирму и, работая по двадцать часов в сутки, через десяток другой лет такой вот своей-не-своей жизни заработать денег столько, что хватит переехать на свою виллу в Калифорнию, и до конца дней покупать кокаин и женщин, курить сигары, в общем, получать от жизни лайки всеми известными способами. Кто-то сразу понимает, что это не для него. Как друг Сони, который однажды на вопрос «Ты сделал вторую задачу?» ответил: «Я хочу ездить на велосипеде по полям и лугам» и забрал документы.

В общем, тут нужно очень захотеть, как, впрочем, в любом деле. Когда Соня уставала ботать, она садилась на диван и просила меня замотивировать её. Она укладывала свою голову ко мне на колени, и я начинала рассказывать:

— Ты закончишь РЭШку, тебя пригласят в Голдман Сакс…

— Не хочу в Голдман сакс, хочу в Блумберг.

— Хорошо. Ты уедешь в офис в Лондоне и там будешь отгребать бешеные деньги. Снимешь квартиру-студию в центре и у тебя будет парень рок-музыкант, который будет таскать тебя по андеграундным тусовкам.

— О да, продолжай!

— Хах. А дальше я не знаю.

            Вот так мы полгода просидели дома. Я расстроена, что Соня вылетела из РЭШ? Очень, да. Но, как бы… нет. Потому что моя судьба — тусить, а делать это вдвоем всегда было веселее. И теперь не держите меня. Я буду гулять и бить стаканы.

            Белорусская. Наша остановка, выходим.

Глава 4

Свет в окнах не горит. Похоже, Сони нет дома. Недавно мы шли с ней вот здесь, у светофора, и она посмотрела наверх, как я сейчас, и в шутку начала рассуждать, как будто меня нет рядом: «Темно. Видимо, Наденька ещё не вернулась с работы». И было очень мило узнать, что она, довольно сдержанная в общении со мной, в мыслях называет меня «Наденькой». У меня чуть слёзы не навернулись.

Хитрый соседский кот. Валяется прямо у лифта, кверху пузом — западня, холодный расчёт, думает, я увижу его и буду гладить. А я ведь буду.

Дома пусто. Звоню Соне. Она на Чистых Прудах и просит меня посидеть с ней в «Кризисе жанра», это кафе-клуб. Хорошо, я еду на Чистые. Позже к нам присоединится Никита. Хорошо. Я еду. Что происходит? Помню, когда они только познакомились, она часами переписывалась с ним и хихикала. Но после их первой встречи Соня почему-то сразу решила подружить нас, привела его к нам в гости, из которых он теперь не вылезает. А зачем? Что она хочет этим сказать? Не знаю, какие планы у Сони на Никиту и почему мы так много времени проводим втроем. Всё идет по какому-то странному сценарию к какому-то странному финалу. Не страшно. Даже если вдруг начнётся противоестественный свистопляс. Это было бы весело, а всё, что невесело, мне неинтересно.

Сейчас мы с Соней в «Кризисе». Это кафе, где всегда темно, много деревянной мебели и играет инди-рок. По вечерам тут зажигают маленькие свечи на столах, становится громко и начинаются танцы. Ещё тут вкусно. Я заказала гамбургер с огромной котлетой, Соня — суп-пюре. Она бы тоже хотела гамбургер, но пару месяцев назад поставила себе брекеты на все зубы, а с ними особо не поешь. Так что она мешает суп ложкой и жалуется. Я молча нарезаю гамбургер на крохотные кусочки и кормлю её с вилки. Её это умиляет.

Пришел Никита, болтаем и много смеемся. Нам как-то по-особому классно вместе. Я не одна так чувствую, Соня и Никита тоже, мы это обсуждали. Не могу описать, как это. Могу сказать банальные слова «как будто знаем друг друга всю жизнь». И, пожалуй, я так и сделаю. Не собираюсь разгадывать эту магию, хочу только, чтобы она продолжалась.

Платим по счёту, гуляем по Чистым Прудам. Едем на Маяковскую, где нас ждёт друг Никиты, Толик. «Очень крутой парень, вы должны с ним познакомиться» — серьезно говорит Никита. Окей.

Толик, студент Физико-технического, похож на тринадцатилетнюю девочку с каре и бородой. Невысокого роста, чёрная куртка на размер больше. Зрелище не очень. Мы называем свои имена и идём. Я только и думаю: «Бо-ро-да». Это даже не борода, а какие-то жидкие усяшки и темный пух на подбородке. Меня бесит и эта борода, и весь парень целиком.

Мы выходим из метро Маяковская и двигаемся к Патриаршим Прудам, чтобы сделать запасной ключ от дома в мастерской «Минутка» и купить бумагу для табака. В итоге мы проходим пешком по морозу чёрт знает сколько и оказываемся в кафе «Маяк». Это такое место возле театра. За столиками полно немолодой творческой интеллигенции, а по стенкам стоят старые буфеты с белыми тарелками. Скучно, холодно. А больше всего меня вымораживает этот парень, Толик, который мне по плечо, его длинные волосы и глухой бас, как будто с помощью этого баса он старается казаться круче. И он постоянно пытается приблизиться ко мне. Спрашивает какие-то общие вопросы, я отвечаю всякую загадочную ерунду, которая заставляет разговор дегенерировать. На моё счастье, он сливается искать банкомат (в кафе не принимают карты), и несколько десятков минут я провожу в спокойном состоянии души с Соней и Никитой. Хочу, чтобы этот четвертый вернулся как можно позже. Лучше никогда.

Втроем хорошо. Я смотрю меню и, когда Соня за чем-то уходит, немного болтаю с Никитой. Никита прелесть, а ещё он фавни — у меня своя система ранжирования парней, потом расскажу. Я ему что-то вру, он верит как маленький и удивляется, потом я признаюсь, что соврала, и он снова смешно удивляется. Мне нравится. Не могу до конца понять, в чём дело, но этот парень — очаровашка. К тому же внешне он похож на всех моих бывших, но Никита не такой раздолбай. И у Никиты неплохое тело и вкус (за исключением разве что привычки пихать всё подряд в передние карманы джинсов). Зачем-то я долго смотрю на него. Слишком долго, пора завязывать. Он симпатичный. У нас похожие свитера: вязанные с такими, знаете, горизонтальными полосками — орнамент в скандинавском стиле. Я свой купила в H&M, интересно, где он свой? Я бы поцеловала его прямо сейчас, пока никто не видит. Не знаю, умеет ли он хранить секреты.

Соня возвращается, за ней Толик. Я выбираю суп из грибов, и парни хором заказывают то же самое. Они берут пиво, так как до 21 года здесь не наливают крепкий алкоголь, а этим ребятам по 19. Соня пошла по хард-кору — взяла ром с колой. Я потягиваю мохито.

Много говорим про учёбу и то, кто как с кем познакомился. Я вкратце пересказываю, откуда узнала Соню. Что-то про наших общих друзей и то, как мы ходили в бассейн. Толик меня спрашивает, каково было первое впечатление. Я отвечаю, что оно было хорошим, но потом были моменты, когда мне хотелось убить её, а труп сбросить в сточную канаву и поджечь. Сразу добавляю, что это шутка. Хотя это правда. Я про такие моменты, когда она меня троллит, а Соня постоянно меня троллит. Помню как сейчас тот момент: солнечный день на Невском, когда она взяла мою руку в свою теплую ладонь и предложила бросить парней и пойти гулять вместе. Как только я согласилась, она сразу сказала: «А я пошутила». Тогда я добавила, что тоже пошутила. Мы посмеялись. Странно, с тех пор прошло почти два года, и мы живем вместе, спим в одной кровати и у нас типа дружба, но она до сих пор позволяет себе такие двусмысленные шутки.

Помню, недавно я спросила её, удобно ли целоваться с брекетами. Соня ответила скромно: «не знаю, я ещё не пробовала» и застеснялась. Я тоже застеснялась. Мне хотелось предложить ей попробовать прямо сейчас. Мы сидели на кровати рядом. Если бы она согласилась, я бы ответила: «А Я ПОШУТИЛА», и это было бы Самое Крутое Отмщение в моей жизни. Но я сказала «давай загуглим», и мы загуглили. Оказалось, не очень влияет, если вам интересно. Моя симпатия к ней стала принимать новый облик: мне надоели взаимные насмешки, теперь мне нравится заботиться о ней, поддерживать. Ещё мне нравится её запах. Иногда, заглядывая в шкаф, я чувствую, как пахнут её футболки, и борюсь с желанием положить в них лицо. Но это никому знать не обязательно. И ты забудь.

Так, что. Вернемся за стол. Мы беседуем про кино и кинотеатры. Никита говорит, что любит во время фильма поворачивать голову и наблюдать реакцию того, с кем он пришёл, ему интересно попытаться чувствовать, как другой человек. Считаю, это хорошо. Почему-то представляю нас в кино вдвоем, как мы сидим рядом в своих похожих свитерах. И в зале больше никого.

Никита жалуется, что хочет текилы. Соня предлагает купить. Типа, ему же нет двадцати одного года, поэтому она закажет, а он выпьет незаметно от официанта. Но Никита не сразу понимает схему, думает, что это она ему предлагает самому себе заказать текилы, и серьезно говорит:

— Мне нельзя.

— Почему? — не понимает Соня.

— Потому что мне ещё нет двадцати одного.

Мы с Соней переглядываемся и начинаем смеяться в голос, а фраза «мне нельзя!» становится мемом вечера.

Ребята выпивают по текиле, а потом ещё по одной. Я уже доцедила свой мохито. Толик предлагает зарубиться к нему в общагу Физтеха. Я не хочу, потому что мне не улыбается ехать на электричке в заМКАДье, чтобы сидеть с кислой миной и наблюдать с одной стороны щенячьи лица Никиты и Сони, форсирующих каждую шутку, а с другой стороны — статичное забрало этого Толика. Мне страшно смотреть на человека, у которого выражение лица не меняется. Я всегда думаю, что с таким вот лицом этот человек может делать всё что угодно, например, закапывать мой труп. Даже не знаю. Никита обещает, что будет весело, он сыграет на гитаре. Это меня подкупает. К тому же завтра никуда не нужно, впереди у меня три выходных, так что — почему нет.

В холодной полупустой электричке мы пьем вино и веселимся, передаем бутылку по кругу. Никита хочет отобрать у меня вино, которое я ещё не глотнула, я говорю «не-не-не, тебе нельзя!» и качаю пальцем. Толик пародирует меня и потом улыбается. Это первая его эмоция за весь вечер. А значит, у него всё-таки есть мышцы на лице, ну надо же. Мне спокойнее.               

На станции «Оченьдалекоотмосквы» темно и опасно на первый взгляд. Мы идём мимо гопарей и общаг разного вида, Толик подбрасывает комментарии: «с этого здания постоянно падают», «а здесь живут бакалавры Факультета аэрофизики и космических исследований — ФАКИ. Мы называем их просто и изящно: «ФАКИ-мудаки»». В таком роде. Наверное, это смешно.

Толик отдает блок сигарет охраннику, и мы проходим без пропусков. В лифте он говорит: «Люблю коррупцию». Смеемся. Мы пьяные и веселые.

В комнате на последнем этаже с номером, кажется, 532, две двухэтажные кровати и три письменных стола. Галстуки на спинках стульев, флаконы с мужским парфюмом. Легкий бардак — обычная комната парней. Мы открываем вино и наполняем кружки, пьем и открываем.

Никита начинает играть на гитаре, и у него выходит очень даже неплохо. Он талантливый и симпатяжка. Толик подтягивает откуда-то электрогитару, настраивает её, начинает играть и петь, и за полминуты становится понятно, кто здесь царь. Он играет невероятно круто и поёт как настоящий блюзмен со слухом и повадками профессионала. При этом он выглядит уверенно и красиво, впервые за все часы нашего знакомства он безоговорочно прекрасен. Итак, возьмем некрасивого человека и заставим его делать то, в чем он мастер — поздравляю, вы синтезировали красивого человека. Толик пел все рок-хиты, ни секунды не лажая. Соня сказала: «чувак, ты классно поёшь!» и обняла его. Он ответил: «Спасибо. А обнимашки от Нади?» и посмотрел на меня. Неплохая попытка, парень. Я похлопала его по плечу.

Мы спели много, очень много песен: Knockin on Heavens door, Rape me, Help, Californication, Rock’n’Roll Queen, ещё была «Стена» Pink Floyd и два вида Иисуса: чёрный и персональный. Я удивляюсь, глядя на Толика, как можно запомнить такое количество песен. Меня вообще восхищают люди, которые могут петь и играть на гитаре одновременно. Мне это не дано.

В перерывах между песнями мы спускаемся в курилку. Не сказать, что это прям курилка, просто лестничный пролет. Но в общаге всё курилка — любое место, где стоит пепельница. Сейчас доп. сессия, здесь только самые веселые студенты. Мы познакомились с парочкой таких. Они в заношенных спортивных шортах, полуспальных футболках вроде тех, что раздавали на благотворительном забеге РЭШ, с бардаком на голове, короче, выглядят по-домашнему. Все такие же красивые, как Толик. Один из них, толстенький, с высоким голосом — вылитый чувак из комедии «Суперперцы». Я шепнула это на ухо Никите, он засмеялся и сказал «да-да-да». А потом улыбнулся мне так очаровательно, что я на минуту выпала из реальности и вернулась только, когда Соня сказала «пойдём».

Поднимаемся наверх. Парни учат меня вступлению из песни: 0-3-5-0-3-6-5-0-3-5-3-0. Это, кажется, Pink Floyd. Заходят два чела, которых мы встретили в курилке, и они (тут мы с Соней просто рухнули от смеха!)  — причесались и приоделись! Теперь на одном красная футболка с круглым гербом, на втором — свежий серый кардиган на пуговицах — да, видимо, девушки в этой общаге не частые гости. В комнату подтягивается народ, тащат выпивку, знакомимся, кто-то приносит ещё одну электрогитару, становится громче. В комнате полно людей. Я мучаю струны. Соня уже довольно пьяная, трогает и гладит мои волосы, говорит, что они классные. Я не хочу на этом концентрироваться, пытаюсь перевести внимание на гитару. Но чувствую её касания и, чтобы остановить это, встаю и наливаю ещё вина.

Дальше ночь пошла отрывками. Вот я и Соня идём по длинному коридору. Стены с толстым слоем зеленой краски, я на ходу барабаню пальцами. Соня смеется, висит у меня на шее и говорит:

— Мы останемся с тобой вдвоем, нам никто не нужен. Давай будем только вдвоем. Будем вместе. Давай?

Она несерьезно, но эти слова меня смущают. Я отшучиваюсь, говорю: «Мне нельзя». Соня уже совсем некондишн. Я поняла это ещё тогда, когда она в пустом женском туалете пела песню «Надюшка-Наденька, красивые глаза», и микрофоном ей служил вантуз.

Не знаю, стоит ли говорить ей, что мне нравится Никита. Я в дрова. Она тоже. Может быть, это не настоящая любовь? Любимые слова моего питерского друга-наркомана, его совет, который мне так и не пригодился. «Если решишь попробовать таблетки, будь осторожнее с экстази. Помни: это не настоящая любовь, утром она пройдёт».

Сейчас я пьяная в такие щепки, что только это и вертится в голове. Осторожнее с алкоголем. Это не настоящая любовь. Утром она пройдёт.

Позже, часам к трём ночи, Соня вдруг начала нервничать. Загоняется, пытается уехать и вызвать такси. Как будто кто-то переключил рычаг с «веселой Сони» на «злую Соню». Ближе к утру она с Никитой куда-то подевалась. Пытаюсь не думать об этом, стою в курилке. Рядом со мной парень в белой футболке, на ней рисованная обезьяна в цилиндре. Студенты говорят на свои темы, почти всегда одинаковые: кто из преподов нормальный, на какие пары можно не ходить, «а ты что не сдал?», «а кому сдавал?» Я спрашиваю у того парня в футболке: «Это у тебя обезьяна?» «Да. Моя бабушка думает, что это бульдог». Мило. Парень симпатичный. Он поглядывает на меня. Познакомиться? Нет, слишком пьяная. Еле держу стакан. Кто-то наверху поет грустную песню. Иду искать пустую комнату, чтобы лечь спать.

Лежу в кровати на верхнем ярусе и понимаю, что я здесь не одна, слышу, как они перешептываются. Они сидят на одной кровати… фак… Никита и Соня… Соня и Никита. На соседней кровати. Пытаюсь подслушать, но ничего не получается, и это меня злит. Чувствую себя ужасно. Как будто в меня выстрелили из двустволки, и я при этом осталась жива. Они через письменный стол от меня. Не понимаю, что происходит. И никогда не узнаю. Подождите. Почему меня это волнует? Поток мыслей резкий как рвота — она любит его, а он её? Нет. А мне-то что? Кого к кому я ревную?

Кажется, начинаю слышать… разобрала вопрос Сони «И что ты думаешь делать?» А он, как назло, начинает говорить тихо-тихо, так, что ну ничего не понятно. Я хочу свеситься через перила кровати и крикнуть на него: «ГОВОРИ ГРОМЧЕ!». Ненавижу это дерьмо. Ненавижу.

Сейчас они сидят в позе лотоса, и с ними лысый мужчина, похожий на Мистера Пропера. Ох, нет, мне всё это снится. Сейчас вырвет от злости. Больше не могу. Полный треш, сердце сейчас разорвется. Пить и курить одновременно? Знаю, практикую.

Утром стало яснее, хотя злоба никуда не делась, она просто упала на дно, как распухшая чайная заварка. Горькая и ненужная. Я проснулась, когда Толик громко возился с кружками. Села за стол и уткнулась взглядом в стену, на которой висит бумажка со стихами. Вернее, две бумажки: на одной стихотворение Тютчева, а на другой то же самое стихотворение, только на английском. Видимо, кто-то таким образом учит стихи.

            SILENTIUM(это название)

            Молчи, скрывайся и таи

            И чувства и мечты свои —

            Пускай в душевной глубине

            Встают и заходят оне…

            После слова «оне» мне стало дурно (без обид, Фёдор Иванович, это не оценка стихотворения, а моё состояние). Не знаю зачем, но я сфотографировала этот листик. Наверное, чтобы не разговаривать с Толиком, типа делом занимаюсь. Будни интроверта. Мы пьем кофе. Говорить с ним всё-таки придётся — у меня разрядился плеер. Нужно зарядить его раньше, чем я сяду в электричку.

— Да, — говорит Толик, — без проблем.

Я протягиваю ему плеер, но в последний момент понимаю, что не хочу отдавать своё сокровище. И получилась такая вроде игра, знаете, когда даешь человеку вещь, он за неё хватается, а ты вместо того, чтобы отпустить сжимаешь сильнее, и такой «аха-ха, обломись». Это очень смешно, да. Но я не специально.

Сейчас я вам расскажу про плеер, хоть вы меня об этом и не просили. Я люблю свой плеер. Он похож на флешку. Это такой прямоугольный чёрный корпус с металлическим колечком, которое можно надеть на палец и потом не снять. Плеер называется Cowon, и внутри у него четыре гигабайта заполненной памяти, из которых почти всё музыка и 2 мегабайта — мой личный дневник за последние пять лет. Всё, что я пишу — я пишу в него. Всё, что вы читаете, написано в него. На этом плеере вся моя жизнь. И я люблю этот плеер, как только может женщина любить кусок пластика.

И вот он у Толика в руках. А Толик вдруг говорит «Но в нашей комнате нет компьютера, я могу отнести его ребятам». Каким ещё ребятам? Толик, конечно, не знает всю драматургию ситуации. Да и ребята вряд ли знают, так что бояться нечего. Ладно.

И мы прошли пол-общежития, три длинных коридора, пока нашли нужных ребят. Дверь слева, дверь справа, дверь слева, дверь справа… кухня. Дверь слева. Дверь справа. Не люблю коридоры. Мы вернулись. Соня и Никита всё так же спят на кровати в одежде. Они проснулись только когда я, стоя рядом, спросила у Толика шепотом: «У тебя есть маркер?». Я хотела нарисовать им усы. Соня тут же сказала: «Я всё слышу!» и открыла глаза.

Завтракаем вчетвером. Этот бутерброд с сыром возвращает мне любовь к жизни. Немного мутит и хочется в душ. Соня смотрит в зеркало, а потом на меня и спрашивает: «Как у тебя получается так хорошо выглядеть?» Я отвечаю «Ой, ну прекрати!» Сама не понимаю, как я могу выглядеть красиво, когда на душе так погано. Наверное, это всё от моего кокетства.

По пути к платформе Толик спрашивает, понравилось ли нам. Я отвечаю, что было неплохо. Потом он вспоминает про плеер и бежит как оголтелый обратно. Ясный зимний день и много голубого неба. Мы в придорожном ларьке. Никита покупает сигареты, от которых меня уже тошнит, я беру шоколадку-пикник, длинную как скалка. Поезд подходит, прощаемся с ребятами, Толик еле успел вернуться с плеером. Никита остается здесь, потому что проспал все пары. Я организую обнимашки, чтобы на прощанье почувствовать запах Никиты, а Толик в свою очередь пытается обнять меня. У него не получается. Лошара.

Теперь в прохладной электричке мы вдвоём, я и Соня. Пусто, кроме нас пара человек в вагоне. Серые кресла под цвет моих сапог, а сапоги у меня под цвет сумочки. Мне нравится этот вагон, он мне идёт. Светло, как на севере в полярный день, во всех окнах плывёт снег. Соня просит и отламывает у меня кусок шоколадки, мне не жалко — я люблю, когда она ест мою еду. Честно. Смотрит в окно. Немного говорим о том, что было вчера. Я спрашиваю, почему она загналась где-то в три часа ночи — она сползает с темы. Я спрашиваю, чем закончилось выяснение отношений с Никитой — она говорит, что он недавно расстался с девушкой, ему тяжело, между ними ничего не может быть, они будут друзьями. Дальше улыбаемся и молчим, я пишу в блокнот, пытаюсь послушать музыку. Вот я и узнала. Что теперь? Мне почему-то от этого не легче. Не тяжелее. Вообще никак. Не нужно рассказывать ей про то, что мне нравится Никита. Просто не говорить. Это не противоречит моим жизненным принципам, которых у меня, кстати, нет. Эта любовь пройдёт. Не этим утром, так другим.

Она сидит в интернете со своим 4 джи и показывает мне чью-то запись вроде шуточного объявления «сниму угол в любовном треугольнике». «Забавно», — говорю я. Это весело. А знаете, что ещё весело? Если бы она узнала мои мысли, возможно, эта шутка показалась бы ей не такой смешной. Дальше едем молча.

Глава 5

Черт побери, этот парень что, собрался с нами жить? Никита опять едет к нам. Сейчас десять вечера, а когда мы расстались, было два. Я не против.

Весь день я провела с Соней. Гуляли по Камергерскому, говорили о любви, пили кофе в Старбаксе. Мне нравится с ней жить. Каждую секунду так комфортно, как с собой. Это судьба улыбается мне, после долгих лет нервного проживания с родителями. Сейчас я чувствую себя в эмоциональном санатории. За долгое время Соня — первый человек, который меня не бесит. Скоро придёт второй человек, Никита.

— Как тебе Никита? — вдруг спрашивает Соня.

— Никита? Этот Никита? Который сейчас приедет? (Ну а какой ещё? Ты вообще много Никит знаешь? Вряд ли Соня спрашивает про крёстного или однокурсника, которых она, кстати, не видела).

— Да, этот.

— Он хороший парень, — отвечаю быстро и серьезно. Не спалилась. Перевожу взгляд на булочную. Мы идём по второй Тверской-Ямской. А может, по третьей. Не пойму.

— Знаешь, — говорит Соня, — он мне сначала очень нравился. Мы весь январь переписывались, это было так круто. Но когда мы встретились… я поняла, что это совсем не то. Он слишком похож на сама знаешь кого (на её бывшего), и это уже сама знаешь что… (не знаю, но догадываюсь).

Соне сейчас тяжело. На выходных она даже была у психоаналитика. Сказала мне по секрету. Видимо, я ей очень близка. Вряд ли скажет это кому-то ещё. Говорит, у неё проблемы: не может забыть прошлое и боится, не знает чего. Мне кажется, ей просто нужен парень.

— Я знаю, — кивает Соня, — нужен. Но это так трудно, найти человека без пустых предрассудков. Как быть? Он (её бывший) был таким чувственным. Мы ругались, плакали, потом целовались, иногда просто набрасывались друг на друга. Это была настоящая страсть. Понимаешь?

            Понимаю. Она продолжает:

            — Мне нужен парень, который бы не пытался меня контролировать. И я не буду от него ничего требовать. Чтобы мы могли в любой момент уйти друг от друга. Я даже не стану спрашивать, к кому. Я смогу, я знаю. Настоящая свобода, понимаешь? Я хочу быть свободной, максимально свободной… как… что называют символом свободы?

— Статую Свободы?

— Как птица, да. Я не хочу этого занудства, разговоров про ипотеку… Я хочу страсти, драйва. Чтобы можно было с ним отрываться в среду днём, а не в пятницу вечером, чтобы мы могли болтать и летом гулять всю ночь по набережной. Чтобы он мог накуриться и не жаловаться, что ему завтра рано вставать. Хочу такого парня, который сможет рисковать, делать необдуманные поступки… пить… 

— Заложить квартиру, — подбрасываю я.

— Накурить детей…

— Продать детей.

— … да, пропьет детей и бросит меня одну, — Соня задумалась.

Проходим мимо парка, где валялись в снегу — сейчас там полно людей.

— Но не могу я хотеть того, к чему меня не тянет. Это как есть шпинат, потому что это здорово. Кто станет есть шпинат по собственной воле?

— Будет. Тот, кто понимает, что болен, — отвечаю я.

На этих словах мы зашли домой. Сегодня я поняла три вещи. 1) Соня мне доверяет. 2) У Сони нет серьезных планов на Никиту. 3) Я до сих пор не понимаю, к чему всё идёт у нас троих.

Почему Никита к нам зачастил? Может, он в меня влюбился? Довольно нескромно с моей стороны. Я никогда не считала, что в меня просто влюбиться, но Соня уверена, что я красивая. Мне бы её уверенность. У Сони есть качества, которые не помешали бы многим мужчинам: она смелая, решительная — настоящая ведущая сила. Когда на концерте мы пробираемся через толпу к сцене, Соня берет меня за руку и идёт впереди. Так всегда: я, она и её рука, которая куда-то меня ведёт. И вот Соня убеждает меня, что я симпатяга. «Посмотри, куда бы мы ни заходили, все мужчины смотрят на тебя». Я замечала, но всегда думала «видимо, с прической что-то не так». И медленно поправляла волосы, как в рекламе. Мужчины от этого смотрели дольше. Теперь я понимаю: может, и так. Может, я действительно ничего. Все мои прошлые парни говорили мне то же самое, но я им не верила. Ведь они любили меня, с чего вдруг человеку, который любит тебя, говорить тебе правду, так?

Может, и Никите понравилась моя внешность. Хорошо бы. А что если не хорошо? А вдруг Никита такой, как Глеб? Глеб — это молодой ученый-политолог, лучший друг Сони. Сейчас будет немного пошловато, но мы же тут все взрослые люди, да? Когда я увидела Глеба в первый раз, мы мило побеседовали, он сказал мне, что я интересный человек с хорошим чувством юмора, а, как только я отошла, спросил Соню: «Как ты думаешь, она согласится на секс втроём?». Это мне потом рассказала Соня, с таким вопросом-утверждением: «Ну ты же не согласилась бы?». Нет. Ты что. Глеб не симпатичный, и у него совсем нет вкуса в одежде. Помнишь ту его шапку, которая была настолько ужасной, что ты её спрятала, ахаха. Да и вообще, я… ты… мы… это… как-то странно… Нет, не согласилась бы. Ты ведь тоже отказалась? И тут Соня здорово замялась.

И вот теперь Никита появляется у нас каждый день. Не то чтобы я очень против, но мне нужна информация, чтобы быть готовой ко всему.

Нет. Нет. Ну, нет же. Всё-таки Глеб — чёртова питерская богема. Никита не такой, он намного серьезнее и… чище. Вот он сидит передо мной. Мы втроем на кухне, ужинаем. Никита ест, и у него всё остается на губах: кусочки петрушки, специи. Нет, этот парень не может замыслить что-то коварное. Я смеюсь над ним, показываю, где нужно вытереть, он вытирает, но всё не там. В итоге вытираю сама. На ужин вок-лапша с острой курицей, овощами и пряным соусом, который нужно добавлять отдельно. Но Соня не добавляет, жует всухомятку, хотя… Я говорю: «На, добавь соуса», а она «Нет». Не понимаю, почему она капризничает. Всё же было нормально. Соня напряжена.

Но нам хорошо втроем. Знаю, что уже десять раз об этом говорила. Это не потому, что я тупая (хотя от этого никуда не денешься), просто хотела сказать, что сегодня тоже. Если бы вселенная состояла из нас троих, в ней была бы гармония. Кажется, я поняла, как можно это описать. Сейчас попробую. В детстве я посмотрела фильм про переселение душ и подумала: «да как так?!» Население Земли постоянно растёт. За какой-то период, небольшой по вселенским меркам, численность людей выросла в три раза — что получается? Две трети рождается без души? Или, может, каждый рождается с одной третьей частью души. Душа распыляется по миру? И вот сейчас как будто бы одна такая душа, рожденная в трёх разных местах, скитаясь, собрала себя в одну точку, здесь в Москве. Это и есть мы.

И, хотя Соня сегодня ведет себя с холодком, всё круто.

— А давайте поиграем в свободные ассоциации, — предлагает она. — Я буду говорить вам слова и записывать первое, что вы скажете. Отвечать нужно быстро, игра на время.

— Психоаналитик научил? — подшучивает Никита.

Я молча поворачиваюсь к нему и понимаю, что Никита, чёрт побери, тоже знает секрет про психоаналитика. И, видимо, узнал об этом раньше, чем я. И, видимо, Соня считает его более близким другом. Хотя они знакомы… месяц! А мы два года. Ну, здравствуйте. Успокойся, не подавай вида.

Ладно, играем. Соня настроена серьезно. Включила секундомер, взяла лист бумаги и ручку. Она называет слова, рандомные и простые. Никита хорошо справился. А вот мои ассоциации ей не понравились.

— Ты портишь игру.

Что? Как? Нельзя же винить человека в ассоциациях — они же бессознательные!

— Это нечестно, — налегает Соня, — зачем ты отвечала в стихах?

— Но это первое, что приходило в голову! — оправдываюсь я и тихо добавляю, — может быть, у меня стихотворный дар…

— Послушай, что ты ответила:

Мир — мечта.

Грех — бред.

Бог — пустота.

— Я всё объясню, — говорю, — смотри. Мир-мечта: это у меня с детства такая мечта — мир во всем мире. Дальше. Грех-бред, потому что грех — это бред, человек приходит в общество, а ему такие: «слушай, мы тут придумали кое-какие правила, так вот по этим правилам ты — лох и всем должен».

— А почему Бог — пустота? — аккуратно спрашивает Никита, гораздо добродушнее, чем Соня. Они как злой и добрый полицейский на перекрестном допросе.

— Не знаю. В детстве я ещё как-то представляла Бога, а сейчас у меня на этом месте пустота.

Никита вспоминает:

— Сартр писал: «у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её…»

— Вкусняшками? — обрываю я.

— Да.

Мы с Никитой смеемся.

            — Короче! — прерывает Соня наш милый смех и перетягивает внимание на себя, — Мы решили сделать паблик.

            Никита заинтересован.

            — Будет называться «Русский православный цирк». И там будут шутки про фокусы с появлением автомобилей у священников.

— И исчезновением часов у Патриарха, — подбрасываю я.

Ну и спертые из других пабликов, как обычно.

            — Круто! — говорит Никита, — админы делают миллионы на пабликах. Тем более на таких горячих темах.

— На то и расчёт, — говорю я, — срубим денег.

— «Мир во всём мире» — передразнивает меня Соня.

— Заработаем, — серьезно отвечаю я, — станем миллиардерами, купим все страны и объединим в одну!

Эти двое смеются. Никита снова переключается на меня.

— Ты до сих пор веришь в свои детские мечты?

— Да. А ты?

— В общем-то, да. Я мечтал найти ответы на вопросы. Я и сейчас мечтаю об этом, но вопросы уже другие.

— Понятное дело. Я вот честно верю, что мир во всем мире возможен.

Да. Я правда так думаю. Не надо мной смеяться. У вас самих-то есть мечты и цели? Какие они?

— И вообще я люблю людей, — продолжаю я, — Всех люблю. Я бы хотела посвятить жизнь человечеству.

— Лучше умри за наши грехи, — злобно смеется Соня.

— Заколебёшься за ваши грехи умирать.

— А ты попробуй.

— Даже пробовать не буду.

Никита хохочет над нами, а потом вдруг предлагает:

— А давайте посмотрим «Криминальное чтиво».

И это символично. Никита прервал наш диалог, такой же пафосный и комичный, как все диалоги в «Криминальном чтиве». Наверное, это продолжение ассоциативного ряда Никиты. Прекрасного ассоциативного ряда, ведь у него такие хорошие ассоциации, не то, что у некоторых, правда, Соня? Она не читает мои мысли.

Хорошо, загружаем «Чтиво». Когда в фильме стреляют с вытянутой руки, а потом разговаривают о Библии, это всегда хорошо. Но мы дошли только до середины фильма, хотя лично я внимательно смотрела первые десять минут, а остальное время думала, специально ли Никита коснулся моей руки. Его территориальная близость меня с ума сводит.

Дальше хуже. Ему стало жарко, он снял рубашку и остался в футболке. Сейчас, когда он вышел, Соня зачем-то поднимает рубашку с дивана. Зачем-то протягивает мне. Наверное, чтобы я повесила в шкаф. Я зачем-то беру из её рук и зачем-то нюхаю. Я вообще всё нюхаю, что мне дают. Даже в гостях, когда меня чем-то угощают, я сначала понюхаю, а потом поем. Хозяйки на это обычно обижаются, но речь не о них, а вот о чём — я подышала рубашкой. С этого и начинается вся история. История про девушку-оборотня. У меня проступают жилы, вырастают когти, округляется спина. Подшерсток лезет. Я втянула запах с закрытыми глазами, а когда открыла их, зрачок стал узкий как у змеи.             

В комнате Соня, и она смотрит на меня. Всё окей. Все предметы на месте, как раньше, и я это я.

— Э-э… ну как? — спрашивает она.

В моей голове одна фраза из фильма: «Вставляет точь-в-точь как первоклассная дурь».

— Нормально, — говорю.

Ой, зря ты, Соня, дала мне рубашку. Зря. Как только мы с Никитой на секунду остаемся одни, я экстренно выпрашиваю рубашку. Он отдает взамен моего любимого свитера с оленями. Его рубашка пахнет… красотой. Если бы у древнегреческих скульптур был созвучный их идеальной красоте запах, это был бы именно такой запах. А я бы больше времени проводила в Пушкинском музее.

А теперь момент истины этого дня. Соня и Никита вышли покурить на лестницу, пока я умывалась, и долго не возвращаются. Ладно, посижу на кровати, в пустой комнате. Нет, выйду. Иду к двери на цыпочках, немного качаясь от стука сердца и страха, первыми словами, которые я услышала, были: «Ты можешь серьезно мне ответить? Только на полном серьезе». Это говорил Никита. Соня молчала. «Что если я … с Надей?»

Я затаила дыхание. Ну почему я не услышала самое важное, блин, слово?! Что это было за слово? Уйду? Останусь? Пересплю? Станцую? Ладно, тише, что Соня ответит? «Ну сам-то ты как думаешь?» Молчание. «Конечно, мне будет неприятно как девушке…». Дальше я не стала слушать, потому что побоялась, да и Соня говорила слишком тихо.

Возвращаюсь в комнату, быстро сажусь за ноутбук, надеваю наушники, как будто так и было. Заходит Никита и тоже садится за ноутбук, только за свой.

— Вы бы потише говорили, — замечаю я.

— Да?

            Молчим. Я снимаю наушники.

— А что ты слышала?

— Я? Я слушала песню, — прикидываюсь глухой.

— Нет. Что ты услышала?

— Ничего. Просто громко. На лестнице слышно. В ванной слышно.

            Сидим дальше. Проходит минута. Я спрашиваю:

— А что Соня ответила?

— М?

Он молчит, я молчу, и мы ходим по тонкому, очень тонкому льду.

— Если ты хочешь узнать что-то конкретное, тебе нужно просто задать конкретный вопрос.

Эту самую фразу я сказала ему полчаса назад, когда он пытался окольными путями узнать у меня нечто сокровенное. Вот сученок, меня моим же оружием. Сладкий сученок…

Соня заходит. Она переоделась, и мы ложимся спать. Разговариваем про компьютерную игру «Червячки», про базуку и Супер-веревку, которую почему-то называем «супер-резинка» и хихикаем. Чёрт знает, что, но забавно. Нужно как-нибудь сыграть в «Червячков». Тем более в эту игру можно играть не только вдвоем. Хочу уснуть, но сердце бьется слишком быстро.

Глава 6         

Признаться честно, на выходных я немного скучала по своей богадельне. Сегодня понедельник. Сижу в кабинете Марии, так как сама она заболела. Закинув ногу на ногу, читаю православные глянцевые журналы. Оказывается, такие бывают.

Сканирую те страницы, на которых упоминается наша компания, чтобы заполнить на сайте раздел «Пресса о нас». Их довольно много, этих журналов с названиями вроде «Фома», «Наследник». На обложках то и дело мелькают актеры и ведущие, а я думаю: «И этот православный? И эта? Том Хэнкс?». Отвлекаюсь на заголовки. Молитва в большом городе — как победить мегаполис? Христианство и магия — несовместимы! О несчастных и счастливых — что обещают друг другу влюбленные? Особенно меня повеселила одна обложка: крупное фото ремня с металлической пряжкой и рядом надпись «Тема номера — Как любить детей?». Наверное, есть в этих журналах над чем потешиться. Почитаю на досуге.

            Но не сейчас. Сейчас я буду рыться в кабинете Марии. Полки с книгами, начнём с вас. Так. Целая книга черно-белых фотографий монастырей. Тоска. Тлен. Безысходность. Дальше. «Псалтирь» (всегда читала это слово как «пластырь») книжка без картинок, пропускаю. «Русская иконопись», с картинками, уже лучше. Открываю первую страницу — что-то про Смуту. Помню, в школе писала доклад на эту тему. Ну-ка: «Трехдневный пост и усердная молитва перед Казанской иконой Божией Матери преклонили Господа на милость, и на следующий день ополчение выбило поляков из Китай-города, а через два дня был освобожден Кремль». Однако. В школе нас по-другому учили.

            Так. Что тут ещё? Церковно-славянский словарь? Скукотища. Так. А это что? Тонкая брошюрка времен перестройки «Как провести Рождество и святки». Открываю первую страницу — оладьи капустные. Полистала ещё — вареники с картошкой. Ну всё. Это знак, пора обедать.

            Выхожу из кабинета и встречаю очень любезного пожилого мужчину с седыми усами. Он похож на почтальона Печкина. На довольного жизнью почтальона Печкина. На Печкина, у которого уже появился велосипед и зверушка, которая ждёт его дома.

— Вы уходите? А я как раз к вам.

            Он оказался инструктором по пожарной безопасности. Я сразу запомнила его имя, тут даже не пришлось сильно напрягаться потому, что зовут его Александр Сергеевич.

— Вы ведь Надежда? Наденька, тогда пойдёмте вместе отобедаем, а потом я вас займу буквально на полчасика.

            Идём. Но сначала я заглядываю в уборную помыть руки. Приходится немного подождать: раковину чистит старушка. Ещё в прошлый раз я заметила, что здесь, на третьем этаже этого ветхого кирпичного здания у храма, живут люди. Наверное, она одна из них. Не знаю, кто они, но я точно видела двух девушек.

            Старушка замечает меня и улыбается. Вытирает зеркало, вид у неё абсолютно счастливый. Я мою руки.

— Одна девочка повыше, а другая пониже, — смеется старушка и показывает на следы зубной пасты вверху и внизу.

Я тоже улыбаюсь, хотя внутри у меня легкий диссонанс. Этим утром я радовалась, что Соня теперь встает позже меня, и я могу спокойно чистить зубы, не вытирая за ней зеркало. Потому что она всегда пачкает зеркало. Всегда. Не понимаю, как так можно? Ну почему нельзя отодвинуться на полшага или чистить зубы над, чёрт побери, раковиной? Или хотя бы убрать после себя. После меня всегда чисто. И как вообще можно быть довольным жизнью, когда вытираешь за кем-то зубную пасту? Но сейчас передо мной эта счастливая старушка, и мне на секунду не верится, что мы с этой бабушкой — один биологический вид.

            Ладно. Прихожу в трапезную, Александр Сергеевич уже обедает. Начинает меня расспрашивать.

— А вы работаете в интернет-магазине?

— Можно и так сказать. Вообще я занимаюсь продвижением, — вижу, он не знает такого слова, — я делаю так, чтобы больше нужных людей в интернете узнали о нас. Это часть маркетинга, я интернет-маркетолог.

Хотя на прошлой работе моя должность звучала как «менеджер по развитию». Проще говоря, делаешь всё, что только можешь. «Альфа и Омега вашего интернет-магазина». Интересно, если бы я так и написала в резюме, меня позвали бы сюда на собеседование? Так или иначе, я уже здесь.

— О, это хорошо, это полезно. А я как-то давно подрабатывал в нашем интернет-магазине курьером. И, знаете, работа сложная, но есть в ней один очень приятный момент, когда вручаешь человеку изделие, — он так и сказал «изделие», а не товар. — А он на него смотрит и радуется. А как они радуются! — он расплылся в улыбке. — И самому светло на душе становится. Я много потом должностей сменил, но эту всегда с радостью вспоминаю.

— Вы с самого начала в компании?

— Да. Как и многие прихожане. Приход, да. Потом мастерская открылась, и я, знаете, то там помогу, то здесь.

— Значит, вы давно в церкви?

— В храм хожу? Получается, давно.

— И вам всё нравится?

Я посмотрела на него. Он посмотрел на меня. Он не понял, к чему я клоню.

 — … ну там… что в церкви происходит…

            Надеюсь, мне не придётся перечислять, а то до завтрашнего утра не управлюсь.

— Что вы, Надюшенька, — замахал он, — мне бы с самим собой разобраться. Как батюшка Серафим говорил? — Он улыбнулся, как будто вспомнил друга. — «Спаси себя, и хватит с тебя».

Ну да, я бы ещё спросила ту бабушку, которая мыла зеркало. Ладно.

В трапезную заходят несколько мужчин. Садятся обедать и что-то горячо обсуждают. Александр Сергеевич тоже подключается к их разговору. Я само собой слушаю. Они принесли свежие новости — о менеджере, по имени Ксения.

            Дело в том, что один из человек, который закупал наши изделия у Ксении, скажем, по 2 рубля, продавал их на своем сайте, скажем, по 2.50. И всё бы хорошо, но на нашем сайте эти изделия стоят 5. А это уже непорядок. Генеральный директор, как полагается, расстроилась, да ещё и решила, что Ксения была в курсе и такие дела проворачивала с пользой для себя. То есть она им по 2 рубля, они продают по 2.50, и 10 копеек дают ей. Тоже обычная схема, но, на самом деле, такого не было. Ксения не знала, что те продают подешевле. Она услышала об этом только сегодня от генерального директора по телефону.

            Вот такая история. Забавно, как взрослые бородатые дяди переживают за Ксению. Александр Сергеевич тоже проникся, охает. Хотя ему-то что? Не знаю, какое отношение эти мужчины имеют к ситуации, но инструктор по пожарной безопасности здесь точно не при делах.

            Взволнованный получился обед, но он закончился.

Потом идём вдвоем, но не в кабинет Марии (тем более что там ничего интересного), а в большой кабинет, в котором я сидела в прошлый раз.

            В коридоре прижимаемся к стенке, чтобы пропустить двух мужчин в серых рабочих куртках. Они заносят в кладовую высокий картонный стенд в виде цыплёнка с дыркой для лица. У таких стендов есть мудрёное название на «Т», и я, блин, обожаю эти штуки.

Борюсь с желанием пойти за мужчинами и попросить сфоткать меня в цыпленке. Но нет. В кабинете слушаю инструктаж внимательно, потому что он со мной не просто вежлив, а ласков, как с внучкой. Стараюсь не отвлекаться, хотя меня то и дело смешит его язык: технические термины вперемешку с христианской речью.

— Милостью Божией, у нас тут все провода изолированы…

— … храни тебя Бог от прямого поражения электрическим током, страшная вещь.

— Не приведи Господь, случится пожар, поэтому везде, куда заходишь, подмечай пути эвакуации.

Теперь я знаю, кто автор того объявления на микроволновке «братья и сестры, вынимайте вилку питающего электрошнура из розетки». Под конец своего монолога он сказал: «Храни тебя Бог, искренне надеюсь, что у тебя всё будет хорошо». Уютный человек. Чувствуется в его словах такая забота, какой я давно не видела, даже у людей, отвечающих за пожарную безопасность.

— А теперь, Ксения, я к вам, — с этими словами он оставляет меня и подходит к оптовому менеджеру, которая сидит неподалеку.

— Я ведь тысячу раз проходила инструктаж, — смеется она.

—А я по другому поводу, — улыбается Александр Сергеевич.

            И тут у меня в голове схлопнулось. Ксения из рассказа в трапезной и Ксюша оптовый менеджер, которая в прошлый раз угостила меня коврижкой — один человек. Она сидит слева от меня. Подслушиваю, о чём разговаривают.

— Я не понимаю, как так получилось. Я даже представить не могла. Этот человек был здесь, каждую неделю приходили и так бесстыдно мне в глаза смотрел.     

            А он её утешал и подбадривал. За несколько часов сменилось ещё человек семь, таких, кто приходил её выслушать и помочь. И все они, даже те, что со стороны выглядели сурово, в разговоре оказывались добряками. Меня, мягко говоря, удивило, такое теплое отношение между менеджерами в коллективе. А симпатичный Роман, с которым я тоже познакомилась в прошлый раз, вообще на полминуты её обнял. 

            А дальше вообще улёт. Представьте двух мужчин в офисе, которые целуются в щеку при встрече. Я вот смутилась. Но Гугл мне помог. Наверное, я первый человек, который забил в строку поиска «христиане целуются три раза мужчины что это». Троекратное христианское целование. Обычное приветствие в христианской общине.

            Я и раньше половиной мозга понимала, что они православные христиане, и у них тут, вроде как, община. Но именно сейчас я, наконец, спросила себя: «Что я тут делаю?» А главное — почему мне здесь нравится? Мне нужно контролировать всё вокруг, чтобы их доброта не засосала меня в мир, из которого я уже не смогу вернуться обратно. Это страшно.

               Но. С другой стороны, я здесь, я вижу этих людей, открываю нечто новое. Они по-особому спокойны, как будто нет ничего, что может сильно испортить им жизнь. Они радуются. Чему они радуются? Просто жизни? Своей однотонной жизни? Мне сложно это понять. Но в какую-то секунду я хочу бежать за ними, как Нильс за дикими гусями и кричать: «Эй, христиане, возьмите меня с собой в радостную жизнь!»

Сеанс моих мыслей прерывает двухметровый батюшка, который заходит в кабинет. Нереально высокий, просто как Пётр Первый. Мы разболтались. Рассказал, как в начале работы мастерской налаживали поставки в регионы.

— Приезжаем, значит, каждому менеджеру по закупкам, — по Хэд Энд Шолдерсу. Шампунь такой. Что с ними творилось! «Это же тот самый Хэд Энд Шолдерс! Машка, поди, глянь, что нам московские подарили». Довольные, и все наши изделия сразу закупали. Они этот шампунь только по телевизору видели, а его уже месяц как у нас в Подмосковье разливали. Аха-ха! Даа-а, сейчас такой номер, конечно, не пройдёт.

Его отвлекала Ксюша, которая до этого разговаривала по телефону.

— Отец Сергий, я прямо-таки о вас молила.

— Вот я и пришел.

— Мне нужен ваш духовный совет.

            И они отошли.

Через пару минут я получила сообщение от Марии — новое задание. Наконец-то что-то серьезное, а то я уже начала чувствовать себя офис-менеджером. Итак, мне нужно завести страницы бренда во всех возможных социальных сетях. Я буду заставлять людей лайкать крестики. Никогда бы не подумала.

Поехали. Так, Фейсбук распознает лики на иконах как лица и предлагает мне отметить их как друзей. Нет, Фейсбук, кыш отсюда! Пойди займись чем-то более полезным, например, переведи правильно окончания, неграмотная ты социальная сеть.

Теперь Вконтакте. Только создала рабочую страницу, как начали добавляться в друзья всякие православные люди и приглашать в свои православные группы. «Таинство исповеди» хочет добавить вас в друзья. Эм, нет, Таинство исповеди, я ещё не готова.

Удивительно, но православный «Контакт» огромен. Подписчики паблика «Православие», кто вы такие? ВК создан для того, чтобы деградировать и качать нелегальный контент, перестаньте тут духовно расти! Вижу под постом не ироничный комментарий, а слова «Пресвятая Богородица, моли Бога о нас!» и сразу ищу в чём прикол. Раньше я знала только в один паблик, содержащий в названии слово «православный» — «Православный мемасик». И, отбросив ненужную скромность, скажу, что была даже автором нескольких мемов для него. Первый про космос, второй про эволюцию, третий про Патриарха. И это не предел, скажу я вам.

            В итоге у меня получилась лента новостей, совершенно противоположная моей личной. Рабочая: «Бодрствуйте, стойте в вере, будьте мужественны, тверды. Всё у вас да будет с любовью». И моя: «Никогда не ложитесь спать, если вы поругались друг с другом! Бодрствуйте! Тогда вы сможете ещё и подраться».

Оказывается, православные тоже любят картинки с мотивирующими надписями и цитатами. В основном, это слова из Библии или цитаты святых отцов. Окей. Пришло время делать первый пост. Возьмём цитату, в которой будут слова-аттрактанты, вроде «жизнь», «радость», «мама» (ставь лайк, если любишь маму). Например, вот эту: «Любовь долготерпит, любовь не гордится, любовь не завидует, любовь не превозносится, любовь не раздражается, любовь всё переносит, любовь никогда не перестает». Отлично. «Долготерпит» — что за слово такое? Может, без него, чтобы ровнее было? Ладно. Цветочки на заднем плане, легкий блёр, больше яркости, тень под белыми буквами, всем понравится. Отправила Марии, она ответила «Хорошо, и сделайте ещё какой-нибудь пост-разоблачение». Я напряглась. Кого будем разоблачать? Патриарха? «Про гороскопы», например, им понравится. Или такой «Можно ли с крестиком носить знак зодиака?» «Поймайте там какого-нибудь батюшку и расспросите». Окей, знаю тут одного.

Пошла искать отца Сергия. Он сидит в соседнем кабинете и у стола с чайником, куда все складывают разные православные гостинцы из дальних монастырей — вроде сухариков, освященных на мощах — и перебирает пачки с чаем.

            — Так, чего бы у вас выпить? — как всегда театрально говорит он, — Это у нас что? Чай «Благодать». Помогает при повышенном давлении, бессоннице, истерии, чего только не придумают, артрите, похмельном синдроме, это точно про меня, гастрите, язве, прости Господи, простатите. Пейте сами, — он отбросил пачку, — у меня 5 детей!

            Я подхожу и рассказываю.

— Пост? — переспросил он.

— Пост. Вам знакомо это слово? — говорю я, и только потом думаю.

— Да слышал, — улыбается он, — один раз.

            Он выслушал вопрос и ответил:

            — Отец Василий, он у нас богослов с образованием. Но он сейчас в тюрьме.

— За что?

— Спокойно. Работа у него такая. Заключённых исповедует. Я вот своё отисповедовался, пришел сюда передохнуть, — он расселся в стуле поудобнее. — Но дело хорошее, а то у нас никто ничего не знает, но все православные. Ладно, давайте подумаем, — и перевёл стрелки на меня. — Сами как считаете? Работают эти гороскопы и совместимости?

            Я запустила мыслительные процессы.

            — По мне так нет. Особенно мне нравится, когда говорят: «не сошлись характерами, потому что я телец, а он овен». Это как? Я сама лично не раз опрокидывала эту теорию — могу разругаться с человеком любого знака. 

            Он усмехнулся.

— Да, знак зодиака с христианством не бьётся. Либо одно либо другое. Либо верим, что жизнь зависит от того, как встанут на небе звезды…

Я начала записывать

— Либо верим в Бога, который дал нам знания, как следует жить, но оставляет свободу, следовать ли нам им.

«Красиво стелит» — проскальзывает у меня в мыслях. Мне даже на секунду захотелось выучить матчасть и стать такой же крутой, как отец Сергий. «Такой же крутой, как отец Сергий, — не думала, что слова в моей голове когда-нибудь сложится в такую фразу.

— Ох, меня сейчас понесёт, — он махнул рукой, — давайте на почту напишу? — Он достаёт небольшую книжицу в кожаном переплёте и листает её. — Вы мне пришлите этот вопрос, а я письмом отвечу.

Он всё листает, в конце книги пошли страницы, сплошь исписанные именами, просто именами без телефонов и чего-то ещё.

— Это как в «Ералаше»? — решаю заполнить паузу. — Записываете тех, кто обидел?

— Да, — вздыхает он, — те, кто обидел, тут тоже есть.

            «Вот моя почта», — наконец показывает он. Я фотографирую.

            Иду обратно. Пока я болтала все православные паблики скопировали мой пост с картинкой себе. Проще — своровали. «Не воруй контента ближнего своего» — такой заповеди в Библии, видимо, нет.

            — Какая красота! — вдруг говорит Ксюша. Я думаю, она увидела мой пост, но нет. — Идите посмотрите, какие мне новинки передали.

            Все, включая меня, дружно встали и подошли. Всего нас в кабинете было двое: я и один из бородатый дядей, который недавно целовался тут с другим.

            — Смотри, и Крест, и образ, а внутри батюшка Серафим. А на обороте, видишь, «Радость моя, Христос Воскресе».

            Я взяла образки в руки. Выглядит стильно, я бы носила, если бы не крест и образ, и всё остальное. Интересно, что бы сказал Иисус, если бы узнал, что его образ вырезают в серебре и вешают на шею, чтобы защититься от зла?

            Держу образки, и только проскользнула мысль, что было бы нехорошо их уронить, как все они падают на пол. Поднимаю и думаю, есть у них какая-то молитва для такого случая? Что принято у них говорить, когда руки кривые? Ничего умнее «прости, Господи» мне в голову не шло. Говорю «извиняюсь». Ксюша помогает мне поднять и, заметив моё смятение, отвечает: «Да не переживай, ты же не нарочно». Действительно, я же не иконоборец.

— На конкурсе кривых рук я бы уронила приз зрительских симпатий, — ворчу я.

Ксюша посмеялась. Нужно сказать, что Ксюша мне сразу понравилась. Стройная, в приталенном синем платье к голубым глазам, и волной кофейного цвета волос. Она называет меня «дружочек» и угощает шоколадкой. А как только узнала, что я интернет-маркетолог и «ловлю в Сети людей», обращается не иначе, как «ловец человеков».

Ксюша красивая. Я, поговаривают, тоже ничего. Если и так — её красота другая. Стендаль писал, что красота — это обещание счастья. Моя красота только и умеет, что обещать. Осчастливить мне мало кого получилось, а вот разочаровать или стукнуть лбами — пожалуйста. Как сказала мне школьный психолог, когда жестоко отшитый мной одноклассник ушел на неделю из дома: «Не научишься задумываться о жизни — так и будешь вредить людям». И она была абсолютно права: я не научилась задумываться о жизни. В Ксюшиной же красоте нет подвоха. Она такая, как есть, типа: «да, я красивая, и это не обман — я действительно буду добра к тебе». Потому что красота не должна никого губить.

— И сколько ты уже ходишь в храм? — спросила я.

Мы болтали, и мне к чему-то пришлось слово «Ибица», я принялась объяснять ей, что это, но она меня остановила: «Я знаю, я там была». А потом добавила: «Когда бабушка в детстве привела — это далеко не единственный способ оказаться в храме. Не надо так думать». Хотела бы я сказать «я так не думала», но я так думала. Впрочем, откуда мне было знать? Я православных только в интернете видела. Там они… мудаками были.

— Шесть лет, — ответила Ксюша.

В разговоре с Ксюшей мне понравилось отсутствие намёка на то, что она чем-то лучше меня. А она лучше. Некоторые люди на это все силы тратят в разговоре. А тут как будто обратный процесс — чувствуешь себя ценной, значимой. За это я даже готова простить ей походы в храм. Хотя, нет, это тот ещё зашквар. На дворе 21 век, кто вообще ходит в церковь? Ставить свечки, класть поклоны перед досками — как-то сильно упрощает картину мира. Не то, чтобы эта ситуация меня очень напрягала. Каждый выбирает заблуждения по своему вкусу. Жизнь сумасшедшая штука, кому-то удобнее придумать себе зависимость. Счастье рабов — рынок, где можно выбирать себе господ.

— А сколько стоит покреститься в нашем храме? — спросила я, намекая на то, что церковь существует только для выкачки денег.

— Бесплатно, — отозвалась Ксюша, раскладывая цепочки по пакетикам за соседним рабочим столом.

— А венчание?

— Тоже бесплатно. Всё бесплатно: свечи, записки.

— А почему?

Она, наконец, подняла голову:

— Такая позиция настоятеля, отца Владимира.

«Ваш настоятель, что, уже накопил себе достаточно?» — думала спросить я, балансируя между желанием говорить прямо и нежеланием стать человеком, которого сторонятся с первого дня работы. Хитрый настоятель. Часть прибыли от мастерской идёт храму, и, видимо, на всё хватает, но как же не взять денег с людей?

— Это ведь жертвы, которые не нужны Богу, — сказала Ксюша как-то слишком уверенно. Когда это она успела у него спросить? — Богу ведь нужно измененное сердце.

— Богу сердце, священникам — деньги.

— Можно целый год в храм ходить и ни рубля не потратить.

— Да не.

— Да-да. Спорим?

— Давай, — говорю. — На что?

— На сэкономленные.

— Нужна конкретная сумма, давай — косарь.

Мы пожали руки, менеджер по книгам разбил.

— Нужно сделать фотографию, — хмыкнула я, — первый поход в храм и через год. Как в полицейских хрониках, когда сел на героин, только наоборот. 

— Хорошая идея.

— Я даже знаю как…

Так я заполучила своё фото в образе цыплёнка.

Когда мы возвращаемся по коридору из кладовой, Ксюша саркастично поучает:

— Сидите в своих фейсбуках и ничего не знаете.

— Например?

— Что есть не какое-то лохматое суеверие, а живая вера.

Интересный человек Ксюша — говорит обидные вещи, а не обидно.

— У меня нет фейсбука, — говорю я.

— А у меня есть.

            Примерно через полчаса рабочий день закончился. Отлично. Хватит на сегодня православия, пора идти тусить. Я собралась уходить, вынула «вилку питающего электрошнура из розетки» и в коридоре столкнулась коммерческим директором из главного офиса. Он пригласил меня в кабинет на разговор. Присаживаюсь. Сначала спрашивает, как идёт работа. Рассказываю, немного говорю, что мы с Марией запланировали.

— Видите ли, — прерывает он. — Мария не сможет работать, ей нужен отпуск по уходу за ребенком.

Окей. Что ж.

— Нам придётся перенести отдел маркетинга в офис в Мытищах, — с улыбкой говорит он. — Вы как? Сможете ездить в Мытищи?

            — Мне нужно время подумать, — я чуть посидела, потом встала и направилась к двери, он кивнул.

            — Конечно. Если что, — он посмотрел на часы в мониторе, — я здесь ещё двадцать минут. Всё это неожиданно и для нас, и для вас. Вы ещё на стажировке, а уже такие перемены. Мы поймём, если вы откажитесь. Естественно стажировка будет оплачена. Но, честно, не хотелось бы с вами расставаться.

Я вышла и поднялась на второй этаж в кабинет Марии — там осталось моё пальто. Задумалась, глядя в окно через решётку. Солнце светит, птица поёт. Все при деле.

            Поехать в святая святых православного производства и своими глазами увидеть, как всё устроено? Или не поехать, и пойти работать smm-щиком на телеканал, куда меня пригласили два дня назад? Однако роман о телевидении уже написан Артуром Хейли, а роман о православном маркетологе ещё нет. Но фиг меня потом позовут на телевидение — завтра этой вакансии уже не будет.

В дверь постучали, зашла Ксюша.

— Ну что, ловец человеков, много ты сегодня наловила?

— Кого-то поймала. Немного. Человек, может, сто.

— Так и спастись недолго.

Я не смогла оценить глубины её иронии, но улыбнулась.

— Уже выходила на крышу? — спросила она.

— Нет. Как это сделать?

— Очень просто.

Она простучала на каблуках ко мне, приподняла плечом старую раму и распахнула окно. Решётка откатилась наружу сама. Ксюша сняла обувь и аккуратно вылезла. Я посмотрела — крыша почти плоская, да и невысоко — второй этаж. Грохнусь — зайду обратно через дверь. Вылезла за ней. Красота, благодать, солнце греет. Какой же сегодня охеренный день. Закурить?

— Какой сегодня отличный день, — говорю, глядя вокруг. Ксюша соглашается.

Кто его знает, какие там работники в Мытищах? Это здесь они у храма, все такие хорошие, не растерявшие благодать. Может, оно и хорошо в перспективе — для паблика. Ладно, чего я боюсь? Я ж писатель. Мы отбитые люди. Лезем во все истории. Арабский квартал? Надо прогуляться. Нелегальные бои роботов в Москве? Иду. Заброшенная психиатрическая больница в центре Питера? Я уже на третьем этаже, бегом сюда, смотри, что я нашла! Настоящий писатель, когда его ждут серьезные проблемы, не думает, как их решить, он думает: «Как всё это описать?».

А меня явно ждёт нечто новое. Возможно, это сильно изменит меня. Князь Владимир говорил: «Я был зверь, стал человек». Эк его переключило. Вполне вероятно, что изменения необратимы. Но когда это я чего-то боялась кроме пауков?

— Это тоже относится к храму? — спрашиваю я и показываю на участок с деревянным домом, огороженный забором, у которого закудахтали куры.

— Не. Там человек живёт.

— Прям живёт?

— Да. Это его дом. У него и купить пытались и пару раз поджигали. А он всё равно тут живёт.

Я смотрю на этот серый домик. Через реку Красная площадь. Вокруг отели, рестораны, бутики. И этот человек, который не хочет оставлять свой дом. Какие деньги ему предлагали? Страшно подумать.

— Вот умру я, а ангелы такие: «Эту в ад, она променяла православие на телевидение».

Ксюша поморщилась:

— Мой тебе совет: не высмеивай то, в чём недостаточно разбираешься. Начнёшь разбираться — так дико стыдно будет за собственное невежество. По себе знаю. Потом будешь вспоминать себя, как ребёнка, который лепетал ерунду.

— Почему ты так уверена, что я хоть что-нибудь пойму? — оскорбилась я.

Ксюша рассмеялась. Улыбнулась и я.

— Я пойду, — говорит она.

Правда. Рабочий день-то давно закончился.

— Давай. Я ещё посижу.

Я хотела-таки покурить, но не знала, как она к этому отнесётся.

К тому же здесь есть какая-то тайна. И я не про тайну ухода от налогов. Такая есть у любой компании. Мытищи… Буду каждый день из центра ездить туда, где даже волки бояться справлять свои нужды. Окунусь в российскую действительность. Хватит уже, не выходя за пределы садового кольца, прогуливаться со стаканом из старбакса от одного локейшена до другого, повторяя избитую шутку, что за Мкадом обитают мифические животные. Пора отбросить стереотипы и поехать в Мытищи. Возможно, я встречу василиска.

Спускаюсь. Перед уходом заглядываю к коммерческому директору. Он уже ушёл.

Глава 7

            Не подумав села в полупустой последний вагон, где ко мне подсел ублюдский дед и предложил 500 рублей за то, чтобы потрогать мою коленку. Сука. Ненавижу метро. И почему так мало?

            Не терпелось прийти домой и рассказать эту историю Соне. Но она оказалась не дома, а в суше-баре «Япоша». И, когда я подъехала туда, там был уже и Никита, сидел напротив — я вижу их через витрину. А они меня нет, что мне на руку, ведь так я могу легитимно курить и пялится на Никиту, пока Соня ещё не отошла от отказа и у меня не появилось полного юридического права.

            Его уже очень много в моем дневнике. За последние два дня я поняла, что он очень красивый. Не знаю, как это описать. Знаете, во всех книжках есть такие описания вроде «на нём был синий сюртук, желтый галстук» и так далее. Я не люблю описания, они у меня всегда на троечку выходят. Но давайте попробуем. Итак, у Никиты большие губы. Красные. Боже мой, а какие ещё?! Ну не желтые же? В общем, красные губы, да, чуть краснее обычного. Темно-русые волосы, светлая кожа, карие глаза, рост примерно метр восемьдесят, одет в джинсы Levi’s и свитер Top Shop. Красив как идеал мужской красоты, древнегреческий Антиной. Ладно, хватит. Это не важно, как он выглядит. Важно то, что меня к нему тянет с непреодолимой силой. Когда я говорю «непреодолимой», я не имею в виду, что её нельзя преодолеть. Может, и можно, просто я не буду. Меня тянет к нему, и я не остановлюсь. К тому же Соня недавно сказала, что «не питала по отношению к нему никаких фаллических надежд» (что бы это ни значило). Я дико обрадовалась, хотя виду не подала. Честно, я впервые встречаю такого парня: он умный, красивый, воспитанный, и другие качества, которые я приписываю ему из-за моей полной очарованности им.

Я села к ним.

— Библиотека, — говорит Никита.

— Пляж, — продолжает Соня.

— Пятый этаж Дома Кино, — выдаю я.

Вопрос был «самое необычное место, в котором ты занимался сексом». Разговоры у нас пошли совсем откровенные. Ещё бы: последнюю неделю мы втроем стали как родные (нет, ближе, родным я таких вещей про себя не рассказываю). И между нами нарастает какого-то рода напряжение, эти шуточки, откровенные разговоры. Мы тянемся друг к другу. Не можем перестать общаться.

Я приехала недавно, а Соня уже уходит на концерт своей любимой группы, и видно, как не хочет нас оставлять, тем более на такой ноте. Но билет куплен ещё полгода назад. 

— Смотрите, не боян? — говорит Соня, чтобы сменить тему и показывает мем.

Фото православного храма и надпись: «Обнаружена церковь РПЦ, где все услуги бесплатны — Зальцбург, Австрия. Всё просто — австрийские законы запрещают коммерческую деятельность в религиозных учреждениях». 

Никита одобряет. Я тоже киваю.

            — Хотя, это не совсем правда, — говорю, — храм при котором я работаю, в нём тоже всё бесплатно.

            — Да пофиг, — отвечает Соня.

            — Да пофиг, — соглашаюсь я.

            Соня выкладывает в нашу группу и уходит.

И вот мы с Никитой впервые остались вдвоем.

Честно сказать, я чуть от скуки не уснула. Но только сначала. Зачем-то я спросила, как он расстался со своей девушкой. Зря. Он рассказал мне ВСЁ. Про то, как это произошло, как плохо ему было, что он делал. Если вкратце: она его бросила ради парня, который читает со сцены Бродского. Спала с тем какое-то время, а потом призналась и ушла. Никита с другом потом караулил этого парня после спектакля (взял друга на случай, если дойдёт до драки, ха-ха).            

— Я спросил у него: «Зачем ты это сделал? Ты же знал, что мы встречаемся».

«Ты бы ещё у тополя спросил» — думаю я.

— И ты представляешь, — продолжает Никита, — что он мне сказал? Просто отвратительную фразу, ты, наверное, слышала такую. «А что ты ко мне пристал? Если сучка не захочет, то кобель не вскочит». Как это так? Мы ведь люди, а не сучки и не кобели!

Это лишь небольшой отрывок. Но Никита не упускал мелких деталей. Сначала мне было скучно, потому что я знаю все эти истории: проживала их много раз, правда, с обратной стороны — на месте девушки. Но потом я прониклась. Он стал рассказывать, как пытался вернуть её.

— Представляешь, я простил ей всё, абсолютно всё, попросил вернуться, а она мне ответила: «Хватит думать только о себе, ты не пуп земли!»

— А что, думаешь, пуп? — спрашиваю я.

— Нет. Но я любил её. Для меня она была всем.

Мне стало жаль этого мальчишку. Я подумала: «Эх, мальчик… как плохо тебе ещё будет». Это ведь была первая несчастная любовь. А впереди у него ещё я. Он говорит, что читал ей Достоевского. Перестань, молчи. Мне захотелось обнять его и сказать, что всё будет хорошо. Мне захотелось забрать его от злых и грубых людей и заботиться о нём. И если бы каждый сделал так, то все были бы счастливы. Но я сижу и ковыряю палочкой имбирь.

После «Япоши» мы немного прогулялись в сторону дома. Он рассказывал, как учился в физико-математическом лицее. Как на выпускном сыграл свою любимую песню группы Red Hot Chili Peppers. Как однажды утром узнал результаты ЕГЭ и понял, что поступил во все лучшие вузы страны. Я рассказала, как в семнадцать лет устроилась ночным продавцом в магазине DVD и за год посмотрела всю классику кинематографа и арт-хауса. А в девятнадцать начала работать в питерском модельном агентстве и за полгода заработала столько, что потом два года не работала вообще.

Сначала разговор был размеренный. Но как только я упомянула, что учусь на заочном в Литературном институте, Никита заметно оживился. Никогда бы не подумала, что этим можно привлечь парня. Обычно разговор об этом выглядит так: «И что ты пишешь? Фэнтези?». «Нет». «Детективы?». «Нет». Больше жанров в литературе не существует, поэтому тема закрывается. А Никиту даже не смутило понятие «литература мейнстрима». Вау. Пообещала провести его на лекцию по философии. Совершенно не уверена, что смогу так сделать, но сейчас это не важно. Нам легко и хорошо вместе. В тот момент, когда мы подошли к дому, уже стало абсолютно понятно — весь секрет нашего крутого общения втроем содержится в нас двоих. И мы оба понимаем, что он сейчас не уйдёт.

Он говорит: «Давай досмотрим «Криминальное чтиво»». Я отвечаю «Давай». И думаю: «Без Сони? Она так обидится! Но это он предложил, я тут ни при чём. Так и скажу, если что». И мы поднимаемся.

Мне и в прошлый-то раз было сложно лежать рядом, а сейчас, когда мы наедине… А его, кажется, вообще не пробирает. Как будто я ему не интересна. Нужно что-то делать. Соня придёт с минуты на минуту. Слишком мало времени, чтобы дать ему понять, что он мне нравится! Стоп. Мне ли паниковать — времени достаточно. Просто мне нужен турбо-экспресс подкат.

— Можно я обниму тебя? — аккуратно спрашиваю я.

— Да, — максимально сдержанно отвечает он.

Я таки обнимаю. Как-то дипломатично получилось. «Позвольте». «Пожалуйста». Моя рука лежит у него на груди. Забавно: я чувствую, как колотится его сердце, хотя сам он замер, пытается не дышать.

Тут, как специально, в фильме начинается эротическая сцена. Чёрт. Он предлагает сделать паузу и покурить. Отлично. Уламывает меня покурить прямо в комнате, хотя мы обычно так не делаем. Сидим на подоконнике, медленно пускаем дым, разговариваем. Вдруг врывается Соня, вся как на ускоренной перемотке. Сначала прыгает и поет Do you wanna party?, потом орёт на меня: «Почему Никита курил в комнате?», как я такое позволила, я даже ей никогда не позволяла. Я пожимаю плечами. Потом она снова прыгает, смеется. Я долго смотрю на неё и улыбаюсь. И в эту секунду началась бесконечная сумасшедшая кучерявая ночь.

Дома сидеть было неинтересно, и мы решили переключиться в режим «гуляй, рванина».

— Просто так идти гулять скучно, — тянет Соня.

— Давайте поменяемся одеждой! — предлагаю я.

И мы меняемся. Никита в моём коротком серебристом пуховике, как провинциальный посетитель московского гей-клуба. Соня в его куртке болотного цвета, как грибник-любитель. И я в её чёрном пальто, как нормальный человек, который просто любит носить вещи на два размера больше. В таком виде мы покидаем квартиру и спускаемся на медленном лифте вниз.

Это был настоящий рок-н-ролл. От этой ночи у меня осталось лёгкое похмелье, рваные штаны и видео, на котором я снимаю собственную руку, лежащую на подоконнике. Не знаю, зачем я её снимала, но тогда мне это казалось красивым. Ночь была сумасшедшая, я хорошо помню три момента. Первый — я сижу на крыше дома, и в одной руке у меня сигарета, а в другой голубь. Второй момент — я позвонила своему парню и спросила, что это за фигня, правда ли он идёт в театр с какой-то девушкой, как это написано на его странице. Мой парень ответил: «Ты поехавшая?! Сейчас три часа ночи! Мы уже полгода не встречаемся. Ты сама меня бросила и уехала в Москву продавать мебель! Не звони мне!»

Так я узнала, что уже три часа. Меня это немного расстроило, чтобы отвлечься, я слепила маленькую некрасивую снежную бабу, на которую Соня потом случайно наступила.

До этого мы пытались попасть в Солянку. Пройти внутрь не удалось потому, что клуб закрыт, но мы не расстроились, на самом деле нам было плевать. И так весело. Мы шли по пустой Тверской, шутили и смеялись до хрипа.

Третий момент вчерашней ночи — мы с Никитой смотрим друг на друга в парке, пока Соня лежит в сугробе. Черная ночь, и мы вдвоем под колпаком из снега и света фонаря. Моя мечта сблизиться с ним, пока Соня не видит, осуществилась буквально. Она была настолько пьяна, что скидывала ботинки, а мы надевали их обратно.

Когда мы подошли к дому, у меня в руке был дворник от машины, у Никиты черенок от лопаты, а у Сони ничего, она вообще еле стояла на ногах.

Мы зашли в лифт, я нажала дворником кнопку «1», и пять минут мы не понимали, почему лифт не едет. Я сказала:

— Ничего не соображаю.

— А я вообще нет, — ответил Никита, и это, скорее всего, значило «Я тоже». Мы посмеялись.

Дома Соня упала замертво на кровать, а мы, хоть и легли, долго не могли заснуть, смотрели друг на друга и улыбались. Я закрывала глаза, но чувствовала, что он смотрит, снова открывала и хихикала в одеяло. Мы лежали лицом к лицу и не могли перестать глядеть друг на друга. Через какие-то несколько часов уже нужно вставать.

Я проснулась последней. Никита встал и сел за стол с ноутбуком. Соня была на кухне. Она вошла и спросила, что мы хотим на завтрак. Мы сказали — кашу. А она ответил: «Вот сами и делайте». Хм. Очень в духе Сони, когда она не в духе.

Но мои мысли занимало другое. Я и Никита. Заснули мы нормально, а проснулись, держась за руки. Он что, взял меня за руку, пока я спала? Не может быть…

То, что Соня злится, заставляет нас с Никитой стать нуклеарнее. Сидим на кухне и беззаботно проводим утро: показываем друг другу любимые клипы. Как маленькие дети, которые приносят все свои игрушки, когда в дом приходят гости. И хотя наши вкусы абсолютно не совпадают, нас это не смущает — мы слишком увлечены процессом.

А мрачная Соня судорожно собирается в спортзал. Спортзал? С похмелья? В такую рань? Что с ней не так? Она собралась быстрее, чем закипел чайник, и вышла. Я взяла чашку со словами:

— Что-то не так с нашей Соней.

            Тут она снова вошла, забыла ключи. Ушла, продолжаю:

— Мне кажется, между нами с Соней портятся отношения. Она очень остро реагирует, когда знакомит меня с кем-то, воспринимает каждое моё проявление внимания как недобрый сигнал. Ты можешь сказать ей, — я взяла его за плечо потому, что лиса, — можешь объяснить, что мы с тобой просто общаемся, что между нами ничего нет и не будет.

Будет. Тсс, тихо. Я знаю, что делаю.

— Да, — говорит он, — хорошо. Я думаю, всё будет нормально. Я просто поговорю с ней, и всё будет как раньше.

Никите к первой паре, мне ехать на работу в электричке на Марс. Мы допиваем чай, и он довольно быстро уходит. Прощаемся в лифте на первом этаже. Я поднимаюсь наверх. Достаю из шкафа его рубашку и обнимаюсь с ней.

Тут в дверь квартиры стучит девчонка-соседка по площадке (у нас с ними общий вай-фай) и говорит, что отключили интернет, а ей он срочно нужен. Я понимаю, что кот-Педрила опять перегрыз провод от роутера, но перед ней удивляюсь: «Да? Ну, надо же!» Не хочу решать этот вопрос. Говорю, что сейчас позвоню в техподдержку. Ищу телефон, нахожу его в кармане пальто, вижу смс:

«Соня так отреагировала после того,

как я сказал ей вчера, что влюбился.

Я не хотел её обижать, но и не мог

это просто так оставить. Если хочешь,

я скажу, что просто не буду

у вас появляться или что-нибудь в этом духе.

Но я бы очень не хотел,

чтобы это было на самом деле».

            — Подержи мой телефон, — говорю я девчонке, запихивая правую ногу в левый кроссовок. — Мне нужно бежать!

Через минуту я у метро, хотя даже не представляю, куда собралась. Я просто знаю, что Никита сейчас в центре, и хочу его увидеть и сказать, что он мне тоже… Нравится.

Написала ему смс. Застыла. Не слишком ли вызывающе я выгляжу? Высокие бордовые кеды, узкие бирюзовые джинсы, короткий серебристый пуховик и белая ушанка из кролика. Возможно, нескольких. Японская уличная мода. В Питере я бы так не оделась. Даже для Москвы это слишком дерзко. Ладно, это же центр. Я осмотрелась. Вокруг было три человека: девушка в дизайнерских меховых лохмотьях с сумочкой из страз, парень в костюме биатлониста, балансирующий на одноколесном велосипеде, и азиат в свитере и пляжных тапочках, надетых на шерстяные носки. Всё хорошо.

Успокоилась, присела на скамейку на Белой площади и размякла в порыве умиления от того факта, что я ему тоже нравлюсь. Говорю себе: «надо же!», смеюсь, кладу лицо в ладошки. Женщина рядом искоса поглядывает. Я в порядке. Снова собрала себя в кучу. Снова посыпалась, когда вспомнила его улыбку. Я сменила три агрегатных состояния, пока ждала ответа на смс: «Ты так сильно влюбился, что не мог помолчать?». И вторую: «Я не слишком грубо спросила?».

«Нет, что надо =)» — пришел ответ. «Просто после «Криминального чтива» я понял, что нечто подобное может сделать меня намного счастливее. К тому же я слишком был уверен, что Соня отреагирует не так. Она даже мне как-то говорила, попробовать пригласить тебя куда-нибудь».

Фух.

«Ну вот, она теперь чувствует себя третьей лишней. Это очень грустно. Мне так нравилось дружить втроем… с тобой мне тоже нравится, но на фоне грустной Сони… Ты мне очень нравишься».

«Надя, я с ней поговорю. Сегодня. Сделаю все что смогу».

«Спасибо».

«Но скажи, ты же не откажешь мне во встрече?»

Так и сказал. Что за порядок слов? Заготовочка?

Мы выпили кофе. Я не помню ни места, ни кофе. Потом ехали вместе в метро. Когда он выходил, я смотрела ему вслед. Через три секунды он забежал обратно со словами:

— Это тебе сейчас выходить, а мне дальше ехать.

Смеясь, мы выбежали вместе и решили проводить меня до пригородного вокзала. Пастернак знал двух влюблённых, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших её.

Мы стояли и смотрели друг на друга под башней с часами на вокзальной площади у арки, ведущей к поездам дальнего следования.

— Мне пора идти, — сказал он.

Наверное, что-то происходило вокруг, возможно, люди с чемоданами на колесиках обходили нас, может быть, шел снег. Точно не знаю.

— Да, а мне нужно на электричку на семь пятьдесят, — добавила я.

Мы обнялись. Все замерло кругом. Возможно, город посветлел и отключились фонари. Когда мы перестали обниматься, я уже не успела на электричку в семь пятьдесят, потому что было восемь десять.

Мы обнялись еще раз.

— Я люблю тебя.

Он выдохнул это так тихо, что я могла не расслышать. Можно было принять это за шорох воротника пальто. Но я не спутала бы эти слова ни с чем другим. В то же самое время они крутились в голове у меня самой.

Оказалось, было уже восемь тридцать, светло… Возможно, когда мы стояли там, шел снег… люди с чемоданами на колесиках…

Он сказал, что любит меня.

Глава 8

«Все делается предметом купли-продажи … этой алхимии не могут противостоять даже мощи святых», — думаю я, проставляя скидки на изделия для рекламы. Я теперь частенько вспоминаю эти слова из «Капитала» Маркса. Этой алхимии когда-то не смог противостоять даже Христос. Маркса я слушала в аудиокниге, катаясь летом по Питеру на велосипеде, и той фразой начинался один отрывок. Почему-то он очень любил включаться в режиме перемешивания песен.

Порой мне не понятно, как можно было получить от патриарха благословение на торговлю? Мне просто кажется, что так не должно быть. Использовать веру, чтобы зарабатывать деньги и тешить гордыню. Разве так можно? Они читали вообще святое… подождите, как это пишется… Святое Евангелие?

— Всё равно, — настаивает Ксюша в споре с коллегой, — лучше жить с тем, кого любишь, а любить того, с кем живёшь. Ничего мудрее не придумаешь.

Сейчас я сижу кабинете розничного отдела, набитого девушками. В этой большой квадратной комнате постоянно разговаривают. Если не говорят друг с другом или по телефону, то начинают говорить сами с собой. Иногда все пять одновременно. Я пока сижу где попало, место для нового отдела — маркетинга — только готовят. Но здесь мне нравится. Если в других кабинетах я Надежда или Надя, то в этом — Надюша, Надюня, Надёночек и Надюшечка. Пять молодых женщин в одном месте — довольно большая порция нежности. Да ещё и Ксюша. Хотя она бывает в офисе нечасто — её повысили, и теперь она всё больше в разъездах по магазинам.

— А если поймёшь, что выбрала не того? — спрашивает Ксюшу одна.

            Другая перебивает:

— Девочки, не знаете, Господь с апостолами уже пришли на склад?

Постоянно представляю себе такие фразы буквально.

— Пришли, — отвечает первая, — сходи посмотри. А бывает ведь, люди меняются, — допытывает она Ксюшу.

— Ой, девки, хорош споры разводить, — вступает прокуренным голосом Лора. — Вы гляньте какая сейчас у людей любовь. Балтика девятка и та крепче, чем их любовь.

Лора здесь работает недавно, пару месяцев. В церковь ходит столько же. У неё красивое чёрное каре и странные, как будто опухшие розовые ладони. Никогда таких не видела.

— Восемь! Восемь Архангелов Михаилов! — негодует очередной кто-то. — Где ж я их столько найду?

Пока я разбираю, с большой ли буквы пишутся Крест и Богородица, они пользуются православным вокабуляром, как только пожелают:

— Помнишь, заказала тебе мученицу Ирину на прошлой неделе? Уже готово? Спасибо.

— Любить ещё надо уметь, — продолжает Лора. — А иначе это как дилетантский полёт на дельтаплане. Пятнадцать минут летишь, а потом ломаешь обе ноги.

            Мы смеёмся.

— А ты почему молчишь? — спрашивает меня Ксюша.

— Не знаю… Я думаю, люди слишком разные, чтобы заставлять их всех жить по одной модели.

            Не разделяю я этого увлечения темами счастья в браке и тем более не особо люблю слышать о семье (это ведь место, где выедают другу другу мозг, да?). Смысл со мной говорить о традиционном браке? Я настолько против любых традиций, что даже традиционное сливочное масло на полках магазинов обхожу стороной. И переворачиваю зубную пасту, если вижу на ней фото фейковской  довольной семьи (разница между детьми и родителями там обычно не больше десяти лет).

— Но ты же можешь предположить, — говорит Ксюша, — что есть то, что объединяет всех людей. Иначе почему они люди?

— Предположить могу.

— Вот об этом и речь.

            Я задумалась: а ведь на моей прошлой работе тоже был вечный спор о чём-то. Да, точно — безуглеводная диета.

— Божья Матерь с Младенцем из пробирки, когда поступят?

 Я прям вздрогнула:

—  «Божья Матерь с Младенцем из пробирки»? Что, и такая икона есть?

Они переглядываются и смеются.

— Мы так называем пробирную палату, для краткости.

А жаль, наверняка бы была покровительницей искусственного оплодотворения.

— Ваш сленг меня с ума сведёт, — выдыхаю я.

— Виктор Викторович знает, что там с пробирной, — отвечает Ксюша.

Я слышала о нём совсем немного. Например, что недавно у него родился третий сын («Виктор Викторович Третий», шутили на набережной). Ещё Ксюша рассказывала, что когда все летели в командировку, она попала с ним в один самолёт и чувствовала себя абсолютно спокойно, «потому что он же святой человек».

— А кто это? — спрашиваю я.

На мне останавливаются все глаза в комнате. Секунд десять стоит тишина.

— Ты не знаешь Виктора Викторовича?

            И началось: «Когда я первый раз увидела Виктора Викторовича…», «Да как можно не знать Виктора Викторовича».

            Я так поняла, что это местная достопримечательность.

— Сходи, — уговаривают меня хором.

— Заодно узнаешь, что там с пробирной, — добавляет Ксюша.

            Ладно. Подхожу к двери на третьем этаже и звоню в домофон. Кто-то открыл мне, хотя я не уверена, что этот человек меня знает. Очередное доказательство того, что молодая девушка пройдёт везде. Так я впервые оказываюсь в месте, где отливают серебро и мастерят изделия — на третьем этаже, посреди производства. Хотя за неделю работы все кабинеты офиса, этажом выше, мне уже знакомы.

            У мастерской в этой пятиэтажке бывшего советского завода есть три этажа: второй — цех икон, третий — ювелирное производство, где я сейчас, и четвертый — офис. На первом этаже пекарня, она к делу отношения не имеет. На пятом пустуют офисы премиум-класса, и двери туда закрыты. Это не мешает редким энтузиастам вроде меня топтаться там и складывать окурки в банку из-под Нескафе.

            Но сейчас о производстве. Вот оно — впереди длинный коридор открытых дверей. Это похоже на сон. Мне часто снятся коридоры. Пахнет плавленым воском и ещё чем-то, наверное, серебром (серебро вообще пахнет?). Налево и направо люди, вернее, их спины в синих халатах, все при деле. У некоторых над столами висят иконы и молитвы, но немного — не больше, чем в маршрутке. Без православия головного мозга.

            Ладно, мне идти до конца, в кабинет начальника производства — Виктора Викторовича. С ним связана ещё одна интересная история, которую я слышала. Десять лет назад женщине, торговавшей при храме крестиками, надоело закупать их в мастерских, где ругаются матом. Она получила благословение на создание собственной мастерской и попросила прихожан нарисовать котиков, чтобы выявить способных и отправить учиться. Два котика ей понравились — Дашин и Витин. Сейчас та женщина — генеральный директор, Даша — главный художник, а Витя — это Виктор Викторович, в кабинет которого я стучусь.

            Никто не открывает. Оказалось, Виктор Викторович стоял в этот момент за моей спиной. Высокий, широкий в плечах мужчина с аккуратной рыжей щетиной. Мы знакомимся. Я провожу в его кабинете пять минут: он даёт мне новых изделий на фото, мы говорим про сайт, я отмечаю, как красиво и в полном порядке развешаны инструменты у него на стене, он отвечает: «Спасибо». Вот и всё. Выхожу из кабинета. Встаю у двери и не могу понять, что это было.

            Обычный мужчина, но не похож на обычных мужчин. Говорил просто и прямо, но у меня осталось теплое чувство, как будто я маленький ребенок и меня назвали хорошей. 

            Иду обратно по коридору и смотрю под ноги. Может, он просто нормальный? Однажды писатель Лимонов сказал моему другу: «Юноша, если вы хотите стать настоящим писателем, то вам нужно обязательно побывать в трёх местах: в тюрьме, в психбольнице и на войне». Я бы ответила Лимонову, да жаль, меня там не было, я ж не хожу на митинги, так вот я бы спросила: «А можно мне нормального человека посмотреть? Я знаю, куда заводят крайности. А куда приводят сильная воля и чистый разум?». И сейчас я как будто наконец посмотрела.

            Возвращаюсь по лестнице наверх в свою канареечную ферму (только так я называю розничный отдел) и даже думаю, что будь у меня такой муж — я бы никого не искала. Потом, конечно, смеюсь над собой, «ха, это ты-то, да тебе бы через две недели надоело, у тебя третий взрослый разряд по изменам». Я шагаю, каблуками прибивая к ступенькам слова. Нет. В этом. Просто. Не было бы. Необходимости. Останавливаюсь на последней. Такие мысли, если честно, посещают меня впервые. И я совсем не влюбилась в него, а как будто открыла новый вид людей.

            Когда я возвращаюсь на своё место, Ксюша уже собирается «уезжать в поля». Напоследок она берёт со стола листок и обращается ко мне:

— Надя, — она повадилась задавать всем вокруг вопросы из теста, по которому собеседуют продавцов, — где находятся мощи пророка Илии?

            И хихикает. Я даже особо не думаю:

— В Москве?

            Все смеются от души. Оказывается, вопрос с подковыркой, ответить на него невозможно: считается, что пророк был взят на Небо живым в огненной колеснице (не верите? я тоже), соответственно, и мощей его нет.

— И что будет с продавцом, если он не ответит?

— Его не возьмут, — говорит Ксюша.

— Я уже здесь.

— А, кстати, — уже в дверях Ксюша вспоминает и подходит ко мне. — Как ты? Начала в храм бесплатно ходить?

— Нет, я думаю, не стоит идти туда на спор.

— Почему?

— Бог дал нам свободу воли — соображаю я, — и нужно сначала решить для себя, следовать тому, как он предлагает жить, или не следовать.

— Это правильно, — соглашается Ксюша, — Ты молодец. Но денег ты мне всё равно должна.

С этими словами и хитрой улыбкой она уходит.

— Тысяча рублей, — раздаётся протяжно из-за двери.

            Спускаюсь в трапезную на второй этаж — здесь ничего не продают, просто место, где все едят то, что приносят с собой. У меня вот сегодня бурито с курицей.

Небольшая продолговатая комната с длинным столом, светлыми старыми обоями и лакированным зеркальным буфетом. Холодильник, микроволновка. В углу у окна светит лампадка перед иконами, пахнет ладаном. Здесь же проходит молебен дважды в день — в начале рабочего дня и в конце. Однажды я случайно зашла на него ранним утром — было человек восемь и гендиректор. Она стояла у окна, в сторонке возле иконы, и тихо плакала.

Раньше на этом ветхом советском заводе работали от звонка до звонка, а теперь — от молитвы до молитвы. Вообще, первый раз собираясь в Мытищи, я боялась именно этого молебна. Краем уха я слышала о нём в офисе на набережной и представляла, что нас будут строить в ряд и бить линейкой тех, кто недостаточно громко молится. Или что меня встретят словами «покайся, грешница». Недавно я узнала, что «грех» — значит «промах». А если я никуда не целилась, то и промахнуться не промахнусь — вопросов быть не должно. Это меня немного расслабило. Но в трапезную я всё равно напрягалась ходить. Звала Ксюшу с собой, но она в разъездах. Поэтому я хитрила и ходила на обед до обеда, пока там было пусто, чтобы некому было спрашивать, почему я не молюсь и не крещусь перед едой.

Обычно срабатывало. Но сегодня не помогло. Тут уже сидит этот симпатичный парень Рома, ест суп и рушит мои планы. Я сажусь на противоположную сторону, немного поодаль. И, не крестясь, начинаю есть.

            А впрочем, ему до меня вообще дела нет. Хотя минут через пять он всё-таки спрашивает:

— Мне кажется, я не видел тебя в храме. Ты не ходишь?

— Да. Меня набрали по объявлению, — говорю, — Разве обязательно нужно ходить в храм, чтобы здесь работать?

— Да нет, — оправдывается он, —  Просто тут в обе стороны: прихожане становятся работниками, работники — прихожанами.

«Но меня вам не поймать», — думаю я.

— Тогда почему ты пошла именно сюда? В смысле как тебя занесло к православным?

— Папа всегда говорил: в жизни всё надо попробовать, кроме спида и героина. Я периодически сверяюсь с этим списком.

Рома усмехнулся, дожевал, а потом пояснил:

— Апостол Павел писал: «Всё испытывайте, доброго держитесь».

— Я, вообще, так-то далека от религии. Я больше по чему-то новому и нужному.

Он заинтересовался:

— А что делает церковь?

— Ну, выполняют ритуалы, деньги на людях зарабатывают.

— А-а, ты про такую церковь, — он откусывает кусочек хлеба.

— А что, есть какая-то ещё православная церковь?

— Есть, — отвечает он, отправляет в рот ложку супа и не собирается ничего добавлять.

С громким приветствием «Шалом, православные!» заходит беззаботный бородатый мужчина (я ещё на набережной назвала его про себя «весёлый дядька»). Рома, улыбаясь, привстает, и они трижды целуются в щёку.

— Ты б не шутил так, — говорит Рома, — тут отец Сергий ходит, вдруг не поймёт?

— Когда это отец Сергий моих шуток не понимал?

Весёлый дядька достал из холодильника контейнер с чем-то ароматным и начал разогревать.

— А ты как в храм попал? — спрашиваю я Рому.

— Как попал? Очень просто. Понял, что православие — истинная вера, принял её.

— А вы не из храма, так? — без удивления спрашивает меня весёлый дядька, я мотаю головой. — Ну и правильно. Так, раз в год можно зайти, свечку поставить. Главное, на службу не оставаться. Ещё чего доброго совесть проснётся, что с ней потом делать? Придётся в храм ходить. А если ходить в храм, то грешить нельзя, — он немного подумал. — Если не ходить, то тоже нельзя, но как-то оно спокойнее.

            Я замечаю краем глаза, что Рома тихо угорает, и тоже перестаю скрывать улыбку.

— А вы ходите? — спрашиваю дядьку.

— Раз в неделю бываю.

— И давно?

— Да не, — протягивает он, — с девяносто пятого.

            Бурито закончилось, а сидеть ради одних разговоров я не люблю. Но всё-таки пока не ушла, спрашиваю Рому:

            — Какая же главная тайна у компании? Ты обещал.

            Он стал серьёзнее и помотал головой, типа «не за обедом».

            — В другой раз.

Ухожу, каблуки стучат по паркету. В зеркало буфета вижу, что дядька провожает меня взглядом.

— На то и щука, — говорит он парню, — чтобы карась не дремал.

Кого он назвал щукой? И что карасем? Это какая-то пошлая присказка? Тогда почему я слышу её впервые? Я думала, что знаю все из них.

Собираюсь покурить на пятом этаже, добираюсь до сигарет. Захожу в соседнюю дверь за Юлей. Юля — менеджер интернет-магазина и единственная курящая из знакомых мне здесь людей.

Юля, кажется, знает о православии всё. С детства она одна из всей семьи ходила в храм. Гадостей про церковь Юля тоже знает побольше моего. Генеральный директор в шутку называет её «отступница». Юля бросила курсы регентов прямо перед завершением и перестала ходить в храм.

Юля говорит: «В монастырях одни геи, это все знают».

Или: «Из православных университетов отчисляют студентов, которые в пост едят пельмени. Что за маразм?».

Или: «Я в Боге не разочаровалась только в людях».

Мне нравится слушать такие сентенции, они почему-то приводят меня в восторг.

Юля что-то долго объясняет покупательнице по телефону. Машет мне подождать. Я от нечего делать рассматриваю листовки, которые лежат у неё на столе — памятки по уходу за серебряными изделиями. Такие вкладывают в каждый заказ. «Христианство, — думаю, — и искусство ухода за серебряными изделиями».

Юля, наконец, набрасывает меховую жилетку, выправляет из неё свои каштановые волосы, вставляет ноги в туфли на высоких каблуках, и мы выходим. Босиком она едва достаёт мне до плеча. Сейчас же мы примерно на одном уровне.

            Поднимаемся на пятый этаж, закуриваем. На стене тут висит наклейка — «Молитва от страсти курения преподобному Амвросию Оптинскому». «…да отбежит от меня далече злая табачная страсть…». Я каждый раз бессознательно прохожусь по ней глазами — не работает.

— Звонит женщина, — начинает Юля, — говорит: «У меня венчается дочка, нужно купить икону на венчание». Я ей: «По традиции дарят две иконы: Спасителя и Богородицу. Например, Казанскую или Владимирскую». Она такая: «Казанскую или Владимирскую? Можно выбрать?» Да, говорю. «Хорошо. А какая из них Иисуса родила?»

            Я смеюсь в голос. Наконец-то уровень знаний позволил мне оценить хоть один прикол.

            — Что за главный секрет компании? — спрашиваю я у Юли. — Рома говорит про какой-то секрет.

Она думает.

— Может то, что это миссионерство? Что мы подлавливаем людей на покупках и учим православию?

Да, это есть. Правильно шутят о неистребимом желании православного человека что-нибудь освятить и съесть. Есть у него и второе желание — купить что-нибудь духовное, чтобы полегчало. И в этот момент слабости, они ловят таких и объясняют им, что к чему. Этим, видимо, они себя и оправдывают.

— Не, — говорю я, — это не секрет, это на сайте написано на главной странице, — и добавляю: — Продавать, как оружие миссионерства. До такого только православные могли додуматься.

— На главной? — удивляется Юля. — Я из личного кабинета продавца сижу, там такого нету. Тогда не знаю.

Послышались шаги. Мы притаились, спрятали сигареты за спины. По лестнице к нам поднялась Лора щёлкая зажигалой. Мы выдохнули.

— Кстати, про секреты, — вспомнила Юля, — менеджер из франшизы рассказал: наш партнёр в Самаре открыл магазин. А к нему пришли «братки», сказали, чтобы он закрывал свою лавочку, потому что это мешает бизнесу местного настоятеля! Представляешь? Самарский батюшка бандитов к конкурентам подослал! Прямо как из девяностых.

— В кожаных рясах? — смеюсь я.

Юля тоже прикалывается.

— И что смешного? — пожимает плечами Лора. — Человек заплутал. То его личная ответственность, а у нас наша. Ошибки все могут делать. И делают. «Соболезнуй о том, кто одержим недугом».

— Да ладно тебе, — пытаюсь успокоить я, — мы же просто смеёмся.

— Пока над попами смеётесь, мимо Христа пройдёте.

            Лора быстро затянулась, кинула сигарету в банку и пошла обратно. Я пожала плечами. Юля бросила на меня взгляд «не обращай внимания».

По пути в кабинет звоню Никите. Договариваемся встретиться сразу после работы. Включается обратный отчёт, сердце бьётся громче.

            Возвращаюсь и узнаю от девушек, что меня ждёт генеральный директор. В голове на секунду мелькает мысль, что тайна моего курения раскрыта. Но быстро вспоминаю — здесь за это не ругают.

            — Смотри, чего у меня есть, — говорит она мне с порога, — иди сюда, покажу.

            Подхожу. От неё пахнет церковными духами. От меня, надеюсь, не пахнет сигаретами. Она протягивает мне телефон и объясняет — подписываешься по этому номеру, и каждый день тебе приходит цитата святых отцов. Крутая вещь. Смс такая штука — не пропустишь.

            Каждый день новая хорошая цитата, подходящая для того, чтобы запостить её в Вконтакте или Фейсбуке и собрать много лайков. Супер. Я подписываюсь, в подтверждение приходит первая смс:

«И потому, что мы любимы, потому, что с нами
случилось это чудо: что кто-то в нас увидел
не дурное, а прекрасное, не злое, а доброе,
не уродливое, а чудесное — мы можем начать расти,
расти из изумления перед этой любовью,
расти из изумления перед тем, что этой
любовью нам показана наша собственная
красота, о которой мы не подозревали».

            Мысленно взвешиваю, на сколько лайков она потянет. Выхожу из кабинета и сразу замечаю на стене репродукцию древней иконы в серебряном окладе. Обычный сюжет — Богородица с Младенцем на руках. Одной рукой она поддерживает Христа, а двумя другими… Двумя другими? Думаю зайти обратно и сказать: «Эм, у вас тут на иконе лишняя рука». Но вспоминаю опыт с «Иверской», машу на это и ухожу. Пусть сами разбираются.