Ольга Егорова

ЖЕНЩИНА В МОЕЙ ГОЛОВЕ (Сборник рассказов)

Начнем с того, что Игорь частенько брал мои колготки и этим жутко меня злил. Он говорил, мол, они ему исключительно для дела, а не пофорсить, но разве это имеет значение?
В тот раз Игорь взял дорогие, нервущиеся. Я увидела это только на следующий день и чуть не порвала связки: так орала. Игорь блестел своей гладкой лысиной, в которой отражался офисный плафон. Виновато улыбался.
Дело – это подводная съемка. Игорь – дайвер и оператор в одном лице. Вообще, он как бы мой оператор. В том смысле, что мы с ним частенько работаем в паре на нашем местном канале. Вне телестудии он также оператор, но рыбий и жабий. Так мы это называем. Снимает все движимое и недвижимое под водой в нашем море.
Кроме шуток, водохранилище в Воронеже, действительно, называют морем. Оно хоть и вонючие, и цветет какой-то ядерной зеленью по весне, но считается одним из самых крупных в Европе. По крайней мере, так говорят.
Игорь для нашего моря настоящий Нептун. А все потому, что однажды он нашел на глубине корабль времен Российской империи. Это произошло совершенно случайно. Он вместе с другими ныряльщиками традиционно очищал дно водохранилища от мусора и наткнулся на старинный причал. Позже эксперты скажут: корабль принадлежит эпохе Петра Великого.
Те подводные съемки у Игоря перекупили многие каналы. Он считал себя звездой. Вполне заслуженно, нужно сказать. И гонорары получил вполне себе приличные. Но потратил их странным образом.
– Мог бы кучу колготок себе накупить, – я тогда сказала ему.
Помню, с какой гордостью он ответил:
–Я всегда мечтал о яхте.
На самом деле, только Игорь так думал про то корыто, что приобрел. По факту, это была резиновая облезлая поддержанная посудина, хоть и внушительных размеров. Зачем она ему в городе, где большую часть
времени зима? Одному Богу известно.
Так вот причем тут колготки? Оказалось, что очень даже при чем. На них, видите ли, лучше налезает резиновый гидрокостюм. Еще для этих целей он берет жидкое мыло. Чаще всего также мое. Особенно ему нравится персиковое. Мылом Игорь намазывается для лучшего скольжения резины по телу.
– Ты девочка, тебе не понять, как неприятно быть в резине, – пошлит Игорь.
Я девочка и мне понятно, как жалко колготки за тысячу рублей.
Вообще Игорь классный. У него повсюду свои «человечки». А его телефонный номер также востребован, как и линия «стоп коронавирус» в наши суровые времена. Чесслово. Ему постоянно кто-то звонит. Прям во время наших съемок.
Вот, к примеру, стоим мы перед зданием суда. Ждем, пока конвоиры проведут мимо журналистской братии заместителя мэра. Его накануне взяли за очень крупную взятку. Именно в тот момент, когда на горизонте маячит машина с синей полоской и проблесковыми маячками, Игорю кто-то звонит.
– Ну что ты, Вить! С 9 до 6 я совершенно свободен, – лепечет он и злит меня этим неимоверно.
– Игорь, закругляйся, надо бежать, – толкаю я его.
– Да, все в вялотекущем режиме у меня, – он непоколебимо продолжает трындеть по телефону.
От злости мое лицо делается каменным, наливаются все кровеносные сосуды. Вот я уже похоже на человека, в которого плеснули томатным соком. Глаза округлились от возмущения. А Игорю хоть бы хрен.
– Ну че ты так суетишься? – наконец, говорит он мне и плетется с камерой в операторское «пекло»: толпу из вспышек и камер, где и яблоку уже упасть негде.
Как у него при этом получаются отличные кадры – мне никогда не понять.
Игорю – 45, мне – 25. Он на телевидении столько же, сколько лет мне. Но редактор в нашей парочке считает главной меня. Поэтому за «лажовые» съемки отхватываю я. Ни за текст (а я корреспондент, на секундочку), а за съемки. Уметь надо! При этом Игорь стоит в сторонке и снова с кем-то болтает:
– С 9 до 6 я совершено свободен…

– Ну что с придурка взять… – так он позже будет говорить о нашем редакторе на мои слова: «Почему, Игорь, ты за меня не
заступился?». – Только нервы тратить!
Благо, Игорь талантлив и отхватываю я не так часто.

Нередко мы с ним едем в какие-нибудь рейды. Ну, там с МЧС, например. Что само собой не предполагает скорого возвращения на студию. Тогда мы все быстренько делаем и «линяем» по домам. Отпускаем водителя, как говорится без «палева», а аппаратуру кидаем ко мне в машину.
Нужно сказать, камера и штатив стоят в три раза дороже моего авто. Я считала. То есть, когда я оставляю в багажнике это добро до утра, то рискую почкой. Или даже двумя.
Прискорбно осознавать, но эта техника дороже и моей квартиры в хрущевке. Я живу не в самом приятном районе. Там, где полуразрушенные лавочки служат для местной шантрапы что-то типа кафе, а местные бабули застряли в прошлом веке и, не стесняясь, вешают потрепанными гирляндами свое белье.
Летними вечерами наш двор сотрясают скабрёзные песни под гитару и пьяный мат. Я пробовала вызывать полицию, в частности участкового. Тише становилось лишь на время.
Правда, однажды этих концертов не выдержал местный дед из пятиэтажки напротив. Вышел во двор ближе к полуночи. Помнится, я еще обратила внимание на полную луну на мрачном небосводе. С криками «убью всех на х***» дед стал палить из какого-то оружия. Какого я точно не знаю, но выстрелы были внушительными, как в фильмах о войне со стереоустановкой.
Все произошло так неожиданно, что я, будучи журналистом, забыла о телефоне и не сняла происходящее. О чем очень печалился мой редактор с утра.
– Трое раненных! В твоем дворе!– сокрушался он совсем не о человеческих жизнях.
Так вот после этого случая посиделок в нашем дворе, как ни странно, меньше не стало. Скорее, наоборот. В эту же ночь вся блатата города съехалась, чтобы воочию увидеть место стрельбища. Так что наш двор стал священным для всей окружной братвы.
Я это все к чему… Игорь настолько любил мне насолить, что частенько перебарщивал. Однажды, когда мы вновь прогуливали остаток рабочего дня, и я припарковала машину возле своего дома, он, уходя к остановке, на весь двор прокричал, что дорогущие камеру и штатив из этой колымаги забирать не будет: «Авось не украдут».
Я не могла уснуть: смотрела за тачкой и, в конце концов, спустилась, чтобы забрать всю эту технику наверх. Без лифта. На 4 этаж. Потом спускала всю эту байду обратно вниз уже с утра. Видит Бог, как я люблю «просыпать» все на свете и не успеваю даже накраситься. Короче, тащила я эти железяки из последних сил. Ну и тяжести вы носите, ребята-операторы!
Так я тогда обиделась на Игоря, что он целый месяц оплачивал мой бензин. К слову, за эти пять недель я решила навестить всех своих друзей и родных в соседних городах. На своей машине, разумеется.
…У Игоря есть сын – Андрей. Он младше меня. Андрей – балерун. Танцует в местном театре. А Игорь хочет сделать из него переводчика. Отправил на курсы английского. Я с трудом представляю, как его сын смотрелся бы в черном приталенном костюме. Видела его только в облегающих лосинах на выступлениях. А вообще балерун-переводчик – это крутая идея. Думаю, мало переводчиков могут по ходу разговора продемонстрировать фуэте. В общем, если Андрей отучится, то его работа могла быть и для слуха, и глаз приятна.
Игорь уверяет, что сможет пристроить сына в Министерство иностранных дел. Он вообще всегда и всем обещает крутые места работы. Мне постоянно прочил федеральный канал. Моей подруге рассказывал о тесном знакомстве с одним из популярных певцов, намекая, что тот сейчас одинок.
Нужно сказать, что рассказывает он это очень искусно, уверенно, с блестящими глазами, лысиной и очками, в которых отражается надежда в глазах слушающего. Я тоже повелась на эту мульку и даже ждала собеседований. Он все время обещал с кем-то состыковать. Но так ничего и не получалось. Моя коллега как-то сказала мне банальную фразу, но я до нее сама не доходила: мол, посмотри, где Игорь. Мало ли что он обещает! Сам-то карьеру не сделал.
Обычно на это Игорь отвечал, что ему это и не нужно. Он другими принципами живет. Но в тот раз я научилась внимательнее смотреть на того, кто мне и что говорит. Полезное умение, как оказалось.
Позже я поняла: Игорь не врал о своих знакомствах. Может, они у него и правда были. Возможно, мой оператор даже знал телефоны нескольких крупных шишек. Но только это были всего лишь безликие номера, цифры из разряда тех, что хранятся в телефонах контактах каждого из нас. Люди, которым никогда не осмелишься набрать. Но Игорю было приятно думать, что он все же осмелится и когда-нибудь позвонит.
В последнюю нашу встречу, мы жутко разругались. Отношения у нас с Игорем хоть были и неромантические, но страсти кипели нешуточные. Дело в том, что я тогда рассталась с женихом. За две недели до свадьбы. История драматичная, но речь даже не о ней.
Я так страдала, что сил не было даже спорить на съемках с Игорем. Это обстоятельство его расстроило. Он поплелся в «Макдак». Спрашивал, что мне купить: чизбургер или гамбургер. Я искренне сказала: колу с ядом! Это его расстроило еще больше.
– Ой, Игорь, я не переживу этого, – говорила я, смачно кусая заморскую булку с котлетой.
– Не говори ерунду, маленькая дрянь.
Он сказал: у него есть знакомый человечек – колдун. Ну, в том смысле, что реально колдун, с неординарными способностями. Он посмотрит и даст мне все рекомендации, как действовать, как жить, и что, скорее всего, предскажет мне в будущем кучу детей и подкаблучника-мужа. Осталось-то подождать каких-то 5-8-10 лет. Я согласилась на подкаблучника, но пусть хоть с деньгами. Игорь кивнул в ответ. Сказал, что оно-таки да, с деньгами лучше.
На встречу с колдуном я принесла фото любимого. Мое выражение лица молило сказать мне, что мы с этим изображением на глянцевой бумаге еще сто раз помиримся.
Колдун был щупловат и сипловат. У него вот рту имелось лишь три действующих зуба. Остальные – на стадии отмирания. В общем, колдун был не загадочный, а какой-то противный. Но экстраординарные люди все со странностями. Так я тогда решила.
В общем, колдун принял задумчивое выражение лица. Разумеется, долго водил ладонью по фото. Что-то бубнил про себя, закатывал глаза наверх, потом резко смотрел на меня. В какой-то момент у меня пошли мурашки по телу. А потом он выдал:
– Дело ни в том: будете вы вместе или нет. А в том, что ты скоро умрешь!
– А! – взвизгнула я.
– Да.
– Вы это правда видите?
– Очень четко.
Он еще раз посмотрел на фото, которое я ему принесла, а потом добавил:
– Умрешь, если не сделаешь то, что я скажу.
– Что? – в глазах у меня потемнело.
– Не выходи из дома без надобности неделю.
– Неделю?
– Да! С работы – сразу домой! Никаких гулянок, пьянок, баров, ресторанов. Работа – дом. Опасность на каждом шагу. Не послушаешься – умрешь.
Клянусь, так как я в ту неделю никто никогда не боялся переходить дорогу и находиться под балконами. Через три самых тревожных дня в моей жизни я взяла больничный.
Еще недавно я мечтала о трагической кончине, и чтобы мой несостоявшийся жених заливался слезами на моих же похоронах. Но после пророчества, укутавшись в плед по самые уши, я тихо пела песню Глории Гейнор «Ай вил сёвайв» и плакала.
Позже я узнала, что то был не колдун, а просто собутыльник Игоря. Так мой коллега хотел меня отвлечь от мыслей о «подонке» и суициде.
– Ну, ведь получилось? – радовался Игорь.
Я ответила:
– Тфу на тебя!
Он сказала, что и не ждал благодарности, ведь известно же, что я маленькая дрянь.
Так я окончательно решила, что ловить мне в этом городе больше нечего и собралась переехать в столицу. Уволилась с канала, а через неделю уже была в Москве. Разумеется, на работу федерального уровня меня устроил не Игорь. Я сама прошла кастинг.
Таких операторов, как он, больше я никогда не встречала. Сколько бы каналов не осталось позади, сколько бы съемок не было отснято… Никаких обоюдных подколов, общих шуток и тайн. Никакой души! Лишь чужие, безликие руки и глаза за камерами и штативами. И никто больше не ворует мои колготки…
«Сегодня тебе 55, Игорь. И я пишу СМС, потому что у тебя до сих пор кнопочный телефон! Меня это обстоятельство никак не удивляет. Это же ты.
В общем, в знак признательности и моей безграничной любви к тебе, я высылаю тебе, Игорь, партию колготок из лучшей лайкры. Самого большого размера. Для женщин 3xl. А да, еще жидкое мыло, с запахом персика. Помню, его ты брал чаще всего.
Уверена, что ты будешь читать это и думать, что я маленькая дрянь. Ведь врач здорово ограничил тебе количество погружений из-за давления. Просто знай, что я очень люблю тебя и у нас с тобой свой юмор! Никому непонятный. Целую. Вспоминаю. Часто. Каждый день».

Чтоб у Вас тройня родилась!

У меня есть подруга, с которой мы жутко разные. Взять хотя бы возраст. Марине – 45, мне – почти в два раза меньше.
Она очень обижается, когда кто-то, показывая на меня, спрашивает: «Это ваша дочка?» Тогда в глазах у Марины можно прочесть вызов к словесному поединку. Обычно она отвечает обидчику: «Это в каком возрасте, спрашивается, я должна была ее зачать? В младенческом?».
Вообще она могла бы зачать меня примерно в 20. Так, собственно, многие делают. Но я всегда подыгрываю ей и заканчиваю спор словами: «Это моя сестра».
Своих детей у Марины нет. Как-то не сложилось. И самое жуткое проклятье, которым она может одарить недоброжелателя: «Чтоб у Вас тройня родилась!».
Эти слова она почти на ежедневной основе адресовывала своему нелюбимому соседу на черном «БМВ». Он все время парковал автомобиль аккурат клумбы, которую моя подруга так лелеяла! Где белизна лилий сменяется пестротой гортензий, а все это великолепие обрамлено в рамку из желтых хризантем. Марина называла это ландшафтным дизайном. Ну а себя, соответственно, чувствовала дизайнером.
Надо быть честными: колеса машины соседа никогда не касались цветов, но в сантиметре от них протектор резины точно бывал.
Заметив авто, одной стороной заехавшей на бордюр, Марина со всей силы била по колесам, чтобы сработала сигнализация. Этот юный бизнесмен (как называла его подруга), выбегал и, красуясь перед молодой женой, обещал засудить соседку в центральном суде, что прямо за углом, где у него все, вот абсолютно все, знакомые: от уборщицы до родителей судьи.
Ну, вы понимаете, что отвечала Марина:
– Да чтоб у тебя тройня родилась!
И вы представляете! Однажды и правда родилась! Только не тройня, а двойня. Но сам факт!
Как-то сентябрьским погожим деньком, поливая свои хризантемы и любуюсь алым кольцом заката, Марина увидела, как заезжает во двор черный «БМВ». Она уже выключила шланг и встала в бойцовскую стойку, но юный бизнесмен, чтобы, видимо, не испытывать судьбу, в этот раз припарковался аж возле противоположного дома.
Позже она это рассказывала с такой гордостью:
– Ни на инвалидном месте, ни на газоне, ни возле моих цветов, а напротив помойки!
Еще больше Марина удивилась, когда из машины вышло четверо. Ну, или почти четверо. Сосед с двумя люльками и его жена. Даже будучи слепой, как подруга сама себя называет за близорукость, она разглядела синюю праздничную надпись на заднем стекле машины: «Еду из роддома!».
Нужно сказать, что рождение сразу двух детей пыл юного бизнесмена поубавило. Понятное дело, он стал Марину немного побаиваться. Молодой мужчина даже поздоровался с ней, занося младенцев в дом.
– Весь такой хрустальный ходит, – рассказывала она мне о соседе. – В том смысле, что почти прозрачный. Видимо, не ест, не спит. Я даже помощь предложила. Мол, могу посидеть с детьми. Зачем эти няньки? Среди них столько проходимок!
Так между юным бизнесменом и моей Мариной завязалась крепкая дружба.

Еще одно любимое выражение у Марины, которое она применяет к обидчикам: «горите в аду». Но это на крайний случай. Если, к примеру, идет она вдоль дороги в своем светлом пальто, а какой-то водитель не притормозит перед лужей. Ну или если подставит коллега. Причина для таких громких слов всегда должна быть уважительной.
Вообще в нашем городе Марина – важный человек: она работает в городской администрации, в сфере ЖКХ, с жалобами граждан. Сами понимаете, как много поводов у нее говорить: «горите в аду». И как часто она это же слышит применительно к себе. У нас в народе обоюдная нелюбовь к ЖКХ. Недаром сама аббревиатура начинается на букву «ж». Но после случая с бизнесменом Марина старается держать себя в руках. Ведь с тех пор мы все поверили в ее магические способности.

…Как-то Марина освоила «Фейсбук». Раздел «опубликовать фото» она восприняла слишком буквально, почти как призыв к действию. Потому стала вывешивать до 20 фотографий в день: от скучнейших походов на выставки (с каждой картиной отдельно), до примерки вещей в магазине (собственно, также с каждым товаром).
– Иду в ногу со временем, – так свои действия называла Марина.
Я пыталась ей намекнуть, что не нужно всякий раз, заходя в приложение и видя надпись «добавить фото», это делать. Мол, это ни то, чтобы обязательно. Рассказывала ей, что и сама такая была: постила все подряд. Ничего хорошего из этого не вышло. Но в открытую, что думаю, сказать боялась. В этом смысле мы с Мариной очень разные.
– Жаль, что у тебя так вышло, – отвечала она. – А мои фото привлекли столько мужчин! Пишут сплошь иностранцы. Я так и мужа могу найти.
Признаться, я тоже была не замужем и даже позавидовала подруге. Более того, решила пересмотреть тактику поведения в Интернете.
«Может, стоило бы фотосессию заказать?..» – подумала я.
Позже Марина все же показала мне тех, кто за ней, по ее словам, ухаживал:
– Смотри, это мой любимый. Фарид. Ему 22! – гордо показывала она фото юноши на телефоне. Он бы, может, в сыновья ей не годился, но в младшие братья точно.
– 22?
– Именно! Его брату – 30, и он женился на француженке, которой 62.
– 62? – только и делала, что переспрашивала я.
– Именно! – только и делала, что повторяла Марина. – Они оба любят постарше.
Я пыталась сказать Марине, что это не совсем нормально и, скорее всего, мужчина ищет выгоду. Вон в программе «Пусть говорят» сколько таких случаев показывают! Но в открытую сказать боялась.
– Да, я знаю, что всякое бывает. Хорошо, что мои мужчины не такие! Столько мне слов приятных говорят! Заботятся обо мне!
– Как именно?
Я хотела понять, как можно проявлять заботу о ком-то через океан и три реки.
– Спрашивают, что я ела и не устала ли за день.
– Хмм…
– Костик даже этого не делал! – заметив мой скептический настрой, резюмировала Марина.
В этом с ней было трудно поспорить. Костя – бывший Маринин гражданский муж. Он жуткий эгоист. До такой степени, что когда моя подруга лежала в больнице после операции по удалению желчного пузыря, Костя то и дело спрашивал, когда же она, его любимая и дорогая, вернется домой, ведь в холодильнике совершенно нечего есть.
В общем, со временем я поняла, что лучше Марине своими историями об альфонсах и аферистах не докучать. К тому же все равно вряд ли изее Интернет-знакомств выйдет что-то стоящее. Я только предостерегла подругу об отправке денег мужчинам. Она ответила: «Гореть им в аду, если такое произойдет». И я успокоилась.
Но однажды случилась с Мариной настоящая интернетовская любовь. Его звали Ахмет, и он был жителем солнечной Турции. Марина не ходила, а порхала, не говорила, а чирикала. Проклятий сыпала все реже, чаевых официантам оставляла все больше. В общем, Марина влюбилась.
В первое лето их знакомства она засобиралась на отдых в Турцию. Мы вместе обошли с десяток магазинов в поисках купальника и парео. Все было не достаточно шикарно для Ахмета.
Я в любовь эту не верила. Каждый раз, когда Марина с трепетом в глазах открывала шторку примерочной, чтобы я оценила образ, пыталась расстроить поездку:
– Он наверняка женат. Причем, дважды. У них вроде так можно.
– Не женат он! – парировала Марина. – Вот этот красный купальник лучше всех, мне кажется.
– Не похож на альфонса? – спрашивала я, глядя на красующуюся перед зеркалом подругу.
– Он уважаемый доктор, – Марина не реагировала на мои
подозрения. – Поправь лучше бретельку.
– Просил выслать деньги? – не унималась я, подтягивая лямку на ее плече.
– Нет! Что ты! – Марина от этих подозрений побагровела в тон купальника. – Сам выслал. Помнишь, когда я в командировке в Питере кошелек потеряла?
Кажется, да, был такой эпизод.
В общем, в то лето Марина променяла Краснодарский край на берег чужой страны, что само по себе было странно. Но отговорить ее не представлялось возможным.
Я лично отвезла ее в аэропорт, взяв обещание, что Марина обратится в российское посольство и ко мне, когда что-нибудь произойдет. И кое-что произошло. И она обратилась. Спустя месяц. В посольство – за визой невесты. Ко мне – с приглашением на свадьбу. Я была в шоке.
– И где же вы жить собираетесь? – спрашивала я ее по телефону.
– У него, конечно! Тут такой климат. Море! Жара!
Я хотела ответить, чтобы Ахмет горел в этой жаре, как в аду. До того я не верила в то, что происходит. Но как всегда не смогла сказать в открытую:
– Вы там смотрите, не сгорите с ним в … на солнце! – произнесла я в телефонную трубку.
Еще через месяц Марина вернулась. Загоревшая, счастливая, с толщенным золотым кольцом на пальце и с Ахметом под руку. Они хотели уладить какие-то бюрократические дела, связанные с бракосочетанием, а заодно решили отметить свой межнациональный союз уже на родине невесты.
Ахмет был вполне современный 50-летний мужчина: в брендовых джинсах и рубашке. Он много улыбался. Особенно, когда не понимал, о чем идет речь. Но я ему все равно не доверяла и все еще осыпала про себя проклятиями.
После того, как Марина за одним из тостов заявила, что продает свою квартиру, так вообще решила, что именно я должна выступить разлучницей. Ведь нам столько рассказывали о трудностях межгосударственных браков. Взять хотя бы «Пусть говорят»…
В общем, когда очередь поздравлять дошла до меня, я-таки без полутонов и компромиссов, возможно впервые в жизни, сказала все, что думаю. А именно, что не верю в их пару и желаю Ахмету подобру-поздорову вернуться в Турцию. Без моей Марины, разумеется. Слово «моей» я выделила интонационно.
Немного уточню: к этому моменту я уже изрядно выпила, что в уголовном кодексе, конечно, является отягчающим обстоятельством.
Гостей на свадьбе было немного, но их гула в ушах хватило, чтобы понять, как я всех разозлила. Марина мою пламенную речь даже переводить Ахмету не стала. Он в этот момент улыбался неестественно широко.
В общем, было очевидно, что персоной нон-грата на этом празднике жизни и любви стала именно я. Пришлось уехать до того, как невеста бросала свой букет. А я на кой черт еще сказала, что ловить кроме меня эти плешивые цветы все равно некому: одно престарелое бабье.
После этого мы не общались с Мариной почти полгода. Я жутко скучала. Сто раз прокляла Ахмета, двести – себя.
В канун этого Нового года я решилась ей написать. Зашла на страницу «Фейсбука». С удивлением заметила, что новых фото в аккаунте Марины почти нет. Признаться, заволновалась. Только картинка в том самом красном купальнике, который мы выбирали вместе, разбавляла пустоту ее «стены». Я всплакнула.
В общем, попросила прощения в эпистолярном жанре, а Марина тут же ответила. Прямо через минут пять. Мол, и сама хотела написать, но не решалась. Она и не решалась! Во как меняет женщин замужество! А фото она не вывешивает, потому что некогда. Жизнь кипит как борщ на плите.Его она регулярно готовит своему мужу.
Еще Марина учится в языковой и кулинарной школах. Осваивает турецкую кухню, и как-нибудь обязательной угостит меня сармой . Пока не работает. Только тратит деньги. Ахмета, разумеется.
Еще рассказала, что муж одарил ее золотом и, наконец, стал понимать ее русский юмор, а она его, турецкий. В общем, если в семье есть место совместным шуткам – это уже залог того, что золотая свадьбы может состояться. Правда, в ее случае вряд ли такое случится, ведь до 100 лет она жить даже с Ахметом не собирается.
Я читала, и мне все еще не верилось, что такое может быть. Ведь в мире столько альфонсов! Я сама слышала много таких историй, ну хоть в том же «Пусть говорят»…
Но я написала Марине: «Пусть у вас тройня родится» и поставила смайлик. А она ответила: «Пусть». И восклицательный знак в конце.

Дух няни Пушкина

Так получилось, что я, будучи самой обыкновенной девчонкой из самой обычной российской семьи, каким-то образом умудрилась оказаться в школе, где учатся дети исключительно непростых родителей. Первый лицей. Другими словами: редкий ученик ходил пешком до школьных ворот. С утра здесь образовывалась такая пробка из машин премиального сегмента, что, казалось, будто водители не детей отвозили, а соревновались в мастерстве вождения и разворота в узких пространствах.
Все это, конечно, дело рук моей мамы. Она преподавала в этой школе и лично ходила к директору, чтобы та дала согласие на мой перевод из соседней СОШ.
Таких как я, в классе было еще двое. Катя – девочка, поступившая по конкурсу. Вы, наверное, догадались, что она очень умная, а значит, совершенно лишена всякой крутости. А также жуткий драчун и хулиган Юра, чья мама также была учителем и вечно краснела за него перед директором. Так себе наборчик братьев по несчастью.
Это были специфические девяностые. Годы, когда одни имели все, а другие даже меньше чем ничего. Я, к сожалению, относилась, скорее, ко второй категории, когда как большинство моих одноклассников – к первой. Сами понимаете всю сложность ситуации.
Наша классная руководительница, Карина Николаевна, была женщиной чуткой, но пользовалась этим качеством весьма странно. Вот, скажем, если взять меня, то здесь она часто «подгаживала». По-другому просто не скажешь.
Как сейчас помню: весь лицей готовился к школьной «весне». Это что-то типа КВН. Бойкая руководительница театрального кружка, Светлана Юрьевна, искала таланты.
Хуже чем считаться бедной и умной – это быть бедной, умной, да еще и активной! Но у меня специфическая внешность. Точнее рост. В том смысле, что я весьма миниатюрных размеров даже в сравнении с тем, кто по-настоящему невысок. В общем, находка для шуток на сцене.
– Эта роль писалась специально для тебя! – как будто бы ждала от меня слов благодарности Светлана Юрьевна, размахивая сценарием перед моим носом.
Я, признаться, вообще никакой роли, кроме невидимки разве что, не просила и звездой школьного тетра становиться не собиралась. Но она ждала от меня какого-то ответа, и я в сотый раз повторяла, бубня поднос:
– Спасибо. Не хочу.
Роль – это, конечно, громко сказано. Мне предложили быть в одной из сценок богатырем Алешей Поповичем. Ну, понятное дело – для хохмы. Совершенно ясно, что после этих трех минут триумфа на сцене, меня три года подряд, вплоть до выпускного, стали бы дразнить богатырем. Оно мне надо?
Но Светлана Юрьевна – энтузиастка не от директора, а от Бога! За поддержкой она отправилась к Карине Николаевне. Та, будучи весьма чуткой женщиной, по-своему решила этот вопрос. В мое отсутствие она собрала весь класс.
– Ваша одноклассница очень стесняется своего роста, но вы должны ее поддержать, – взывала она к чувству эмпатии подростков.– Это выступление крайне важно для школы. Мы должны стать лучшими на городском конкурсе талантов.
Стоит ли рассказывать, как меня поддерживали одноклассники? Только ленивый не подошел ко мне с нескрываемыми смешками. Пришлось сказать, что вертела я этих учителей и пропади они пропадом со своими выступлениями. Кого именно из учителей я вертела, уточнила пофамильно.
Произнесла я это громко. Прямо в коридоре. Прямо у дверей директора, куда была моментально вызвана и я, и моя мама.
В общем, я до сих пор игнорирую серию мультфильмов о богатырях, которые так хвалили критики. Не видела и не буду смотреть. Моя принципиальная позиция. А роль эту в школьном спектакле под давлением пришлось все-таки сыграть…
Но больше всего Карина Николаевна меня разозлила в другой раз. Дело в том, что наша семья родом из Казахстана. Я родилась там, но свое детство застала уже здесь, в России.
Мы уехали в начале 90-ых. У нас в доме до сих пор часто вспоминают Казахстан и то, что было после распада Советского Союза. Когда власть сменилась, в нашей квартире били окна, угрозами заставляли уехать из страны на родину, в Россию.
После того, как однажды папин «Москвич» превратили в груду железа, родители продали трехкомнатную квартиру за копейки и уехали из страны. В России они в буквальном смысле начали жизнь с нуля.
Но многие наши родственники, в том числе почти вся родня отца, до сих пор живут в Казахстане. Каждый год мои родители строили планы, как перевести их к нам. Каждый год эти планы рушились под прессом упрямства старшего поколения.
– Вся жизнь здесь прожита, – вздыхала бабушка в трубку.
– Войну пережили и это переживем, – твердил дед.
Как-то в начала марта снова звонила бабуля. Голос у нее был мрачный, как пасмурное небо тех первых весенних дней. Всхлипывая тише капели за окном, она попросила к телефону отца. Я поняла: случилось нечто ужасное.
То, что бабуля говорила папе дальше, было слышно во всей квартире. Громкость ее голоса увеличилась, будто кто-то нажал на пульт. Она, по сути, и не говорила, а кричала, что Валерку – папиного брата, ночью избили, когда он возвращался с работы. А местные власти закрывают глаза, словно ничего не происходит.
– Геноцид! – визжала она на том конце провода.
Дядя Валера находился в больнице. Несколько дней он не приходил в сознание, но папа повторял, как мантру: состояние тяжелое, но стабильное. В том, как он произносил это слово: «стабильное», звучало больше надежды, чем в молитве. В общем, он выехал в Казахстан.
И вот, в школе, спустя пару недель после папиного отъезда, в рамках гуманитарной помощи, собирался сухпаек для русских переселенцев, которые в те времена спешно покидали разные страны бывшего Советского Союза, не только Казахстан. Уж такие были времена.
Каждый ученик должен был принести что-то от себя. Полина Макеева, чей отец – владелец игровых и ночных клубов в городе, положила в коробку CD-плеер. К слову, у меня тогда был только кассетный и я, как любой нормальный ребенок из 90-ых, перематывала песни, используя карандаш.
Варя Алферова, чья мама – директор самого крупного вещевого рынка в городе, дала учительнице денег. Мол, она не знает, что нужно купить, лучше сами пусть потратят по своему усмотрению. Как позже шептались учителя: сумма была больше их месячной зарплаты.
Не помню, что принесла тогда я, но Карина Николаевна, женщина очень чуткая, активно вмешалась в процесс. Когда я гордо направилась к той злополучной коробке, она во всеуслышание объявила, что от меня и не требуется ничего. Ведь это мы как раз те самые беженцы, вынужденные покинуть «насиженные места». Так что в очередной раз весь класс должен был проявить ко мне максимальной участие. О Боже! Казалось, это еще хуже, чем история с Алешей Поповичем!
Я поблагодарила Карину Николаевну за такую заботу, но твердо сказала, что никакого особого отношения ко мне не нужно. А про себя подумала, что хуже, чем быть бедной, умной и активной, может быть только все это, но еще и жалкой.
Но Карина Николаевна свое дело сделала: в тот же день ко мне подошла Полинка вместе со своим парнем Сашей (а он самый главный красавчик школы, футболист) и пригласила к себе домой после уроков. Сказала: будут многие из класса.
Я сразу поняла, что это из жалости, но в школе много рассказывали про ее дом. Говорили, мол, это не просто особняк из голливудских фильмов, а замок из сказок. Так что я плюнула на свою гордость и решила пойти.

На деле оказалось, что Полина живет лучше ребят из сериала «Беверли-Хиллз». У нее дома был даже бассейн и бильярдный стол. А во дворе бродил огромный алабай. Прежде чем пройти от забора до входной двери, Полине нужно было загнать хищника в вольер. А это оказалось не просто.
– Слушается только отца, – комментировала она свои действия.
Мы, в свою очередь, стояли по ту сторону ограды и, слыша грозный лай, могли только представить, что там творится. Когда дело было сделано, и внушительных размеров собака с доброй кличкой Маша оказалась в своей клетке, мы быстрыми перебежками попали внутрь дома.
Тяжелая дубовая дверь отгородила нас от улицы. Сразу сделалось темно и торжественно. Мраморный пол, винтовая лестница и эхо, которым отозвалось Полинкино: «Бабушка, ты здесь?» – все это меня восхитило.
У моих подруг во дворе были такие же малогабаритные двушки, как и у нас. С крошечной кухней и совместным санузлом. О лестнице по середине жилища можно было только мечтать.
Полинина бабушка вырулила из черноты коридора.
– Мы наверх. Делать уроки, – брякнула ей Полинка.
– А поесть? – спросила та, как и все нормальные, среднестатистические бабушки.
Это меня успокоило.
– Некогда, – коротко ответила Полинка.
– Молодцы. Уроки делайте тщательно, – дала напутствие бабуля и продолжила смотреть на ораву школьников в доме с неким недоверием.
Видимо, то был обычный сценарий времяпрепровождения Полины после школы. Так как все семеро человек уже разулись и гусеницей опоясали лестницу, направляясь наверх. Одна я осталась внизу: возилась со своими шнурками.
– Ну, быстрей, – шикнула на меня Полинка.
Так мы оказались на третьем этаже, который моя одноклассница называла мансардой. Там практически не было мебели. Только длиннющий, словно пирон, диван. Уроки здесь явно никто делать не собирался.
– Бабка у меня ногу ломала зимой. До сих пор по лестнице не поднимается, – объяснила Полина.
На стене висело огромное белое полотно. Полинка включила проектор. Замелькали картинки. Через колонки зазвучало рычание льва. Заставка перед фильмом наполнила радостью сердце – впереди ждут прекрасные полтора часа.
– Такие уроки мне нравятся, – вымолвила я, и все засмеялись.

Признаться, я почувствовала себя в центре богемной жизни. В другом измерении. В моем мире мы делили комнату с бабушкой по маминой линии, которая частенько приезжала в гости, а телевизор еще с родителями. 8 пар глаз на эту маленькую коробку. Ни то, что здесь.
Полинка включила фильм под названием «Мистерия». Что-то про вызов душ умерших. Было интересно, хоть местами и жутко. Я дважды взвизгнула и трижды закрывала глаза.
Ближе к финальным титрам мы твердо решили вызывать духов. Сделали все как в фильме. Смастерили подиум из букв и тарелки. Для верности взяли старинный фарфор.
– Бабка узнает – убьет, – восторженно произнесла Полина, показывая на белую посудину.
На тарелке с аккуратной золотой окантовкой по краям была изображена девочка в длинном красном платье и охотник. По всей видимости, что-то по мотивам «Красной Шапочки».
Мы сели кругом. Вызывали второго по полярности человека – няню Пушкина. Самый популярный, думалось нам, сам Александр Сергеевич.
– Почему не Пушкина? – резонно спросила Варя.
– Вдруг сейчас не только мы его вызываем? – высказала железный аргумент Юля Анохина. – Не сможет ко всем сразу прийти.
Юлька – рыжеволосая девочка из параллельного класса водила руками по тарелке. Та должна была двигаться к буквам, составляя слова. Но фарфор предательски стоял на месте.
– Дух няни Пушкина, приди к нам! – в десятый раз пронзительно заклинала Юля.
Темнота, которую мы создали, занавесив все окна мансарды одеялами, добавляла таинственности и остроты ощущениям. Стало так тихо, что было слышно, как у кого-то заурчал от голода живот. Но больше ничего не происходило. Мы уже собирались закругляться, как вдруг, скрипнула дверь, и что-то белое ворвалось в комнату.
Сущность напоминала седовласую женщину. Мы все закричали. Она заголосила в ответ:
– Что это вы устроили, вашу мать? Все вон отсюда!
Я чуть в штаны не наделала. Клянусь! Хорошо, что чуть. Потому как хуже, чем быть бедной, умной, активной и жалкой, было бы еще наделать в штаны.
Но позже включился свет, и мы все увидели, что перед нами стоит Полинина бабушка. В своем белом махровом халате. Несмотря на травму ноги, она все же взобралась на третий этаж. Может, тому поспособствовали наши магические обряды? Кто знает… Возможно сам дух няни вселился именно в нее. Вот только дальше происходили по-настоящему страшные вещи.
Сначала бабушка взяла за шиворот Полинку, затем Сашку, потом стала бить по спине полотенцем всех присутствовавших на спиритическом сеансе.
– Послезавтра прощеное Воскресенье! – орала она. – Демоны! Все отцу расскажу! Ишь че устроили!
Потом посыпались предсказания, которых мы так ждали еще пять минут назад.
– Неделю тебе гулять не выходить! – кричала бабушка Полине.
Внучка отбивались, но бабуля только входила в кураж.
– Вот какие у тебя уроки! – кричала разъярённая женщина.
Ее ноздри раздулись, седые короткие волосы сбились у раскрасневшегося лица, пояс халата развязался, оголив что-то белое и внушительное.
Уже через несколько минут мы что есть мочи бежали от входной двери дома до калитки. Машу мы уже не боялись. Она в сравнении с разъяренной пенсионеркой казалась котенком.
На следующий день Полинка пришла в школу с поникшей головой.
– Отец в бешенстве был, – рассказывала она в столовой. – Говорил, что у нас семья верующая и, мол, как я могла. И это он! Человек, который рожу запросто набить может.
В общем, к Полинке мы больше не ходили. По крайней мере, полгода точно. А еще ее лишили карманных денег.
– Финита ля комедия, – помню, подытожила она тогда наш сорвавшийся сеанс магии.
Кажется, на этой фразе Полинка помахала рукой, и я увидела на запястье синяк. Утверждать не буду, но мне показалось, что вчера его не было.
И тут я подумала, что не очень круто, конечно, быть бедной, и так далее по списку, но еще хуже, если тебя обижают дома.

Где-то через месяц Карина Николаевна попросила меня остаться после урока истории. Она сказала, что совсем скоро мы будем проходить тему: «Распад Советского Союза». Мол, моим одноклассникам было бы интересно, если бы я рассказала о нашей семье и о том, что нам пришлось пережить. И, кончено, хорошо бы пригласить кого-то из старшего поколения.
Я съежилась, втянув шею в плечи. Мало того, что моя мама – училка, еще и других родственников на урок. Ну, полный аут. Учителям этого не понять. Словно они забыли, что значит быть закомплексованным подростком.
Я сказала, что поговорю с родителями, но для себя твердо решила: никто из моих родственников в школу не пойдет.
В тот же вечер звонил папа. Сказал, что дяде Валере стало значительно лучше, и уже совсем скоро все они приедут к нам домой. Как это будет происходить в рамках нашей двухкомнатной квартиры, я представляла смутно. Это ж не Полинкин особняк!
Еще он говорил, что здесь погода гораздо теплее, и уже вовсю греет весна.
– Помнишь те качели возле дома? – спрашивал он меня с какой-то особенной романтикой в голосе. – Ну, твои любимые? Ты еще их как-то зимой решила облизать, и язык прилип. Они до сих пор стоят. Их даже не красили.
– Пап, мне было три года. Конечно, не помню.
– Не понять тебе моей ностальгии, – протянул он в трубку.
И тут я зачем-то брякнула, что в школе хотят видеть кого-то из нашей семьи с этими всякими историями из прошлого. Папа обрадовался и тут же при мне рассказал деду. В общем, уже по телефону было решено, что придут все: и бабушка, и дед. Может, даже дядя Валера.
– Баба Лена у нас вообще – партийный работники, – гордо подытожил
отец. – Столько всего может рассказать!
Короче, я никогда не была крута в школе, и терять мне было нечего. Решила, что пусть предки все-таки придут на урок. В конце концов, хуже того, чтобы быть бедной, умной, активной и жалкой – это стесняться своей родни. Правда, это не моя фраза, а мамина. Но именно в тот раз я отчего-то с ней согласилась.

Тетя Нина

Моя бабушка живет в райцентре и очень обижается, когда этот городок называют деревней. Но, если говорить начистоту: так оно и есть. Пять улиц, две церкви, одно кладбище.
Раньше летом сюда приезжало много нашей родни. Но больше всех я любила бабушкину сестру – тетю Нину. И не потому что она отличалась прекрасным чувством стиля и квартирой в центре Москвы. Просто тетя Нина, ну как бы это сказать… классная. Ну, правда. По-другому не выразишься.
Но вот родственники ее не признавали. Просто не понимали. Для нашего круга тетя Нина – слишком аристократична. Как если сравнивать хлопковый халат и шелковую сорочку. Ее движения плавные, пальцы длинные и ухоженные, а речь изысканная и витиеватая, словно в позапрошлом веке очутился.
Традиционные развлечения на майские праздники здесь – сажать картошку. Мы специально приезжали сюда с родителями, чтобы помочь с огородом. Когда как тетя Нина в это время покоряла берег Хорватии в своем новом купальнике.
– Ей вообще-то 52! – любила повторять бабушка, словно речь шла не о возрасте, а о размере одежды.
К слову, у бабули, сколько ее помню, всегда был как раз 52-ой размер. Если не больше.
Когда тетя Нина приезжала в гости, она как бы невзначай называла сплошь известные имена и фамилии. Из тех, что часто повторяют по телевизору в новостях. Но наша родственница с носителями этих имен и фамилий как бы лично была знакома.
Обычно тетю Нину слушали, открыв рты. Правда, когда она возвращалась в Москву, то ее за глаза обзывали «брехлом». Я всегда пыталась возразить родне. Но это, признаться, было трудно. Особенно сложно противостоять бабушке. У нее был, как ей казалось, веский аргумент на этот счет:
– Нос еще не дорос.
В какой-то степени это правда. Ведь нос, как и уши, растет всю жизнь, примерно на ноль целых двадцать сотых миллиметров в год. Когда тебе 15, а бабушке 68, есть куда стремиться.
Кстати, это я узнала как раз от тети Нины. Она детский врач. Довольно-таки успешный. Но, как говорится, сапожник без сапог: у нее не было своих детей.
Клиенты тети Нины, если ей, конечно, верить, – сплошь успешные люди. Не так давно она работала с дочкой знаменитого в нашей стране астролога. Тот даже составил для тети Нины натальную карту, заверив, что на ее пути еще будет женское счастье.
– Ей 52! – только и повторяла бабушка.
Конечно, потом, после того, как ее сестра уехала.

… Когда-то давно тетя Нина была замужем за болгарским дипломатом.
– Довела мужика. Так рано умер… – говорила про нее наша соседка Лариса.
И я представляла, как моя родственница орудует ножом, словно в фильме ужасов. Иначе как еще можно быть виноватой в чьей-то смерти?
Вообще ее муж умер от рака. Ему было 45. И если рассуждать объективно, тетя Нина его, конечно, любила. Она долго оплакивала уход супруга, и потом уже замуж не вышла. Хотя, если честно, тетя Нина всегда была весьма привлекательной женщиной. Вот даже в свои 52.
Конечно, она чувствовала специфическое отношение к себе. Но последнее время, даже не смотря на это, стала приезжать все чаще.
– К корням тянет, – вздыхала московская гостья, лежа в своем хорватском купальнике на шезлонге между грядками с разросшейся под палящим летним солнцем картошкой и с завязавшейся в тугие узлы капустой.
– Ты б лучше эти самые корни окучила, – откликалась на ее слова бабуля и указывала на яблоню поржавевшей тяпкой. – Соседи уже смеются над тобой. Не в твои года грудя оголять! Какую-то пластиковую штукенцию привезла!
– Это шезлонг, моя дорогая, – невозмутимо отвечала тетя Нина. – Если что, в предбаннике стоит еще один. Ты можешь взять его и налить себе Пину Коладу! Она в холодильнике.
– Делать мне нечего больше, – вытирала пот со лба бабушка, оставляя грязные следы от рук. – Только колайдить! Я тебе кто? Адронный коллайдер что ли?
И бабушка хохотала над своей шуткой так, что все гостившие на огороде воробушки разлетались.
Тетя Нина почти всегда деликатно молчала. Даже когда слышала от окружающих слова «отсюдова» и «курям». Она, конечно, знала, как правильно, но никого не поправляла. Это в ней мне жутко нравилось. Ее же поправляли частенько. Даже манеру тети Нины есть окрошку на минералке бабуля разносила в пух и прах.
– Ты все детство рОстила здесь. Мы едим на квасе! – говорила она с металлом в голосе.
Тетя Нина в ответ пожимала плечами. Мол, о вкусах не спорят, и закрывала глаза на это ужасное «рОстила».
В бабушкиной семье было пятеро детей. Но остались только трое: тетя Нина – младшая, бабуля – старшая и средний брат дядя Петя. Каждый из них имеет право на родительский дом. Так что это еще один камень преткновения. При всем своем благополучии тетя Нина от доли не отказалась.
– Я делаю это по этическим соображениям, а не по вопросам выгоды, – всякий раз поясняла она. – Это мой отчий дом, моя гавань и пристанище. Откажись я от него, вообще не смогу сюда приезжать.
– Москвичей всегда портил квартирный вопрос, – отвечала ей бабушка, пытаясь подражать даже интонацией великосветским манерам сестры.
Не так давно тетя Нина сделала в нашем деревенском доме ремонт: приглашала дизайнера, нанимала бригаду. Все по своему вкусу, конечно. Она назвала этот стиль «минимализм» и «пуризм». Бабушка посчитала, что сестра просто сэкономила на мебели.
Вообще они не всегда были как кошки с собакой. Случались в нашей семье и праздничные, душевные дни. Когда организовывались застолья, например. Тогда тетя Нина часто пела про «Коня». Бабуля подхватывала, потом начинал подпевать дядя Петя, и вот уже вся улица собиралась, словно сборный хор.
Тетя Нина говорила, что «Любэ» – любимая группа Президента.
– Ну, прям и с Президентом она знакома, – ехидничала бабуля.
Тетя Нина все это, конечно, слышала, но не спорила. Она вообще всегда сглаживала конфликты.
– Врачи – это миротворцы, – отвечала она.

Как-то тетя Нина приехала к нам летом не одна, а со своими московскими друзьями – семейной парой. Огромных размеров джип перегородил улицу, соревнуясь размерами с нашим жилищем. Колеса были точно с окно. Эта машина привлекла внимание всех соседей.
– Знакомьтесь: Егоров Артур Евгеньевич! – гордо представила нам своего друга тетя Нина. – Член Союза художников России. Будет рисовать портрет русской глубинки. То есть нас с вами.
– Прямо нас? – оживился дядя Петя и погладил щетину на лице.
– Ну не фигурально, а в общем понимании вопроса, – ответил Артур Евгеньевич.
– Не фиг…, – попытался повторить за гостем дядя Петя, но тут его отвлекла бабушка.
– Настоящий художник? – недоверчиво спросила она.
– Разумеется, настоящий! – громко ответила за Артура тетя Нина.
Бабуля поправила складки халата. Я знаю, о чем она подумала в тот момент: ни тебе бороды, ни берета, ни мольберта. На вид – самый обыкновенный москвич. Да и зовут его простенько. Был бы хоть каким-нибудь Джигурдой. Ну что тут от художника? Но Артур бабушкин вопрос принял за восхищение и достаточно низко, как это делают при входе в храм, поклонился публике. То есть нам. Тетя Нина зааплодировала.
На следующий день настоящий художник уже творил. Причем делал он это там, где мы обычно занимаемся кардинально другим, так сказать, обратным культуре и эстетике.
Вот представьте: уличный туалет с маленьким потайным окном у самой крыши, понятным амбре и скопищем зеленых мух. Рядом – летний душ, который с виду вполне можно принять за второй клозет. Разве что мух значительно меньше. Ну и завершает этот деревенский пейзаж: еще одно ветхое строение, именуемое курятником, и сарай с суровым амбарным замком, словно там есть что-то более ценное, чем лопаты и тяпки. Та еще загородная романтика.
Жена настоящего художника в это время дефилировала по огороду с нашей тетей Ниной. Обе они были в купальниках.
– Срам-то какой, – бубнила себе под нос бабушка, расставляя на столе свое главное сверкающее сокровище: банки для закрутки огурцов.
Между уличным туалетом и сараем настоящий художник провел три дня. Было жутко интересно, что удивительного он нашел в месте, которое неспроста называют «задний двор». Но тетя Нина меня отгоняла словно ту самую назойливую зеленую муху. Мол, не мешай гению, потом сама все увидишь. Если честно, не терпелось.

Наконец, на третий день вся семья собралась в нашей уличной беседке. Настоящий художник был в весьма приподнятом настроении. Он лично презентовал нам свою картину. Все как на выставках. Полотно было закрыто струящимся красным атласом. Даже стало интересно, откуда они взяли эту ткань в нашем захолустье? Если только с собой привезли.
Тетя Нина изобразила барабанную дробь. Та-та-та-там. Вуаля. Алая материя, слегка шелестнув, упала ниц к ногам настоящего художника, и я увидела… белый сарай с обшарпанной синей дверью.
Помню, я еще ужаснулась, как бедно мы все-таки живем. Но тетя Нина и жена настоящего художника совершенно не фигурально, а реально открыли рты и, синхронно прижав руки к груди, взвизгнули от изумления.
– Ай да Моне! Ай да молодец! Так увидеть самые простые вещи! – верещали они в один голос.
– Как вам? – наконец, тетя Нина обратилась к публике. То есть к нам.
Соседка Лариса в этот момент возила стрелкой лука в солонке:
– Что-то в этом есть, – промямлила она под тяжестью взгляда тети Нины.
Бабушка сказала:
– Надо срочно красить дверь.
Осознав, что ее восторга никто из нас не разделяет, тетя Нина обратилась персонально к дяде Пете, самому кроткому человеку из всей семьи. Он в этот момент клал сало на хлеб и всем видом показывал, что не собирается участвовать в дискуссии.
– Очень фигурально, – все же вымолвил он.
– Хоть один ценитель искусства! – приободрилась тетя Нина.
Дядя Петя от смущения побагровел. Но потом шепнул мне на ухо:
– Сарай как сарай. Ниче я не понял.
В то лето тетя Нина уехала от нас в середине июля. Хотя обычно в Москву она возвращалась ближе к августу.
– У Артура выставка в Доме художника. Не могу пропустить, – пояснила она свой быстрый отъезд. – Его творение тоже там будет.
– Ты хоть не признавайся, что это наш дом, – сказала бабушка. – Дверь я завтра покрашу.
Никто не понимал тетю Нину. В том числе и я не всегда. Но в тот день, когда звонили из больницы, все поняли: случилась беда. Девушка на том конце провода отрывисто и скомкано произнесла, что новость у нее печальная: наша родственница, Нина Подлесная, скончалась от остановки сердца. Близким человеком при госпитализации она указала бабушку…

…Стояли майские праздники. Деревья в саду надели свои самые красивые наряды в году. Соревнуясь друг с другом в силе аромата, они ужасно не вписывались в траурную процессию, которая развернулась перед нашим домом. Тетю Нину решили хоронить здесь, на родине. И, похоже, это будет первое лето без нее…
Столько мужчин в черных приталенных костюмах и женщин в темных платьях наш городок никогда не видел. Если можно было бы посмотреть тогда на улицу сверху, то вся эта территория напоминала бы гигантского жука-пожарника. У каждого, кто приехал проститься с тетей Ниной, были охапки красных роз – ее любимые цветы.
Первое, что сделала бабушка после похорон, когда приехала домой: вышла на огород и долго сидела на шезлонге между черными грядками с только что посаженной картошкой и предполагаемой капустой. Она смотрела куда-то далеко за деревянный забор, на темнеющее небо, где оставил свои красные рубцы ушедший за горизонт закат.
По большому счету бабушка не разговаривала больше месяца. Объяснялась тремя словами: да, нет, не знаю. Мама сказала, что, кажется, даже после смерти мужа она выглядела не так безутешно.
– Ну, надо же! Сама такой успешный врач, а спасти не удалось, – вздыхала через забор тетя Лариса, пытаясь привлечь внимание соседки, когда они обе были на огороде.
Но бабуля оставляла эти комментарии без внимания. Словно дала обед молчания после похорон.

Июнь в тот год выдался жарким. Мы всей семьей приехали к бабушке. Это было последнее мое беззаботное лето. В следующем году меня ждали выпускные экзамены.
Помню, что в тот день бабушка подозрительно долго не открывала дверь. Мама распереживалась и побежала к Ларисе, чтобы через ее дом пройти к огороду. Прошло двадцать минут, но ничего не происходило. Тут уже засуетился отец. Он решил сам разведать обстановку.
Так, минуло еще четверть часа, и наш дом стал мне напоминать бермудский треугольник. Потому я тоже решила разобраться, в чем, собственно, дело.
У Ларисы было не заперто. Темный коридор делил ее дом насквозь, словно темный туннель от улицы к огороду. Я шла на ощупь, видя перед собой свет белой, развивающейся на ветру занавески. Приподняв ее, я сразу попала в царство овощей.
Где-то за грядками с ровными острыми стрелками лука я увидела трех человек, открывших от изумления рты: маму, папу и Ларису. Они стояли, не двигаясь. Словно сами посажены в чернозем. Их взгляды были устремлены на бабушку. Та, в свою очередь, невозмутимо валялась на шезлонге, издавая суровый деревенский храп.
Но странным было даже не это. Она лежала в черном слитном купальнике, изрядно оголявшем ее мощную спину, усыпанную старческими коричневыми точками, и обрюзгший зад. На земле рядом с пляжным лежаком возвышался графин с белой жидкостью, а рядом валялся опустошенный стакан с зеленым пластиковым зонтиком внутри.
– С ума сошла, – сказала Лариса и перекрестилась.

Вечером дух истинной бабушки снова вернулся в ее тело. Она достала самогон и надела свой любимый халат с крупным подсолнухом на правом кармане.
Мы сели в беседке. Никто из нас не упоминал того, что произошло на огороде. Словно ни один человек не видел бабушкиных телес в таком большом количестве. Все, стерли из памяти. Растворили в других воспоминаниях. Особенно забыть это зрелище старался папа. По крайней мере, он даже как-то побаивался лишний раз смотреть на бабушку в тот вечер.
– Выйду ночью в поле с конем… – затянула вдруг бабуля.
– Ночкой темной тихо пройдем… – подхватили родители.
– Любимая песня Президента, – резюмировала бабушка, облокотившись на руку.
Мы все кивнули.

Сумерки спускались на улицу, постепенно зажигая за собой огни. Сначала мягким светом загорелись лампочки в окнах домов, затем включились яркие фонари вдоль дороги, и уже потом засветились уютные беседки.
Лишь мы в тот вечер сидели в потемках, словно пытаясь сохранить в тайне наш тихий семейный вечер и негромко пели:
…Ночью в поле звёзд благодать.
В поле никого не видать.
Только мы с конём по полю идём,
Только мы с конём по полю идём…

Бабуля

Вообще бабушка была бы очень даже прикольной, если бы не ее скверный характер. По крайней мере, ко мне она не проявляла теплых чувств.
Мама объясняла это странно для взрослого человека. Мол, мы с бабулей обе раки по гороскопу. Почему-то я в те моменты представляла заседание суда. Адвокат убийцы встает и заявляет: «У нас есть веский аргумент. Мой клиент – скорпион». Все присутствующие, включая судью, понимающе кивают и расходятся. Обвиняемый выходит на свободу. Не виноват же он, что родился под знаком Скорпион.
Когда я говорю, что бабушка была прикольной – это правда. Она являлась ярой поклонницей «Лесоповала», и, как истинная фанатка, ездила на концерты группы в другие города. Курила «Кемел» (супер тяжелый) и была в курсе сплетен шоубиза.
Еще бабушка много шутила и смеялась. Да так, что однажды к нам спустился сосед, попросив не сотрясать стены настолько сильно, потому как у них спит малыш.
В общем, у бабули повсюду было много друзей и приятелей, но что касается меня…
Помню, мне тогда стукнуло шесть. Она вела меня домой после какого-то праздника. Жаркое лето вот уже месяц держало в плену город. Потому все так отчаянно ждали этого тропического ливня, что обрушился на распаренные, словно после бани, улицы.
Грязь от брызг отлетала, играя в догонялки с прохожими. Я была в красивом белом платье, подол которого промок насквозь. Кажется, я испачкалась по самые плечи. Но меня это обстоятельство ничуть не смущало: передо мной раскинулась радуга, а это все, что нужно шестилетке для счастья.
Но в мою гармонию с миром вмешалась бабуля. Ничего удивительного: она это делала постоянно. В этот раз бабушка зачем-то заставила меня мыть ноги (на минуточку!) в луже.
Я еще тогда не ходила в школу, и знания о жизни в моей голове были весьма скудны. Но даже тогда я точно осознавала, что не хочу жить той жизнью, в которой придется мыть ноги в луже! Мы с мамой так никогда не делали. Она наоборот заставляла меня обходить спонтанные водоемы за версту. Даже если я очень хотела в них поплескаться. А тут насильно! В луже! Перед домом и соседским Васей… Нет, ну, я что, свинья какая-то сельская? Я городская девчонка. Мне в школу в сентябре.
В общем, я надула губы и сказала, что не сдвинусь с этого места.
– Ах, ты дрянная девчонка! – у бабушки и без того страдающей повышенным артериальным давлением, еще больше раскраснелось лицо. – Тогда я тебя заставлю!
– Нет! – я упиралась об ее мягкий большой живот.
Бабушка была полная и от того, как мне казалось, жутко сильная. Но я упорно не сдавалась. Мама, пожалуй, в эту минуту развела бы руками, и сказала: «Что поделать… Они обе раки по гороскопу».
В общем, сопротивлялись мы друг другу минут пятнадцать. На большее бы меня при всем желании не хватило. Я видела, как таращатся соседи и, качая головой, цокает тетя Люба с первого этажа. Правда, не ясно в адрес кого. В общем, я таки оказалась в луже, и бабушка прямо там мыла мне ноги, пока мои щеки омывал град слез.
Маме она пояснила: не хотелось грязь в квартиру тащить. Не помню, на чьей стороне тогда выступила мама. Но почему-то, кажется, что она всегда держала нейтралитет.

…Хотя бабушка жила в райцентре, к нам она приезжала часто. Сама. На 60-ом автобусе. Его конечная остановка была аккурат возле нашего дома.
На ночь бабушке стелили в моей комнате. Она храпела так, что ее смех казался дуновением ветерка. В такие ночи я, еще не зная этого слова, мучилась бессонницей.
Однажды в один из приездов бабушки я попросила родителей, чтобы они приютили ее на ночь к себе. Мама спросила почему, и я честно ответила, что и так ее недолюбливаю, а с храпом и подавно.
Оказалось, что бабуля это услышала и уже к вечеру сама уехала домой. Без лишних объяснений. Мама звонила ей и после пятиминутного разговора констатировала: обиделась. В ту ночь, несмотря на отсутствие храпа, я так и не уснула. Мучилась ужаснейшим чувством вины.
Я тогда уже училась в школе и пыталась решить сложную задачку из жизни: если бабушка почти в 10 раз старше меня, то кто должен уступить и извиниться: я или она? В общем, конечно, я просила прощения.
С возрастом ситуация хоть и менялась, но не сильно. В 8 классе я твердо решила, что стану журналистом. Помню, бабушка в момент моих рассуждений о будущем что-то вязала. Она приподняла очки и весьма ехидно заявила, что вряд ли я при такой профессии выйду замуж. Ведь журналист постоянно в разъездах, какой муж это вытерпит?
Мне тогда было 13, и замуж я совершенно не хотела. Напротив, считала всех мальчишек – дураками. Так что такой расклад событий меня в принципе устраивал.
Позже, уже в выпускных классах, я сказала, что хочу получить водительские права, и аргумент бабушки было вновь неизменен: кому нужна шоферка? Да и к тому же у меня вряд ли получится: никто из женщин в нашей семье не водит, и я не буду.
– Сейчас многие женщины получают водительские права, – ответила я.
– И все они не замужем! – резюмировала бабуля с ухмылкой.
Сложив все ее логические рассуждения воедино, я, в общем-то, поняла, что статус замужества для моей бабули имеет большое значение. Потому я тут же ей констатировала неопровержимый факт:
– Ты не водишь машину, и тоже не замужем.
– Я?
Бабуля от возмущения даже встала с кресла. А видит Бог, как она не любила вставать с кресла, если занималась вязанием или смотрела телевизор. Ей было легче достать какого-нибудь члена семьи криком из туалета, чем подняться самой. Кровь подступила к ее и без того вечно красном лицу. И она громко произнесла на всю квартиру:
– Я вдова!
Действительно, дед умер давно. Меня еще тогда даже в планах не было. И я вновь с удушающим чувством вины решала задачу: должна ли первой идти на примирение с бабушкой, которая в 5 раз старше и вроде как мудрее меня. Разумеется, я извинилась.
В общем, справедливости ради я сделала все, как хотела: с отличием окончила журфак, получила водительские права. Я была уверена: кто бы что ни сказал, у меня все будет отлично.
Помню, после выпускного из универа я поехала с друзьями на юг. В один из дней позвонила бабушка. Она делала это редко, потому я была удивлена, увидев ее номер на экране мобильника.
Очень хорошо помню тот разговор. Она поздравила меня с окончанием университета, но тут же сказала, что в эпоху кризиса работу не найти. Тем более журналисту. Почему именно журналисту я даже не стала уточнять. Она в принципе не любила эту профессию. В общем, ничего нового в нашем диалоге для меня не случилось. Бабуля как бабуля.
Но на следующий день звонил папа. Сказал, чтобы я срочно возвращалась домой: бабушка умерла. Кровоизлияние в мозг.
Так странно: помню, я стояла на похоронах, смотрела на нее в этом посмертном убранстве и видела, как она улыбалась. Нет, серьезно. Даже там, в ее последнем пристанище, сложив руки на груди, она над чем-то смеялась.
И к психологу ходить не нужно, чтобы понять, откуда у меня на всю жизнь сохранилась неприязнь к старикам. Я всегда жду от них подвоха. До сих пор стараюсь не заводить ни с кем из пенсионеров разговора в магазинах или автобусах.
Странно, но в одном бабуля оказалась права. Я очень долго не могла выйти замуж. Своего будущего мужа я встретила, когда мне было за 30. Не думаю, что это как-то связно с наличием у меня водительских прав или с журналистской работой. Просто совпадение.
Весточку от бабушки я неожиданно получила накануне свадьбы. Замужество для нее было крайне важно. Она не могла пропустить это долгожданное событие даже на том свете.
Я встречала в аэропорту свою первую учительницу. Ольга Иосифовна эмигрировала в Германию лет 15 назад, но у нас остались весьма дружеские отношения.
Она летела транзитным рейсом к себе на родину в Ростов-на-Дону. У нас было буквально полчаса на встречу.
– Моя дорогая, это мой подарок на твою свадьбу, – Ольга протянула конверт.
– Не стоило,– жеманничала я, но конверт взяла.
– Знаешь, я все вспоминаю твою бабулю, – вдруг сказала она.
– Бабулю? – я чуть не поперхнулась своими же слюнями.
– Да. Очень хорошо запомнила, как она иногда забирала тебя после занятий. Как-то она такую фразу сказала… Что из тебя точно выйдет толк.
– Она точно про меня говорила? – удивилась я.
– Точно! Помню, сказала, что ты, как и она, упертая, и никогда не сдаешься. В общем, что если тебя отговаривать от чего-то, ты, скорее, из принципа этого добьешься.
– Даже дрянной девчонкой не называла? – уточнила я на всякий случай.
– Ну что ты… Конечно, нет. Она определенно сказала, что ты большая молодец.

Помню, как выходила в каком смятении из здания аэропорта. Все думала: неужели ее поведение было столь странной стратегией воспитания? Что это? Собственная теория по общению с внучкой? Жесткая, однако. Но мы обе раки по гороскопу, и ей за дальностью лет было видней…

Я посмотрела на небо. Один за другим приземлялись и взлетали самолеты. Но где-то там, за белизной июньских облаков, чистых и беззаботных, как первые дни лета, за линией, которую запрещено пересекать человеку, жила моя бабушка. И теперь уже не посчитать, насколько она меня старше. Ее возраст измеряется вечностью, а мой по-прежнему годами. Так что, наверное, самое время друг друга простить, даже не прося прощения.

Встретимся в суде!

Галя – моя соседка по этажу. Сколько ее знаю, она всегда чем-то недовольна. То управляющая компания плохо собирает опавшие листья во дворе, то Галя купила сапоги, а с них слезла краска под первым же дождем, или в кафе именно под ней сломался железный стул.
Раньше я удивлялась: бывает же такое тотальное невезение! Но потом поняла: некоторые делают неудачи смыслом своей жизни. Впрочем, Галя пошла гораздо дальше. Она на неудачах зарабатывает.
Галина знает закон «О защите прав потребителей» лучше, чем священник Библию. Точнее сказать, для нее правовые кодексы – это своего рода Библия: гражданский, уголовный, водный, налоговый – она цитирует их наизусть. Причем, училась Галя всему этому сама. С таким рвением моя соседка могла бы получать немалые деньги с клиентов за представление их интересов в суде. Но она, будучи юристом-самоучкой, занимается только своими проблемы, к тому же, как мне кажется, мелкокалиберными.
Помню, я пожаловалась ей, что гладила новую блузку, а ткань возьми и порвись. На мрачном доселе Галином лице проявился намек на румянец.
– Температурный режим соблюла?
– А то! Конечно.
– Давай, обратимся в суд? Мы точно выиграем, – она улыбнулась так, что можно было сосчитать почти все зубы.
Галя готова была биться даже за стоптанную набойку.
– Ты знаешь, что можешь предъявить претензию обувному магазину даже через год после покупки ботинок? – спросила она меня как-томежду прочим.
Не помню, чтобы мне как-то пригодилось это знание, но Галя активно зарабатывала на таких тонкостях закона.
Так вот, сколько я знакома с соседкой, она всегда собирала какие-то подписи на новый газон / бордюр / отстранение старшей по дому / выдвижение своей кандидатуры на эту должность / против повышения пенсионного возраста / за экологическую сортировку мусора в нашем дворе. Этот список можно продолжать до бесконечности. Не было ни одной сферы жизни, куда Галя не сунула бы свой нос с горбинкой.
Как-то она пыталась вернуть обратно в магазин филе форели. Причина недовольства была в том, что когда моя соседка вскрыла упаковку, обнаружила, что супермаркет ее надул: там было не 300 граммов рыбы, как заявлено на этикетке, а 270!
– Извольте-ка заплатить, – возмущалась Галя.
Администратор торговой точки встала в закрытую позу, скрестив руки на груди. Она уверенно мотала головой. Верный знак того, что Галине придется блистать знаниями любимого закона. Однако администратор тоже была не промах. Она защищала честь магазина, как могла.
– У Вас есть видеосъемка вскрытия упаковки? – спрашивала сотрудница торговой точки.
– Какая еще видеосъемка? Тут и так все очевидно, – размахивала форелью Галина, так что рыбий жир орошал глазевших на происходящее посетителей.
– Может вы дома эти граммы себе отрезали? – все больше повышала голос администратор.
– Да я живу здесь с рождения, – Галя тоже перешла на крик. – Каждая дворняга знает, что я кристально честный человек!
– Ну, в том-то и дело, что я не дворняга, – резонно заметила администратор.
Та ссора закончилась потасовкой и вызовом сотрудников ЧОПа. А на двери супермаркета появилась не самая удачная Галина фотография в духе «их разыскивает полиция». Скриншот со съемки видеокамеры был сделан как раз в тот момент, когда моя соседка готовилась прыгнуть на администратора: зубы стиснуты перед атакой, на лбу застыла упрямая прядь, выбившаяся из ее традиционного пучка, глаза с прищуром устремлены на жертву. На фото, размером 9 на 12, Галя напоминала разъяренного хомяка. И так как ее изображение было помещено на стенд: «Этим людям запрещено заходить в магазин», она определенно решила судиться.
Справедливости ради, сначала моя соседка решила игнорировать решение администрации магазина и предприняла три попытки попасть в торговую точку. Однако всякий раз суровый охранник размером с магазинную холодильную установку преграждал ей дорогу.
– Встретимся в суде! – орала Галя, стоя в луже.
Она верещала на всю улицу, что засудит всех, даже крыс, которые непременно есть в этой торговой точке. Но не довела это дело до конца только потому, что за время вражды с магазином познакомилась с Интернет-доставкой. А там, сами понимаете, кладезь жалоб на курьеров. То бедолага опоздал, то принес не тот товар или был не вежлив.
– Все к лучшему, – говорила моя соседка, освоив новые технологии.

Вообще у Гали была постоянная работа. По трудовой книжке она значилась маркетологом. Само собой Галя была недовольна зарплатой, социальными гарантиями и отношением к ее персоне руководства. Впрочем, начальство можно понять. Галя дважды судилась с организацией, когда ее хотели: а) уволить; б) сократить.
– Суд всегда на стороне сотрудника, – гордо говорила она после каждого заседания и продолжала по утрам бодрой походкой ходить на работу.
– Суд всегда на стороне сотрудника, – с горечью констатировали данный факт в рекламном агентстве и продолжали платить Гале зарплату.

Моя соседка была замужем. И это не удивительно. В том смысле, что в прошедшем времени. Галин сын, Юра, после окончания престижного вуза отдавал долг Родине в майкопской военной части. Как-то он опрометчиво пожаловался матери:
– Отучился на инженера, чтобы красить забор и бордюр!
Гале дважды повторять не пришлось. В этот же день она рапортовала о происходящем беспределе в специальном окошке на сайте администрации Президента с просьбой разобраться в ситуации. И там разобрались: Галино письмо было отправлено в военную часть с пометкой: «провести проверку».
Ох, как кричал на Юру замполит!
– Недоволен, что забор красишь? Не нравится инструмент «кисть»? Ну, так я тебе другой дам.
На следующий же день Юра чистил унитазы, вооружившись вантузом. С матерью он общался грубо, словно дух замполита вселился в него.
– Ты зачем писала Президенту? – кричал он.
– Помочь хотела! – оправдывалась Галя на том конце провода.
– Помогла, так помогла! – вздохнул Юра и бросил трубку.

Само собой, когда мэрия решила расселить нашу пятиэтажку, а на ее месте водрузить высотку, мы даже не переживали. Знали точно: Галя защитит! Но она эту новость восприняла без энтузиазма, что было в высшей степени странно.
Баба Маша, с первого этажа, даже не смотря на свою хромоту, поднялась к нам, на четвертый, чтобы поговорить с соседкой. Но Галина лишь равнодушно смотрела на нее. Взгляд нашей активистки погас, как угасает праздник День рождения после того, как гаснут свечи на торте.
Мы собирали целые митинги против сноса дома, но Галя оставалась безучастна. Она на них даже не приходила.
Между тем, война начинала быть неравной. Как-то на лестничный пролет нашего подъезда вылили целую цистерну фекалий. Специфический запах я почувствовала, как только открыла глаза. Точнее сказать я от него и проснулась. Понимаю, что во сне увидеть навозную кучу вроде как к деньгам, но в реальности целый пруд смердящих экскрементов по середине общего коридора – зрелище поистине омерзительное.
Очевидцы поговаривали, что Галя преспокойно прошла с утра по этой вязкой жиже в резиновых сапогах. А потом переобулась в босоножки возле подъезда. Сапоги она выкинула в контейнер с надписью «бумага». Я грешным делом стала думать, может, Галю подменили инопланетянине?
Вечером я твердо решила поговорить с ней серьезно. Для налаживания контакта взяла с собой лимонный пирог. Она была мне рада. Стала суетиться на кухне. Налила кофе. Казалось, соседка, наконец, пришла в себя. Но как только речь зашла о сносе дома, она отрезала:
– Это знак свыше. Значит, так тому и быть.
Более того, наша Галя, урожденная городская жительница, не знающая, что такое просёлочная дорога в марте после оттепели, заявила мне, что всегда мечтала жить в деревне. Так что она, пожалуй, согласится на условия компании, возьмет деньги и купит себе домик в пригороде.
Помню, я так на нее разозлилась!
– То есть судиться из-за разрытой траншеи возле двора – это, значит, стоящее дело было?
– Они изуродовали двор… Это другое… – защищалась Галя, но как-то вяло.
– Вы оставили нас тогда без отопления на две недели! – все припоминала я деньки былой активности моей соседки.
– Но я потом и за отопление судилась, – все также без энтузиазма отвечала Галя, отрезая себе еще один кусок пирога.
Я ушла, громко хлопнув дверью. Но злость настолько бушевала во мне, что решила вернуться. В Галину квартиру я прошла обутой, оставляя в знак ужасного осуждения кусочки грязи на паркете, забрала остатки пирога и удалилась.
Позже мы узнали от все той же бабы Маши, что наша соседка совершила путешествие из одной профессии в другую. Из юриспруденции Галя перешла в сферу психологии. Причем, новую дисциплину она все также изучает самостоятельно.
Короче говоря, в свои сорок три Галя как-то вдруг осознала, что никогда не плыла по течению и не доверялась промыслу Божьему, а стояла в бойцовской стойке. Вот наша соседка и решила сменить тактику поведения.
А поводом для таких экстренных перемен стала ее ссора с лучшей подругой. Они как-то вместе пошли на спектакль, и Галя впервые в жизни решила посягнуть на святое – искусство. Придраться к постановке, где актер продемонстрировал свой… ну, этот самый.
Галя была возмущена до глубины души и собралась жаловаться в Минкульт.
– Ты перегибаешь палку, – пыталась остановить ее подруга.
– Ну, если для тебя нормально платить за такое бешеные деньги! – говорила Галя.
– Билет стоил две тысячи рублей. Что в этой цифре бешеного? – спрашивала подруга.
– Это тоже деньги, – отвечала моя соседка.
И тут Галина подруга произнесла такое, что ни одна подруга не должна произносить даже в пылу жаркой ссоры. Она потом, к слову, извинялась. И ни один раз. Но слова выпалили из ее рта, словно снаряды из пушки, и разорвались у Галиных ног.
– Не играй монашку: у тебя два аборта за спиной, – сказала подруга.
Она тут же пожалела об этом. Но Галя словно оглохла. Дальше она ничего не слышала. Трудно сказать, почему именно в это время и в этом месте у нее произошло глубокое переосмысление жизни, но оно случилось. Вот прямо в той системе координат, и назад дороги не было.
Подруга вспоминала, что Галя произнесла, гипнотизируя стену театрального холла: «А судьи кто?», и удалилась в сторону остановки.
Потом Галя пояснила, что она столько раз жаловалась на всех подряд и отстаивала свои интересы в судах, что забыла о собственных грехах. А у нее они есть, причем смертные. Вот такой адский набор мыслей, словно Чернобыльская АЭС, бушевал у Гали в голове.
Она даже решила обратиться за помощью к психологу. Но больше одного сеанса не выдержала. Во-первых, плата за эту услугу действительно была бешеной. А, во-вторых, где это видано, чтобы за такие деньжищи целый час должна была говорить только Галя, а психотерапевт лишь изредка кивал и записывал что-то в свой блокнот?
Позже соседка пояснила бабе Маши, что психолог еще смел ей заявить, мол, проблема обычно уходят через половину того времени, что она существует. То есть, если Галя всю жизнь была склочной, разве что за исключением первых месяцев своей жизни, то примерно через 21 год плотных походов к психологу, она станет полностью здоровой.
– Но мне, простите, на секундочку, будет 64. Я стану старухой. Одной ногой в могиле, – сказала она, глядя в лицо бабе Маше, которая недавно отмечала всем подъездом свое 75-летие.
Короче, Галя решила «лечить» себя сама. Мол, с юриспруденцией получилось, а здесь даже проще.
Вообще глядя на свою соседку, я делала вывод, что она халтурит. Уж слишком спокойным и невозмутим в условиях противостояния всего дома угрозе выселения казалось ее лицо. Я решила, что она тайком принимает антидепрессанты. Но Галя уверяла, что находится в полностью трезвом уме.
К слову, после того раза, когда строительная компания пыталась выкурить нас из дома еще одним подлым способом, Галя немного ожила. Как-то в субботу рабочие принесли в одну уже выкупленную квартиру мощную музыкальную установку. Весь день нас мучил атомный звук ремонтных работ. Для измерения уровня шума мы вызвали сотрудников Роспортребнадзора, а затем и полицию. В конце концов, дверь квартиры была взломана, но потраченные нервы и выходной было не вернуть.
Тогда Галя пришла ко мне и сказала, что поможет нам, но сама действовать не будет. А свое жилье продаст, как только вопрос с домом решится в нашу пользу.
Она порекомендовала хорошего юриста, которого часто встречала на судебных заседаниях. Галя даже вместе с нами скидывалась на его услуги и, нужно сказать, мы отстояли право жить в маленькой пятиэтажке среди высоток, разверзающих небо.
Галя свое слово сдержала и продала квартиру только тогда, когда все судебные тяжбы закончились. Теперь там живет семья с двумя детьми. Милые с виду люди, но мы не общаемся. Признаться, мне до сих пор хочется, чтобы из двери, напротив моей, выходила соседка, которая с таким восторгом рассказывала о своих судебных подвигах. В общем, мне ужасно не хватало прежней Гали.
А она, в свою очередь, действительно, купила дом в пригороде, засадила огород и даже завела куриц.
– Никаких пестицидов, – говорила моя бывшая соседка в те редкие телефонные звонки, которыми мы иногда обменивались.
Я удивлялась, как лихо можно поменять свою жизнь в любом возрасте.
Но, когда в мире разбушевалась пандемия коронавируса, я наткнулась на статью. Фамилия, указанная в заголовке, мне показалось до боли знакомой. «Вардак», – прочитала я вслух несколько раз, пытаясь вспомнить, кому она принадлежит. И тут меня осенило: это же Галя. Наша Галя.
То был целый разворот, повествующий о том, как некий общественный деятель Галина Вардак агитировала поселок саботировать требования властей о мерах безопасности, за что и была задержана.
Я несколько раз перечитала статью и решила все же набрать Галин номер. Она ответила не сразу. Долгие гудки разделяли пространство перед тем, как я услышала знакомое «алло».
– А Вы снова за свое, – ухмыльнулась я в трубку.
– Просто они нарушают… – начала она любимую тираду.
– Ну, вы-то прививку все же сделайте. Как-никак Вам почти 50. Мало ли что…
– Не очень вежливо говорить о возрасте дамы, – судя по бодрому голосу, Галя все же не обиделась.
– Ну а как же курицы и огород? – поинтересовалась я.
– Ой, да что ты! – воскликнула она. – Какие курицы! Какой огород! Когда такие дела творятся…
А потом она добавила:
– Прививку я, кстати, сделала, но…
Дальше была речь, подкрепленная главами из Конституции и «Трудового кодекса», которую я, если честно, уже не слушала. Просто понимала, что прежняя Галя вернулась. А, значит, берегитесь все. Пандемия, в том числе, кстати.

Недоносок

Мой парень недоносок. В прямом смысле слова. Не донес меня на руках до дома каких-то 200 метров. Уронил. Упал сверху. В результате: у меня тройной перелом голени, у него ни царапины. Причем я и нести-то себя не просила. Это его идея была.
Поехали в больницу. По дороге я почти смирилась с ситуацией. Думала, сейчас гипс наложат и все: я свободный человек. Свободный – в рамках своей квартиры, разумеется. На костылях далеко не уйдешь.
Но оказалось: не тут-то было.
Врач в приемном покое глядел на черноту снимка, цокая и мотая головой. Сказал, что перелом крайне серьезный и надо бы мне, деточке, остаться до утра. Потом меня отвезли на каталке в кабинет, где статная женщина в накрахмаленном халате взмыла вверх мощным шприцом и вонзила его мне… прямо в ногу. Я взвизгнула и попросила обезболивание, но, выяснилось, что это как раз оно и было.
Так, слава Богу, ничего не чувствуя, но слыша хруст собственной конечности (то еще развлечение, хочу сказать), я пролежала на столе минут 40, пока надо мной орудовал хирург: вправлял ногу.
– Заявление будете писать? – спросил он, надевая на мою лодыжку лангетку.
– Какое заявление?
– В полицию, – врач указал рукой в сторону коридора.
Там возле кабинета, переминаясь с ноги на ногу, стоял мой Недоносок. Он шмыгал носом и все спрашивал у медперсонала, нужна ли мне помощь. Я слышала, как ему ответили: «Помог уже на всю жизнь».
– На него заявление? – переспросила я.
– Ну да. Он же Вам ногу сломал. Травма серьезная. Будет нужна операция.
Недавно моя подруга Олька ворожила на картах. Раскладывая пасьянс, она сказала: «Твой Александр у тебя на крючке». Тогда я не думала, что это означает – заявление в полицию.
В общем, хирург после всех манипуляций с моей многострадальной конечностью снял перчатки, вымыл руки и оптимистичненько сказал, что я могу идти… на 4 этаж, в третью палату. Выяснилось, что я попала в «веселую» больницу, где люди с травмами ног находятся аж на последнем этаже.
Писать донос на своего парня я отказалась, но Саше обмолвилась, что этот вопрос еще остается открытым. Мол, есть время подумать, посмотрю на его поведение. Он понимающе кивнул и тут же достал телефон, чтобы заказать роллов.
– Твои любимые – «Калифорния»? – уточнил Саша.

В палате нас было четверо. Хочется добавить: четверо неудачниц. Потому как за все время препровождения в травматологии я не услышала ни одной уважительной причины для того, чтобы загреметь в это унылое здание.
Вот, например, 43-летняя Тамара, на противоположной койке, ехала на машине с моря. Остановилась возле посадки, чтобы справить нужду. Споткнулась о корень дерева. Упала, как говорится, очнулась – гипс.
Мария (на вид, примерно за 50) пыталась убить надоедливого комара. Женщина не спала из-за его жужжания всю ночь, потом гонялась за ним целое утро. К обеду комар, видимо, тоже устав от преследования, присел на краешек шторы. Марии показалось, что оттуда он смотрела на нее ехидно и, даже не двигаясь, издавал противный писк. Женщина схватила табурет, сняла тапок и собиралась наподдать этому нахалу, но, видимо, от эмоций и усталости не смогла синхронизировать движения. В результате вместо руки с тапком была задействована ее правая нога без того самого тапка. Мария упала, фигурно подвернув стопу. Комар из этой схватки определенно вышел победителем.
Ну и наконец, моя муза, моя кармическая сестра – Ангелина. За пять часов до нашей с ней встречи в палате она была на шашлыках вместе со своим женихом. Сами понимаете: лето, жара, спастись от которой можно только с помощью водоемов: пруда на окраине леса и целой реки холодного пива.
Так вот размеренный июльским пеклом и алкоголем парень Ангелины потянул девушку к себе, чтобы обнять, но потерял равновесие, и упал прямо на нее, заключив беднягу в свои стальные объятия. В результате у моей новой подруги оказалось сломано два ребра и правое предплечье.
Нет, я не спорю, случаи бывают разные: аварии, спортивные травмы, драки. Да мало ли что! Но лично в моем окружении в те больничные деньки оказались сплошь каличи-лузеры. Ни одной стоящей ситуации, после которой было бы не стыдно надеть на себя гипс.
Мы подружились с Ангелиной. Нам обеим назначили операции. Ох, как мы хаяли мужиков! Как много феминистических лозунгов провозглашали в те летние дни! Как обещали друг другу кровью (в больнице это особого труда не составляет), что будем сильны, независимы и отомстим своим обидчикам. К слову, я на полном серьезе обдумывала варианты, как невзначай можно сломать берцовую кость крупному парню.
Мы с Ангелиной старались во всем друг другу помочь. На улице я подкуривала ей сигарету, потому что правой рукой она управляла с большим трудом. В свою очередь, Ангелина всегда приносила то, что мне нужно, дабы я лишний раз не передвигалась на костылях. Короче, идиллия. И зачем вообще нужны эти мужики?!
Ангелину прооперировали первой. В палату ее привезли на скрипучей каталке. Она была слаба и хрупка и будто соревновалась в бледности кожи с цветом больничного пастельного белья.
Я суетилась возле ее кровати, пытаясь чем-то помочь. Управляться с костылями я еще не до конца научилась, так что пару раз нечаянно заехала Ангелине тяжелым гипсом по башке.
Соседки по палате приказали мне угомониться и сесть. Тем более что Ангелине все равно абсолютно ничего было нельзя. Даже воды. В общем, проклинала я ее парня, как могла. Думаю, у него в те минуты горели и лицо, и уши, и другие части тела. Надеюсь, что и от икоты он подавился ни один раз.
Но, как говорится, вспомнишь нехорошего человека, вот и он: к вечеру этот парень пришел. Маленький, щупленький, глаза смотрят в пол. И этот кроша, причинил моей бедной Ангелине столько страданий? Нет, ей определенно с ним нужно расстаться. Так тогда я решила.
Однако прямо на моих глазах все развернулось совершенно по другому сценарию. Этот доходяга с выпученными глазами встал возле кровати Ангелины на одно колено и прямо возле ее измученного от пережитого за день лица протянул коробочку. Разумеется, там было кольцо. Я аж все губы искусала в ожидании ответа.
Ангелина, немного выждав для приличия паузу, тихим, как биение сердца, голосом произнесла: «да».
– Да? – от удивления я даже вскочила с кровати, наступив на лангетку.
Эта сцена напоминала традиционную концовку голливудской мелодрамы в суровых российских условиях. Все бабы нашей палаты не могли оторвать от влюбленной парочки своих наполненных слезами глаз.
– Не завидуй! – гаркнула на меня Мария.
Уже битый час она безуспешно пыталась почесать под гипсом свернутой газетой.
Женщины плакали и поздравляли Ангелину. Спустя время в палату пришла медсестра.
– Если хочешь остаться здесь на ночь, придется сделать операцию по смене пола. Это женская палата, – сказала она серьезным голосом новоиспеченному жениху, держа в руке капельницу для Ангелины.
Но парень не сдвинулся с места.
– У нас тут хирургия. Сделаем без труда, – добавила медсестра.
Больше парню Ангелины ничего повторять не пришлось. Только дверь тихо скрипнула, и мы снова остались чисто женской компанией. Ангелина высунула из-под простыни руку, чтобы я смогла разглядеть кольцо. Тонкая полоска неприлично рыжего золота с чем-то блестящим по середине.
– Ничего такое, – произнесла я, откусывая яблоко.
В девять утра следующего дня меня отправили в ту же операционную. Приехали родители, друзья. Я тоже почувствовала себя словно в кульминации драматического фильма, когда с десяток людей ждут в холле госпиталя, пока прооперируют главного героя. А потом либо с улыбкой, либо с прискорбным взглядом выходит врач. Я еще не знала, что выбрать. В голове я прокручивала разные варианты. Звучит, может, и странно, но представлять, как по тебе плачут все, кого ты знаешь, мне понравилось. Единственное, кого не было в холле, в ожидании вердикта врача, – моего Недоноска…

…Наркоз мне делали местный, только на ноги. И это было ужасно. В тот момент, когда я слышала, как брякают где-то в недрах моего тела железяки, врачи разговаривали о ненавистном главвраче. Мой хирург и вовсе сказал, что готов натворить этакого, чтобы подставить «подонка». У меня закружилась голова. Я стала стонать: «только не я», «не калечьте». Анестезиолог тут же приняла решение вколоть мне снотворного. Я предприняла попытки сопротивления. Дергала правой рукой, где стоял катетер. Хотелось хоть как-то контролировать ситуацию.
– Ей совсем плохо. Коли скорее, – сказал хирург анестезиологу.
Проснулась я уже в реанимации. Ног я по-прежнему не чувствовала. Нужно было дождаться, пока анестезия полностью прекратит свое действие. От пятичасового лежания напротив потрескавшегося потолка меня спасал только телефон, любовно принесенный медсестрой.
В тот день я получила много СМС и входящих звонков. Но ни одного от Недоноска. Он молчал, как собиралась это делать я, чтобы проучить мерзавца.
К вечеру меня перевезли обратно в палату. Я решила набрать своему парню сама. Оказалось, что телефон у него отключен. В тот момент я все еще была уверена: с ним что-то случилось.
Но ближе к полуночи, когда меня начало изрядно знобить от поднимающейся температуры, я получила сообщение. Это был Недоносок. Он извинялся. Признавался, что полный кретин, и во всем, конечно, виноват сам. Просто отношения теперь наши подпорчены этой ужасной неловкостью (мою травму и двухчасовую операцию он назвала «неловкостью»!).
«Вряд ли теперь получится что-то склеить», – писал Саша. Ведь я всегда ему буду припоминать всю эту историю.
Я почувствовала себя так, словно меня всю, а не только ногу, разломили по частям. Будто в горле был огромный ватный тампон, но даже он с трудом сдерживал желание завизжать на все четыре этажа больницы. Из всех неудачниц в этой палате, я бы, наверное, взяла гран-при. Одним за перелом делают предложение, а с другими рвут отношения по смс.

Перед выпиской мне предстоял долгий разговор с врачом. Он сказал, что впереди у меня длительная реабилитация. Возможно, я буду хромать всю жизнь. Ведь перелом крайне серьезный.
История про хромоту, конечно, не самая воодушевляющая, но мне тогда было 22. Я с отличием училась в университете. Сама мысль о том, что мне нельзя будет носить каблуки и совершать пробежки, даже не закрадывалась в голову. Молодость хороша тем, что ты во многое из плохого отказываешься верить. Даже если перед тобой научными фактами апеллирует доктор медицинских наук.
В общем, из больницы меня забрал папа. Мы ехали на машине по извилистой атласной ленте дороги в дом к бабушке. За 200 километров от бушующего жизнью города. В тишь поспевающих яблонь и неестественно бардовых листьев орешника.
– Там тебе точно будет лучше, – несколько раз повторил папа.
В салоне машины, словно игрушка на зеркале заднего вида, повисла тишина, лишь изредка нарушаемая гудками клаксонов. Папа молчал, глядя на дрогу. Я молчала, глядя на ускользающее от меня лето. Его окончание я встречу в гипсе и буду махать на прощение костылем.

…Бабуля была в своем репертуаре:
– Ну, малину и смородину ты собирать можешь. Не руку же сломала.
Помню, я подумала, что сломать руку стало бы даже выходом. Все равно хуже уже вряд ли могло быть.
Все летние забавы проплыли мимо меня быстрее скутера по морской глади. А сами дни тянулись как ни странно медленнее, чем в больничной палате. Там была хоть какая-то смена картинки: приходили разные врачи, доставляли новых пациентов. А теперь я проводила все дни напролет с 70-летней бабулей. Так что моя жизнь напоминала одну бесконечную бессонную ночь. Я либо спала, либо отдыхала. Развлечением казалось даже пирог на полдник.
– Ты бы поаккуратнее с булками. И так чай не маленьких размеров, – приговаривала бабуля, замешивая очередную порцию теста.
– У меня сороковой размер. Куда меньше? – отвечала я, жуя.
Когда бабушка не знала, что сказать, она переходила к новым порциям тактичных обвинений.
– Хоть бы на речку сходила или на пруд за домом.
– У меня гипс по коленку. Какая речка, ба?
– У тебя всегда какие-то отговорки, – отмахивалась она от меня и тут же ставила рядом поржавевший ковш – призыв к очередному сбору ягод.
Я уходила в комнату, и скрип пружин старой кровати ставил точку в нашем с ней диалоге.
Поверьте: будь я на 10 лет младше, бабуля, может, и силой потащила меня в колючие кусты малины. Но мне уже давно стукнуло 18, а в руках я держала костыли. Мало ли что можно ожидать от человека в глубочайшей депрессии?
С горем пополам я дожила до глубокой осени. Деревья скинули пожелтевшую листву, я – ставший серым гипс.
В конце ноября свою свадьбу играла Ангелина. К ней я гордо пришла без трости, не смотря на то, что подобное фривольное поведение мне строго-настрого запретили врачи.
Невеста была так мила и невинна под вуалью белоснежной фаты, что имя Ангелина, как никакое другое, подходило ей в этот торжественный и счастливый момент. Ангел. По-другому про нее было трудно сказать.
Хромая по первому хрупкому льду, рискуя снова оказаться в больничных покоях, я еле доковыляла до моста, через который жених нес невесту.
Рядом со мной стояла родственница Ангелины – женщина лет 35 со странной фигурой, словно выдавленный по середине тюбик зубной пасты. Она долго смотрела на то, как отчаянно я шла эти сто метров от машины, и, по всей видимости, решила приободрить меня рассказом.
– Ничего, ничего. Я недавно такую историю слышала! Парень уронил девушку, упал на нее сверху, а потом бросил. С Ангелиной в одной палате лежала. Вот это ужас!
– Это была я, – я даже не взглянула в ее сторону.
В последнее время у меня не получалось выдавить ни одной эмоции. Я словно зависла в ожидании окончания проблем. А они все сыпались на меня за все относительно спокойные предыдущие годы. Сначала перелом, потом Недоносок, физиотерапия и ужасно болезненный медицинский массаж, старческая аббревиатура «ЛФК». Скоро мне предстояла последняя в университете сессия, что казалось задачей наисложнейшей, если учесть, что я пропустила семестр. А там еще – повторная операция, диплом и выпускной.
– Вот дура! – девушка тут же допила из пластового стакана свое шампанское и затарахтела пуще прежнего. – А я-то не знала. Как мне стыдно.
– Не переживайте, – все также спокойно ответила я.
– Как, наверное, Вам нелегко было простить родителей!
Женщина закачала своей залаченной головой. Ни одна волосинка не двинулась ни от настойчивого осеннего ветра, ни от ее движений.
Тут я оживилась:
– В каком смысле?
– Ну, они так рьяно прогоняли Вашего парня в день операции, грозились вызвать полицию.
Я посмотрела на нее так, словно она пообещала излечить мою хромоту за минуту.
– Вы что не знали? – женщина напряглась.
У нее задергался правый глаз. Нервный тик оживил толщенную черную стрелку на веке.
– Ну… не в таких подробностях, – ответила я.
– Вот я дура! – снова взвизгнула дама.
И с этим трудно было не согласиться, но я предпочла соврать ради развязки.
– Что вы! Вы как раз молодец. Это Вам Ангелина рассказала?
– Нууу… она многим это рассказывала.
Я смяла пластиковый стакан и стала искать глазами невесту. Позже очевидцы рассказывали, как я устремилась в сторону молодоженов с такой прытью, что хромота исчезла.
Ангелина, увидев мои красные, и вовсе не от слез умиления, глаза, сразу поняла: здесь что-то не так. Она выскользнула из рук жениха, чтобы преградить мне дорогу. Но все было тщетно. Несколько месяцев апатии, которая поселилась во мне, сменились буйством эмоций. И этому бы точно обрадовался один человек – психолог-студент медуниверситета, которого мне назначили в поликлинике. Несколько месяцев он старательно воплощал на практике полученные за партой знания. Пытался научить меня выплескивать весь скопившийся негатив наружу.
Помню, что схватила Ангелинин бокал с шампанским, который она держала в руке. Безвкусный розовый фужер с наклеенной на него фигурой лебедя. Содержимое я выдула залпом. Кажется, я собиралась бросить этот бокал прямо в лицо подруге, но передумала. Он стал жертвой асфальта. Голова птицы, символизирующей верность, после удара навсегда разлучилась с туловищем. Я процедила: «Будь счастлива» и развернулась в сторону остановки.
Ангелина, конечно, все поняла. Поэтому в след она кричала мне:
– Твои родители просили ничего тебе не говорить!
Разумеется, это было не оправданием для подруги, которой я рисовала йодовую сетку на попе и доставала иглу после капельницы, так как медсестры не было на посту несколько часов. Это явно было не по-дружески для людей, которые делились друг с другом самым ценным в больнице: туалетной бумагой и продуктами, принесенными родственниками. Теперь я точно знала, как выглядит предательство: у него ангельское лицо.
Конечно, я не оправдывала и Недоноска. В 22 весь мир кажется одним большим захватывающим фильмом. И он уж точно должен был бороться за свою любовь, как лучшие киногерои. Но вот родители… Это было простить тяжелее всего.
– Пойми, он тебе не пара, – говорила мама, не прерывая свой ужин. – Вы бы все равно расстались. Только он бы еще что-нибудь тебе сломал. Или сделал. Ребенка, например.
Мама стремилась соблюсти выдержку даже в такие моменты. Она пыталась разобраться с жесткой свининой столовыми ножом и вилкой, но мясо, как и я, предательски ее не слушалось.
– Да с чего это ты решаешь, с кем и когда мне расстаться? – возмущалась я.
Мне и кусок в горло после таких событий не лез. Мама отпустила несчастную свинину, но нож и вилка так и остались в руке, словно для подстраховки.
Я активно размахивала руками. Я обвиняла и взывала к ответу. Я требовала объяснений. Я, я, я… Я ненавидела всех их в этот момент!
– Бабушка вообще убедила нас, что он все это сделал специально, – наконец обессилившим голосом вымолвила мама.
Папа послушно кивнул в ответ.
– Бабушка… – я опустилась на табурет. – Ну, конечно, как же без нее.
К слову, она своей вины не чувствовала вообще.
– Это была проверка. Он ее не прошел, – говорила бабуля позже.
– Немногие люди хотят оказаться в отделении полиции, – парировала я.
– Вот нам как раз нужны те немногие! – только кулака по столу не хватало.

…Родителей пришлось простить. Теперь, когда хромота прошла, а шрам от операций затянулся и почти не ноет на погоду, мы этот случай в кругу семьи почти не вспоминаем. Но Недоносок…

Как-то на Дне рождения нашего общего друга он снова решил за мной приударить. Долго настраивался на разговор, пытался оказаться возле меня как бы невзначай.
Стакан виски задурманил его голову настолько, что он даже посмел предложить мне сходить с ним в ресторан. Я смотрела на него свысока. Конечно, в переносном смысле. Недоносок понял мой недружественный настрой и сказал, что просто не мог тогда по-другому. Мол, ему угрожали тюрьмой!
Я ответила, что Джек в «Титанике» ради любви много чего смог. Вот хоть даже умереть ради любимой.
В общем, этот разговор зашел в тупик уже в самом начале. Недоноску пришлось «отпарковываться» от меня и швартоваться к другим собеседницам. К радости для него, их в тот вечер было не мало…
В общем, он так и остался Недоноском. А я – свободной девушкой. Ведь нелегко найти парня, который пройдет не просто проверку, а проверку моей бабушкой. Даже страшно представить, что она могла выдумать еще. А Джеки из Титаника попадаются далеко не всем. И, как выяснилось, долго не живут…
Яблочко

После десятилетнего перерыва это тяжело. Руки не слушаются. Словно я родная сестра Буратино и у меня маленькие деревяшки вместо пальцев. Никакой гибкости, плавности. А вот когда нужно взять аккорд – наоборот, руки растекается по клавиатуре, как кисель.
«Будто яблочко держишь», – все вспоминала я слова своей учительницы по музыке.
То, что яблоко невероятно полезно во всех смыслах, я узнала еще в школе. С тех пор у меня выработалась жуткая неприязнь к этому фрукту. Я могла часами сидеть с яблоком в руках, дабы кисти запомнили такое положение. Именно так, а никак не иначе, ладонь должна располагаться на клавиатуре и на коленях перед и после игры.
– Это правила хорошего тона, – была уверена Наталья Петровна.
– Тут никого нет! Перед кем так стараться? – я пыталась совладать с этюдом.
Когда ты стараешься растянуть ладонь аж на две октавы, не до яблонь.
– Что ты говоришь?! Музыка все видит!
Наталья Петровна, запрокинув голову, любовалась потолком, точнее мигающей лампочкой. Я, ссутулившись, вздыхала над клавиатурой.
У моей учительницы как раз все было как те самые яблоки: и вечно красный румянец на щеках, похожий на тот, что проступает на антоновке, и собранный на голове пучок седоватых волос – белый налив, а грудь – что-то из разряда ранеток.
Я Наталью Петровну не любила. Она была жесткая и требовательная. Музычка пользовалась сомнительными методами обучения: била по рукам при ошибке, кричала громче тромбона, а однажды закрыла дверь кабинета на ключ и сказала, что не выпустит, пока я не сыграю пьесу от начала до конца без помарок.
Прекрасно помню тот день. За окном воронкой сужалась тьма.
Мороз – тот еще дворник, очищал улицы от людей, заставляя прохожих поскорее добраться до своих теплых домов.
Я знала, что мама в этот самый конкретный момент уже, скорее всего, посматривает на часы. Следующей стадией будет – обзвон моих одноклассников. Сотовых тогда еще не было… Тут-то и откроется обман. Ведь вчера я не находилась на дополнительные занятия по геометрии, а вместе с Анькой гуляла в центре города…
Я никак не могла сыграть без ошибок. И возразить не могла. Именно Наталье Петровне не могла. Я всегда любила спорить и охотно отстаиваю свою позицию. «Ляпать уверенно» могу почти на любые темы. Но ей противостоять я боялась… как прическа ветра, как дети бабаек, как цветы заморозков.
Я плакала и играла, играла и плакала. Слезы капали на клавиши рояля, пальцы поскальзывались. Я снова и снова ошибалась в каскаде из аккордов и рыдала еще сильнее. В общем, замкнутый круг.
В тот раз я задержалась на два часа. Получаться, действительно, стало лучше. До такой степени, что Наталья Петровна использовала несвойственные ее лексикону слова: «неплохо», «неблестяще, но лучше», «другое дело». Такое услышишь не часто. И это была хоть и минута, но моя!
Как вдруг раздался грохот. Кто-то со страшной силой колотил по двери, словно за стенкой репетировали на ударных.
Наталья Петровна испугано провернула ключ в замке. Это была моя мама. Она часто дышала, сдувая взлохмаченную прядь со лба. Мама была похожа на огромный воздушный шар: в папином пуховике и без шапки. Она бросилась ко мне, шепча: «Ну, слава Богу». А затем уже набросилась на Наталью Петровну…
Две женщины словно два залива схлестнулись в словесном поединке. Наталья Петровна ей что-то коротко и отрывисто про методы воспитания. Мать громко и грубо о статьях каких-то кодексов. Музычка вежливо о трудолюбии. Мама гневно о жалобах директору. В общем, когда бы я и не отказалась от яблочка, так именно в тот момент. Грызла бы и смотрела, смотрела бы и грызла.
Однако дальше все пошло не по моему сценарию.
– То она на похоронах, то занятия в школе дополнительные… – длинный указательный палец Натальи Петровны стрелой устремился в мою сторону. – А технический зачет будет по расписанию. Его ради одной ученицы не перенесут.
– Каких похоронах?
Мама, наконец, отдышалась и, судя по взгляду, была готова к новой атаке. Тут я поняла, что, если кого-то сегодня и сгрызут как яблочко, так это меня. Действительно, в очередной раз не подготовившись к занятиям, я сказала музычке, что была на похоронах близкой маминой подруги – тети Сони.
Дальше все было по привычному распорядку: нравоучения, нотации, наказание в виде: «из школы – сразу домой». Знаем, проходили, прорвемся.
Помню только, что, успокоившись, мама спросила, почему я решила похоронить ее любимую Соню?
– Она часто и подолгу звонит. Вы занимаете телефон часами.
Когда тебе 12 – это веский аргумент.

Как вы понимаете, я терпеть не могла музыкалку, и пыталась бросить ее каждый год после летних каникул. Но безуспешно. Мама всегда находила нужные слова. В такие минуты она была крайне серьезна, усаживалась на стул, напротив моей кровати, и напоминала дорогостоящего психоаналитика. Она внимательно меня выслушивала, кивала в нужных местах. В момент, когда я особенно взволнованно рассказывала о том, что музыка – эта муштра хуже, чем в армии, мама использовала тактильный контакт: поглаживала меня по руке.
После того, как мой голос затихал, начиналось ее соло. Тут в ход шли все эти психологические штучки: «Я прекрасно понимаю, что тяжело….», «Если бы я могла помочь….», «Но ты столько лет потратила…», «Ну потерпи еще годок…».
Так, с нотами и яблоками в руках, я каждый год перекатывалась с одного учебного года в другой и докатилась аж до выпускных экзаменов из музыкальной школы. Труднее всего из всей программы мне давалось аккомпанирование. На экзамене я должна была сопровождать саксофон. Этот инструмент волею судьбы достался немолодому, вечно небритому музыканту из местной Академии Искусств.
Он был небрежен во всем, начиная с запачканной одежды, заканчивая заляпанным саксофоном. Но под силой его дыхания оживали ноты. Они рождались из неоткуда и заполняли собою все пространство. И в этот момент больше ничего не существовало: ни надоедливого сольфеджио, ни суровой Натальи Петровны, ни оценок за технику игру. Были только я и музыка. Тогда, нарушая все внутренние правила, я признавала, что не зря хожу в музыкалку, и даже доучилась до выпускного экзамена.

Экзаменационная комиссия состояла из пяти человек. Все они, преподаватели, сидели на первом ряду в зрительном зале. С самого утра на их суд вышло 10 учеников. Я завершала экзамен.
Стрелки часов на сером циферблате школьных часов неумолимо бежали друг за другом. Наконец они соединились на цифре 12. Полдень. А саксофониста все не было. Я нервничала и не могла успокоить руки. Казалось, они живут сами по себе. Объявили мою фамилию, но мужчина из Академии Искусств все еще не появился.
Стараясь выиграть время, я долго настраивала банкетку. Отыграв Баха, выдержала немаленькую паузу перед Паулсом и его «Долгой дорогой в дюнах». Я взволнованно отыгрывала Листа, когда, наконец, поправляя свои немытые длинные волосы, в зал вбежал самый долгожданный на тот момент мною мужчина.
Мы не совпали в партиях ни разу. Раскатистый звук саксофона то убегал от негромких нот рояля, то никак не мог догнать темп, заданный автором джазовой композиции. Мой партнер по выступлению был пьян.
Я играла и плакала, плакала и играла. Слезы тяжелыми каплями скатывались на клавиатуру, пальцы скользили, словно ноги на мокром полу. Я ждала этого дня долгие школьные годы. Хотела услышать от вечно недовольной Натальи Петровны хотя бы «неплохо получилось». А тут такое…
Сразу после того, как я положила свои ладони на колени яблочком, и еще не успела встать с банкетки, ко мне подбежала ОНА. Наталья Петровна обняла меня за плечи. Мое сердце билось так, что, казалось, его стук слышен даже в макушке, куда уткнулась музычка. От нее пахло сиренью.
– Не расстраивайся, – прошептала она. – Ты еще поймешь, что на мужчин вообще никакой надежды нет.
Я не видела ее лица с яблочно-красным румянцем, но точно знала, что она улыбалась.
С Натальей Петровной мы больше никогда не виделись, и с тех пор я больше ни разу не села за рояль.
Честно сказать, я даже устроила публичное сжигание самых нелюбимых мной произведений на пустыре, в присутствии подруг. Поклявшись на потрепанных ноктюрнах Шопена, что с этого дня никогда больше не нажму ни одной клавиши, я чиркнула спичкой.
Клятву я не сдержала.
Месяц назад мне позвонила одноклассница и сказала, что Наталья Петровна умерла. Я почувствовала, как медленно, оставляя за собой мокрою дорожку, по щеке стекает слеза. В эту минуту, спустя столько лет после окончания музыкальной школы, мне до боли в пальцах захотелось что-нибудь сыграть.
Проблема заключалась в том, что пианино у меня не было. То, старое, с рассыхающейся деревянной крышкой мы отдали в музыкальную школу. Да еще и приплатили, чтобы его вывезли из квартиры. Новое же стоило всю мою зарплату.
Больше всего мне не хотелось обсуждать это с мамой. Сразу представила ее любимое: «Я же тебе говорила, что захочешь еще сесть за рояль».
Своим желанием я поделилась с бабушкой. Исключительно, чтобы она его отбила на корню. Бабуля это умеет, как никто лучше.
Пришла к ней в гости и попала на просмотр старой советской мелодрамы. Эти фильмы меня всегда веселят. Восхищаюсь женщинами того времени. Он тракторист, она доярка. Вместе отработали 12-тичасовую смену, а потом тайком от всего колхоза встречаются на сеновале. И никаких тебе дезодорантов и зубной пасты. Всегда думаю об этом, пока умиляется бабушка.
В общем, глядя на потертый паркет, я пробубнила:
– Играть хочу снова, бабуль…
– Во что? – она не отрывала головы от экрана.
– Ни во что, а на чем. На пианино. А пианино нет…
Она, поправив фартук, побрела к комоду.
– Детей тебе пора рожать, а ты о какой-то ерунде!
Это сказала женщина, которая как надзиратель сидела в зале, контролируя, как я справляюсь с гаммами и этюдами. Разумеется, хватало ее ненадолго. Вскоре она начинала клевать носом. Через полчаса уже заглушала храпом все, чтобы я ни играла. Тогда можно было смело идти гулять.
– Вот, сколько могу,– бабуля положила на стол купюры.
Там было пятнадцать тысяч. От нее, признаться, я не ждала даже ста рублей.
Позже я добавила к бабушкиной сумме столько же и купила цифровое пианино. И вот теперь сижу напротив пюпитра, возвышающегося горой над клавиатурой, и держу в руках по наливному яблоку…
Я выбрала для игры то, что всегда мечтала: музыку из фильма «Титаник». Обычные житейские желания рядового жителя земли. Ни получасовой концерт Рахманинова, ни убивающий своей сложностью этюд Листа, а популярную мелодию из современного фильма. То, что мне никогда не разрешала делать Наталья Петровна.
«Ты слепая что ли? – слышу я в голове ее голос. – Не видишь знак? «Адажио»! Значит, медленно, спокойно!».
И я ее слушаюсь и играю. Играю и слушаюсь… И стараюсь держать ладони яблочком. Потому что правила хорошего тона есть везде. Тем более в таком деле, как игра на рояле. И даже если в комнате ты одна, музыка все видит.

Женщина в моей голове

Я давно пытаюсь понять, что за женщина сидит в моей голове. В одно время она меня просто доконала. Этот неугомонный женский голос давал странные советы.
Во-первых, мне просто во чтобы то ни стало нужно было оставаться на нелюбимой скучнейшей работе на земле. Так вышло, что я временно устроилась что-то вроде спичрайтера в департамент строительства. Но застряла там надолго. Цифры, отчеты, доклады для директора. Какой нормальный человек вообще это выдержит?
Всех, кто сидел со мной в одном кабинете, я считала людьми потерянными. Тех, кому эта работа симпатична, – обреченными. Ну не может нормальному человеку нравиться бесконечные аналитика и расчеты. Никогда в своей жизни, даже в школе на алгебре, не вычисляла столько процентов из заданного числа, чтобы показать населению города, как круто стал работать департамент в сравнении с прошлым годом. Скука смертная!
Напротив меня сидел Ромка Кротов. Он всякий раз кричал громче любого будильника, что уволится отсюда при первой же возможности. Возможность такая, к слову, подворачивалась часто: сокращения происходили с той же регулярностью, что и простуды в холодный сезон. Но в момент опасности Ромка скрещивал свои волосатые руки на груди и говорил, что не сдвинется с места. Глядя на него, я четко уяснила: те, кто постоянно твердит о своем увольнении, остаются работать до самой пенсии.
Я-то молчала, но подыскивала вакансии. Мечтала быть ведущей на радио. Ходила на пару кастингов, но этот голос в голове…. Как будто подговаривал меня делать самые нелепые ошибки и выставлять себя не в лучшем свете.
Вот в прошлом месяце на встрече с продюсером я читала на пробах текст. Прекрасно знаю, на какой слог ставится ударение в слове «автостраховщики». Но отчего-то будто специально произнесла не правильно. Продюсер зацокал языком.
В следующий раз, уже на кастинге одного из телеканалов, я произнесла все верно, но меня понесло разглагольствовать. Так, я заявила редактору, у которой на лице была написано, что на свои 45 она себя не чувствует, мол, зря «Юнеско» повысило возраст молодежи, аж до 35. Ну как можно быть молодым в 35?
– А в 45? – уточнила она.
Ее глаза напоминали новогодние шары: блестками были усеяны не только веки, но и мешки под глазами. Это был странный макияж для человека, работающего на телевидении, где существуют гримеры. От ее пристального взгляда у меня самой заискрило в глазах. Что ответить этой женщине я не знала. Так что наше собеседование закончилось ее вопросом, ставшим теперь уже риторическим.
Но полный аут меня ждал на собеседовании на должность пресс-секретаря детского театра. Я твердо решила, что пойду туда во все оружии. Для меня во все оружии – это в кое-то веки не надевать джинсы. Так что я заранее приготовила свою плиссированную юбку в пол. Аккуратно прогладила каждую складочку. Ей Богу этому занятию уделила часа полтора, не меньше.
Театр начинается с вешалки, и я весьма удивилась, когда, сняв в холле шубу, обнаружила, что была в одних колготках. Юбка, вся такая накрахмаленная и наглаженная, осталась висеть на вешалке в шкафу. Поразились этому обстоятельству, разумеется, не только я. Черный капрон предательски просвечивался. И мои секретные красные трусы, которые я всегда надеваю на удачу, видели многие юные зрители. Ну и их родители, конечно. В основном, кстати, папы.
Все это голос в голове… Вы скажите: проще всего списать свои неудачи на какой-то там непонятный голос. Но уверяю вас: он существует.
Я живу с молодым человеком. И он полная противоположность тому, о чем плачут расплывшиеся дамы на ток-шоу о грустной женской доле. Женя помогает по дому, лучше меня готовит мясо и любит овсяную кашу с ягодами по утрам. Да еще и работает.
Конечно, он не богат. Ну, так и я не Софи Лорен в молодости. Самая обычная пара. Как нарезной батон и бородинский хлеб на прилавке. Он подбадривает меня в моем поиске себя и новой работы, я мотивирую его самыми последними методиками из Инстраграмма на успех. Ни то, ни другое особенно не помогает в достижении целей, но сам факт.
Только вот этот голос в голове… Каждый раз призывает все разрушить.
– Не про твою честь, – внушает он мне почти про все и даже про мое любимое «Мартини Бьянко».
Вот я иду к дому после напряженного рабочего дня. Напряженного – это значит, я написала для начальника три доклада, а не один, и поправил их мой руководитель двадцать раз, а не всего лишь десять как обычно. Выхожу из метро и уже думаю себе в голове: к чему бы придраться на этот раз. Повод есть всегда.
– Зачем ты снова убрал все куртки с вешалки в прихожей? – кричу я, разуваясь, вместо #здрасьтекакдела.
– И я тебя люблю, дорогая! – отзывается Женя.
Конфликт можно было бы тушить уже сейчас маленьким ведром, но я простых путей не ищу. Я довожу до брандспойта! Точнее не я, а голос в моей голове.
– Это не мебельный магазин, где все чисто словно на прилавке, – брюзжу, проходя в ванную. – Это жилая квартира!
– Ну что ты завелась? – Женя кричит из кухни, где что-то вкусно скворчит на сковородке. – Они здесь много места занимают.
– А то, что я устала по утрам проходить в комнату обутой и искать свою куртку в шкафу! В конце концов, полы моешь не ты.
– Ну, началось… – вздыхает Женя.
Ни то чтобы я устраиваю такие разборки с порога всякий раз, но периодически. Я не вычислила эту периодичность и отчего она зависит: от фазы луны, атмосферного давления, а, может, от настроения моего начальника и того, сколько раз за день я была в его кабинете. Наверняка, причина есть, но опять же, все это делает странная женщина в моей голове.
Я, конечно, пытаюсь остановить гнусный голос, но будто силы не равны. И вот что самое ужасное: он сопровождает меня повсюду. Вот сейчас я пишу все это, а голос твердит монотонно, словно капля из подтекающего крана: «Да кому все это интересно? Ты реально думаешь, что кто-то будет это читать?».
Вот такие дела.

…В тот год время как-то быстро отрывало страницы на календаре. Холодные месяцы со скоростью вьюжного ветра сменяли теплые, а в жизни приключилось столько всего интересного! Ну, во-первых, спешу похвастаться: меня взяли на новую работу. На радио. Как я и хотела.
Ну а во-вторых, в сентябре мой молодой человек сделал мне предложение. Мы решили пожениться летом. Что почти через год. И голос в моей голове, который не затихал ни на минуту, долбил резиновым молоточком по голове, мол, столько времени впереди – сто раз расстанетесь.
Поводов для того, чтобы это сделать, разумеется, было масса. Взять хотя бы Новый год.
Как обычно Женю поставили дежурить 1 января. Я говорю, как обычно, потому что при всех его положительных качествах, он тот еще неудачник. Ну, надо же продвигаться по службе (Женя – врач) исключительно перед Новым годом. Все это, конечно, символично, но на деле означает, что новогодняя премия пролетает стремительной ракетой мимо тебя, так как со старого места работы ты ушел. А новогоднее дежурство, напротив, оказывается твоим, потому что ты новенький, как и наступающий год.
В общем, я расстроилась не по-детски. Точнее сказать как раз по-детски. Рыдала как ребенок под новогодней елкой, что сама и украшала.
Под мирное мигание гирлянд я угрожала Жене разводом, хоть и свадьба еще не состоялась. Кричала, что напьюсь первого января вусмерть и ему самому придется меня откачивать в своем же отделении. На это Женя преспокойно заметил, что он детский уролог и вряд ли мы с ним пересечемся в профессиональном плане.
– Ты даже здесь все продумал! – заливалась слезами я.
Слов я тогда сказала не мало. Я кидала их в Женю пачками, необдуманно и точно в цель. Я желала ему все Новые года в его жизни вместо меня и елки видеть мужские… эти самые, а про меня забыть.
Обычно, когда я захожусь, мой парень идет к шкафу и начинает одеваться. Он делается таким серьёзным, как диктор советского телевидения. И говорит только: «Считаю до трех и ухожу».
Если честно, на меня это действует лучше угроз и обзывательств. В его действиях читается серьезность намерений, и я успокаиваюсь.
Но в этот раз ничего не помогало. Это новогоднее дежурство как будто соперница встало между нами. Словно забирало его у меня навсегда, а не на одну ночь. И голос в моей голове твердил: «Добей его!».
В конце концов, я сказала непозволительное:
– Проваливай! Это моя квартира!
Вообще юридически это квартира банка. Мне за нее платить еще 28 лет. Но чисто формально прав у меня на нее больше, чем у Жени, так как ипотека взята на мое имя. Теоретически я могу в порыве ссоры выгонять своего парня. Практически – после этого рискую остаться одна не только в новогоднюю ночью.
В общем, без всяких «раз – два – три», Женя оделся и хлопнул дверью, предварительно бросив ключи на диван.
– Все правильно сделала, – твердил голос в моей голове.
– Проваливай, – кричала я ему, точнее ей.
– Никуда я не уйду, – ехидно отозвался голос.
– Тебя никто не спрашивает. Я требую! – заорала я в пустоту так, что прямо сейчас можно было вызывать санитаров.
– Фиг тебе. Я с тобой на веке, милочка.
– Не называй меня «милочка»! Кто ты вообще такая? – закрывая лицо руками, стонала я.
– Я твоя совесть, – монотонно твердил голос.
В тот день я заглушила его «Мартини Бьянко», хотя голос твердил, что лучше б так не делать. Это, конечно, было верно. Подумать только: если все время заглушать женщину в голове алкоголем, можно спиться. Кстати, не потому ли люди становятся алкоголиками? Они пытаются не слышать голоса? Да?
В общем, в тот раз мы с Женей помирились. А я твердо решила бороться с голосом. Пыталась его, точнее ее прогонять, как только он, точнее она (ну вы поняли), разворачивал свой шатер в моей голове, чтобы обустроиться получше. Признаться, когда-то получалось. В иные дни эта странная женщина брала вверх.
Но подготовка к свадьбе шла, и мы с Женей остановились на этапе знакомства с родителями. Нужно сказать, в моей семье та еще география. Мы родом из Казахстана, жили в Воронеже, а когда я переехала в Москву, родители рванули в Калининград. Маме предложили работу в университете.
Вообще она относит себя к интеллигенции и жутко гордится этим. У меня неприязнь к этому слову с 90-ых. Тогда слово «интеллигенция» употреблялось исключительно вместе с прилагательным «нищая». И это действительно было так. Мы еле сводили концы с концами. Папа работал на заводе, и зарплату, сами понимаете, платили через раз. Слава Богу, те дни позади. И теперь можно без стеснения называть себя интеллигентом, что мама делает регулярно.
В день знакомства с Женей она была хороша, как никогда. Стрижка, маникюр, укладка, кольцо с внушительным янтарем на правой руке. Будто замуж выходить предстояло ей.
– Татьяна Сергеевна, – с порога представилась она, а потом показала на
папу. – А это – Иван Александрович.
Он протянул Жене руку.
Я маму своего жениха называю тетя Марина. Она живет в 100 километрах от нас, в Подмосковье. Но я из интеллигентной семьи. Какие могут быть тети?
Весь вечер Женя предпочел никак не обращаться к родителям. Возможно, не запомнил отчеств. Он хранит в голове, как будет коклюш на латыни, но забывает самое элементарное. Как-то он не поздравил с Днем рождения собственную маму. Извинялся месяц.
В общем, сели за стол. Столько камбалы за раз я не видела никогда: тушеная, копчёная, жареная, с икрой и без.
– Вы лично ходили на рыбалку? – пошутила я.
Мама хмыкнула и ничего не ответила. Я знаю: она хотела показать достоинства Калининграда. Камбала – одно из них. Очень скромная, интеллигентная рыба, хотя бы потому, как мало место занимает в холодильнике.
Выпили по первой и разговор, наконец, завязался. Женька, конечно, спросил о море. Все, кто сюда приезжает, традиционно спрашиваю о море. Прогревается ли оно хотя бы летом и можно ли в нем купаться. Аж зевать захотелось. Ведь большинство людей, конечно, знают ответ. Просто спрашивают, чтобы поддержать разговор.
– Наша как-то купалась даже зимой, – сказала мама, разрезая камбалу очень интеллигентно специальным ножом для рыбы.
Под «нашей» она подразумевала, конечно, меня. Женя удивлённо посмотрел в мою сторону. Он ел камбалу, казня ее по кусочку вилкой. Ни рыбных ножей, ни самой рыбы он не любил. Но Женя находился в Калининграде за столом с камбалой шести видов и не мог ее не есть.
– С детства очень непослушная была, – продолжила мама рассказ обо мне.
Так, потихоньку разгоняясь, словно не самый новый велосипед, она принялась одну за другой рассказывать истории из моего детства, такие ветхие и пыльные за дальностью лет, что теперь никто и подтвердить не сможет: правда ли было такое.
Я слушала краем уха, заметив, что голос в моей голове утих. Возможно, так подействовал бокал вина. Не знаю.
– Нет, ну до определенного возраста она была умницей, – продолжала мама. – Где-то лето до 5.
– Достаточно долго, – вклинилась я в разговор.
– Помню, мы как-то возвращались из сада, и она спросила меня: «Мама, мне все время кажется, если я что-то сделаю не так, то ты умрешь». А я даже обрадовалась этим словам.
Женя поперхнулся.
– Водички? – тут же очень интеллигентно предложила мама. – Так вот я ей говорю: «Это, милочка моя, твоя совесть».
Женя еще раз подавился, пока пил воду. Мама интеллигентно похлопала его по спине. Благо они сидели рядом.
Поговорили о свадьбе. Что на море, конечно, играть ее красиво, но в Подмосковье как-то практичнее. Ведь почти все наши друзья живет в столице. Родители обещали привезти калининградской рыбы: много камбалы. Женя нервно сглотнул. На том и порешали.
Принялись за десерт. Торт «Медовик».
– Юлин любимый, – довольно произнесла мама.
Вообще я любила этот торт в детском саду. Прошло… не будем уточнять сколько лет, но с тех пор я пробовала разные вкусности.
– Ваня, ну снова ты не те чашки поставил! – возмутилась мама.
– Ну, у тебя их столько! – парировал отец.
– Не у тебя, а у нас. Хотя о чем это я! Конечно, всеми кухонными делами занимаюсь только я. И это вместо того, чтобы заканчивать докторскую.
«Только не шути про колбасу», – просила я мысленно, глядя на Женю.
– Докторскую колбасу? – тут же засмеялся он.
Мама интеллигентно промолчала.
Стали укладываться спать. Все-таки прилетели мы вечером, а часы уже отстукивали полночь. Причем, в прямом смысле слова.
– Мама, просила же убрать эти часы, – я указала на деревянный шкаф в углу между телевизором и портьерой.
– Да ты что! Это старинные немецкие часы! От деда еще достались.
Историю часов я знала и проклинала ее каждый час, что они звонили ночью. Только из-за них я приучилась спать в бирушах.
Позже мама интеллигентно спросила у меня, будем ли мы ложиться вместе или порознь. Если учитывать, что у нас скромная двухкомнатная квартира, «порознь» означало, что кто-то ляжет либо в ванной, либо на полу кухни.
– Вместе, – твердо сказала я.
– Поаккуратнее вместе спите, – решила дать совет мам. – Пока вы еще не поженились. До свадьбы далеко. Мало ли что. Расстанетесь еще.
Так и легли. Я ждала голос всю ночь, но он не пришел. На утро его тоже не было. Он объявился спустя два дня, когда мы прилетели в Москву. Женя забирал багаж и случайно наступил на ремень моей сумки, чуть не оторвав его.
«Вот козел! Ты ее во Франции покупала!» – закричала эта странная женщина где-то в области мозжечка.
Я было открыла рот, чтобы отчитать по самое небалуй Женю. Он виновато улыбался. Я мысленно досчитала до 10. Лицо перестало жарить от злости, и я вымолвила: «Поаккуратнее». Женька в ответ кивнул.
Надо же как-то находить общий язык, раз жить нам похоже предстоит втроем…

Месть

У нас на радио есть ведущий – Денис. Он человек крайне опасный. Каждый раз, когда Денис выходит из туалета – радостно что-то пережевывает. Возможно, тому есть совершенно адекватное объяснение: обманывает пожарную сигнализацию и курит, а потом зажевывает запах табака жвачкой. Но выглядит это странно.
Денис работает в отделе криминальных новостей. Свое дело он любит. Даже чересчур. И я сейчас не про радио говорю. А именно о той сфере, где ему приходится вариться изо дня в день: кто – кого обманул – обокрал – ранил – убил.
Я же тружусь в кардинально другой области. Мирной, так сказать. Вместе с моей коллегой Марией, и по совместительству подругой, мы рассказываем радиослушателям о богемной жизни: что за новые рестораны открылись в Москве, куда полететь на новогодние праздники, в каком спа-салоне делают лучшие обёртывания.
И вот что я хочу сказать: не верьте ни единому слову, когда какой-то журналист рассказывает о том, как лучше добраться до Мальдив, бизнес-классом или частным самолетом. Поверьте, те, кто пишут такие новости, могут позволить себе разве что эконом и то без возможности возврата денег за билет. И в ресторане, где средний чек – 10 тысяч рублей, они никогда не бывали. Поэтому всякие гастрорекомендации тоже не слушайте. Я это точно Вам говорю.

Так вот, вернемся к Денису. Я порой думаю, что в нем умер либо великий следователь, либо однажды проснется преступник. Денис – наш местный Радзинский, чей рассказ всегда трагичен и красочен.
«Неизвестный пробрался сквозь заросли кустарника, – рассказывает он радиослушателям о нападении на пенсионерку. – Затем вставил (тут интонация идет вверх) ключ в скважину. Старый, поржавевший замок заскрипел, завизжал…».
Его искреннее неравнодушие ко всей этой криминалистике почему-то пугает только нас, коллег. Начальству такой настрой Дениса нравится. Я позже расскажу почему.
К слову, гости тоже не всегда понимают нашего коллегу. Как-то один из приглашенных на интервью стал свидетелем того, как Денис читает новости, и спросил у меня: проходил ли наш ведущий когда-нибудь психологическую проверку. Я никогда не задумывалась на эту тему, пока не стала свидетелем того, как Денис казнил мышь. Не настоящую. Компьютерную. На ее же собственном проводе.
– Оп, проводок, продеваем, опа-опа… Ну что будешь еще барахлить? А? – спрашивал он у маячащего из стороны в сторону куска пластмассы.
Помню, у меня в горле застрял ком.

Вообще я считаю Дениса глупым. Речь не только в орфографических ошибках и знаках пунктуации, и даже ни в том, что не Бунин написал «Му-му», как он однажды заявил. Просто странно, что Денис рассказывал всем, без исключения, как в институте его не признавали за гетеросексуала, а в школе дразнили бараном.

Что касается нашего руководства, как только Денис появился в коллективе, он постарался наладить иерархический диалог. Сделал общение каждого из нас с начальством как можно более частым. С помощью стукачества. Прямых доказательств тому нет, но мы уверенны, что именно он занимается этим. Стоило отлучиться на пять минут из здания, как сразу на мобильнике раздавался звонок от редактора. И на полпути ты разворачивался назад. Если кто-то опрометчиво в сердцах жаловался на начальника, тот непременно узнавала, какими именно словами.
– Таких как ты, Денис, в детдомах в одеяло заворачивают, и бьют, – не выдержав, заявила я ему однажды.
Машка кивнула.
– А с такими как ты, ну теми, кто мне желает зла, случаются
несчастья, – Денис был невозмутим.
– Угрожаешь мне? – уточнила я.
– Нет, беды и так произойдут. У меня сильная энергетика. Теща вот раком заболела. Бывший начальник повесился, – Денис даже глаз не поднял от клавиатуры, говоря это.
Его слова я вспомнила, когда летела отдыхать в Таиланд. Почти все девять часов в зоне турбулентности дались нелегко. Затем в первый же день в отеле я сильно порезала руку, когда чистила манго. Вдогонку я жутко отравилась.
В Москву я возвращалась, ненавидя Дениса всем своим существом.
– Желаю ему гореть в аду. Нет! Гореть – это даже не мучение! Медленно тлеть! – шептала я, сидя в самом хвосте самолета у туалета.
Потом я вспомнила, что уже желала зла, и отдых мой полетел в тартарары, поэтому тут же осекалась. Мстить я решила по-другому.
Я долго вынашивала этот план. Точнее ни столько вынашивала, сколько решалась. В конечном итоге, я проучила мерзавца.
Случилось это после того, как сотрудники бухгалтерии проболтались в кулуарах, насколько мизерна будет премия к Новому году. И кто-то в подробностях рассказал руководству, как мы (больше всего, признаюсь, я) очень нелитературными словами хаяли всю эту радиостанцию с начальством вместе взятым. В итоге и без того копеечную выплату сократили вдвое.
Я знала, что к Денису на интервью в четверг приходят разные люди. В частности в этот раз в студии должен был появиться некий эксперт-криминалист Глазьев. У нас общая сеть, и я могу просмотреть все файлы, которые готовит к программам Денис. К сожалению, он тоже, но это другая история. Так вот я поступила достаточно подло. Но приятное тепло тут же разлилось по моему телу, словно я выпила стопку коньяка. Везде, где только можно я обозвала героя Безглазьевым. Фамилию поменяла даже на титре, предназначавшемся для сайта. Стоит ли рассказывать, как много раз «налажал» Денис в прямом эфире, и как ему самому досталось от руководства.
Единственное, что я не учла – дедуктивный склад ума моего коллеги. Он столько лет работает в криминальных новостях. У него заняло полдня, чтобы узнать с какого компьютера и кто именно менял текст. Ради восстановления справедливости он даже отсмотрел записи с камер видеонаблюдения, и доказательства были неоспоримы: это я с общего компьютера в ньюс-руме предательски меняла текст.
Но, к моему удивлению, Денис не пошел к руководству, а отомстил иначе. Через неделю я вышла в эфир радио, чтобы рассказать москвичам, какие катки в столице – лучшие. С большим удивлением для самой себя я прочла, что самая охая ледовая площадка в этом году на ВДНХ. И дело не в том, что я с этим не согласна. Просто именно так и прозвучало из моих уст в прямом эфире: охая. Это было написано в моем варианте текста «на читку».
Меня оштрафовали. Я даже обрадовалась такому решению руководства, потому как готовилась к увольнению.
Сразу было понятно, чьи руки набили матерные слова в моем файле. Тут даже записи с камер видеонаблюдения не нужны. Я начала продумывать новый план мести.
В этот раз мы с Машкой решили проучить коллегу другим способом: подговорили одного нашего знакомого, который профессионально занимается озвучкой фильмов и знает толк в голосах. Он позвонил Денису якобы от имени прокурора Москвы и пригласил на собеседование. Нашему коллеге предлагалось возглавить работу пресс-службы.
Денис был в экстазе. Высокие ноты преобладали в его голосе. На следующий день он отпросился у начальства, чтобы отправиться на Крестьянскую заставу. Мы с Машкой еле сдерживали смех. Разумеется, никто его не ждал ни в каком отделе кадров. Но моя радость резко, словно нагрянувший циклон, сменилась тревогой уже к вечеру того же дня. Теперь стоило опасаться ответного удара. И он последовал…
Через пару недель один знакомый прислал мне ориентировки с моим изображением. В тексте говорилось, что я опасная аферистка: развожу мужчин на бешеные миллионы и скрываюсь. Мой муж деловито кивнул, увидев фоторобот, и тут же получил ногой по коленке.
– Что из подаренного тобой за последнее время тянет на миллион? – взывала к ответу я. – Плюшевая собака или три розы ко Дню печати?
– Ой, все, – сказал муж и ушел курить.
Оказывается, мои фото были расклеены на столбах в районе, где я живу, и даже в поездах на нашей ветке метро. Этим ходом Денис как бы вывел противостояние на новый уровень, в публичное, так сказать, пространство.
Придумать что-то в таком же духе было непросто. Повторяться не хотелось. Я взяла паузу, но, чтобы Денис не расслаблялся, устраивала мелкие пакости. От банальных (горчица на колпачках ручек, которые он вечно грызет), до не тривиальных. Как-то я истратила целый тюбик суперклея, чтобы измазать им пол под столом в радиобудке. Денис сел писать новости, а встать уже не смог.
Коллега не сразу понял, в чем дело. Какое-то время он пытался отодрать свои ботинки от линолеума. Я наблюдала за процессом у режиссерского пульта за тонированным стеклом, разделяющим помещения. Это было смешно. Денис нырял корпусом тела под стол и, раскрасневшись, выбирался на поверхность обратно. Дергал ногами, словно в порыве странного приступа, но ничего не получалось. Туба, стоимостью 160 рублей, оказалась весьма качественным продуктом.
– Денис, давай, уходи, сейчас следующий эфир будет, – теряла терпение звукорежиссер.
– Не могу, – стиснув зубы, коллег продолжал свое освобождение.
– Ну, что ты придуриваешься? Реклама уже заканчивается! – голосила редактор.
В конечном итоге Денису пришлось развязать ботинки и гордо уйти из студии в носках. За напряженной обстановкой из дырки на правой ноге подглядывал большой палец.
Остаток дня Денис провел скромно, в резиновых тапочках, которые ему любовно дали в отделе клининга. По-простому – уборщицы.
Он сидел за своим ноутбуком, спрятавшись ото всех в комнате с табличкой «для принятия пищи», куда редко кто-то заходит. Напоминал маленького ребенка, у которого поднялась температура. Это безумно странно, но мне стало его жаль. Я представила, как в конце дня Денис спустится в этих резиновых тапочках в метро, и ему, возможно, кто-то даже предложит копеечку. Ведь на улице – ранняя холодная весна.
– Как же ты пойдешь домой? – спросила я, стоя у него за спиной.
– А? – он обернулся. – Не переживай. Все нормально.
Денис вздохнул, и я распереживалась вдвойне.
– Как-то далеко все зашло. Твою обувь испортила… – я присела рядом.
– Ее давно было пора менять. Не парься.
Но как раз такая реакция меня и напрягала.
– Оплачу все расходы, – сказала я серьезно.
– Ничего не нужно. Честно, – Денис кисло улыбнулся.
– Слушай, ну, правда, так не пойдет. Я не права. Хочу что-то сделать.
– Да ничего, я привык. Меня и в институте не признавали за гетеросексуала, а в школе дразнили бараном.
Денис начал старую песню, но в тот раз я не подняла вверх глаза, как делаю это от раздражения обычно. Вдруг я осознала, что никогда за свою жизнь никого «не травила», и тут, в 30 лет, решила заняться булингом. Я деградирую?
– Денис, ты сам во всем виноват! – решила я оправдать саму себя. – Просто не надо быть стукачом! Вот и все.
– Да с чего ты взяла, что я стукач? – он оживился.
– Все это знают! – я встала со стула. – Как ты к нам устроился, так обо всем руководство осведомлено.
Тут на пороге появилась секретарь нашего главного. Елена Ивановна была немолода и передвигаться дальше двери начальника не любила.
– Вот вы где! – она всплеснула руками. – Уже полчаса звоню вам. Начальник ищет. Срочно к нему в кабинет.
Елена Ивановна отдышалась и добавила строгим голосом:
– Оба!
В общем, что тут сказать: к штрафу за мат в прямом эфире мне добавился еще один – за порчу имущества. Иными словами, я рисковала остаться без зарплаты.
Нас отчитали, словно шкодливую любовную парочку в кабинете директора и сделали предложение, от которого сложно было отказаться: «Заканчивать весь этот цирк, иначе уволят обоих к чертовой матери».
Денис, видимо, решив раз и навсегда доказать свою гетеросексуальность коллективу, заявил, что новый пол в радиобудке оплатит сам. Я возражать не стала. В конце концов, он сам выставил меня аферисткой, обкрадывающей мужчин. А мысли материальны.
К концу рабочего дня моя ненависть слегка утратила свое ядовитое сияние. Нотки расположения и понимания ослабили железный панцирь нашей вражды. И (о, ужас!) я согласилась дойти с Денисом до метро.
Наш коллега из технического отдела одолжил ему резиновые сапоги. Брюки со стрелкой в них выглядели странно. Но Денис никогда не был модником.
– Почему именно этой дорогой? Другой – короче, – спрашивала я своего спутника, которого, признаться, немного стеснялась.
– Сейчас увидишь, – интрига в его голосе нарастала.
Вдруг Денис остановился у столба с шатающимся на ветру плафоном. Железный скрип повис в воздухе. Но больше, собственно, ничего не происходило.
Мой спутник нервничал, смотрел на часы. Я начала слегка паниковать. Подумалось: может, мы ждем киллера, который убьет и расчленит меня, а потом Денис торжественно расскажет об этом в прямом эфире новостей?
– Смотри, – взвизгнул он и показал куда-то в сторону остановки.
На расчерченном желтыми линиями асфальте, вопреки всем правилам дорожного движения, возле серой полоски бордюра остановился «Мерседес» нашего босса. У остановки стояла целая толпа из ожидающих 419-ый троллейбус. Но в авто премиум-класса села… Машка. Наша Машка. Моя Машка.
Сначала она грациозно усадила на кожаное сидение свою пятую точку, а затем, развернувшись всем корпусом тела, также элегантно переместила в салон свои длинные ноги. От ужаса я закрыла рот рукой и почему-то захотела перекреститься, но вовремя осеклась.
– Так вот оно что, – произнесла я таинственно.
Когда первый шок прошел, я удивленно посмотрела на Дениса. Хотя поражаться здесь было нечему: у моего коллеги – дедуктивный склад ума. Для таких рассекретить чужие тайны, как яичница на завтрак.
Домой я ехала в подавленном настроении. Все смешалось в голове, словно адский коктейль в баре. Ну, что же я за взрослый человек, который не может классифицировать окружающих людей на «своих» и «предателей».

… Март в тот год оказался коварнее любого мнимого приятеля. По сути, шел 52 день февраля, и я простужалась дважды. С осипшим голосом в эфир выйти было нельзя.
Машка наливала мне чай, велела не переживать, ведь у меня есть она. Я нервно сглатывала и кивала. Старалась ничего не говорить. Вообще молчание – золото. Это точно про наши с ней отношения. Как только я прислушалась к многовековой мудрости – сразу же перестала околачивать дверь начальника. И дело даже ни в том, что этот 60-летний женатый мужчина мне никогда не был симпатичен, просто не стремилась я к этому общению и все.
Денис все также крутился в своем море полицейских сводок.
– Сегодня вообще давать в эфир нечего! Ни одного убийства, ни единой стрельбы! – порой сокрушался он.
– Не гневи Бога, – слышал Денис в ответ.
Как-то Машка протянула мне свой телефон.
– Гляди, что наш Ден в Инсту выложил, – она хихикала.
На фото Денис был в массивных наушниках, возле изрешечённой мишени и ласково держал тировский пистолет. В глазах коллеги, как мне показалось, любви было даже больше, чем в день, когда он забирал первенца из роддома. Я сравнивала.

Так что у нас на радио почти ничего не поменялось. Мы все также работаем в паре с Машкой. А Денис – все тот же ведущий криминальных новостей. Рабочие столы у нас – в разных местах, но иногда мы с ним встречаемся в общих помещениях.
Когда коллега выходит из туалета – по-прежнему радостно что-то пережёвывает. Если в этот момент мы с ним случайно встречаемся, он всегда растягивается в улыбке. Тогда мои уголки губ слегка поднимаются вверх в ответ.
Я стараюсь держать нейтралитет. Потому как, выяснилось, что я плохо разбираюсь в людях, и мне до сих пор трудно сказать, кто такой Денис. То ли в нем умер великий следователь, то ли однажды проснется преступник… В любом случае, это будет уже другая история. И я вам обязательно ее расскажу.

Экзамен

Они сидели друг напротив друга с нескрываемой неприязнью. Шел третий час этого мероприятия. Остался только он. Как всегда выбрал место на галерке. Елозит. Что-то ищет глазами. Как будто ей не видно, что там происходит. Да она не хуже квадракоптра: разглядит все, что копошится в десятках метров от себя.
Уф, как же он ее достал! Ей ведь еще на работу вернуться нужно. А так хотелось поесть не спеша… посидеть в кафешке… выпить кофе.
– Спартак, ну что там у тебя? – раздраженно спрашивает Лена в третий раз.
– У меня еще есть время, – преспокойно отвечает он ей, показывая на часы.
Действительно. Его 30 минут еще не закончились.
Моя подруга Лена говорит, что Спартак – ее самый никчемный студент. Она преподает в строительном вузе.
Лена – доктор наук и ходячая «Википедия» в одном лице. Точно знает, где ставится ударение в слове «начался» и непременно поправит, если ты сказала неверно.
Вообще она правоохранитель. Носит погоны, занимается строительными экспертизами. Работу свою любит, хоть недавно и загремела на крыше одного из госучреждений, когда делала замеры. Перелом голени со смещением. Врачи сказали: до свадьбы заживет.
Этого события, ну в смысле свадьбы, очень ждет вся ее родня. Никто не понимает, как можно оставаться одинокой 30-летней девушкой при таком количестве красивых мужчин в форме на работе. Лена тоже расстраивается оттого, что, будучи единственной дамой в отделе, она все еще не имеет пресловутого штампа в паспорте. Но факт остается фактом: она свободна, независима и у нее есть время для подработки.
Так вот экспертизы она проводит досудебные, а потому точно знает, как много у нас в стране гиблых специалистов. Хочешь изменить мир – начни с себя. Так что она решила твердо: пятерки будут получать только те, кто реально «сечет». Точнее учит. Так бы меня сейчас поправила Лена. Спартак в ее концепцию об истинных специалистах не входил никогда. Заканчивался второй семестр, а он по-прежнему не знал, в чем заключается принцип золотого сечения.
Он парень из глубоко патриархальной семьи. Спартак не привык, когда им командует женщина. Уж тем более свободная и независимая.
Парень не вылезал из двоек, но был уверен: моя подруга к нему предвзято относится. Ему казалось: это от того, что она свободна и независима, а, значит, одинока и несчастна (это я, конечно, утрирую, но смысл в его пространных речах на зачетах был такой). Он вообще с ранних лет на стройке: у его отца – своя строительная компания. Спартак столько расскажет о разных сечениях! А то, что в билетах вопросы такие заковыристые, он не виноват. Система образования у нас ужасная.
Лена предлагала ему бросить учебу, но студент отвечал, что это было требование отца. А слово отца – закон.
В первую сессию подруга была уверенна: после ее двоек, он вылетит к чертям собачьим. Но в последний рабочий день уходящего года к ней подошла бойкая и звонкая завкафедрой. Словно умея читать мысли, Элеонора Федоровна аккуратненько взяла Лену под локоть. Начальница ласково, как в нужный момент умеет только она, проворковала ей на ухо: «Сессию должны сдать все. Договорились, Елена Ивановна?».
Лена мирно жевала коржик и не понимала, в чем собственно суть проблемы.
– У меня и сдали все, кроме Спартака и Максима, – чуть с набитым ртом рапортовала она.
– Они тоже должны сдать, – пояснила завкафедрой для непонятливых, точнее конкретно для Лены, но пока еще все также вежливо. – Они же платники. В смысле, на платном отделении. Понимаете, Елена Ивановна?
И тут она все осознала. Но нужно знать мою Лену!
– Ни за что! – отрезала она, невольно плюнув кусочком коржика на твидовый пиджак Элеоноры Федоровны.
– Хоть тройку натяните, – уже более резко сказала завкафедрой.
– В его случае даже два много!
Элеонора Федоровна поменялась в лице.
– Я вас предупредила, – она сердито поправила рыжеватую прядь у лба и удалилась в кабинет проректора.
Нет, Лена не поступилась своими принципами. Просто дала студенту еще один шанс. По крайней мере, она так сама себе внушила.
И вот прошел еще один семестр. На пороге лето. Аудитория кипит от непривычной для мая жары. Спартак закипает от дум над билетом. Подруга – от негодования.
– Все! – рапортует Спартак и направляется к ней.
Она машинально съеживается. Ей не по себе, когда Спартак вот так уверенно с каменными скулами направляется в ее сторону. Словно айсберг на мирно плавающую лодочку. Но она старается не выдавать своего настроения.
– Отличненько, – успокаивает Лена саму себя. – Я тебя слушаю. Какой билет?
– 13.
– Тебе как обычно везет, – она пытается шутить.
– В общем вот, – Спартак протягивает зачетку.
– Ты отвечай. С зачеткой потом разберемся, – она отодвигает синюю потрепанную книжечку.
– Нет, вы откройте сейчас, – настаивает студент и снова протягивает через весь стол зачетку.
По краешку розовой плоти, появившейся в густой щетине на лице Спартака, Лена понимает, что он улыбается.
– Спартак, ты опять за свое? Ты должен ответить. Хоть что-нибудь!
– Мой ответ – внутри, – вот уже Спартак улыбается во все зубы и сквозь черноту бороды появляется белый просвет.
Подруга открывает зачетку. В ней деньги. Она с ужасом кидает ее на пол, словно там – гремучая отрава.
Она-то уж точно знает, как много таких случаев во время сессий. Ее же коллеги дежурят здесь под дверьми. А она в тюрьму не хочет. Тем более из-за Спартака.
Лена кидает зачетку на пол, а сама думает: успела ли она краешком пальцев дотронуться до денег? Тут же накручивает себя: еще отпечатки снимут.
– Ну что вы так кричите?! – злится Спартак. – Здесь ровно 13, как и сам билет.
– Ты сдурел, Спартак! Я блюститель закона! Немедленно забирай свои деньги и проваливай!
– Понял, – виновато бурчит Спартак, собирая купюры.
Лена, сама не своя, вбегает на кафедру. Элеонора Федоровна чирикает со своим замом и двумя преподавателями. Что-то о путевке в Турцию.
– А вот и наша милочка, – вскакивает она.
– Вы даже не представляете, что сейчас устроил Спартак! – кричит Лена.
Лицо у нее красное, как пятитысячные купюры, что пытался сунуть Спартак.
– Что? – шесть пар глаза устремляются на нее, не моргая.
И тут Лена затихает. Нутром чувствует, что лучше обо всем этом не рассказывать. Ну не мог Спартак только с ней так вопрос решать. И она это еще выяснит. Привлечет их всех к ответу.
– И что же? – поняв, что пауза затянулась, переспрашивает Элеонора Федоровна.
– Да, ничего. Проехали, – Лена отмахивается рукой.
– Вот и отлично! Потому что экзамен должны сдать все. Ну, вы понимаете, Елена Ивановна, – уже не спрашивает, а констатирует факт Элеонора Федоровна.
Подруга раздраженно вздыхает.
Лене пришлось назначить очередную пересдачу. Компания будет все та же. Придет Спартак и его одногруппник Максим.
Максим – парень, который регулярно признается Лене в любви, но исключительно за две недели до начала сессий. Говорит, мямля на экзамене:
– Вы так красивы, Елена Ивановна! Невыносимо. Я теряюсь при Вас.
Она отвечает:
– Ну, раз так, даю тебе шанс увидеть меня еще раз. На пересдаче.
Обычно Максим недовольно сопит, удаляясь в темноту дверного проема. Видеть ее еще раз в его планы не входило точно.

…Так вот их трое. Лена, Спартак и Максим. У каждого свои ожидания от этой встречи. Но сдать должны все, потому итог, к сожалению, предсказуем.
Лена спрашивает:
– Хоть какой-то билет выучили?
Максим встает, словно школьник:
– Первый читал.
– Ну, рассказывай…
И он плетет сказки похлеще пятилеток. Лена мысленно пытается вывести в зачетке тройку. Она водит ручкой по воздуху, но понимает, что не сможет. Вот не сможет и точка. И пусть хоть сам ректор вмешается в ход событий.
– Уходи, Максим, – говорит Лена, зная, что другого сказать у нее не получится.
Следом садится Спартак и снова протягивает зачетку.
– Билет номер 20, – говорит он, хитро щурясь.
Лена понимает: внутри подвох. Может, и не какашка, и не сибирская язва, но явно что-то не то.
– Какой билет, такие и суммы, – поясняет Спартак, подмигивая.
– Ты сошел с ума, Спартак? Я же тебе сказала, что охраняю закон, а не преступаю его.
– Нет, – преспокойно поправляет ее Спартак. – Вы просто сказали, что являетесь блюстителем закона, и я сразу понял, что ставки здесь намного выше, чем обычно.
– Ты так меня понял? – набирает децибелов в голосе Лена.
В общем, ни тогда, ни в другие дни она ему оценку не поставила. Пусть хоть контракт ей не продлевают. Так Лена окончательно решила для себя. Но Элеонора Федоровна ее запала не оценила. Все говорила про юношеский максимализм и что в следующем году ждет Лену на работе.
Преподавать ей понравилось. Со студентами и сам молодеешь. Они воодушевлены, энергичны и огонь в их сердцах погаснет еще не скоро. Потому Лена, конечно, решила остаться. В сентябре она вновь переступила порог аудитории. То был уже второй курс. Еще не коршуны, но уже и не салаги какие-то.
Первым, кого Лена увидела входящим в аудиторию, был Спартак. Его загар подчеркивал белизну зрачков и улыбки, которую студент, по всей видимости, адресовал именно ей.
– Здрасьте, Елена Ивановна, – вымолвил Спартак.
– И тебе привет.
Лена старалась не поднимать на него глаз и как можно скорее пройти к своему столу.
– Я хотел Вам сказать…Вы это… Не переживайте. Я честное слово даю: по профессии работать не буду, – Спартак жался с ноги на ноги. – Я отцу обещал просто. А слово, данное отцу, – закон.
Лена кивнула. Знак того, что мол, договорились.
«Ну, хотя бы так», – подумала она про себя.
С тех пор прошло уже пять лет, но она верит и впредь будет надеяться, что никогда не проведет экспертиз с его участием. Пока Спартак слово держит. А там посмотрим. Ведь диплом он все же получил…

Папа может

Я прильнула бумажной снежинкой к окну и с тоской смотрела на улицу. Горе мое не знало границ. Для семилетки у меня было все: и целая комната игрушек, и любимый кот. Все, кроме снега за окном! Вокруг ни снежинки, ни одного белого пятнышка на асфальте, ни единой белой точки в воздухе.
Завтра наступал 1997 год.
С самого начала холодов мы с друзьями отчаянно ждали того, что взрослые высокомерно называют циклоном, приводя в готовность коммунальные службы. Но в царстве детства снег считается самым обыкновенным чудом, как радуга, раскинувшаяся на весь двор: от горки возле песочницы до сломанных качелей, или вальс из опавших листьев, которые приглашает на танец осенний ветер.

…Папа подкрался незаметно:
– Бабах, – его сильные руки схватили меня за бока.
Будь другая ситуация, я бы несомненно взвизгнула и уткнулась носом в его плечо. Но у меня назревала депрессия, хоть мне тогда было и незнакомо это слово. Так что я даже с места не сдвинулась.
– Чего ты хотел? – спросила я по-взрослому, с удручающим вздохом, которым частенько пользуется мама.
– Что за горе? – ответил он вопросом на вопрос.
Папа как и я уткнулся носом в стекло. Влажный след от дыхания облаком повис на окне. Хорошо, мама не видела.
– Ясно что, – я все также не поднимала головы. – Снега нет.
– Ах, ну да, – папа отпрянул от окна. – Посмотри на меня.
Он развернул меня на подоконнике, наклонился и произнес таинственно:
– Я тебя когда-нибудь обманывал?
Хоть вопрос ответа не требовал, я стала перебирать в голове все его обещания.
– Ну…
– Что ну? Веришь мне или нет, спрашиваю?
– Верю, – честно ответила я.
– Будет тебе завтра снег. Столько снега будет! – на этих словах папа вышел из комнаты.
Я еще долго думала: столько – это сколько? Сколько гречки в школьной столовой? Сколько конфет в магазинах?
Утром следующего дня я, конечно, сразу устремилась к окну. Папа действительно не обманул: все было белым бело. Снега выпало столько, что, кажется, каждый смог бы слепить по снеговику, и еще бы осталось.
Я помчалась на кухню. Родители пили чай.
– Ну что? Смотрела в окно?– папа пытался быть серьезным.
– Ага!
– Не наврал? – наконец, улыбнулся он.
– Нет, папочка!
Я немного помолчала, а потом добавила:
– Вот бы ты еще и Стаса из школы проучил.
– Сделаем, – сказал он и тут же, под маминым пристальным взглядом, сосредоточился на тарелке с яичницей.
Мама всегда так делает, когда ей что-то не нравится. Только что ей могло не понравится тогда, не знаю.
После завтрака мы целой оравой девчонок отправились в соседнюю школу. Там, за стадионом, лучшие горки в округе. Моя подруга Олька шла с собакой. Или собака с Олькой. Тут трудно сказать однозначно. У нее овчарка, которая занимает целую прихожую, и воняет на всю квартиру.
– Это все мой папа, – я очертила носом круг. Руки доставать было холодно. – Вот весь этот снег.
– Да ну, – Олька пыталась держать поводок. Рядом с ее Рексом отважно шел пекинес.
И тут я все рассказала. Олька посмеивалась, но слушала. В разговор вклинились и другие девчонки двора. Кончено, я еще про Стаса добавила. Мол, папа и с ним обещал разобраться. Олька тут же перебила. Мол, с ним ни одна злая ведьма не справится. Он никому не по зубам.
На горке мы катались долго. Уже успели загореться фонари. Они словно соревновались с мерцающим снегом: кто ярче блестит.
Было пора домой. Иначе за мной могли выйти родители. А это даже в семь лет не круто… Но вот именно тогда на склоне заснеженной горы появились знакомые силуэты. Их тени под фонарями зловеще росли и уже почти касались наших сапог, а мы с девчонками, на минуточки, стояли в самом низу склона.
Никита Соколов и Стас Минаков. На них обоих были надеты шапки, козырьки которых устремились в нашу сторону. Плохой знак.
– Эй, Сарделька, – послышался голос Соколова.
Так он называет нашу подругу Дину за ее лишний вес. Меня же Стас прозвал Водохлеб. Виной тому конкурс в детском саду. Мы со Стасом были в одной группе. Тогда я очень гордилось победой: быстрее всех выпила три стакана воды, и мне вручили медаль – «Заслуженный Водохлеб». Стас проиграл, но недолго злился на меня. Гораздо дольше он теперь меня обзывает «водохлебом».
Я принялась бежать. Мне обычно доставалось больше всех. В основном, от Стаса. Другим он обежать меня не разрешал. Только сам это делал. Стас обязательно топал ногой по луже, если я шла мимо, а за пару дней до зимних каникул закрыл меня в классе на всю перемену.
Вот и в тот раз он стрелой полетел с горы за мной. Я удирала от него так, что даже снег скрипеть не успевал. Спряталась за деревом и попыталась отдышаться. После горок на мне уже не было сухого места, и лицом в снег я не хотела. А Стас такой. Он стал бы.
Я замерла, словно кукла на витрине. Боялась даже вздохнуть. Но вся зря. Стас был все ближе ко мне. Уши от его шапки развивались на ветру, и он напоминал собаку. Не хватало только болтающегося в разные стороны языка. Так бы и кинула ему палку в другую сторону.
Отступать мне было некуда. Позади стояло дерево. В общем, я изо всех сил зажмурила глаз. Была не была. И я ждала чего угодно: тяжелой глыбы снега на лице, подзатыльника, готовилась к падению в сугроб. Но никак не могла предположить того, что произошло дальше.
Стас подышал на свои руки, чтобы согреть их. А потом… Поправил мою шапку, которая съехала на затылок. И все. Понимаете?
– У тебя телефон дома есть? – спросил он.
– Ну, есть, – ответила я, все еще ожидая подвоха.
– Скажешь?
Я с недоверием диктовала цифры, но ничего не произошло. Стас убежал, крикнув мне вдогонку:
– Позвоню тебе!
Я направилась в сторону дома. Девчонки пытали мне всю дорогу и не верили, что мы со Стасом за деревом не целовались.
На прощание у моего подъезда Дина сказала:
– Ну, папа у тебя, похоже, и правда чем-то таким обладает.
– Расскажешь потом, о чем болтали. Чего он вообще звонил, – добавила Олька.
Я кивнула, но сама была уверенна, что Стас не позвонит. Просто номер не вспомнит. Любимая его цифра – двойка. Только это он с завидной регулярностью получал по всем предметам. А у меня ни одной двойки в номере.
Единственное, в чем я больше не сомневалась: в том, что папа – волшебник. Он даже со Стасом вопрос решил. А это сложнее снега. Я точно Вам говорю.
Уже в подъезде я встретила тетю Валю – соседку с нижнего этажа. Как всегда не вовремя. Ты ей – «здравствуйте», а она тебе в ответ говорит, говорит, говорит, причем всегда что-то страшно непонятное. Вот и тогда:
– Тебя что родители в космос готовят? – спросила она, прищурив левый глаз.
– Не знаю. А что?
– С таким вестибулярным аппаратом – только в космос, – снова поморщилась она.
Я промолчала. Сказать мне было нечего. Знать бы еще, что такое этот вубулярный аппарат?!
– Ну, разве можно столько на качелях кататься? Целыми днями! Поставили ребенку качели на мою голову! И что ж они так скрипят у вас? Папа смазать что ли не может?
– Папа все может! – только и крикнула я в прогал закрывающихся дверей лифта.
Новый год как всегда был жутко коротким. Его так долго ждешь, а остаются только воспоминания. Ну и ожидание исполнения желания. Я попросила лакированные туфли. Чтобы как у Маши из моего класса – на каблучке.
Так что с утра я сразу побежала к елке. Коробка стояла под веткой с голубым шаром. Будто ее положили сюда только что. Игрушка слегка покачивалась на нитке, словно маятник.
Я схватила подарок и принялась вскрывать упаковку. Там, под шершавым белым листом, лежали туфли. Свет от окна засветил солнечным зайчиком на заостренном носике. Ла-ки-ро-ван-ные!
Я стянула с ноги вязаный носок, и настроение тут же испортилось. Туфли оказались малы… Они с трудом прикрывали пятку. Золушка из меня никакая…
В комнату вошла мама, и сразу поменялась в лице. Казалось, она расстроилась даже больше, чем я. Мама села на край дивана и стала смотреть в окно. Ну, точно как я вчера. Потом молча взяла коробку и поплелась на кухню. Вряд ли она думала, что я хвостиком последую за ней. По телевизору начинался «Гуфи и его команда».
– Малы, – вздохнула она и поставила коробку на кухонный стол, аккурат между двумя тарелками с оливье и холодцом, в которых ковырялся папа. – На последние деньги покупала. Занимала у сестры. Испортила ребенку Новый год.
– Зато снег выпал. Не соврал прогноз погоды-то, – папа жевал. – Ладно, не расстраивайся. Что-нибудь придумаем.
Дальше был какой-то сумбур. Зазвонил телефон. Трубку взял папа, лицо его перекосилось. Еще бы: первый раз в жизни мне позвонил мальчик.
– Здорово, Водохлеб!
– Значит, папа ни при чем, – пришла я к очевидному неутешительному выводу.
– Чего? Ты гулять идешь? – звенел на том конце провода Стас.
Я только горько вздохнула. Так делает мама, когда не знает, что ответить.

Помню, на улице все веселились. Оказалось: если договориться об игре, то даже снегом по лицу получать не больно. И все в этот первый день года было по-новому. Дину ни разу не назвали Сарделькой, а мы с девчонками обращались к ребятам по именам. Как будто и, правда, существуют новогодние чудеса. Только вот моя вера в них ослабла.
Домой я пришла вся в снегу. Мама чистила мою куртку веником, недовольно мотая головой. Я сразу поняла: она такая хмурая из-за туфель. Те стояли на картонной коробке в коридоре безмолвным напоминанием о неудачном подарке.
Я стянула сапоги и, стиснув зубы, стала запихивать в узкий тугой носок свою замерзшую ногу. Стопа словно сложилась пополам, но задник туфли отчаянно не хотел прикрывать пятку. Мне пришлось здорово потрудиться, чтобы натянуть их до конца.
Так, я с трудом доковыляла до зала и сразу же плюхнулась на диван. Родители смотрели «Песню года».
– В самый раз, мам, – произнесла я, кривясь. – Не расстраивайся.
Мама улыбнулась.
– Это ты не расстраивайся. Думаю, мы договоримся с Дедом
Морозом, – сказала она.
Я выдохнула с облегчением и постаралась, как можно скорее снять с себя это средство пытки. Помню, что поплелась в свою комнату, точно зная, на какое число они договорятся с Дедом Морозом: у папы получка – после 20-ого.

Марго

У Маргариты свой третий размер груди, светлые волосы от природы, а не от «Лореаль Париж», а еще она отказалась от сладкого не потому что оно портит фигуру, а, цитирую: «надоело».
Как младенцы засыпают с маминой грудью во рту, так Марго всегда отправлялась в кровать только после съеденного десерта. И тут ей надоело! Выросла она, видите ли, из сладкого.
Маргарите – 30. Она, конечно, на свой возраст не выглядит. Сейчас вообще редко кто выглядит на свой возраст. То, что большинству было не доступно еще лет десять назад, сейчас могут позволить себе миллионы. Да взять хотя бы зубы.
В середине 90-ых я пошла в первый класс. В этой же школе, только в старших классах, моя мама преподавала русский язык и литературу. Как-то она задержалась: была встреча выпускников, и я после уроков осталась в ее кабинете.
В тот вечер к ней приходили разные люди. Их всех я воспринимала как взрослых дядь и теть. Теперь я понимаю, что им было столько же лет, сколько и мне сейчас. Но ей Богу, мне запомнилось, что у многих женщин во рту прорехой в заборе виднелись вставные зубы. Вот тогда, конечно, казалось достижением выглядеть моложе своего возраста.
Впрочем, в любом случае, Рита следит за собой. Она работает в крупной компании и минимум два раза в год летает за границу. Даже в пандемию, когда билет на чужой берег моря стоит как крыло самолет, а путевка, как половина этого самого самолета.
В общем, подруга много себе может позволить. Единственное, что она себе по какой-то причине не позволяет, – это нормального мужика. Ей Богу!

…Артур пленил Риту романтикой. Он читал ей стихи с сайта «поэзия точка ру», выдавая за свои. Где-то хромал ритм, где-то рифма, но он слишком уверенно рассказывал, что только недавно выпустил свой поэтический сборник, в котором муза лирического героя – Марго во плоти. Подруга таяла и запоминала строки, чтобы потом процитировать их мне.
У Артура был джип внушительных размеров, в принципе, как и он сам. Если сравнивать его с машиной, то он «Хаммер». В том смысле, что в нем –килограммов сто, не меньше. Но Риту он чем-то зацепил, словно тросом прицеп к этому самому «Хаммеру». В будущем, конечно, вышло так, что она сама его тащила прицепом, но тогда представить такое было сложно.
Он дарил ей подарки, возил в рестораны. А у меня был парень, который избегал мест, где нужно оставлять чаевые и радовался акции 1+1 в продуктовых магазинах. Конечно, я завидовала.
Звоночком для меня стал тот факт, что Рита взяла для Артура кредит. Мол, он потерял паспорт. А для его развивающегося бизнеса сейчас деньги крайне необходимы.
Бизнес – это, конечно, громко сказано. Артур решил в преддверии Нового года продавать на базаре елки. Экономил бизнесмен на всем. Даже плакат с призывом покупать «самую пушистую красавицу» рисовала Рита. Она видела в этом не меньше романтики, чем в чужих стихах. К тому моменту, Артур признался, что стихи были не его. Но Рита философски ответила: «Если ложь сказана во благо, то и она становится правдой». Артур от такого литературного ответа был в восторге. Не с точки зрения патетики, разумеется. Он мыслил мещанским категориями: попросил следующий платеж по кредиту Риту закрыть самой. Мол, елки слишком плохо продавались.
– Люди перестали ценить настоящее! – рассуждал Артур, гляди на искусственных конкуренток в мерцании магазинных витрин.
В общем, в ту зиму Артур прогорел, но не отчаялся. Решил, что станет продавать алкоголь. Разумеется, буторенный и по заниженным ценам.
Начал, как ни странно, со своих друзей. Обещал привести заниженной цене коньяк на свадьбу бывшего одноклассника. Слово сдержал, но сам на торжестве этот напиток не пробовал и Рите заботливо наливал вино, поясняя, что нечего наиприличнейшим женщинам вроде Марго пить столь сильный алкоголь. Подруга радовалась проявлению чувств, и даже вино отпивала маленькими глоточками. Как истинная леди.
На следующий день телефон Артура разрывался от звонков. Не со словами благодарности. Просто на свадьбе отравилось больше 15 человек. И в хозяев торжества закрались сомнения, что к этому мог быть причастен Артур.
Дело почти дошло до полиции, но Рита, чей отец по счастливой случайности, работал в Роспотребнадзоре, вмешалась в процесс. Артур остался без штрафов, судебных преследований и, естественно, без друзей. Но последнее, как говорится, уже издержки профессии.
Рита была с Артуром пять лет. Пятилетка рьяных ссор и бурных примирений. Он так и не сделал ей предложения, оставив однажды подругу без широкоформатной плазмы, купленной на их общие деньги, и Ритиных молодых лет. Просто съехали с квартиры и все.
Марго рыдала несколько месяцев и порывалась вернуть сбежавшего парня. Она безропотно закрыла глаза на долг, который на память оставил ей Артур.
Я спрашивала: как ей удается не злится на него? Подруга поясняла, что сама виновата в их последней ссоре. Ведь она называла его нехорошими словами. В частности «не мужиком». И все от того, что ей осточертели его глупые бизнес-идеи, а нормальную работу он найти не может.
Я констатировала, мол, есть неопровержимая логика в ее словах. Но она уверяла, что и я не права: в модных блогах утверждают, что мужчину нельзя вот так унижать, его нужно мотивировать. Ведь мужчина – отражение женщины. А какая же она тогда женщина, спрашивается?
И я в сотый раз говорила ей, что она на редкость удивительная. Ведь у нее свой третий размер груди, светлые волосы от природы, а не от «Лореаль Париж», а еще она отказалась от сладкого не потому что оно портит фигуру, а, цитирую: «надоело». И вообще, на свой возраст она не выглядит.
– Нет, я не так хороша как раньше! Снова жру сладкое тоннами, – рыдала в ответ она.
Но спустя полгода Рита позвонила мне с радостной новостью. Она встречалась со своим подчиненным. В то время ее повысили до начальницы отдела. А мы с моим парнем успели пожениться.
Ее ухажер оказался младше ее на восемь лет, и он ужасно романтично ухаживал за ней. Как? Да вот так: однажды увидев, как Рита щурится на совещании, Кирилл (так зовут принца) купил ей очки. И не просто очки, а «Лакосте», потратив на них всю премию, которую она же ему и выписала.
Дальше события в их отношениях развивались стремительно. Да так, что я даже заревновала своего мужа к подруге. Он рассказы Риты слушал с открытым ртом и нескрываемым восторгом.
– Машину купила, – рассказывала она, сидя у нас в гостях.
– А свою продала? – спрашивала я.
– Нет. Я Кириллу купила, – пояснила подруга как бы между делом, размешивая сахар в чае и потягиваясь за кусочком торта.
Мой муж оживился. Он еще помнил рассказы об Артуре. Зная, как я жадничаю платить за продукты в магазине, мой Женя с каким-то нескрываемым восхищением стал смотреть на подругу. Я больно ущипнула его за… самую верхнюю часть ноги. Он немного поубавил пыл.
– Зачем? – вновь удивлялась я ее поступкам.
– Он очень гордый, дорогая. На моей машине ездить не хочет.
Я поперхнулась, но Рита не заметила. Или сделала вид, что не заметила.
– К тому же я начальница,– продолжала она. – Как-то неудобно подъезжать ему на служебную парковку на моей машине. А на своей он может спокойно и меня подвозить.
Подруга помолчала и потом добавила, шутя:
– Никто не будет судачить, мол, альфонс. Машина его и точка.
– Так ты и оформила ее на него? – диву давалась я.
– Конечно. Там больше 100 лошадей. Зачем мне нужен еще один налог?
Мы с мужем в этой бездне спонтанных Ритиных решений даже слов подходящих найти не смогли. Просто сидели и таращились на нее.
– Да он отдаст! – заметив наши косые взгляды, заверила подруга.
– Супер!– воскликнул муж. После чего получил кулаком по… все той же верхней части ноги.
Рита смущенно кивнула.
Стоит ли рассказывать, что было потом? Однажды, после бурных ссор и рьяных перемирий Кирилл ушел, забрав навсегда подаренную ему машину. Ничего он за нее, разумеется, не заплатил. Телефон сменил и уволился из компании. Рита пыталась воздействовать на Кирилла с помощью его же мамы, с которой успела познакомиться. То еще оружие. Результат был как от плевка в море. Мама только лишь вздохнула в трубку: «Да как он мог!». Причем, не понятно, она порицает его или наоборот восхищается пронырливостью.
Рита рыдала у меня на диване, повторяя словно заклинание:
– Ну что во мне не так?
Вопрос был явно риторический, но я все равно повторяла, как мантру, что в ней абсолютно все так, ведь у нее свой третий размер груди, светлые волосы от природы, а не от «Лореаль Париж», а еще она отказалась от сладкого не потому что оно портит фигуру, а, цитирую: «надоело». И вообще, на свой возраст она не выглядит.
Через полгода она возвращалась с Кипра, а я встречала ее в аэропорту, будучи глубоко беременной. Пузо мешало мне обнять Риту.
Улыбка подчеркивала смуглость ее кожи. Белые пряди волос роскошно нисходили на темные бархатные плечи. Вся она словно сияла ярче морской глади под палящим солнцем. А я с трудом выползла из машины. Из-за отекших ног на меня налезли только шлепки мужа. К слову, он все также радовался магазинным акциям, и уже успел мне позвонить, чтобы рассказать, как урвал почти задаром кофеварку. К слову, кофе мне еще в начале беременности запретил пить врач.
– Я влюбилась! – констатировала Рита почти сразу.
Признаться, это было понятно и без ее пояснений. Но я моментально насторожилась, словно сотрудница банка сейчас будет предлагать мне золотую карту клиента, от которой подозрительно «одна только выгода».
– Он скоро переезжает в Москву,– тут же добавила подруга. – Поживем пока у меня.
– Не торопишься? – вклинилась я в рассказ как противный соседский перфоратор.
– Не завидуй, дорогая, – хихикнула она.
Мы еще не успели дойти до машины, а Рита уже рассказала мне всю историю их знакомства, которая была весьма романтичная, разумеется.
Они познакомились на пляже, где уже с утра все друг друга обливают шампанским и танцуют на жарком песке.
– Так там круто! – вздыхала подруга.
И я это представляла с нескрываемой завистью. Стояла июльская жара, и мои ноги отекли, словно колонны у сельского ДК. Пить хотелось безумно, хоть бы просто воды из-под крана, ни то что шампанского. Но врач мне запретила даже огурцы, ведь там много жидкости, а я скоро буду своими ногами делать дырки в линолеуме ее кабинета.
– У него в Новосибе все хорошо, – продолжала свой рассказ Марго, путаясь в указателях к выходу из здания.
– Где, где? – уточняла я для полноты рассказа.
– В Новосибирске.
– А-а-а…
– В Москву он переезжает только ради меня! – на этих словах, Маргарита прижала руки к груди, словно увидела Купидона на пестром табло «вылетов и прилетов».
В общем, судя по рассказам, парень был хоть куда. Красив и одинок. Угощал ее напитками разной крепости, дарил цветы и оплачивал экскурсии.
Он должен был прилететь в следующем месяце. Я в это время буду в роддоме.
Подруга чирикала, словно перелетная птица, вернувшаяся в родные края после длительного зимнего отсутствия. Я слушала и подсчитывала в уме, когда начну ее утешать, ведь, говорят, первые три месяца с ребенком самые сложные. Потом будут «зубы». Тоже не до подруг. Затем, даст Бог, сын пойдет и снова станет некогда.
Впрочем, я ведь всегда знаю, как утешить Марго, если она вдруг попадет в очередную романтическую беду. Скажу, что с ней, разумеется, абсолютно все так, ведь у нее свой третий размер груди, светлые волосы от природы, а не от «Лореаль Париж», а еще она отказалась от сладкого не потому что оно портит фигуру, а, цитирую:«надоело». И вообще, на свой возраст она не выглядит…

Почему никто этого не рассказывал?

Почему-то я слышала столько советов о том, как забеременеть и родить, но никто, ни одна душа, не сообщила мне, что будет дальше. Не рассказали про душераздирающий крик и дежурство возле детской кроватки 24 на 7.
Вы скажите: я и сама должна была это знать. Но я не знала! Клянусь! Я ничего об этом не знала!
Сейчас так смешно вспоминать: мы с мужем обуючивали детскую, думая, что сын заедет туда с первого дня появления в нашем доме. Моя сестра говорила: «Тебе будет неудобно, что ребенок в другой комнате». Но я в ответ, признаться, думала: «Это ты ленивая жопа. Я-то пару раз за ночь не поленюсь подойти!».
Пару раз за ночь! Вот это я была оптимистка! Пара раз за 10 минут! Это если быть точнее.
Вы скажите, что я плохая мать и не чувствую, что нужно младенцу. Что просто так дети не кричат. Да, да, читала всю эту психологическую чушь. Чушь, потому что нужно быть покруче Ванги, дабы догадаться, что мой волосок обмотал большой пальчик на ноге ребенка и вот по этой причине он орет битый час.
Ну то есть, ты сначала перебираешь в голове стратегически важные причины для столь сильного ора, начиная, разумеется с того момент, что сын может быть голодный. Если нет, то точно мокрый. Может, переутомился. Но ни фига. Ты почти час поешь: «Пусть мама услышит, пусть мама придет, пусть мама меня непременно найдет…», но он все еще не спит и не успокаивается.
В конце концов, ты понимаешь, что эту песню поешь не ему, а своей собственной маме, чтобы она, наконец, услышала и приехала к тебе на помощь. И она приезжает. Говорит, что минимум «пока не выгоните».
Она в полной боеготовности: с целым арсеналом советов и детских потешек. Но уже после первой бессонной ночи мама начинает жаловаться на здоровье, в частности на давление.
– В этой Москве ужасная атмосферное давление! – вздыхает она все чаще по утрам.
В Москве может быть ужасно все что угодно: пробки, цены на жилье, на парковку и кофе в центре города, но давление!
В общем, где-то через неделю она собирается домой, предательски приглашая тебя с собой, прекрасно понимая, что ты, конечно, не поедешь. Ведь у тебя есть муж, а у него, в сою очередь, ничего такие коллеги женского пола.
Ты осознаешь, что совсем перестала смотреть новости. О том, что пандемия еще не ушла, узнаешь только по рассказам подруги, которая звонит тебе все также беззаботно в любое время суток и жалуется на какую-то полнейшую хрень.
– И вот я не поставила запятую в посте о новом поступлении товара в магазин, и этот комментатор меня одолел! Такие гадости писал! Из-за запятой! – говорит она, рассказывая об аккаунте, на которой работает в Инстаграм.
Подруга мирно попивает кофе. А ты, в свою очередь, кофе не пила уже сто лет. Чай для повышения лактации – вот твой любимый напиток. И ты не можешь ее утешить, даже зная, как важна для нее эта запятая, ведь у тебя задача слегка посложнее: не убить человека. Ну то есть, не оставить его голодным, разобраться, не умирает ли он, раз так истошно вопит, да и вообще оказать ему всяческое содействие в этом огромном и чужом для него мире.
И вот тот день настаёт. Ты, наконец, соглашаешься с тем, что ты тревожная мать и в ближайший выходной мужа везешь ребенка по всем возможным врачам. Должна же быть причина для крика, который омрачает жизнь как минимум трех этажей вашего дома?
Но невролог, важно поправляя очки, заявляет, что с ребенком все отлично. Гастроэнтеролог советует не придумывать болезни, ведь ничего страшнее коликов у него сейчас нет. Остеопат, даже желая содрать деньги, не решается лепить диагноз из воздуха.
И ты уезжаешь домой, радоваться материнству, параллельно спрашивая на различных форумах: «когда станет легче?». Ты стесняешься об этом сказать, но уже ждешь, когда сын станет подростком, начнет тебя ненавидеть и избегать. Пусть к этому времени ты и будешь уже на пенсии, ведь даже по современным меркам родила поздно.
Может быть, тебе стало бы легче, имей ты возможность покурить или немного выпить винца… Но грудное вскармливание – это лучшее, что ты можешь дать ребенку. По крайней мере, так говорят… И ты снова затягиваешься чаем для повышения лактации.
В один из дней ты просыпаешься с челкой, стремящейся в космос, с отпечатком пустышки на щеке и грязным подгузником в руке, потому что не смогла дойти до кровати, а уснула прямо вот так на диване на кухне. Ты судорожно бежишь к детской кроватке посмотреть: все ли нормально с сыном. Ведь наконец-то в первый раз за день наступила тишина.
А он лежит, молчит, улыбается и смотрит на тебя так пристально! А ты на него. И, кажется, что он знает, какую-то тайну, которую расскажет тебе потом, когда научится говорить. И что он тебя любит, просто не может об этом сказать. И ты понимаешь, что ты тоже любишь, как ни странно. И идешь заваривать себе чай для лактации, потому как молоко у тебя пропадает, а грудное вскармливание – это лучшее, что ты можешь дать ребенку. По крайней мере, так говорят.
И ты теперь знаешь, что так будет ближайшие месяцы, а, может, и годы. Ты теперь это точно знаешь. Но почему тебе об этом никто не рассказывал раньше?