Анастасия Бугайчук

Родилась в городе Обнинск, живёт в Москве.

Поэт, редактор, раньше была координатором литературной студии «Полиграфомания», где составила два одноименных сборника. Пишет с 2013 года. Публиковалась в интернет-изданиях «Формаслов», «Лиterraтура», «Полутона», «Прочтение», «Интерпоэзия». Бумажные публикации выходили в «Литературной газете» и «Пироскафе».

Входила в длинные списки премии «Лицей» и короткий список конкурса молодых поэтов имени В. Науменко (журнал «Интерпоэзия»).

КОГДА-НИБУДЬ СТАНЕТ ДОСТАТОЧНО (18+)

***

всё чаще хочется только спать.
спать во время дождя,
забыв о времени и дожде,
спать на рассвете, вздрагивая от случайных звуков,
которые невозможно распознать —
настолько они далеки и прозрачны,
съедаемые прохладным утренним безразличием.
спать всю войну, всю любовь, всю смерть,
спать на завтрак и на обед,
спать до самой лазури и до весны,
до шелеста трав, до первой росы,
до свечения на реке,
до руки в руке.


***

В мире столько нежности и радости,
а во снах — иного вещества жизни,
что становится непонятно,
как все это умудряется регулярно ускользать из поля зрения,
оставаться в памяти невнятными клочками.

Почему я не помню все сны наизусть?
Можно ли считать,
что случившееся во сне —
часть моей «биографии»?
А кто, если не я, всё это проживал,
скажите мне, пожалуйста?

«Если и верить в магию,
то в магию особенной посуды», —
сообщает коробка в редакционном шкафу,
до которой никому не бывает дела.

«Понимаешь, — в задумчивости смотрю
на неё, пока вешаю пальто, —
ты стоишь здесь дольше,
чем длится моя профессиональная жизнь,
а текст на твоём боку стал заметным
только сегодня.
Кого ты пытаешься обмануть?»

Когда дефицит магии
на душу населения становится совсем очевидным,
человек принимается выколупывать чудо из каждого зазора,
но чудо не сводится к обжигу глины
или росписи по стеклу.

Я думаю, здесь есть какая-то ложная посылка,
утешение, которого лучше бы не искать.
Розовые и серебристые блёстки
на каёмке бокала
из этой же самой коробки.
«Посмотри на меня подольше,
посмотри, давай», —
стрекочет пространство,
забалтывая спящего
и уводя его за сцену,
в двоящиеся коридоры
непрерывного существования.

«А теперь притворись,
что ничего не помнишь».

***

Кажется, будто в такие моменты жизнь во мне загустевает
и покрывается защитной корочкой.
Мне нужно переждать эти часы,
притворившись чем угодно неодушевлённым,
до чего никто ещё не мог достучаться.

Давай я сделаю вид, что отныне я —
кристаллическая решётка. И ничего более.
Давай, — отвечает мне бог знает кто,
но и этого оказывается достаточно.

Тогда я, может быть, смогу рассказать обо всём,
не отвлекаясь и не путаясь в показаниях.
Какое занятное это «всё».
Как мало времени положено человеку.
Почему так много любви уходит в землю без предупреждения?
В конце концов, как перестать говорить
и начать светиться подобающим образом?

И всё же мне не хочется быть
кристаллической решёткой.
Только маленьким человеком,
знающим о своём конце,
но каждый раз забывающим о нём,
как только в воздухе проносится
очередная возможность
кратковременного счастья.
Всегда попадаюсь на эту уловку,
такая она простая.

***

Одна моя подруга говорит,
что ей стало понятно, как жить, только к пятидесяти.
Мне в мои скоро тридцать непонятно ничего.
Вот человек умер, а вот я встречаю его по пути в пятёрочку.
Темнеет рано, и я могла обознаться,
но на одно-единственное мгновение
этот человек был от меня на расстоянии вытянутой руки.
Как смешно —
даже самую невероятную ситуацию
описывать расхожими словами.
Что смотрите? Ну да, по-другому я не умею.

Этот человек совершенно для меня неудивителен:
был чьим-то отчимом, носил очки, не дожил до старости,
пережил нескольких своих соседей по кладбищу —
ему за это ничего не было
(ни пряника ни ириски).
Удивляет меня, скорее, то,
как одно живое существо на этой планете сменяет другое,
менее, а возможно, и более удачливое, существо.
Первому придётся ещё что-то выдумывать,
а второму — уже вовсе необязательно.

Порой ловлю себя на странной мысли:
зачем миру понадобились все эти люди?
Не может ли оказаться,
что мы не умеем управляться со старыми
и рождаем себе новых, в качестве эксперимента,
зачастую провального?
А если это вдруг выясняется,
те, старые, недолюбленные и непонятые,
начинают мерцать,
не дожидаясь полуночи.

***

так вот мне бывает страшно
сидя на краю
говорю, что всё не важно
песенку пою

ничего не смыслю в счастье
сценок не люблю
синий сумрак безучастный
ложечкой скоблю

месяц мёртвый, месяц алый
скоро мне водить?
это много или мало
блеск твой пережить?

***

часто мне хочется от всего избавиться —
от огромного мира вещей, взглядов,
мыльных пузырей смысла,
навязчивых запахов,
затапливающих сознание.
способность что-либо испытывать
по-хорошему тоже в топку.
все равно я не знаю, что это.
все равно это всё уже было,
и до меня долетают лишь отзвуки
из другого большого вместилища
снов, касаний и сантиментов.

всё утро слушала,
как плачут соседские дети.
просыпалась ночью — оттого же.
мечтала вымыть голову изнутри,
думала, откуда же столько мыслей,
переживала очередное неясное,
пыталась вынырнуть из себя.

но повсюду была только я одна.
в отражении бокалов,
в огоньке зарядного устройства
и мерном стуке стиральной машины.

я одна тихонько ненавидела всех вокруг
и придумывала, как будет здорово
стать я не здесь или я нигде,
я совсем не такой, как мы договаривались
(если мы вообще хоть о чем-нибудь способны договориться).

я затеяла с не я нелепую перебранку —
но даже следить за нами было неинтересно,
шансы на поражение до смешного одинаковы,
причины спора слизнула корова —
с неё не спросишь.

кто-то из этих я,
как в гангстерских фильмах,
должна была покинуть город,
ставший слишком тесным для нас обеих.
но никто не хотел уступать.

***

всё чаще бессмысленность происходящего
становится столь очевидна,
что я перестаю понимать,
как вам удаётся сохранять заинтересованный вид.
тогда я пытаюсь свернуть с главной дороги на дублёр,
в сторону, куда угодно,
чтобы не встречаться лицом к лицу
с пустотой — единственной материей,
в которой не приходится сомневаться.

разговоры о погоде как о чём-то жизнеполагающем,
выяснения отношений с мнимыми синоптиками и дантистами
в очереди к офисной микроволновке…
я мечтаю, что однажды мы будем находить что-то чудесное
даже в самых бытовых вещах;
вернее, хочу наконец угодить
в непроговариваемый зазор,
о котором так много написано.

мир предстаёт как одна большая сенсорная перегрузка
и рассыпается на мелкие кристаллы,
не успев завладеть вниманием.
можно сойти с ума, если по-настоящему увидеть,
как однообразна и предсказуема та часть существования,
что поднимается над поверхностью.

сознание движется по кругу,
словно лопасти входа в бизнес-центр,
оседает пеплом чужой сигареты,
выкуренной на перерыве,
проступает неверными символами на экране:
я не это имел в виду,
вы меня неправильно поняли,
начинаем заново.

вообще-то, всё сплошь утыкано невероятным,
а видимое — не более, чем покрывало,
под которым ты лежишь и надеешься,
что всё это невзаправду,
такое, в общем-то, сокрытие улик,
свидетельствующих о чуде.

***

Это, конечно, неправда,
что мне нравятся люди.
Мне они не нравятся.
Если развивать мысль дальше,
мне их скорее жаль.

Нравятся мне только те,
кто меньше всего напоминают людей.
Я подумала об этом,
глядя в метро на мужчину
в чёрной рубашке и белых брюках.
В его чуть странноватом спящем лице,
обрамлённом наушниками,
было что-то непримиримое,
отсутствующее.
Даже если он офисный клерк
(не то чтобы это было неочевидно),
то не до конца обратившийся.
С такими ещё можно иметь дело.

Я ненавижу вас, похожих на меня,
таких же живых и несовершенных,
у которых постоянно
что-нибудь болит и выходит из строя,
что-то случается,
так что становится темой обсуждения на чёртову неделю, —
но в случае катастрофы или войны
буду плакать по каждому
(зачем-то наградили идиотской эмпатией,
пусть и хромающей).

Я знаю, что не должна вас ненавидеть,
в конце концов, вы такие из-за меня,
а я — из-за вас,
и это наша долбанная
коллективная ответственность,
делающая меня сентиментальной.

И всё, что я могу сделать для тебя,
сонный маленький человек,
вызывающий у меня смутное чувство беспокойства,
смешанное с глупой нежностью,
это закрыть глаза и представить,
будто всё у тебя стало как надо,
как ты всегда хотел.

Какое счастье, что ты этого не узнаешь.

***

Хочется злости и нежности,
но в каждом моменте своего существования
я чувствую пустоту
и невысказанность.
Здравствуйте, меня никак не зовут,
и я ничегошеньки из себя не представляю.
Мы обязательно подружимся,
судя по тому, что вы тоже
состоите из пустоты.

Иногда в моей пустоте
начинают носиться атомы.
Как они набирают скорость,
так и я наполняюсь злобой,
а потом долго плачу.
И вовсе не оттого, что мне стыдно —
мне не стыдно,
а оттого, что я ничего не понимаю,
и никто ничего не понимает,
и время уходит,
если допустить,
что время вообще существует.

Параллельно я думаю,
сколько же нежности впаяно
в человеческий организм.
Целые залежи, ржавеющие
и приходящие в негодность,
просто потому что
несовершенная машина
ошиблась в расчётах
и не сумела запустить
нужную программу
по высвобождению нежности
и преобразованию её во что-то
неподдающееся определению.

Производство смыслов из пустоты,
пустота, разговаривающая с пустотой,
злость, обручившаяся с нежностью,
мысль, не стоящая продолжения,
смерть, не означающая воскрешения.
Откровение словно слёзы с утра,
после чёрного долгого сна
рождение.

***

Прости мне мою немногосновность —
написала я в сообщении
и несколько раз перечитала,
пытаясь понять, что в нём не так.
Потому что у меня как раз-таки многосновность —
и чаще во снах мне гораздо интереснее, чем наяву.

Даже самые страшные сны —
о катаклизмах, войнах и расставаниях —
всегда красивы,
и это какая-то божественная красота,
за которую не жаль отдать свои земные глуповатые радости.

Как будто оператор снимает на нечеловеческую плёнку
(бывает ли плёнка человеческой?),
щурится, глядя по сторонам,
улыбается, как никто никогда не смел улыбаться,
и мне хочется обнимать его долго-долго,
кровожадно, по-звериному,
чтобы рано или поздно
научиться его мастерству,
увидеть что-то поверх вещей,
разглядеть невозможное,
заставить его рыдать.

Но пока я не в силах заставить рыдать
даже саму себя —
мои слова слишком лёгкие,
пористые, сделанные из поролона,
я разбрасываюсь ими направо и налево,
подкидываю их в воздух,
пинаю по мостовой,
потом они бросаются врассыпную
(ходить под моим диктатом —
то ещё удовольствие).

Мнится мне, что я маленькая птичка
с нагловатым клювом,
странноватым оперением
и совсем уж несносным характером.
Щебечу о любви,
никогда не узнав,
что она такое на самом деле,
чувствую себя скверно,
но неизменно красиво.
Мне стыдно петь,
но молчать означает сдаться.
Сдаваться я пока ещё не готова.

Я птичка, научившаяся подражать человеческой речи
и не имеющая ни малейшего понятия,
что же я такое несу
и кто меня этому научил.

Надеюсь, вам было хотя бы немного смешно.
А мне пора спать.

***

пожалуйста, говорю я,
дай нам немного радости,
немного нежности,
а то очень уж сложно
становится выживать.
слишком многое — больно,
(остальное неважно).

эту интонацию я украла
у Станислава Львовского.
на самом деле всегда было
стыдно заимствовать,
занимать,
но времена пришли не из лёгких.

при этом я всегда возвращаю,
но совершенно не умею копить,
даже чёртова нежность —
и та уходит в молоко.

кстати, всегда любила молочное:
молочные реки, молочный рассвет,
молочный туман в том месте,
где лучше было бы
требовать определённости.

но возможность, повисшая в воздухе,
всегда больше всего остального.
я сплю и вижу во сне
город, утопающий в немоте.

обескровленные слова
развеваются на ветру.
сколько я так смогу?

***

Вот так спрашивают тебя спустя одно существование:
кого ты любил?
А ты отвечаешь: никого.
Чего бы ты хотел?
А ты отвечаешь: ничего.
Стоишь себе посреди белого поля,
и всё, что ты можешь, — блевать.

И тогда наконец приходит освобождение.
Нет больше ни глупых людей в интернете —
всех забанили,
отобрали аккаунты за плохое поведение;
ни тех, кто всегда знал как лучше, —
споткнулись на ровном месте,
лежат в гипсе, подняться сюда не могут.

Нет авторитетов, нет подчиненных,
исчезли раболепство и зависть,
рухнули накопления —
все теперь до удивительного равны,
жалки и беспомощны.
Вот это я понимаю —
райское наслаждение.

***

Мне нравятся случайности. При этом
всё, что со мной будет, я уже пережила
и теперь ищу только совпадений.

Настоящая радость будто двигается по спирали,
слои времени наезжают друг на друга,
образуя рисунок из кругов и кружочков.

И когда замечаешь сладкую закономерность,
отказаться от новых поисков становится невозможно,
ты давишь на рычажок всё нетерпеливее,
всё сильнее.

С виду я ничего такого не делаю,
только испытываю на прочность причинно-следственную связь,
но мне хочется, чтобы вы поверили:
ничего не бывает просто так.

Уже завтра я буду рассказывать вам
совсем другие вещи,
и все они окажутся правдой.
Разве я когда-нибудь врала.

***

мне бы хотелось украсть для любимых людей стихов,
красных, как автомобильные фары
или гвоздики на мертвенно-синем холоде,
я бы сказала обо всём, что вижу,
самыми простыми на свете словами.
— вы чувствуете горе? — я не знаю.
— вы чувствуете растерянность? — я не знаю.
— чувствуете ли вы хоть что-нибудь?

в эти дни мне кажется,
что я наконец-то чувствую любовь,
которую только и можно узнать на последнем краю,
любовь, которая приходит
после исчезновения человека из привычных координат,
и занимает собой всю комнату,
всё то, что ты называешь своими мыслями.

каждый раз когда я пытаюсь копнуть ещё глубже,
жизнь застревает во мне комьями ваты и снега,
в недоумении я отшатываюсь и продолжаю наблюдать за процессом со стороны
(всю жизнь наблюдаю за процессом со стороны,
однажды это должно смертельно мне надоесть).

это текст о смерти и о любви
и о том, что в конечном счёте
мне не уберечься ни от первого,
ни тем более от второго.
мне приятно, что я даю любви шансов немного больше, нежели смерти,
даже если смутно догадываюсь,
что это не так.

мне противно и смешно настаивать на каких-либо выводах,
если бы я играла в игру,
то позволила бы обыграть себя каждому, кому это необходимо.
текст, как и всё в этом мире,
движется к финалу,
и это к лучшему.
мне нравится, господи,
что всё проходит.

***

когда и без того сугробы по пояс
стали глянцевыми
непробиваемыми
а от неба начали откалываться
кусочки льда
больно бьющие по лицу
я подумала
что это уже навсегда
вот оно наше чарующее безучастие
неумение сформулировать
поисковый запрос
чтобы обнаружить хоть немного тепла
сообщить его другому человеку
похожему на нас
и одновременно совсем далекому
светящемуся своим невозможным светом
который сюда даже не пробивается

я коплю свои маленькие силы
на что-то единственно важное
мне кажется оно непременно случится
уже случается
только мне его никак не назвать
не вычленить
приборы ещё не прошли калибровку
тепла во мне слишком мало
но я продолжаю копить
когда-нибудь станет достаточно
вот увидите