Писательница, резидентка Дома творчества Переделкино, выпускница магистратуры «Литературное мастерство» Высшей школы экономики. Героиня проекта «Современники» журнала «Правила жизни» и Blueprint 100, номинантка рейтинга Forbes «30 до 30».

Роман «Голод» вошёл в длинный список премии «Лицей» (2023). Затем был издан Редакцией Елены Шубиной. В 2024 году вошёл в короткий список премии «Ясная Поляна» в номинации «Современная русская проза».

СЦЕНАРИСТКА (роман) 18+. Фрагмент

Издательство «Редакция Елены Шубиной»

Они познакомились через “Авито”. Было так.

Зоина школьная подруга Ира, эмигрировавшая в Берлин, попросила помочь разобрать вещи в её квартире: чтобы можно было сдавать чужим людям. Честно говоря, Зоя не была этому рада. После Ириного отъезда в их отношениях что-то сломалось. Телефонные разговоры случались всё реже. Она кидала мемы, смысл которых Зоя уже не могла понять. Каждый раз, когда она писала “го созв?”, Зоя ловила себя на мысли “как же мне лень”. Изредка инициатором этих созвонов выступала сама. Но только из чувства долга. Из чувства вины.

Ира и Зоя были знакомы тысячу лет.  На прошлый Новый год Ира подарила Зое пластыри от натоптышей, ее любимый кондиционер для белья с запахом лаванды и пробку для ванной — потому что была в курсе, что Зоина потерялась, и оттого дыру слива та затыкала носком. Кто-то пошутил тогда: какое доскональное понимание потребностей быта! Наверное, это и называется словом “близость”.

Но близость ушла. Её заменили сложности эмигрантской жизни. В иерархии проблем они стояли явно выше Зоиных сложностей, поэтому на Зою уделялось пятнадцать минут. Она слышала в ухе боязливое “Ну а у вас там чё-как?”. Никогда не у Зои лично, а у коллективного “нас”. Зоя рассказывала. Ира слушала, параллельно шурша распаковкой Икеи.

Однажды Ириного мужа Стаса уволили. Он ни в чём не провинился, просто в их компании отменили удалёнку и настояли на том, чтобы все снова работали из московского офиса. На фоне увольнения у Стаса случилась депрессия. Новая работа не приходила, ведь чтобы пришла, нужно врать на собеседовании, а враньё отнимает ресурс. Тогда Ира решила сдать свою московскую квартиру, для чего и попросила Зою разобрать вещи. Что-то — на свалку, что-то — будущим жильцам, что-то — “пожалуйста, пусть пока побудет у тебя”. В этом “пока” было столько надежды.

У кого-то из них в тот день сбоил интернет. Зоино видео — подвисало, Ирин голос — прерывался. Зое приходилось по нескольку раз показывать одно и тоже и уточнять её комментарии. Происходящее страшно злило Зою, а ведь они не разобрали ещё и половины шкафа.

Зоя попросила кофе и перекур, во время которых узнала хоть что-то интересное для нее: что делаем с книжками? Ира пожала плечами: либо забери себе, либо продай на “Авито” и отдай деньги на благотворительность.

Зоя оглядела полки, но быстро поняла, что из библиотеки Иры и Стаса ей нечего забирать. С Ирой у них были схожие вкусы, но в последнее время она жаловалась на упавший минус и перешла на аудио. А Стас окончил философский факультет МГУ и читал такое, что Зоин мозг вряд ли когда-нибудь смог бы осмыслить. Она рассматривала шкаф, заставленный умными книжками, выпущенными Ad marginem и “Издательством Ивана Лимабаха”, и понимала, что, ясное дело, никогда в жизни их не откроет. Или откроет, но не продвинется дальше седьмой страницы. Сделает их декором своей квартиры, способом производить впечатление на новых гостей. Будет жить, униженная интеллектом Стаса.

К черту, подумала Зоя. И выбрала благотворительность.

Она провела несколько вечеров, бережно протирая книги и фотографируя их. На этапе выкладки на “Авито” мучительно долго пыталась понять, какую цену назначить каждой. Все они были в идеальном состоянии: Стас относился к книжкам бережно; не то, что Ира — она и учебники универской библиотеки не стеснялась перелистывать слюнявым пальцем, загибать уголки страниц и даже читать в ванной.

Вопрос с ценой дался особенно сложно. Какую поставить? По количеству страниц? Смешно. По востребованности? Но как понять, кто сейчас популярен? И вообще. Кто Зоя такая, чтобы в рублёвом эквиваленте оценивать Дериду, Жижека и Ги де Бора. Короче, назначила каждой 500 рублей.

Книги ушли быстро. Большую часть забрал дед-букинист. Естественно, сумасшедший. Ну, такой, приятно-сумасшедший. Приехал быстро, всего через сорок минут после публикации объявления. Зоя вынесла ему книги к метро: тащить было тяжело, но звать незнакомца прямо в квартиру не хотелось. Катила в чемодане. Дед перебирал стопки на лавочке — натурально — с вожделением. По его многочисленным вопросам “Вы уверены, что хотите это отдать?”, Зоя поняла, что “Дом с Маяком” и “Ночлежка” получат гораздо меньше, чем могли бы.

По итогу осталась небольшая стопка, которую Зоя забрала домой. Основанием стопки был “Киногид извращенца” Славой Жижека. “Жижек — база”, наверное, пошутил бы в этом случае Стас. Но Зоя не знала, пошутил бы или нет: в философии она не понимала.

Однако, видимо, понимал пользователь с ником SuperYan.

Его сообщение отдавало сильным волнением.

Я куплю всё!!!!!! Могу перевести аванс!!!!!! Или заранее оплатить всё!!! Умоляю, никому не отдавайте!!!!!!!!!!

Зоя решила не раскрывать карты и не объяснять пользователю SuperYan, что он пока — единственный интересант. И сухо написала: окей. Он спросил Зою, когда и где они могут увидеться. Погода была такой противной, что Зоя, позабыв о мерах предосторожности, назвала ему домашний адрес.

Уже после того, как они договорились о встрече, Зоя догадалась проверить его профиль: маньяк или нет. Но ничего страшного не увидела. Пара айфонов, нотные сборники. Скукота.

Поплыла Зоя сразу, еще пока он был тоненький и размытый в дверном глазке. Вживую же — зонт-трость, серый костюм-тройка, узконосые рыжие туфли, крупные черты лица.

— Здравствуйте. Меня зовут Ян. Простите, бога ради. У меня плохо с технологиями, всё время забываю заряжать телефон, а без карты тут совсем заплутал. И ливень этот… Но я зато вам кое-что принёс.

— Ого, “Рафаэлло”! Обожаю, — сказала Зоя.

“Рафаэлло” Зоя терпеть не могла.

— А у вас ещё столько интересных объявлений было. Совсем редкие штуки, таких не найти в магазинах. Я добавил в “избранное”, но увидел, что уже снято с публикации.

— Да, вас букинист один опередил.

— А почему продаёте?

Ян был так красив, Зое не хотелось его разубеждать в том, что она настоящая хозяйка библиотеки. Поэтому она расплывчато ответила:

— Пытаюсь порвать с прошлым.

Он какое-то время делал комплименты — уже своим — находкам, а она слушала и плыла. Обуваясь, Ян заприметил проигрыватель в углу комнаты.

— Любите музыку?

— Ну так, по настроению…

Он, кажется, хотел ещё что-то сказать, но не сказал.

Весь вечер Зоя думала о нём. Мужчине с необычным именем Ян, в костюме тройка. Чем он занимается? С кем живёт? Кто его друзья? И главное: почему он не попросил её номер телефона?

Зоя села в кресло, поставила пластинку Анны Герман и приготовилась страдать.

А вокруг ни машин, ни шагов,

Только ветер и снег.

В самом центре Москвы

Не заснул человек.^[1]

*

Наутро Зое пришёл отзыв: “Прекрасный продавец с прекрасным ассортиментом”. А через пятнадцать минут прямо в мессенджере “Авито” сообщение: “Выпьем вина?”.

Сначала Зоя заорала от радости. Потом с ужасом подумала, что надо срочно проверить свой профиль. Пока листала брендовые, времён работы в банке, платья, гантели, отцовский гараж, бабкину сумку-тележку (что-это-делает-среди-моих-объявлений), думала: вот она, самая правдивая социальная сеть. Всё про человека сразу ясно, кто он и что он.

Позже Зою осенило, что в ситуации нет ничего хорошего. Ведь, в сущности, Ян звал пить вино не её, а Стасову библиотеку. В этом Зоя ему призналась за третьим бокалом. До третьего вещал он. Рассказывал жизнь.

А именно: последний курс консерватории по классу фортепиано. Параллельно — подготовка ко второму высшему, на дирижёрский факультет. Дирижёром был дед. С бабушкой — пианисткой — познакомился в своём оркестре. Мать — концертмейстер первых скрипок, отец — музыковед.

Ему же будет совершенно не о чем со мной говорить, грустно подумала Зоя. И сказала:

— Эти книжки — они не мои. Просто подруга эмигрировала и попросила квартиру разобрать для аренды. Это книги её парня, он с философского МГУ. Я в философии не особо. В музыке, кстати, тоже. Я вообще сценаристка.

— Так это же ужасно интересно — когда люди разные, — ответил Ян. И продолжил говорить о себе.

В разговоре он упомянул, что ведёт телеграм-канал с философскими мемами. Зоя спросила название. “Нагромождение смыслов”, ответил он. Зоя взяла телефон и начала вбивать название в строку поиска, но поняла, что не помнит, как пишется слово “нагромождение”: через а или через о. “Тут не ловит, потом добавлю”, сказала она.

Уже оказавшись дома, листая перед сном его посты, в которых Зое было непонятно примерно ничего, она как-то вяло подумала, что за весь вечер Ян не задал ни одного вопроса. Но Зоя быстро отогнала эту грустную мысль.  Она плыла. Чувствовала себя избранной. Зое хотелось любить. И она выбрала любить, а не думать грустную мысль.

На следующее утро Ян спросил, какие у Зои планы на майские. Она ответила, что едет с приятелями в Питер, и предложила заглянуть вечером в бар, откуда они по старой традиции привыкли стартовать в путешествия. Ребята взяли коктейли, Зоя — вино, Ян — водку. Он пил, Зоя любовалась. Как аристократично и по-русски, думала она.

Хотя Зоя и не особо любила Петербург, это было чистое счастье — предчувствие тепла, длинных выходных и любви. Зоя толком не могла участвовать в беседе, потому что её занимала мысль: как же всё-таки удивительно, что в огромном мире встретились два человека и понравились друг другу. Этого просто не может быть.

Но это было, точно было, и была даже пятая по счёту рюмка, после которой он сказал “а можно я с вами?”. Зоя ойкнула от радости, а Сеня пробурчала что-то — мол, такие вот спонтанные путешествия — удел либо тотальных богачей, либо нищебродов с низкой социальной ответственностью. Нищебродом Ян не был. Зоя и так догадывалась по внешнему виду, а когда он заявил, что в Питере предпочитает останавливаться в “Гранд Отель Европа”, только довольно улыбалась. “Мы вообще-то хату сняли на Петроге”, парировала Сеня. “Видимо, вам будет в ней менее тесно”, учтиво ответил Ян, многозначительно посмотрев на Зою.

Сеня рвала и метала. Она любила Петроградку. Здесь несколько лет назад она провела почти два месяца, по итогам которых написала первый рассказ. Здесь же она впервые почувствовала, что однажды станет писательницей. Сеня говорила, что она оттуда вообще бы не выезжала: и даже спланировала расписание завтраков в своих любимых заведениях на районе.

Но Зоя не вникала. Она плыла.

И вот Петербург. Всё как обычно: мало спали, много пили. Шлялись. Город ещё к тому же будто поменялся с Москвой погодой: уезжали в ливень, а приехали в светлую весну. Не к чему было придраться, совсем. Разве что к игре в бумажки на лбу одним вечером. Ян кроме своего Вронского не знал ни одного из загаданных Зоиными друзьями героев: Хаски, Инстасамка, Юра Борисов. Посмеиваясь, он спрашивал: кто все эти люди? Зоя в восторге восклицала: да ты живешь в информационном вакууме! Друзья косились с недоумением.

В последний вечер поездки Ян, заглянув в Зоин чемодан, сказал, куда-то в воздух:

— У вас столько платьев с собой. Вы не все успели надеть. Останемся ещё на пару дней?

И они остались ещё на пару дней.

Да, он действительно обращался к Зое на “вы”. А ещё — читал стихи и писал записки от руки. Сунул денег водителю баркаса, чтобы тот не взял на борт никого и катал их двоих на рассвете. Нашёл ночной репититорий и играл Зое “из своего” в три утра.

С одной стороны, Зоя чувствовала себя женщиной из рассказов Бунина. Типа вот сейчас он возьмёт карету, повезёт ее есть расстегаи с налимьей ухой, розовые рябчики в крепко прожаренной сметане, шампанское. И Зоя будет есть — “с московским знанием дела”. После — она в монастырь. Он — застрелится от любви из двух револьверов.

С другой — Зоя понимала, что слишком цинична, ехидна и зла, чтобы воспринимать это всерьёз.

Зоя не знала, как рассказать той же Ире, которая осваивает сортировку мусора и борется с берлинской бюрократией, что ей вчера декламировали Бродского на Мойке, а потом прямо на улице целовали ступни. К тому же порой это было просто-напросто несовместимо с её жизнью. Вот ты стоишь, потная и запыхавшаяся в ПВЗ “Вайлдбериз”, матерясь на не ловящий в подвале интернет, а тут смс:

Зоя, куда вы пропали? Ваше сердце ко мне охладело? Или отныне вы предпочитаете общаться только путём передачи писем с сургучной печатью, на хорошо надушенной бумаге? :—)

Да, именно с этим смайлом.

Зоя не знала этих стихов, не знала этой музыки, не знала этих жестов. Эйфория обнимала её, возносила до небес. А потом приходила тревога и говорила прямо в мозг: так не бывает, будет расплата, держи себя в руках, ни на что не надейся.

С той поездки у Зои не осталось ни одной фотографии. Она специально их не делала. Чтоб потом не разорвалось сердце. Просто Зоя так живет. В начале отпуска грустит о его завершении. В начале отношений — о расставании.

И всё-таки.

Dominus (do) — Господь^[2].

Rerum (re) — материя.

Miraculum (mi) — чудо.

Familias planetarium (fa) — солнечная система.

Solis (sol) — солнце.

Lactea Via (la) — Млечный путь.

Siderae (si) — небеса.

До, ре, ми, фа, соль, ля, си.

Господь. Материя. Чудо. Солнечная система. Солнце. Млечный путь. Небеса.

Гармония, идеал, доказательство наличия в мироздании высших сил

Зоя влюбилась.

*

Однажды Ян позвал Зою в гости к бабушке. Зоя пошутила — мол, а чего сразу к бабушке, минуя родителей. “А они все вместе живут. Просто отец сейчас за границей преподает. А у мамы роман новый; опять”, ответил Ян.

Богема.

Перед встречей Ян объяснил, что его воспитывала бабушка, пока родители делали карьеру.

— А её карьера?

— Из-за деда не полетело, он много гастролировал. Ему был нужен кто-то типа, как сейчас бы сказали, менеджера. Но ей бы больше понравилось — “муза маэстро”.

— Вот так вот взяла и отказалась от амбиций?

— Ну почему отказалась. Быть музой маэстро — тоже амбиция.

— А потом?

— А потом дед умер. И амбицией стал я.

Они жили в высотке на Котельнической. Домработница трижды в неделю. Пять комнат, вмещающих непривычное после жизни в однушке (пусть и с высокими потолками) количество квадратных метров. Паркет ёлочкой, отполированный до блеска — хоть вместо зеркала смотрись. Лепнина. Зоя привыкла, что в жилых помещениях обычно четыре угла. Здесь в центральной комнате их было больше. А ещё на кухне был свой собственный мусоропровод. Как не гнала Зоя дурную мысль, в голову лезла и лезла картина Лактионова “Переезд в новую квартиру”. Наткнувшись взглядом на рояль “Steinway & Sons”, Зоя испытала неловкость за подмоченные лужей колготки.

Увидеть инструмент живьём так близко Зое довелось впервые. По-детски захотелось нажать на клавишу. Указательный палец утонул в “ре”, и запросилось дальше: ми — фа диез — соль — фа диез — ми — ре — си — ре — ляяяяяя.

Love will tear us apart, again.

Да-да, мы тоже ходили в музыкальную школу, просто нас оттуда после третьего класса попросили.

А после вошла она. Мозг говорил: не стой как дура, здоровайся, это же бабушка Яна. Глаза не понимали, как это возможно. Эта женщина не могла называться уютным словом “бабушка”. Тонкая талия, газовые банты на блузе, перстни, камея. Каблуки (она в них всегда ходила по дому). Меж пальцев дымится мундштук.

— О, вам Янчик рассказал, как этот рояль оказался в нашей квартире? Там такая история, аж шесть такелажников поднимали. Душенька, ну вы не робейте, проходите скорее. Вы ведь, наверное, издалека добирались?

— Все хорошо, спасибо! Я на “Динамо” живу.

С тех пор в этой квартире Зоя была — душенька. Или darling. Роза Брониславовна иначе ее не звала.

— Динамо? Динамо — это прекрасно. У нас там Яночкин врач жил, всё детство к нему с суставами мотались.

— Ба, ну хватит…

Это станет его единственной репликой за грядущий вечер.

— Во-первых, я сто раз просила на людях называть меня по имени-отчеству. Иначе ты делаешь из меня старуху, darling. Во-вторых, не надо этого стесняться, Ян. Он, на минуточку, из поликлиники Большого театра. Мировой мужик.

Она разливала чай по фарфору удивительно глубокой синевы. Тонкий-тонкий. Небось, перевернёшь, а на дне блюдца — фамильный герб. Аж пить страшно.

Роза Брониславовна спросила, где они познакомились. Зоя ответила. Она сочла обстоятельства встречи аморальными.

— “Авито”? Это ещё что за дела? Ян, ты зачем с рук покупаешь? У тебя что, денег нет?!

Ян успокоительно покивал — мол, деньги есть. Но не сказал ни слова. Он в этой квартире странным образом сделался меньше ростом и у́же в плечах.

Роза Брониславовна продолжила:

— Он такой был в детстве хорошенький, послушный. Вот, бывает, два часа ночи. А всё сидит за фоно. Я, говорит, бабушка, буду играть до покраснения глаз. Хочу на конкурсе быть самым лучшим. Ну что за чудо-человечек? Мне, конечно, не очень нравится, что Янчик от нас съехал. Живёт своей жизнью, ест не пойми что. Ян, ты вообще питаешься? А этот баян…

— Какой баян? — не поняла Зоя.

Ян продолжал молча есть.

— Да он нам в 17 лет устроил подростковый бунт. Уборщица нашла под кроватью спрятанный баян. Не поняла, дурёха, что это Яночкин тайник. И поставила его на видное место. Там ещё и ноты ужасных песен всяких лежали. Ну, эстрада, вы понимаете. Я увидела, говорю: Янчик, откуда эта гадость? А он как давай орать: а мне нах*** ваше пианино не сдалось. Представляете? Сказать “нах***” при родной бабке. So gross!^[3]

Куда сложнее было представить “нах***” из уст Розы Брониславовны. Но потом Зоя вспомнила, что ханжеское отношение к мату — удел провинциальной интеллигенции. Столичная же используют её с обилием и шиком.

— Ну я ему по губам дала, наказала рот с мылом помыть. Неделю с ним не разговаривала. Слава богу, дед не дожил и не застал эту гадость. Кстати, а вы чем занимаетесь, душенька?

— Пишу сценарии.

— Да что вы? И как вас можно посмотреть?

— Ну… на всяких платформах…

— Это в интернете? Терпеть не могу интернет.

— Почему?

— Потому что он даёт иллюзию, что у нас теперь всякое мнение ценно и достойно высказывания.

— Ну, по сути так и есть.

— Yes, indeed, my dear. Жуткое время. Вы посмотрите, кто сегодня популярен? Какие-то обычные люди без образования, с улицы…

Действительно.

— А кто ваши родители?

— Папа — врач.

— Какой?

— Терапевт.

Она поджала губы, Зоя попыталась спасти положение.

— Мама — преподаватель, кандидат географических наук.

— Да, у меня тоже есть подруга-музыковед, которой на докторскую силёнок не хватило. А я ей говорила: что часики тикают.

Ян продолжал молча есть.

— Но что я ещё хочу сказать. Я думаю, в Янчике есть это — умение держать людей в ежовых руковицах. Ежовые рукавицы — только они работают. Янкиного деда знаете как в оркестре боялась? А вообще он у нас добрый мальчишка. Всегда таким был. Мы его до училища в Пироговку отдали. Ну вы понимаете: это приличная школа, приличные дети, приличные родители. Но Янчик с себе подобными, так сказать, никогда не дружил. Всегда выбирал из простых семей.

— А они там откуда?

— В Пироговке так принято. Там иногда принимают деток… Ну, из простых. Кому в жизни не очень потрафило, так сказать. И им разрешают по каким-то совершенно неясным причинам учиться за меньшие деньги, чем остальным. Мне этот либерализм со стороны школьного начальства совершенно непонятен, конечно. Вот Янчик наш всегда только с такими водился. Я ему говорила: они с тобой ради денег только. А он им всё до нитки последней отдавал: кафе-мафэ, приставки игровые, деньги на телефон без конца клал. Не слушал он меня. Такой он у нас светлый мальчик.

— К народу парня тянет. Не зря на “Хованщину” меня водил.

— Янчик, поиграй нам чего-нибудь.

Ян послушно отложил печенье и направился к роялю. Он играл что-то знакомое, такое знала даже Зоя. Кажется, было в каком-то кино. Роза Брониславовна внимательно смотрела в спину внука, пока мелодия не погасла. Она помолчала немного, вдавила фильтр в хрустальную пепельницу, а после спокойно и чётко произнесла:

— Говно.

Роза Брониславовна развернула трюфель и пояснила:

— Совершенно мимо, Янчик. Этот вальс надо играть легко, ясно, прозрачно. Как кружево. А у тебя — слабо, размазанно. Какая-то дрисня. Дай сюда.

Ян уступил ей место и протянул ноты. Та усмехнулась в ответ:

— Я, по-твоему, совсем уже в маразме?

И начала играть.

По всей видимости — легко, ясно, прозрачно.

Как кружево.

 

*

Той ночью Ян был в печали. И Зоя делила его печаль.

Чувство было общим, ведь у него была одна причина: они оба, хоть и по-разному, но всё-таки разочаровывали Розу Брониславовну.

Как ни странно, это не мешало учащаться чаепитиям у неё дома. Зоя и Ян проводили там два-три дня в неделю; вместо того, чтобы ходить — как нормальные влюблённые — в театр, кафе или кино. Просто Роза Брониславовна звала, и они не смели ей отказать. Спустя месяц частота приглашений стала понятной: это была серия проверок, после которых Зою допустили до окружения их семьи.

Потом Зоя не раз будет пытаться найти разницу между тем, как бабушка Яна относилась к ней и к своим ученикам. Учеников у нее было миллион. Она швыряла в них нотами и сборником Ганона. Выгоняла из дома спустя десять минут от урока. Орала и обзывала. И каждый все равно — благоговел. Прощение вымаливалось на коленях. Иногда вместе с родителями. И полученное помилование было подарком. Даже часовое присутствие Розы Брониславовны в жизни считалось за шанс приблизиться к недостижимому идеалу в искусстве. К тому же все понимали, что преподавательница знакома, с кем надо. Может кому надо что-то сказать. Куда-то позвонить.

— А почему ты не явилась на занятие, мадам? Заболела? М-м-м, какая жалость. Собьешь температуру и 25-й 299-го опуса Черни мне аудиосообщением в “Вотсап”, не то матери позвоню (грозно).

— Ужасные штрихи! Не ритм, а тошниловка в пробке. Мы же тут по идее крадёмся! (театрально) 

— Вы понимаете, что с вашим, так сказать, талантом заниматься надо будет ОЧЕНЬ много? (скорбно)

— Котёнок, а, может, тебе на балалайку лучше? У пузочёсов^[4] тоже весело живётся (насмешливо, игриво).

— Завтра в десять, чтобы была тут. Какая лекция? Основы государственности? Умоляю, там и без тебя справятся. (уверенно, спокойно).

— Аккордовую артиллерию тренируем, Маратик (громко, с задором). Маратик-дегенератик (тихо, закрыв дверь).

Зоя не раз заставала этот момент — когда Роза Брониславовна провожала учеников. Момент освобождения, конца сладкой пытки. Зоя предполагала: а она ведь вряд ли ради денег этим занимается. Догадка казалось немыслимой и почему-то страшной.

Среди учеников было много упорных и старательных. Способных, если верить Розе Брониславовне. Слово “талантливый” она в похвале не употребляла никогда и любила говорить, что это большое педагогическое фиаско. Некоторых Зоя запомнила по именам. Она заглядывала им в глаза и пыталась понять: свою ли мечту они живут? В смысле, вот о таком, а не о привычном для Зоиного тинейджерства “новый скейт, последняя приставка, встречаться с мальчиком, увидеть Диснейлэнд, лишиться девственности” и вправду можно грезить в 15 лет?

Чтобы заглянуть в души музыкантов, был куплен роман “Пианистка” Эленек (фильм с Юппер Зоя помнила плохо). Читала обычно в кровати, сны потом снились противные. Зоя подчеркнула фразу: “измывательства дилетантов над искусством в угоду тщеславия родителям”. Думала как-нибудь дерзнуть и впечатлить формулировкой Розу Брониславовну.

— Ты так много говоришь об этой долбанутой, что мне уже начинает казаться, будто у тебя с ней роман, а не с Яном, — осторожно сказала Сеня.

Сене Ян сразу не понравился. Единственное, что поднимало Сене настроение — возможность шутить про то, что будь они с Зоей звёздами голливудского масштаба, их пару — по образу и подобию формулировки “Бранжелина” — называли бы “Зоян”. А вообще этот союз Сеня не одобряла. “Гнида он заносчивая”, без церемоний резюмировала она. И прозвала его — Домажор.

— Сень, ну он же не выбирал, в какой семьей родиться! — не унималась Зоя.

— Зато он выбирал, как себя вести, — говорила Сеня, и ее было не переубедить.

Зоя уставала спорить. Дело в том, что она и вправду начала осознавать нездоровую обсессию персоной Розы Брониславовны и попыткой ей понравиться. Уже и сама не понимала, почему вместо того, что побыть с Яном тет-а-тет, прийти на очередной ужин казалось важнее. Общество Розы Брониславовны пленило Зою. Ей хотелось “вписаться” в этот дом. Доказать, что она оторвалась от нелепых семейных застолий и скучных коллег с ее прошлой работы в банке, которые интереснее эксель таблиц и серфинга на Бали ничего не видели. Перед Зоей же во всей красе предстала она — недостижимая московская интеллигенция.

Зою не на шутку заводили “контрольные”, которые ей нужно было проходить, чтобы с интеллигенцией встретиться. Как-то Роза Брониславовна показала на привезённые с дачи ящики книг и попросила: “Душенька, не могли бы вы рассортировать всё? Сюда зарубежную беллетристику, сюда поэзию. Только не вместе, умоляю: “эстрадную” отдельно, “ленинградцев” отдельно. Вы меня слышите? Вы понимаете? Вы в коннекте? Сейчас я объясню: “эстрадное” — это Евтушенко, Рождественский, Вознесенский. “Ленинград” — это Кушнер и так далее. А “возвращенцев” давайте на эту полку. Ну, Бек, Солженицын, Домбровский”. В стопке книг Зоя увидела “Петербург” Андрея Белого и вспомнила, что давно хотела прочитать. Зоя спросила, может ли она одолжить его на пару недель, но Роза Брониславовна ответила “Возьмите лучше вот это” и протянула ей “Яму” Куприна.

Она говорила: “Darling, будьте любезны, не несите ваш рюкзак в комнату. Не люблю, когда микробы из общественного транспорта сразу в гостиную. Оставьте его у псише (выделила голосом) в коридоре. Или: повесьте туда, где мой шазюбль”. И выжидательно смотрела на Зою, следила за взглядом: встретиться ли он с нужной вещью.

Хитрая.

Зою эти упражнения даже веселили. Казалось, её просто берут на понт. Она молча улыбалась и думала: дамочка, я Чемпионка Вселенной по игре в “шляпу”, “Контакт” и “Коднеймс”. Вы меня своим псише не напугаете. Я даже знаю, что такое пипидастр и частенько его загадываю, заставляя страдать команды соперников. А вот вы, поди, и в руках такого не держали.

Однажды Роза Брониславовна снизошла и таки позвала Зою “в свет”. Та простодушно спросила: “а кто будет?”. Роза Брониславовна удивленно посмотрела и ответила: “Что значит «кто»? Приличные люди, люди нашего круга”.

У неё часто бывали гости. И это легко понять. Просто Роза Брониславовна была крутой. Она много смеялась, гениально блефовала в “покере” и побеждала всех в “крокодила”. У неё был фантастический вкус в одежде и идеальный парфюм. У неё проводились самые весёлые вечеринки, на которых Зое доводилось бывать.

Ее гостиная не бывала пустой. Элита. Профессура. Архитекторы. Врачи. Поэты. У каждого второго — открытый брак. У каждого третьего — жена и любовница в одном пространстве, вот здесь, прямо сейчас. Кто-то из них обязательно беремен или занят ребёнком ощутимо дошкольного возраста. У каждого четвёртого — маленькая гавкающая собачка. И все в сменке. Здесь никто не ходил в колготках и носках. Кроме разве что детей. Как-то раз Зоя услышала разговор двух девочек, лет семи. Они говорили о том, кто где живет и у кого сколько комнат в квартире. Первая, постарше, перечисляла не то что комнаты. Этажи. Вторая отвечала, что они живут в двухкомнатной, но с балконом. Потом первая девочка показывала с айфона свои фотографии из летней поездки. Зоя, не найдя себя в обществе взрослых, присела поболтать с подрастающим поколением, спросила, кто их родители. Они синхронно ткнули пальцами. Стало ясно, что девочка помладше — дочка однокурсников Яна. А та, что постарше, кивнула на мужика лет семидесяти. “Какой у тебя старый папа”, искренне удивилась девочка помладше, а та, что постарше не придумала ничего лучшего, чем показать подружке язык.

Здесь проводились вечеринки по пятницам и субботам, журфиксы^[5] по четвергам (умеренные алкогольные возлияния), бранчи по воскресеньям. В доме всегда были люди. Они курили, смеялись, не изменяли старомодной привычке травить байки и анекдоты, пили водку. Нет, не водку. Водочку. И не пили, а начисляли. Зоя вот водки не пьет, ей горько и невкусно. Не любит, когда алкоголь резко бьёт по голове. То ли дело, когда он коварно шепчет и уговаривает — как вино. Зоя попыталась это объяснить, но ее не поняли. Роза Брониславовна крикнула: “Молодёжь, поищите в баре что-то полегче для ребёнка”. И перед Зоей поставили три бутылки игристого, на выбор.

В этом доме знали культуру застолья. Здесь умели остроумно и громко отбить словесную подачу, произнести тост. Это ни шло ни в какое сравнение с посиделками окружения Зоиной семьи. Неловкими косноязычными родственниками, помешанными на подарках, приготовлении еды, внешнем виде и отчаянном выгрызании — чуть лучше, чем сейчас — бытовых условий. В этом кругу Зоины родители считались “умниками”: потому как единственные обладали высшим образованием. Как-то раз на застолье по случаю Зоиного двадцатилетия отец говорил поздравление. Зоин отец в самом деле умён, просто по-народному, по-житейски. Его любимый герой русской литературы — Платон Каратаев. Читает он много, особенно Чехова и часто говорит: “Ну, это мужская проза, ты женщина, тебе не понять”. “Это сексизм, папа”, обычно говорит Зоя. “Я не знаю, что это такое, доча”, отвечает он, краснея.

Чехов не научил отца красноречию, но надо отдать должное, во время поздравлений он в отличии от многих других никогда не прибегал к мещанским универсалиям про “счастье, здоровье и благополучие”. В тот день рождения пока отец наскребал слова, о том, как важно найти своё место в жизни, двоюродная сестра бабушки, тётя Люда, громко обратилась к матери: “Не поняла, а как Пичкалёвы выменяли двушку на трёшку? Там с маткапиталом что ли… Это ж дикие деньжищи”? Вопрос об имущественной многоходовке лёг между салатами и заливным; тост сбился; отец стушевался и решил не продолжать. Зоя расстроилась — за папу и за себя, так и не узнав главного — как найти то самое место.

За этими застольями женщины обсуждали подтяжки лица звёзд и выносили мнения, у кого получилось красиво, а у кого — дурно. Мужчины, по канону — машину, рыбалку, гараж. Телевизор бубнил что-то своё. Однажды включили передачу типа “Аншлага”, в котором юмористы мяукали на разные лады. “А давайте тоже мяукать, мы что, хуже этих?” — предложил Владимир (он был то ли чей-то отчим, то ли наоборот первый муж). И все стали мяукать, по кругу.

Зоя смотрела на мяукающих родственников, и ей казалось, что она в дурдоме. Или, пожалуйста, ну хотя бы во сне. Но Владимир вполне по-настоящему ткнул ее пальцем в бок и сказал: “Теперь твоя очередь. Давай оригинально, как ты умеешь. Чему-то ведь тебя в Москве твоей научили”. Зоя не знала, как мяукать оригинально и поэтому просто сказала: мяу-мяу. “Скучно”, резюмировал Владимир.

В квартире Розы Брониславовны Зою не просили мяукать. Словно они и так понимали, что она не представляет никакого интереса. При этом общий язык не получилось найти не только со старшими, но и с молодёжью. А её здесь было немало: Яновы друзья детства, чьи-то студенты, ученики, аспиранты, ассистенты.

Это была совершенно непривычная молодёжь. Они были взрослыми, но не той взрослостью, какая обрушилась на ее друзей: с ранними ипотеками, фрилансами и необходимостью оплачивать родительские зубные протезы. Они одевались как в сериале “Безумцы”: парни в жилетках, девушки в бархате и клипсах. Они не работали в офисах. Они использовали слова “лепота”, “благодать” и “ну давай по рюмашке”. Они писали диссертации и играли на театре. Кажется, Гурченко когда-то сказала в одном интервью: “мое происхождение вылезало из всех швов моих платьев”. Таковым было Зоино состояние тех месяцев.

Зоя в то время часто спрашивала себя: а я сама-то кто? С кем? “Чьих”? Для этих товарищей нет базы: так, почитала всякого по верхам и нахваталась в интернете у умных людей красивых слов. Но и с членами семьи и одноклассницами обоюдно интересный разговор уже как будто не представим. Получается, креативный, прости господи, класс. Тфу. Как жаль, что ушли десятые годы: там можно было спрятаться за уютным понятием “хипстер”. Да даже без хипстера. Просто — жаль, что ушли.

Единственная отдушина — Янчик. Всё талантливо делал, даже разливал. Она увидела однажды, как Ян распределял остатки, стараясь делать это по ровну, резко опрокидывая бутылку дном вниз, чтобы не перелить. Но себе все равно налил побольше. “Вот жадина”, послышался голос из их “водочного” уголка.

И просилась после говядина, а потом — солёный огурец, про который Зоя подумала “хочется”, а ещё подумала, что огурец — это дома; а сейчас ситуация требовала турецкий барабан (хотя вот Сеня говорит, что немецкий) или — элегантный вариант — про пустую шоколадину.

“Эх, написать бы серик про социальное расслоение, — подумала Зоя. — Типа «Белый лотос» по-русски”.

Не из зависти. Это все для зависти было недостижимо. Представить сложно, как это — с детства жить в квартире с потолком 4,5 метра? Просыпаться сразу в центре Москвы, а не делать ежедневное упражнение “автобус-электричка-метро”? Не мыслить о работе в найме? Знать, что всегда есть и будет крыша над головой? Не задаваться вопросом “а чем бы я занимался, если бы не нужно было зарабатывать?” — потому что зарабатывать просто не нужно. 

---

^[1] Цитируется песня «Ночной разговор», слова  Владимира Трошина.

^[2] Эта теория происхождения названий нот не считается доказанной.

^[3] (англ) Как грубо!

^[4] (муз. жарг.) музыкант оркестра народных инструментов.

^[5]   Журфикс  (фр. jour fixe — фиксированный день) — в дореволюционной России определённый день недели в каком-либо доме, предназначенный для регулярного приёма гостей.