Андрей Фамицкий

СБОРНИК СТИХОТВОРЕНИЙ

* * * 

коридор кончается бесконечностью, 
за которой стоит звезда. 
ты сидишь, дуреешь с какой-то нечистью, 
как давно ты попал сюда? 

да и как сидишь — взад-вперед болтаешься 
от двери до другой двери. 
говорят, что и та бесконечность — та еще, 
и звезда — с темнотой внутри. 

и пока ты ждешь, не подходит очередь, 
не оставить ли все как есть, 
раз не станут там ни любить, ни потчевать? 
ты заходишь. и вот я здесь.

* * * 

Клементине Ширшовой

мы вылеплены из снега —
снегурка и снеговик. 
мы ждем середины века 
и в той середине — миг. 

пускай этот миг недолог, 
но в сердце его — жара. 
стоим в окруженье елок, 
«родная, жива?» «жива». 

обклеванный нос морковкой 
незрячие угли глаз. 
не сманивай нас обновкой, 
спаси и помилуй нас. 

пусть тем, кто за нас в ответе, 
воздастся по их трудам. 
мороз, выбегают дети, 
а я тебя не отдам.

* * *

кофе в пластиковом стакане
исключительно дармовой,
а душа в самом деле камень,
так что я не вернусь домой.

где твой дом, никогда не знаешь,
вот и выбери, правдоруб, —
там, где предки легли как залежь,
или там, где живешь как труп?

хлеб изгнанья? но ты не Бродский.
эмиграция, кофеек.
а ночной самосуд сиротский —
экий все-таки экивок.

* * *

лежать и вспоминать сюжеты книг.
устроить на обочине пикник,
сплавляться по реке с бездомным другом,
в три года втиснуть пятилетний план,
спасти землян от инопланетян,
бороться с неопознанным недугом.

в знак дружбы подарить индейцу скальп,
обжить пещеру на вершине Альп,
не избежать проклятья фараона,
спасти блондинку, оживить врага,
убить блондинку и уйти в бега…
ну что, опять проспал, наследник трона?

* * *

А.С.

портативная пишущая машинка
с западающей клавишей, черт возьми,
вот бы мастер узнал, что твоя начинка
не достойна дотошной его возни!

я имею в виду не себя, конечно,
хоть и я прозреваю твое нутро:
там действительно холодно, там кромешно,
но зачем там, где клавиша « «, мертво?

ты красивая рухлядь, металл и пластик,
так зачем барахло я несу в ремонт?
тонкий мастер починит, и будет праздник.
а вот мне – кто мне __________ мою вернет?

* * *

лицо, заросшее щетиной,
заржавевшее невзначай.
как из дитяти стать детиной,
а из детины… изучай.

летейская библиотека,
тяжелый взгляд из-подо лба,
по лбу прошелся коготь века,
что называется, судьба.

так и деревья, худо-бедно
сухой покрытые корой,
растут в себя, а их бесследно
касается снежинок рой.

* * *

молодость смеется на морозе,
старость шею кутает в кашне,
в секонд-хендах роется в привозе,
вечер отдает презренной прозе,
обживает страшное во сне.

вот очков надломленная дужка,
кот плешивый, свитер шерстяной
и для друга рядом раскладушка.
старость не стоит и равнодушно
молодость обходит стороной.

* * *

начни вводить свои войска
и выводить войска
повсюду здесь печаль-тоска
кому она близка?

в окне рассвет-закат-рассвет
не раз не два воспет
но как сказал один поэт
пора оставить след

следы ботинок сапогов
на родине снегов
и вот уже не до следов
ни до каких стихов

простимся на передовой
осеннею порой
а что стою перед тобой
так это не впервой

* * *

растения из сада Прозерпины,
фиалка, ирис, роза, гиацинт,
в руках у смерти полные корзины:
цветочный мир — цветочный геноцид.

срезать живое — горестный обычай,
тем горестней, когда оно в цвету,
но разве у растений нет отличий
от девочек, играющих в саду?

* * *

это запах оседлости,
бархатный запах трав,
это в старости в целости,
молодость закопав.

это в сумерках Сенека
пишет тебе письмо,
это мерзость из телека —
лишь бы узнать число.

это вечности кузницу
здравнице предпочесть,
это выйти на улицу
и на скамейку сесть.

* * *

Юрию Рыдкину

если в верхних слоях атмосферы
одинокие твари летят,
здесь на дачном столе из фанеры
два стопарика, сало, салат.

это все нам досталось до срока,
и когда он настанет Бог весть,
но уже прилетала сорока,
душу вынула, нет бы поесть.

холодила и в воду глядела,
а потом помавала крылом,
это песенка, это полдела,
но не дело в прогнозе кривом.

нам положено счастье без меры
и уверенность как результат.
в запредельных слоях атмоферы
одинокие твари летят.

похоронный блюз
(из Уистена Одена)

останови часы, забудь про телефон,
дай псу сочнее кость, и пусть уймется он,
пусть не звучит рояль и стихнет барабан,
и пусть выносят гроб, и пусть аэроплан

мятущийся, помочь не в силах тишине,
чтоб знали все, «он мертв» начертит в вышине.
пусть голубь в пух и прах свою запрячет грусть,
не сносит черный цвет регулировщик пусть.

он был мой север, юг, восток и запад мой,
и шестидневный труд, и славный выходной,
и ночь моя, и день, и вот, его обняв,
я думал, быть любви всегда, но был неправ.

на что теперь смотреть? считай, что я незряч.
все звезды погаси, луну и солнце спрячь,
сотри леса, моря на миллиарды лет,
отныне ничего хорошего в них нет.

* * *

как буднично все это происходит —
все эти люди, хлопоты, венки,
а ты не в черном и не по погоде,
да ты с ним бегал наперегонки!

а помнишь, в глубине чужого сада
играли в прятки, ели виноград…
теперь не плачь, по правилам не надо,
он спрятался, и ты не виноват.

* * *

призраки по квартире
бродят туда-сюда
жизнь дважды-два четыре
морок и суета

но нелегко и в смерти
мерзлая горсть песка
и как на этом свете
так и на том тоска

в комнате в коридоре
в кухне пугать кота
если бы знать, что вскоре
если бы знать куда

* * *

поезд едет по эстакаде,
запах водорослей в купе.
что ни пей, при любом раскладе
выпадает пиковый туз.

как там в Библии? не укради,
но на столике канапе,
мелкий бес из моей тетради
только-только вошел во вкус.

проводница не вяжет лыка,
но зато защитила честь
от китайца, меня, таджика
(убеждения не ясны).

ах ты Господи, Анжелика,
неужели и вправду есть?
все от мала и до велика
фантастичные видят сны.

можно выйти на полустанке,
можно в тамбуре втихаря
причаститься вонючей склянке,
экий молодец удалой!

я женился на иностранке
и, по-честному говоря,
проводницу приплел по пьянке.
пьянка в поезде. путь домой.

дом культуры

I.

Алексею Третьяку

председатель колхоза
довезет до райцентра,
а потом через площадь пешком.
в дом культуры с мороза,
полчаса до концерта —
и стоишь, человек со стишком.

круговерть у палаток
овощей, секонд-хенда,
у лотков черт-те с чем толчея.
дым отечества сладок,
и талдычишь у стенда:
«воздух — чей-то, а горечь — ничья».

чай со вкусом пластмассы,
пустота чебурека —
наслаждайся, не стой москвичом.
снова точишь балясы,
а судьба человека —
в мельтешне узнавать что почем.

выбирать: или-или,
крыть забористо цену
или что там стоит на кону.
но уже объявили,
выползаешь на сцену
и читаешь — не видишь кому.

II.

Жене, Олегу, Оле

мимо райисполкома,
мимо ЗАГСа и церкви,
мимо частного сектора — вниз.
как смешно и знакомо
скоморошество в центре,
жаль, никто не попросит на бис.

ты вернулся к пенатам
ради эксперимента,
а припомнил столичный музей,
где торчал экспонатом,
но сбежал с постамента,
с глаз долой погрустневших друзей.

испугали глубины
светового колодца
или светом насытился впредь,
но свистулька из глины —
это все, что дается,
чтобы высвистеть и просвистеть.

пять минут на маршрутке,
остановка у школы,
а потом по деревне пешком.
шутки и прибаутки —
чтобы правду скрыть, что ли?
скоморох. человек со стишком.

* * *

шесть соток фамильного сада
луна освещает, но мне
немного по совести надо,
и этого хватит вполне.

сидеть на ступенях веранды,
смотреть, как сгущаются: тьма,
и жизнь, и ее варианты,
и прочие игры ума.

* * *

упадешь с велосипеда, 
будешь плакать. 
такова на вкус победа,
правда, пакость?

покорежены колеса,
в кучу спицы,
и посматривают косо
очевидцы.

и не светятся в грязище
катафоты. 
но глазищи! но глазищи 
той, в кого ты…

* * *

ни поздний Блок,
ни ранний Мандельштам —
никто не бог
и не поможет нам.

а если так,
не лучше муравья
твой Пастернак,
Цветаева твоя.

но что за страх
велит за будь здоров
топтать в сердцах
великих муравьев?

* * *

а те, с кем ты чаевничал над бездной,
допили чай.
ты самому себе твердил, что бездарь,
так получай.

пустынный стол, расколотые блюдца,
бычки, зола…
ты жаждал стихотворного уютца?

твоя взяла.

* * *

за гаражами, где бомжи пьют водку,
и начиналась молодость моя.
ты показала мне себя за сотку
среди металлолома и старья.

прошло немного времени, и снова 
мы встретились на этом пустыре. 
летел снежок на Рождество Христово,
и зябко было горькой детворе.

куда меня с тех пор не заносило —
в поля чудес, чащобы бытия…
я должен был сказать тебе «спасибо»,
и я пришел, но не было тебя.

* * *

мертвая Беларусь,
как я тебя боюсь!
только глаза открою —
ты уже тут как тут,
ищешь какой-то «кут»,
как мне с тобой такою?

есть у меня мечта:
вместо мечты — места
разные, дорогие,
а у тебя из глаз
льется мертвящий газ
с запахом ностальгии.

я не такой как ты,
но затянув жгуты,
как оживить искусство?
утром дубинкой бей,
вечером дай рублей,
и не расти капуста?

днями с тобой делись?
рядом с тобой молись
соли и караваю?
вот он — чырвоны кут.
я расслабляю жгут
и глаза закрываю.

* * *

бездействие как деяние,
пускай себе и орла,
и белое одеяние,
скрывающее крыла.

пока не в суме, не в коробе,
и молодость в их телах,
пока остальные голуби
не знают о вертелах.

* * *

поджидая Нину из института, 
Ходасевич стоял вот здесь. 
ядовитый воздух, почти цикута, 
и поэзии злая взвесь.

я дышу тем воздухом петербургским, 
Владислав, и неровен час, 
как меня, дворнягу, накличут русским, 
и поэтом, как звали Вас.

только это, наверное, злая шутка, 
Г. Иванов писал — игра. 
потому что муза не институтка, 
потому что в пальто дыра.

потому что в воздухе невесомом 
сотворен идеальный ад: 
Вы — лежащим на письменном толстым томом, 
я — писакой, склоненным над.

* * *

снег в подмосковном Домодедово.
забрел же я в сии края!
и пожалев, что не отседова,
подумал: «а откуда я?»

оттуда я, где утро вечера
не мудренее, а пьяней.
где вроде хочется, да нечего,
а тут еще в страстях по ней.

оттуда, где выходишь паинькой
под снегопад, как под обстрел.
где знаешь все о жизни с паникой,
а вот и доктор подоспел.

где календарь луны и облака
висит на призрачном гвозде.
где не страна, а что-то около.
где Домодедово — везде.

* * *

в туалете есть перекладина, 
а на кухне играет радио, 
инфернальный какой-то звук.
отшумела свое окраина,
а душа как-то так ошпарена,
что выскальзывает из рук.

в подворотне не мать, не мачеха 
под шумок воспитала мальчика,
а мелодия, чей мотив
жизнь и прочее имитировал,
а потом в темноте мутировал
в речь и вовсе в речитатив.

посмотри, это я с тетрадкою
на прохожих смотрю украдкою,
впереди еще много лет.
и вот это я тоже — сгорбленный,
не расслышавший, не особенный
и собравшийся в туалет.

* * *

будешь раздет, разут, 
вынут и повезут, 
и далеко задвинут. 
слишком ты был раздут, 
слишком твой рот разинут. 

а за твоей спиной 
холод и мрак стеной, 
что глубиной манили 
мертвенной, костяной, 
словно ты жил в могиле. 

если бы не она, 
стройно оголена, 
ты бы ушел отсюда. 
это не слабина, 
а ко всему остуда. 

но отвезут в уют, 
вколют, вотрут, вольют, 
крови возьмут бесплатно. 
может быть, не убьют, 
а не убьют — и ладно.

* * *

время складывать вещи в сумку
и за пазуху камни класть.
не прогонишь разлуку-суку —
глянь, как та разевает пасть.

накорми ее чем попало,
только будущим не корми.
да, стихов она не читала,
но клыки у нее в крови.

отведи ее в подворотню,
первый камень прицель и брось.
что, помилуешь тварь Господню?..
ну, теперь подыхайте врозь.

* * *

кентавры или контролеры,
что все бегут как от огня?
я по делам другой конторы,
прошу, не трогайте меня.

будь я такой же, китоврасы,
бесплатно вас бы покатал,
но вы сегодня мимо кассы:
мой капитал — не капитал.

борюсь и я в известном роде,
держа стило наперевес.
а там, где мы сейчас выходим,
нас равно обступает лес.

* * *

не оглядывайся назад 
не засматривайся вперед 
небеса остаются — над 
разверзаются бездны – под

потому что любовь и смерть 
потому что вино и яд 
потому что ты прожил треть 
а на сто уже виноват

* * *

сдается квартира в подвале,
мы в этой квартире бывали —
бессонница и полумрак,
печурка согреет едва ли,
она для сжиганья бумаг.

а нас не объяла остуда,
и мы не спешили отсюда,
из бедности, из-за стола,
но вырвалась речь из-под спуда
и в печке остыла зола.

и вот мы стоим на пороге,
в прологе, потом в эпилоге
чадит и коптит потолок.
и что остается в итоге?
продрогла? я тоже продрог.

* * *

широка страна моя родная 
а другая также широка 
и по этой и по той рыдая 
протекает хищная река

на ее брегах резвятся дети 
подступая к пепельной воде 
и приходят звери на рассвете 
к лопухам и прочей лебеде

и на склоне что лежит полого 
злой писака вечно в стороне 
пишет что-то вроде эпилога 
или некролога о стране

* * *

громкоговоритель тишины,
извини, что я тебя не слышу,
я и сам вещаю со стены,
не хотел, но занял эту нишу.

двое пьяных, ангел и монтер,
привинтили и ушли куда-то.
если б руки — тут же распростер,
не Христос, но тоже жутковато.

можно все, и за спиной стена,
где двукрылый? где монтер-хранитель?
и какая, к черту, тишина?
больше шуму, тихоговоритель!

* * *

была дешевой, стала дорогой,
но тайной, тайной быть не перестала,
а мы уже в нигде одной ногой,
другой ногой коснулись пьедестала.

и посередке держим эту склянь,
и по селедке продолжаем страсти.
кого просить «спаси и устакань»,
когда сорокаградусное в пасти?

наступит день (известный поворот),
расслышится гитары переборчик,
и кто-то наши строчки переврет,
и стопочку глотнет, и помидорчик.

* * *

Евгению Бесчастному

покурим на перекрестке
мой друг а скорее брат
уже мы не те подростки
что выкурят все подряд

хорошие сигареты
достались плохим парням
но женщины и газеты
не сходят с ума по нам

чем брать эти замки с боем
продолжим наш разговор
а там подмигнет обоим
сломанный светофор

* * *

звонил отец, и я базлал с отцом.
не думаю, чтоб он бухал спецом,
а просто — отчуждение, усталость,
оглох на ухо и болит нога,
зарплаты не осталось нифига,
а сыну ни за что тогда досталось.

достались избиения, детдом,
и он оттуда выбрался с трудом,
поступку было место и проступку,
и вырос он писатель и гордец.
об этом, правда, думал не отец,
а думал я, когда повесил трубку.

* * *

красивой подметальщице асфальта 
скажи «привет»,
а что не сделал из эпохи сальто,
так не поэт.

когда как лисы порыжеют листья,
возьми метлу,
летят и красота, и хитрость лисья
во тьму, во тьму.

так заметай, пока она смеется, 
пути назад,
что после листопада остается?
один асфальт.

пусть листья не хранят твои писульки,
найдешь сполна
под ними откровения — рисунки
и письмена.

* * *

дешевое платье становится дорогим,
когда облегает ее золотое тело,
и он предстает перед нею таким нагим,
и он представляет: она его не надела.

картина и статуя, если со стороны,
а если очами ангела или Бога —
наверное, ясно, зачем они рождены
людьми, а не точками звездного каталога.

* * *

пока мой город изнывает от
политики, жары, литературы,
пока еще не кончился завод
у сердца и другой аппаратуры,

пока мы говорим друг другу «ты»
и в транспорте отдавливаем ноги,
пока у дня хватает долготы
и времени — у нас — на диалоги,

пока добры, безумны, влюблены
и быть свободным позволяет смета,
попробуем еще и без войны —
а вдруг у нас получится и это.